Город нормальных людей

                Город нормальных людей

                пьеса в двух действиях


Действующие лица:

Михалыч – пенсионер за 60 лет

Стас – бизнесмен около 40 лет или чуть старше

Медсестра Ирочка, Жанна, Вера –  одна и та же актриса 20-25 лет


                Первое действие

Пустая комфортабельная двухместная больничная палата. Входит медсестра Ирочка, которая толкает перед собой  медицинскую коляску с сидящим в ней Михалычем, одетым  в домашний халат на пижаму. За ними в дорогом  фирменном спортивном  костюме заходит Стас, на голове которого медицинская повязка.

Михалыч. Чудо погодка! Гулял бы да гулял.
Оборачивается к медсестре.
Спасибо, Ирочка, вы прелесть! Дайте ручку…
Пытается поцеловать руку.
Медсестра. Да ну вас!
Михалыч. Дайте-дайте.
Медсестра. Ну, вот только не надо. Всё, что ручке требовалось, она уже получила,  этого вполне достаточно.
Стас. Я надеюсь. Ирочка, без обид?
Медсестра. Обращайтесь, Станислав Сергеевич.
Михалыч. Стас, ты опять развращаешь медперсонал своими жалкими подачками?
Стас. Вовсе и не жалкими, а стимулирующими. Правда, Ирочка?
Давайте, Михалыч, помогу. Мне вот даже ручку золотить не нужно.
Помогает перебраться с коляски на кровать.
Михалыч. Точно не нужно? По факту это я должен за твоё лечение доплачивать…
Стас. Вы, наверное, швейцарский пенсионер? Угадал? Или храните под матрасом кучу акций Газпрома? Или, может, Роснефти? Дивиденды-то успеваете тратить? Ещё баблом не поперхнулись?
Михалыч. Диви… что? Я серьёзно, Стас. Это ведь моя ЛАДА подрезала твой драндулет, а не наоборот, и если бы дело дошло до суда…
Стас. Посмотрите на эту обожравшуюся баблом личность! Мой любимый байк, навороченная Бэха, для него драндулет!
Михалыч. Ну а что же…
Стас. За четыре ляма!
Медсестра. Четыре миллиона? Это ж сколько горшков мне надо вынести? Вот бы прокатиться!
Стас. На этом уже не покатаешься, этому хана. Жаль, клёвый был аппарат! Да уж…
Хотя не беда, я себе Harley этого года присмотрел – под две тысячи кубиков, сотня  лошадей – сказка! Как только шлем на башку можно будет натягивать, рвану в салон, мне там один тормознули. Глянь сюда…
Стас показывает Медсестре в телефоне или на планшете.
Медсестра. Ой! Ни разу на таком крутом мотике не каталась, только на скутере…
Стас. Мотик… это байк!
Медсестра. Ну да, конечно. Это ж четыре ляма на колёсах.
Стас. (гордо) Да! А новый Harley ещё и покруче будет. Но какие, Ирочка, наши годы, наверстаем, погоняем с тобой по самым главным улицам. Любишь с ветерком?
Медсестра. Ага, уже поверила, как же. Многие так говорят, пока тут в палате парятся и им что-то нужно, а потом…
Стас. Я не из таких! Я слишком честный, аж самому противно…
Михалыч. Из таких - из таких, не верьте, Ирочка.
Стас. Ну, Михалыч, ну, не ожидал от вас подлянки…
Медсестра. Ладно, мальчики, я побежала, а то старшая сестра уже обзвонилась…
Стас. Ступай, радость моя. Тренируй вестибулярный аппарат, чтобы на Harley не укачало…
Медсестра выходит.
Михалыч. Ну, Стас, мастак ты чувишкам мозги пудрить. Всегда точно в цель и раненых не бывает?
Стас. Раненые говорите? Надо подумать. Раненые, раненые... чё-то не припомню, только  контуженные да подранки…
Михалыч. Порхаешь, значит, мотылёк?
Стас. А что, Михалыч, прикажете – влюбляться и страдать?
Михалыч. Иногда полезно….
Стас. Вот именно – иногда. Я бы сказал – изредка. Чтобы было, что потом детЯм рассказать. А так – пользы никакой! Уже учёные, знаем, шли и этим тернистым путём…
Михалыч. Видно, сынку, ни одна тебя так толком и не зацепила…
Стас. Почему же, вот, помню, была у меня однажды… гейша.
Михалыч. Кто-кто? Ты ничего не попутал? Ещё скажи – рикша…
Стас. Стопэ! У меня с ориентацией всё в порядке, именно гейша! Кстати, знаете, какая она -  типично японская семья?
Михалыч. Даже не представляю.
Стас. Это когда отец – рикша, мать – гейша, а сын – Мойша.
Михалыч. Не понял, а как это их сын и вдруг… Мойша? Его назвали так, потому что они все иудеи? Я слышал, что в Японии встречаются. Забавно…
А-а, это, наверно, анекдот такой, да?
Стас. Всё ясно, в следующий раз буду предупреждать. Так вот о гейше…
Михалыч. О япона маме?
Стас. Ещё раз стопэ! Я не утверждал, что моя подруга была японкой. Попрошу лишнего мне не приписывать. Я сказал, что она была гейшей, вернее так: она была очень похожа на гейшу.
Михалыч. А-а-а, это совсем другой базар, как ты говоришь. Заднюю, Стасик, врубил? Таких гейш у нас полным-полно, только свисни…
Стас. Вы не понимаете, тут другое, тут… ну как вам объяснить…
Михалыч. Хорошо, и чем же твоя подружка была так похожа на японскую… ну, на эту самую… - лицом, манерами, чем?
Стас. Да всем сразу! Вообще-то она была казашкой. Родом откуда-то из северного Казахстана. Жанной представлялась. Но лицом – чистая японка. Ну, вот чистейшая!
Михалыч. Ясное дело, для нас все азиаты на одно лицо. Как и мы для них.
Стас. Ну, вот уж нет, я различаю. А Жанка была красивая, поверьте моему утончённому  опыту.
Михалыч. Утончённым вообще-то бывает вкус.
Стас. Да вы что! Не опыт? Тогда верьте им обоим! Они у меня в смЫчке…
Михалыч. Уже верю.
Стас. Я тогда работал по распределению в другом городе, там Жанну и встретил в одной компании, совершенно случайно. Хотя всё хорошее в личной жизни обычно происходит случайно. Вы не замечали?
Михалыч. Не-а, так глубоко не копал. Может, ты и прав.
Стас. Правей не бывает! А вот задумаешь чего загодя – всегда пролёт!
Так вот я тогда, при встрече, сразу назначил Жанну японкой. Нет, вру, я   убедил себя, что японки именно такие. Мне нравилось в это верить.
Это сегодня я знаю, что японки в большинстве своём кривоногие и неказистые. Я не раз там бывал там, в Японии,  потом по работе,  насмотрелся. Жанна, поверьте, слыла бы в Японии первой красавицей. Да она и среди своих земляков, наверняка, красавица!
Михалыч. Чё ты всё заладил – поверьте да поверьте! Обычно так убеждают, откровенно привирая…
Стас. А мне сейчас какой резон трепаться? Вы же не Ирочка. Хотя я и с ней честен до безобразия.
Так вот, бывало, идём вместе с Жанкой, с моей гейшей по улице, а люди оборачиваются вслед, не понимая: такие разные и вместе. Или они нами любовались?
Михалыч. Ну, ещё бы…
Стас. Причём удивительно, что поодиночке, мы не вызывали особого любопытства окружающих, а появляясь вместе, вдруг почему-то аккумулировали взгляды всех зевак. Странно, правда? И такой эффект нас не утомлял, хотя должен бы. Напротив, он даже казался нам с Жанкой забавным, и мы ржали, время от времени, втихаря…
Михалыч. Сказал бы честно, что повёлся на экзотику…
Стас. Поначалу, конечно. Жанна - в мыслях или во снах, уже не помню - представлялась мне одетой в такое… ну как… в такое атласное кимоно с широким поясом. Она виделась дочкой императора из какой-нибудь династии Ямато, мелкими шажками  спускающейся с вершины Фудзи… ну или, на худой конец, томно возлежащей посреди родового «Сада камней»…
Михалыч. Словом, об импортозамещении ты в ту пору даже не подозревал…
Стас. Ни разу! В моей голове японская TOYOTA тогда на три кузова опередила степного койота…
Михалыч. А причём здесь вонючий пёсик с берегов Миссисипи?
Стас. А что, в Казахстане койоты не водятся? Они разве не оттуда? В биологии я, если по-честности, бревно бревном.
Михалыч. Вроде Буратино?
Стас. Во-во, только ещё неструганней…
В любом случае, Страна восходящего солнца казалась мне куда привлекательней миллионов гектаров целинных и залежных земель. В Казахстане, правда, я тоже не бывал, поэтому о целинных и залежных слышал только по телику.
Михалыч. Жанна – довольно странное имя для казашки…
Стас. Вот и я всё допытывался, как же её назвали папа с мамой?
Михалыч. И как?
На сцене появляется Жанна.
Стас. Она почему-то всегда уходила от ответа…
Жанна. А имя Жанна тебя не устраивает? Так проще, я и сама уже привыкла…
Стас. Она давно уехала из Казахстана, училась, кажется, в Питере, распределилась в тот город, где мы встретились, и теперь считала его своим.
Жанна. Я давным-давно стала местной, в Казахстане не была миллион лет, и если бы не внешность, которая намекает… да что там намекает – выдаёт, то пойди-пойми…
Стас. …Жанна и одевалась достаточно стильно по тем временам, совсем не по-восточному, скорее, по-питерски. Вкусом природа её явно не обделила.  Однако главным в Жанне было другое…
Жанна. Интересно послушать, что же?
Михалыч. Ну, наконец-то подбираемся к сути…
Стас. Я вот о чём. Начну издалека, чтобы потом понятней было. Лады?
Михалыч. Валяй.
Стас. Всплесков отрицательных эмоций в повседневной жизни никому из нас избегать не удаётся. Согласны? А в жизни личной - тем более. Так?
Михалыч. Ещё бы, плещемся с завидной регулярностью.
Стас. Вот и я о том. Полностью избежать эту штормягу практически невозможно. А вот Жанне, представьте себе, удавалось каким-то образом, используя нюансы взаимоотношений, что ли, миновать или как-то обойти эти самые дюны. Эти пресловутые пики напряжённости. Она будто бы и не делала для этого ничего специально – просто не занимала вершину в отношениях, не оставаясь при этом и под горой.
Михалыч. Стас, ты заметил?
Стас. Что именно?
Михалыч. Тебя же на поэтику потянуло, вернее – на высокохудожественный штиль!
