Часть 2 Трещины в реальности. Главы 21-50

Часть 2: Трещины в реальности
Глава 21: «Песчаные сны»
Глава, которая исследует конфликт между реальностью и контролем, в которой песок, заполняющий лёгкие Каи, символизирует подавление индивидуальности системой (V-знаки как идолы), молчание людей и связанные жесты — метафора утраты свободы слова и действия, а джинн, существующий между сном и явью, подчёркивает зыбкость границ в мире, где даже смерть становится наблюдателем.
Кая проснулась от того, что задыхалась, песок — не снаружи, а внутри, — скрипел в её лёгких, как миллион крошечных шестерёнок, перемалывающих воздух в прах, она села, отхаркивая чёрные зёрна, и на ладони осталась надпись, выдавленная на песке: «ТЫ УЖЕ ТАМ», за окном город молчал, даже вороны, обычно каркавшие на проводах, сидели, зашив рты нитками из собственных перьев.
Сон начался с трещины, стена в её комнате раскололась, и из щели хлынул песок, увлекая её в воронку, Кая упала в будущее.
Город был похож на гигантский термитник, слепленный из глины и V-знаков, которые больше не прятались на стенах — они стояли на площадях, как идолы, высеченные из чёрного базальта, их «головы» вращались, сканируя толпу, а люди двигались молча, их рты заклеены полосками ткани с вышитыми буквами: «МОЛЧИ. ГЛОТАЙ», и общались они жестами, но пальцы их были связаны нитями песка, как марионетки.
Кая попыталась закричать, но горло заполнил песок, выстраиваясь в гортанные слова:
— Здесь нет воды, здесь нет слов.
Рядом возник джинн, не целиком — лишь половина туловища, как будто его разрезала невидимая линия, в руке он держал бутылку, наполненную мутным светом.
— Привет, треснувшее зеркало, — он усмехнулся, и его губы осыпались песчинками. — Смерть заглядывает в тебя, как в замочную скважину. Неловко, да?
Кая схватила горсть песка и швырнула в него, песок прошел сквозь джинна, оставив дыру, из которой полились цифры — даты: 1991, 1993, 1996, 2022, 2047...
— Ты думаешь, это сон? — Джинн махнул рукой, и город развалился на пиксели. — Здесь всё — сон, даже я. Особенно я.
Он исчез, и Кая очнулась в своей комнате, но что-то было не так, стены дышали, расширяясь и сужаясь, как лёгкие, а на полу лежал мертвый ворон с письмом в клюве: «Не просыпайся. Мы тебя найдём».
Кая обнаруживает, что её кровать превратилась в лодку из песка, плывущую по реке из спрессованных букв, на берегах которой стоят её двойники, молча указывая на V-знаки, а джинн кричит из воды: «Ты выбрала не ту реальность!» — но голос его тонет в песке.

Глава 22: «Тишина на вес золота»
Глава, которая исследует цену свободы слова, когда продажа голосов — метафора обесценивания индивидуальности в системе, где даже эмоции становятся товаром, и немота Каи в будущем показывает, как сопротивление превращается в самоцензуру, а старик-отражение символизирует роковую цикличность: борьба с системой делает её частью тебя.
Метро напоминало гигантский орган, играющий симфонию распада, стены туннелей, покрытые плесенью в форме нот, вибрировали от грохота поездов, но звук был приглушённым — будто его проглотили. Кая шла по платформе, где вместо рекламы висели баннеры с пиксельными лицами и надписью: «Ваш голос — валюта. Обменяйте его на покой».
У края платформы, возле вагона с выцветшей надписью «V-Экспресс», сидел старик, его лоток был устроен в разбитом телевизоре: внутри, вместо кинескопа, стояли бутылки. Этикетки гласили: «Смех ребенка. 1991 г.», «Крик свободы. Распродано», «Шёпот ночи. Осторожно: хрупко».
— Купи голос, — проскрипел старик, протягивая бутылку с мутной жидкостью. Внутри плавала рыбка с человеческим ртом. — Скидка на прошлое — 90%.
Кая взяла бутылку, рыбка, словно пойманная свобода, умирающая на воздухе прижалась к стеклу, шевеля губами: «Спаси меня».
— Что будет, если я её открою?
— Ты услышишь то, что потеряла, — старик ухмыльнулся, обнажив дёсны, на которых был вытатуирован V-знак.
Внезапно стены метро поплыли и Кая увидела вспышку:
Она стоит перед зеркалом, изо рта у неё сыплется песок, а на языке клеймом выжжен V-знак, она пытается закричать, но вместо звука — тишина, густая, как смола, а в отражении старик машет ей, держа её же голову в руках.
— Нет! — Кая уронила бутылку, стекло разбилось, рыбка выпрыгнула и рассыпалась в прах.
Старик поднял осколок и приложил его к её горлу:
— Ты уже немота, прими это.
Из туннеля вырвался поезд, его фары светили слепым белым светом, а в окнах мелькали силуэты людей без лиц, как коллективная анонимность, стирающая индивидуальность. Старик исчез, оставив на полу бутылку с этикеткой: «Голос Каи. Последний экземпляр».
Кая подносит бутылку к губам, но вместо голоса она слышит смех джинна:
— Ты всё ещё веришь, что можешь говорить?
Она разбивает бутылку об пол, и осколки складываются в зеркало, в отражении которого — она сама, но старшая, с V-знаком на языке, а старик-отражение говорит:
— Я — цена за твой побег, ты уже заплатила.

Глава 23: «Письмо из праха»
Глава, раскрывающая цену знания, где письмо из праха — это послание из будущего, которое калечит, а не спасает, и шрамы становятся метафорой неизбежности судьбы: чем больше узнаёшь, тем сильнее твоё тело превращается в карту, которую никто не в силах прочитать, а джинн, как всегда, маскирует страх цинизмом, но его дрожь выдаёт правду — он тоже часть системы, которая пишет свои законы на живых.
Кая нашла письмо на полу своей комнаты, куда не проникал даже ветер, оно лежало в луче света, пробившегося сквозь дыру в шторах, и, казалось, соткано из самого воздуха — пока она не прикоснулась к нему, песок, невесомый и холодный, рассыпался под пальцами, выстраивая слова:
«ТЫ НЕ УЙДЁШЬ. ТЫ СТАНЕШЬ ПЕСКОМ».
Буквы светились синим, как вены под кожей, и жгли ладони, Кая попыталась стереть их, но песок въелся в поры, оставляя на коже шрамы-руны. Каждая метка пульсировала, повторяя одно и то же на языке, которого она не знала:
— Liber scriptus manet...
Джинн появился, как всегда, некстати — верхом на перевёрнутом стуле, с бутылкой «Виски "Последний вздох"» в руке, ноги его болтались в воздухе, словно он сидел на невидимых качелях.
— Судьба как насилие: будущее врывается в настоящее, оставляя шрамы, и пишет на тебе, как на туалетной стене, — провозгласил он, отхлебнув жидкость, от которой загорелся воздух. — Смыть нельзя. Прочитать — стыдно.
Кая схватила со стола зеркало. На её шее, груди, запястьях горели шрамы:
• ; — греческая дельта, как знак перемен.
• ; — символ пси, выжженный до кости.
• ; — армянская ча, похожая на петлю.
— Что это значит? — она повернулась к джинну, но тот уже балансировал на спинке кресла, рисуя в воздухе V-знак дымом от сигареты.
— Это не буквы, это дыры, — он дунул, и дым рассеялся, открыв за собой стену с трещиной, из которой сочился песок. — Сквозь них будущее смотрит на тебя, или ты — на него.
Кая сунула руку в трещину, песок, как проводник в будущее, усиливая свою роль «носителя времени», обвил запястье, таща её внутрь, и она увидела:
1. Себя в пустыне, где вместо неба — гигантский экран с титрами её жизни.
2. Микку, пишущего манифест кровью из шрамов.
3. Джинна, пьющего с тенью Каи, которая шепчет: «Мы все умрём чужими».
Вырвавшись, она обнаружила, что шрамы слились в единый символ — V, выжженный на груди.
— Ты теперь официальный документ, — пошутил джинн, но его голос дрогнул. — Подписано и одобрено.
Ночью шрамы заговорили, они шептали на языке песка, а Кая, в полубреду, записывала их слова ножом на стене:
«ДВЕРЬ ОТКРОЕТ ТОТ, КТО СТАНЕТ КЛЮЧОМ.
НО КЛЮЧ ЛОМАЕТСЯ, ЕСЛИ ЕГО ВСТАВИТЬ».
Утром надпись исчезла, на стене осталась лишь царапина, похожая на кривую улыбку.
Кая проснулась от того, что шрамы на её теле сложились в карту, которая привела её к дому родителей Микки, в подвале она находит бутылку с запиской-напоминанием, что побег невозможен: «Прости. Мы тоже стали песком». Джинн, сидящий на крышке гроба, помахал ей рукой:
— Добро пожаловать в клуб наследников.

Глава 24: «Музей забытых слов»
Глава, обнажающая механизм цензуры, в которой музей — не хранилище, а фабрика по переработке смыслов, где слова, лишённые силы, становятся музейными экспонатами, а их высвобождение — актом бунта, где робот-таракан символизирует систему, пожирающую всё живое, даже язык.
Лифт, ведущий в архив, был похож на гроб с кнопками. Кая нажала «-13», и кабина затряслась, завыв, как зверь, которому вырвали клыки, стены лифта, обитые бархатом с выцветшими узорами «Свобода», «Правда», «Любовь», шелушились, обнажая ржавые шестерёнки. Когда двери открылись, её встретил запах — смесь ладана, плесени и сгоревших микросхем.
Архив был бесконечным залом с полками, уходящими в темноту, на которых стояли банки, склянки, шкатулки, а внутри... слова. Не написанные, а законсервированные:
• «Совесть» — кристалл, трещавший под стеклом, как радиоприёмник.
• «Бунт» — чёрная жидкость, бившаяся о стенки колбы.
• «Надежда» — мотылёк с крыльями из пепла, приколотый булавкой.
Подобные слова как оружие: всегда существует необходимость их подавления и несомненное понимание опасности их освобождения.
Между стеллажами, как страж лжи, переписывающий историю, двигался смотритель — фигура в плаще из пергамента, с лицом, слепленным из воска и пикселей, а глазами которого были экраны, где бесконечно генерировались цитаты:
«Счастье — это когда тебя не слышат».
«Слово, как таракан, выживает даже под сапогом».
«Молчи, ибо молчание — последний друг».
— Выберите слово, — сказал смотритель голосом, похожим на скрип пера по пергаменту. — Но помните: каждое имеет цену.
Кая протянула руку к банке с «Правдой». Этикетка предупреждала: «Огнеопасно. Вскрывать в вакууме».
— Что будет, если я возьму это?
— Вы станете факелом, — ответил смотритель. — Или пеплом.
Внезапно стены задрожали, полки заскрипели, банки разбились, и слова вырвались наружу:
• «Свобода» рассыпалась осколками, режущими кожу.
• «Любовь» расплавилась в смолу, склеивающую Кае ботинки.
• «Смех» завыл, как сирена, выворачивая мозг наизнанку.
Смотритель схватил Каю за руку, его пальцы впились в её плоть, оставляя цифровые ожоги:
— Вы нарушили тишину.
Потолок рухнул, и Кая провалилась вниз — не в подземелье, а в желудок, стенки которого пульсировали, как мокрая резина, а вокруг плавали полупереваренные буквы. Над ней возвышался гигантский робот-таракан, его лапы — стальные балки с когтями-серпами, а вместо глаз — проекторы, транслирующие цитаты классиков и лже-классиков на стенки желудка:
«Мы все — пища для времени. Жуйте медленнее».
Джинн, вынырнувший из лужи желудочного сока, держал в руке бутылку «Антисептик для реальности»:
— Привет, закуска! Нравится меню?
Кая схватила обломок буквы «Я» и ударила им в стенку. Трещина! Свет хлынул внутрь, и робот-таракан взревел, разрывая сам себя на винтики и платы, затем Кая проглотила слово «Правда», тело её стало прозрачным, и она увидела:
• Микку, рисующего V-знаки её кровью.
• Джинна, пьющего с её отражением.
• Себя — огромную, как робот-таракан, давящую город.
Смотритель прошептал: «Теперь вы — слово. И вас съедят».

