Верещагино

     Такого начала для путешествия на север Андрей никак не ожидал. Он был крайне удивлён. Конечно, он и сам не стал облачаться в полную экипировку. Всё было упаковано в рюкзак и дождевик, и куртка с теплой кофтой и тельняшкой, и смена нижнего белья. Всё кроме резиновых сапог, которые были скручены и помещены в десятилитровое капроновое ведро. Ещё одно ведро с продуктами стояло рядом с двумя увесистыми связками холстов, упакованными в целлофан. Тут же, притулившись к холстам, стояли этюдник, спиннинги и ещё полный под крышку канн с луком, чесноком, свежими огурцами, помидорами и болгарским перцем. То есть с тем, что на крайнем севере в большом дефиците, и что там очень ценится. Сам же он был одет в джинсы, кроссовки, бейсболку и крепкую рубаху с карманами на молниях, в которых лежали деньги и паспорт. Одежда его могла отдалённо напомнить облачение героя американских вестернов. Но вот его новоявленный напарник явился к пароходу в легкой рубашечке с коротким рукавом, шортах и сланцах на босу ногу. Никакого багажа с собой. Даже намека на какую-либо поклажу или сумку у него не было.
         - Привет. Вот это дела! Ты что, в таком виде на север собрался, на грузовом теплоходе? А где твои вещи?  Где папка, этюдник?
         - Я не поеду.
         - Как не поедешь!? Вчера же ты ещё собирался идти со мной. Всё обговорили. Всё было нормально. Мы же с тобой всё спланировали заранее. Что-то случилось?
         - Ничего не случилось. Всё нормально.
         - Всё нормально и ты отказываешься от поездки, которую готовили полгода. Я что-то не понимаю. Такого здесь ещё не было. В Сибири так не принято поступать. Я на тебя надеюсь, а ты в последний момент меня бросаешь. Ты бы мог заранее предупредить, что не идешь со мной. За несколько дней хотя бы. Ты же вчера меня заверил, что идём на север вдвоём
          - Я передумал. Посоветовался с женой. В общем, я не еду, - мямлил Митя.
          - Слушай, так не делается. Ты меня обнадёжил. До последнего момента все были уверены в тебе и вот здрасьте. Не раньше, не позже. Ну, ты кадр! Нас люди будут ждать, в конце концов, - но все усилия Андрея вразумить своего изменчивого компаньона были тщетны и он остро понимал, что поставлен перед неожиданным и неприятным выбором. Или идти одному с незнакомым экипажем грузового теплохода в незнакомые места на крайний север или отказаться от поездки. От поездки, в которую он сам напросился и к которой готовился несколько месяцев. А ведь желающих пойти с ним было много. Добрая половина аспирантов академии с энтузиазмом взметнули вверх руки, когда в ответ на его просьбу организовать творческую командировку на Север, Юрий Павлович вице президент Академии спросил, есть ли ещё желающие присоединиться к просьбе Андрея. Желающих вначале было такое количество, что это и убедило шефа. Андрей даже насторожился, подумав, куда же они все поместятся. Точнее он и обрадовался и насторожился. Насторожился тому, что художников, желающих пойти с ним было слишком много, но вот опытных путешественников, а тем более охотников и рыбаков среди них было гораздо меньше. Он радовался, что Саша Савочкин опытный охотник и к тому ещё художник верующий, православный, может составить ему компанию. Да еще вселяли в него уверенность несколько бывалых путешественников, искушенных в подобных поездках. Юрий Павлович действительно договорился по своим каналам с речным пароходством о будущей поездке на август. Дело было в начале марта и поначалу всё было хорошо. Но чем ближе время шло к августу, тем меньше энтузиазма оставалось в аспирантах, и тем чаще художнички стали отказываться. Дошло до того, что и последние пришли к Андрею и, назвав какие-то немыслимо уважительные причины, поставили его перед фактом. Он остался один за неделю до старта. Сюрприз был крайне не безопасным. Тем более, что сам Андрей до того никогда на Севере не бывал, и не имел никакого опыта и представления о нём. Если не брать во внимание опыт книжный. Но одно дело литература и совсем другое реальная жизнь. В такой непредсказуемой поездке случиться может всё что угодно. Не имея собственного опыта пребывания на севере, он в душе опасался за предстоящую поездку, но продолжал готовиться к ней. Ещё через пару дней к Андрею совершенно неожиданно подошел Гагачёв Митя, рафинированный тихоня с отделения графики. Своим вкрадчивым голосом он сообщил, что готов составить компанию Андрею в его путешествии. Уж от кого-кого, но только не от него мог ожидать Андрей такого предложения. Собственно говоря, он не ждал уже ни от кого ничего, а если бы и хотел услышать что-нибудь подобное, то предпочёл бы, человека подуховитей, понапористей. Пускай бы даже это был какой-нибудь драчун, с которым Андрей мог когда-нибудь повздорить и даже подраться. Он бы знал, что может в трудную минуту положиться на такого. Но выбора не было. А на безрыбье, как говорится и рак рыба. И вот этот тихоня, приехавший когда-то учиться в Красноярск из теплой европейской области и оставшийся здесь жить, обнадежил его. Хотя надежда эта была так себе. Художник-то он был интересный, но в данной ситуации этого было явно недостаточно. Андрей понимал, что человек ни разу не бывавший, не то что на охоте или сибирской рыбалке, но даже просто в лесу за грибами или ягодами, напарник слабенький. Всё же он согласился взять его с собой и даже как-то успокоился и уже всё спланировал и готовил в расчёте на двоих. И вот первый неприятный сюрприз. Ещё не успели отчалить, а Митя уже отличился и подводит его.
           Зачем он только сам вызвался и напросился на поездку? Уж не для того ли, чтобы специально в последний момент подставить меня? И по всему видно, что за предыдущую ночь они на пару с женой все обсудили и решили, и переубедить его просто нереально, - думал огорченный Андрей.
           Но тут за дело взялся подъехавший зам Юрия Павловича по хозчасти. Он должен был на своей волге доставить их в порт к теплоходу. Это был человек бывалый и искушенный в разных жизненных коллизиях. Он быстро оценил ситуацию и взял Митю в такой оборот, что тот уже не знал, как отвертеться, и чем оправдываться. В конце концов он промямлил:
         - У меня денег нет.
         - Я взял деньги! - чуть ли не закричал Андрей.
         - Но, это же твои деньги,- продолжал мямлить тот,- а у меня-то денег нет.
         - Неужели ты думаешь, что я там тебя брошу без денег? У меня достаточно денег, на двоих хватит. Или ты думаешь, что я там втихушечку буду что-нибудь прикупать для себя и втайне от тебя поедать. А ты бедненький в это время будешь от голода загибаться. В Сибири так не принято! Если бы сибиряки так себя вели, они бы здесь не выжили. Здесь все привыкли делиться и заботиться о ближнем. Потому что так положено! Иначе смерть!
         Каким-то чудом в последний момент Митю удалось переубедить. Слава Богу, вся его амуниция и материалы для пленэра были у него в мастерской.  Видимо он всё же готовился к поездке. Даже некоторую сумму наличности, что не удивило Андрея, Гагачёв извлёк из укромного местечка в своей мастерской, и перепрятал её во внутреннем кармане. Пока он не передумал, всё быстро загрузили в машину и вскоре путешественники были на теплоходе.
         Всё же их было двое. Почти двое. Но если быть до конца честным – не совсем почти двое, скорее точно больше одного. Конечно, Андрей предпочел бы Сашу Савочкина. Дело даже не в том, что с Сашей никогда не было скучно. Он был не только замечательным художником и обладал прекрасным голосом и чувством юмора. Он заразительно и с удовольствием исполнял на гитаре и других инструментах многочисленный репертуар из современных композиций и старинных романсов. А главное, Саша был достаточно опытным охотником и надёжным товарищем. Могли бы успокоить Андрея и два якута или кто-нибудь из них, аспирантов академии прирождённых охотников и рыбаков. Если бы его напарником оказался живописец, Дюлустан Бойтунов, человек неоднократно проверенный в многочисленных поездках. В том числе в длительных поездках на Курильские острова, где он отлично проявил себя как рыбак. Или задиристый скульптор Василий Сивцев, ходивший по шестьдесят километров пешком по Якутии, всякий раз, когда он возвращался на побывку домой. Но задуманное путешествие непредсказуемо оборачивалось неожиданным началом. Всё же одному пускаться в длительную поездку с незнакомой командой и в неизведанные места было рискованно. А теперь он был не один и надеялся, что, в крайнем случае, его напарник окажется полезным дополнением в этом приключении.