Стас. Да вы что! Жаль, что я к стихосложению не склонен, а то бы выдал на гора…
Михалыч. Всё ясно: она слушала тебя, раскрыв рот, и без удержу хохотала над твоими перлами…
Стас. Не угадали. Жанна не была восторженной дурочкой. Это надоедает через полчаса. Не была она и такой уж покорной. Вовсе нет. Она была внимательной и тактичной. Да-да, именно тактичной и внимательной. Ко мне, к моим делам, мыслям. Они сразу становились нашими общими. Не знаю, откуда это в ней – от воспитания или от врождённой женской мудрости? Не знаю!
Скажу, Михалыч, одно: именно так, как вела себя Жанна тогда, убеждён, должна вести себя каждая истинная гейша. Только так! 
И дальнейшая жизнь лишь укрепила меня в этой убеждённости.
Михалыч. Ты даже меня убедил. И чего расстались-то? Не устоял перед очередной новой гейшей?
Стас. Всё прозаичнее - домой тянуло. Положенное распределением время отработки прошло, в том городе я оставаться не собирался, а дома друзья, приятели, какие-никакие связи, перспективный бизнес тогда намечался, да и девушки в нашем городе всё равно самые клёвые. Согласны?
Михалыч. Это да. И не только, они – свои, одним словом…
Стас. Ну, вы меня понимаете.
Идеализировать наши с Жанной отношения, конечно, не стоит. Теперь я сознаю, что они были яркими и, в то же время, какими-то… слишком ровными, что ли. Они ничуть не раздражали, как это часто бывает.
Михалыч. О, есть такое. Знаешь…
Стас.  Эти отношения были совершенно новыми тогда для меня. И не повторившимися после. Как оказалось. Только теперь, спустя годы, это становится очевидным. А тогда…
Но всё это - моё вчера…
Михалыч. Вернуться туда не хочется?
Стас. Вот сейчас как раз, вспомнив, и вернулся. И с удовольствием сбегу обратно.
Михалыч. В твоё сегодня?
Стас. Финишировать можно только прямиком в завтра. Вот пока бежишь туда, в своё завтра из вчера – это и есть твоё сегодня.
Михалыч. Да ты у нас мудрец!
Стас. Это не моё изобретение, это я у Леонида Дербенёва из песни про «Миг между прошлым и будущим» стырил. Согласился с автором и умыкнул…
Михалыч. Прям вороватый философ!
Ну, хорошо, а хотел бы ещё раз встретить гейшу?
Стас. Жанну?
Михалыч. Я сказал – гейшу.
Стас. Абстрактную?
Михалыч. Живую.
Стас. Сказать по-честности? Не возражал бы. Только где её встретишь? Да даже если и встретишь, то она уже окажется совсем иной, не такой, как Жанна. И я стал совсем другим, и люди вокруг. Всё поменялось, всё!
Михалыч. Вот это в точку!
Стас. Элементарные условия жизни и те изменились. Помню, Жанна за бешеные бабки где-то достала себе для нашей последней перед расставанием встречи эффектнейшее чёрное бельё. Сексуальное такое – УХ! Достать такое богатство тогда было сродни подвигу.
Михалыч. Ну, прям-таки…
Стас. Да-да, представьте себе, именно так! Но она совершила его. Хотя знала, что этим ничего не изменить. Не забуду, как она тем вечером мне сказала:
Жанна. Я хочу, чтобы ты запомнил меня такой, чуть более красивой, чем обычно.
Стас. Этот чёрный цвет – в знак траура?
Жанна. Зачем же о грустном, всё в порядке. Ты просто, возможно, вспомнишь когда-нибудь эту ночь и не разочаруешься. Вот и всё.
Кстати, у нас на Востоке цвет траура – белый. А замуж идут в красном. Но нам с тобой это не грозит…
Жанна уходит со сцены.
Михалыч. И всё? На этом всё кончилось?
Стас. Ну да, как-то так.
Михалыч. У тебя совместной с ней фотки не осталось? Чё-то захотелось посмотреть…
Стас. Не-а. Смартфона у меня тогда, само собой, не было, но однажды нас всё-таки кто-то из моих приятелей щёлкнул и потом распечатал. Причём, такая довольно профессиональная фоточка получилась, чёрно-белая, но чёткая, на плотной матовой бумаге. Очень удачная. Мы там просто  красавчики! Совсем молодые радостные лица…
Михалыч. Представляю. Своей гейше фотографию-то хоть подарил?
Стас. Вы знаете,… а ведь как-то не получилось. Точно, сейчас припоминаю. Жанна время от времени пыталась её выпросить, ненавязчиво так, а я всё обещал и обещал. То есть, мой приятель обещал мне распечатать ещё одну, а я – отдать ей. В общем, так и забылось со временем. Тоже мне – фотография какая-то!
Михалыч. Ты правда не понимаешь или прикидываешься?
Стас. Тогда не понимал. Что, скажете, чёрствый был, этакий бездушный чурбан?
Михалыч. Ты сам всё сказал…
Стас. А я ведь ту фотографию потерял… в общем, не нашёл.
Михалыч. Я почему-то не удивлён.
Стас. Нет, правда. Она в тумбочке валялась, помню, точно в тумбочке. А когда я собирал чемодан, то найти фотографию не смог. Нет, я пытался разыскать, даже злился, всё перевернул – бесполезно. Я тогда спешил на самолёт, но говоря по-честности, не до того было.
Михалыч. Ну да, дома тебя ждали клёвые подружки, перспективный бизнес…
Стас. Представьте, и это тоже. Михалыч, а что вы мне предъявляете? Я кого-то обманул, нагрел, кинул? Я ничего не скрывал и никого не обнадёживал!
Михалыч. Честнейший парень…
Стас. А я считаю – да! Мне не в чем каяться и распускать сопли!
Михалыч. Оттого ты так возбудился?
Стас. Ничего я не возбудился, просто обидно как-то. Несправедливо. Ну, вот смотрите: нам было хорошо вместе?
Михалыч. Тебе…
Стас. Да и ей тоже. Я же рассказывал. Одна последняя встреча чего стоит! И таких моментов было предостаточно…
Михалыч. …чтобы понять, что она тебя любила.
Стас. Ну, мало ли…
Михалыч. Действительно. Если каждый раз обращать внимание…
Стас. Слушайте, Михалыч, жизнь у нас одна. Её не перепишешь и не перекроишь. Нельзя спрогнозировать, что было бы, если бы я поступил так или вот так бы… Что сделано, то сделано.
Михалыч. А ты Жанну вообще не любил?
Стас. Вопрос прям в лобешник! По-честности, Михалыч, я не очень понимаю это «любил - не любил»…
Михалыч. Значит, всё-таки не любил…
Стас. Я же честно говорю, что не понимаю, поэтому не могу оценить. Мне с ней было хорошо. Правда, хорошо. Это, как говорил Жирик, однозначно.
Возможно, с Жанной мне лучше, чем с кем бы то ни было потом. Во всяком случае, очень комфортно.
Михалыч. Ещё бы, конечно комфортно. Похоже, ты вообще по жизни сибарит?
Стас. Да нет, Михалыч, какой там сибарит. Я, если хотите знать, самый настоящий трудяга! Да, представьте себе! Иначе не раскатывал бы сейчас на Бэхе. И не на одной. И дом бы себе не выстроил на четыреста квадратов.
Михалыч. Четыреста? Это шесть моих квартир. На кой он такой тебе?
Стас. А пусть будет. Там есть, кому прибраться.
Михалыч. Прислуга имеется?
Стас. А как же! Всё, как положено.
Михалыч. А что тогда здесь, в обычной больнице лечишься, да ещё и меня в свою VIP-палату подселил?
Стас. Как-то не доверяю я этим частным клиникам. И вообще, мне квалифицированно объяснили, что здесь врачи лучше, с ежедневной жёсткой практикой. А по бабкам то на то и выходит. Я умею стимулировать.
Михалыч. Это я заметил. А я-то тебе под боком на какой ляд сдался, не пойму?
Стас. Думаете, я понимаю?
А если по-честности, то поднялся я тогда с асфальта – ну, вы помните – смотрю, а подрезавший меня мужик ещё и наехать – в переносном, конечно, смысле - норовит. Моя Беха вдрызг, а этот, то есть вы, всё наседает, орёт что-то, демонстрируя вмятину на своей вшивой Ладе…
Михалыч. Э-э, полегче. Вшивой – не вшивой, а только семьдесят тысяч пробега. Всего лишь, и это при моём-то самоличном техобслуживании…
Стас. Я поначалу почти ничего не слышал, голова кругом, ноги подкашиваются, блевать, извиняюсь, тянет, а вы…
Михалыч. Я же потом извинился, был неправ! Стресс, прости Господи! У меня за тридцать четыре года вождения только второй случай ДТП, надо понимать. Вот только всё в толк не возьму: почему ты тогда на оживлённой трассе без шлема оказался?
Стас. Не поверите – в кабинете забыл. А когда на улицу выскочил, возвращаться уже не было времени. Переговоры с одним олигархом местного розлива могли сорваться. А это не дело! Я же пунктуальный до чёртиков, и бабки терять не хочется…
Михалыч. Лучше башку потерять?
Стас. Первый раз со мной такая фигня. Я, по-честности, добросовестный водила. Зуб даю!
Уже в травмпункте я к вам пригляделся, смотрю – мужик-то вроде симпатичный, пытается даже как-то помочь, особо не суетится насчёт компенсации, ни адвокатами, ни авторитетными урками не стращает. К тому же у меня чуйка на нормальных, как теперь принято говорить, адекватных людей. Сейчас это редкость…
Михалыч. Эта твоя чуйка редкость?
Стас. Нет, адекватные люди. Хотя и чуйка на них – тоже…
Михалыч. Поэтому решил подселить меня к себе?
Стас. Ну, решил и решил. Не люблю одиночество, шибко общительный я, контактный. Да и потом  вдвоём по любому веселей, чем наедине с тупым телевизором.
Михалыч. А как же, если с Ирочкой что-то сладится, я ж лишним окажусь…
Стас. О-ой, не заморачивайтесь. Больница, поди, немаленькая, ёмкая. Устроюсь…
Михалыч. Устраиваться ты мастак, это я уже понял. А вот скажи, что подсказывает тебе твоя чуйка: фотография-то куда пропала? Ну та, где вы с Жанной такие радостные…
Стас. Моя чуйка, правда, про другое, но скажу так: где фотка валялась, знали только мы с ней. Верно? Стало быть, Жанна её и свиснула, вернее – благородно умыкнула. Как настоящая гейша.
Михалыч. Даже не спрашиваю – зачем…
Стас. А я сейчас ну никак не могу её себе представить, через столько лет. Вот как она теперь выглядит?! Её воображаемые морщинки никак не складываются в определённый рисунок, не обостряются скулы и нос, не становятся дряблыми шея и руки, не обвисает подбородок. Знаете, Жанна ведь не склонна к полноте, поэтому её фигура вряд ли изменилась. Разве что слегка.