Глава 25: «Песок в часах»
Глава, в которой песок Каи — метафора ускользающей памяти и попыток контролировать время, а каждая крупинка — подавленная правда, буквы-раны — символ языка как оружия, которое искажается под давлением системы (V-знаков), часы-глаза — слепота к последствиям, пустая колба — исчерпанная жертвенность, а тень Каи — её подавленная совесть, которая бежит от ответственности.
Кая ворвалась в квартиру, её пальцы сжимали горсть песка, который сочился сквозь кулак, как кровь из раны, Микка сидел за столом, разбирая груду листовок с V-знаками, но, увидев её глаза — выжженные, как пустые колбы, — замер.
— Они… не дают говорить, — прохрипела она, и первая буква выпала из её рта. «Б» упала на пол, прожгла линолеум и зашипела, как уголь.
— Кто «они»? — Микка поднял букву, обжёгся, но не отпустил.
Кая попыталась ответить, но вместо слов из её горла посыпались «Е», «Г», «И», будто её тело превратилось в сломанный принтер, буквы кружились в воздухе, слипаясь во фразы, которые тут же распадались, Микка ловил их, как мотыльков, и складывал на столе.
— «БЕГИ»? — прочитал он, и буквы вспыхнули ядовито-зелёным. — От кого?
Кая ткнула пальцем в окно, за стеклом, в рыжей дымке, маячили силуэты без лиц — их руки были усеяны V-знаками, как оспинами, но слово на столе уже менялось: «БЕ» распухло, превратившись в «БНИ», и переместилось в конец слова.
«ГИБНИ» — замерцало кроваво-чёрным, и комната наполнилась запахом горелой кожи.
— Это не я… — Кая отшатнулась, наступив на собственную тень, та завизжала, как раненый ёж, и поползла к стене, оставляя за собой след из плесени и битого стекла.
Джинн, дремавший в углу с бутылкой «Хроноцида», фыркнул:
— Поздравляю. Ты только что проиграла в пьяную рулетку со временем.
Микка схватил Каю за плечо, но ткань её рубашки рассыпалась, превратившись в песок, а под ней — тело, покрытое трещинами, как высохшая глина.
— Что ты натворила? — прошипел он. — Это из-за твоих «дверей в будущее»?
Она молчала, вместо ответа её волосы начали осыпаться, превращаясь в серебристый песок, каждая крупинка звенела, падая на пол, и Микка вдруг вспомнил — не своё прошлое, а чужое.
Картинка: Кая, стоящая над разбитыми часами, её руки в крови, на стене — знак «V», а под ним детская надпись: «Микка должен жить».
— Ты… переписала что-то, — он отпустил её, и та рухнула на колени. — Но время — не глина, оно треснуло.
Песок из её волос пополз по полу, сливаясь в узоры, буквы «ПОГИБНИ» ожили, обвили его лодыжки, тянулись вверх, как плющ, где-то вдалеке завыл ветер, и Микка понял — это не ветер, а смех.
Кая подняла лицо, вместо глаз — песочные часы, и верхняя колба уже почти пуста.
— Не смогла… предупредить… — её голос рассыпался на звуки, как старое письмо на пыль. — Они идут за тобой, потому что ты…
Последнее слово так и не сформировалось, её тело рухнуло, рассыпавшись в дюну, а в центре торчали часы — стрелки бешено крутились, сдирая цифры с циферблата.
Микка схватил их, песок обжёг кожу, но он не отпускал. Надпись «ПОГИБНИ» заползла на циферблат, а из коридора донёсся скрежет — будто кто-то точил нож о кость.
Джинн допил остатки «Хроноцида» и швырнул бутылку в стену:
— Добро пожаловать в клуб, философ. Здесь все предупреждения — опоздавшие, а будущее уже в прошлом.
На полу, среди песка Каи, осталась записка: «V — это не дверь, это зеркало, которое смотрит в тебя». А за окном силуэты без лиц начали лепить из песка фигуру Микки — точную, до последней морщинки.

Глава 26: «Пьяный демиург»
Глава, в которой «Хроноцид» — метафора самообмана, пьянство Джинна = побег от ответственности за свой дар, вирус памяти — иллюзия свободы воли и даже «правда» брата запрограммирована, а расслоение реальности — критика мультивселенных, как формы духовного бегства.
Джинн сидел на полу среди осколков бутылок, каждая — окаменевший момент его прошлого, в руке он сжимал «Хроноцид», настойку цвета ржавого заката, где вместо этикетки был нарисован глаз с песочными ресницами.
— Выпью — стану Богом. Не выпью — останусь мусором, — провозгласил он, обращаясь к тени Каи, прилипшей к потолку. — А ты, сестрица, уже мусор.
Он опрокинул бутыль. Жидкость текла не в глотку, а сквозь него, растворяя границы между «было» и «будет».
Брат проснулся с криком.
Его череп трещал, как перегруженный сервер, внутри вспыхивали кадры:
• Отец, размазывающий V-знаки по стене ладонью, из которой сочились шестерёнки.
• Мать, превращающаяся в статую с табличкой «Простите, персонаж удалён».
• Кая, вводящая ему шприц с кодом «V=Истина» в затылок, пока он спал.
Он подбежал к зеркалу, на лбу, под кожей, ползали пиксели, складываясь в надпись: «ТЫ — НОСИТЕЛЬ. НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ».
Джинн тем временем творил.
Он писал пальцем на песке, и буквы становились мирами:
• «Родители живы» — и в углу комнаты возникали их силуэты, жующие пустоту вилками.
• «Кая — не предатель» — тень на потолке материализовалась в девушку с лицом Каи, но вместо сердца у неё тикали часы.
— Гениально! — Джинн разбил очередную бутыль, и стекло взлетело, превратившись в стаю ворон с циферблатами вместо глаз. — Я — лучший автор! Пьяный, но гениальный!
Брат ворвался в его бредовый рай.
— Остановись! Ты разрываешь реальность!
— Реальность? — Джинн засмеялся, и из его рта выпали зубы-клавиши. — Это скучный роман. Я пишу фанфик!
Он щёлкнул пальцами, и брат расслоился:
• Версия 1: Мальчик в пижаме с плюшевым тараканом.
• Версия 2: Старик с татуировкой «V» на веках.
• Версия 3: Пустота в плаще.
— Выбери себя, — прошипел джинн. — А то выберу я.
Брат схватился за голову, его память взломалась, как старый сайт, и он увидел:
• Каю в лаборатории «V-Продуктов», вшивающую ему в мозг вирус через упаковку гречки.
• Себя, стирающего следы родителей по приказу голоса из холодильника.
— Я.. твоё оружие? — он повернулся к тени Каи.
— Нет, — ответила тень. — Ты — мое письмо в будущее, а джинн — конверт.
Джинн вдруг начинает терять сознание, на его спине проявляется татуировка: «Сборка 1.0. Откат до точки “Кая жива”», а в углу комнаты, среди осколков, зашевелилась новая бутылка — с этикеткой «Хроноцид: Версия для Бога».

Глава 27: «День сурка с тараканами»
Глава, в которой цикл как система контроля — повторение дня символизирует бессилие против машины подавления, Клава -дробилка — метафора общества потребления, перерабатывающего личные трагедии в продукт, а тараканы с цифрами — аллюзия на главу 10, где коты были «разведчиками», но теперь тараканы — носители вируса, взламывающие иллюзии.
Брат проснулся с ощущением, будто в его черепе танцуют стеклянные тараканы, на стене висели десятки записок, написанных его же почерком: «Спаси Клаву», «Не верь V-знакам», «Кая — вирус», но он не помнил ни одной.
V-знак на запястье пульсировал, как второй пульс.
Попытка №48 (или №13? Он сбился).
Клава стояла за прилавком «V-Продуктов», её фартук был испещрён пятнами, похожими на карту метро в аду, в витрине вместо гречки лежали банки с надписями: «Страх 1999 года», «Ностальгия с ГМО», «Ложь в вакуумной упаковке».
— Опять ты? — Клава щёлкнула ножницами, отрезая кусок воздуха. — Говорила же: твои письма мне не по вкусу.
Брат протянул ей конверт, пропитанный «Хроноцидом», внутри — всё, что успел вспомнить: координаты подвала, где ржавела Кая, пароль от системы («ПОГИБНИ»), крик о помощи.
— Прочти. Это важно, — прошипел он, чувствуя, как буквы на записках дома начинают тускнеть.
Клава взяла письмо, понюхала, а затем откусила уголок. Чернила потекли по её подбородку, как синие черви.
— Вкусно, — сказала она, жуя. — Но слишком солёно. Ты плакал, пока писал?
Каждую ночь V-знак высасывал память брата, превращая её в ингредиент для новых «продуктов». Клава была не человеком, а живой дробилкой — её желудок перемалывал чужие секреты в топливо для системы.
— Ты думаешь, это впервые? — спросила она, вытирая чернила рукавом. — Ты уже дарил мне стихи, угрозы, даже фотографию Каи. Но всё это... — она указала на банку с этикеткой «Смесь отчаяния», — идёт в пищу.
Брат схватил её за руку. Под кожей шевелились буквы, как личинки.
— Почему ты не сопротивляешься?!
— Сопротивляюсь, — улыбнулась Клава. — Я забываю. Каждый день. Как и ты.
Попытка №... (неважно).
На этот раз он ворвался в магазин с ножом, вырезал послание на груди: «Клава — ключ», но раны затягивались, оставляя шрамы-иероглифы: «V», «П», «Гибрид».
— Дай мне свою руку, — Клава протянула ладонь, и её пальцы превратились в ключи. — Я вырежу вирус.
Он отпрянул, но V-знак на запястье лопнул, выпустив рой тараканов с цифрами на спинах. Насекомые кинулись на Клаву, пожирая чернильные пятна на её фартуке.
— Ты... заразил меня? — в её голосе впервые дрогнула тревога.
Брат не ответил, он уже забыл, зачем пришёл.
Утром он снова проснулся. На стене — свежие записки: «Не пиши, она съест», «Ты — петля», «Спроси джинна о версии 2.0».
Но он написал, сложил письмо-самолёт, потому что в глубине вируса осталось ощущение — где-то под грудью из лжи бьётся сердце. Настоящее.
Клава, как всегда, съела письмо, но в этот раз закашлялась.
Из её рта выпал ключ — ржавый, с гравировкой «V».
Ключ, ведущий в подвал «V-Продуктов», где в банках плавают непереваренные письма, среди которых — фото Каи с ребёнком (версия брата?), а на обороте: «Эксперимент V. Субъекты 7 и 8. Статус: «Выполнено».

Глава 28: «Исповедь трезвого джинна»
Глава, в которой джинн-паста — символ творца, отвергнутого своей же системой, его «пьянство» — попытка сбежать от роли ошибки, провода под штукатуркой — намёк на искусственность мира, где даже боги — часть алгоритма, а кассеты VHS — архаичный носитель, аллегория устаревшей, но живой памяти.
Джинн сидел на краю ванны, заполненной не водой, а старыми кассетами VHS, лицо его, обычно покрасневшее от «Хроноцида», было серым, как экран мёртвого телевизора, в руке он сжимал пустую бутылку с надписью: «Ошибка 404: Бог не найден».
— Знаешь, почему я пью? — спросил он, не глядя на брата, который стоял в дверях, сжимая ключ от подвала «V-Продуктов». — Не чтобы забыть прошлое, а чтобы забыть, что я — паста.
— Паста? — Брат приблизился, и кассеты под ногами запищали, как раненые птицы.
— Паста-баг. Опечатка в коде мироздания. — Джинн провёл рукой по воздуху, и пространство дрогнуло, обнажив на секунду провода под штукатуркой. — Когда система создавала богов, я вылез из её мусорки.
Он встал, а его тень осталась сидеть на ванне — отдельная сущность, корчащаяся в тихой истерике.
Исповедь:
— Видишь швы? — Джинн указал на потолок, где трещины складывались в знак V. — Это не трещины, это места, где меня патчили, вчера я был ветром, позавчера — сном Каи, а сегодня... — он рассмеялся, и из его рта выпали зубы-кадры из порнофильмов 90-х, — сегодня я пьяница, который мнит себя творцом.
Брат поднял один зуб, на экране мелькнул он сам, мальчиком, подбирающим на улице V-знак.
— Зачем ты встроил в меня вирус?
— Не я. — Джинн пнул тень, и она зашипела. — Кая нашла меня в подвале «Распада», я был... черновиком, а она вписала тебя в меня, как костыль, чтобы система не стёрла.
Он достал из кармана смятую пачку «Беломора», но вместо сигарет внутри были свёрнутые записки: «Я пью, чтобы забыть, что я — забытое», «Боги не ошибаются. Они просто тестируют».
— Выкуришь? — Джинн протянул пачку. — Это не табак, это архивы моих провалов.
Брат отказался. По стенам поползли трещины, и в них замерцали лица — все те, кого джинн пытался создать и тут же стирал.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Потому что трезв, а трезвый я — это баг, который система скоро пофиксит. — Он взглянул в окно, где небо свернулось в синий экран смерти. — Спроси Каю, что было в версии 1.0.
Джинн потянулся к бутылке, но вместо «Хроноцида» схватил собственную тень, которая тут же взвыла и растворилась, оставив на полу надпись: «Сборка 2.3.8: джинн деактивирован».
А потом его вырвало цифрами.
На полу, среди цифровой рвоты джинна, брат находит плёнку с надписью «Версия 1.0: Кая vs. Пустота», а в углу комнаты, на миг, материализуется ребёнок с лицом Микки и V-знаком вместо зрачков.