   

         Большой грузовой теплоход был метров сто сорок в длину и грузоподъёмностью в несколько тысяч тонн. В передней его части от носа и до капитанской рубки были расположены объёмные трюмы, между внушительными крышками которых, немного возвышающимися над палубой, можно было делать утренние пробежки. Все надпалубные надстройки, и каюты, и камбуз, и силовая дизельная установка в трюме под ними, всё компактно располагалось в кормовой части. Команда теплохода, на котором художникам предстояло отправиться на север, состояла из нескольких человек. Встретили их просто, без объятий, сдержанно, но приветливо. Капитан сразу распорядился выделить им каюту. Часть продуктов, приготовленных Андреем для путешествия, была отправлена на камбуз в общий котёл. Был озвучен распорядок дня и правила принятые на грузовом судне. Питались художники вместе с командой, а жили в маленькой отдельной каюте. Вернее ночевали. Она была настолько мала, что смогла вместить лишь часть их вещей. Остальной багаж, этюдники и холсты были отправлены в глубокий трюм. Узкая койка типа шконки на высоте полутора метров от палубы была рассчитана на одного явно не толстого морячка. Оборудована она была высоким деревянным бортиком по краю, чтобы не сползал матрас. Спали по переменке. Одну ночь у стенки, а другую на краю койки с бортиком. Так что, тот, кто лежал с краю, как раз и попадал на этот бордюр, который выспаться никак не позволял. Хотя Андрей был привычен и готов ко всяким условиям. Он даже знал спецназовца, рассказывавшего историю, как тот не раз, спасаясь от змей и диких экзотических животных, спал на верёвке растянутой высоко над землёй между двумя деревьями. Но всё же, выспаться нормально на этом бордюре не получалось. Собственно для Андрея это был единственный минус их путешествия на грузовом теплоходе.
         Иван Сидоров капитан корабля оказался земляком Андрея по Канску. Небольшого роста он держался просто, но с достоинством и сразу твёрдо и уважительно обозначил дистанцию между случайными пассажирами и капитаном. Заступая на вахту, рассказывал массу интересных и поучительных историй из своей богатой навигационной практики, по разнообразным и легендарным рекам Сибири. Из историй этих можно было написать книгу. Они собирались в капитанской рубке с папками и карандашами и рисовали, и слушали добросовестного и ответственного капитана, стоящего у штурвала. Частенько к этим рассказам подключался и старпом, он же по совместительству и старший механик. Он дополнял эти рассказы, уточняя какие-то детали, а то и вовсе рассказывал новые интересные байки и были.
          - Много раз мы с нашим экипажем ходили в Ванавару, - рассказывал старпом Илья, -  Каждый год Енисейское речное пароходство выполняет северный завоз. В том числе делает это, пожалуй, по самой сложной для судоходства реке России Подкаменной Тунгуске. В самые короткие сроки, которые река даёт во время половодья, суда должны завести не только продукты, стройматериалы и топливо, но и технику и ещё много всякой всячины. Всего не перечислишь. Навигацию все ждут и всегда готовятся к ней заранее очень серьёзно. Важно загрузиться как можно раньше и успеть пройти до пункта назначения по большой воде. Нередко бывало так, что какой-нибудь теплоход успешно доходил до Ванавары и разгружался. Но уйти обратно в Красноярск, чтобы продолжить навигацию, уже не успевал. Не успевал, потому что половодье заканчивалось, большая вода уходила, а по малой воде невозможно было пройти пороги и вернуться в порт приписки. Для таких экипажей навигация заканчивалась до следующего лета. А, значит, заканчивались и заработки. Теплоход оставался на зимовку в Ванаваре, а с ним оставался и кто-нибудь из членов экипажа. Остальные улетали в Красноярск, чтобы вернуться почти через год за своим судном.
         - Это что же он один там жил всю зиму, а семья в Красноярске оставалась? – изумлялись художники.
         - Не зиму, а больше. Считай год без малого. Всему экипажу предстояло провести почти год без стабильного заработка. Такого развития событий все старались избежать. И мы тоже. С началом навигации стараешься быстрее загрузиться и вперёд. Но такие умные не мы одни. Все хотят быть первыми,- поддерживал старпома капитан Сидоров.
          - Если экипажу удавалось вернуться по паводку,- продолжал Илья, -  то навигация и северный завоз продолжались по Енисею и другим рекам Восточной Сибири. Поэтому все команды всегда стараются загрузиться как можно быстрее и в числе первых подойти к порогам. Здесь их ждут туера и другие буксиры, помогающие преодолеть эти пороги. Пройти пороги без буксира почти не возможно, хотя некоторым это удавалось. Запоздавшие суда, стоящие последними в очереди на буксир, часто делают отчаянные попытки пройти эти пороги с разгона. Да и мы тоже не раз пытались пройти эти пороги таким же макаром.
          - Ну и как, успешно? Вы проходили их?
          -Да, всяко бывало. И проходили и зимовали. Вот как всё происходит. Подходишь к порогу, а там уже очередь. И пока всех через порог не проведут, и твой номер настанет, ждать долго придётся. А потом ещё разгрузка в порту. Там тоже всё по очереди. Кто первый пришёл, тот вперёд и разгружается. Пришёл позже - делать нечего, жди, пока других разгрузят. Там никого не купишь. Всё на виду,- рассказывал капитан, вспоминая и вновь переживая прошлый адреналин.
          - Идешь по курсу. Перед порогом на полной скорости набираешь ход, - посвящал старпом в тонкости своей профессии художников, - не останавливаясь и не теряя времени на очередь, входишь в порог, вгрызаешься в него. Иногда удаётся его пройти. Но чаще в какой-то момент сила воды её напор сравниваются с силой дизелей. Судно ещё какое-то время движется по инерции, пока не останавливается окончательно. И вот не продвигаясь ни на сантиметр, теплоход вместе с экипажем может очень долго пребывать в таком положении. Двигатели груженного судна молотят и молотят в напряжении долгие, долгие часы. Солярка расходуется. А гружённый, тяжёлый теплоход стоит на одном месте среди порога, не спускаясь по течению, но и не поднимаясь ни на йоту вверх по реке. Потом, спустя часы утомительной борьбы с матёрым порожным течением, всё же скатывается вниз под напором воды. Затем разогнавшись опять входит в порог, опять молотит там часами на одном месте. И так происходит много раз. Всё повторяется снова и снова, пока какому-нибудь счастливчику не улыбнётся удача и он проскочит эти кипящие и бурлящие километры. А там несколько порогов. Для некоторых экипажей эти попытки заканчивались трагически. Все об этом знают. И в пароходстве на такие случаи, каждую навигацию заранее закладываются издержки в графе затонувших судов. Да и затонувших судов там уже много лежит.
         Художникам воображение живо рисовало бородатых упорных капитанов, небритых и изнурённых, но не сдающихся членов экипажей. Потопленные и лежащие на глубине среди подводных скал корабли. От этих картин волной накрывало вдохновение и хотелось немедленно бегом спуститься в глубокий трюм, достать этюдник, распаковать пару холстов и тут же написать романтическую картину про геройские экипажи и разбившиеся корабли. Только не желание лишний раз беспокоить старпома удерживало их.
         - А помнишь, Илья, как на нас староверы вышли?
         - Которые пешком по тайге с Амура сюда пришли?
         - Да эти. У них ещё ребёнок в тайге родился. Они два года сюда шли. Мужик с бабой своей.
         - С какого Амура? С реки что ли? – удивлялись художники.
