Сочиняя "Игры в старые времена", я то и дело сбивался на разные забавные случаи, шалости и даже приключения безо всяких игр с их условиями и победителями. Этого забавного в памяти набралось столько, что решился на целую повесть об этом аспекте детской жизни. Как и в том игровом рассказе, не буду излагать про санки во дворе, про сбор марок, про обычные самокаты и велики: общеизвестные, всем знакомые развлечения оставлю за кадром. Здесь будут просто случайные воспоминания о тех особенных проделках, что застряли в памяти... Иногда и про выходки всякие подвернется язык рассказать, а что делать: слова из этой песни не выкинешь.
Опять же, иные забавы перетекали и в юность, и дальше, уже наши дети подхватывали что-то сами или по подсказке. Кое-что из этого в "Играх..." помянул, ну, не буду строго разделять то и это, а так, куда рассказ заведёт: о друзьях той поры, о родичах, о тех временах вообще. Точно будет о домашнем театре, о побегах с дачи, о заборах и яблоках, о карбиде и о заброшках: сами решайте, читать это вашим детям или нет ,)
Начну, разумеется, с раннего детства. Первое, что помню из забав нашего двора - секретики в земле. Роешь ямку, там размещаешь камешки, стекляшки, а то и монетки. Накрываешь стеклом, маскируешь землей и листвой, потом зовешь друга-товарища поглазеть. Слегка разгребаешь покрытие, и сквозь стекло он любуется, а то и критикует инсталляцию, всяко бывало. Вообще по здравому рассуждению, какая-то девчачья забава, но что было, то было. Наверно у девчонок в их песочнице подсмотрели, ну и пошла мода. К слову сказать, песочниц в московских дворах в ту пору не было, так что это я для красного словца. Земля была там и сям изрядно утоптана детскими ботинками, усеяна окурками и без особых клумб и газонов обходились. Палисадники вот были кое-где, об этом чуть позже. В целом серая городская картина, которую хотелось разнообразить блескучими секретиками не только девчонкам, но и мальчишкам. Сама собой эта земля украшалась только зимой, когда снег выпадал: горки, снеговики, крепости, тропинки, то, сё. Снега было много, иногда за сугробами и детвору не видать было. Рыли пещеры, ну, это как все в этом возрасте. В зрелые годы я подобные сугробы только на северах видал. В ту же дошкольную пору лучший друг мне был Сережка Беркутов из соседней коммуналки, жил он там с мамой Олей. Дружили мы с ним до того, что столовались друг у друга: то его мама, то моя бабушка Настя кормили нас обоих. Играли и во дворе, и по квартирам, изобретая разные трюки, иногда на грани разума. Как-то влезли вдвоем в тумбу под телевизором, и конечно же, опрокинули как телик, так и тумбу. Сережку накрыло внутри, только подбежавшие взрослые спасли положение. Еще окна наших квартир каким-то хитрым образом смотрели навстречу: его кухни и моей комнаты. Дом наш был довольно старый, в трехэтажной своей основе построен еще до революции, а в 30-х, кажется, надстроили еще два этажа. Выступы стен со двора позволяли окнам глядеть наискось одно в другое. Мы перемигивались сквозь рамы, подавая знаки, хотя дойти до дверей было пару шагов. Через окна махать и кричать было куда романтичнее, казалось - рукой можно дотянуться. Зрела шальная идея просунуть доску навроде гладильной по подоконникам, и попытаться перейти по ней, на пятом-то этаже! Однако, слава богу, до этого экстрима дело не дошло, отвлекали дворовые шалости, в которых тоже было немало риска.
В округе у нас стояли старые дома, в два этажа обычно. По одну сторону нашей Делегатской улицы возвышались большие каменные, как наш, а напротив змеились Самотечные переулки и вдоль по ним - эти старые двухэтажки, целыми кварталами. Они может были новее иных каменных многоэтажных, но выглядели прямо старинными. Мы, признаться, считали их кирпичными, но как стали ломать их, внутри домики эти оказались чисто деревянными, из обычных бревен, снаружи только решетчатая дранка и цементная штукатурка. До того, как в начале 70-х пришла пора решительных новомодных застроек, в этих домах много кто жил. Друзей я не помню из этих кварталов, но вот напротив нашей многоэтажки уютный домик был с палисадником. За сиренями в окошке всегда виднелась бабушка Прасковья со своей швейной машинкой. Она дружила с моей бабулей, и часто ей говорила: "ваш Лёша - хороший мальчик, другие идут мимо и палкой др-р-р по моему штакетнику! А этот нет, всегда здоровается и никогда не хулиганит. Она по свету у окошка шила, была известна как швея. Ей носили платья на переделку, еще всяко-разно, короче, мастерица. Она не знала, какое усилие надо было сделать мальчишке над собой, чтоб по соблазнительному штакету палкой не провести с размаху! Только добрая улыбка Прасковьи и сдерживала ретивое... Разумеется, там где не виднелось таких бабуль, и я отводил душу, как и любой мальчишка. Камнями по стеклам мы не кидались, не помню, а вот палкой по забору - это обычная пацанская выходка. Когда дома эти готовили под снос, то всех расселили, а бабушку Прасковью отчего-то перевели через улицу, именно в наш подъезд. На третьем этаже были большие коммуналки, туда её и пристроили, чуть не в коридорчик. Машинка делась куда-то при переезде, она уже не шила, просто жила. Пенсия ей шла символическая, но соседи помогали, чем могли, и я иногда заходил, принести то или сё. Она уже соображала плохо, но силы ещё были, и как иные такие старички-старухи, сбегала пару раз куда-то на родину, где уж никого у неё, конечно, и не было, да и в какую сторону ехать, вряд ли она соображала. Ее возвращали, но в итоге на какой-то дальней станции она и умерла, как Лев Толстой. Как говорили, не хотела признаваться, кто она и откуда, только потом через милицию и выяснилось. Так что Толстой не из геройства, возможно, ушел из дома и не по моральным соображениям, а просто помутилась память, как и у нашей бабушки Прасковьи.
Хм, куда-то мысль ушла в сторону от забав... В общем, дома эти деревянные полностью расселили, они стояли пустыми какое-то время, и пацаны лазили там изрядно. Мы с Сережкой совались в эту мёртвую зону с краю и с опаской, а иные смельчаки дни напролёт проводили в этих кварталах, разыскивая разные "сокровища". Не помню, что уж находили, обычно всякую ерунду, однако ходил упорный слух, что кто-то из ребят нашел забытый в спешке пакет или даже чемодан с облигациями, чуть ли не клад в стене, по тем временам. Разбогател он или нет, впрочем, слухи не сообщали.
Камнями все же кидались мальчишки, надо признать, если об этом и о бабулях. Неподалеку, на Селезневке, был пруд с утками, под названием "Антроповка", так вот по уткам от хулиганистых пацанов и прилетало. Но там жила, и вокруг пруда крейсировала бабка по кличке "Пантера", которая гоняла за это, могла и клюкой своей огреть. Была она видом как из прошлого, в старинном пальто и платке, немного выживши из ума. Оттого гоняла всех ребят без исключения, едва завидев, и крик наш "Пантера!" был, как и "атас", сигналом удирать, поскольку и непричастным могло достаться. Кидались палками и в машины иногда, раз даже я при своей бабушке не смог удержаться. Уж больно завидная цель, грузовик с крытым кузовом. Рванул к дороге, схватил увесистый сучок и запустил в борт. Звучно так шлепнуло, шофёр, небось, испугался. Остановился, вышел, глянул, ругнулся. Увидел, что бабуля меня уж держит за ухо, и только покачал головой. Досталось мне, конечно, крапивой, но с тех давних пор я понимаю собак, что бросаются за машинами и лают, а то и норовят наброситься на колесо. Какой-то древний рефлекс, что ли, азарт к чужеродному движению. В общем, кидались всем и во всякое, но вот камнями в стекла - никогда, даже завзятые хулиганы. Это потом пошла мода, или в других местах была, а у нас не было такой "звонкой" разрушительной привычки. Скорее, мы изобретательно кидались, снежками в том числе. Обо всём снежном, впрочем, чуть позже расскажу. Некоторые проделки были на грани, но что было, то было, чего теперь греха таить. Мальчишки есть мальчишки, в любые времена.
Кроме заброшенных домов, манили стройки, которых развелось немало в ту пору. На месте старых кварталов отрыли котлован невероятной, по детским меркам, глубины. Наверно хотели заделать капитальный фундамент, но нам-то это было в диковинку: большие стройки в Москве только начинались. На дне плескалась грунтовая вода, зимой замерзающая, торчала арматура, а летом начали расти бетонные надолбы. Всё это манило своей необычностью, но слава богу, в глубину мы не совались, только ходили по краю и вниз бросали разное, дивясь глубине и размаху. Потом и с другой стороны дома, за нашим двором началась капитальная стройка: возводили новый кукольный театр Образцова. Сараи в нашем дворе, где мы проводили немало времени, снесли, двор сократили и заняли место под стройплощадку. Котлован был от нас далеко, но на нашу долю достались груды стройматериалов, и это была целая страна. Больше всего для забав подходили навалы вентиляционных труб и колен, в сочетании со снегом из них получались изрядные лабиринты. Были излюбленные маршруты сквозь эти каналы, местами даже и засидки-пещеры. Как-то сидя в одной из таких, мы подмерзли и решили утеплить жилище ближайшим материалом - стекловатой. Она была тогда в новинку, и о ее свойствах никто не знал: чесались мы все потом и чихали с неделю. Другого особого риска не помню, хотя иной трубой могло и придавить.
Заборы предлагали особенный соблазн: как-то мы с другом Сережкой перелезли через забор министерства РСФСР на Делегатской улице, зачем - непонятно. Видимо, все остальные зазаборные территории были исследованы, и белым пятном в детской топографии оставалась только эта трехметровая фигурная решетка. На границе нас встретил бдительный милиционер в форме и с кобурой на боку. Я успел взобраться обратно на высокий забор, а Сережка застрял внизу, плотно ухваченный за штаны. Орал он благим матом на всю округу... Я что есть духу тянул его наверх, но милиция оказалась сильнее, и я позорно бежал, бросив друга. Его, впрочем, вернули родителям без всяких последствий. Конечно, манили нас чердаки, подвалы и бомбоубежища. Не помню точно как, но проникли как-то раз в одно такое по длинному ходу, однако ничего особого не нашли: скамейки, негодный противогаз, старые газеты... Вылезли через оголовок в парке далеко от начала пути, и приключение запомнилось. Долго снилось это путешествие под землёй, будто по Жюль Верну. Подземные и чердачные похождения, впрочем, не сильно привлекали, хватало чем заняться на воздухе.
