05

Бездомнного поразил столбняк. Но, лихорадочно дыша и всхлипывая, он постепенно всё же приходит в себя... шок проходит и к нему возвращаются звуки:
– Аннушка, наша Аннушка! Это ее работа! Взяла она в «фермерском» подсолнечного масла, споткнулась о рельсы, да и выронила... Литровка вдребезги! Всю юбку изгадила... Уж она ругалась, ругалась! А он-то, бедный, стало быть, поскользнулся да и поехал на рельсы...
– Аннушка... Аннушка... – забормотал поэт, вспоминая и тревожно озираясь, – Аннушка?!
Профессор обнаруживается неподалёку. Зажглись фонари, светила луна, и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тот стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу.
С холодеющим сердцем Иван приблизился к профессору и, взглянув ему в лицо, глухо спросил:
– Сознавайтесь, кто Вы такой?
Иностранец насупился, глянул так, как будто впервые видит поэта, и ответил неприязненно:
– Не понимай... русский говорить...
– Они не понимают! – влез в кадр регент. Теперь он нацепил себе на нос явно ненужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не было, а другое треснуло. От этого клетчатый гражданин стал еще гаже, чем был тогда, когда указывал Берлиозу путь на рельсы.
– Не притворяйтесь! – грозно сказал Иван – вы только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и не профессор! Вы – псих и убийца! Документы! – яростно крикнул Иван.
Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот, пожал плечами, сделал надменное лицо, повернулся и пошел от Ивана прочь.
– Гражданин! – опять встрял мерзкий регент, – вы что же это волнуете интуриста? За это с вас строжайше спросится!
Иван, задыхаясь, обратился к регенту:
– Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны это сделать!
Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал:
– Где преступник? Иностранный преступник? Ежели он преступник, то первым долгом следует кричать: «Караул!» А то он уйдет. А ну, давайте вместе! Разом! – и тут регент разинул пасть.
Растерявшийся Иван послушался шуткаря-регента и крикнул «караул!», а регент его надул, ничего не крикнул.
Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принес. Две каких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал «алкаш».
– А, так ты с ним заодно? – впадая в гнев, прокричал Иван, – ты что же это, глумишься надо мной? Пусти!
Иван кинулся вправо, и регент – тоже вправо! Иван – влево, и тот мерзавец туда же.
– Ты нарочно под ногами путаешься? – зверея, закричал Иван, – я тебя самого сдам в полицию! - и сделал попытку ухватить негодяя за рукав, но промахнулся и ровно ничего не поймал. Регент как сквозь землю провалился.
Иван ахнул, оглянулся и увидел ненавистного профессора. Тот был уже у выхода из сквера и притом не один. Более чем сомнительный регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, черный, с кавалерийскими усами. Тройка двинулась к выходу, причем кот тронулся на задних лапах.
Иван устремился за злодеями вслед и тотчас убедился, что догнать их будет очень трудно. Тройка мигом проскочила по переулку и сколько Иван не прибавлял шагу, расстояние между преследуемыми и им ничуть не сокращалось. И не успел поэт опомниться, как злодейская шайка решила применить излюбленный бандитский прием – уходить врассыпную.
Регент с ловкостью прыгнул в летящее такси и ускользнул. Потеряв одного из преследуемых, Иван сосредоточил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот вошел в двери станции метро и через стеклянные двери Бездомный увидел как кот даже сделал попытку проскочить через турникет, прижавшись сзади к какой-то гражданке.
– Котам нельзя! С котами нельзя! - закричала вахтёрша метро - Брысь!
Кот оказался дисциплинированным зверем. При первом же окрике он прекратил наступление, попятился. Но лишь вахтёрша отвлеклась, кот поступил как всякий, кому платить нечем или не хочется, но ехать надо. Он перемахнул турникет и побежал вниз по эскалатору, сэкономив, таким образом, на проезде.
Занявшись паскудным котом, Иван едва не потерял самого главного из трех – профессора. Но, по счастью, тот не успел улизнуть. Иван увидел невдалеке серый берет и в мгновение ока и сам оказался там. Однако удачи не было. Поэт и шагу прибавлял, и рысцой начинал бежать, толкая прохожих, и ни на сантиметр не приблизился к профессору.
Погоня происходила со сверхъестественной скоростью. И нескольких секунд не прошло, как после переулка Иван был ослеплен огнями площади. Еще несколько секунд, и опять какой-то темный переулок с покосившимися тротуарами, где Иван Николаевич грохнулся и разбил колено. Опять освещенная магистраль, потом переулок, промзона и еще переулок, унылый, гадкий и скупо освещенный. И вот здесь-то Иван Николаевич окончательно потерял того, кто был ему так нужен. Профессор исчез.
- В доме N 13 и обязательно в квартире 13 - осенило Ивана Николаевича.