         - Ну да. С Дальнего Востока. Вышли на нас.  Мы как раз возвращались из Ванавары. После порогов только бросили якорь недалеко от берега. Места совершенно дикие, тайга матёрая, заповедная. Там и охотника то встретить большая редкость, не то, что кого-нибудь ещё. А тут из тайги вываливается мужик, обросший. Совершенно неожиданно. Из-под бороды на бечёвке поверх простой холщовой рубахи осьмиконечный крест свисает. Видно он его сам и выстрогал ножом из кедра. Оказалось старовер со своей женой и новорожденным в тайге ребёнком. Шли они с Дальнего Востока тайгой нехожеными тропами.  Года два не видели никакой цивилизации. Тем более  мальчик, новорожденный.
         - Так это что получается, мужик в тайге роды принимал? – ухмыляясь, вопрошал с запозданием Митя.
         - Нет, Митя его там акушерка под кустиком посреди тайги на пару с санитаркой ждала. С капельницами,  лекарствами и всеми процедурами. Конечно, он сам всё делал и пуповину перерезал и пупок завязывал. Вот только где они там жили. Не могла же она сразу после родов подняться и по тайге дальше с ребёнком идти? – вопрошал, Андрей.
          - Не только после родов, но и перед ними тоже надо было где-то жить. На девятом месяце беременности по тайге много не нагуляешь. Там, как в парке, асфальтированных дорожек нет. По всему, они готовились заранее. Наверное, он построил шалаш, в котором они прожили не один месяц. Да и место надо было подыскать, где стать. Ведь каждый день надо что-то кушать. Надо и рыбки поймать, и дичь какую. Староверы они к этому приспособлены, конечно, с голоду не помрут. Короче свил он видимо, гнездо, - подытожил старпом.
             - А малыш был совершенно стерильным, - продолжал капитан, - мы приняли их на борт. Выделили каюту и поставили на довольствие. А по рации сообщили о происшествии в Енисейск. Когда теплоход пришел в Енисейск, их встретили и малыша сразу же поместили в детское отделение больницы на обследование. Ребёнок, который в тайге ничем не болел, попав в больницу, нацеплял всевозможных вирусов. Организм его, не привыкший к подобным условиям и не умеющий им противостоять, не смог эффективно бороться с незнакомыми угрозами. Мальчик тяжело и почти безнадёжно болел. Рождённый в девственной тайге, невинный ребёнок окунулся в современную цивилизацию с большими проблемами. Надо сказать, что мы, не забывали своих неожиданных пассажиров. Я не только постоянно был на связи и справлялся о здоровье. Мы всем экипажем шефствовали над малышом и этой староверческой семьёй. И лекарство им в Красноярске дефицитное раздобыли и доставили в Енисейск, и игрушки для мальчишки. Ведь он нам почти член экипажа, - рассказывал, стараясь спрятаться за внешней невозмутимостью,  растроганный нахлынувшими воспоминаниями Иван.
         - Чем же дело кончилось? Он выжил?
        Но капитан как будто не хотел отвечать на этот вопрос. Казалось, он пытался уйти от него или найти какой-нибудь приемлемый ответ. Но в голову ничего не приходило.
         - Долго они за него боролись. С большим трудом. Но в тайге-то он ничем не болел! Хотя там не было никаких антибиотиков или других лекарств. Мальчишку не спасли.
         Какое-то время все молчали.
         - Невероятная история. Ладно бы они пошли пешком с Дальнего Востока вначале века, продолжал сомневаться Митя, - но сейчас, когда так развит транспорт. В это трудно поверить.
         - Мой прадед Андрей Герасимов тоже пешком ходил почти за шесть тысяч километров. Может, не поверишь? Старовер от Амура до Енисея прошёл, а прадед мой от Енисея до Белоруссии и обратно. Если быть точнее из тайги в Иланском районе до Могилёва, - уточнял Андрей,- ходил он один. На бывшую свою родину, откуда по Столыпинской реформе в Сибирь переехал. У него уже тогда трое детей было. Ходил прадед на свидание к своей бывшей любушке, оставшейся в Белоруссии. Через год вернулся назад.
         - В начале века многие ходили, не то, что сейчас. Паломники, к примеру, в святую землю, или каторжные, осужденные на Север до самого Туруханска, а то и до Игарки. В Туруханск даже святой Лука Войно-Ясенецкий был сослан, - рассказывал капитан.
         - Но он не пешком сюда шел. А вот святой старец Григорий Распутин несколько раз в Святую Землю ходил в паломничество, мне наш батюшка рассказывал, - делился Андрей.


         Впечатлённые такими рассказами все замолкали и сидели в задумчивости, погруженные  в свои мысли.
         - С таким капитаном можно ходить в любые путешествия, - думал Андрей, - человек надёжный и ответственный.
          Другое дело старпом Илья. Высокий лет тридцати пяти, с темными кудрями красавчик-старпом, казалось, немножечко тяготился своими обязанностями. Он, несомненно, тоже был человеком надёжным и проверенным. Это было абсолютно ясно. С ним можно было идти в разведку в неведомые дали. По всему видно было, что такой человек не подведёт. Был он коммуникабельным и шутливым, и  знал массу интересных речных и жизненных историй. К своим обязанностям относился с лёгкой иронией. Здесь они дополняли друг друга с капитаном. Если тот всячески демонстрировал принципиальную приверженность букве и духу корабельного устава, то старпом умудрённый, как и его капитан, опытом бесчисленных навигаций позволял себе незначительные вольности и отступления от прописанных правил. Илья, заступив на вахту, постоянно куда-то отлучался и убегал. А чтобы ни что не мешало его отлучкам, он обучил управлению теплоходом Андрея. Хотя студентов в речном училище обучают судовождению в течение нескольких лет, здесь понадобилось не более получаса. Илья рассказал и научил заранее распознавать створы, сводить их и прокладывать курс теплохода. Научил пользоваться штурвалом и гудком, и системой звуковых сигналов. Убедился на практике, что художник буквально на лету с полуслова всё ухватил и усвоил, и успешно справляется с неожиданными обязанностями, тут же стал пропадать из рулевой рубки. Да и художник оказался не лыком шит. Ещё  в юности, не имея возможности купить Андрей, научился сам собирать не только велосипеды или мопеды из выброшенных запчастей. Мог собрать даже мотоцикл. Так что он  не чурался техники, и быстро усвоил новое и интересное для него дело. Только когда проходили пороги или на реке стоял туман, старпом сам становился за штурвал. Остальное же время, четыре дня вахту старпома нёс Андрей. Ему это было интересно и очень коротало время. Особенно когда нужно было повернуть судно и он крутил штурвал, но длинный нос большого теплохода с задраенными крышками трюмов не торопился слушаться штурвала и поворачивался не сразу, а как после паузы, в задумчивости. А затем Андрей крутил штурвал в обратном направлении, а теплоход продолжал поворачиваться в противоположную сторону и опять реагировал не сразу. Буд-то проявляя и показывая свою могучую волю. Так что нужно было заранее просчитывать и этот люфт, и свои действия, и фарватер, и характер реки. За этими обязанностями четыре дня для Андрея пролетали быстро.
            Гагачёв же маялся от безделья. С техникой он не имел ни малейшего опыта. Никогда у него не было ни машины, ни мотоцикла и даже велосипед он брал в прокате. Всю команду художники перерисовали в первый же день. Подарили всем по портрету и нарисовали еще для себя. Делать больше было нечего. Митя слонялся в ограниченном пространстве, не умея занять себя чем-нибудь интересным. На камбуз ходить было нельзя, чтобы не занести какую-нибудь грязь, и чтобы не путаться там под ногами. Трёх разовое горячее и сытное питание для всей команды, а заодно и для них готовила опытная в поварском деле женщина лет пятидесяти. А столкнувшись с  чумазым мотористом, пахнущим мазутом и соляркой, Митя и моторный отсек стал обходить стороной.  Если старпом знал весь теплоход и у него были какие-то явные интересы, то  у дизеля в моторном отсеке, то в трюме, то в рубке радиста, или ещё где-то, то Митя слонялся в ограниченном для него пространстве и изнывал. Время для него тянулось бесконечно долго. Даже к староверам,  подсевшим на теплоход у стрелки, Митя не умел найти подхода и они держались от него особняком. Пейзажи по берегам  могучей Сибирской реки конечно впечатляли. Особенно Казачинский порог с гранитными скалами по берегам Енисея и в его русле. С перекатывающимися через них мощными и чистыми как кристалл водами. Потоки эти собирали в себе и несли неисчислимое количество ручейков, истоков, малых речек и серьёзных рек от Монголии и до Северного Ледовитого Океана, словно кровеносная система живого организма. Словно река жизни, на всём протяжении которой от самых маленьких родничков до великого океана, среди невообразимо красивых и величественных пейзажей жили сибиряки. Но пейзажи проплывали перед глазами и постоянно менялись. Так что времени их зарисовать было крайне мало, и это Митю тоже не спасало от скуки.