На городском пленэре заняться можно было, например, сбором даров природы, как ни удивительно это для Москвы у самого Садового кольца. Помню, например, с каким азартом ковыряли мы городские шампиньоны. Эти диковинные грибы как-то летом принялись расти во дворах небольшими кучками. Дорасти до полного размера мы им не давали, рвали с корнем те, что с вишню, и даже горошинами не гнушались. Грибочки эти и на поверхность не успевали вылезти из под земли: видишь чуть рыхлый грунт, ковыряешь пальцами или палкой, и там - они, свежие, как огурчики с грядки. Потом оказалось, что из-под асфальта они тоже прут. Асфальт наших тротуаров, видимо, не был прочным, лежал нетолстым слоем на земле, оттуда они и перли напролом. Характерным признаком было приподнятое бугорком покрытие с характерными радиальными трещинками, будто вулканчик. Палка такое уже не брала, ковыряли кто гвоздём, кто отвёрткой, а самые продвинутые обзавелись строительной скобой. Урожай был не особо обильный, но на жареху наковырять удавалось. Правда, не все родители были рады такому промыслу, но мама Оля, например, не отказывалась добычу принять.
По осени начинался сбор диких яблок, точнее, парковых яблочек. Мы, детвора, не особо горели желанием: яблочки были мелкие, кислые с горьковатым привкусом, не сравнить с наливными дачными, о которых речь еще будет. Сбором увлекались старушки, варили потом варенье для своих посиделок, и нам этого деликатеса мало доставалось. Но уважить просьбу той или иной бабули с клюкой мы, пацаны, не отказывались, и гордо лезли на высоту, куда клюка не доставала. И посейчас в нашем другом, уже не центральном столичном районе там и сям разбросаны группами яблони, как реликты прежних дач и усадеб. Среди современных многоэтажек ближе к осени можно найти и подсобрать корзиночку кислых яблочек, но теперь старушки - это наше поколение.
Примерно в те же годы была совсем другая, не дворово-хулиганская, а чинно-домашняя забава, но оттого не менее интересная. Тогда нередко собирались семьями, родня к родне, и даже оставались на ночь, несмотря на то, что ехать домой было час от силы. То ли по стародавней традиции, то ли транспорт уже не ходил, не могу сказать. Помню лишь, что какое-то время непременным событием на таких празднествах был самочинный кукольный театр. В стороне от взрослых, сидевших за большим столом, затевалось детское представление. На скорую руку сочиняли сценарий, безо всяких записей, устно. Распределяли роли, репетировали наскоро, не особо заботясь о сюжете. В проёме двери, как помнится, был устроен турник на высоте глаз, кажется, из водопроводной трубы. Трубу находили, вставляли в пазы, через нее перекидывали покрывало. Артисты, обычно я и двоюродная сестра Марина, иногда еще кто-то из детворы, брали в руки картонные фигурки на палочках и начинали спектакль. Нередко драма шла не по сценарию: сбивался один, другой артист, иногда игривая мысль уводила в сторону, но это нисколько не смущало. Случались и драки, картонные, разумеется, на публику. Взрослые обязаны были на всё это смотреть и бурно аплодировать.
Что интересно, в ту же пору в наш район, и даже можно сказать, в наш двор переехал знаменитый театр кукол Образцова, откуда-то с Маяковской. Возможно это и подогревало наш артистический пыл, а может, просто совпало по воле случая. Театр расположился в новом, обильно застеклённом здании, и его коридоры загадочно светили по ночам прямо перед нашими окнами. Ходил слух, что у Образцова есть аквариум, и он там держит своего крокодила. Отчего крокодил расположился именно в аквариуме, и вообще зачем такое чудище в детском театре, оставалось гадать. По ночам, если не спалось, мы пытались разглядеть этого самого крокодила, и как его кормит Сергей Образцов. Бинокль для этого, ясное дело, был под рукой.
С этой же высоты открывался вид на пол-Москвы, была она тогда малоэтажная. Редкие дома на Садовом кольце были по шесть-восемь этажей, и не особо заслоняли горизонт. Хорошо виднелись сталинские высотки, но нас в ту пору мало занимали мглистые дали. Куда интереснее было то, что во дворе, перед носом и под ногами. Особой забавой были самолетики из бумаги, или, как тогда говорили, "запуск голубей". Самолетиков было два вида: остроносый ракетный и планирующий. Все их пускали, многие знают, как сложить их из листа, но для нас в ту пору это было нечто особенное, на грани мании. Добившись совершенства именно в планирующей конструкции, мы как-то решили провести массовый запуск. Подготовили стопку старых тетрадей, но кого-то осенила мысль, что бумага уже чуть мятая. Понаделали "голубей" на пробу и точно, летели они как попало. Что делать, пришлось пожертвовать свежими тетрадками, а после и глянцевыми взрослыми журналами. Последствия такого транжирства мало волновали доморощенных авиаторов, ведь свежие, ровные голуби летели гораздо точнее, один полет даже пошел почти по прямой. Голубь медленно спланировал вдаль, и кажется, дотянул до Садового кольца, продефилировав мимо стекол театра Образцова. После и старые тетрадки пошли в ход, не пропадать же им. Было налажено серийное производство: один сгибал пополам сразу несколько листов, другой отгибал крылья, третий придавал окончательную форму... Изделия из старой бумаги летели прихотливо, зато удивляли курбетами. Одни пикировали, другие сваливались в штопор, третьи парили ввысь по спирали, иные даже возвращались на наш балкон и с размаху влетали в комнату. Опомнились мы только тогда, когда весь наш небольшой двор оказался завален упавшими самолетиками. Вычислить по тетрадкам источник обильного мусора не составляло труда, но отчего-то никто не пришел возмущаться.
Была, впрочем, другая шалость, когда разбираться пришли. Еще одной шалостью был запуск солнечных зайчиков, с того же высокого балкона, маленьким зеркальцем. Помню, как-то раз гонять блики по двору просто так, без цели нам быстро наскучило, и мы перешли на солнечно-зайцевую охоту. Сперва по девчонкам, потом по бабулям во дворе: было забавно смотреть, как они машут руками, прикрывая глаза и бранясь. Нашу с соседом Сережкой невинную забаву застал старший брат Миша. Он понял, в чем смак, снял со стены большое зеркало, и со словами: "Вот это заяц!" - принялся гонять большое световое пятно по двору. К той поре со двора все разошлись, искать достойные цели брату пришлось на стороне. Неподалеку располагался большой ангар, и в нем полуподвальная лаборатория, кажется, института "Медприбор". Периодически из недр на свет выносили поддоны с пробирками и другими стекляшками, короче шла научно-техническая деятельность, мелькали люди в белых халатах. Брат нацелился своим гиперболоидом на эту дверь и подгадал: вскоре очередной лаборант с поддоном вышел из сумерка на свет и... как сейчас помню, исчез обратно в полутьме своей лаборатории. До нас долетел звон битого стекла, мы были в восторге от такого решительного эффекта. Тут брат вдруг вспомнил об одном важном деле, быстро собрался и ушел. Через пару минут к нам в дверь позвонили люди в белом... Надо ли рассказывать, что было дальше?
Что интересно, через годы мы переехали вдаль от Садового кольца, но по радиусу, центробежно, не меняя районную принадлежность. Брат закончил институт и поступил на работу в институт медицинского приборостроения, наследник "Медприбора". Располагалось это учреждение снова у нас под окнами, поскольку тоже переехало центробежно, на то же самое расстояние: таковы тенденции городов. Взаиморасположение, таким образом, сохранилось, только этажность подросла, ну и мы стали заметно старше. Не знаю, вспоминал брат тот хулиганский случай, или нет, признавался ли своим коллегам... Я был еще мал к той поре, но голубей мы с товарищами уже не запускали, солнечных зайцев - тоже, хотя просторы новостроек позволяли. Пришли другие времена и другие забавы, об этом чуть позже. Пока же вернемся ненадолго в патриархальную Москву и в Самотечные переулки...
Были и другие рискованные забавы в те ранние годы. Многие мальчишки, например, хорошо знали, что такое карбид. Он, кажется, применялся для сварки, но нам было всё равно, зачем он во взрослом мире. Если удавалось на стройке раздобыть кусочек, то что только с ним не делали: бросали в воду, поджигали, набивали в бутылку и устраивали подрыв с запуском "ракеты". Слава богу, в руки обычных пацанов он попадал очень редко. Чтобы сделать эффектный пуск, были другие, домашние твердотопливные средства, например, целлулоид. Это такой жесткий ломкий пластик, который горит с бурным выделением дыма. Из него были тогда расчески, линейки, и, как после выяснилось, пластинки-лекала, ну те, что с хитрыми кривыми. Они применялись в черчении, их можно было купить в канцелярском магазине, ну или стащить у старшего брата: последним именно я промышлял. Все эти пластинки ломались на кусочки, набивались в тюбик из-под пасты. Тюбики тогда были жестяные, а не пластиковые, их вскрывали, развальцовывая ножичком с хвоста. После заправки целлулоидным топливом тюбик надо было плотно завальцевать обратно, вставить продолговатый кусочек целлулоида ему в носик, как запал. Запал поджигали, тюбик начинал бурно дымить и улетал вдаль со свистом. Иногда начинал крутиться, все это знали и разбегались. Совсем редко эта самодельная ракета приподнималась вертикально в воздух на пару метров, и принималась танцевать на хвосте, не падая и не улетая. Это считалось большой удачей, после все долго вспоминали и говорили об этом, мол, "как в кино".
В старших классах, когда такие примитивные забавы уже давно отошли в прошлое, наш класс работал на косметической фабрике "Свобода", в ходе, как тогда было заведено, производственной практики. Шли туда мы прямо из школы с обеда, работали часа три-четыре на конвейере, и уж там эти тюбики были в достатке, в изначальном трубчатом состоянии. Были и бракованные среди них, короче эти заготовки никто не охранял. Мы брали себе по нескольку штук, чисто из любопытства: куда их применить, никто не знал. Делали шуточные "подарочки", например, наполняли шампунем тюбик, предназначенный для зубной пасты. Я было хотел устроить целлулоидную ракету, по старой памяти, но оказалось, что этот материал вышел из моды. Из целлулоида перестали делать расчески, линейки, детские игрушки. Видимо, он был признан огнеопасным, и может быть, даже ядовитым.