Найдя дом и, ворвавшись в подъезд, Иван взлетел на второй этаж и позвонил нетерпеливо в квартиру. Ждать пришлось недолго: открыла Ивану дверь какая-то девочка лет пяти и, ни о чем не справляясь у пришедшего, немедленно ушла куда-то.
В слабо освещенной прихожей на стене висел велосипед без шин, стоял громадный шкаф, а на полке под зеркалом лежала зимняя шапка, и длинные ее уши свешивались вниз. За дверью в комнату мужские голоса сердито кричали что-то в телевизионном ток-шоу.
- Он, конечно, спрятался в ванной! - Иван увидел слабенькую полоску света внизу под дверью, нашарил ручку и несильно рванул ее. Крючок отскочил, и Иван оказался именно в ванной.
Ему конечно повезло, но не так, как хотелось бы. В душевой кабинке просвечивала сквозь рифлёное стекло голая гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руках. Она прижалась лицом к стеклу и, очевидно обознавшись, сказала тихо и весело:
– Кирюшка! С ума сошёл?.. Федор Иваныч сейчас вернётся. Вон отсюда сейчас же! – и махнула на Ивана мочалкой.
Воскликнув укоризненно: «Ах, развратница!..» – Иван выскочил из ванной и зачем-то очутился на кухне. В ней никого не оказалось, однако лунный луч, просочившись сквозь пыльное окно, скупо осветил угол, где в пыли и паутине висела забытая икона, из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей.
Неизвестно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, прежде чем выбежать из квартиры, он присвоил одну из этих свечей, а также и икону.
В пустынном переулке поэт оглянулся, ища беглеца, но того нигде не было. Тогда Иван твердо сказал самому себе:
– Ну конечно, он на Москве-реке! Вперед!
И побежал по переулку. От столба отлепился будучи до этого незаметным гаденький регент и, поправив аристократическим жестом разбитое пенсне, продекламировал, глумясь и грассируя:
- Следовало бы, пожалуй, спросить Ивана Николаевича, почему он полагает, что профессор именно на Москве-реке, а не где-нибудь в другом месте. Да горе в том, что спросить-то некому. Совершенно некому - он развёл руками, демонстрируя пустынный переулок и исчез.
Через самое короткое время можно было увидеть Ивана Николаевича, сбегающего по гранитным ступеням Москвы-реки у Храма Христа-спасителя.
Сняв с себя одежду, Иван поручил присмотреть за ней какого-то приятного бородача, курящего самокрутку возле кучки рваной грязной одежды, авоськи с пустыми бутылками и расшнурованных стоптанных ботинок. Помахав руками, чтобы остыть, Иван ласточкой кинулся в воду и, отдуваясь и фыркая, начал плавать в черной воде с маслянистыми разводами меж изломанных зигзагов береговых фонарей:
- Ну, где ты?.. Где же ты?..
Меж маковок храма под хриплый рев полонеза из оперы «Евгений Онегин» видно плавающего и ныряющего Ивана, и удаляющегося по ступенькам симпатичного бородача.
Когда мокрый Иван приплясал по ступеням к тому месту, где осталась под охраной бородача его одежда, выяснилось, что отсутствует не только второе, но и первый, то есть сам бородач. Точно на том месте остались полосатые пижамные штаны, рваная "аляска", свеча, икона и коробка спичек. Погрозив в бессильной злобе кому-то вдаль кулаком, Иван облачился в то, что было оставлено.
Иван взял иконку, запалил свечу и его осенило:
– Вне всяких сомнений, он там!
 Усиливается громкость оркестра, под аккомпанемент которого тяжелый бас поёт о своей любви к Татьяне.

В половине одиннадцатого вечера в старинном 5-этажном доме в центре Москвы наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собравшихся на совещание и ожидавших Михаила Александровича.
Сидящие на стульях, и на столах, и даже на двух подоконниках серьезно страдали от духоты. Ни одна свежая струя не проникала в открытые окна. Старенький кондиционер не подавал признаков жизни, хотя по нему и похлопывал дружелюбно ладонью Беллетрист Бескудников. Всем хотелось пить, все нервничали и сердились.
Стрелка ползла к одиннадцати. Бескудников стукнул пальцем по циферблату, показал его соседу, поэту Двубратскому, сидящему на столе и от тоски болтающему ногами, обутыми в желтые кроссовки.
– Позвольте! – смело заговорил автор популярных скетчей Загривов. – Я бы сейчас с удовольствием на природе пивка попил, вместо того чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то назначено в десять?
– Хлопец, наверно, на даче застрял, – густым голосом отозвалась писательница, сочиняющая батальные морские рассказы под псевдонимом «Штурман Жорж».
Начался шум, назревало что-то вроде бунта.