Да и само лицо той юной девушки с фотографии, если по-честности, я пытаюсь, пытаюсь увидеть, получше рассмотреть, словно глядя… через многодиоприевые очки. Я стараюсь напрячь зрение, преодолеть силу линз, но проклятое стекло сильнее…
Михалыч. Что за чушь! Дряблая шея, обвисший подбородок… Женщины в её теперешнем возрасте, на мой вкус, вообще дают фору всем и во всём…
Стас. Да, чё-то я уж слишком пессимистичненько. А что вы хотели, просто зло берёт! У неё остался на руках какой-никакой документ? В отличие от меня. Так? Может, эта гейша нас, таких как я, коллекционирует. Не знаю, для чего…
Михалыч. Стас, я этот твой, мягко говоря, сомнительный юморок не всегда догоняю.
Стас. А как догнать, вечно тормозя…
Михалыч. Верно, чуя гнильцу, всегда врубаю по тормозам. Инстинктивно.
Стас. Знаете, Михалыч, а моя чуйка на людей работает. Убеждаюсь раз за разом. Режь правду-матку, отче!
Михалыч. Да что мне резать, я тебе одно скажу: нет в тебе решимости, я имею в виду – в серьёзных, в глобальных, что ли, поступках. Плывёшь себе по воле волн…
Стас. Куда уж мне. Лёгкая и беззаботная житуха не способствует твёрдости характера. А что, сижу себе в офисе, ничего не решаю, ни с кем не воюю, никому не заношу, тендеры не выигрываю, а бабло само с неба кап-кап-кап…
Михалыч. Да что ж вы за публика такая!! Вечно одно на уме, только и знаете – срубить бабла, повоевать, занести кому-то…
Разве в этом жизненный кайф?
Стас. А в чём? Проектировать всю жизнь, как вы, железобетонные коробки предприятий, а потом уйти на копеечную пенсию и самому ремонтировать убитую Ладу?
Михалыч. Я, между прочим, за один из своих проектов награждён серебряной медалью ВДНХ СССР! Да и за другие объекты мне не стыдно.
Стас. Это сколько будет в денежном выражении?
Михалыч. Что сколько?
Стас. Ну, эта ваша оловянная медаль, эта гордость за многолетнюю усердно проделанную работу. Ну, сколько?
Михалыч. Знаешь… Знаете, Стас, я, наверное, поищу себе другую палату, где воздух почище. Позовите Ирочку! Ирина!
Стас. Вот! Вот это мне и было интересно!
Михалыч. Что именно? Зови, говорю! Этот пустой трёп ни к чему путному не приведёт. Нет-нет! Мне всё предельно ясно, и надо ли продолжать…
Стас. Да просто я хотел проверить, готовы ли ВЫ к решительным поступкам? Готовы ли, ради своих дремучих взглядов и замшелых принципов, сбежать от халявы…
Михалыч. Проверил?
Стас. Вполне. Результат положительный!
Михалыч. А я, по-твоему, совершил поступок? Ты всерьёз считаешь ЭТО решительным поступком? Да это… это абсолютно естественный ответ нормального человека на агрессивное жлобство!
Стас. Вот и я о том, о той самой нормальности.
А теперь - оборот на сто восемьдесят градусов и максимальная жалостливость в голосе:
- Михалыч, эскьюзми засранца. Не велите казнить! Хотите, ваши казённые тапки облобызаю?!
Михалыч. Паяц!
Стас. Я, если по-честности, даже не ожидал такой вашей бурной реакции, нет, правда. Ну, перегнул, не рассчитал. Пардоньте! Я ведь привык в бизнесе всё время повышать ставки, но не учёл одного… не учёл, что имею дело не с прожжённым бизнес-партнёром.
Нет, на самом деле - УРА! Работает чуйка, ещё как работает!
Михалыч. Опускать людей, хладнокровно наблюдая, сломаются ли они? Прогнутся ли под ваш долбанутый изменчивый мир? В этом твоя чуйка?
Стас. Чуйка в том, что я почти всегда заранее угадываю результат. Вот почти всегда.  Правда, иногда бывают и ошибки. Не без этого. И они самые горькие.
Но на сей раз я не просчитался и очень этому рад, Михалыч…
Михалыч. А ты, оказывается, жёсткий парень.
Стас. Скажите ещё – абсолютно беспринципный!
Михалыч. А что, всё может быть. Я ничему не удивлюсь.
Стас. Да я кроток, аки… ну кто у нас самый кроткий, аки…
Михалыч. …как гейша.
Стас. Увы, ориентация, говорю же, не позволяет. То есть – что это я! - не увы, конечно, а к абсолютной собственной радости. Так что – Мир, Дружба, Жвачка? Любовь, Комсомол и Весна?
Михалыч. Не знаю, нет…  я подумаю. Скажи-ка, а ты Жанну потом встречал когда-нибудь?
Стас. Ни разу, даже по телефону не разговаривал.
Михалыч. Почему?
Стас. А зачем?
Михалыч. Стас, мы не в Одессе, не надо отвечать вопросом на вопрос…
Стас. Ну, боязно было, боязно вернуться и разрывать потом себя на части...
Вы это хотели от меня услышать?
Михалыч. Так ты трусоват?
Стас. Иногда. В каких-то сугубо личных, можно сказать, глубоко интимных делах.
Михалыч. Теперь жалеешь?
Стас. Никогда и ни о чём, Михалыч. И вам не советую.
Михалыч. А я советую мне не советовать. Тоже мне, советчик нашёлся. Ладно уж, не надо Ирочку звать, пока…
Входит медсестра.
Медсестра. Надо звать или нет – не вам, пациентам, решать, я уже тут.
Стас. Ирочка всегда тут как тут. Сердце моё, ты даже не представляешь, как сейчас нужна, ну просто жизненно необходима. Я имею в виду нам – страждущим и остро нуждающимся, практически вопиющим о твоей почти что бескорыстной помощи…
Медсестра. Станислав Сергеевич, язык у вас…
Стас. О да, длинноват! Что есть, то есть.
Ирочка, ты опять по нашу душу?
Медсестра. Это смотря где ваши души притаились. Душе Александра Михайловича, например, припасена капельница, а вам, Станислав Сергеевич, пора менять  повязку на подшлемнике, то есть на го-ло-ве…
Стас. Михалыч, вы тоже это слышали? Да? Не я один? Оказывается этот белый халатик ловко сидит не просто на умелом эскулапе, но на девушке, победившей в конкурсе остроумия среди лучших медицинских работников среднего звена.
Медсестра. С кем поведёшься, как говорится…
Стас. Даже боюсь представить, чего можно ожидать в дальнейшем. Уже вижу, как раскрученные стэндаперы обиженно пыхают своими вейпами где-то там, в сторонке.
Медсестра. Ладно, пациенты, готовьте свои душевные органы к экзекуции.
Стас. Всегда готов!
Медсестра. Вот в чём-чём, а в этом ни разу не сомневалась.
Михалыч. (Опасливо) Ирочка сказала - готовиться «к экзекуции»? О чём это она?
Стас. Михалыч, не тормозите. Девушка опять изволит шутить, вжилась в новую роль.
Медсестра подвигает капельницу к кровати Михалыча, подсоединяет трубку к его повязке на внутренней поверхности локтевого сгиба, а затем, убедившись, что капельница начала работать, приступает к смене повязки на голове Стаса. Пациенты же, тем временем, продолжают беседу.
Михалыч. Я вот что хочу тебе заметить, господин бизнесмен…
Стас. Зачем же так торжественно. А если уж предпочитаете официальщину, то давайте со всеми регалиями. Ирочка, там, на полке в тумбочке, моя визитница, передай, плиз,  товарищу.
Михалыч. Хорош ёрничать! Я хотел заметить, что поступок поступку рознь…
Стас. Это обязательно надо записать. Ирочка, там, рядом с визитницей, ещё блокнот и ручка, их мне тоже киньте, плиз…
Михалыч. Не хочешь слушать, пожалуйста…
Стас. Эскьюзми ещё раз, Михалыч, опять подзанесло.
Михалыч. Ну да, барышня рядом…
Стас. Верно, инстинкт срабатывает. Автоматом. Ничего не могу с собой поделать.
Итак, прочь инстинкты! Слушаю вас внимательно.
Михалыч. Я уже стал привыкать к твоим повадкам. Ладно…
Так вот о поступках. В моём нынешнем полулежачем положении почему-то вспомнился  один случай из детства, когда я был совсем в другом состоянии.
Медсестра. Без капельницы и повязок…
Михалыч. Конечно, Ирочка. О том случае я с годами как-то подзабыл, а здесь, в больнице, вдруг ярко, прямо в красках себе представил. Будто переселился в то время…
Стас. Интересно-интересно послушать. И Ирочка не возражает, правда?
Медсестра. Я только ЗА!
Михалыч. Когда долго лежишь, из памяти вдруг всплывают твои самые шустрые годы. Парадокс, друзья мои? Думаю, нет. Хотя не знаю, как там считают психологи-психотэрапэвты…
Медсестра. Наш Арнольд Борисович – один из лучших в городе специалистов по этим вопросам! Если надо проконсультироваться, то я устрою…
Стас. (с иронией) Эти ребята знают о нас с вами лучше нас самих. Всё-всё, молчу, не перебиваю…
Михалыч. Вот казалось бы, к чему подобные воспоминания? Тем более в моём нынешнем нелепом и довольно беспомощном положении?
Медсестра. Да что это за грустные мысли, Александр Михайлович! Через недельку-другую уже прыгать начнёте.
Михалыч. Спасибо, Ирочка! Прыгать что-то не хочется, а тогда – да! – на месте не удержишь. Прыгал, бегал, скакал… Чаще бесцельно, но иногда по делу – важному или не очень. И одно из самых важных моих дел наклюнулось года в три с небольшим. Да, ровно в три года родители впервые отвели меня в детский сад.
Медсестра. Куда?
Михалыч. Неужели я такой древний, что даже не верится?
Медсестра. Ой, нет, конечно…
Стас. Помните, как король в мультике по сказке Андерсена: «Ты ещё крепкий старик, Розенбом!»
Медсестра. (Михалычу) Никакой вы не Розенбом, то есть не крепкий старик…
Ой, извините, что-то я не то несу…
Стас. Точно! Вернёмся из славной датской сказки в босоногое детство нашего досточтимого Михалыча.
Михалыч. Что ж, давайте вернёмся. Так вот, идти из дома в детсад можно было двумя путями. Первый путь был более длинным, но цивильным и достаточно многолюдным. Обычно так меня и водили.
Второй же путь был, что называется, напрямки – из нашего дома сразу через парк, который тогда не был никак ограждён, и прямо к садику.