Однако с карбидом и целлулоидом это были самые простые ракетные пробы, можно сказать, детсадовские. Те, кто был пристрастен к ракетам, уходили с головой в подпольную алхимию, приобретали марганцовку, добывали селитру, мешали одно с другим, изобретая настоящий реактивный "дымный" порох. Одним из таких умельцев был мой старший брат. Ракеты он делал из обычной бумаги, наматывая ее на карандаш. Бумага обмазывалась клеем БФ, всё застывало и трубка готова. К ней клеились стабилизаторы, вовнутрь набивался порох. В качестве стартового стола - кусок доски и спица в нем, как направляющая, а на ракете - тонкие ответные колечки из проволоки, словом, всё было отлажено в умелых руках. Я помогал иногда в этих подготовках, но в запусках не доводилось участвовать: брат уезжал куда-то со всем этим, видимо, за город к единомышленникам. Конец этому домашнему ракетостроению был положен случайно. Как-то раз мы всей семьей, кроме старшего брата, вернулись с моря, из отпуска, и застали в квартире некоторое разорение. Посреди кухни стояла та самая доска со спицей, направленной наискось в окно, а в занавеске зияла обугленная дыра. Было ясно, что запуск ракет зачем-то проводился в квартире, но что-то пошло не так. Возможно, занавеску колыхнуло ветром в самый ответственный момент... Брат исчез, по своему обыкновению, и даже не успел замести следы. Разобравши вещи, отец наш с кряхтением полез шарить под кроватями, за шкафами, видимо, какие-то подозрения в хранении веществ у него уже были. И точно, перед порогом ванной комнаты подозрительно топорщился линолеум. Его мы подняли вместе со старыми паркетинами, которые были под линолеум подклеены, и под полом в тайнике перекрытия обнаружился целый химический склад. Какие-то капсулы, пузырьки с марганцовкой, коробочки с порошками. Особое внимание привлекла большая цилиндрическая банка из-под мармеладных "лимонных долек", полная черного порошка. "Дымный порох", - опытным глазом определил папа: "а вот мы его проверим. Ты знаешь, что такое 'бегущая дорожка'? Сейчас ты это увидишь." С этими словами он насыпал тоненькую полоску пороха, предусмотрительно выведя её в туалет, на плитку. В конце перед унитазом сыпанул небольшую кучку. "Порох будет гореть дорожкой, огонек побежит под дверь, и потом вспыхнет фейерверк" - сказал он. Мы притаились за углом, папа поднес спичку и... раздался довольно мощный взрыв. Весь порох рванул разом, без никакой 'дорожки' и без промедления. С полок что-то попадало, домашние притихли ошеломлённо... "Похоже, ошибся я: порох-то, кажется, не дымный ракетный, а бездымный охотничий, " - смущенно заключил отец: "ну, пойдем, проверим унитаз, не лопнул ли..."
Всё это я вспоминаю к тому, что всё наше семейство, по крайней мере мужская его половина, страдало изрядной склонностью к экспериментам. Отдышавшись и молча выслушав возмущённую маму, отец подмигнул мне и полез в техническую энциклопедию. Этот многотомный справочник всегда красовался на полках в квартире и с успехом заменял нынешний интернет по научной части. Была там глава "Взрывчатые вещества", где подробно разбирались состав и изготовление пороха, пироксилина и даже нитроглицерина. Мне было предложено сперва разобраться в теории, и только после приступать к лабораторным работам. "Чтобы не как твой брат", - так назидательно звучало. Но я, признаться, хоть и был рад всяческим эффектам, но корпеть над веществами и пробирками не собирался. Потихонечку нашел статью "Парусное вооружение" с картинками: разбирать кливера, стеньги и штаги было гораздо нагляднее и куда романтичнее.
Всеобщим поветрием было литье солдатиков из свинца. Где брали этот самый свинец, не знаю, вроде бы оболочки какого-то кабеля выменивали у старших пацанов. Плавили обычно на костерке в консервной банке, которой предварительно придавали носик пассатижами. Вообще пассатижи были любимым инструментом на все случаи жизни. Нередко их забывали вечером вернуть в домашний инструментарий, но наши отцы, собираясь что-то важное по дому чинить, знали, где пассатижи искать и с кого спрашивать.
Форму солдатика для матрицы брали у счастливых обладателей особо интересных и рельефных образцов. Сложные фигурки не годились - примитивное литьё "съедало" детали, и в итоге выходило нечто невразумительное. Нужен был именно выпуклый, характерный вояка, без мелких подробностей навроде штыка или сабли. Спичечный коробок или любую по размеру коробочку плотно набивали землёй - именно землёй, не глиной или песком, после чего надо было вдавить эталонного солдатика боком в эту землю. Во вмятину заливался свинец, и в удачном случае вскоре можно было вынуть неплохую отливку-копию. Однако таким примитивным способом получалась только половинка солдатика, как бы его барельеф. Получить полнотелую копию было гораздо сложнее, нужна была вторая коробочка с землею такой консистенции, чтоб та не высыпалась при переворачивании. Эту вторую матрицу накладывали на первую, но возникала задача залить внутрь свинец. В правильном литье, как мы знали, где-то в основании отливки в бутерброде из матриц делали входное отверстие, и заливали туда. Однако нам, нетерпеливым пацанам, было непосильно искать хорошую землю и терпеливо возиться с матрицами, оттого вторую половинку мы просто прикладывали сверху на расплавленный и залитый с избытком свинец. Получалась, по сути, горячая штамповка. Делать это надо было быстро и ловко. Если же земля просыпалась и матрица рушилась, то мы не переживали, а повторяли всё заново. Хороших изделий я не упомню, но и это было неважно: завораживал сам процесс, как приобщение к магии взрослых.
В сами солдатики играли, конечно, но я не помню такого же энтузиазма, как при отливке. Ну и к тому же не у каждого были коллекции войск, чтобы их выставить в ряд. Обычно шли в гости к счастливому обладателю свинцовых, оловянных или пластмассовых воинов, с ним же и играли. В нашем классе это был Леша Воскресенский, у него были и римские легионеры, и гренадеры Наполеона, и даже индейцы. Мы делили всех пехотинцев и конников на две армии, расставляли друг против друга и принимались по очереди атаковать. Катили вручную шарики, стреляли пульками из пружинных пистолей, кидались грузиками из самодельных катапульт. Как правило, в фирменных наборах были легковесные фигурки, и они разлетались как кегли, а вот самодельные увесистые монстрики держались стойко, за что и ценились.
Разумеется, в этих потешных сражениях участвовали и мелкие танчики, и бронемашинки, и даже древние колесницы - да что угодно, лишь бы оно имело боевитый вид. Эту машинерию сделать самому было не под силу, и с возрастом всё большую роль в наших увлечениях стали играть сборные модельки танков, кораблей, самолетов. Переходя к ним от солдатиков, надо признать, что в битвах такие "произведения искусства" уже не участвовали, приобретая, таким образом, самостоятельное коллекционное значение. Разумеется, были попытки запустить "Аврору" крейсировать по луже среди потешных, но устойчивых фанерных корабликов, а модельный танк Т-34 даже имел в комплекте электромоторчик. Но и крейсер, и даже броненосец Потемкин без пригруза тут же переворачивались, у танка слетали гусеницы, и такая утилитарность не была в приоритете. Куда интереснее было доставать из коробочки пластины с бесчисленными детальками, отламывать их под корешок или отрезать ножничками, мазать дихлорэтаном, постепенно соединяя воедино по схеме и по инструкции. Дихлорэтан растворял пластмассу, и детали прикипали друг к другу намертво, однако мазать надо было аккуратно, мелкой кисточкой или тонкой отверточкой, иначе потеки клея разъедали поверхности и портили внешний вид. В комплекте иногда прилагался пузырёк с серебристой краской, для придания иному самолетику элегантного "космического" облика.
Самой животрепещущей темой в ту пору была, конечно, авиация. Новости то и дело сообщали о запусках новых воздушных судов, родители приобретали чадам все новые наборы в ярких коробочках, мои к тому же и сами работали в авиационной отрасли. Отец, как правило, был и сам не против возиться с той или иной моделькой, однако умел и вовремя подключиться к процессу, зашедшему в тупик, и вовремя оставить всё на моё усмотрение. Из "хитов" тех лет, которыми мы, подростки, хвастались друг перед другом, хорошо помню Миг-21: кажется, моя первая модель такого рода. Затем были штурмовик Ил-2, истребитель Миг-15, первый наш реактивный лайнер Ту-104, четырехмоторный Ил-18 с восемью винтами, по два на каждом моторе. Винты крутились, если подуть, а от сквознячка слегка шевелились. Далее шли стреловидный Ту-144, и даже космический корабль "Восход". Однако все эти мои модели переплюнул Мишка Дерналов из нашего класса: ему достался изящный шведский истребитель Saab-J-35. Я до сих пор помню и эту зависть, и это сложное заграничное название.
Модели самолетов постепенно копились, мешались, да и надоедали своей статичностью, оттого мы их подвешивали под потолком на лесках. Самолетики при открытых форточках качались, кружились, будто ты на аэродроме наблюдаешь за небом. Потолки в старых квартирах были, как правило, высокие, и в сумерках самолеты терялись где-то там, в вышине. Никто из нас не пошел в авиацию, но это модельное увлечение длилось не один год. На встречах одноклассников нередко вспоминаем, кто какой сборкой гордился в своё время...
Хорошо помню забавный случай, связанный с первыми моделями. На даче было не до них, там самолетики мы делали просто из фанеры, точнее, из шпона, из фанерных слоёв, для чего эту фанеру размачивали и расслаивали ножичком. Самолетик получался легкий, и при удачном исполнении - весьма летучий. Его можно было запускать броском в воздух, будто бумажного голубя, но мы предпочитали кордовые битвы. Корд, или корда - это прочная бечевка, её привязывали к крылу самолетика, и крутили его вокруг себя. За счет центробежной силы он держался над землей на уровне головы "пилота", а то и чуть выше взлетал. Соперник точно так же запускал свой истребитель, задача была подбить самолет противника. При столкновении раздавался треск, сыпались щепки и все принимались смотреть повреждения. Чей самолет мог лететь после такого тарана, тот снова с гордостью его запускал, вызывая на бой другого соперника.
Однако обычно самолетики выходили из наших неловких рук кривые, летали плохо, крутясь на корде как попало. Устав от этой кустарщины, я как-то рассказал о стройных пластмассовых моделях, которые, мол, легко купить в "Детском Мире", такой был главный магазин игрушек в ту пору в центре Москвы. Дачный народец наш этим загорелся, была спланирована целая экспедиция. В том возрасте нам запрещалось далеко уезжать, хотя по лесам вокруг дач мы, признаться, шастали, но даже на станцию уехать на велике, например, каралось строго, поэтому готовилось всё в строгой тайне. Нашлись денежки в складчину, был выбран и день и участники побега. Сообщники с нашей улицы, кто не мог поехать, обеспечивали прикрытие, то есть сами должны были пропасть из виду до обеда, а после честно врать, что мы все, мол, были за речкой, а эти кто пропал, там, мол, и остались. Экспедиции надо было преодолеть три километра до станции, не попадаясь на глаза знакомым, потом трястись час с лишним на электричке и еще полчаса на метро до вожделенных витрин, потом все это в обратном порядке. Как водится, не рассчитали точно время, не угадали расписание, и прибыли не к обеду, как планировали, а ближе к ужину. На главной дачной дороге нас уже ждали наши бабушки, кто с крапивой, кто с тряпкой. Но мы были не лыком шиты, спрятали покупку еще на подходе, и наплели что-то насчет дремучих лесов "там за речкой", в которых заплутали так, что вышли лишь в стороне станции. Нам не поверили, но о поездке в Москву никто из старших не смог догадаться. Сам самолётик я и не помню: склеили, конечно, какой-нибудь Як-40, потом раскрутили на шнуре и разбили, а вот малолетнее приключение запомнилось навсегда.
Были в ту пору в моде и настоящие кордовые модели, то есть управляемые рулями, и с пропеллерами на резинке-венгерке, и даже с тарахтящим бензиновым моторчиком летающие агрегаты запускали на большом поле, когда оно было свободно от футбола. Однако то всё были "большие ребята", как мы тогда говорили. У них были и костры по ночам, и пересмешки с девчонками, и самое главное - большие, настоящие велики.