              Сразу после впадения Ангары в Енисей прозвучала команда «стоп машина». Дизеля затихли, но загремела якорная цепь. Теплоход стал посреди широкого русла, образующегося от слияния двух легендарных рек. Буквально сразу по правому борту подошла лодка Казанка под большим японским движком. Её, не мешкая, подцепили лебёдкой и подняли на палубу. Следом по трапу поднялись два рыжебородых старовера. Лодку прочно закрепили над одним из трюмов. Сверху натянули брезентовый чехол, под которым в лодке новые попутчики и ночевали две ночи в спальных мешках. Там же отдельно от экипажа и художников они трапезничали. Рыжебородые спутники оказались с Бирюсы. Спустившись на моторе по Бирюсе до Ангары, а затем до Енисея, теперь они шли с ними, до староверческой деревни Луговая на берегу Енисея. Там жили их родственники, и там они планировали заготовить на будущую зиму хорошей рыбки.
            Прошли «Осиновский» порог, где Енисей сдавливается скалами «Осиновскими щёками». Здесь формируется, очень мощное течение, так что даже современные суда с многосильными дизелями не всегда могут справиться с рекой. Сразу же за порогом открывается одно из самых красивых мест, с двумя живописными островами «Корабль» и «Барочка», образующими очень опасный для судовождения участок реки. Тут же налево от «Барочки» высится таинственный и манящий каменный остров «Монастырский», покрытый вековыми кедрами и лиственницами. На одной из высоких береговых скал возвышается поклонный крест. Говорят, что на этот остров ссылались беглые монахи Спасского монастыря. Вскоре после этого красивого и известного места Енисей принимает ещё один могучий приток «Подкаменную Тунгуску». Напротив притока на левом берегу Енисея располагается знаменитый посёлок Бор. Посёлок, про который снят известный и любимый многими фильм «Счастливые люди». Ещё этот населённый пункт называют «Хитрая Сибирь». Предполагается, что посёлка не коснулись языки вечной мерзлоты, и местные хозяйки снимают здесь со своих огородов прекрасные урожаи. Что не характерно, для мест затронутых ледниковым периодом. Но думается дело не только в прогретой и плодородной почве на огородах. И сами эти хозяйки широкоскулые и крепкие красавицы, с хитрой искоркой в глазу, выросшие не столько на урожае с огорода, сколько на рыбе, икре, кедровых орехах и других продуктах таёжного промысла. И их мужья немногословные и суровые на вид таёжники, уходящие на промысел по осени в тайгу до весны, будто знают и хранят какую-то тайну. Но не говорят о ней. Потому может и называют это место «Хитрая Сибирь».
           Прошли «Ярцево» и другие деревни и притоки. Вот уже и староверов выгрузили в «Луговой». Осталась позади «Фатьяниха», ниже которой взяли на борт ещё каких-то местных горе-рыбаков со сломавшимся движком на лодке. Пока подошли к «Верещагино», где решено было оставить художников, рыбаки отремонтировали движок и выпили две бутылки Андрюхиной водки, припасённой для этой поездки. Любители горячительного клялись, что одарят художников самой наивкуснейшей рыбой, если те дадут им поправить здоровье. Здоровье они поправили, но рыбы от них не дождались.
            Само «Верещагино» Туруханского района основанное в тысяча семьсот пятидесятом году, раскинулось на высоком берегу Енисея. На нескольких крутых увалах, похожих на испечённые в русской печи буханки хлеба и прорезанных впадающими в Енисей ручьями и небольшой речкой, ещё с фарватера замечаешь двухэтажный многоквартирный бревенчатый дом. Рядом с ним и подальше на других холмах ещё достаточное количество одноэтажных довольно крепких домов из лиственницы. Школа, клуб, детский сад, дизельная электростанция и несколько магазинов для почти четырёхсот жителей деревни создают впечатление ухоженности и уюта. Сразу бросается в глаза заботливость местной администрации о своих жителях. Деревянные тротуары, устроенные по всему посёлку, весёлые зелёные лужайки с песчаными проплешинами, аккуратные и ухоженные дома и полисадники выгодно отличают «Верещагино» от некоторых населённых пунктов. Выделялась из общих построек заготовительная контора с отдельно стоящим высоким и просторным складом для рыбы и соединённая с берегом и конторой по воздуху то ли транспортёрными лентами, то ли переходами. Видно, что люди здесь всерьёз и надолго, что у них есть работа и они любят свой посёлок. Не зря его называли образцово-показательным. Правда за это право с ним могли бы поспорить и «Ярцево» и «Луговая» и многие другие населённые по берегам Енисея деревни, устроенные по уму, не наспех, с любовью и на века. К сожалению, в девяностые годы, всё это стало приходить в упадок, а люди начали разъезжаться.
             Встретили художников на моторной лодке, куда и перегрузили их вместе с багажом. ГТ-4 ушёл в Дудинку, а ребят отвели в администрацию, где определили им место для жилья, в обмен на просьбу о мастер-классах для местных школьников. Такие условия всех устроили. В первые же дни художники прочитали в местной школе лекции об изобразительном искусстве, показательно нарисовали нескольких учеников и далее были абсолютно свободны. Правда школьники и впредь, завидев художников за работой, тут же обступали их шумной гурьбой, наблюдая, и весело, и непосредственно комментировали весь процесс. По поручению главы администрации директор школы симпатичная приветливая женщина лет пятидесяти, выделила им для проживания отдельный дом, отданный под мастерскую. В доме этом проходили уроки труда. Местный трудовик Сидоров Пётр, однофомилец капитана ГТ-шки отвёл их на место и помог устроиться. Куча деревянных верстаков была сдвинута в одну сторону, чтобы освободить ребристые и широкие доски неровного пола для спальников.
           - Спать будете здесь. Свет у нас горит до двенадцати ночи, - напутствовал новоявленных жильцов его школьного кабинета трудовик, - в двенадцать часов дизель отключают до шести утра. Так что успевайте все дела делать до полуночи, пока есть свет. Готовить будете себе на этой печи, - показывал он рукой оштукатуренную и побеленную кирпичную печь, - кастрюли и сковороду я вам принесу. Дрова для печки под навесом. Вот вешалка, стол, стулья. Пойдёмте, теперь я покажу, где живу. Если возникнут вопросы, приходите ко мне домой.
          Через некоторое время путешественники были предоставлены сами себе и решили пройтись по деревне и присмотреться к местным пейзажам и жителям. Деревня оставляла приятное впечатление. Здесь не было старых развалин или бараков. Дома в основном не очень большие, компактные и крепко сложенные из лиственницы, чтобы легче было отапливать их длинными холодными зимами. У многих домов лежали лодки и сушились сети. Прямо в посёлке на улице и во дворах росли кедры, на которых дозревал обильный урожай шишек.  Решив набрать и себе они вышли по кедрачу за деревню, и не заметили, как углубились в лес. Им казалось, что чем дальше в лес, тем орех крупнее. Набрав пол авоськи, художники всё же не стали углубляться слишком далеко и вернулись назад. Ночью Андрей, встав по малой нужде и выйдя на крыльцо, отходить от дома не рискнул. Ночь была тёмная, а в деревне выли волки. Ощущая неприятный холодок внутри себя Андрей, стоял на крыльце и думал,
          - Вот дела. Тут по деревни волки ходят, а мы в лес за шишками помчались без ружья. И даже охотничьего ножа не было с собой.