Этот путь был раза в два короче, но через «буераки и косогоры» добираться было непросто. Это сейчас там всё вылизано - устроили какие-то спортивные площадки, аттракционы,  крытый каток, даже перевёрнутый дом соорудили…
Медсестра. Ой, я его видела! Прикольный домишко!
Михалыч. Итак, обычно меня водили длинным окружным путём. И это понятно, нечего ноги ломать, пробираясь через почти что девственные тогда опушки и лужайки, меж высоченных дубов, с веток которых то и дело с противным карканьем срывались вороны.
Напрямки было не больше километра, а цивильной дорогой мы добирались до садика примерно полчаса, если идти неспешным шагом. Особенно интересно было прогуливаться по главной и единственной тогда благоустроенной аллее парка.
Вот как сейчас вижу огромные синие скамейки, где мы с отцом иногда присаживались, чтобы передохнуть, когда шли обратно. А справа был самый красивый городской фонтан, в центре которого четыре огромных каменных спортсмена в трусах держали большущую тарелку, почему-то каждый одной рукой. Так мне виделось. А ещё мне казалось, что это рабы, приготовившие громадную тарелку для великана, приходящего по ночам утолить жажду.
Вокруг тех статуй расселись лягушки и черепахи. Тоже большие, но не страш¬ные…
Медсестра. Обожаю этот парк, фонтан! А лягушки с черепашками – просто Супер! И мужички прикольные. Ну, правда, а почему они одной рукой все эту тарелку держат? Это же не очень удобно…
Стас. Зато красиво. А мне, знаете, там бассейн, что вокруг статуй, нравится. Никогда в нём не купались?
Михалыч. Не проходилось.
Медсестра. А я туда только ноги опускала.
Стас. Это не то. Мы с ребятами однажды даже на майские праздники в фонтане плавали.
Медсестра. Так холодно, наверное? Зачем?
Стас. Не жарко. Но нам было кайфово!
Михалыч. Я тебя понимаю.
Медсестра. А я – нет. Ну, когда жарко, это ясно. А чего в холодрыгу окунаться?
Стас. Если бы мальчики и девочки всегда друг друга понимали, было бы не интересно.
Михалыч. Как теперь говорят, «от слова совсем»…
Стас. Ну, никак не объяснишь вам, девчонкам, зачем пацаны после первомайского физкультурного парада всей ватерпольной командой прыгают в фонтан, демонстрируя  благородной публике самые правильные, такие классические стили плавания. Эх, жаль,  ватерпольного мяча у нас с собой не было, а то бы пару таймов сгоняли…
Медсестра. Вы ещё и ватерполист? Эту игру я знаю…
Стас. Ирочка, твоя эрудиция, похоже, не ведает границ…
Михалыч. Да потому что это – по-пацански!
Стас. Вот Михалыч понимает. А холодно - не холодно – это дело десятое.
Михалыч. Шестьдесят второе…
Стас. Как не прыгнуть, когда все твои друзья уже нырнули.
Медсестра. Стадное чувство?
Стас. Бесполезно объяснять…
Михалыч. Ирочка, не напрягайтесь.
Медсестра. (Михалычу) Хоть вы не делайте из меня идиотку!
Михалыч. Вы обиделись?
Медсестра. Нет.
Стас. Сильно нет?
Медсестра. Да!
Стас. Что и требовалось доказать.
Медсестра. Да шучу я, прикалываюсь. Что и прикалываться, скажете, могут только мужики?
Михалыч. Ира, успокойтесь. Тут речь не об умственных способностях, а о непересечении планет.
Медсестра. Каких ещё планет?
Михалыч. Мы просто с вами, с женским, извиняюсь, полом – разные планеты. И орбиты у нас разные, и обитатели другие, и флора-фауна отличается.
Стас. И это хорошо!
Михалыч. Правильно, Стас. Это замечательно!
Медсестра. Ой, сколько радости! Не пересекаемся – замечательно! Не понимаем друг дружку – великолепно!
Михалыч. Так и есть. Это не хорошо и не плохо. Это природа или Бог или ещё кто-то, не ведаю кто, так распорядились.
Стас. Послушай мудрого человека, детка.
Медсестра. Ну, не знаю. Как-то безысходно это, что ли, нерадостно…
Михалыч. Напротив. Но мы углубились в какие-то непроходимые философские дебри. Так о чём бишь я рассказывал?
Медсестра. Как вы гуляли с вашим папой…
Михалыч. Да, было дело. По воскресеньям, когда не нужно было идти в садик, мы тоже частенько сюда приходили. Папа брал с собой фотоаппарат, который гордо и звучно  назывался - «Зоркий». Он смешил нас с мамой, чтобы мы на снимках не были хмурыми, и фотографировал на фоне фонтана. Лучшего задника не придумаешь!
Стас. Но мы уже довольно далеко отошли от детского сада…
Михалыч. Вот торопыга он и есть торопыга. Хотя ты прав, давай о садике. Мне там сразу не понравилось!
Стас. Вы не уникальны…
Михалыч. А что может понравиться трёхлетнему домашнему пацанчику! Мне не нравилась комковатая манная каша и компот из сухофруктов. Не нравилось, когда мы должны были, гуляя по парку, браться попарно за руки, и обязательно с какой-то сопливой девчонкой. Они не все такие, но мне, удивительным образом, всегда попадались самые противные.
Стас. Не везло…
Михалыч. Наверное. Я не любил утро, потому что нужно было идти туда, где у меня нет друзей, как во дворе, где лучшее место – это зелёная скамеечка возле калитки.
Меня никто не обижал – пусть только попробуют! – но играть с ними было не интересно. Меня не звали, а сам я к ним не шёл. Как-то не тянуло.
Но больше всего я ненавидел тёплое кипячёное молоко с мерзкой толстой пенкой, которую обязательно надо было съесть, а выбросить некуда.
Однажды я сказал, как отрезал: «Вашего есть не буду!» И с тех пор не ел детсадовского.
Стас. Объявили голодовку?
Михалыч. Типа того.
Медсестра. Вас, наверное, заставляли есть?
Михалыч. Ну как, уговаривали, конечно, грозили типа «Родителям пожалуемся». И жаловались, каждый день воспитательница маме выговаривала.
Медсестра. А она что?
Михалыч. А что она, она убеждала воспитательницу, что я, мол, скоро привыкну, что сильно не ругайте, что отец ещё со мной поговорит…
Стас. Говорил?
Михалыч. Пытался. Он приходил с работы поздно и, пошептавшись с мамой, усаживал меня перед собой и старался что-то мне внушать. А я слушал и всё норовил схватить его за нос. За его большой красивый нос. Мне не нравилось серьёзное выражение папиного лица, и хотелось, чтобы он рассмеялся. Так лучше! И он, в конце концов, начинал смеяться, каждый раз. А в завершении «серьёзного разговора» папа подхватывал меня на руки и подбрасывал под потолок. Было страшно, но жутко приятно. Я зажмуривался и визжал…
Медсестра. А что мама?
Михалыч. А что она могла. Она говорила…
Медсестра. (подражая матери)…ну, вот опять вы, как всегда. Ребёнок опять долго не уснёт, и у тебя сердце. Прекратите, угомонитесь наконец, соседей разбУдите!
Михалыч. Точно! Что-то в этом роде. Какая вы умница, Ирочка!
Медсестра. Просто знакомая ситуация…
Михалыч. Вот видите. Так поначалу было изо дня в день. Но однажды - не знаю, почему именно в этот день – я взял… и сбежал из детского сада. Открыл калитку на прогулке, пока никто не видел и…
Медсестра. Убежали? Куда?
Стас. Стопэ заливать, Михалыч! До этого всё вроде было похоже на правду, а тут…
Медсестра. Это ж сколько вам тогда было? Три с небольшим? Что-то уж действительно не верится…
Михалыч. Можете не верить, я никого не заставляю. Я сам бы, клянусь, не поверил, если бы это не был я.
Медсестра. И куда вы побежали?
Михалыч. Как куда – домой, конечно! Я побежал напрямки, через парк, мимо нашего дерева…
Стас. А что это за «ваше дерево» такое?
Михалыч. О-о, это была наша с папой тайна. Но сейчас её уже можно раскрыть. Ладно, раскрою. Дело в том, что однажды, когда мы с отцом шли по этому короткому пути, он присмотрел дерево – обычное, как все вокруг, но немного кривоватое сверху, которое мы потом всегда отличали от других. Это было наше дерево.
Медсестра. Волшебное?
Михалыч. Возможно, я ничего не исключаю. Но главное, мы застолбили его за собой, отметили, можно сказать, породнились.
Стас. Породниться с деревом – это что-то…
Михалыч. Представь себе! Хотя циникам и конченым прагматикам этого не понять.
Стас. Куда уж нам уж…
Медсестра. Погодите-погодите. А как вы это дерево запомнили? Вы сказали, что как-то пометили.
Михалыч. А кнопкой, Ирочка, обычной канцелярской кнопкой. Папа поднял меня повыше, и я приколол кнопку к дереву. Она высоко, с земли её не достать. Теперь только мы с папой знали, где наша кнопка, на каком дереве. И каждый раз потом, проходя мимо, мы проверяли, на месте ли наша кнопка. Со временем она покрылась ржавчиной и стала почти неразличимой на фоне коры. Но она была там - была и через год, и через два, и через три. А значит, наша тайна не раскрыта.
Стас. Прямо тайна века!
Михалыч. Нет, конечно. Но вот до сих пор помню…
Медсестра. А мне нравятся такие воспоминания. Скажите, а до дома-то добежали?
Михалыч. Обижаете, Ирочка, домчал стрелой.
Стас. И никто из взрослых трёхлетку по пути не остановил? Не спросили, куда ты, мальчик, и почему бежишь один?
Михалыч. Если бы я отправился обычной, длинной дорогой, ну той, по главной аллее, наверняка бы остановили. Но я-то хитрый, у меня был другой план, и он сработал. Я пробирался по безлюдным лужайкам, и встретил взрослых уже только возле своего дома. Но это не опасно, там меня знали, там я был своим, соседским.
Стас. И как прореагировали родные, когда вы среди бела дня вдруг предстали на пороге?
Михалыч. Ну, как-как, мягко говоря, не обрадовались. Мама тут же отвела меня назад и потом долго уговаривала заведующую детсадом, чтобы меня не вытурили.
Медсестра. А могли?
Михалыч. Да запросто! Тогда в детсады была длиннющая очередь, наш считался довольно приличным, а тут такой пассажир – ничего не жрёт, детей сторонится, да ещё и побег устроил!
Стас. Быть изгнанным из детского сада – это круто!
Медсестра. А как вы потом в этот детский сад ходили? Как вам там жилось? Вас не загнобили?