Здесь надо сказать, что в те годы ни у кого из нас своих личных больших велосипедов не было, да и не по росту они были. Учились мы еще малышами на разных мелких трехколесных, быстро вырастая из них. У некоторых таких тарантасиков была возможность преобразовать их в двухколесное средство, но до того мелкое и вихлявое, что я не помню ни одного проезда по улице на таком гибриде, разве что в шутку. Ну и к тому же подрастали следующие малыши, требуя и себе трехколесности. Мы же, уверенно входя в дошкольный возраст, брали в руки всякие промежуточные "Орленки" или "Школьники". Эти велики, полноценные по скорости, были редкостью в то время. На эти специальные подростковые велосипеды родители предпочитали не тратиться, справедливо считая, что мы слишком быстро растём. Был и у меня какое-то время невысокий темно-синий "Орленок" с протертым насквозь седлом, обитым поверху ярким красным бархатом. Отчего-то такие детали сильно врезаются в память, а вот сама езда позабылась. Скорее всего, достался от старших братьев, и катался я на нем лишь одно лето, потом перешел он по наследству к другому подросшему мальчишке из нашего обширного клана.
Однако дачных пацанов несоответствие великов росту нисколько не смущало. Все длинноногие дошколята решительно брали взрослые, или как мы говорили, "настоящие велики". Такими в ту пору были "Украины" и "Прогрессы" наших отцов и дядей, но им-то зачем велосипеды на неделе? Да и по выходным были они не особо охочи прокатиться, разве что по делу: съездить в магазин или на озеро искупаться. Выезд на озеро, как правило, был общесемейным делом, так что брали и нас, то на багажнике, а то и на раме.
Без этих взрослых дел велики стояли в сараях и даже ржавели, так что представляли собой вполне законное техническое средство для пацанов. Те кто поменьше, крутили педали, просунув одну ногу под рамой. Как правило, осваивали этот трюк довольно быстро, и гоняли лихо, ничуть не отставая от остальных. На другой уровень переходили к следующему лету, когда подросшие ноги уже позволяли дотянуться до педалей с рамы. Такому "рамному" ездоку приходилось отчаянно переваливаться с боку набок, натирая промежность. Это нисколько не портило кайф от катания, разве что иной пацан морщился иногда, поправляя въевшиеся в попу трусы.
Постепенно все мы привыкали ездить на этих настоящих великах самыми разными способами. Из трюков ценилась комбинированная езда вдвоём, когда один крутил педали сидя на багажнике, при этом второй, сидя в седле, держал руль, подтянув ноги до рамы. У всех рамы были обмотаны тряпкой, на случай подхватить соседскую девчонку, а второго товарища можно было подсадить на багажник и так, без ничего, ну и везти, отбивая ему зад на кочках. На обед в итоге мы всегда опаздывали, не реагируя на звон половника и крик бабули: "а-абед!" В итоге въезжать в дачную калитку было принято с размахом, отпихивая створку на ходу ногой или даже передним колесом, крутя педали по огородным узким дорожкам до самого дома. Только там у стенки и слезали с велика в иные дни, срастаясь с этим железным конём навроде кентавров. Особым трюком считалась езда "без руля". Мало кто мог так гнать по неровным нашим улицам, поворачивая в проезды с лихим наклоном корпуса, но по гладкой главной дороге немного проехать, балансируя, могли почти все. Некоторые даже могли при этом держать руки за спиной или за головой, особый дачный шик. Нередко и падали, теряя равновесие в таких экспериментах, принося домой в разбитых локтях и коленках частички земли и асфальта.
Главную дорогу посёлка в ту пору мы в разговорах звали "чёрной дорогой", или "Чоркой", потому что она была усыпана черной асфальтовой крошкой. "Айда гонять по Чорке", - так звонко звучало про нашу улочку, наверное для того, чтоб взрослые меньше понимали. У подростков, ясное дело, во все времена - свой жаргон. В конце Чорки жил, к слову, Мишка Донской, из тех самых "старших ребят", что жили независимо от взрослых, жгли костры по ночам в лесу и играли на гитаре. Запомнился он тем, что у него был один на весь посёлок "велик со скоростями", вожделение всех пацанов. В ту пору это равнялось по уровню "крутизны" нынешним квадрикам-питбайкам. Мопедов ведь ни у кого не было, а на велосипеде с моторчиком ездил один только мастерущий дед, и то в редкие периоды, когда его самопальный драндулет заводился.
Ездить одним на озеро у станции нам до школьного нашего возраста запрещалось, но мы иногда ускользали из-под надзора и все-таки добирались на берег с грибочками, нередко по двое на одном велике. Кто не мог скрытно угнать велик со своего двора, того не оставляли без дружеской транспортировки. Ездили мы и за полтора километра на ближнее торфяное озеро, но там на тропе приходилось трястись по корням, пока не надоедало или не сыпались гайки, а дальше шли пешком, больше таща велик, чем катя его рядом.
Зная наши вело-способности, нам поручали и полезные поездки: в ларек за хлебом или даже в соседнюю деревню за молоком. Последнее, разумеется, уже в зрелом возрасте: для мальчишки это считался первый класс или старше. Помню, как старательно бабушка привязывала эмалированный бидон на багажник, подложив под крышку плотную тряпку. Бидон доезжал хорошо и туда, и обратно, а вот молоко... Ну разве может пацан удержаться и не гнать, даже по лесной дороге? Как только деревня скрывалась за кустами, ноги сами собой жали на педали, прибавляя ходу. Ветки хлестали по лицу, брызги летели из мелких лужиц, а большие извечные лужи лихо объезжались по наклонному бортику, для чего был нужен изрядный разгон. Корней на лесной накатанной дороге было не так много, как на тропе к торфяному озеру, и оттого возникал соблазн преодолевать их прыжком, что не всегда удавалось. В итоге до дома доезжала молока лишь половина бидона, и бабушка укоризненно ворчала, а то и ругала меня, но именно за это не доставалось крапивой. Я смущенно оправдывался, клятвенно обещал не гнать, но через неделю всё повторялось снова.
Кроме таких безопасных гонок в магазин и за молоком, были и опасные упражнения. Мы немало тренировались съезжать на скорости с горок, в конце лихо поворачивая, как того требовал рисунок улиц в поселке. Но горки в нашей болотистой местности были убогие, и когда выбирались на озеро близ станции, то нет-нет да и тянуло нас на настоящую гору за железной дорогой. Там крутая улица вела из центра городка к переезду, в конце выводя на довольно оживленный перекресток. Смак был не только в том, чтоб разогнаться посильнее, но и чтобы, по ходу отслеживая машины на перекрестке, угадать промежуток между ними и пронестись, не снижая скорости, до самых рельс. Как там, на этой сумасшедшей горке, никто из нас не убился, я не могу объяснить.
Разумеется, летом на даче основное пацанское желание - вовсе не гонять, а купаться. Гонять-то можно и осенью в городе, оно даже быстрее по асфальту. В жару нас манило озеро у станции, под названием "Большое". Оно было действительно большое, а нам так вообще казалось огромным, хотя в ширину было всего лишь с полкилометра. Тем не менее никто не мог его переплыть, и даже до островка, торчащего посередине, никто не пытался доплыть. Плавать, надо признать, мы толком не умели. Могли, отчаянно барахтаясь саженками, одолеть с десяток метров на глубину и обратно, или, плавно загребая по-лягушачьи, пронырнуть немного, но не более того. Оно нам, если честно, и не надо было, этот сложный вид спорта не привлекал. Куда интереснее было сигануть "бомбочкой" с подмостков, поднимая тучу брызг. Но чаще, наплескавшись у берега, все просто грелись на солнышке, щурясь в яркое летнее небо, и мечтая, например, о мороженом. Простое молочное и фруктовое мороженое продавали рядом у станции, но ехать за ним было лень, да и денег ни у кого с собой обычно не было.
Однако и на Большое озеро, которое мы звали по станции "Фрязинским", и на деревенское Сабуровское, и на торфяное Чёрное мы выбирались редко. Нужна была компания и немало усилий по организации поездки, а купаться хотелось всегда. Посреди нашего поселка, меж тем, протекала небольшая речка, которую мы звали просто "Речка". Только потом, в зрелом возрасте, приобщившись к подробным картам и атласам я узнал, что она зовётся романтичным именем "Любосеевка". В черте дач её течение было спрямлено канавой в целях планировки и дренажа, но ниже и выше поселка она змеилась по лесу настоящими речными курбетами, образуя и отмели, и обрывчики. Бурная по весне, летом эта поселковая канава пересыхала, зарастая тиной, и глубина её в лучших местах едва достигала колена. Однако, нам, детворе, это было нипочём. Когда жара превозмогала разум, то прямо в конце нашей улочки мы разгребали тину, садились в кружок на илистое дно, и постепенно приходили в себя, охлаждаясь таким диким способом.
В Речке водились только лягушки и тритоны, над ней летали яркие стрекозы, но для нас это был целый животный мир, который настоятельно требовал изучения. Тритоны ловились, сажались в банку, но особенно интересно было выращивать в огородных бочках головастиков. Не помню, чтобы дорастали они до полноценных лягушек, но до пучеглазых монстриков с лапками и хвостом - довольно быстро. Кроме того, свербила досада, что нету рыбы у нас. Речка есть, мол, а рыбы - нету. Никто никогда не сидел над нашей Речкой с удочкой, и это было обидно. Меж тем некоторые папы, дяди, дедушки увлекались рыбалкой, имели снасти, ну и нас тоже брали на дальние рыболовные выезды. Как-то с отцом мы наловили мелких карасей, не помню где, кажется, на речке Воре. Три рыбки я выпросил у него себе в персональное пользование. Они переночевали в банке, сверкая в полутьме своими золотистыми боками, а утром всем кагалом было решено нашу речку зарыблять. Торжественно шествовали мы с этой банкой вниз по улочке, мечтая о будущих уловах "хотя бы на жарёху". Не без надежды аккуратно опустили банку под воду, дожидаясь, пока золотые наши рыбки добровольно не покинут стеклянное убежище... На этом всё, с тех пор мы их не видели. Ходили соображения, что их, мол, съели лягушки. Лягушек было действительно много, они закатывали целые концерты в сумерках, сидели там и сям по берегам, глазея на наши проделки, но промысловой ценности для нас они увы, не представляли.
Чуть выше по течению от нашей улицы был пруд с настоящей плотиной. Из подплотинной трубы вода по весне била мощной струёй, но летом вообще прекращала течь. Полностью пруд не обсыхал и не зарастал, но отчего-то мы в нем не купались, да и никто не лазил в воду. То ли был пруд этот слишком глубок, чтобы стоять по пояс, плескаясь, то ли дно было слишком илистое и мусорное, то ли не принято было мутить в нем воду. Несмотря на водопровод, в этом пруду то и дело полоскали белье, такая уж была в ту пору традиция. Наверно, многие бабушки наши помнили еще свое деревенское житье, и стирать в огороде им было неинтересно. Ведь это надо корыто иметь, как-то наполнить его из крана, а тут вынес тазик на мостки, и полоскай, сколько хошь. Вот мы и не мешались и не мутили воду, но ранним летом, когда вода была еще мутная, а пруд полон до краев, катались иногда на плотах. В качестве плота выступали обычно те самые дощато-бревенчатые мостки, подмытые половодьем. Достаточно было расшатать опорные колья, как мосток превращался в свободный корабль и плыл, куда глаза глядят. О веслах и вообще регулярном передвижении никто, конечно, и не думал, не те масштабы акватории. Грести можно было доской, отломанной от тех же мостков, любой жердиной, да и просто руками, причём вразнобой, кто куда хочет и кто кого перегребёт. Для одиночного плавания годилась и бесхозная дверь от сарая, если таковая попадалась на глаза. Впрочем, по дачам двери не валялись, все лишние доски шли на растопку, а вот на городских заброшках и двери, и секции от забора были не редкостью.