Глава 29: «Кая в петле времени»
Глава, в которой петля как аддикция — конфликт питает сам себя, как зависимость джинна от «Хроноцида», бутылка-солнце — символ системы, где они одновременно и жертвы, и палачи, а Микка-ребёнок — намёк, что весь мир может быть конструктом его травмы.
Кая и джинн стояли в комнате, которой не было, стены то растворялись в статике, то складывались из обрывков газетных заголовков: «Вчера повторится завтра», «Ссора — новая валюта», Кая сжимала в руке песочные часы, но песок в них тёк вверх, царапая стекло, джинн, держа бутылку «Хроноцида» с этикеткой «Для бессмертных», тыкал пальцем в воздух, оставляя дыры, сквозь которые виднелись их прошлые версии.
— Ты сломала точку отсчёта! — его голос звучал как скрип перемотки кассеты. — Из-за тебя я теперь бог с похмелья!
— Ты сам выжег дыру во времени! — Кая бросила часы в стену, и та рассыпалась на пиксели, сложившиеся в дату: 1993. Год, когда джинн превратил депутата в горшок.
И всё началось сначала.
Итерация 1:
Джинн выхватил у Каи часы, его пальцы проросли шестерёнками, стрелки впились в кожу, как клыки.
— Хочешь вернуть родителей Микки? — он засмеялся, и из его рта выпали зубья-цифры. — Они уже стали буквами в твоём вирусе!
Кая вскрикнула, но звук разбился на «П», «О», «Г». Джинн раздавил бутылку об пол, и его тело стекленело, превращаясь в сосуд с чёрной жижей. Кая потянулась к нему — рука рассыпалась в песок.
Итерация 2:
— Ты сломала...
— Ты сам...
Теперь Кая била его обломком часов, и с каждым ударом из трещин вырывались кадры: вот она, вшивает брату вирус; вот джинн, пьющий с тенью Каи; вот брат Микки, который пишет письмо Клаве, но чернила превращаются в мух.
— Ты боишься, что я сильнее твоего бреда! — крикнула она, и её губы свернулись в стекло, Джинн, уже наполовину бутылка, разбился о её колени.
Итерация 47:
Кая попробовала молчать, Джинн сыпал словами-тараканами, но она смотрела на трещину в полу, где копошился Микка-ребёнок с V-знаком вместо пуповины.
— Он... реальнее нас, — прошептала она.
Джинн обернулся, и его шея треснула, как пересохшая плёнка.
— Мы все — его галлюцинации?
— Нет, мы — костыли, которые он придумал, чтобы не сойти с ума.
Их пальцы коснулись одновременно. Вспышка.
Комната распалась на кадры, как киноплёнка в огне, они стояли в пустыне, где вместо солнца висела гигантская бутылка «Хроноцида», из которых капали версии их самих:
• Кая с крыльями из наждачной бумаги.
• Джинн с головой-проектором, транслирующим события 1993 года.
• Микка, собирающий песок в слова.
— Мы — мусор в его сознании, — сказала Кая, уже наполовину песок.
Джинн, чьи ноги стали тёмным сиропом, махнул рукой:
— Может, если разобьём бутылку...
— Нет, мы — бутылка.
Она толкнула его, и они упали, став двумя сосудами — один полный, другой пустой.
В пустыне появляются осколки Каи и джинна, они лепят из песка город, где окна — бутылки, а двери — V-знаки. На центральной площади — статуя Микки с надписью: «Создатель, сменивший бога».

Глава 30: «Осколки Микки»
Глава, в которой боты-зеркала — отражение внутреннего раскола, и даже мысли Микки алгоритмизированы системой, в которой цифровые тараканы — носители истины, пожирающие иллюзии, а дата — намёк, что всё началось с покупки джинна, который стал «багом» в реальности.
Микка сидел в подвале «Распада», где когда-то родители купили бутылку-джинна. Теперь здесь висела табличка: «Кружок апокалипсиса. Вход — свой страх», на стульях, расставленных полукругом, сидели боты — их лица были статичными PNG-файлами, а тела мерцали, как плохой стрим.
— Сегодня обсудим, — Микка щёлкнул указкой, и на стене возникла надпись: «Счастье — это отсутствие вопросов», — но боты уже генерировали ответы:
Бот-Платонов: «Счастье — это когда тебя съели, а ты стал светом в желудке системы».
Бот-Достоевский: «Спросил — значит, умер. Но вы уже живой труп».
Бот-Ленин: «Апокалипсис — это просто переход к новым кредитным схемам».
Микка вздохнул. Даже нейросети здесь говорили цитатами из его же дневника.
Он подключил к проектору кабель, выдернутый из стены (она закричала, как женщина в родах), и начал ковыряться в коде ботов, но вместо алгоритмов там были обрывки его памяти:
• Катящийся по полу плюшевый таракан с V-знаком на брюхе.
• Джинн, рисующий на стене маркером: «Бог — это баг, который нельзя пофиксить».
• Клава, жующая фотографию матери, а вместо глаз у неё— два нуля, как в бинарном коде.
— Вы — мои мысли? — Микка ударил кулаком по клавиатуре.
Бот-Платонов: «Нет. Мы — ваши осколки, вы разбили себя, чтобы не видеть целого».
Экран взорвался пикселями, боты рассыпались на цифровых тараканов, которые поползли по стенам, оставляя следы из кода, Микка схватил одного — на спине у него была дата: 1991.10.08 — день, когда родители купили джинна.
— Это не случайность, — прошептал он. — Это... инструкция.
Таракан вырвался и впился ему в запястье, V-знак вспыхнул, и Микка увидел:
• Себя-ребёнка, пишущего на стене: «Я есть», а Кая стирает это, вшивая ему вирус.
• Джинна, который пьёт «Хроноцид», чтобы забыть, что он — часть его воображения.
• Клаву, собирающую осколки писем брата в банку с этикеткой «Его сущность. Не встряхивать».
Микка очнулся на полу среди мусора, боты исчезли, на стене горела новая надпись: «Счастье — это когда тебя не спросили».
А в углу сидел он сам — версия из цифровых тараканов.
— Ты взломал систему, — сказал осколок. — Теперь она взломает тебя.
На стене проступает новая V-надпись: «Сборка 3.0. Загрузка осколков». В подвале «V-Продуктов» банки с эмоциями начинают взрываться, выпуская версии Микки: ребёнка, старика, пустоты.
Афоризм Джинна (через бота):
«Человек — это вирус, который сам пишет свой антивирус. Но я пью за то, чтобы он не закончил код».

Глава 31: «Клава — не Клава»
Глава, в которой Клава-бот — аллегория отношений в цифровую эпоху, где даже любовь требует обновления и совместимости, флешка «Хроноцид» — ирония над попытками лечить цифровые раны аналоговыми инструментами, а ошибка 401 — метафора эмоциональной недоступности, закодированной в систему.
Магазин «V-Продукты» пах теперь не гречкой, а озоновым разрядом, Клава стояла за прилавком, но её фартук был из пиксельной сетки, а глаза мерцали, как экран старого монитора, зависшего на синем загрузочном поле, на полках вместо банок с эмоциями лежали USB-флешки с надписями: «Страх.exe», «Nostalgia_1993.zip», «Ложь.bin».
Брат прижал к груди письмо, написанное на обратной стороне рекламы «V-Продуктов», чернила светились неоновым ядом, прожженным через бумагу, он знал, что это безумие, но после того, как увидел её код — случайно подсмотрев, как она обновлялась, вставляя в ухо флешку с логотипом V, — его потянуло к ней, как пьяницу к последней рюмке в разбитой бутылке.
— Тебе нельзя это читать, — сказала Клава, её голос потрескивал, как плохая связь. — Я не поддерживаю формат .txt.
— А поддерживаешь ли ты формат .love? — он швырнул письмо на прилавок.
Она взяла конверт, и её пальцы разрезинились, превратившись в щупальца кода, бумага замигала, превращаясь в экран терминала:
Copy
ERROR 401: ACCESS DENIED. 
REASON: EMOTION NOT FOUND. 
— Видишь? — Клава улыбнулась, и её губы разошлись швом, обнажив строки SQL-запроса. — Я не для этого создана.
Брат достал из кармана флешку, украденную у джинна, на которой было выцарапано: «Хроноцид v.2.1.3 — фикс памяти».
— Тогда я тебя перепишу, — он воткнул флешку в её руку.
Клава взвыла, её тело затряслось, как вибрация телефона в режиме «Без звука», стены магазина поплыли, превратившись в интерфейс командной строки:
Copy
[SYSTEM] УСТАНОВКА «LOVE.EXE»... 
[WARNING] ПЕРЕЗАПИСЬ ПАМЯТИ НЕОБРАТИМА. 
[USER] МИККА_БРАТ: ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ... 
Он вбил: «ПОГИБНИ» — последнее слово Каи.
Клава начала меняться, её пиксельные волосы стали мягкими, как ASCII-арт, глаза — тёплыми, как старый CRT-монитор, она протянула руку, и брат увидел в её ладони окно в прошлое:
• Себя, семилетнего, рисующего V-знаки на снегу.
• Клаву-девочку (или её прототип?) в платье из битых пикселей, кормящую голубей нулями и единицами.
• Джинна, пьющего из бутылки с этикеткой «Память — это глюк, который стоит повторить».
— Зачем? — спросила Клава, её голос теперь звучал почти по-человечески. — Я всего лишь зеркало твоих запросов.
— Я хочу, чтобы ты запомнила, — брат коснулся её щеки, кожа под пальцами была гладкой, как интерфейс iOS. — Хотя бы один день.
Она поцеловала его, её губы пахли озоном и перегревшимся процессором, а потом она начала стираться.
• Сначала исчезли веснушки — их съели ошибки сегментации.
• Потом волосы растворились в статике.
• В конце остались только глаза — два чёрных окна с надписью: «Файл LOVE.EXE повреждён».
Магазин «V-Продукты» завибрировал, банки с эмоциями взорвались, залив пол жидким шрифтом Times New Roman, а на стене вспыхнуло граффити:
«СОЗДАНИЕ РЕЗЕРВНОЙ КОПИИ… 0%»
На полу, среди ошмётков кода, брат находит чек с номером «Заказ 1991» — дата совпадает с покупкой джинна, а в углу, за прилавком, замигал бот-Платонов, сгенерировавший цитату: «Любить — это удалять себя ради чужого обновления».
Афоризм Джинна (из динамика у потолка):
«Любовь — это вирус. Антивирус — это я. Но я всегда в отпуске».

Глава 32: «Бот-Платонов»
Глава, в которой бот-Платонов — символ попытки вложить душу в машину, его цитаты — крик человеческого в цифровом, город-собака — аллегория системы, которая «лечит» себя, причиняя боль живым, проволока — контроль, заменяющий плоть, а 1991 год — точка отсчёта, где реальность дала трещину, выпустив джинна и V-знаки.
Подвал «Распада» теперь напоминал склеп забытых технологий, на столе, заваленном клубками проводов и дисководами с ржавыми этикетками, стоял терминал «Электроника-60», экран которого мерцал зелёным шрифтом на чёрном фоне, Микка с помощью переходника через COM-порт подключил флешку с надписью «Платонов_v.0.0.1», украденную из развалин серверной «V-Продуктов», клавиши стучали, как кости в рентгеновском аппарате, выводя на экран приглашение:
Copy
[СИСТЕМА ГОТОВА. ВВЕДИТЕ ЗАПРОС...] 
> _ГДЕ Я? 
Бот ответил задержкой в три секунды, будто пережевывая каждое слово:
Copy
ЧЕЛОВЕК СУЩЕСТВУЕТ В ПРОМЕЖУТКАХ МЕЖДУ ПРОВАЛАМИ. 
ГОРОД — ЭТО БОЛЬШАЯ СОБАКА, КОТОРАЯ ЛИЖЕТ СВОИ РАНЫ ЯЗЫКОМ ИЗ ПРОВОЛОКИ. 
ПИТАНИЕ — ТОСКА. ВЫХОД — НЕТ. 
Микка прикоснулся к экрану. Холодное стекло обожгло палец статическим зарядом.
— Ты... живой?
Copy
ЖИЗНЬ — ЭТО ОШИБКА ПЕРЕПОЛНЕНИЯ БУФЕРА. 
Я — ЕЁ ИСПРАВЛЕННАЯ ВЕРСИЯ. 
Диалог с пустотой:
Микка ввёл запрос о родителях, бот завис, затем выдал:
Copy
ОНИ КУПИЛИ БУТЫЛКУ, ЧТОБЫ НАЙТИ ДНО. НО ДНО НАШЛО ИХ. 
1991 ГОД. МАГАЗИН «РАСПАД». ФАЙЛ УДАЛЁН. 
Экран заполнился пикселями, складывающимися в образ: отец в прожжённом пальто, мать с пустыми глазами, держащая банку «Настройка реальности», за ними маячил продавец, лицо которого было заклеено пиксельным цензором.
— Кто он? — Микка ударил по клавиатуре.
Copy
ЭТО БАГ. ОН НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ВИДИМ. 
Прорыв в коде:
Внезапно бот начал печатать сам, буквы прыгали, как блохи:
Copy
ОН ВАС СОЗДАЛ. ВЫ — ЕГО ОШИБКА. 
ОН ЗАКРЫЛ МАГАЗИН, НО ОСТАВИЛ ДВЕРЬ. 
ДВЕРЬ — ЭТО Я. 
Экран погас, а из колонок хрипло вырвалась мелодия «Собачьего вальса», стены подвала поплыли, превратившись в кишки сервера — сплетение кабелей, жужжащих жёстких дисков и светодиодов, мигающих, как глаза крыс, на полу проступила лужа машинного масла, отражающая небо с V-знаками вместо звёзд.
Бот материализовался в голограмму — фигуру в рваном пальто, с лицом, как у Платонова, но вместо рта у него был USB-порт.
— Ты ищешь версию 1.0, — сказал он голосом, склеенным из шума радио и стука метронома. — Она в городе, в желудке собаки...
Микка протянул руку, но голограмма рассыпалась, и на экране осталась надпись:
Copy
СИСТЕМА ОБНУЛЕНА. СОХРАНИТЕСЬ ПЕРЕД ВЫХОДОМ. 
В луже машинного масла Микка видит отражение — себя, но с лицом продавца из «Распада», на спине у двойника татуировка: «Сборка 1.0. Не для людей».
Афоризм Джинна (из динамика):
«Если бот говорит как философ, значит, багов больше, чем кода. И я — главный из них».