          Встал он рано, и по утренней зорьке отправился на этюды. Деревня была окутана туманом. Утро было промозглое и холодное. Листвяжные бревенчатые дома и сараи, развешенные рыбацкие сети с поплавками и грузилами,  и корявые ветви кедров дымились в тумане, и исчезали в нём, и выплывали из него, создавая сказочные и меняющиеся картины. В разрывах тумана показывался песчаный берег, усыпанный крупными валунами камней и лодок между ними, широкий Енисей и узкая полоска далёкого противоположного берега с розовой зорькой над ним. Красивый и выразительный мотив был найден без труда. Проблема была в другом. Их было слишком много, так что просто разбегались глаза, и хотелось взяться и вести одновременно несколько этюдов. Да ещё туманчик пробирался под куртку и вызывал лёгкий озноб. Но постепенно он начал рассеиваться и подниматься. И уже не так было холодно. Андрей работал, а к нему сзади подошёл молодой лет двадцати пяти коренастый мужичок. С характерной для севера фигурой широкой кости и разрезом глаз, явно выдающим в нём местного жителя. Как позже Андрей узнал здесь, таких называли «полукровками». Это когда один из родителей ребёнка был русским, а другой ненцем или эвенком. Он смотрел, как работает художник, ничего не спрашивая. Потом также, молча, положил вплотную к ноге Андрея мешок и тихо сказал:
           - Это тебе.
           - Мне? За что?
           - Бери-бери. Это тебе.
           - А что это?
           - Рыба, - показал мужичок, раздвинув горловину мешка и протягивая его художнику. Заглянув в мешок, Андрей увидел в нём пару нельмушек. Одну килограмма на четыре и килограмма на два с половиной другую. Нельмы лежали меж трёх крупных щук.
           - Здесь столько рыбы. Я не могу это взять. И вообще, с какой стати вы мне отдаёте рыбу, когда мы даже не знакомы и видимся впервые в жизни? Она вам самому пригодится. Вы её ловили всю ночь, трудились.
           Но мужичок не унимался:
           - Возьми, или ты меня обидишь.
           Андрея уже предупредили, что с такими людьми лучше не спорить, иначе можно нажить проблем. Поэтому он поостерёгся упорствовать и спросил:
           - Хорошо, хорошо. Скажите хотя бы, как вас зовут?
           - Вячеслав.
           - Очень приятно. Андрей, - они пожали руки.
           - Вячеслав, всё это очень неожиданно, да и признаться, мне неудобно принять такой щедрый подарок. Но раз вы так настаиваите, я его возьму, но с условием. Вы придёте к нам на обед. Я к обеду сварю ухи и пожарю рыбу. Приходите часам к двенадцати.
           - Это можно. А где вы остановились?
           - Мы в школе, где труды проходят. Знаете?
           - Конечно, знаю. Это где Сидоров преподаёт?
           - Да, точно, - мы ещё раз ударили по рукам.
   
         В двенадцать часов в дверь раздался стук. На предложение войти она распахнулась и в мастерскую зашёл Вячеслав. У Андрея уже всё было готово и наваристая уха в большой кастрюле, и пожаренная стейками в кляре свежая рыба. Но в отличие от путешественников рыба для Славы была не в диковинку. А болгарский перц, свежие зелёные огурцы, зрелые помидоры и даже лук с чесноком вот это и было деликатесом не меньшим в этих краях, чем для нас чёрная икра.
            - Проходи, проходи Слава. Спасибо тебе за рыбу. Так неожиданно всё было, что я тебя и поблагодарить то забыл, наверно.
            - Да ничего особенного. Ты просто хорошо рисуешь. Мне очень понравилось, как ты наше Верещагино рисовал.
            - Слушай, Слава. Мы тебя тоже с пустыми руками не отпустим. Я тебе в мешок картошки положил и луку с чесноком немножко. Возьмешь?
            - Конечно, возьму. За это спасибо. Эти продукты у нас в дефиците.
            - А ещё вот тебе отдельный пакет. Здесь огурцы, помидоры и перец болгарский. Это ты заберёшь домой. А теперь садись за стол рядом с Митей, вот тебе ложка. Сейчас я вам подам уху, - говорил Андрей, наливая в большие фарфоровые тарелки дымящийся бульон с картошечкой, лучком, молоками и икрой. Опуская следом щедрые куски сваренной рыбы, ночью, ещё плававшей в Енисее.
   
            На следующий день трудовик Сидоров решил устроить банный день. Он пришёл к ним, справился как устроились, и объявил:
           - Будем баню топить. Сегодня суббота банный день. Да и вы на теплоходе почти неделю провели. Думаю, не будете возражать. Только нужно воды натаскать.
           Небольшая баня была устроена по типу землянки. Лишь незначительная часть её с маленьким окошком у самой земли выступала на поверхности. Остальная была максимально заглублена и обшита широченными распиленными надвое листвяжными брёвнами. Большую часть пространства занимал массивный чугунный котёл с каменкой и устроенной под ним печкой. Обстановку дополнял мизерный на одного сидящего полок, да лавка, с парой стоящих на ней шаек. Всё здесь было рассчитано на длинную, и суровую зиму и основывалось на многолетнем опыте выживания на севере.
             В баню пошли втроём. В тесноте, да не в обиде попарились и помылись. После бани Пётр пригласил к себе в гости. Андрей быстренько сбегал за уже проверенным на Севере набором, огурцами, помидорами и болгарским перцем. Чему Сидоров был рад, а в ответ на стол поставил пиалы с красной и чёрной икрой.
              Кроме них дома больше никого не было. Андрей по русскому обычаю после бани достал припасённую бутылку водки и поставил на стол к закуске. Но на удивление трудовик отказался пить. И только после долгих уговоров, он согласился пропустить после бани по маленькой под свежий огурчик. Художники закусывали икрой. Не спеша за разговорами и козырной закуской всё же распили бутылку на троих. Но когда Андрей собрался сбегать за второй, Пётр категорически воспротивился этому и запретил художнику это делать. Тот подчинился. Но, то ли под влиянием алкоголя, то ли под впечатлением от рассказов трудовика Андрей стал проситься с ним на рыбалку. Тот не сдавался. Но, в конце концов, пообещал взять с собой на ночную рыбалку только Андрея. Впрочем, Митя и не просился.

            В начале следующего дня, часов в девять, лишь только Андрей вернулся с утреннего этюда, в мастерскую  постучался новый посетитель. Им оказался молодой лет восемнадцати местный парень Толик. Он стал просить Андрея нарисовать свою симпатию, десятиклассницу Анастасию.
          - Андрей, прошу вас, нарисуйте мою девушку. Пожалуйста. А то меня скоро заберут в армию на два года минимум. Я подарю ей портрет. Она будет вспоминать меня, пока я буду служить.
         Будущему солдату Андрей отказать не мог,
          - А где она? Где мы будем её рисовать? Здесь среди верстаков, нормального места нет, да и света мало.
          - Пойдёмте в школу. Я там всё приготовил и Настя там с одноклассниками.