С прудами нам в городском нашем детстве не повезло: все они были далеко или слишком окультурены, оттого катались мы только весной по большим лужам, которые разливались порой на пустырях, подпруженных сугробами. Впрочем, и в эти лужи можно было ухнуть по пояс, а на последних льдинах даже и папаниным себя несложно было вообразить. Раскрыв при этом пальтишко, можно было и ветерок ощутить, что позволяло помечтать и о парусном деле. Всерьез никто, впрочем, не думал о кораблях. Однако первый серьёзный кружок, куда меня папа записал в доме пионеров, был судомодельный. До этого, правда, я побывал и в шахматном и в авиамодельном, но то были больше папины увлечения, и там я продержался не более месяца в каждом. В судомодельный же я усердно ходил с полгода, выпиливая и выклеивая модель спортивной яхты. Что-то, правда, не заладилось с материалами, нужна была особая фанера для облицовки и шпангоутов, а её все не было, и мы корпели над какими-то побочными проектами. Пуск на воду, таким образом, откладывался и даже был под угрозой. Отец не стерпел такого непорядка, явился сам в кружок, повздорил с кружководом, забрал и меня и яхту. Дома за пару вечеров мы выпилили шпангоуты из первой попавшейся доски, обшили корпус фанерой от посылочных ящиков. Отец выстругал изящную мачту, мама сшила грот и стаксель... Яхта неплохо ходила по разным прудам, но это успешное парусное начинание особо не увлекло в ту пору. Пришли другие времена и другие мальчишеские интересы. По прошествии многих лет, однако, я и сам строчил паруса для байдарки, оснащал катамараны, ходил по морям на больших яхтах. Как-то с удивлением нашел на чердаке и эту, свою первую яхточку. Она хорошо сохранилась, почти не рассохлась, и паруса не истлели... Но все это другие, уже не детские истории. Хотя может, она еще пригодится внукам.
Еще одной забавой было установление связи на расстоянии. Мобильников, естественно, не было, а связаться зачем-то с кем-то хотелось помимо обычного городского, "взрослого" телефона с наборным диском. Телефон был хорош, конечно, и номера несложно было иметь с собой для звонка с дороги, из уличного аппарата в будке. Все товарищи у меня, например, были записаны прямо на школьном портфеле, чтоб никакую записную книжку с собой не забыть. Но то была необходимость, а беспокойный наш ум требовал каких-то изысков и в этом плане. Например, был телеграфный электроконструктор, который моргал лампочкой на втором аппарате, соединенном любым проводом. Я даже изучил азбуку морзе, которая к этому набору прилагалась. Но для товарищей эти точки-тире казались сложными, да я и сам глядел то и дело в табличку, забывая кодировку. Оттого куда удобнее был проводной телефон с микрофоном и динамиком, куда можно было говорить и откуда слушать. Он тоже продавался как конструктор, но мы быстро разобрались и со схемой соединения, и с батарейками. Провод мы протянули на даче от моего чердака до старшего товарища Игоря, наискосок через улицу, и переговаривались с ним какое-то время. Слышно было хорошо, но поговорить особо было не о чем. Когда же батарейки садились и слышалось неразборчиво, то можно было высунуться с чердака и прокричать через улицу.
Однако все эти способы показались смешными после заграничной фирменной штуковины - телефонной связи по электросети. Друг семьи дядя Норик, который работал где-то там торгпредом, как-то принес два изящных аппаратика, воткнул их в обычные электро-розетки в разных комнатах и чудеса! В трубках хорошо слышался голос. Это достижение буржуйской техники нам было оставлено на недельку, и уж как только мы его не применяли! Носили один аппарат в соседнюю квартиру, втыкали пылесос в соседнюю розетку, но ничто не могло испортить связь. Плохо было слышно только с дальних этажей и подъездов, но на телефоне так и было написано: связь на 100 метров. С тех давних пор я такой игрушки не встречал. Это казалось каким-то шпионским изобретением: возможно, так оно и было.
Осваивая беспроводные варианты, мы добивались связи известным мальчишеским способом - из окна в окно с помощью лампы или фонарика. В светлое время надо было убедиться, что окна дома товарища смотрят в твои через пару кварталов. Если нет, то он должен был в назначенный час подняться на верхний этаж, например, и сигналить с лестничной площадки, короче, нужна была прямая видимость. Если это складывалось, то остальное было просто: в темноте мигал фонарик, ну а понять, о чем сигнал, можно было по договоренности. Одна вспышка - есть связь, две - всё в порядке, три - идем на улицу в назначенное место, как-то так. Учить азбуку морзе, переходя на профессиональный уровень, нам было по-прежнему лень.
Конечно, строили мы крепости из спичек: кто их не строил? Берешь кусок картона, на нем пластилином выкладываешь фундамент, втыкаешь спички изгородью. Если хватает терпения, то затачиваешь их с верхнего конца, получается частокол, навроде древнерусской крепости или форта в прериях. Из тех же спичек можно выложить пару изб, составить башню, скрепляя тем же пластилином. Для антуража внутри расставляешь своих солдатиков или ковбоев, снаружи - каких-то врагов или коварных диких индейцев. Работа закончена, но что делать дальше? Как штурмовать бастион, с кем играть? Обычно этого строительства хватало на пару вечеров, дальше надоедало. Неизбежно возникала шальная мысль эту крепость поджечь, якобы руками диверсантов. На самом деле разрушение путем поджога становилось самоцелью. Чтобы горело эффектнее, в изгородь спички втыкали головкой вверх и не счищали серу, а в избы специально закладывали вату или иной горючий материал, чтоб если полыхнуло, так уж с размахом: все ведь читали в романах и смотрели в кино эпизоды с подрывом порохового склада в ходе битвы. Папа не препятствовал, сам был охоч до экспериментов, но старался организовать пожар безопасно: например, рекомендовалось поджигание проводить в ванной комнате на кафеле, и разумеется, в отсутствие мамы. Но это в общем тоже всем знакомо и оттого не так интересно. Рассказываю для затравки, ведь спички были в ходу и для других, оригинальных задач. С ними и просто играли, например, в бирюльки, когда по очереди разбирают кучу палочек, но было и иное строительство, поинтереснее домиков и заборов.
Не знаю, как нынче, а в те годы в большой моде были макеты железных дорог: наборы рельс, вагончики, паровозики, но это всё дорого стоило в раннем детстве, да и не достать было тогда. Не помню как, но мне достался изящный товарный вагончик, причём самого удобного стандарта 16 мм: наверно, выменял в школе. Были еще под колею шириной 20 мм, довольно громоздкие, и 8мм, ну то совсем мелкота и редкость. Мне достался один только вагончик, без ничего: без рельс, без стрелок и без локомотива. Коричневая открытая сверху платформа, её еще называют "полувагон". Недолго я ломал голову, что же с ним делать, катая бесцельно по паркету: с работы пришел папа и тут же принял деятельное участие в железнодорожном строительстве. Из спичек на полосках ватмана вскоре возникли рельсы, приклеенные клеем БФ строго по заданной ширине колеи. Колея намечалась и проверялась тем же вагончиком, будто шаблоном. Были мысли выкладывать сперва шпалы, для пущего реализма, но от этого излишества быстро отказались: хотелось скорее ездить. Отсутствие тяги нисколько не смущало: сперва вагончик гонял я рукой с криком: "ту-ту". На другой день эта примитивная тяга была заменена на продвинутую "гравитационную". В вагончик мы набили свинца, который был всегда под рукой по вышеописанным причинам. Ватманные полосы с рельсами уложили на стопки книг под уклон, и первый прогон без рук состоялся, вагончик катился со свистом и перестуком. Идея пришлась по вкусу, к тому же "горка" - это реальный элемент и настоящих железных дорог. К разгонной горке добавились плавные изгибы рельс: это было сложнее, вагончик слетал набок, но постепенно мы отлаживали и уклоны, и радиусы, усложняя рисунок путей. Как апофеоз, была построена высотная спираль из тех же книг: вагончик катился сверху, лихо совершая несколько оборотов, и после выкатывался по прямой, врезаясь в тормозной тупичок. Стрелки вот только нам не удавались, но разветвления мы решили бумажным поворотным кругом, в лучших традициях железнодорожного дела. Была шальная мысль устроить вагону сальто-мортале, построить рельсовый оборот на 360° по вертикали, но передумали: чай это не автомашинка и не шарик. Для стального шарика, разумеется, мы такой желобок уже делали.
Всё это спичкодорожное строительство продолжалось довольно долго, набирая размах, однако железная эпоха пришла на смену деревянной: в продаже появились пачки рельс 16 мм. Сперва в гдр-овском фирменном магазине "Лейпциг" на другом конце Москвы, потом и в "Детском мире". Стальные изящные рельсы со шпалами зазмеились по всей квартире, проходя под дверьми, заруливая в ванную через коридор. На ночь их стало возможно быстро разбирать, а то неразборная башня из книг изрядно мешалась в комнате. Был куплен и паровозик, а после большой локомотив на двух колёсных тележках и с фарами, блок питания, ну и другие вагоны. Забегали длинные поезда, появились и стрелки-разветвления и платформы. Однако эта покупная эпоха длилась не дольше спичечной: готовое ведь не так интересно, как самодельное. Помню, в тоске по каким-нибудь происшествиям я выключал свет, ложился одним глазом на рельсы, запускал на себя локомотив и глядел ему в фары, дожидаясь, когда поближе подойдет: было жутковато, но интересно. В целом хотелось суеты, беспорядка, может быть даже крушения с пластилиновыми жертвами. Позже такой же драматический сюжет с игрушечным составом отразили киношники во французском фильме "Игрушка" с Пьером Ришаром. Видимо, это всем детям знакомо было.
Потом все 16-миллиметровые эти штуковины отошли племяннику, который подошел к делу всерьез. Раздобыл плиту ДСП размером с пол-комнаты, выстроил на ней рельеф из зеленого ковролина, понаставил станций, домов, мостов, провел рельсы на разных уровнях с разветвленями, пустил составы. Возможно сыграло роль, что за окнами квартиры того периода проходила настоящая железная дорога, гудели и стучали колесами настоящие поезда... Но это уже было другое время и другие забавы.