Михалыч. Как ни удивительно, но скоро всё наладилось. Вы не поверите…
Стас. Что, и голодовка была снята?
Михалыч. Стас, голодовка продлилась только в отношении противной молочной пенки, которую я ну никак не мог проглотить. До сих пор ненавижу кипячёное молоко, пью только сырое.
Медсестра. И я тоже.
Михалыч. А в остальном, прекрасная маркиза, всё прошло очень даже славно. Хотя, не скрою, момент возвращения для меня был даже посложнее самого побега. Внутри изрядно потряхивало. Но, на удивление, никто не ругался. На меня даже стали посматривать с интересом и уважением, что ли.
И со всеми пацанами я как-то быстро перезнакомился, с Валькой Кузиным вообще задружил и общаюсь по сей день. И игры их оказались не занудными, как мне раньше казалось, а вполне себе даже интересными. Поэтому вечером, заигравшись, я часто просил маму подождать и подолгу прощался с ребятами, так не хотелось уходить.
Стас. Интересно, а ваша кнопка жива?
Михалыч. Куда там. Всю территорию давно распланировали и перестроили, высадили новые деревья…
Медсестра. Жаль.
Михалыч. Чего жалеть-то, всё когда-то кончается.
Медсестра. Какой вы хороший, Александр Михайлович! Вот мамочку свою вспомнили, отца.  (Через паузу) Давайте-ка я вам что-нибудь сделаю, ну помогу как-то. Денег не надо, я так…
Михалыч. Видишь, Стас, а ты всё «бабло-бабло»…
Стас. Ушам своим не верю. И не надо, Ирочка, на меня так зыркать! Меня, может,  история с кнопкой тоже зацепила.
Михалыч. Это уже прогресс!
Стас. Нет, серьёзно. Вы, Михалыч, можно сказать, пригвоздили меня своей кнопкой! Пришпилили! Надо будет что-то подобное с дочкой замутить, какую-нибудь свою тайну завести. А то по воскресеньям только аттракционы и мороженое…
Медсестра. Вы женаты?
Стас. Был такой грех. Исправлен.
Михалыч. Ого! Значит, и тебя однажды любовью зацепило, а ты говоришь «не понимаю»…
Стас. Подумалось, что зацепило. С тех пор и говорю. Ладно, хорош об этом! Лучше споём гимн кнопке!
Михалыч. Мои растроганные юные друзья! Слово моё будет такое: раз уж вы сами бескорыстно и пламенно предлагаете мне проявить инициативу, я этим воспользуюсь. Легко.
Стас. Только в пределах разумного, пожалуйста.
Михалыч. Естественно, Стас, лишнего не попрошу.
Медсестра. И что нужно сделать?
Михалыч. Ничего особенного. Для вас, Ирочка, вообще дело привычное. Давайте, друзья мои, снова прогуляемся по парку. Нет-нет, мы проветримся тут рядом, возле корпуса. Представим себе, что это… девственный лес…
Стас. Так сейчас, вроде бы не время для прогулок. Тут с этим строго…
Медсестра. Ничего, я прикрою, под мою ответственность.
Михалыч. Но перед тем, Стас, порадуй нас с Ирочкой той песенкой, которая меня вчера так зацепила. Ну, помнишь?
Стас. Ту старенькую, которая вам зашла?
Михалыч. Ну, зацепила, зашла, какая разница. Та, лирическая, где ещё «посидим, помолчим…» и что-то такое…
Я её когда-то слышал, очень давно, но почему-то потом забыл. Удивительное дело!
Стас. «Город влюблённых людей»?
Михалыч. Наверное.
Медсестра. Ой, а я знаю эту песню. Прикольная…
Михалыч. Ну, если нравится такое определение, пускай прикольная.
Стас берёт в руки гитару или достаёт из шкафа мини-синтезатор (смотря, каким инструментом владеет артист).
Стас. Не вопрос, Михалыч, щас сбацаю! Ируля, подпевай.
Медсестра. Если слова вспомню.
Стас. Уж постарайся. Итак, музыка Вадима Гамалия, стихи Виктора Орлова…
Михалыч. Постой-постой, Вадим Гамалия? Мой отец, кажется, был с ним знаком и встречался всякий раз, когда тот приезжал к своим родным в наш город. У него тут родня жила. Точно, Вадим Гамалия! Я ещё пацаном удивлялся этой странной, как мне казалось, фамилии, которую отец не раз упоминал. Я ещё думал, что Гамалия это, наверное, какой-то грузин. Как Шенгелия, Дараселия… Были такие футболисты в тбилисском «Динамо».
Стас. А на самом деле?
Михалыч. На самом деле, он дальний родственник Пал Семёныча и Арнольда Борисовича…
Стас. По-честности? А я и не знал…
Михалыч. Оказывается, и тебя, Стас, не так уж сложно развести…
Стас. А-а, вы в этом смысле? Ну, знаете ли, и у каждой старухи бывает свой тормозной путь…
Михалыч. Вот оно, значит, как! Надо же, Вадим Гамалия. С ума сойти! Тогда, тем более не томи, начинай уже.
Стас и Ирочка поют песню Вадима Гамалия на стихи Виктора Орлова «Город влюблённых людей».
Михалыч. Замечательно! Как же волшебно.
Медсестра. Действительно, волшебно. Даже не верится, что так может быть…
Стас. А так и не может быть! Не было и не будет! И верить в это – глупо!
Медсестра. Вот опять вы…
Михалыч. Не слушай его, дочка…
Стас. Потому что всё это - сказочки! Да и потом, эта песня - просто какой-то гимн бездействию! Ну, что это «посидим, мол, и всё пройдёт…»
Само пройдёт?! Если вы действительно в это верите, мне вас жаль.
Верите? Ну и сидите тогда, помалкивая! И ждите милости от природы! Чего этим добьётесь? Ну, чего?!
Само по себе ничто не растает, ничто не уйдёт. Так не бывает…
Михалыч. А я думал, что песня тебе нравится. Ты так увлечённо пел…
Стас. Мелодия очень красивая, не спорю,  но смысл стихов просто удручает.
Михалыч. Ты не услышал в них главного, Стас…
Стас. Какого-такого главного? В чём тут оно, это главное?
Михалыч. Ты не расслышал надежду, что такой город существует, может существовать, должен!
Медсестра. Вот!
Михалыч. И мелодия… такая сказочная мелодия могла родиться только потому, что слова попадают в душу. Сразу и мгновенно. Композитор бы тебе подтвердил. Я просто уверен в этом!
Стас. Какие же вы наивные…
Медсестра. Пусть. А мы вот сейчас пойдём в наш больничный парк и заведём СВОЮ кнопку на НАШЕМ дереве. Правда, Александр Михайлович? Я только сбегаю в канцелярию.
Михалыч. Нет, Ирочка, мы повторяться не станем, мы придумаем что-нибудь посвежее. В парке легко думается. Помоги, Стас. Ты с нами?
Стас помогает Михалычу взобраться на коляску.
Стас. А куда от вас, романтиков, денешься. Уже поехали, что ли? Да и зрители от нас немного отдохнут…
Медсестра толкает коляску с Михалычем, Стас выходит с ними.
               
                Второе действие

Та же больничная палата. Стас привозит коляску с Михалычем и пересаживает его на кровать.
Стас. Михалыч, думаете, Ирочке нагорит от начальства за прогулки с нами в неурочное время?
Михалыч. Не знаю. Надеюсь, не очень. Она славная и поёт красиво. Я бы, на твоём месте, к ней всерьёз присмотрелся.
Стас. Давайте каждый будет на своём месте! Я понятно изъясняюсь?
Михалыч. Ого, как тебя цепляет! Но согласен, полез не туда.
Стас. Снято с повестки…
Михалыч. А вот скажи: ты в армии служил?
Стас. С чего это вдруг сей вопрос глубоко законспирированного контрразведчика? Не Ирочка же навеяла?
Михалыч. Отчасти и она. А ещё эта твоя гейша…
Стас. Жанна? Странные параллели…
Михалыч. Да никакие не параллели, просто вспомнилось кое-что…
Стас. Жанна, Ирочка, армия…
Что-то уж слишком мудрёно. А ну-ка, ну-ка давайте, выкладывайте всё начистоту про свои армейские интрижки.
Михалыч. Да не армейские, и не интрижки вовсе.
Стас. Э-э, не темните. Начали, так продолжайте.
Михалыч. Ладно, пожалуй, расскажу. С чего же начать-то?
С Верой я был знаком задолго до того, как  меня призвали в армию…
Стас. Ху из, эскьюзми, Вера?
Михалыч. Ну, вот совсем не монтируются красивейшее, гордое имя – Вера и это твоё «ху из»…
Стас. Тогда снова эскьюзми. Языкам, увы, обучен лишь поверхностно. Для этого у меня есть  специальные люди, которым сейчас в больнице делать нечего.
Михалыч. Я же говорю – паяц!
Стас. Есть немного. Так что же произошло ДО армии?
Михалыч. Да как сказать… долгие отношения или связь, что ли. Не знаю.
Стас. Связь?! Это уже что-то порочное…
Михалыч. Да брось ты! Чья бы, как говорится, корова…
Стас. Да вы развивайте тему, не смущайтесь. Вон уж, гляжу, красные пятнышки на лице нарисовались…
Михалыч. Да что там развивать. Ну, ночёвки там - у неё, у меня, у знакомых на даче. Пару поездок к морю, совместная встреча Нового года. Нет, бывали и в ресторанах, кино там, концерты, да мало ли где ещё…
Стас. Словом, как говорил великий сатирик товарищ Райкин (подражает тов. Саакову, воплощённому Владимиром Этушем в «Кавказской пленнице»), у вас возникли «чуйства», понимаешь ли…
Михалыч. Во-во, именно чуйства, именно так. Вроде любовь – не любовь, радость – не радость. Напряжно как-то всё было. Хотя и радость…
Стас. О-о, как я вас понимаю!
Михалыч. Верю, в этом ты соображаешь.
Стас. Да за кого вы меня держите, Михалыч? За безчуйственного истукана?
Михалыч. Ты сам заслужил.
Стас. Я бы не делал таких выводов. Мы вообще-то малознакомы, или я что-то путаю? Сначала хотел сказать «будь я на вашем месте», но вовремя спохватился, сам давеча запретил кое-кому появляться в чьих-то чужих местах.
Михалыч. Упрёк принят. Так вот слушай дальше.
Стас. Я весь внимание.
Михалыч. После окончания вуза я начал работать в проектном институте. И, несмотря на скромную инженерскую должность и зарплату, меня пока всё устраивало. Пока, ведь это только начало. Устраивали и отношения с Верой. А что, без особых обязательств, пришёл-ушёл, встретился-расстался…
Стас. Вот это по-нашему…
Михалыч. Нет, она мне нравилась, врать не буду. Даже очень нравилась! А как не понравится эффектная, неглупая молодая девушка, которая, к тому же, живёт одна и содержит себя сама. Это очень удобно!