         Андрей взял папку и отправился с Толиком в школу. Юная школьница и вправду оказалась красавицей. Андрей даже удивился как в этой глуши, за две тысячи километров от Красноярска могут обитать такие бриллианты. Мало того, что она была хороша и стройной фигурой и открытым лицом, с правильными чертами и прямым носом, с приветливым и живым взглядом выразительных глаз и с изумительной чистой кожей на длинной шее и плечах. И на фоне её серёжка с небольшим камушком, свисающая из маленького уха. И завиток распушившихся волос, и легкий румянец на щеках, и чуть тронутые губной помадой, по сути, ещё детские невинные уста, словно уста Пресвятой Богородицы. Всё в ней было со вкусом и в меру. И природная прирождённая деликатность и скромность, и чувство меры, с которым она пользовалась косметикой. Встретить такую красавицу в этих местах Андрей никак не ожидал. Девушка его поразила и вдохновила. Он рисовал с удовольствием и с чувством искренней симпатии, и думал:
            - Как бездарно и безвкусно бывают подкрашены женщины. С каким отсутствием чувства и меры, часто грубо пользуются они косметикой, лишь бы привлечь к себе внимание определённого типа мужчин. Не подозревая, что подобной безвкусицей напротив, отталкивают от себя. Совсем недавно он сталкивался сплошь и рядом с подобными проявлениями в Тверской области, когда стажировался там на Академической даче. А ведь Тверская область, не такая уж провинция. Между Москвой и Петербургом расположена. Да и в самой столице такого безобразия и безвкусицы полно. Как посмотришь в телевизоре на этих вульгарных примадонн, да фальшивых королей эстрады, так плеваться хочется. А здесь на краю земли то и дело удивляешься. То красавицу подлинную встретишь, то знаменитого путешественника или настоящего писателя, то известного академика, а то и вовсе легендарного многочлена какого-нибудь, всевозможных международных академий, которые и перечислять устанешь, и время не мало потратишь, чтобы озвучить все академии, членом которых он является. Казалось бы, всё должно быть наоборот, ан нет. Сибирь умеет удивить не только своей природой, но и людьми. И сдержанными и суровыми с виду мужиками и не слащавыми, но по настоящему, от природы красивыми женщинами.
           Нарисованный с вдохновением портрет вышел удачно. Всем он понравился и все были единодушны в высокой оценке результата работы художника. Толик, чуть не прыгал от радости, а вместе с ним и его друзья, и одноклассники. Да и сама юная красавица была приятно удивлена. Это было видно, хотя она сдержанно выражала свои чувства. Андрей и сам был доволен результатом и вручил портрет поклоннику юнной музы.
           После этого портрета посыпались на Андрея заказы. В Верещагино, где в первые дни народ, чуть ли не  исподлобья, с подозрением смотрел, на незнакомцев, вдруг оказалось немало поклонников изобразительного искусства. Художники своим непритязательным пленэром растопили сердца Верещагинцев. Первой с просьбой пришла директриса школы.
            - Андрей, можно вас попросить?
            - Конечно можно Надежда Павловна. Что вы хотите?
            - Да вы понимаете, я здесь уже много лет живу и работаю. Скоро на пенсию. Мы уедем из Верещагино. Но я буду очень скучать. Не могли бы вы написать мой дом. Я бы повесила его на стену, смотрела бы на него и вспоминала.
            - А что за дом?
            - Двухэтажный дом на берегу. Мне бы хотелось, чтобы вы его нарисовали со стороны Енисея. Чтобы видны были крупные камни, разбросанные по берегу ледоходами, а между ними лодки и немножко реки. А наверху на холме наш дом на фоне неба.
            - Вы знаете, я уже и сам присмотрел этот мотив. И как раз с берега. Кажется, наши вкусы совпадают. Это очень красивый мотив. Я обязательно напишу Надежда Павловна на холсте. У меня есть подходящий размер. Я уже примеривался к нему. Должно хорошо получиться.
            - Андрей, а что я буду должна?
            - Ничего не надо. Я вам так напишу. Денег я точно не возьму.
            - Если я вам рыбы принесу?
            - Рыба будет в самый раз. У меня жена и дочь, и мама, и тёща все рыбу любят. Так что от рыбы я не откажусь
            - Договорились, Андрей. Ну, я пойду пока. Через пару дней зайду.
            - Надежда Павловна, а где Толик? Вы не видели его?
            - Видела. Он на дальнем краю деревни с портретом носится. Хвастается. Уже всю деревню обежал.
            Следом за директрисой, пошли и другие заказчики. Всем нужны были небольшие местные пейзажи на память. В благодарность несли рыбу в основном нельму и осетрину, а также чёрную и сиговую икру. Кто-то в счёт оплаты принёс в мешке пару ведер свежего шелушённого и провеянного кедрового ореха.
   

          Но когда к ним заявился крепкого вида брутальный мужик в охотничьем костюме, болотных сапогах с большим охотничьим ножом, заткнутым за голенище, и безапелляционно объявил художникам, что они должны раскрасить для него подсадную утку, художники немного растерялись. Но он тут же предъявил им заготовленную болванку.
            - Раскрасьте её, чтобы была как настоящая. Я сам охотник, а без подсадной утки, охота плохо идёт. Птица не садится на воду. А когда на воде уточка сидит, к ней и другие утки подсаживаются и гуси тоже.
            Андрей понял, что он из-за ограниченности во времени не в состоянии выполнить этот заказ.  И в тоже время его слабая попытка объяснить это новому заказчику и отказаться, была категорически отвергнута.
            - Вас же двое. Что вы утку не раскрасите?  Я отблагодарю. Завтра с утра я на несколько дней на охоту ухожу, диких гусей добуду и вас угощу. 
           Мужик ушёл готовиться к охоте, а Андрей решил поручить этот заказ Мите.
            - Митя, бери эту болванку и рисуй утку. Я не успеваю. У тебя на это дело есть пара дней. Если понадобятся масленые краски, возьмёшь у меня в этюднике или в рюкзаке ещё есть запас. Там же кисти и разбавитель. Других заказов у тебя всё равно нет.
            Но Митя упёрся. Этот тихушник вдруг стал капризничать, как школьник начальных классов.
            - Не буду я раскрашивать утку.
            - Что это ты вдруг не будешь? Ты видишь, сколько у меня заказов? Я бы её сам раскрасил, но у меня просто времени не хватит. А у тебя ни одного заказа нет, ты только своими рисунками занимаешься. Между делом и уточку раскрасишь.
            - Не буду я её раскрашивать.
            - С чего это ты не будешь? Что за причина?
            - Неудобно мне.
             - Что тебе неудобно? Штаны через голову одевать неудобно! А здесь то что?
             - Не буду я раскрашивать, потому что мне стыдно с него гусей потом брать.
             - Я что ли с него гусей требовал? Он сам предложил. А ты не бери гусей. Сделай бесплатно. Пусть человеку подарок будет. Стыдно ему. На севере так принято. Здесь натуральный обмен. Такие условия жизни. Здесь стыдно не то, что тебе гусей принесут за добросовестно выполненную работу, а то, что ты не сделал работу, о которой тебя попросили. Потому, что человек на тебя рассчитывает. Иначе бы он не обратился к тебе. А ты его подводишь!
              - Нет, мне неудобно. Я не могу так. Не буду я делать эту утку.
              - Да вы гляньте-ка на него, какой щепетильный! Неудобно ему! А когда ты ёлочку в городском парке себе домой на новый год срубал, тебе удобно было. Где тогда была твоя щепетильность? – напомнил Андрей историю, рассказанную с хихиканьем как-то Митяем. Короче так. Вот тебе утка, - Андрей протянул Гагачёву муляж, - и чтобы она была раскрашена в лучшем виде! И без разговоров!

              В один из поздних вечеров, когда художники уже готовились ко сну и ни кого не ждали, в дверь неожиданно постучали. На часах было половина двенадцатого ночи и скоро в деревне должны были отключить дизель и свет.
               - Войдите, - пригласили они.
               Дверь открылась, и в мастерскую вошёл Толик и за ним ещё один молодой чернявый парень, видимо его друг,
                - Вы нас извините, что так поздно. Вы, наверное, спать уже собирались? Ведро давайте.
                Андрей вытряхнул из ведра остатки репчатого лука и чеснока, обмахнул его тряпкой изнутри и подал его Толику. Молодой его друг тут же из сенцев выудил мешок и подал его Анатолию. Тот поставил его на пол, развязал и, достав, из него большого осетра, поместил его в ведро, так что значительная часть рыбины осталась наружи.
                - Это за твой рисунок моей девушки, Андрей. Он всем нравится. Спасибо тебе. Извини только, что без икры. Икра не выхоженная была. Хотели её сделать, но не получилось.
                Спасибо, ребята. Какая красивая рыба! А сколько в ней веса?