Кроме изобретения спичечной дороги на гравитационной тяге, отец мой имел пару патентов, несколько рацпредложений и вообще был охоч до всякой забавной машинерии. Хорошо помню простейшую штуковину, неизменно восторгавшую детвору - катушку с резинкой внутри. С одного конца в резинку вставлялась поперечина, резинка закручивалась и после катушка вращалась, катясь куда попало. Многим знакома эта примитивная игрушка, но папа доводил ее до совершенства. Чтобы катушка катилась медленно, под поперечину одевалась шершавая шайба с канифолью, тогда ход катушки по полу становился задумчивым, но мощным, её трудно было остановить. Для вездеходных качеств на ребрах катушки нарезались зубья или вбивались гвоздики, тогда эта машинка могла взбираться на книжки и даже штурмовала горки из них.
Как-то с работы папа принес небольшой ящичек с прозрачными боками, внутри виднелись какие-то шестеренки. Подключил шнур к розетке, нажал тумблер и коробка запрыгала по полу. Она была специально подбита резиной, чтоб не грохотало. Без всяких колёс это чудо техники уверенно прыгало по квартире, правда, хаотично. Называлось оно, как до сих пор помню, "машина Гука", по имени изобретателя. Внутри был какой-то эксцентрический маховик, электродвигатель и редуктор, все это вместе давало чудодейственный эффект. Мы пытались остановить машину, направить ее куда-то, но бесполезно: она имела свой характер. Теперь я понимаю, что в идеале надо было бы заключить всё в черный ящик и запитать от батареек, тогда была бы полная мистика.
Из домашних изобретений помню также программную гирлянду. Тогда никакой электроники не было, и все лампочки на ёлках просто-напросто горели постоянно. Отец вставил в фанерную коробку электромоторчик, редуктор, надел на ось диск из фольгированного гетинакса и на нем разметил концентрические полосы, потом прорезал их в хитром шахматном порядке . Диск медленно вращался, контакты сверху скользили по прерывистым медным полоскам, лампочки горели и мигали согласно рисунку на программном диске. Проблема была в том, что контакты к этому диску примыкали неплотно, искрили с риском поджечь что-то из елочного реквизита. Однако на каждый новый год гирлянда собиралась, диск крутился, шипя и сверкая в темноте. Это завораживало, наверно, больше самих разноцветных лампочек. Потом, уже в нашем веке я нашел на чердаке этот электромеханический программатор, но по здравому размышлению раздумал его восстанавливать (в отличие от детской модели яхты, надо заметить). Еще из этой серии были у нас самодельные электрочасы с дисплеем, мини-радиоприёмник и что-то по мелочи. Однако общим поветрием в кругу товарищей это всё не стало, так что и в рассказе звучит только мельком.
Нас больше тянуло на улицу, в настоящие рискованные приключения. Зимой это были, конечно же, снежные забавы. Все и по льду на коньках катались, и клюшками били по шайбе, но это на небольшой площадке, где куча народу, оттого лупили по шайбе не каждый день: так, иногда, по настроению. В снежки же играть можно было где угодно, лишь бы снег лепился. Можно было не просто кидаться друг в друга с хохотом и криками, а затеять регулярную перестрелку с выбыванием "подстреленных", или даже дуэли один на один. Самым же интересным развлечением было, конечно, взятие снежных крепостей. Сперва эту крепость все вместе строили, как правило не целиком, а только дугой переднюю стенку возводили наскоро. Потом делились по жребию, одна команда оборонялась, другая же шла на приступ. Как правило, обходились без правил, просто лупили снежками друг в друга. Не обходилось и без рукопашного боя: толкали противника, сыпали на него снег, и даже комья от крепости наваливали на побежденных. Все обходилось без травм и без обид, меру в стычках все знали с детства.
Однако в районе бродили и другие, не столь гуманные силы. Как-то, помню, мы освоили бросание снежков с прута, летели они так заметно дальше, как из пращи. Наши восторги в парковой битве привлекли двоих обормотов постарше, искавших чем поразвлечься. Они предложили сыграть с ними, уступили нам крепость, согласились с нашим прутьевым вооружением, как с форой для мелкоты. Однако парни были заметно старше и сильнее, оттого мы со всем нашим тактическим преимуществом потерпели полный разгром. Ребята эти лепили снежки размером в два раза больше обычных, мощными бросками снежных ядер разметывая нашу крепость, даже не приближаясь. Если же такой плотный ком попадал в кого из нас, то иногда валил с ног. Парни откровенно хохотали над нами, и натешившись, удалились в поисках новых жертв: было и больно и обидно.
Однако это были мелкие неурядицы, можно сказать, легко отделались. Случались и откровенные нападения, грабежи навроде вытряски мелочи с рукоприкладством. Этим особенно отличались воспитанники местного интерната для не совсем адекватных, он размещался на окраине нашего Щемиловского парка. Детки эти иногда сбегали от надзора и шлялись по округе в поисках поживы. У меня как-то с головы такая кодла сняла кроличью шапку-ушанку. Шапки такие тогда у всех были, но интернатским, видимо, не выдавали. Я с рёвом пришел домой, надеясь, однако, на обновку в этом плане, например, на модный тогда лыжный "петушок". Мама не поддалась, взяла меня за руку и отвела в интернат. После скандала старая лохматая шапка нашлась, а малолетний грабитель смущенно повинился, не выдав, впрочем, сообщников.
Что интересно, именно в этот интернат через много лет нас прислали вожатыми на подмогу, был такой формат взаимодействия. Мы предлагали ребятам те игры, в которых играли и сами в детстве: загадки из спичек, лабиринты, викторины, ставили кукольные пьесы. Оставались и на ночь, помогая дежурным воспитателям. Помню, как среди ночи вдруг прорвало трубу с горячей водой, и детвора эта, разумеется, дружно повалила в коридор кто в чем, некоторые в простынях. Они плясали в клубах пара, радуясь неожиданному спектаклю, а мы даже не пытались унять, растерявшись, только следили чтоб не попадали и не подрались. Картина была, надо сказать, апокалиптическая, будто театр теней.
Снежками доводилось и нам похулиганить, ну как без этого: Толик Шумский из нашего класса особенно любил. Жил он с родителями неподалёку на Селезнёвке, в доме напротив "пожарки". После школы мы иногда небольшой компанией шли к нему. Дом свой и двор он упорно называл "Окружная". На наше недоумение, что, мол, двор-то обычный квадратный, он резонно отвечал: "гляди, вот мы стоим посередке, а дома нас окружают". В одном из домов этой Окружной был проём-арка, выходящий на улицу. Толик придумал веселую забаву: кидать снежки в прохожих, но не прямо сквозь арку, а через дом, навесиком. Над аркой был всего лишь этаж, второй, ну и двухскатная невысокая крыша, но тем не менее перекинуть снежок требовало изрядных сил и ловкости, которыми Толик, впрочем, вполне обладал. Был он сильнее всех в классе, и разве что коренастый Мишка Смирнов мог составить ему конкуренцию. Они, впрочем, никогда ничего не делили, уважая друг друга, и в целом наши школьные дни текли мирно. Стычки если и были, то за пределами школьного круга... Однако задача игры в арке была не просто перекинуть снежок через крышу, а напугать случайного прохожего. Для этого за аркой выставляли сигнальщика, который знаками сообщал о продвижении по улице подходящей цели. Толик по сигналу вслепую метал снежок в небо, тот взлетал над крышей, преодолевая высоту в два этажа по крутой параболе, и падал отвесно рядом с прохожим. Несчастный не догадывался, откуда исходила опасность, испуганно шарахался, и всегда недоумённо смотрел наверх. Мы же во дворе принимали индифферентный вид, внутренне потешаясь над реакцией того или иного дядьки. Метали иногда и по женщинам в шубах, и по парочкам, но не по детям и старушкам, разумеется: их было жалко. Да и по остальным не били прицельно, я не помню прямых попаданий.
Толик был хорош в любых энергичных забавах, а в округе для этого было немало достойных мест. Например, с конька одной из крыш вдоль по кирпичной стене свисала проволока. Стена была глухая и высотой этажа в три нависала над пустырем, будто скала. К проволоке Толик привязал перекладину, и цепко держась за неё, наловчился с разгона взбегать вбок по стене, будто скалолаз, забираясь враскачку на высоту заметно выше роста. Мы тоже пробовали так качаться и бегать, но к высотному рекорду Толика не могли побраться даже близко. Ноги иногда срывались у иного "скалолаза", и его мотало по стене как кулек, либо руки срывались и он падал, хорошо если в сугроб, а не оземь.
Как и все, катались мы зимой и с ледяных горок, но их было мало в округе. Помню, как на картонках съезжали вдоль по одному из Самотечных переулков, вылетая в конце на улицу. В те времена, впрочем, это было не так опасно, машины ходили редко. Больше, однако, помнятся бесчисленные ледяные дорожки по тротуарам, которые мальчишки, идя по своим делам, непременно раскатывали, иногда до такой степени, что прохожие ворчали, мол, негде пройти. Чинно прошествовать мимо ледянки ни один мальчишка, разумеется, не мог, не имел даже права. Проскользить на ногах с разгона - это была, конечно, не доблесть, а всего лишь привычка. Лихою отвагой считалось скатиться с ледяной горки не на заду, не на санках а вот так, на ногах, для чего и тренировались на плоскотине.
Это, конечно же, всем знакомые эпизоды, но у нас было в горочном плане нечто оригинальное. С тыла ближней станции метро, Новослободской,
наклонно шел эскалатор, точнее сказать, покатая бетонная крыша эскалаторной шахты. Уклон ее был немаленький, и к тому же горка эта была не плоская, а округлая в поперечнике. Снег на ней держался плохо, но в иные зимы налипал гололед. Задача состояла в том, чтобы наверх как-то сбоку забраться, и после лихо скатиться точно посередине, не съехав при этом набок. Остроты добавлял продольный профиль: в конце был уступ метра в полтора высотой, с него надо было лихо спрыгнуть. Как помнится, заводилой выступал все тот же Толик. Его дом был в паре кварталов от этого бесплатного аттракциона. Нередко иной участник забавы катился бревнышком набок, набивая по пути синяки, или сползал плашмя, обдирая одежду. От серьезных травм спасали сугробы, накопившиеся за зиму понизу.
Ото всех этих снежных забав мы, разумеется, были постоянно мокрые, снег набивался до трусов, а уж шерстяные варежки надо было просто выжимать. Идти домой к кому-то греться грозило потерей бойца - его могли снять с дистанции родители. Оттого мы шли к нашей общественной сушилке - вентиляционной шахте типографии у входа в Щемиловский парк. Там на крышке люка, прогретой восходящим из недр потоком воздуха, можно было разложить варежки, шапки, а то и просто усесться, подсушивая задницу.