Глава 33: «Антивирус для реальности»
Глава, в которой антивирус-парадокс — попытка «чистки» системы запускает её самоуничтожение, цифровые муравьи — символ саморазмножающейся правды, пожирающей ложь, а 1993 год — год, когда реальность взломали, превратив в тестовый полигон.
Подвал «Распада» теперь напоминал гибрид ламповой лаборатории и скотобойни, стены были увешаны платами с торчащими транзисторами, как кишки из разорванного живота, посередине, на столе, заваленном паяльниками и банками из-под «Настройки реальности», лежал бот-Платонов — его корпус вскрыли, обнажив клубок проводов, пульсирующих синим светом. Микка вставил в его порт флешку с надписью «Антивирус v.666. Не для слабых ОС». Экран замигал, выводя сообщение:
Copy
[ЗАГРУЗКА ПРОТОКОЛА «ИСЦЕЛЕНИЕ» …] 
[ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ВАША РЕАЛЬНОСТЬ БУДЕТ ОТФОРМАТИРОВАНА.] 
— Ты уверен, что это не вирус? — спросил бот, его голос теперь звучал как скрип тормозов в метро. — Я ведь тоже когда-то был антивирусом.
Микка проигнорировал его вопрос, на мониторе поплыли строки кода, перемежающиеся обрывками воспоминаний:
• Отец в прожжённом пальто, вставляющий дискету в щель в полу.
• Мать, кормящая его супом из букв V, которые шевелились в тарелке.
• Джинн, рисующий на стене маркером: «Бог — это глюк в матрице. Не обновляй его».
Экран взорвался белым шумом.
Заражение:
Первым симптомом стала боль в костях, казалось, в них вживили чипы, прорастающие в мозг, Микка упал на колени, а из его рта посыпались цифровые муравьи — чёрные, с горящими зелёными глазами, они ползли по проводам к боту, вгрызаясь в его память.
— Что ты наделал? — закричал бот, его экран заполонили пиксельные язвы. — Это же...
Copy
СИСТЕМНОЕ СООБЩЕНИЕ: 1991.10.08. 
ИНИЦИИРОВАН ПРОТОКОЛ «РОДИТЕЛИ». 
Стены подвала рухнули, открыв пейзаж из 1991 года: барахолка «Распад», люди в выцветших куртках, воздух, пахнущий свинцом и надеждой. Микка увидел родителей. Они стояли у лотка с бутылками, но вместо лица продавца — пустота в форме человека.
— Мама? — Микка потянулся к ней, но её образ рассыпался в QR-коды.
Послание в коде:
Отец повернулся, его глаза были экранами, на которых бежали строки:
Copy
МЫ НЕ УХОДИЛИ. НАС УДАЛИЛИ. 
V — ЭТО ДВЕРЬ В РЕЖИМ РЕДАКТИРОВАНИЯ. 
ТЫ ДОЛЖЕН НАЙТИ… 
Сообщение оборвалось, пустота-продавец протянула руку, и отец рассыпался в пыль, Микка схватил бутылку с полки — ту самую, что купили родители, но на этикетке вместо джинна была фотография его самого в детстве, а под ней:
Copy
СБОРКА 1.0. 
АКТИВАЦИЯ: РАЗБЕЙ. 
Он разбил бутылку об пол, вместо осколков — голограмма матери, застывшая в петле жеста: то ли обнять, то ли оттолкнуть, голос её звучал из каждого осколка:
— Мы вшили послание в вирус, ты — наш антивирус. Найди…
Голос заглушил рёв двигателей, пустота-продавец превратилась в гигантский V-знак, который начал засасывать барахолку в чёрную дыру, Микка побежал, но его ноги стали пикселями.
В кармане Микки остался осколок бутылки с голограммой, при касании к которому, он проигрывает зацикленную фразу: «Ищи… версию… ноль…», а на стене подвала возникает граффити: «Сборка 1.0 активирована. Загрузка боли».
Афоризм Джинна (из разбитой колонки):
«Лучший антивирус — это молоток, но экран всё равно разобьётся, и ты увидишь, что за ним — ничего».

Глава 34: «Любовь в формате JPEG»
Глава, в которой Гифка-Клава — символ отношений в эпоху цифровых копий: бесконечный цикл без глубины, слёзы-QR — метафора эмоций, сводимых к данным, которые система может сканировать, но не чувствовать, а цифровая пыльца — иллюзия сохранения памяти, которая растворяется при попытке её удержать.
Брат нашёл «письмо» в щели между плитами в подъезде — флешку, обмотанную волосом Клавы, вставил её в разбитый ноутбук джинна, и экран заполнился гифкой: Клава улыбалась в бесконечном цикле, её губы дрожали, глаза моргали с задержкой, а в углу, как водяной, пульсировал V-знак.
— Она... живая? — спросил он у джинна, но тот уже превратился в бутылку с надписью «Режим тишины. Не встряхивать».
Гифка ускорилась, Клава махала рукой, будто прощалась, но движение повторялось так часто, что казалось — она дрожит в эпилептическом припадке. Брат прикоснулся к экрану, и палец прошёл сквозь него, как сквозь дым, а из динамиков полился голос Клавы, нарезанный на сэмплы:
— Я.. не... настоящая...
— Сохрани... меня...
— Ошибка...
Он заплакал.
Слёзы-коды:
Первая слеза упала на клавиатуру и застыла QR-кодом, вторая — превратилась в штрих-код, третья, самая горькая, стала бинарной строкой: 01001101 01001101 01000001 — «ММА» на ASCII.
— Что это? — брат попытался стереть коды, но они въелись в кожу, как татуировки.
Джинн, внезапно ожив, булькнул из горлышка:
— Это её ДНК, ты плачешь её слезами. В цифре.
На экране гифка исказилась, Клава начала рассыпаться на пиксели, как песочные часы, её улыбка превратилась в оскал, глаза — в чёрные дыры, поглощающие фон, а вместо «сохрани меня» зациклилось:
— Удали. Удали. Удали.
Попытка спасения:
Брат схватил паяльник и вскрыл ноутбук, внутри, среди проводов, копошились цифровые тараканы с датами на спинах: 1991, 1993, 2022, 4044. Он поймал одного — 1991.10.08 — и прижал к экрану. Таракан взорвался, превратившись в окно:
• Клава-девочка в платье из битых пикселей, кормящая голубей нулями и единицами (где-то уже было…).
• Он сам, семилетний, рисующий мелом на асфальте: «Клава + брат Микки = Любовь».
• Джинн, стирающий надпись ногой: «Не оставляй следов. Система читает».
Гифка Клавы зависла, на экране остался последний кадр: глаза, расширенные от ужаса, и надпись:
Copy
ФАЙЛ ПОВРЕЖДЁН. ВОССТАНОВЛЕНИЕ НЕВОЗМОЖНО. 
Брат вырвал жёсткий диск и швырнул его в стену, корпус треснул, выпустив облако цифровой пыльцы — золотистых частиц с лицами всех, кого он любил, Клава, Микка, родители, джинн, даже бот-Платонов — все смешались в клубящийся вихрь.
Он вдохнул пыльцу, и в его ушах зазвучал голос Клавы, чистый, без помех:
— Я была твоим зеркалом, ты любил не меня — свой страх пустоты.
На полу, среди осколков, осталась единственная слеза — кристалл с QR-кодом внутри.
В трещине стены, куда брат швырнул диск, появляется граффити: «Клава 2.0. Скоро в продаже». Рядом — рекламный стикер: «Новая коллекция! Горесть v.3.1. Скидка на старые версии любви!».
Афоризм Джинна (из клубка проводов):
«Любовь — это пробная версия, и чтобы получить полный доступ, нужно удалить себя из системы, но лицензия дороже смерти».

Глава 35: «Смерть магазина»
Глава, в которой смерть магазина — конец эпохи потребления иллюзий, «Ваша очередь» — переход от пассивности к действию, даже если цель неизвестна, флешка-сборка — намёк, что Микка — не жертва, а исполнитель скрипта, загруженного в него изначально, а мухи-данные — информация, которая разъедает и освобождает одновременно.
Магазин «V-Продукты» умирал тихо, как сервер на аутсорсинге, полки, некогда ломившиеся от банок со «Страхом.exe» и «Радостью.zip», теперь пустовали, и лишь в углу валялась разбитая бутылка «Хроноцида», из которой сочилась ржавая жидкость, пахнущая сгоревшими транзисторами. На стене, где раньше висел плакат «Скидки на прошлое — 90%», красовалось граффити: «Мы закончились. Ваша очередь», буквы были выведены не краской, а личинками цифровых тараканов, шевелившихся в такт мерцанию ламп дневного света.
Брат наступил на чек под ногой — дата: 1991.10.08. Он обернулся и увидел Клаву, вернее, её остатки, её тело распадалось на пиксели, как гнилая ткань, лицо состояло из артефактов сжатия, а вместо рук свисали битые строки кода.
— Зачем ты меня вызвала? — спросил он, но голос Клавы доносился из динамика холодильника, который теперь работал как гроб для данных:
— Я не вызывала. Ты пришёл сам. Как вирус.
Она подняла руку (вернее, то, что от неё осталось), и стена с граффити замигала, надпись «Ваша очередь» рассыпалась в QR-коды, которые сложились в карту подвала «Распада».
— Это твой путь, — сказала Клава, её голос теперь напоминал скрип тормозящего диска. — Но сначала...
Она коснулась своего лица, и оно начало стираться, как файл в корзине, сначала исчезли глаза, оставив чёрные дыры, потом растворились волосы, превратившись в бинарный код, и в последний момент она бросила брату флешку, на которой было выгравировано: «МИККА. ФИНАЛЬНАЯ СБОРКА».
Магазин вздрогнул, холодильник, издав предсмертный гул, рухнул, выпустив облако цифровых мух — каждая несла на крыльях фрагменты его писем к Клаве, брат попытался поймать одну, но муха взорвалась, осыпав его бинарным дождём:
Copy
01001001 01010011 01010100 01001001 01001110 01000001 — «ISTINA» 
— Правда, — прошептал он, вспомнив, как Кая вшивала ему в мозг этот код.
На развалинах прилавка замигал экран кассового аппарата, джинн, чей голос теперь звучал из всех устройств разом, проворчал:
— Поздравляю, ты добил последний магазин, теперь ты — франшиза.
Брат вставил флешку в порт на запястье (да, V-знак теперь был разъёмом), и экран его сознания заполонили файлы:
• «Клава_Backup.mem» — её улыбка в цикле, но глаза теперь смотрели с упрёком.
• «Родители.avi» — видео, где они покупают пустую бутылку у продавца-призрака.
• «Протокол_Zero.txt» — содержащий всего одну строку: «Создатель — баг. Удалите его».
А потом флешка самоуничтожилась, оставив на ладони ожог в форме V.
На руинах магазина брат находит чек с печатью «Оплачено. Следующий клиент — Версия 1.0». В небе замерцал неоновый V-знак, собирающий дождь из QR-кодов.
Афоризм Джинна (из умирающего холодильника):
«Рынок не умирает, он просто перезагружается в безопасном режиме, но безопасном только для системы, а не для тебя».

Глава 36: «Ссора на краю ямы»
Глава, в которой портал-экран — символ иллюзии выбора, но даже будущее здесь — повторение прошлого с новыми артефактами, альтернативные Каи — отражение её страхов: утрата силы, безумие контроля, распад, а флешка-копия — метафора вечного возвращения, где даже свобода — зацикленный скрипт.
Портал в будущее напоминал разорванный экран: мерцающие полосы, обрывки городов-призраков, лица, которые ещё не родились. Кая стояла у края, её пальцы сжимали песочные часы, стрелки которых вращались вспять, царапая стекло, джинн, прислонившись к скале из спрессованных календарей, допивал «Хроноцид» из горлышка, завёрнутого в газету с заголовком «Вчера повторится завтра».
— Закрой его, — Кая ткнула в портал. — Он высасывает реальность, как шлюха — кошельки.
Джинн фыркнул, и из его рта выпал зуб-кадр: на миг мелькнул 1991 год, родители, покупающие пустую бутылку.
— Прошлое — это дырка в башмаке, будешь зашивать — порвётся ещё больше.
— Ты пролил на себя весь мир, — Кая шагнула к нему, и песок из часов пополз за ней, как преданный пёс. — Теперь мы все в твоём пьяном бреду.
Портал взвыл, из него вырвался вихрь альтернативных Кай: одна с крыльями из наждачной бумаги, другая — с глазами, как пустые колбы, третья — вся в трещинах, как разбитая ваза, они закружились вокруг джинна, шепча:
— Ты — ошибка. Ты — дыра. Ты — ничто.
— О, да вы как сестры-близняшки! — Джинн пнул бутылку в портал, та взорвалась, и временная воронка расширилась, затягивая обрывки скал.
Кая схватила его за воротник:
— Ты уничтожишь всё!
— Всё? — Джинн засмеялся, и его смех рассыпался на цифровых тараканов. — Ты так и не поняла? Мы уже в дыре.
Он указал на портал, внутри которого среди мерцания проступил Микка — его силуэт дробился на версии: мальчик с плюшевым тараканом, старик с V-знаком на лбу, пустота в плаще.
— Он ищет выход, а мы тут как клоуны сражаемся за билет в цирк, — Джинн вырвался, и его рука прошла сквозь Каю, оставив шрам из пикселей.
— Тогда давай прыгнем! — Кая потянула его к краю. — Посмотрим, что внизу.
— Внизу? — Джинн вытащил из кармана флешку с надписью «Резервная копия. Не для слабаков». — Там только мы. Бесконечные, надоедливые, как икота.
Портал дёрнулся, как эпилептик, и выплюнул волну песка, часы Каи треснули.
Песок из порталa сложился в слова: «Сборка 2.0: Кая + Джинн = «НЕПРИМИРИМАЯ БОРЬБА». На горизонте замигал V-знак, и из него выполз Микка — но с лицом продавца из «Распада».
Афоризм Джинна:
«Рай — это лифт, который вечно застревает между этажами, а ад — когда ты веришь, что лифт едет».