                Толик взял осетра за жабры и, вынув, его из ведра легонько несколько раз встряхнул,
                - Килограмм двадцать будет. Килограмм восемнадцать до дому довезешь. Он за дорогу немного усохнет. Отдаст жидкость.

                Трудовик Пётр Сидоров, сдержал своё обещание. Вечером Андрей помог ему перенести в лодку типа казанки вёсла, сети, запас бензина. Облачившись в сапоги, и дополнительно утеплившись тельняшкой, под свитером и брезентовой курткой, Андрей старательно помогал Петру. Заправили двигатель, и проверив его, столкнули казанку на воду. Трудовик сел за руль, когда уже заметно стемнело. Шли долго вверх по течению, в сторону Фатьянихи в полной густой темноте. Было новолуние, но луна ещё не народилась. Темнота была кромешная. Не видно было не берега, ни линии горизонта, ни отблеска на водном просторе. Всё сливалось в сплошную, непроницаемую, душную черноту ночи. Только дорожка от Марса отражалась в воде, преломляясь на её волнах. Кажется рулевой и ориентировался только по этой дорожке. Другие ориентиры не просматривались. Яркие россыпи звёзд сияли на небесном своде. Андрею они казались очень крупными и близкими. Казалось, что стоит только привстать с банки, и протянуть руку, как он без труда сможет зачерпнуть и высыпать в нагрудный карман на память горсточку таких близких на Севере звёзд. Чтобы согревали сердце.
                Стали встречаться другие бригады, вышедшие на речные тони раньше. Заслышав мотор лодки Петра, они начинали моргать фонариками, обозначая своё присутствие, предотвращая столкновение и наезд мотором на сети.
                Наконец пришли на место. Заглушив мотор, Пётр достал набор сетей и стал готовить их к сплаву, на расстеленной на носу лодки клеёнке. Андрей сидел на вёслах. Нащупав концы верёвок, Пётр привязал крест и бросил его в воду. Деревянный собранный из досок крест, подхваченный течением, сразу же стал отдаляться от лодки, вытягивая за собой сеть. Пётр, аккуратно расправляя её и следя, чтобы не было зацепов, скомандовал,
                - Греби к берегу, без суеты. Ориентируйся на сеть.
           Гребли долго. Несколько связанных между собой сетей, растянутых по реке не меньше, чем на километр, а может и больше как показалось Андрею, никак не кончались. Снасти были серьёзными. Восемь метров составляли стену сети с ячейкой в сто десять миллиметров. Как узнал художник, только рыбаки из Верещагино пользовались на промысле сетями. Это была принципиальная позиция жителей посёлка. Рыбаки из других посёлков и даже староверы применяли самоловы. Это более уловистые снасти, но запрещённые, так как при их использовании рыба нередко ранится и затем погибает.
           Скорее почувствовав, а не увидев берег, трудовик начал беспокоиться:
           - Кажется, мы не угадали с расстоянием. Вот и берег, а у нас ещё добрый кусок сети остался, - сказал он, показывая на широкий моток сети, лежащий на носу.
             - Греби вдоль берега.
          Андрей, довольный, что его взяли на рыбалку, делал всё предельно прилежно. Он развернул лодку и пошел вдоль берега достаточно близко, так что правое весло, если и не втыкалось в берег, но не могло нормально загрузиться для хорошего гребка. Всякий раз при погружении оно тут же цеплялось за дно реки. Пришлось основные усилия перенести на левую нерабочую руку. Но под левое весло постоянно попадала верёвка сети уходящей под углом в Енисей и серьёзно мешавшая Андрею. Но он не жаловался и, не смотря на неудобства, продолжал грести. У него получалось неплохо. Сидоров ни разу не сделал ему замечаний, не раздражался и не ворчал, только иногда давал короткие команды или подсказки. От напряжения и постоянных усилий рука совсем онемела, и художник чувствовал её словно чужую, но не отступал. Наконец,  Пётр спросил:
           - Тебя подменить? Ты не устал, Андрей?
           - Нет, не надо. Всё нормально, я ещё погребу, - отвечал он уже совсем не чувствуя свою нерабочую, ставшую, словно неживой болванкой конечностью.
             Через некоторое время тонь закончилась, и Пётр стал выбирать сеть в лодку. Грести больше не нужно было. Только слегка подправлять лодку, чтобы она не зашла на сеть. Это успешно можно было делать правой рукой. Вытащив сети, Пётр обмотнул их клеёнкой и засунул в носовой отсек. Затем достал крест и положил его сверху на нос лодки. С досок креста стекали струи воды. Улов был не богатый. Поймали пару окуней да налима килограмма на полтора. Андрей даже удивился, как они умудрились попасть в такую ячею и не сбежать. Рыбаки завели мотор, и пошли снова вверх по реке. Сидоров говорил:
            - У меня есть ещё один набор. Сейчас по-другому сделаем. Крест пускать не будем, а то опять можем не угадать дистанцию и воткнуться в берег. Ты, Андрюха, вместо креста пойдёшь по берегу. А я в сторону реки буду сети распускать. Тогда у нас все сети уйдут, без комков.
            Перекинув веревку от сети через плечо, Андрей, словно бурлак, пошёл по берегу. Но думал он не о бурлаках. Таинственный высокий берег, с тёмными силуэтами тайги, исчезающий в ночи вместе с рекой. Сидоров, растворившийся в  непроглядной темноте, и даже всплески воды от вёсел уже не были слышны, словно их тоже поглотила чёрная ночь. Заброшенность незнакомого места, в котором он находился, и удаленность на тысячи километров от Красноярска навевали определённые мысли. Он отмеривал шагами берег и думал о старовере, прошедшем с женой от Амура до Енисея. Думал о своём прадеде, ходившем из Сибири в Белоруссию и обратно. Он думал о сотнях и тысячах русских людей прошедших своими ногами от знаменитой Владимирки до Сахалина и обратно. Вдоль и поперёк. В Святую Землю и до островов и архипелагов Ледовитого океана. Он вспоминал геологов и путешественников, каторжников и декабристов, моряков и лётчиков, которые словно пронзали собой насквозь всю эту бескрайнюю территорию. Шагая по суровым и труднодоступным местам, будто созидали какой-то невидимый крест и распинали сами себя на этом кресте. Распинали и себя и саму Россию, переплавляя её своими неисчисляемыми шагами в Святую Русь.
            На этот раз всё пошло быстрее. Толи мысли его отвлекли. А может то, что он уже не грёб онемевшей рукой, а отмерял этот заход ногами, очередная тонь показалась ему значительно короче. Сначала он услышал звуки медленно приближающейся лодки, а затем из темноты обозначился неясный плоский силуэт рыбака выбирающего из реки сети:
            - Есть, - донеслось негромко от лодки, так что он скорее догадался, чем услышал, что им на этот раз сопутствовала удача. Забрав с берега Андрея, и направив лодку в направлении Верещагино, Пётр добавил:
            - Пару хвостов, взяли. Я их из сети выбирать не стал. Сейчас всё перенесём ко мне во двор, а завтра по светлу приходи, всё разберём, и рыбу свою заберёшь.
 
            Утром, помогая перетряхивать сети, освобождая их от речного мусора и водорослей, Андрей заметил по виду трудовика, что тот доволен художником. Это подтвердилось, когда Пётр сам обозначил следующий выход на рыбалку. Прошедшая же ночь одарила их нельмой и осетром килограмм по двадцать каждая. Сидоров хотел отдать художнику осетра, но после небольшого спора, уступил ему нельму.
            У Мити же в избушке случился приступ истерики. Увидев красивую мощную рыбу, добытую рыбаками ночью, он, как капризный ребёнок,  встал в позу и категорически заявил:
            - В следующий раз я поеду на рыбалку с вами.
            - На какую рыбалку? С кем?
            - С вами. С трудовиком и с тобой.
            - А тебя кто-то брал с нами? Может ты уже с Петром договорился, а я ничего и не знаю. Как ты собираешься идти с нами на рыбалку, если хозяин лодки и снастей тебя не приглашал. Да он тебя просто не возьмёт.
             - Я сейчас же пойду к нему и договорюсь.