Зимой в городе хотелось, кроме прочего, топтать свои тропинки. Летом по газонам нельзя, закричат, на пустырях грязно, в итоге ходишь только по асфальту: скучно. Зато зимой раздолье, идешь куда захочешь, хоть через сугробы, ну только валенки повыше. В ботинки забивался снег, но это решалось набивкой газет по выходе из дома, заправкой штанов или прям так, без подготовки. Потом снег выковыришь и дальше идешь. Главное, чтобы тропить по прямой к дому или к остановке, а не как все, в обход. Особый смак был протоптать новую тропинку, оставить след на первом снегу, когда рано утром никто еще не попортил целину. Потом-то во всех направления наследят, а вот именно первым наметить путь - интереснее всего. Мало того, чтоб никто не пошел по-другому, тропили не один раз по ходу, а туда-сюда пройдя несколько раз, еще и с притопом, и разгребая снег по сторонам, чтоб настоящая тропа получилась с виду. Надо сказать, забава эта не совсем безобидная была. Тропить куда всем удобно, порой казалось неинтересным. Торишь себе прямо, потом раз - и крендель в сторону, а то и прыжок. Идешь домой из школы и смотришь: как там тропинка, а она тем же кренделем идет. Весь день люди ходят зигзагом и, наверное, удивляются на глупый изгиб. Иногда вообще заведешь тропу не туда, в сугробы, и быстрее назад: пусть, мол, народ чертыхается. Народ, однако, в массе своей такие извечные тропинки помнил народной памятью, и тропленые куда попало пути заметало свежим снегом, а удобные срезы сами собой тропились как всем надо и как людям привычно. Завести в снежные буераки можно было разве какого-то подгулявшего из нездешних, прочие чуяли подвох и на провокации не покупались.
Такая странная тяга к лабиринтам и блужданиям по ним имела свое продолжение в разных плоскостях. Летом, например, всех пацанов тянуло бродить по лесам вокруг дачи, без особой цели. То грибы искали, хотя часто возвращались с пустой корзинкой. То палку попрямее вырезать из орешника, то лапника набрать, но главное было - вольно бродить. Выйдем, бывало, с дач в одну сторону, возвращаемся к обеду с противоположной, обойдя посадки сосен, дубраву, березняк, канавы и заброшенные плотинки на нашей речке. Может там мельница в старину была, хутор стоял, а нынче все оплыло и заросло, не понять, но романтично. Ходили байки, что в трясинах ближе к торфяным озерам увяз самолет с войны: кто-то из старших приносил искореженные куски алюминия в доказательство. Мы искали обломки по краю болот, но не нашли, наверно ушел глубоко в мох. К одному такому торфяному озеру вела лесная тропинка, туда ходили не так уж и редко. Звалось оно Чёрным, поскольку цвет воды был темно-коричневый. Дна как такового в озере не было: если нырнуть, постепенно погружаешься ногами в ил. Берегов тоже не было, чистую воду окружала трясина, точнее, сплошное покрывало из всяких растений, местами до того плотное, что по нему можно было ходить. Однако если напрямую к воде пойдёшь, то неизбежно провалишься, там покров этот тоньше. В одном только месте выходили на воду, там кто-то каждое лето строил мостки или бросал жерди. Дотопаешь по бревнышкам до воды с риском ухнуть в ряску и плывешь, наблюдая кувшинки. Дна нет, вода темная, ног не видно, жутковато. Оттого в воде этой долго не бултыхались, больше сидели на берегу до сумерек, строили шалаши и выдумывали страшные истории... Не помню, чтоб ночевали на Черном озере: страшно, да и комарьё одолевало к вечеру. Потом, уже выросши, и в шалашах тут и там жили, и чудили, бродя по лесам как попало, без особой еды и плана, наобум, а то и специально по прямой линии, вплавь через запруды и напролом через заборы. Как;то забрались в запретку водозабора и там просидели до рассвета под крики цапель, не разжигая костра: охрана мелькала на катерах то и дело, могла заметить. Волшебно было на глухом незатоптанном берегу, но это все взрослые уже предприятия, а детворой мы только ближние круги наматывали, ища скорее мелких сюрпризов, чем сложных приключений.
В городе же извилистые тропинки наводили еще и на мысль о совсем уж запутанных лабиринтах, их мы строили на бумаге. На местности разве мальчишке построить нечто сложное, не хватит терпения и силёнок, а на бумаге только фантазия нужна и карандаш с ластиком. Этим, как правило, занимались в школе. Берешь листочек из тетрадки, рисуешь и отдаешь товарищу, мол, разгадай. Забава тихая, малозаметная и на уроках хорошо шла. Начиналось с простых плоских построений по клеточкам, но постепенно уровень запутанности рос, доходя до сложной топологии навроде нынешних многоуровневых эстакад-развязок. Как и в них, были неожиданные вилки, на которых улетаешь не туда, а также беспроигрышные ловушки: например, скрытое ответвление под прямым углом, скрытое под "мостом", или вилка назад и вбок, которую неизбежно проскакиваешь "на скорости". Такие коварные приёмчики были отработаны еще на снежной местности. Лабиринты эти росли и вширь, занимая двойной тетрадный лист. Сейчас я уже такое не нарисую, да что там, даже не смогу решить.
В таких рисовальных забавах был особенно силён Петя Попов из нашего класса. Был он потомственный художник, ловко даже и портреты рисовал, а уж всякую графику - только дай. Мы многие этим грешили, но у него художественное - как настоящее получалось. Как-то мы все принялись рисовать деньги, и не какие-то шуточные, а реальные дензнаки, не знаю уж, чья затея была. Рисовали прямо наш советский желтоватый бумажный рубль, зеленую трёшку, синюю пятёрку, красноватую десятку-червонец. Сперва обводишь на стеклышке контура простым карандашиком, потом разрисовываешь цветными. Даже водяные знаки-звездочки маслом ставили, вырезая печатку из ластика, достигая изрядной степени искусства. Но если мой рубль, например, принять за настоящий можно было лишь метров с десяти, то произведение Петра - с метра было не отличить. Кроме шуточных денег рисовали и проездные талоны, и даже ездили по ним, впрочем, до первого бдительного контролера.
Были в наше школьное время в моде настенные "официальные" газеты, но мы выпускали им в противовес свои "подмётные" листки. В них грешили едкими стишками, прозвищами учителей, ну и, разумеется, карикатурами. Из наших рисовал обычно Петя, а подписи под ними и стишки мне удавались. Еще в первых классах складывали мы рифмы как попало, скучая на уроках. Например, на пару с Толиком, запоминая Илиаду и Одиссею, сочинили краткие их версии. Эти вирши потом распевали на мотив "По долинам и по взгорьям", и оттого все подвиги греков могли изложить как отче наш, если вызовут к доске. Сочиняли и на мотив других песен, пародируя, ну, этим кто не грешил.
Вернемся к карикатурам: была и первая эротика в них, как без этого. Как-то наша училка французского попросила Петра нарисовать карточки с фразами к уроку. Он так расстарался, что все его француженки вышли весьма рельефными. Учительнице даже пришлось такую порнографию забраковать: "Петя, ну зачем третьеклашкам такие шестые размеры бюста?! Перерисуй на третий хотя бы", так звучало при мне.
В старших классах, хорошо помню, к спектаклю школьного театра Петя нарисовал большой рекламный плакат. Спектакль назывался "Кабаре" и сам по себе был на грани риска, а на плакате совсем уж за гранью: пышная красавица принимала ванну в бокале шампанского. Пена, разумеется, искусно скрывала все прелести, но в целом картина была вызывом общественным нормам тех лет. Плакат был вывешен в школьное время, правда не в вестибюле, а на "взрослом" третьем этаже, куда малыши редко заглядывали. Провисел он всего час, и по приказу директрисы наш военрук расправился с ним. Разбирательство, как помнится, тоже было: досталось и художнику, и режиссеру театра. Режиссер, к слову, был наш учитель литературы Олег Михайлович Зальцман, известный в районе в ту пору, театр его назывался "Здравствуйте". Объединял он массу знакомого народа, из других школ района в том числе. Хм, опять меня уже в юность унесло, а ведь про детские забавы самое главное не рассказал: про вооружение пацанов.
Переходя к оружейной теме, надо упомянуть о шпионских наклонностях. Все мы в ту пору смотрели "Подвиг разведчика", только что вышел на экраны Штирлиц, как мы упорно звали этот сериал, ну и другие шпионские страсти. Оттого популярностью пользовались всякие шифры и тайные письма. Ничего своего мы не изобретали, разве что перерисовывали на свой лад пляшущих человечков из рассказа про Шерлок Хомса (даю тоже в нашей детской транскрипции). Человечки, как и любые побуквенные зашифровки нам казались простыми, их щелкали на ура даже ленивые. Ищешь самый частый значок в записке, это буква "А". От неё можно плясать, находя простые двух и трехбуквенные слова, это обычные предлоги, ну и так далее по цепочке.
Следующим этапом были шифровальные решетки. Сделать их было несложно, мой папа подсказал, как, глядя на наши потуги. Берёшь бумагу в клеточку, наклеиваешь на картон, размечаешь поле 10 на 10, как для морского боя. Вырезаешь угловую клетку. От неё идешь по первому ряду, вырезая наобум, например третью клетку, шестую и девятую. Это значит, что в других сторонах квадрата уже нельзя дырявить эти клетки. На второй стороне квадрата вырезаешь вторую, пятую, на третьей четвертую и седьмую, на последней стороне восьмую клетки. Таким образом, если квадратик этот поворачивать, рисуя по очереди сквозь клетки, то все стороны будут заполнены. Аналогичным пунктирным манером прорезается следующий вовнутрь квадрат, и так все квадраты до центра. Получается с виду хаотичная дырчатая решетка, но если сквозь нее прорисовывать, поворачивая, то весь квадрат 10 на 10 окажется заполнен знаками. Проверялось это, к слову, такой простой закраской или простановкой крестиков, точек, чтоб не осталось пропусков. После этого делали копию решётки для получателя. Отправитель писал на любом листочке свои буквы сквозь квадрат, поворачивал его, снова писал. Если слова у него кончались, писал какие попало буквы для маскировки главного текста. Решетку он должен был, таким образом, наложить, потом повернуть три раза, полностью заполняя буквами поле под ней. Внешне письмо выглядело как абракадабра, и расшифровать его можно было лишь с помощью второй решётки. Весьма романтично было посылать такие записки на уроке, ведь ни передающие, ни учитель-перехватчик не могли угадать ни смысл, ни от кого кому. Почерк тоже старались скрыть, учились писать разными шрифтами, левой рукой в том числе. На удивление, почерк левой руки в общих чертах повторял почерк правой, так что от этого в тайных переписках отказались. Мы сами пытались хоть как-то разгадать такие шифровки, но без успеха. Отец подсказал и следующий, продвинутый вариант кодовых решеток - прямоугольный. Брали не квадрат, а прямоугольник, в нем резали прямоугольные отверстия. Принцип разметки был тот же, но такую решетку вертели не только плоско на пол-оборота, но еще и перекладывали другой стороной. В продолговатых клетках писали по две-три буквы и шифрование шло быстрее, но появлялся шанс такой шифр разгадать по слогам.
Эти решеточные письма, впрочем, выглядели слишком уж нарочито, оттого пробовали мы и старинную тайнопись, молоком или лимонным соком. Писали стальным перышком, макая в пузырёк: мы ведь начинали наши первые прописи с этим инструментом и умели им водить по бумаге. После прогрева в составе "чернил" карамелизовались сахара, буквы темнели и проступали, а над свечой еще и чернели от налипшей сажи. Сперва можно было написать обычной ручкой нечто несекретное, для отвода глаз, а между этих строк - уже особо тайное и важное, как в романах. Впрочем, это увлечение не пошло вширь: на уроках сложновато было писать молоком, ну и не все могли аккуратно прогреть бумажку. Помню, как-то Толик даже унес домой мою тайнопись, чтобы с ней повозиться и как следует освоить шпионское дело. Утром в школе показал мне обугленный обрывок с каракулями: что ты там мол, накарябал, сказал бы по-тихому на ухо, да и всё. Тайное письмо не стало повальным поветрием, но с годик тянулось, отвлекая от настоящих забав.