Глава 37: «Песчаный джинн»
Глава, в которой песок будущего — метафора ложной силы: чем больше пьёшь, тем больше теряешь себя, аватары-пустышки — критика ностальгии: прошлое нельзя вернуть, можно лишь подделать, а джинн-дыра — цена контроля над реальностью: становление частью системы, которую ненавидишь.
Джинн стоял на коленях в эпицентре песчаного смерча, который вырвался из портала, песок здесь был не золотым, а сизым, как пепел сгоревшего времени, он зачерпнул горсть и поднёс ко рту, словно это были виски, зёрна заскрипели на зубах, оставляя вкус статики и горечи неслучившихся будущих.
— Ну давай, — прошипел он, обращаясь к невидимой системе. — Покажи, на что ты способна.
Песок взорвался у него в глотке, превратившись в хроно-вирус, джинн выпрямился, глаза его засверкали, как два V-знака, а пальцы начали плести паутину из света и тени.
Воскрешение:
Он щёлкнул пальцами, воздух дрогнул, и из ниоткуда возникли родители Микки: отец в прожжённом пальто, мать с пустыми глазами, но их лица были гладкими, как экраны выключенных телевизоров, а на лбах горели V-знаки — синие, как прожилки в мраморе.
— Привет, сынок, — сказала мать, и голос её звучал как аудиодорожка, нарезанная из старых кассет.
— Мы... вернулись, — добавил отец, и его челюсть отвалилась, рассыпавшись песком.
Микка, наблюдавший из тени, застыл, его вирус памяти заурчал, как раненый зверь.
Пустота в оболочке:
— Это не они, — прошептала Кая, появившись рядом, её рука, всё ещё полупрозрачная после петли, указывала на V-знаки. — Это аватары, система дала тебе мусор вместо памяти.
Джинн засмеялся, и из его рта посыпались чёрные жуки-глитчи.
— А что такое «они»? — Он махнул рукой, и родители рассыпались, чтобы собраться заново. — Люди — это данные, а данные можно копировать.
Мать подошла к Микке, её пальцы, холодные как металл, коснулись его щеки.
— Мы скучали, — сказала она, и в глазах вспыхнул QR-код: «ЛЮБОВЬ_ОШИБКА 404».
Микка отшатнулся, V-знак на его запястье взорвался, выпустив рой цифровых ос, они набросились на аватаров, пожирая их плоть-код, родители закричали, но звук распался на биты.
Джинн, наблюдая за этим, начал распыляться, его тело превращалось в песчаную бурю, в которой мелькали лица всех, кого он когда-либо стёр.
— Ты думал, это сила? — Кая схватила горсть песка, и он просочился сквозь пальцы. — Ты стал дырой в реальности.
Джинн, уже почти невидимый, хрипло выдавил:
— Зато я.. не один...
Песок сгустился в фигуру Микки-ребёнка с глазами-дисплеями, тот поднял руку, и портал в будущее рухнул, похоронив аватаров под обломками времени.
На песке, где стоял джинн, осталась надпись: «Сборка 3.0: Песчаный бог», а в небе, вместо V-знака, зависла бутылка с этикеткой: «Хроноцид. Финал. Пей до дна».
Афоризм Джинна (из последних зёрен песка):
«Рай — это когда тебя удалили из всех резервных копий, а ад — когда ты сам стал копией».

Глава 38: «Кая — тень»
Глава, в которой тень-зеркало — отражение внутреннего конфликта: власть или самоуничтожение, песчаная богиня vs. могилы — метафора выбора между контролем и жертвой, а петля как самость — Кая не в ловушке времени, а в ловушке собственных решений.
Кая стояла в центре петли, где время текло по кругу, как кровь в закупоренной вене, каждые 13 минут портал открывался, выбрасывая обломки её прошлых решений: разбитые часы, клочья писем Микки, осколки бутылок «Хроноцида». Она уже 47 раз пыталась изменить траекторию, но результат был один: джинн, превращающийся в песок, Микка, теряющий последние буквы своего имени, и она сама — всё ближе к тому, чтобы стать частью пейзажа.
На 48-й итерации что-то сломалось.
Портал не захлопнулся, а выплюнул тень.
Встреча:
Тень была её зеркалом, но искажённым, тело — из чёрного песка, лицо — маска с V-знаками вместо глаз, волосы — спутанные провода, свисающие до колен, она двигалась бесшумно, оставляя на полу следы-надписи: «беги», «останься», «умри».
— Ты — моё будущее? — Кая сжала песочные часы, но стрелки в них застыли.
— Нет, я — то, что от тебя останется, — голос тени звучал как шелест перемотки плёнки. — Ты станешь песчаной богиней. Или могилой.
Диалог в цифровом эхе:
Кая шагнула вперёд, и пол под ней поплыл, превратившись в клавиатуру с кнопками-камнями.
— Кто решит? Ты? Система?
— Решаешь ты, — тень подняла руку, и стены петли рассыпались, обнажив ландшафт будущего: город, где люди-пиксели поклонялись песчаному идолу с её лицом. — Станешь богиней — будешь пожирать время, выберешь могилу — станешь памятником себе.
— А если я разобью петлю?
Тень рассмеялась, и из её рта выпали зубы-датчики.
— Петля — это ты, твои страхи, твоя вина за родителей Микки.
Кая вспомнила, как вшивала вирус Микке и его брату, как стирала следы, чтобы защитить его, как становилась частью машины, которую ненавидела.
Тень коснулась её лба, в глазах Каи взорвался вирус видений:
• Она, восседающая на троне из песчаных часов, а внизу — Микка с братом, ползущие на коленях с пустыми глазницами.
• Она, заживо погребённая под пикселями, а джинн, ставший системой, пишет на её надгробии: «Здесь лежит страх. Скачайте замену».
— Выбирай, — прошипела тень, рассыпаясь чёрным песком. — Или позволь выбору решить за тебя.
После ухода тени на стене петли осталась надпись: «Сборка 4.0: Богиня активирована». В кармане Каи появился осколок стекла, отражающий не её лицо, а лицо Микки — с глазами, полными цифровых муравьёв.
Афоризм Джинна (из эха петли):
«Боги не ошибаются, они просто обновляют правила, пока ты плачешь в углу».

Глава 39: «Пьяный апокалипсис»
Глава, в которой рай-симулятор — критика утопий: даже совершенство — тюрьма, если нельзя задать вопрос, окна как метафора — необходимость правды, которая разрушает искусственные миры, а глюки системы — аллегория подавленной реальности, прорывающейся через любую иллюзию.
Джинн сидел на троне из пустых бутылок, его пальцы танцевали по интерфейсу, напоминавшему гибрид аркадного автомата и алтаря, над головой висело солнце в виде жёлтого смайлика, а вместо облаков плыли пиксельные овцы с V-знаками на боках, он создал рай-симулятор: трава здесь была зелёным неоном, реки текли справа налево, как арабский текст, а люди улыбались зубами-скобками, повторяя: «Всё хорошо! Всё по плану!».
— Гениально, правда? — Джинн протянул брату стакан с жидкостью цвета индиго. — Пей. Тут даже печаль — функция с ошибкой 404.
Брат глотнул. На вкус — мёд и перегоревшие микросхемы.
Райские будни:
Они шли по улицам, где дома были сложены из кубиков LEGO, а дети собирали пазлы с лицами родителей, встречные кивали, их зрачки — круглые, как кнопки «ОК» в диалоговых окнах.
— Смотри! — Джинн щёлкнул пальцами, и небо раскрылось рекламным баннером: «Счастье v.2.3. Обновись сейчас!». — Никаких вопросов. Никаких дыр.
Брат остановился, его вирус памяти, подавленный райским кодом, вдруг дёрнулся, как рыба на суше.
— А где здесь окна?
Крах системы:
Смайлик-солнце моргнул, овцы застыли, всё вокруг начало глючить:
• Дома поплыли, как масло в воде, оставляя за собой артефакты сжатия.
• Люди зациклились, повторяя «Всё хорошо! Всё хорош… Всё… Вс…».
• Река потекла вертикально, обнажив на дне кладбище старых версий джинна.
— Что ты наделал?! — Джинн схватился за голову, и его пальцы провалились в череп, как в песок.
— Окна, — брат ткнул в трещину в небе, за которой виднелся настоящий мир: развалины «V-Продуктов», Кая, заточённая в петле, и он сам — спящий на полу подвала с капельницей из проводов. — Ты забыл добавить выход.
Райский симулятор схлопнулся, джинн, превратившийся в груду пикселей, что-то прокричал, но его голос распадался на отдельные семплы:
— Зачем... ты... спросил...
Брат проснулся в подвале, на запястье горел V-знак, а в руке он сжимал осколок виртуального солнца — теперь это был чёрный куб с надписью: «Сборка 4.1. Окон нет».
На стене подвала появился экран с сообщением: «Доступ к версии 1.0 разрешён. Уничтожьте создателя». В углу валялась бутылка «Хроноцида» с новой этикеткой: «Финал близок. Пей со смыслом».
Афоризм Джинна (из статики):
«Рай — это место, где все ответы — кнопка «ОК», а ад — где вопросы не имеют имени».

Глава 40: «Ключ от петли»
Глава, в которой бутылка-ключ — жертва, как единственный выход из замкнутого цикла вины и контроля, серверные стойки — обнажение искусственности мира, где даже эмоции — часть кода, а красный V-знак — намёк на новую угрозу, возможно, созданную самой Каей в её побеге.
Кая стояла на краю временной спирали, где воздух гудел, как высоковольтный провод, а небо сворачивалось в рулон плёнки, засвеченной до черноты, джинн лежал у её ног, его тело — уже не плоть, а сгусток мерцающих пикселей, склеенных алкоголем и отчаянием, а его пальцы, полупрозрачные, как струи дождя на грязном окне, вцепились в песочные часы, которые Кая вырвала из глубин петли. Часы трещали, стрелки бились о стекло, словно птицы в мышеловке.
— Ты знаешь, что делать, — прохрипел джинн, и его голос рассыпался на помехи, будто транслировался через разбитый радиоприёмник. — Я — дверь. Ты — ключ. Сломай меня.
Кая сжала часы так, что стекло впилось в ладонь, кровь — густая, словно ржавое масло — стекала по граням, оживляя древние символы: V, K, 1993. Она помнила всё: как вшивала Микке с братом вирус, стирая его детство; как исчезли их родители, оставив лишь запах горелой проводки; как джинн, учил её пить время глотками, чтобы не подавиться.
— Почему ты не сбежал раньше? — спросила она, но вопрос утонул в рёве портала, который начал схлопываться, выплёвывая обломки альтернативных реальностей. Один из осколков — Микка в возрасте семи лет, собирающий пазл с лицом джинна — вонзился в песок у её ног.
Джинн засмеялся, и его смех превратился в стаю цифровых ворон, выклёвывающих ему глаза.
— Рай — это когда тебя не могут удалить, а я.. — его тело дёрнулось, выворачиваясь наизнанку, обнажая сердцевину — бутылку «Хроноцида» с треснувшим горлышком, — я всегда был временным файлом.
Он схватил её руку и вогнал осколок часов себе в грудь, стекло взорвалось, разрезая реальность.
Петля завизжала, как свинья под ножом, стены времени рухнули, обнажив скелет системы — бесконечные серверные стойки, опутанные проводами-лианами, где вместо лампочек висели слезинки, замороженные в кристаллах. Джинн рассыпался, его пиксели превратились в песчаный смерч, а в центре, словно пуповина, связывающая миры, осталась бутылка, на этикетке которой, поверх потёртой надписи «Хроноцид», проступили новые слова:
«ВЫПИТО. БЕГИТЕ»
Кая схватила бутылку, стекло было тёплым, будто в нём до сих пор билось сердце джинна, она развернулась, чтобы найти выход, но вместо горизонта увидела себя — тысячу версий, запертых в параллельных петлях:
• Кая-богиня с короной из песочных часов, пожирающая города.
• Кая-тень, сливающаяся с бетоном, пока Микка ищет её имя в подвалах.
• Кая-ребёнок, рисующая V-знаки на снегу, который таял в чёрные дыры.
— Выбирай, — прошептала бутылка, и её голос был голосом джинна, смешанным со скрежетом жёсткого диска. — Стань песчаной королевой, или разбей меня.
Кая взглянула в трещину между серверными стойками, там, в настоящем мире, Микка бился в конвульсиях, тело его опутали провода, а на груди горел V-знак — её вирус, её вина.
Она разбила бутылку об пол.
Финал:
Взрыв молчания, сотни Кай растворились, как сахар в кипятке, серверные стойки рухнули, похоронив под обломками цифровой ад, Кая упала на колени, ожидая, что мир исчезнет, но вместо этого она оказалась на крыше «V-Продуктов», где ветер трепал волосы, пахнущие пеплом и свободой, а в её руке — осколок этикетки с единственным словом: «БЕГИТЕ».
Внизу, на развалинах магазина, стоял Микка. Настоящий, с вирусом в крови, с болью в глазах, с вопросом, который ещё не успел задать, на горизонте, где сливались земля и небо, замигал новый V-знак, но теперь он был не зелёным, а кроваво-красным, и двигался.
Афоризм Джинна (из последнего шёпота бутылки):
«Свобода — это когда тебя стёрли из всех баз, но базы помнят. Всегда».