             - Не смей никуда ходить!
             - Нет, я пойду и договорюсь.
             - Ты сейчас договоришься до того, что не только тебя не возьмут, но и мне от ворот поворот сделают. Кто тебе сказал, что тебя на рыбалку возьмут? Ты себя-то видел? По тебе же видно, что ты ни разу на рыбалке не был. Или ты что думаешь? Что рыбалка это прогулочка, как в санатории на лодочке под белым зонтиком. Рыбалка это труд, достаточно тяжелый. Ты готов грести на вёслах километрами, до мозолей? До крови? Или туристом собрался под ногами там путаться. Да ещё ночью. Не дай бог, кувыркнёшься за борт. Вылавливай тебя потом. Ты плавать-то хоть умеешь?
             Пыл Гагачёва несколько остудился, но не совсем, он ещё пытался перечить и что-то доказывать, но Андрей продолжал:
             - А.., я понял. Ты испугался, что я в Красноярск с рыбой пойду, а ты пустой вернёшься. Успокойся. Мы пришли сюда вдвоём, на двоих и рыбу разделим. Поровну. В Сибири так принято. А пока что, вон уточка стоит, не раскрашенная. Нас человек попросил, вот и ты будь человеком. Возьми и сделай уже. Я бы сам её выкрасил, но мне ещё свои заказы доделать надо. А у тебя как я понял, заказов как не было, так и нет. Ты только прохлаждаешься. Да и на рыбалку ещё сходить тоже время нужно. Это и в твоих интересах тоже. Даст бог, я ещё красивую рыбку для нас добуду. Если ты не напакостишь только, и не вздумаешь заявиться к Сидорову со своей идеей.

            В общем-то, Андрей укладывался по времени. Довольные заказчики, по мере написания указанных ими пейзажей, забирали их и одаривали художников щедрыми дарами. Директор школы, обрадованная, картине написанной для неё на холсте, принесла ещё одного осетра и литровую банку чёрной икры. Другие  несли икру и рыбу, и разделанную посоленную нельму и осетрину. Кто-то даже принёс ссыпанного в мешок пару ведер очищенного кедрового ореха. Некоторые обещали приехать в гости в Красноярске и брали адрес Академии.
            Андрей времени не терял и для себя тоже написал несколько колоритных холстов. В том числе он написал для себя и двухэтажный дом с реки, почти повторив мотив, написанный для Надежды Павловны. На ближайшие дни он строил планы. Планы, в которые входили напряженный пленэр, с присмотренными интересными мотивами, выход на рыбалку с Петром, и муляж так и не раскрашенной подсадной утки. Андрей думал, найду время, раскрашу эту уточку. Неудобно перед охотником. Все заказы я выполнил, только его заказ так и лежит не начатый. По всему видно Гагачёв вредничает, и делать ничего не будет.
             На следующий день, после утреннего этюда, часов в десять пришел Пётр и объявил, что намеченная на сегодня ночная рыбалка отменяется.
           - По рации передали, что ваш теплоход возвращается, и сегодня он вас заберёт в Красноярск. На сборы у вас часа три, друзья.
           Они обменялись телефонами и адресами. Пётр бывал в нашем городе. Здесь в институтах учились его дети, как и дети других жителей Верещагино.

           Художники собрались. Увязали холсты, упаковали вещи. Рыбы получилось килограмм по пятьдесят на каждого. А ещё плюс икра сиговая и осетровая. Когда вынесли вещи на крыльцо, чтобы убраться в мастерской, Гагачёв озабоченно спросил,
           - Как орех делить будем?
           У Андрея это беспардонное жлобство перевернуло всё внутри. Глядя, с окончательно испортившимся настроением на одинокую, лежащую на верстаке, так и не раскрашенную уточку, он ответил с брезгливостью,
           - Мы орех делить не будем. Забери его себе.
           Гагачёву в этом случае дважды повторять не пришлось. Ничтоже сумняшеся, он взял мешок с орехами и деловито пристроил его к своему багажу.
 
           Теплоход пришёл к вечеру. Как рассказал старпом на подходе к Верещагино, километров за тридцать, было у них на примете хорошее уловистое место. Там они и бросили якорь, чтобы порыбачить. Художники же заранее перебравшиеся с вещами на берег, слонялись без дела меж камней и лодок. Наконец теплоход пришёл. Сидоров трудовик загрузил их в казанку, и доставил к борту грузового судна капитана Сидорова. Они распрощались с одним, и поднялись на борт для встречи с другим. Пока размещали вещи и убирали всё с палубы, теплоход поднял якорь и набрал ход. Взявшись за поручни, Андрей стоял на корме и смотрел на удаляющийся посёлок. Ещё видно было, как копошится у лодки Пётр и другие рыбаки, занятые приготовлениями к ночной рыбалке. Ещё видны были дома и рыбозаготовительный цех, и контора. Постепенно они уменьшались и скрывались из виду. Только двухэтажный дом ещё некоторое время виделся издалека.
           Андрей смотрел на удаляющийся посёлок и думал, что за несколько дней, эти люди, вначале встретившие их настороженно, стали для него почти родными. И трудовик Пётр Сидоров, и Толик со своей красавицей Настей, и полукровка Вячеслав и директриса школы Надежда Павловна и безымянный охотник. Наверно они не знали об этом. Андрею, же только что отчалившему,  уже хотелось вернуться сюда обратно, и было грустно от того что этого никто не гарантирует. К тому же он знал, что многие собираются навсегда покинуть эти места. В девяностые годы и позже население прибрежных деревень начало заметно и неуклонно редеть. Дух запустения и разрухи стал витать над ними и накладывать свой неприкрытый отпечаток. Многие уезжали, потому, что не было хорошей работы. Рыбозаготовительные цеха и фактории закрывались. А ведь было время, когда они работали ударно, зарабатывая хорошие деньги, перевыполняя планы. Ещё со времён Великой Отечественной войны, а многие и раньше, работали эти рыболовецкие предприятия. Снабжая фронт и тыл вкусным и питательным натуральным продуктом, добытым в Енисее. До тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года работали эти артели ударными темпами, снабжая страну десятками тонн ценной и желанной продукции, осетриной, нельмой, икрой. И только в пятьдесят седьмом, когда уже не возможно было скрыть, что промысловым видам нанесён очень серьёзный урон, планы по вылову урезали, давая Енисею возможность возродить когда-то богатые маточные стада сига, омуля, осетра, стерляди и других.
         Ещё позже перекрыв русло, построили Гидроэлектростанции. Очевидцы и старожилы рассказывали, как в Енисее у Дивногорска кипела вода от идущих в верховья на нерест и уткнувшихся в плотину Красноярской ГЭС осетров и стерляди. Были ловкачи, которые чуть ли не руками вылавливали и стерлядь, и  стокилограммовых осетров. И повторялось это на протяжении нескольких лет, пока не исчезли последние экземпляры, нерестившиеся ещё в верховьях Енисея. Стали принимать законы, ограничивавшие год от года вылов местным жителям. Пока, в девяностые годы не приняли запреты на вылов осетровых, вплоть до уголовной ответственности. Так что и староверам и другим коренным жителям становилось уж совсем невмоготу. Потому и стали уезжать сибиряки из родных и обжитых мест в большие города. Только из Санкт-Петербурга по Северному морскому пути приходил иногда сейнер. В устье Енисея неводами вычерпывал остатки промысловых маточных стад сига, омуля, нельмы, осетра и стерляди и уходил обратно. После этого законы по вылову ценных пород рыб для местного населения ужесточались ещё больше. А по телевизору показывали пресыщенных завсегдатаев столичных ночных клубов, давящихся черной икрой, добытой в Енисее. По тому же Северному пути и по Енисею завозились для местного населения многочисленные продукты в ярких и блестящих упаковках, произведённые на основе пальмового масла. Масло, которое закупалось тысячами тонн за копейки и ввозилось в страну в цистернах из под нефти или в трюмах морских грузовых судов. Гидроэлектростанции же, построенные энтузиазмом советских людей, каким-то тихим и незаметным образом оказались в собственности американцев