Настоящим считалась, конечно, всякая возня с оружием: чего только мы, мальчишки, не перепробовали, как декоративное, так и в рабочем состоянии. Разумеется, выпиливали пистолеты из дерева и фанеры. Один самый примитивный из двух чурочек я собрал и покрасил в черный цвет еще в раннем детстве. Как-то к нам в школу приехали с киностудии Горького, отобрали героев будущего фильма "Приключения желтого чемоданчика". Я по какому-то наитию захватил это чудо-оружие с собой, а может все время таскал этот "пестик" в кармане. На собеседовании мне предложили сыграть шпиона, который орудует в кабинете, разыскивая секретные планы. По сигналу режиссера "вдруг раздается стук в дверь" я не растерялся, подскочил к двери, встал за косяком, как видел не раз в кино, и выхватил сей пистолет. Комиссия была в восторге, и меня, разумеется, взяли. В первый же съемочный день, впрочем, где не требовались шпионские навыки, а надо было скучать у кабинета врача, я не проявил энтузиазма и был с позором отчислен.
Из фанеры лобзиком выпиливали уже полноценные копии наганов и ТТ в натуральную величину, для чего требовалось перевести силуэт с картинки из журнала (как правило это была "Техника-Молодёжи") на миллиметровку, увеличивая в нужной пропорции. Чертить было непросто, рисовали массу расходящихся линий еще до всяких уроков черчения. Из инструментов применялась одна только линейка, но всё вполне получалось. Правда я не помню, чтобы где-то это фанерное применялось: сделал и забыл, одним словом.
Отчего-то покупное оружие не особо интересовало, хоть оно было в заводе: у некоторых счастливцев имелись, например, железные или пластмассовые пистолеты из магазина, с пистонными лентами. Бахали они громко, задорно, но для настоящих боёв не годились, как и пружинные, стреляющие жалкими присосками на дюжину шагов. Вот самодельные "шпоночные" пистолеты и ружья с резинкой я помню хорошо. Из них палили и по мишеням, и друг по другу в ходе специальных битв. Шпонка - это кусочек алюминиевой или медной проволоки, которая легко гнется руками в буковку V, или точнее, в U. Шпоночный пистолет - кусок доски, на одном конце которой прикреплена гвоздиками небольшая рогулька из прочной проволоки или двух гвоздиков, от неё резинка тянется до проволочного спускового крючка с перекладинкой поверх доски. Под перекладинку шпонка и зажималась, натягивая рогаточную резину вдоль "ствола". Для удержания сам крючок был тоже подтянут, подмотан резинкой вперед на гвоздик. Стоило нажать на крючок под доской, как перекладинка сверху доски приподнималась, шпонка выскальзывала и летела точно вдоль ствола куда надо, с хорошей точностью. Все мы были рукасты, умели строгать, приколачивать, гнуть, мотать, оттого оружие это быстро совершенствовалось, обрастая стройными рукоятками, магазинами шпонок, плотной резиной и резными насечками. Разумеется, задолго до боёв соревновались в стрельбе по мишеням, по фигуркам в песке. Иногда попадали и друг в друга, что было весьма ощутимо. Все это шло в тайне от взрослых, пальбу мелкими опасными пульками они бы не одобрили, но на дачах мы были свободны от надзора. Как только все старшие, кроме бабушек, уезжали, начинались перестрелки, вплоть до многодневных "казаков-разбойников". Об этой игре со своими правилами я рассказывал в подробностях в "Играх в старые времена". В итоге перестрелок запасы алюминиевой проволоки нужной толщины истощались, и в свободное от стрельбы время надо было проводить разведку местности, а точнее чужих заборов, отыскивая, где они подходящей проволокой перекручены. Эти места мы помечали на карте поселка на будущее, предаваясь еще одной забаве - картографии, но об этом чуть позже. Сперва ведь с оружием разобраться надо.
Конечно, делали мы луки со стрелами. Самодельные из обычной ореховой жерди стреляли плохо, даже когда вмешивался папа и делал лук сам. Стрелы тоже получались кривоватые, летели мимо и недалеко. Покупной лук из стального прута тоже не радовал боевыми качествами, оттого этот сложный вид вооружения не пошел у нас. Не хватало терпения высушить древесину и как следует обстругать. Вот метание ножей было весьма развито. Я рассказывал в "Играх..." про ножички, но там использовались складнички или самодельные маленькие лезвия, а для метания нужны, как мы понимали, большие тяжелые ножи. Таких не было в заводе, у нас не охотничьи края, и единственное место, где хороший нож взять можно было - это кухня. Тырили у бабушек, по правде говоря. Ножи эти кухонные, даже большие, были, как правило, со слабой ручкой. Она в очередном броске трескалась, ее мотали лейкопластырем, так оно и шло. Кидали куда попало, обычно в дверь сарая или в дерево в лесу. Придумать специальную мишень никому и в голову не приходило. Зато метали и за лезвие, и за ручку, и даже с двух оборотов удавалось попадать. В этом, к слову, и девчонки добивались успехов: ножевое дело не требовало особой силы, нужна была лишь ловкость, ну и ножик, конечно, у каждого чтоб свой, привычный. Кроме ножей, кидали и топоры, тут силенка нужна была. Но мелких топориков в те годы мало было в хозяйствах, большие же были тяжелы для пацанов. Монолитные туристические, с рукояткой из той же стали, что и лезвие, еще не появились в магазинах. Оттого в моде были самодельные томагавки: в палку вбивался толстый гвоздь, его конец расплющивали и метательный топорик готов. Вонзался такой томагавк хорошо, только попади. Большой топор метал только наш верзила Игорь, на пару лет старше нас. Он ловко вгонял в бревно свое страшное оружие углом, кидая его наоборот, обухом вперед: лихой трюк, я даже в кино такого не видел.
Разумеется, фехтовали, начитавшись про мушкетеров и пиратов, ну и Фанфан-Тюльпан тогда шёл на экранах. Шпаги хорошо получались из небольшой прямой елки. Кору надо было очистить, снизу только короткие сучки оставляли, как гарду. Потом уже, жалея живые деревца, наловчились делать шпаги из толстой стальной проволоки. Ее мотки попадались в хозяйстве, висели на сараях без дела, оставшись от строительства. Отрезали ножовкой с полметра или рубили зубилом, выпрямляли, снизу одевали трубку-рукоятку, вокруг накручивали гарду из той же проволоки, мотали изолентой, где надо. Проволока, как правило, было ржавая, ее надо было начистить: с этим справлялись плохо, и все шпаги имели рыжеватый оттенок. Другой конец затачивали, но это было опасно. Махали мы как попало, фехтуя, и запросто можно было попасть остриём куда не надо. После болезненных тычков мы стали наоборот, затуплять концы, и даже одевали толстые наконечники. Они то и дело слетали, цепляясь друг за друга в горячке стычки. Это прибавляло ссадин, но не мешало почувствовать себя героем из эпохи флибустьеров и мушкетеров. Дальше примитивных выпадов, впрочем, фехтование дело не пошло, как оно водится у подростков.
Мы в своем пацанском развитии не дошли до огнестрельного оружия, как многие в нашем поколении - всякие поджиги, обрезы, бомбочки и другое современное вооружение как-то обошло наши переулки. Сразу от холодного оружия мы перешли в школьные годы к регулярному военному обучению, в тире в нашем парке. Там выдавали мелкашки и настоящие пороховые, хоть и мелкие патрончики к ним, но я не помню особого энтузиазма. Это уже была почти взрослая жизнь, а не забава, надо было попасть в яблочко и сдать тем самым зачёт ГТО. Впрочем, забавное случалось и на НВП: как-то, показывая нам учебный пулемет Дегтярёва, военрук куда-то на минуту вышел, и наши записные проказники - кажется, Янек Сергеев с кем-то - не замедлили учудить: выбежали с пулемётом из школы на проезжую дорогу и залегли у трамвайных рельс: даже трамвай остановился. В нынешнее время была бы криминальная история, а тогда сошло с рук: пожурили, и всё.
Не только изготовление вооружения требовало топографического подхода. В те годы карты и города, и области были весьма приблизительные: в детстве, помню, были даже такие с домиками вместо кружочков на месте поселков. Этот старинный дизайн был в моде оттого, что точные топокарты были строго засекречены. Сейчас-то конечно, в сети и карты и космоснимки, а тогда где и что находится, приходилось самим выяснять. Но не одна только необходимость толкала на рисование карт: само занятие интриговало, меня, по крайней мере. С раннего детства по квартире у нас висели карты, и уж они-то привлекали гораздо сильнее, чем гдровские гобеленчики с героями сказок. В моей комнатушке, например, была карта полушарий с маршрутами Магеллана и Колумба, в коридоре - политическая карта мира со всеми странами, многие из которых были знакомы по книжкам и новостям. На новый год развешивали мы самодельную гирлянду из флагов всех стран, их прилагали раз в год к газете "За рубежом", которую отец регулярно выписывал. Я в "Играх..." рассказывал, как мы с двоюродным братом резались в "дурачка" на страны. Когда же начали строить БАМ, то и его огромную карту вывесили в коридоре, отмечая успехи булавками. Маршруты героев Жюль Верна тоже на карту ложились, какие-то абрисы вымышленных островов возникали на полях тетрадок... Короче картография была и в жизни, и в крови. Наш дачный посёлок, как я уже упоминал, мы с товарищами весь на карту положили, причем без замеров, компасов, так, по интуиции. Зато на карте были участки наши и соперников, места где с забора свисает смородина, яблоки, где проволоки можно набрать: все ресурсы, одним словом.
Карты Москвы тоже в ту пору выпускали упрощённые, только с главными улицами. Не дожидаясь рассекречивания, я как-то прошел по своему району от Большого Театра до Хуторских улиц, фиксируя все переулки. С картонным планшетом и карандашом я был похож, наверно, на малолетнего шпиона, но обошлось. Потом по этой рисовке была начерчена большая, с ватманский лист, карта. Вместе с товарищами мы её оформили, раскрасили, и долгое время она висела в Доме Пионеров: больше как плакат, впрочем, чем по делу.
Было немало разных абрисов, например, карта большого подмосковного острова, образованного каналами и водохранилищами. Мы считали этот остров своим открытием, нередко туда наведывались, еще подростками, тем более что там в заповедной зоне можно было почувствовать себя будто в дикой природе. С рассветом орали цапли, не было троп, никто не бродил, только редкие егеря на катерах охраняли покой. Не удивительно, что как только подвернулась возможность пойти по этой стезе, я и ухватился... Но это уже юность и взрослая жизнь, хотя нередко именно к ней и ведут забавы нашего детства.
Забавы нашего детства
© Copyright: Алексей Ле, 2025
Свидетельство о публикации №225041201788
Свидетельство о публикации №225041201788
Рецензии