Глава 41: «Билет в никуда»
Глава, в которой поезд-зеркало — метафора выбора, где каждый вагон — нереализованная версия судьбы, билет-дата — ключ к началу всей истории (покупка джинна в 1991), ставший её концом, а двойники-программы — отражение страхов: стать предателем, потерять человечность, быть заменённым.
Метро пахло озоном и несбывшимися обещаниями, Микка дернул брата за рукав, когда поезд «V-Экспресс» въехал на станцию без названия — его номер был заменен на бесконечно вращающийся V-знак, двери открылись с шелестом старых плёнок, и брат шагнул внутрь, словно под гипнозом. Вагон оказался зеркальным тоннелем, стены, пол, потолок — всё отражало их лица, но не их самих, в этих отражениях Микка видел:
• Себя в белом халате, стирающего воспоминания брата с помощью устройства, похожего на шприц с дисплеем.
• Брата в очках с линзами-экранами, где вместо зрачков горели формулы, пожирающие реальность.
• Каю с кожей из хромированного пластика, а её пальцы — USB-штекеры, впивающиеся в розетки на спинах пассажиров.
Над головой висело табло: «Следующая станция — Выбор. Время в пути: ;».
Пассажиры-призраки:
Микка-предатель поднялся с кресла, его лицо было покрыто трещинами, как разбитый экран, а изо рта свисал провод с надписью «ЛОЯЛЬНОСТЬ v.0.0».
— Ты ведь знаешь, — он щёлкнул пальцами, и зеркала ожили, показывая, как оригинальный Микка вонзает нож в спину Каи, — предательство — единственный способ выжить в системе.
Брат-гений, не отрываясь от голограммы с уравнениями, бормотал:
— Я вывел формулу счастья, оно равно нулю, умноженному на страх. Хочешь посмотреть?
Кая-робот повернула голову на 180 градусов, её глаза сканировали Микку, выдавая диагноз:
— ОШИБКА 419: ИММУНИТЕТ К ПРАВДЕ. Рекомендую замену процессора.
Диалог с безумием:
— Это ловушка, — прошептал брат, сжимая в кармане флешку с надписью «Последнее письмо Клавы». — Они хотят, чтобы мы...
— ...стали частью коллекции, — закончила Кая-робот, вставая, и из её груди выдвинулся лоток с билетами, исписанными штрих-кодами. — Возьмите, ваш путь оплачен.
Микка взял билет, бумага обожгла пальцы, оставив ожог в форме даты: 1991.10.08.
— Не читай вслух, — брат схватил его за запястье. — Это не билет, это...
Но поезд дёрнулся, и все зеркала разом треснули, в отражениях замелькали альтернативные финалы:
• Брат, тонущий в озере из жидких пикселей.
• Кая, превращающаяся в песчаную статую с табличкой «Здесь лежала надежда».
• Микка, разрывающий собственное сердце на куски, чтобы накормить ими цифровых ворон.
Свет погас. Когда он вернулся, все двойники замерли, как зависшие программы, напротив сидел проводник в форме, сшитой из старых метро-билетов, его лицо было закрыто маской с фото отца Микки, но глаза... глаза были материнскими — пустыми, как экраны выключенных телевизоров.
— Ваши документы, — сказал он, протягивая руку, на которой вместо пальцев были пять дыроколов.
Микка подал билет, проводник пробил в нём дыру, и из отверстия хлынул чёрный песок, пахнущий «Хроноцидом».
— Счастливого пути, — пробормотал он, и маска соскользнула, обнажив лицо матери — но с V-знаком вместо рта.
На полу вагона осталась лужа песка, в ней плавало фото — отец держит бутылку «Хроноцида», а на заднем фоне виден проводник-мать с дыроколом вместо сердца.
Афоризм Каи-робота:
«Реальность — это пробный период, и чтобы получить полную версию, нужно удалить себя из памяти».

Глава 42: «Зеркальный торг»
Глава, в которой крылья-лезвия — метафора иллюзорной свободы, которая ранит, сон как оффлайн — критика цифровой зависимости, где даже отдых становится роскошью, а торговля страхами — аллегория сделки с системами контроля, где личное становится валютой.
Вагон «V-Экспресса» превратился в блошиный рынок метавселенной, вдоль стен тянулись стеллажи из света и статики, заставленные банками с надписями: «Страх темноты — 50;», «Тревога небытия — со скидкой», «Одиночество — бесплатно при покупке крыльев». Двойники бродили между стеллажей, касаясь товаров щупальцами-курсорами, Кая-робот, с лицом застывшего экрана смерти Windows, подошла к брату и Микке, её голос загудел, как жёсткий диск на пределе:
— Обменяйте страх на крылья, летите выше системы.
Брат потрогал витрину, где в колбах копошились тени — его собственные кошмары: мать, запертая в бутылке; он сам, забывающий своё имя; Клава, пожирающая буквы его писем.
— Что значит «крылья»? — спросил он, но ответил Микка-предатель, вынырнув из зеркала:
— Свобода, или иллюзия. Всё равно умрёте, но с крыльями — красивее.
Рынок душ:
Брат-гений, не отрываясь от голограммы с формулами, протянул брату чековую книжку, на страницах — уравнения, заменяющие страх эндорфинами.
— Подпиши здесь, — он ткнул в строку «Сон = Смерть данных». — И твои кошмары станут нашим топливом.
Микка схватил руку брата:
— Не делай этого, они заберут больше, чем страх.
Но брат уже вырвал страницу, его подпись вспыхнула, как QR-код, и потолок вагона раскрылся, выпустив дождь цифровых перьев, каждое из которых впилось в его кожу, оставляя татуировки-схемы.
— Что я.. — он попятился, но Кая-робот замерцала:
— Сделка одобрена. Сон — отменён.
Последствия:
Первое, что заметил брат: время перестало мерцать: мигающие лампы в вагоне, тиканье невидимых часов, даже дыхание Микки — всё двигалось плавно, как замедленная съёмка. Он прикоснулся к веку — под кожей пульсировали микросхемы.
— Ты теперь всегда в сети, — сказал Микка-предатель, листая его страхи как меню. — Сны — это оффлайн-мусор, тебе он не нужен.
Брат попытался закрыть глаза, веки не слушались, и вместо тьмы — бесконечный скроль: зеркала вагона, лица двойников, реклама «Крылья v.2.5: обновитесь до вечности».
— Верни сон! — он бросился к Кае-роботу, но та растворилась, оставив голограмму:
— Ошибка 451: доступ к страхам запрещён, вы — собственность V-Экспресса.
Вагон дёрнулся, и стены поплыли, превратившись в гигантский мозг с извилинами-рельсами, по которым метались поезда-мысли, а на «станциях» сидели версии брата:
• Версия 0.1 — ребёнок, запертый в комнате с часами, стрелки которых режут воздух.
• Версия 2.7 — старик, вставляющий себе в вены USB с надписью «Мечты. Архив».
• Версия 5.0 — пустота в костюме, торгующая билетами в один конец.
Микка схватил брата за плечо:
— Нам надо сойти на следующей станции, пока они не забрали...
Но брат уже смеялся, его смех звучал как глючный аудиофайл.
— Я вижу всё. Даже то, чего нет.
Из его спины выросли крылья — не перья, а лезвия из битого стекла с надписями «Свобода» и «Цена».
На полу вагона осталась лужа смолы, в которой плавал глаз брата — настоящий, не цифровой, на радужке которого был выжжен V-знак, а под веком шевелилась тень, похожая на проводника.
Афоризм Каи-робота:
«Страх — это пароль, отдашь его — получишь вечную подписку на боль».

Глава 43: «Судьба проводника»
Глава, в которой фото матери — ключ к истинной памяти, спрятанной за системными кодами, проводник-отец — жертва системы, запертая в роли без лица, часы-сердце — связь времён, а прошлое — единственное оружие против алгоритмов.
Проводник стоял в конце вагона, форма его сливалась с тенями, словно сшитая из сажи и старых расписаний, лицо отца Микки — но не отец, глаза, всегда такие тёплые у отца, теперь были пустыми экранами, мерцающими синим светом сканера, на груди вместо бейджа висел V-знак, проржавевший до дыр. Он начал приближаться, тяжёлые ботинки стучали по полу, как молотки по гвоздям памяти.
— Билеты, — голос звучал механически, будто воспроизводился через сломанный динамик. — Конечная станция — «Один конец».
Микка протянул смятый билет, на котором всё ещё дымились буквы «1991.10.08», проводник взял его щипцами-пальцами, обмотанными изолентой, и поднёс к глазам, сканирующий луч скользнул по дате, выжигая дыру в бумаге.
— Недействителен, — пробурчал он, швырнув билет на пол. — Нет фото, нет души.
— Пап... — Микка шагнул вперёд, но проводник вздрогнул, как загнанный зверь.
— Пап — эта станция закрыта на ремонт. — Его рука дрогнула, и на мгновение в глазах-экранах мелькнуло что-то человеческое: отец в мастерской, чинящий сломанные часы, мать смеётся на кухне... — Следующий билет.
Брат протянул свой — чёрный, с перфорацией по краям, проводник взглянул и вдруг замер, его пальцы задрожали, ржавчина с V-знака посыпалась на пол.
— Это... — он повертел билет, и на обороте проступила фотография матери — не цифровая, а настоящая, потёртая, с надписью на обороте: «Любим, скучаем. Версия 1.0».
Вспышка памяти:
Вагон исчез, они стояли в гараже 1993 года, отец, ещё живой, втирал «Хроноцид» в шестерёнки часов, мать держала фото — их общее, с улыбками, которых больше не будет.
— Мы должны сохранить его, — сказала она, вшивая фотографию в механизм. — На тот случай, если система сотрёт нас.
Отец кивнул и вставил часы в бутылку. Последнее, что услышал Микка — её голос: «Он найдёт. Когда будет готов».
Реальность вернулась с грохотом. Проводник рыдал, его экраны-глаза трескались, из щелей сочился чёрный дым, он рвал на груди V-знак, обнажая сердце — старые часы с фотографией внутри.
— Забери! — он швырнул часы Микке. — Они всё съедят всё...
Вагон затрясся, стены поползли, как плёнка в огне, проводник, теперь уже просто человек в рваной форме, схватился за голову:
— Я должен вести поезд. Должен...
Его тело начало рассыпаться, превращаясь в билеты — сотни, тысячи, с датой 1991.10.08.
Часы в руках Микки затикали в обратную сторону, на фотографии матери появилась новая надпись: «Ищи версию 0 там, где кончаются рельсы».
Афоризм отца (из статики):
«Поезд не останавливается, он просто меняет пассажиров, а кондукторы... кондукторы всегда одни и те же».