Стас. Ещё бы…
Михалыч. И меня это устраивало. Именно так!
Стас. А её тоже устраивало?
Михалыч. Вопрос, как говорится, промеж глаз. Думаю, ты и сам знаешь на него ответ.
Она чего-то ждала? Я об этом тогда не задумывался. А зачем задумываться, когда всё и так вроде хорошо, ну неплохо…
Правда, эти вялотекущие, а то и бурно пульсирующие отношения со временем стали меня напрягать. Они не могли длиться вечно и должны были чем-то закончиться, как всё на этом свете.
Стас. Вот в точку, аки всё на этом свете…
Михалыч. Прерывать их было жалко, что-то мешало, но чувство дискомфорта стало преследовать всё чаще и чаще.
Стас. Не пойму, Михалыч, а что с Верой-то было не так? Она вас ревновала?
Михалыч. Что? Скорее я её. Иногда. Там было столько ухажёров. Иногда возникали всякие мысли, но так, втихую.
Стас. Так стали бы жить вместе…
Михалыч. А свобода? Как с ней быть?
Стас. Кака така свобода? Вы ваще о чём?
Михалыч. Ко мне всё чаще стала приходить мысль, что мне не следовало к ней привыкать, что чем дольше длится вся эта история, тем труднее будет выпутаться. А выпутываться надо!
Стас. Почему, извиняюсь, и из чего?
Михалыч. Казалось, что у меня столько всего впереди – успешная карьера, путешествия, самые красивые женщины, наконец. Всё это будет, и этого будет много! Так мне тогда казалось.
Стас. Надежды юношей питают…
Михалыч. Браво! Да ты с творчеством Ломоносова, оказывается, знаком?
Стас. А это он сочинил? Теперь буду знать.
Михалыч. Он, Стас, сам Михаил Васильевич.
Стас. Забавно, я даже не догадывался про Ломоносова.
И что было дальше? Распутался клубочек?
Михалыч. Представь себе, сам собой.
Стас. Как это?
Михалыч. Однажды мне пришла повестка из военкомата. И я, представь… ей обрадовался. Ты не поверишь, но я посчитал это каким-то перстом судьбы, знаком свыше, что ли. Ведь всё разрешалось само собой, да-да…
Стас. Ничего себе радость! Его гребут в армию, а он в восторге!
Михалыч. А чего мне было пугаться или расстраиваться! Во-первых, я должен был служить не солдатом, а офицером. Разницу чувствуешь? После военной кафедры почти всем моим однокурсникам рано или поздно пришлось послужить офицерами в стройбате. И я знал, что избежать этого мне не удастся. Рано или поздно всё равно призовут. Так лучше уж отслужить два года, забыть про этот дамоклов меч и сосредоточиться на профессиональной карьере. Это, во-вторых.
Стас. Стройбат – это сила! Вояки ещё те!
Михалыч. Причём тут – вояки?! Это отдельная тема, я бы сказал, совсем отдельная жизнь. Поэтому опускаю армейские  подробности.
Стас. Потом расскажете?
Михалыч. Возможно, как-нибудь. И вот когда пришла повестка - а неожиданная новость не на шутку меня взболомутила, и ей хотелось поделиться, - я позвонил Вере на работу и начал сбивчиво рассказывать, говорил, говорил:
Михалыч берёт телефон. На сцене появляется Вера, тоже с телефоном.
Михалыч. Алло! Алло, ты слышишь меня? Черт, опять что-то с трубкой! Алло...
Вера. Да, я слушаю. Не пойму только, отчего ты такой веселый?
Михалыч. Просто от неожиданности. Даже не знаю, как на всё это реагировать.
Вера. Ты ведь говорил, что это маловероятно.
Михалыч. Сам не верил, но всё же повезло... извини, я так не считаю, но...
Вера. Конечно, тебе повезло.
Михалыч. Приходи немедленно к себе домой. Я рядом и буду ждать, уже жду. Слышишь, приходи немедленно!
Вера. Я не могу. Я на работе.
Михалыч. Тогда - приходи мед-лен-но.
Вера. Ты выпил?
Михалыч. Немного, не в этом дело.
Вера. Я приду. Попозже. Ладно, мне пора.
Вера опускает телефонную трубку, но остаётся на сцене, наблюдая за происходящим.
Михалыч. Вера повесила трубку, а я долго в ожидании её бродил по улицам и думал о том, что… всё к лучшему. Да, наверное, так. Наверняка, это наилучший выход!
Вера. Слабак, обрадовался!
Михалыч. Зачем же так - просто обстоятельства, ничего не поделаешь.
Вера. Во время прощания в аэропорту ты был неестественно весел, много болтал о пус¬тяках, о чём-то несущественном.
Михалыч. Я избегал главного, от¬кладывал. И ты, видимо, это чувствовала, не могла не понять.
Вера.  Я старалась быть тебе под стать.
Михалыч. Потому, что гордая? Или это для тебя тоже выход? Между прочим, не самый плохой вариант. Правда-правда. Ты ещё совсем молодая, а со мной...
Ей-богу, так лучше. Для всех…
Я тебе позвоню оттуда на работу. Можно? Доберусь до места и позвоню.
Вера. Конечно. Зачем ты спрашиваешь.
Михалыч. Хорошо, если бы тебе удалось приехать ко мне, например, в отпуск. Я только устроюсь и тогда...
Вера. Это будет неплохо. Я подумаю. Иди. Тебе пора, посадка уже заканчивается.
Михалыч. Дурацкая ситуация! Я не знал, как поступают в таких случаях, я не умел прощаться. Не надо было вообще брать её в аэропорт. 
Я тебе обязательно позвоню. И потом буду звонить.
Вера. Договорились. Иди же. Ну, что стоишь? Иди...
Михалыч. Я быстро поцеловал её, неловко улыбнулся и пошел вглубь аэровокзала. Впереди ждали свежие впечатления, неизвестная мне раньше служба, совсем другая жизнь. Легкая? Вряд ли. Скорее - необычная, а потому, я надеялся, увлекательная. Одним словом - другая. И я  шёл навстречу этой жизни, отринув день вчерашний. Пусть жестоко, но это моя жизнь, только моя. Я сделаю её сам, один, я сумею.
Вера. А я, покинув зал ожидания и выйдя на привокзальную площадь, стала в очередь на такси. До работы оставалось полчаса.
Вера уходит со сцены.
Стас. И что же, она потом приезжала к вам в тот город?
Михалыч. Не-а, ни разу. Поздравительную телеграмму прислала в День моего рождения, и всё.
Стас. Уже хоть что-то…
Михалыч. О-о, эта телеграмма вообще стала для меня событием! В армии это всегда событие. Даже для офицера…
Стас. Не ожидали?
Михалыч. Честно? Как бы сказать поточнее…
В общем, слушай дальше. Всю корреспонденцию из дома, помню, я получал в ближайшем к нашей части почтовом отделении, «до востребования». Так было удобнее. Обычно я заглядывал туда редко, но в День рождения побывал дважды – до службы и когда уже возвращался после вечернего развода в свою офицерскую общагу. Утром пришла только поздравительная телеграмма от отца с мамой. Девушка за стойкой сказала, что это всё., что другой корреспонденции нет и, скорее всего, не будет.
Но после службы меня почему-то вновь туда потянуло, на тот убогий почтамт. Благо всё равно идти мимо него, если направляешься к автобусной остановке. Думаю, надо зайти…
Михалыч берёт в руки телеграмму. На сцене вновь появляется Вера.
Михалыч. Во сколько же она её отправила?
Вера. В 10. 35, сегодня.
Михалыч. Чёрт подери, ещё сегодня она писала все эти слова! Придумала - и написала.
Вера. Представь себе: сама придумала и написала…
Михалыч. Выйдя из почты, я вынужден был сойти с тротуара, чтобы спешащие домой прохожие не натыкались на мою спину. Некоторые, извинившись, бежали дальше, другие сквозь зубы цедили ругательства, удивленно оглядываясь на меня, неподвижно стоявшего с цветным бланком в руке.
Наконец, я медленно побрел к остановке, затем, словно очнувшись, спрятал телеграмму в карман и зашагал уже быстрее.
Что происходит? Неужели крохотный клочок бумаги способен так подействовать на меня - взрослого мужика? Неужели так ма¬ло нужно человеку, чтобы почувствовать то, что теперь чувствую я? Всего-то, несколько строчек, неровно наклеенных телегра¬фист¬кой?
Вера. А кто сказал, что этого мало? Это удивительно много, это вселенная для тебя. Здесь всё, только сконцентрировано, сжато в ты¬сячи раз. Всё, чего ты ожидал и втайне надеялся. Признайся - ведь надеялся?
Михалыч. Ну, пусть надеялся…
Вера. А ты говоришь - мало! Нормально. Ты доволен?
Михалыч. Разве не видно. Но это – только слова! Ты так не думаешь, теперь уже не думаешь.
Вера. Пускай я думаю сейчас и не совсем так. Возможно. Но ты же что-то почувствовал? Правда? Оставь и за мной право...
Михалыч. Я увидел приближающийся автобус и поторопился к остановке. Заскочив последним в закрывающуюся дверь, я прислонился к ней спиной и, немного успокоившись, сунул руку в карман. Так и ехал, поглаживая шершавый листок - вещественное доказательство уже намертво запомнившегося текста.
Стас. Если по-честности, даже шутить расхотелось. Ну, хорошо, и во что же вылился этот эпистолярный экстаз?
Михалыч. Да ни во что особенное не вылился. На следующее утро я вновь перечитал телеграмму, после чего сунул в папку с разными документами. Что-то ещё кольнуло, но не так сильно. Да вовсе не сильно, разве что самую малость. Подумал: это ж надо - размяк! Не ожидал от себя эта¬кой сентиментальности. Ничего – с кем ни бывает.
Вера. Действительно, с кем не бывает.
Вера уходит со сцены.
Стас. Типа корили себя…
Михалыч. Типа того. А когда через несколько месяцев я собирался домой, на офицерский дембель, то выкинул часть ненужных бумаг. Кое-что оставил, спрятал в чемодан, а другие бросил в большой му¬сорный бак, стоявший во дворе общаги. Надо было порвать, но второпях не успел. Дьявол с ним, пусть читают, если найдётся такой любопытный идиот.
А уже по прилёте в наш аэропорт я почему-то подумал о той те¬леграмме, только никак не мог вспомнить, захватил ли её с со¬бой. И знаешь, Стас, очень захотелось, чтобы захватил.
Стас. Так привезли вы, в конце концов, эту злосчастную телеграмму домой или всё-таки выбросили?
Михалыч. А тебе бы как хотелось?
