Корм для червей

Хочешь слушать, а не читать?
Тогда жду тебя в моем подкасте:

Сканируй QR код или заходи по ссылке
https://music.yandex.ru/album/32653257
ТЫ СЛЫШИШЬ? СЕКРЕТНЫЕ АРХИВЫ ПОТУСТОРОННИХ

---

Григорич жил в подвале пятиэтажки на краю города. Старый, как плесень на стенах, вечно пьяный, вечно вонючий, с покосившимся позвоночником и лопатой в руке. Спал под звуки капающей воды и тараканов, хрустящих под ногами. Работал в ЖЭКе. Хотя… как работал? Его не увольняли только потому, что он не задавал неудобных вопросов. Помалкивал. Разносил квитанции по подъездам. Почти всегда вовремя и почти всегда в нужном количестве. Это всех устраивало.
Когда-то у него была семья. Жена, дочка. Потом — водка. Она и заменила семью. Стала как-то интереснее, чем выяснения отношений и воспитание. А теперь — только подвал.
И шорохи.
Шорох под полом начался весной. Григорич решил — крысы. Но это были не крысы. Крысы не шепчут. Они не зовут по имени.
— Гри-и-горич… хо-ро-о-ший…
Бред какой-то, — подумал он, отмахиваясь.
Он знал: пить нужно меньше. Но не мог. И потому не удивился, когда однажды, копаясь в мусорном баке за домом, услышал голос — уже не в голове, а из-под земли.
Он стал копать.
Мусор прятал чёрную жижу, гнилые пакеты, мёртвую кошку. Под ней — земля. А под землёй — Он.
Первый червь.
Толщиной с палец, цвета старого сала, с глазами, как бусины, и крошечным зубастым ртом. Он двигался. Он улыбался. Григорич вздрогнул. Но не убежал. Протянул руку.
Червь скользнул по коже и заполз на плечо.
— Ты — наш… — прошептало что-то в мозгу.
С тех пор Григорич начал их прикармливать.
Сначала — голубями. Потом — крысами. Потом — кошками. Они жрали быстро. Без звука.
После еды, насытившись, шепот становился громче. Григорич чувствовал, как под кожей что-то ползёт. Иногда изо рта лезла слизь, и он блевал ею прямо туда же, в ямочку с червями, смеясь.
Через месяц он понял: этого мало. Их становилось всё больше.
Первым стал Лёша-Хромой — с опухшей рожей, пахнущий перегаром и безысходностью. Он был в самом приятном расположении духа, когда Григорич наливал ему у себя в подвале, но слова в горле резко оборвались, когда водка стала горчить. Он завалился на пол — не сразу мёртвый, а булькающий, цепляющийся пальцами за бетон. Григорич дождался, пока стемнеет, и поволок его к мусорному баку.
Здоровый какой, — думал он, пытаясь отдышаться и глядя, как черви выползают один за другим. Один скользнул в ноздрю, другой — в ухо. Лёша захрипел. Глаза вывернулись. Слизь зашевелилась под кожей, как будто кто-то гладил его изнутри. Когда всё закончилось — осталась только пустая кожа, свёрнутая, как пижама, и рядом волосяная шапка.
Черви росли. Один был уже с руку. Другой — с ногу. Они извивались в темноте, словно танцевали. Он смотрел на них с трепетом, удивительно для себя — как отец на детей. Может, в этот раз у меня получится стать хорошим отцом? — подумал он.
— Ещё… — говорили они.
Григорич начал приносить каждый день. Сначала два бомжа. Один — с гнилыми зубами. Второй — немой, с уродливым шрамом на лице. Потом гастарбайтер. Григорич пообещал ему вернуть паспорт и купить билет до дома. Но обещания не сдержал. Следующей была девчонка, вся в следах от уколов, с затуманенными глазами, с чёрными ногтями и ошмётками былой красоты. Она возвращалась в свой притон, проходя мимо его подвала. Не жалко.
Люди исчезали — но кого это волновало?
Так подвал стал храмом. А он — жрецом. Он ломал кости, приматывал к ним остатки волос, и, словно художник, рисовал на стенах, используя кровь как краску. Всё пытался вспомнить школьные уроки изобразительного искусства, стремясь создать нечто, достойное этого места. С каждым штрихом он ощущал, как сила наполняет его.
Когда всё было наконец готово, Григорич решительно перенёс червей ближе к себе — в своё логово.
На третий месяц черви стали учить его, объяснять, как устроено мироздание. Он понимал их язык. Видел, как они живут — внизу, под городом. Понимал, они — будущее. Люди — просто корм.
Григорич был избран.
Сон ушёл. Он больше не спал. Глаза не моргали. Сердце билось реже, но мощнее. Он чувствовал, как земля под домом дрожит — дышит. Пульсирует, как живая плоть. Временами он ложился на пол и слушал её, как мать слушает живот, в котором пинается ребёнок.
Он ждал, когда они уснут. Удар по голове — тупой, тяжёлый, с хрустом. Жена пыталась закричать, но кляп из промасленной тряпки впитался в горло. Дочка не плакала. Она просто смотрела.
В подвале черви уже пели от предвкушения. Воздух был тёплым и плотным, как внутренняя часть рта. Капли слизи падали на кожу, разъедая её, как кислота.
Когда девочка скользила по склизкой поверхности к зияющей мясной пасти, она тянулась к матери. Пальцы оставляли следы в крови и испражнениях. В последний миг она открыла рот. Из него вылез червь. Он шевелил крошечными зубами, повторяя:
 — Ма-ма… ма-ма…
Потом они исчезли. Осталась только воняющая куча мяса и детский ботинок.
Григорич больше не выходил днём. Он заворачивался в тряпки и выходил по ночам — искать новых. Мог часами высматривать жертв. Для него они были как мухи, не ведающие, что за ними уже ведётся охота.
Вскоре из подвала вылез первый червь — толщиной с человека. Он пополз в подворотню и исчез в земле. Другой вылез днём — и сразу в люк.
Григорич через маленькое окно смотрел, как дети играют на площадке под ярким солнечным светом, и улыбался. Скоро и они станут частью их.
Участковый пришёл в субботу. В подвал он спустился сам — по запаху. Он успел достать рацию, но ничего не успел сказать. Слизь с потолка капнула ему на лицо — и в ту же секунду мясо под ногами вздулось, как пузырь, и проглотило его. Он кричал. Но черви не любят крик. Они заглушили его гудением.
Остался только пистолет.
Потом пришли два пожарных. Их тоже не стало. Один пытался выломать дверь. Но дверь вросла в стену, как часть тела. Его рука увязла, и растворилась. Григорич несколько раз выстрелил в упор, чтобы облегчить задачу. Второй закричал, бросился назад, но пол открылся, как рана, и проглотил его до пояса. Он дёргался, визжал, пока черви не обвились вокруг шеи и не перерезали горло мелкими, рвущими зубами. Остались только сапоги и лом.
Больше никто не приходил.
Город замер. 27 человек исчезли. Дом опечатали. Но шёпот больше не прятался под землёй — он был в воздухе, в снах, тёк по проводам.
Григорич сидел на троне из черепов. Его кожа стала корой. Его рот исчез. Но глаза смотрели.
А по улицам уже шли другие. Бездомные. Старики. Уборщицы. Они слышали зов. Они несли корм. Сами.
А под землёй, в кишке города, Чернь шептала:
 — Мы голодны. Мы повсюду. Мы — ты.
Камера поднимается вверх. Город — в форме спирали. В центре — зияющая воронка.
 А наверху — табличка:
Улица Григорича, дом 13.