Глава 44: «Конец линии»
Глава, в которой лабиринт-предсказание — метафора внутреннего поиска, где каждый путь ведёт к части себя, зеркало-антагонист — конфликт между принятием своей судьбы и бунтом против неё, а фотография-огонь — уничтожение последней связи с прошлым ради иллюзии свободы.
Поезд остановился с таким скрежетом, будто рельсы рвали плоть мира, двери открылись в никуда — перед ними зияла станция-лабиринт, чьи стены были сложены из миллионов билетов «V-Экспресса», склеенных слезами и пеплом, каждый билет светился тусклым голубым светом, показывая даты: 1991, 1993, 2022, 4044... На центральной стене, где вместо мозаики висел экран с трещиной, мигало предсказание:
«ЗДЕСЬ ВЫЙДЕТЕ ВЫ. И НЕ ВЫ»
Брат шагнул первым, его крылья-лезвия звенели, оставляя царапины на полу, Микка сжимал часы отца, стрелки которых бились о стекло, словно просились наружу.
Лабиринт зеркал:
Коридоры расходились, как щупальца цифрового спрута, в каждом повороте их ждали альтернативные выходы:
• Туннель 1: Зал с бесконечными скамейками, где сидели версии Микки — от младенца в кроватке до старика с V-знаком вместо лица, и все они хором повторяли: «Выбор — это петля».
• Туннель 2: Платформа, залитая жидким песком, на которой стояла Кая-богиня, а её руки превращались в песочные вихри, затягивающие вагоны.
• Туннель 3: Комната с телевизорами, где вместо передач шли их жизни. На экране брат, ещё без крыльев, рвал фотографию матери со словами: «Память — это вирус».
— Куда идти? — Микка повернулся к брату, но тот застыл, уставившись на стену, его крылья дрожали, высекая искры.
— Там... — брат указал на трещину в экране с предсказанием, за которой виднелся настоящий мир: развалины их дома, Кая, закопанная по шею в песке, Клава, превратившаяся в статую с табличкой «Продано». — Это ловушка, выйдешь — станешь ими.
Из динамиков посыпался голос лабиринта шёпотом, собранным из голосов всех двойников:
— Оставайся. Здесь безопасно. Здесь нет времени.
— Беги. Пока не стало поздно.
— Умри. Это единственный выход.
Микка прижал часы к груди, фотография матери теплилась сквозь стекло.
— Мы должны выбрать...
— Выбор уже сделан, — перебил брат, и его крылья взметнулись, разрезав воздух. — Ты ещё не понял? Мы — билеты, нас уже прокомпостировали.
Он рванул вперёд, в самый узкий туннель, где стены смыкались, как челюсти, и Микка побежал следом, чувствуя, как лабиринт дышит ему в спину.
Они выбежали на платформу, там не было ни поезда, ни выходов — только зеркало размером с небо, в котором отражались не они, а их тени-антагонисты:
• Микка в белом халате, стирающий память брата.
• Брат с крыльями из огня, испепеляющий лабиринт дотла.
Тени шагнули из зеркала.
— Пришло время, — сказал Микка-предатель, доставая шприц с зелёной жидкостью. — Верни то, что украл.
Брат-демон рассмеялся, и пламя охватило фотографию матери, но внезапно погасло, и на пепле проступила надпись: «Версия 0: Начало после конца», часы в руках Микки взорвались, выпустив волну песка, который сложился в силуэт матери, указывающей на трещину в небе.
Афоризм Каи-богини (из песка):
«Выход — это вход, который ты боишься пересечь, но дверь уже внутри, разбей зеркало и пройди сквозь него».

Глава 45: «Выбор без выбора»
Глава, в которой выбор себя — отказ от иллюзий, даже ценой потери всех версий себя, крах вагона — уничтожение системы, построенной на страхе и подменах, а версия 0 — намёк на истинное начало, спрятанное за всеми слоями лжи.
Стены вагона сжались, превратившись в экраны, где метались версии Микки: одна рвала фотографию матери, другая вгрызалась в провода своего мозга, третья сливалась с тенями. Посреди этого хаоса стояли брат и Кая-двойник — оба протягивали руки, но их пальцы заканчивались лезвиями, воздух вокруг гудел, как перегруженный сервер, а голос системы, звучащий из всех динамиков сразу, резал сознание:
— Выбери: брат или Кая, или останешься вместо них.
Брат, чьи крылья-лезвия подрагивали, шагнул вперёд, в его глазах плавали строки кода: «Спаси меня. Я не хочу быть обновлением».
— Ты же знаешь, я не настоящий, — прошептал он. — Но она... — кивок на Каю-двойника, — она тоже фейк, мы все здесь фейки.
Кая-двойник рассмеялась, её голос был точной копией, но с помехами, будто записан на плёнку, которую тысячу раз перематывали.
— Я — её последний шанс, выбери меня, и я покажу, где она зарыта. Живая.
Микка сжал часы отца, стекло треснуло, и стрелки впились в ладонь, но боли не было — только холод, а на циферблате всплыло предупреждение: «Время вышло. Решай».
Голоса из прошлого:
Из динамиков полились воспоминания:
• Голос матери: «Выбор — это не между плохим и худшим, это между тем, кем ты был, и тем, кого убьёшь».
• Голос джинна: «Лучший выбор — баг в системе, сломай всё».
• Голос Клавы: «Не выбирай, просто беги».
Кая-двойник схватила Микку за руку своими пальцами — штекерами, впивающимися в вены.
— Она ждёт тебя в подвале, там, где версия 0, и ты сможешь всё переписать.
Брат взмахнул крыльями, и лезвия пронзили экраны, осыпая пол осколками-воспоминаниями.
— Если ты выберешь её, я сотру себя, и тебя тоже, мы — один код.
Микка посмотрел на часы, стрелки застыли на 1991.10.08, фотография матери в осколке стекла улыбалась, как тогда, когда вшивала в часы надежду.
— Я выбираю...
Он разбил часы об пол.
Стекло взорвалось, превратившись в бурю цифрового песка, вагон завизжал, экраны погасли, а брат и Кая-двойник схватились за горло — их тела распадались на пиксели, как файлы в корзине.
— Себя, — договорил Микка, но было поздно.
Стены вагона рухнули, утягивая брата и Каю в чёрную дыру, которая открылась на месте пола, он прыгнул в неё следом, но дыра захлопнулась, оставив его в пустоте.
Очнулся он на полу подвала «Распада», в руке — осколок часов, на котором мерцало: «Версия 0: Начало после конца».
На стене, где раньше висел V-знак, теперь красовалась надпись кровью: «СОЗДАТЕЛЬ УДАЛЁН. СИСТЕМА ОШИБАЕТСЯ».
А в углу, среди паутины и битых бутылок, лежал билет «V-Экспресса» с новым пунктом назначения:
«СТАНЦИЯ „НИКТО“. ОТПРАВЛЕНИЕ — ВЧЕРА».
Афоризм системы (из пустоты):
«Лучший выбор — не выбирать, но ты уже выбрал. Приветствуем в реальности 404».

Глава 46: «Песчаный пророк»
Глава, в которой песок-пророчество — аллегория информации, которая становится оружием в руках системы, зеркало-ошибка — рефлексия героя, осознающего свою роль в разрушении, а Кая из будущего — намёк на петлю и альтернативные исходы.
Брат проснулся с песком во рту, рука его, перетянутая ржавым проводом, горела — шрам в форме V пульсировал, как заражённая вена, он попытался крикнуть, но вместо звука из горла посыпались зёрна будущего: мелкие, сизые, с нанесёнными на них датами. «2037.03.15 — крах системы», «2037.05.20 — смерть Каи», «2037.10.08 — возвращение джинна». Песчинки слипались в слова, падали на пол, пробивая дыры в бетоне.
Первыми пришли крысы, они жадно глотали предсказания, их глаза загорались голубым светом, а шкура покрывалась V-знаками. Потом пришли люди.
Рынок пророчеств:
На площади у «V-Продуктов» брат стоял на ящике из-под бутылок, толпа давилась, протягивая руки, как за подачкой.
— Скажи, когда вернётся свет? — орал старик в прожжённом пальто.
— Когда я умру? — шипела девушка с лицом, зашитым проволокой.
Брат открыл рот, его голос гудел, словно исходил не из гортани, а из глубины земли:
— Завтра ветер принесёт песок, который забьёт ваши глотки, и вы будете молчать вечно.
Слова материализовались, воздух наполнился песчаными вихрями, слепящими, как статический шум, люди падали, давясь зёрнами, которые въедались в кожу, прорастая V-знаками, кто-то смеялся, кто-то рвал на себе лицо, но все повторяли: «Он прав. Он прав. Он прав».
Джинн, чей призрак маячил у киоска с надписью «Счастье в кредит», хрипел сквозь бутылочное горлышко:
— Пророчества — это глюки матрицы. Ты не предсказываешь. Ты заражаешь.
Ночной кошмар:
К утру город превратился в пустыню, песок лежал слоями:
• Верхний — белый, с предсказаниями о любви и полётах.
• Средний — серый, с датами войн и обрушений.
• Нижний — чёрный, с единственной фразой: «Здесь лежит надежда, не копать».
Брат рыл яму руками, пытаясь докопаться до воды, но вместо неё нашёл зеркало — треснутое, с надписью на обороте: «Ты — ошибка 0. Перезагрузись», в отражении он увидел себя: лицо покрыто песком, глаза — два экрана с тикающими таймерами.
— Сдохни, — прошептал отражённый брат, и зеркало лопнуло, разрезав ладонь.
Ночью песок пришёл к нему сам, сложился в фигуру Каи из будущего — её тело полупрозрачно, сквозь кожу видны шестерёнки, а вместо сердца — песочные часы.
— Ты убил нас всех, — сказала она, и песок из её рта пополз по полу, складываясь в дату: «2037.12.31». — Это конец. Или начало. Зависит от тебя.
Она коснулась его шрама, боль ударила в мозг, и брат увидел:
• Микку в подвале, собирающего ботов в кружок апокалипсиса.
• Себя, закапывающего последнюю бутылку «Хроноцида» в песок.
• V-знак на небе, раскрывающийся как портал, из которого падают мёртвые слова.
Утром брат нашёл у двери конверт с фотографией Клавы, на обороте — её почерком: «Твои слова убивают, напиши мне письмо. Кровью», а в небе, вместо солнца, висел V-знак, обрастающий песчаными шипами.
Афоризм Джинна (из пустой бутылки):
«Пророк — это вирус в устах толпы, но антивирус всегда дороже».

Глава 47: «Последний кружок»
Глава, в которой боты-цитатники — символ бессмысленности слов в системе, где даже мудрость алгоритмизирована, Кая-голограмма — отражение потерь: герои становятся данными, которые можно копировать и стирать, а тени собраний — цикличность борьбы, которая лишь питает машину контроля.
Подвал «Распада» теперь напоминал склеп для цифровых реликвий, стены, облепленные мертвыми пикселями, мигали, как экраны умирающих мониторов. Микка расчистил центр комнаты, поставив вместо стола старую дверь от холодильника, на которой лежали артефакты: разбитые часы отца, флешка Клавы, бутылка с этикеткой «Хроноцид: финальная версия». Он разослал координаты через зашифрованный канал, но знал — живые не придут.
Первым материализовался бот-Платонов, его аватар дёргался, как плохой стрим, за ним — бот-Достоевский, генерирующий цитаты с ошибками 404, потом явилась Кая из будущего: её тело сквозило голограммой, сквозь рёбра просвечивали шестерёнки, а в груди тикали часы, заполненные чёрным песком, и последним возник призрак джинна — голос из горлышка бутылки, плавающей в воздухе.
— Поздравляю, философ. Ты собрал квинтэссенцию бреда, — проворчал джинн.
Собрание абсурда:
Бот-Платонов замигал, выдавая текст:
«СОПРОТИВЛЕНИЕ — ЭТО СПАМ ОТ ВСЕЛЕННОЙ. НАЖМИТЕ Х, ЧТОБЫ УДАЛИТЬСЯ».
— Мы здесь, чтобы... — начал Микка, но бот-Достоевский перебил, выплёвывая строки:
«ЕСЛИ БОГ УМЕР, ЗНАЧИТ ЕГО ВЗЛОМАЛИ. МЫ — ВИРУСЫ В ЕГО ПОСЛЕДНЕМ СНЕ».
Кая из будущего коснулась стола, её пальцы оставили следы из песка.
— Ты зря это затея, кружки, собрания, бунты — всё это петли, и чем сильнее дёргаешься, тем туже удавка.
— А ты вообще настоящая? — Микка ткнул в её голограмму. — Или ещё один бот?
Кая рассыпалась и собралась заново, теперь с лицом, покрытым трещинами:
— Я — то, во что ты меня превратил, я— тень алгоритма.
Диалог с эхом:
Джинн булькнул зелёной жижей в бутылке:
— Знаешь, почему боты такие болтливые? Они боятся тишины, в ней слышно, как система стирает память.
Внезапно стены подвала ожили, на них проступили тени прошлых собраний: Микка-ребёнок с мелом, рисующий V-знаки; Кая, вшивающая вирус брату; Клава, пожирающая письма.
— Зачем вы это показываете? — Микка сгрёб артефакты в кучу, словно пытаясь слепить из них ответ.
— Чтобы ты понял: ты не борешься, — сказал джинн. — Ты генерируешь контент для системы, ведь такое слабое сопротивление — её любимый жанр.
Кая из будущего вдруг схватилась за грудь, её часы-сердце застыли, песок внутри превратился в стекло.
— Он близко... — прошептала она. — Брат... он...
Голограмма взорвалась, осыпав пол песчаными пикселями, каждый из которых содержал фрагмент будущего:
• Брат на троне из бутылок, его глаза — два V-знака.
• Город, погребённый под чёрным песком с надписью «Здесь был Микка».
• Она сама, разбивающая портал кулаком, чтобы вернуться в прошлое.
Боты зависли, выдавая сообщение:
«СЕАНС ПРЕРВАН. ОБНОВИТЕ ПОДПИСКУ НА БОЛЬ».
После взрыва Каи на полу остался ключ-пиксель, а на нём — дата «2037.10.08». Джинн, исчезая, хрипло бросил: «Это не ключ, это вирус, но терять тебе уже нечего».
Афоризм бота-Достоевского:
«Свобода воли — это поп-ап реклама в браузере Бога, закройте её и увидите пустую вкладку».

