Богомол

В бесконечном космосе летел корабль. Не из металла и огня, но из мысли и света, он нес на борту посланника – Святейшего Ашиату-Шиемаша, существо, чье сознание вибрировало в гармонии трех мозгов, постигая единство Духа, Слова и Проявления. Целью его долгого, в пятьсот световых лет, странствия была далекая, безымянная планета, окутанная туманной дымкой у края изученной Вселенной. Он нес весть величайшей радости, весть о Рождестве – о нисхождении Беспредельного в пределы формы, о Свете, воссиявшем во тьме.
Прибытие было подобно тихому вздоху. Планета оказалась прекрасной, но… иной. Жители ее, создания изящные и разумные, обладали лишь двумя мозгами. Их восприятие, их реальность строились на двоичности, на отражениях, на вечном диалоге "я" и "другого". Впервые за свою долгую жизнь посланник ощутил растерянность, холод сомнения коснулся его сияющего сознания. Как передать трехмерную полноту Истины тем, чей мир соткан из двух измерений? Как рассказать о триединстве Света тем, кто видит лишь его преломления в зеркале двойственности? Пятьсот лет пути… неужели все напрасно? Слово Истины, казалось, разобьется о гранит непонимания, так и не достигнув сердца этих двухмозговых существ.
Часы текли в тишине корабля, превращаясь в эоны безмолвного отчаяния. И тогда, в глубине своей светоносной сущности, Ашиата-Шиемаш вспомнил о нем – о своем спутнике, хранителе тишины и мудрости, обитавшем в маленьком террариуме, мерцавшем в углу рубки. Богомол. Не просто насекомое, но древняя душа, чей неподвижный взор, казалось, проникал в самую суть вещей, а тихий шелест надкрылий был исполнен смысла. Богомол, чей долгий досуг на корабле был посвящен постижению запутанных троп гегельянской мудрости.
– О мудрейший из молчаливых, – обратился к нему Ашиата-Шиемаш, проецируя свою скорбь в пространство террариума, – мой путь зашел в тупик. Они двухмозговые. Как мне поведать им о Том, Кто триедин? Мое слово не найдет в них отклика.
Богомол медленно повернул свою треугольную голову, его фасеточные глаза отразили свет звезд мириадами искр. Ответ прозвучал не словами, но чистой мыслью, пронзительной и парадоксальной:
– Раз они двухмозговые, значит, у них есть два глаза. И этого довольно. Ибо два глаза – это врата к двойному сознанию, к искусству видеть себя в другом и другого в себе. Не говори им слов о Рождестве. Слова лишь запутают их двойственный ум. Вместо этого… – мысль Богомола замерла на мгновение, обретая остроту кристалла, – …наполни их глаза взором твоего самосознания. А свои глаза – наполни взором их самосознания.
Ашиата-Шиемаш содрогнулся. Не от ужаса, но от внезапного прозрения и той цены, которую требовало это знание.
– Но… мудрейший… это же кенозис, самоумаление! Это регрессия! Отказаться от полноты трехмерного видения, войти в их двойственность… Мое сознание станет разорванным, несчастным!
– А как ты хотел? – прошелестела мысль Богомола, несущая в себе холодную ясность диалектики. – Весть о Рождении Света во Тьме может воспринять лишь то сознание, что познало свою тьму. Весть о Спасении услышит лишь тот, кто ощутил свою потерянность. Счастливому, самодостаточному сознанию, замкнутому в иллюзии своей полноты, не нужно ни Рождество, ни Евангелие. Ему нужна скорбь по утраченному единству. Ему нужна надежда, рожденная из отчаяния. Не понятие, нет! Но живой опыт разорванности и жажда исцеления. Чтобы возвестить им о Третьем, ты сам должен войти в их двойственность, стать несчастным сознанием, отражающим их несчастье и несущим в этом отражении залог грядущей полноты.
Тишина вновь окутала корабль. Ашиата-Шиемаш склонил свою сияющую голову.
– Да… Ты прав, как всегда, мудрый читатель "Феноменологии Духа". Видимо, пятьсот лет в террариуме не прошли даром.
– А чем еще было заниматься в этой академии? – без тени иронии прошелестела мысль Богомола.
И тогда Святейший Ашиата-Шиемаш начал свое истинное служение. Он не стал говорить. Он стал смотреть. Он погрузил сияние своего триединого сознания в двойные зеркала глаз обитателей планеты, позволяя им смутно ощутить иную полноту. И он позволил их двойственному, расколотому миру отразиться в его собственных глазах, приняв в себя их боль, их разделенность, их тоску по единству. Он добровольно вошел в состояние несчастного сознания, став живым мостом между тремя и двумя.
И в этом молчаливом, мучительном обмене взглядами, в этой диалектике взаимного созерцания, начала рождаться новая геометрия понимания. Ограничение стало возможностью для встречи. Регрессия обернулась продвижением к сердцу другого. Неполнота стала путем к неведомой прежде полноте. И весть о Рождестве просияла не в словах, но в самом акте любви и самоумаления, в готовности потерять себя, чтобы найти путь к другому и в нем – обрести новое, преображенное Единство. Террариум на далеком корабле и впрямь оказался академией, где насекомое преподало урок космической мудрости самому посланнику Небес.