Стас. Чтобы привезли.
Михалыч. Ну, значит, так и было.
Звучит телефонный звонок, Стас берёт трубку.
Стас. Да, Пал Семёныч. Конечно. Я весь внимание…
Слушает собеседника.
Да не за что Иру наказывать, не кипятись! Паша, да это мы её уговорили, да, конечно, вместе с Александром Михайловичем. Ну, спроси его сам! Никого я не подкупаю! Нет! И её не подкупал. Конечно, по-честности. Ваш персонал предельно бескорыстен, да, и ещё  корректен. А что уже погулять больным лишний раз нельзя? Да, да-да… Ваш главный врач много каких дурацких приказов издаёт! Знаю! Хочешь, я с ним поговорю? Ах, он не в курсе? Так что ты тогда на меня пургу гонишь?! Да какой там дурной пример! Ну, хорошо, постараемся, не будем впредь ваш режим нарушать. Наш режим? Ну, пускай, наш, лады. Послушай, ты вообще когда собираешься меня отсюда выпускать? На фирме ежедневный пригляд нужен, я уже забодался руководить онлайн. Да доверяю я, доверяю! Но сам знаешь «кот из дома – мыши в пляс». Ты бы лучше своим сотрудникам побольше доверял! Конечно. До встречи на обходе! Да, буду очень ждать, и верить в самое светлое будущее. Пока, Павлик, обнимаю.
Выключает трубку.
Формалист! Ну, ты посмотри на него…
Михалыч. Я вот что хотел спросить: почему ты с заведующим отделением так фамильярен? Паша, Павлик, обнимаю… всегда на «ты»…
Стас. С Пал Семёнычем-то? С кандидатом медицинских наук, с без пяти минут доктором наук и профессором? А как вы думаете? Просто интересно…
Михалыч. Тут два варианта: либо он твой родственник, сват-брат, либо…
Стас. Договаривайте, договаривайте…
Михалыч. Либо коррупция достигла невиданных высот. И тогда ты - очень опасный тип, вы оба очень опасны.
Стас. Ой, боюсь-боюсь! После этих ваших слов, после ТАКИХ разоблачений просто сам себя стал бояться.
Михалыч. И самое страшное, когда коррупция настолько цинична, что происходит на глазах у всех…
Стас. Тут бы я поспорил: хуже, когда коррупция процветает, находясь в глубоком подполье. Поверьте, я знаю, о чём говорю…
Михалыч. Всё равно мерзко, блевать тянет.
Стас. Сестра, утку пациенту!
А если серьёзно, ну так по-честности, то хочу вас успокоить – тут прокатывает третий вариант.
Михалыч. Какой?
Стас. Пал Семёныча, Пашу я знаю миллион лет. Это близкий друг моего старшего брата, а теперь и мой хороший приятель.
Михалыч. У тебя есть брат?
Стас. Ещё бы, единственный и неповторимый. Разве я не рассказывал?
Михалыч. Нет.
Стас. Володька старше меня на целых десять лет, и я всегда хотел быть на него похожим. Пытался. Однако сие, увы, недостижимо.
Михалыч. Почему?
Стас.  Да потому что он умнее меня, сильнее, красивей – и раньше был красивей, и сейчас…
Михалыч. Ты ему завидовал?
Стас. Брату? Ни разу. Это извращение. Я вообще не завистливый…
Хотя в одном, возможно, и завидовал:  Володя всегда умел дружить, дружить по-настоящему. Видите, КАКИЕ у него друзья?
Михалыч. Он тоже крутой бизнесмен?
Стас. Крутой, крутой, только не бизнесмен. Володька, скорее, из ваших, из вам подобных.
Михалыч. Из каких это нам-вам подобных?
Стас. Из альтруистично настроенных романтиков.
Михалыч. Что-то романтик-альтруист не навещал тебя ни разу. Или я проглядел?
Стас. Брат давно живёт в Подмосковье. Работает в каком-то «ящике», что-то там конструирует, секретное. Щит Родины какой-то. Никому не рассказывает, как рыба. Не выездной, между прочим, в отличие от меня. В некотором роде, он продолжает дело нашего отца. Но отец хотя бы был кандидатом наук, а Володька всё диссертацию никак не допишет. Всё некогда ему, понимаете ли. То одно своё «изделие» испытывает, то другое. Вот и сейчас… иначе бы уже примчался сюда, ко мне. Словом, скорее я получу кандидатскую корочку, чем он. Да я давно бы уж получил, было б желание.
Михалыч. А ты в кого такой шустрый пошёл? В маму, что ли?
Стас. В себя. Хотя не без этого, маманя баловала, чего уж там. А я шустрил…
Михалыч. Каким же боком они подружились? Я имею в виду твоего брата и Павла Семёновича? Вроде бы люди из разных сфер…
Стас. Это интересный вопрос, надо бы спросить. Хотя чего спрашивать, в студенчестве почти все Володины близкие друзья были из мединститута. Не знаю, как это получилась. Я тогда был мелким и особо такими вещами не заморачивался.
А-а, наверное, они подружились потому, что брат играл за их институтскую гандбольную команду. Спортивное братство, наверное...
Михалыч. Это правда, спорт сближает.
Стас. Они и потом, после окончания своих вузов, продолжали часто общаться. Всей гоп-компанией. И даже когда одни обзавелись семьями и детьми, а другие уже развелись и нашли новых жён, когда кто-то стал резко расти по карьерной лестнице, их отношения друг к другу оставались столь же тёплыми, как в студенческие годы. Практически не изменились. И если вдруг у кого что не так, все бегом на выручку. Мигом…
Михалыч. У нормальных людей только так и бывает.
Стас. Вот вы правильно подметили – у нормальных людей. А Володькины друзья именно такие. Я не со всеми близко знаком, но кое-кого неоднократно видел, скажу так, во всей их наготе. Без прикрас и исподнего…
Михалыч. Это, каким-таким образом?
Стас. Самым, что ни на есть, натуральным! Банно-прачечным образом! Они меня в баню с собой брали, в сауну.
Михалыч. А на кой ляд ты, мелюзга, им там, в бане, сдался?
Стас. Не, ну это когда я уже был взросляком, институт окончил, работал по распределению и приезжал домой в отпуск.
Михалыч. Когда уже собственную гейшу себе завёл?
Стас. Во-во, как раз в те годы.
Михалыч. И где вы парились?
Стас. В одном симпатичном местечке. Мне очень нравилось там бывать, очень! Сауна была самой обычной, ничего выдающегося. Но люди, атмосфера, шуточки, приколы – это что-то с чем-то! Там был, наконец, мой старший брат, мой Володя и его лучшие друзья - его взрослые, умные и острые на язык друзья. У меня тогда таких друзей не было.
Михалыч. После бани квасили сильно?
Стас. Не без этого, но в пределах разумного. Правда-правда. В основном, пивко под рыбку, но бывало и покрепче. Врать не буду, время от времени бывало. Но это сугубо по желанию.
Михалыч. Словом, културненько?
Стас. Ещё как! Всё културненько, всё пристойненько…
Как я уже сказал, большинство моих «собанников» были врачами…
Михалыч. Собанники, забавное слово. Сам придумал?
Стас. Дарю, пользуйтесь!
Все собанники тогда уже состоялись в профессии, заняли в свой тридцатник с хвостиком определённые немаленькие должности, обзавелись житейской мудростью и были по-докторски циничны. Я уже молчу про их специфическое медицинское остроумие. Это отдельная тема!
Михалыч. Слышал про врачебный юмор, вернее – читал где-то. Я ведь впервые на больничной койке.
Стас. Один из их компании работал, кажется, психиатром, другой - травматологом, было ещё два хирурга, педиатр и этот, как его… пульмонолог.
Да что там говорить, они все были классными! Казались мне и были.
Удивительно, но никто из моих новых старших знакомых меня не затыкал, когда я пытался вставить какую-то остроту или рассказать анекдот.
Михалыч. Стас, но это нормально.
Стас. Даже напротив – меня выслушивали, как равного, как и всех остальных коллег-приятелей. Над моими шутками смеялись! Представляете?
Михалыч. Не пойму, чему ты удивляешься? Значит, смешно шутил…
 Стас. Это не вполне заслуженное мной, как я тогда считал, равноправие, говоря по-честности, льстило и… как это сказать-то… приподнимало мою в ту пору невысокую пост юношескую самооценку.
Михалыч. Во как! А я было подумал, что у тебя с малолетства с самооценкой всё в порядке.
Стас. Ну, это смотря, с кем общаешься. Вот с этими ребятами я поначалу больше помалкивал. А потом как-то всё покатило само собой, стало просто…
Михалыч. С нормальными людьми всегда просто…
Стас. Но был один парень в той компании, который нравился мне больше других. Все звали его Гребешок. Это как раз тот самый пульмонолог, который терпеливо объяснил мне, что никакой он не железнодорожник, а специалист по лёгочным заболеваниям.
Михалыч. А ты не знал до этого?
Стас. Понятия не имел!
Михалыч. Темнота!
Стас.  Так это ж когда было. Я даже не знал в ту пору, пил ли Гребешок когда-нибудь раньше, до нашей с ним встречи или нет? Думаю, пил.
Михалыч. Почему так думаешь?
Стас. Да потому что многие укушенные когда-то зелёным змием и резко завязавшие становятся потом рьяными поборниками трезвого образа жизни. Не замечали?
Михалыч. Встречал таких типов, довольно противные ребята - навязчивые и, что самое блевотное, удивительно высокомерные...
Стас. Точно! Этакие проповедники, прости господи. Они будто свысока на вас смотрят, мол, я смог завязать, а вы все – слабаки. Но эти – другие, Гребешок таким не был. Он не принадлежал к породе прилипчивых нравоучителей, от которых хочется куда-нибудь смыться и поскорее выпить. Назло! Даже если раньше этого желания не возникало.
Не был он и горластым пропагандистом своих взглядов, готовым всегда и везде клеймить вас вместе с вашими гнусными пороками.
Михалыч. Понятно, таким не был, уже неплохо. А каким же был?
Стас. Гребешок по обыкновению пил в бане крепкий чай с мятой и слегка подтрунивал над своими пьющими напитки покрепче приятелями, мол, когда же вы нажрётесь, наконец. Но взгляд его на друзей был не укоризненным, а, скорее, ироничным и даже каким-то нежным. А чаще всего Гребешок с удовольствием подливал друзьям и любил произносить замысловатые тосты, чокаясь своей любимой чашкой чаю.
Михалыч. Правильный парень, нормальный.
Стас. Гребешок давно бросил курить, теперь вот предпочитал сугубо полезные напитки, будто бы всем своим здоровым и цветущим видом утверждал торжество взглядов праведника. Он был большим и шумным, однако умел слушать и услышать тебя, хохотал естественно и заразительно, не сдерживая эмоций.