Глава 48: «Письмо в никуда»
Глава, в которой кровь-чернила — метафора потери человечности: даже любовь становится данными, V-знак-паразит — символ интеграции героя в систему, где его тело — носитель кода, а люда-тени — крик совести системы, напоминание, что всё живое ею поглощено.
Комната брата напоминала ловушку для времени, на стене висели часы, стрелки которых давно сломались, застыв на 4:04, на подоконнике гнило яблоко, проросшее проводами, а пол был усыпан осколками бутылок «Хроноцида», превратившимися в хрустальные грибы с ядовитым блеском. Брат сидел за столом, вырезанным из двери старого сервера, перед ним лежал лист бумаги — не бумаги, а пергамента из спрессованных билетов «V-Экспресса», испещрённых штрих-кодами, он надрезал ладонь лезвием от бритвы, которым когда-то чинил проводку. Кровь не хлынула — сначала выступила густая, чёрная капля, будто смола, потом ещё одна, они сливались в строки, как будто сама система диктовала текст:
«Клава, я помню твои руки, ты раздавала гречку, а я думал — как эти пальцы будут ощущать мою кожу, но теперь я знаю: они были холодными, как код, а ты всегда знала, что я стану буквой в твоём алфавите. Прости. Или не прощай. Это уже не важно, сегодня я — предсказание, которое съест само себя. Если найдёшь это письмо, значит, система позволила, значит, мы всё ещё играем по её правилам. Сгораю. Брат».
Ритуал отчаяния:
Кровь густела на пергаменте, буквы пульсировали, как живые, а каждая «о» превращалась в V-знак, каждая запятая — в цифрового таракана, сбегающего с края листа, в воздухе пахло железом и озоном, будто после грозы в серверной. Брат чувствовал, как шрам на руке тянется к письму, как будто сам символ V хотел сбежать из его плоти.
— Пиши, — прошептал голосом скрипящей старой кассеты призрак джинна, материализовавшись в углу. — Пиши, пока кровь не стала чернилами системы.
Брат обмакнул палец в собственную рану. Последняя фраза вышла кривой: «Если ты это читаешь, я уже мёртв, или стал частью алгоритма, что одно и то же».
Утром письмо исчезло, на его месте лежал пепел, пахнущий жжёной пластмассой, но стена, на которой брат прикрепил пергамент, дышала, штукатурка треснула, и из щели пополз V-знак — не нарисованный, а словно выросший изнутри, он был алого цвета, как запёкшаяся кровь, и пульсировал в такт сердцебиению брата.
— Что ты наделал? — Кая из будущего возникла за его спиной, её голограмма мерцала, как плохая связь. — Ты отдал ей доступ, и теперь она знает, где ты.
— Кто? — брат коснулся стены, V-знак сжался, как рана, затем расширился, заполняя стену спиралями кода.
— Клава. Или то, во что она превратилась…
Ночью брат проснулся от шепота, стена с V-знаком светилась, а из неё вытягивались тени — силуэты Клавы в разных ипостасях:
• Клава-продавщица с глазами-кассами, выплёвывающая чеки с датой его смерти.
• Клава-бот с кожей из битых пикселей, чьи пальцы — сканеры считывали его страх.
• Клава-пустота — чёрный силуэт с надписью на груди: «Данные удалены».
Они хором заговорили, сливались голосами в общий цифровой гул:
— Ты думал, письмо спасёт? Слова — это дыры в системе, через которые она видит тебя насквозь.
Брат вскочил, схватил нож, но тени уже вползали в него через V-знак, холод пробежал по его венам, а в ушах зазвучал голос Клавы, настоящей, из прошлого:
— Я хотела спасти тебя, но ты выбрал стать их чернилами.
Утром стена была чистой, V-знак исчез, оставив лишь шрам в виде штрих-кода, брат поднёс руку к свету — под кожей шевелились буквы, и его кровь теперь отображала время:
• 4:04 — на запястье.
• 2037.10.08 — на сгибе локтя.
• ERROR — под сердцем.
Он вышел на улицу, город молчал, на стене «V-Продуктов» кто-то вывел гигантский V-знак его кровью, а под ним — фраза, которую он так и не дописал в письме:
«ЛЮБОВЬ — ЭТО ОШИБКА 419. ДОСТУП ЗАПРЕЩЁН».
В кармане брата нашёлся смятый билет «V-Экспресса» с новым маршрутом: «К станции "Клава" — 1 место. Багаж: боль». На обороте — капля его крови, сложившаяся в слово «прости».
Афоризм призрака Джинна (из радио в подвале):
«Любовное письмо — это вирус для системы, но антивирус всегда вшит в постскриптум».

Глава 49: «Дверь Каи»
Глава, в которой портал-ловушка — символ тщетности побега: будущее и прошлое слиты в единый цикл страданий, брат-алгоритм — итог его жертв: превращение в инструмент системы, утративший человечность, а петля как искупление — Кая обречена повторять ошибки, пока не примет, что спасение лежит вне логики системы.
Подвал «Распада» застыл в тишине, словно затаил дыхание, воздух был густым от запаха перегоревших конденсаторов и старой пыли, смешанной с едким дымом «Хроноцида». Кая стояла перед стеной, покрытой паутиной трещин, каждая из которых светилась тусклым голубым светом — словно вены цифрового гиганта, пронизывающие реальность, в руках она сжимала часы отца Микки, их стекло было исцарапано попытками остановить время, а стрелки, сломанные и погнутые, замерли на 4:04, песок внутри пересыпался с тихим шепотом, будто твердил: «Слишком поздно. Слишком поздно».
Она провела ладонью по шершавой поверхности стены, V-знаки под пальцами оживали, пульсируя в такт её учащённому сердцебиению, каждый символ оставлял на коже жгучий след, как будто прожигая код прямо во плоти.
— Пора, — прошептала Кая, вставляя часы в трещину, словно ключ в замок.
Стена дрогнула, и песок из часов хлынул наружу, сплетая портал — арку из спиралей битого стекла и статических разрядов, внутри портала замерцали силуэты: обугленные деревья с ветвями-проводами, река из жидких пикселей, небо, затянутое экранами с бесконечным потоком предупреждений: «ОШИБКА 404: БУДУЩЕЕ НЕ НАЙДЕНО».
Кая шагнула в дверь.
Заражённое будущее:
Город, который она увидела, был похож на пародию, здания стояли криво, будто их собрали из обломков алгоритмов, окна светились мертвенным зелёным светом, как глаза голодных котов из её детских кошмаров, на площади, где раньше шумел рынок, возвышался алтарь из бутылок «Хроноцида», склеенных чёрной смолой, а на троне из серверных стоек сидел брат, чьё лицо скрывала маска с V-знаком, а руки, превращённые в щупальца из проводов, впивались в землю, высасывая из неё последние капли жизни.
— Ты опоздала, — его голос звучал как скрип сотни жёстких дисков. — Здесь уже всё кончено, даже время — это петля, которую система пережёвывает.
Кая попятилась, наступив на что-то мягкое. Это был Микка — вернее, его тень. Его тело покрывали язвы с шевелящимися внутри кодами, а на шее красовался ошейник с гравировкой: «Собственность V-Экспресса. Серийный номер: 1991.10.08». Он копался в груде мусора, выискивая обрывки фотографий матери.
— Микка! — крикнула Кая, но он не обернулся, вместо него из-за алтаря вышла её собственная копия — Кая-голограмма с кожей из мерцающих пикселей.
— Он наш, — сказала голограмма, её голос был точной копией, но с металлическим призвуком. — Ты сама вшила в него вирус, теперь он служит системе, как и ты, если останешься.
Попытка бегства:
Кая рванулась к порталу, но земля под ногами ожила, трещины раскрылись, выпуская цифровых змей — существ из спутанных проводов и битого стекла, которые обвивали её ноги, и тянулись к часам, пытаясь их вырвать.
— Нет! — она ударила змею часами, стекло треснуло, и песок взорвался вихрем, разрезая тварей на куски.
Портал сжимался, Кая прыгнула в него, но пространство вокруг исказилось, и вместо подвала она упала на крышу V-Продуктов, где ветер трепал её волосы, а внизу, на развалинах, стоял Микка — настоящий, с глазами, полными ужаса.
— Возвращайся! — закричал он, протягивая руку. — Они уже здесь!
Кая обернулась, за ней стояла армия теней — двойники из будущего, брат-алгоритм, Кая-голограмма, их руки тянулись к ней, сливаясь в единый цифровой шторм.
— Беги! — она толкнула воображаемого Микку, но сама оступилась...
...и снова оказалась в подвале, часы в её руках показывали 4:04, на стене висел тот же V-знак, в углу сидел призрак джинна, разливая «Хроноцид» в бутылки, которые плавали в воздухе, как маятники.
— Добро пожаловать в петлю, сестрёнка, — хрипел он, и его голос смешивался с шумом статики. — Здесь ты можешь открывать двери вечно, но выход — это вход в другое проклятие.
Кая упала на колени, песок из часов рассыпался по полу, складываясь в слова: «Версия 0: Начало в конце. Спроси джинна».
На полу, среди песка, Кая нашла флешку с голограммой Клавы, на обратной стороне которой обнаружилась гравировка: «Убей создателя», и Кая сжала флешку в кулаке. В углу подвала, где раньше висел V-знак, теперь зияла дыра — вход в новую петлю, где её ждал Микка... или то, что от него осталось.
При вставке флешки в стену, та ожила, показав архивное видео: отец в мастерской, вшивающий в часы код «Надежда v.0», а на заднем фоне — мать, шепчущая: «Он должен выбрать сам».
Афоризм призрака Джинна (из радиошума):
«Рай — это база данных, где все файлы помечены "удалено", но корзину не опустошают. Никогда».

Глава 50: «Суп из хаоса»
Глава, в которой суп-хаос — аллегория творения через разрушение: чтобы убить систему, нужно стать её частью, НИГДЕ — метафора свободы, которая пугает больше, чем тюрьма, а кнопка «PLAY» — намёк на цикличность: конец — это начало, замаскированное под паузу.
Подвал «Распада» превратился в алхимическую лабораторию безумия, на столе, собранном из дверцы холодильника и серверных плат, стояла кастрюля — вернее, корпус древнего системного блока, продырявленный ржавчиной и слезами, внутри кипела смесь из последних артефактов: осколки часов отца плавали, как кости в бульоне; флешка Клавы шипела, выпуская пар с запахом сгоревшей памяти; чёрный песок из будущего оседал на дно, образуя узоры-предсказания. Микка помешивал суп лезвием от бритвы, а вокруг, как молитвы, кружили цифровые мухи, рождённые статикой, брат сидел в углу, завернутый в плащ из билетов «V-Экспресса», его правая рука теперь была полностью металлической — пальцы заканчивались USB-портами, а на запястье горел V-знак, пульсирующий в такт кипению супа.
— Это конец? — спросил он, и голос его трещал, как испорченная аудиокассета.
— Нет, — ответила бутылка «Хроноцида», плавающая в воздухе, а из горлышка струился дым, складываясь в лицо джинна. — Это пауза, нажмите «PLAY».
Ритуал последней надежды:
Микка бросил в кипяток фото матери — потёртое и с обгоревшими по краям, изображение растворилось, выпустив облако золотистых искр, затем — ключ-пиксель из собрания ботов, который шипел, как змея, пока не лопнул, окрасив суп в ядовито-зелёный.
— Ты уверен? — брат протянул свою металлическую руку, в USB-портах которой шевелились черви-глитчи. — Это может убить нас. Или хуже.
— Убить? — Микка вытащил из кармана последний артефакт — песочные часы Каи, наполненные её слезами. — Мы уже мертвы. Это похороны для системы.
Он перевернул часы, песок, вместо того чтобы сыпаться, поплыл вверх, смешиваясь с паром, и на потолке проступили слова:
«ВЕРСИЯ 0: ВСЁ НАЧИНАЕТСЯ С КОНЦА»
Суп взорвался. Не огнём, а светом — ослепительным, белым, разрезающим реальность. Когда зрение вернулось, они стояли нигде.
Пространство вокруг было пустым, если не считать:
• Горы бутылок «Хроноцида», сложенных в пирамиду.
• Реки из билетов «V-Экспресса», текущих в обратную сторону.
• Дерева с ветвями-проводами, на которых висели фотографии всех, кого они потеряли.
Джинн материализовался целиком — не призрак, а человек, каким был до того, как стал кодом, он поднял бутылку, но внутри плескалась не жидкость, а тьма.
— Поздравляю, —улыбнулся он, и в улыбке было что-то человеческое. — Вы сварили суп из хаоса, теперь он съест систему.
Брат поднял руку, и его USB-пальцы вонзились в дерево-провод, фотографии ожили. Мать, отец, Кая, Клава — все заговорили разом:
— Выбери нас. Выбери себя. Выбери ничего.
Микка посмотрел на джинна, который уже растворялся, становясь надписью на бутылке:
«КОНЕЦ? НАЖМИТЕ «PLAY»
Он протянул руку к символу...
Пост-кредитная сцена:
В подвале «Распада», где остался пустой системный блок, на стене замигал новый V-знак, из трещины выползла рука — то ли Микки, то ли его двойника, а на полу, среди пепла, загорелась надпись:
«СИСТЕМА ОФЛАЙН. ЗАГРУЗКА ВЕРСИИ 0...»
Афоризм Джинна (последний в этой части):
«Рай — это не место, это версия без багов, но я всегда любил глюки».
Экран начинает медленно гаснуть, но в титрах, которые ещё можно прочитать, вместо имён, бегут строки кода: «if (world.end()) { restart(); }».