– Он мог бы и позвонить! – кричали Денискин, Глухарев и Квант.
- Ах, напрасно они кричат... Не мог Михаил Александрович позвонить никуда. - поворачивается к нам, подглядывавший в замочную скважину Коровьев - Далеко, далеко отсюда, в громадном ярко освещенном зале, на трех цинковых столах лежит то, что еще недавно было Михаилом Александровичем.
Коровьев включает телевизор с пульта и приглушает звук. На экране "Вести":
Портрет Берлиоза, трамвай, "скорая", полиция с мигающими проблесковыми маячками.
Цинковые столы: на первом – обнаженное, в засохшей крови, тело с перебитой рукой и раздавленной грудной клеткой, на другом – голова с выбитыми передними зубами, с помутневшими открытыми глазами, на третьем – груда заскорузлых тряпок.
Отвечающие на вопрос кореспондентки паталогоанатом и заместитель Михаила Александровича Берлиоза  – литератор Желдыбин.
Коровьев исчезает вместе с изображением на экране тв, потому что в следующий момент двери распахиваются и появляется Бездомный с зажжённой свечой и иконой.
Он был бос, в разодранной "аляске" и в полосатых пижамных штанах. Правая щека Ивана Николаевича была свежеизодрана. Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося в компании литераторов.
Поэт поднял свечу над головой и громко сказал:
– Здорово, други! – после чего заглянул под ближайший стол и воскликнул тоскливо: – Нет, его здесь нет!
Послышались два голоса. Бас сказал безжалостно:
– Готово дело. Белая горячка.
А второй, женский, испуганный, произнес слова:
– Как же его пропустили в таком виде?
Это Иван Николаевич услыхал и отозвался:
– Не хотели пускать, да я по водосточной трубе забрался и, видите, щеку изорвал! – тут Иван Николаевич поднял свечу и вскричал: – Братья по литературе! (Осипший голос его окреп и стал горячей.) Слушайте меня все! Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!
– Что? Что? Что он сказал? Кто появился? – понеслись голоса со всех сторон.
– Консультант! – ответил Иван, – и этот консультант сейчас убил Мишу Берлиоза.
– Виноват, виноват, скажите точнее, – послышался над ухом Ивана тихий и вежливый голос, – скажите, как это убил? Кто убил? Кого?
– Иностранный консультант и психованный профессор! – озираясь, отозвался Иван.
– А как его фамилия? – тихо спросили на ухо.
– То-то фамилия! – в тоске крикнул Иван, – кабы я знал фамилию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню только первую букву «Ве», на «Ве» фамилия! Какая же это фамилия на «Ве»? – схватившись рукою за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг забормотал: – Ве, ве, ве! Ва... Во... Вагнер? Вайнер? Винтер? – волосы на голове Ивана стали ездить от напряжения.
– Вульф? – жалостно выкрикнула какая-то женщина.
Иван рассердился.
– Дура! – прокричал он, ища глазами крикнувшую. – Причем здесь Вульф? Вульф умер, у него алиби! Во, во... Нет! Так не вспомню! Ну вот что, граждане: звоните сейчас в полицию, чтобы выслали омон с пулеметами, профессора ловить. Да не забудьте сказать, что с ним еще двое: какой-то длинный, клетчатый... пенсне треснуло... и кот черный, жирный. А я пока что тут поищу... Я чую, что он здесь!
Иван впал в беспокойство, растолкал окружающих, начал размахивать свечой, заливая себя воском, и заглядывать под столы. Тут послышалось слово: «Доктора!» – и чье-то ласковое мясистое лицо, бритое и упитанное, в роговых очках, появилось перед Иваном.
– Голубчик, – заговорило это лицо юбилейным голосом, – успокойтесь! Вы расстроены. Вам нужен покой. Сейчас Вас проводят в постель...
– Ты, – оскалившись, перебил Иван, – понимаешь ли, что надо поймать профессора? А ты лезешь ко мне со своими глупостями! Кретин!
– Товарищ Бездомный, помилуйте, – ответило лицо, краснея, пятясь и уже раскаиваясь, что ввязалось в это дело.
– Нет, уж кого-кого, а тебя я не помилую, – с тихой ненавистью сказал Иван Николаевич.
Судорога исказила его лицо, он быстро переложил свечу из правой руки в левую, широко размахнулся и ударил участливое лицо по уху.
Тут догадались броситься на Ивана – и бросились. Свеча погасла, и очки, соскочившие с лица, были мгновенно растоптаны. Иван испустил страшный боевой вопль, слышный к общему соблазну даже на бульваре, и начал защищаться. Зазвенела стекло, закричали женщины.
Поэта запеленали в сорванные им же оконные шторы и из-за карниза для штор он стал походить на распятого Христа. Крупно лицо Бездомного и он горько произносит:
- Они не ведают что творят!