Михалыч. Прям какой-то сиропно-карамельный образ…
Стас. Это не всё, сейчас добавляю остринки. Так вот, праведником Гребешок был далеко не во всём. Во всяком случае, так можно было понять из его многочисленных баек. А рассказать он умел! Помню, он говорил, лукаво так прищурившись:
Изображает Гребешка.
 «Дорогие мои друзья-бухарики! Если бы вы знали, сколько подарков сделали мне ваши алкогольные единомышленники! В каком смысле? Сейчас поясню. Знаете, сколько их жён к концу банкета предпочли пьяным соплям своих мужей мои трезвые объятия? Вам лучше не знать!»
В это верилось, причём легко. Нетрудно представить себе пикантных дам, разгорячённых атмосферой праздника и остроумными речами Гребешка, которые к концу вечера попадали под его обаяние. Во всяком случае, я ему верил. С ним было хорошо и мужчинам, и женщинам.
Михалыч. На корпоративах ещё не то бывает.
Стас. Это вы МНЕ рассказываете? Вот именно – только «не то» и бывает! Как ему ни поверишь! Тем более – я считал Гребешка честным!
Михалыч. Считал?
Стас. И считаю! Но его давно уже нет…
Михалыч. Ты хочешь сказать…
Стас. Не хочу, Михалыч, ой как не хочу!
Михалыч. Что с ним случилось? Он же был здоровяк и…
Стас. Вот именно – большой, шумный, независимый, жизнелюбивый здоровяк!
Михалыч. Так что произошло?
Стас. Банальное ДТП. Не совсем банальное, как у нас с вами, но всё же…
Михалыч. Как ты об этом узнал?
Стас. Когда я на следующий год приехал домой в отпуск и, дождавшись «банного четверга», пришёл в любимую сауну, то Гребешка там не увидел. Все были, вся компания… кроме него. И это ощущалось сразу, чего-то, вернее, кого-то явно не хватало. Нет, все так же парились, веселились, выпивали, острили, снова парились, снова острили… пока я не начал выспрашивать, где же наш убеждённый трезвенник, который раньше не пропускал ни одного банного дня?
И знаете, Михалыч, шуточки как-то вдруг оборвались, повисла неприятная пауза. Она длилась и длилась…
«Я не стал тебе писать, - сказал мне тогда Володя, - не хотел расстраивать. Вы же подружились». А мы действительно подружились. Гребешок был первым, с кем я по-настоящему сошёлся в той компании. Не знаю почему. У нас вроде бы и интересы, и привычки были разными, и жизненный опыт, и взгляды на эту жизнь. Казалось бы. А вот подружились. Мне ТАК хотелось думать…
Михалыч. Так что всё-таки случилось? Если тебе сложно говорить, не надо…
Стас. Сложно – не сложно... С годами образы стираются из памяти.
Михалыч. Облик Гребешка ты тоже стал забывать? Как и лицо Жанны?
Стас. Удивительно точно подметили, Михалыч. Вот как-то вы умеете точно сопоставить, не зная ни одного, ни другую.
Михалыч. Держись меня – научишься.
Стас. (шутливо) Так я же вас почуйствовал, потому и держусь, не отпускаю. Моей чуйке - отдельное сэнкью!
Михалыч. Ты ещё в ножки ей поклонись…
Стас. А если говорить серьёзно, если вернуться назад, к той трагедии, то оказывается буквально через неделю после моего прошлогоднего отъезда Гребешку, наконец, дали короткий отпуск, и он решил поймать лето за хвост в Геленджике. Так он выражался.
Михалыч. А дальше?
Стас. А дальше был рейсовый автобус, и он на заднем сидении. Он зашёл в автобус самым последним и занял его. Рядом было свободное место, и Гребешок прилёг. Он последние две недели не вылезал из командировок и почти не спал.
Михалыч. Какие командировки у пульмонолога?
Стас. Совсем забыл сказать: Гребешок работал пульмонологом в областной больнице, поэтому постоянно ездил в экстренные командировки по отдалённым районам, помогая особенно сложным пациентам, которым не могли помочь местные врачи. Представляете, скольких безнадёжных больных он наверняка спас?!
Михалыч. Думаю, немало.
Стас. Автомобили и вертолёты с красным крестом на борту были его основным транспортным средством. Самым привычным. А тут - комфортабельный пассажирский автобус, отчего не вздремнуть…
Удар грузовика пришёлся в правую часть автобуса, в район злосчастного заднего сидения. По большому счёту, в том автобусе никто, кроме Гребешка, серьёзно не пострадал, отделались лёгкими ушибами.
Михалыч. А его – насмерть?
Стас. Он об этом мечтал, помню, говорил: «Если смерти, то мгновенной…
Михалыч. …если раны – небольшой!»
Стас. Точно! Вот голос его, эту его жизнеутверждающую интонацию помню чётко!
Михалыч. Несправедливо. Если от долгой болезни, после страданий, это понятно, а вот так, будучи цветущим здоровяком… Неправильно это…
Стас. Только потом я сообразил, что не знаю ни имени его, ни фамилии. Гребешок и Гребешок! Я не стал уточнять у брата. К чему? Он остаётся для меня просто Гребешком. Этого и памяти о нём мне достаточно. Другая  информация не интересна.
Ушли уже многие, но тепло вспоминаешь далеко не каждого.
Михалыч. Знаешь, Стас, я вот что подумал: а ведь тепло, именно то самое тепло  дорогих нам воспоминаний приближает нас… к тому городу, о котором вы с Ирочкой пели.
Стас. К городу, которого нет? Существует же и такая песня. Слышали? Она у меня на звонке смартфона.
Михалыч. Слышал, конечно, но это совсем другая песня, не та. Она обалденная, но совсем не о том. Игорь Корнелюк сочинил её о своей, о питерской депрессухе. А ту, которую пел ты, наша песня, я уверен, Гребешку бы понравилась.
Стас. А Жанне?
Михалыч. Тем более!
Стас. И Вере? Ну, той, что прислала вам в армию телеграмму, и которую вы потом больше не видели?
Михалыч. С чего ты взял? Почему это я её не видел? Видел. И ты видел!
Стас. Чего-чего?
Михалыч. Видел и даже здоровался. Она же вчера сюда приходила, ну навещала меня…
Стас. Вера Николаевна? Ну, я тормозило! Так вы вместе?!
Михалыч. Как вернулся из армии домой, так сразу и стали жить вместе. По-моему, это нормально.
Стас. Послушайте, я в вашей «нормальности» уже заплутал, можно сказать, погряз в неожиданных подробностях…
То он, понимаешь, бегает через лес из детсада, то возвращается к заведомой брошенке…
В палату входит медсестра.
Медсестра. Кто здесь брошенка? Уж не я ли?
Михалыч. Что вы, Ирочка, как можно.
Стас. Ты украшение нашего теперешнего скорбного существования.
Михалыч. Да и не теперешнего тоже.
Медсестра. Ох вы подлизы! Заглаживаете свою вину?
Стас. Выговор от Пал Семёныча таки состоялся. Ну, Паша…
Михалыч. Это моя вина…
Медсестра. Бросьте. Зато нагулялись вволю и такой дуэт исполнили…
Стас. И всё-таки не верю я в сущёствование города влюблённых людей. Не-а. Ну, вот хоть перебинтуйте меня всего до пяток!
Хотя… на смартфон мелодию, пожалуй, поставлю.
Согласитесь, ведь и в песне звучат сомнения. Звучат же? Звучат? Или я что-то не так расслышал?
Михалыч. Ну, хорошо, в город ВЛЮБЛЁННЫХ ты не веришь. А город НОРМАЛЬНЫХ людей тебе подходит?
Вот как ты думаешь, что нужно, чтобы наш город стал таким или хотя бы отдалённым-отдалённым его побратимом?
Стас. Очень много чего нужно.
Михалыч. Например? Ну, конкретно…
Стас. Например-например, ну, не знаю…
Медсестра. Каждому быть нормальным, вот и всё.
Михалыч. Умница, Ирочка! И у нас всё для этого есть, не надо ничего придумывать.
Стас. Всё ли?
Михалыч. А ты послушай…

Фоном начинает звучать песня «Город влюблённых людей» в исполнении Анны Герман или Валентины Толкуновой (или других певцов на выбор режиссёра-постановщика).

Стас. И всё-таки вы, Михалыч, идеалист.
Михалыч. Ничуть. Вот ответь мне на вопрос: бывает семья, состоящая из нормальных людей?
Стас. Конечно.
Михалыч. А компания нормальных людей?
Стас. Бывает. Я даже пример привёл.
Михалыч. Вот! А ты расширяй, расширяй, экстраполируй этот пример на улицу, квартал, на город, ёлы-палы! Ты же инженер, в конце концов! Или «уж позабыл, чему учили», бизнесмен ты наш?
Стас. Эстра, экстрапол…
Шуткую, кое-что ещё припоминаю. Но тут, скорее, нужен инженер человеческих душ. Я не потяну.
Михалыч. Потянешь, было бы желание. Главное – прочь сомнения, дерзай, сынку!
Вот кого бы, к примеру, ты взял с собой в этот город?
Стас. К примеру? В город нормальных людей? Из своих знакомых?
Брата точно взял бы, сразу. Погодите, дайте чутка подумать…
Гребешка, конечно, Пал Семёныча… да всех Володиных друзей. Вас бы взял, Михалыч.
Михалыч. А Жанну?
Стас. Жанку непременно. А ещё… Веру Николаевну и вот Ирочку…
Медсестра. А меня-то за что?
Михалыч. Молчите Ирочка, у него чуйка!
Видишь, Стас, сколько нас уже набирается? И это только начало переписи городского населения…
Стас. Нет, всё-таки я обязательно поставлю трэк этой песни на свой звонок. Пусть напоминает...
А прежнюю – долой!
Михалыч. По-честности?
Стас. Зуб даю!
Михалыч. Кстати, всё хотел тебя спросить: почему ты всегда говоришь «по-честности»? Раньше я ни от кого такого выражения не слышал…
Стас. Не знаю. Хотя нет, знаю. Так брат по молодости говорил, а ко мне прилипло. Ещё тогда. Володя уже давно забыл это дурацкое выражение, а от меня оно всё никак не отстанет.
Михалыч. Да пускай остаётся, раз тебе нравится.
Ирочка, а вы заметили, что припев нашей песни звучит в ритме вальса?
Медсестра. Конечно, я с ритмами дружу.
Михалыч. Тогда разрешите пригласить вас на тур.
Стас, помоги…
Стас пересаживает Михалыча с кровати в кресло.
Медсестра. С удовольствием, Александр Михайлович. Под такую музыку с большим  удовольствием!

Медсестра вальсирует с сидящим в коляске Михалычем, а затем её приглашает на танец Стас…