Юрий и Глафира

Юрий Александрович Тонков, сын вятского помещика, потомственный столбовой дворянин, в прошлом слушатель Императорского университета, волею судьбы и собственного легкомыслия был вынужден временно покинуть пределы государства российского, а посему оказался пассажиром на корабле направляющемся из Ялты в Константинополь. Его грустные думы и мысли были далеки от творящегося вокруг действа.

Белоснежное судно стремительно рассекая волны отдалялось от берега, солнце достигло зенита, публики на верхней палубе заметно прибавилось. Все наслаждались солнечными лучами и лёгким морским ветерком. Скамейка напротив Юры оказалась занята какой-то женщиной в широкополой соломенной шляпке, склонившейся над книгой. Юра пригляделся, книжка называлась «Гордость и предубеждение».
Сентиментальный женский роман с хорошим концом, - подумал Тонков, - пера Джейн Остин. Сам бы он предпочёл Уилки Коллинза, скажем «Лунный камень».

Юра с интересом присмотрелся к попутчице. Длинное, до пят, светло-серое платье с глубоким вырезом, закрытым полупрозрачной манишкой под горлышко с ленточкой. Туфли – изящные лоферы на низком каблучке с кожаными кисточками. Осиная талия перетянута нешироким ремешком в тон туфлям. Общий вид строгий и вместе с тем изысканный.

Девушка, видимо заметив внимание, подняла голову и взглянула на юношу. Тут же опустила глаза, залилась румянцем, длинные пушистые ресницы её затрепетали. Юру поразила внешность незнакомки – яркая красота в аристократическом исполнении. Огромные иссиня-чёрные глаза, того же цвета чуть волнистые волосы; матово-оливковый цвет кожи; гордый прямой, небольшой нос с трепетным вырезом ноздрей; идеальный овал лица; чуть припухлые, но чётко очерченные губы; ухоженные изящные ручки ...

-  Прямо сквозит порода, не скроешь, - горько усмехнулся про себя Юра, - наверняка ещё и титулована.
Он взял со столика газету и пересел поближе к девушке. Зачем это сделал, он и сам не знал. Знакомиться в его планы не входило, а уж в её, так и подавно.
Через несколько минут, с другой стороны, к девушке подсела прилично одетая дама средних лет и негромко произнесла:

-  Ваше сиятельство, вас ожидают, в каюте ...
-  Ничего, потерпят. – грубо ответила красавица и уткнулась в книгу. Дама аж позеленела.
-  Ты, б**дь, кошка драная, не строй из себя графиню, - зашипела она, - клиент уже оплатил и штаны поди снял, а ну пошла, сучка долбаная.

Женщины неспешно удалились, а Тонков остался на скамейке в замороженном виде и с открытым ртом. До вечера он не мог придти в себя – что-то в его голове перевернулось, мир устроен как-то не так. Не так, как он себе это представлял.
Пора  разобраться и взрослеть, девятнадцать годков уже минуло. Он спустился в ресторан и выпил, не закусывая, пять рюмок водки кряду. После, до вечера просидел  на верхней палубе, вглядываясь в горизонт и размышляя о превратностях судьбы. Перед наступлением темноты отыскал прилично одетую даму и, сразу рассчитавшись, ассигнацией внушительного достоинства, заказал «графиню» к себе в каюту на всю ночь.

В полумраке просторной, отделанной с роскошью, каюты престиж-класса «Le Prince», разделённые журнальным столиком  сидели двое молодых людей, и не стесняясь разглядывали друг-друга. Её взгляд выражал настороженность и недоверие, его – восхищение, интерес и грусть. Восхищаться было чем. «Графиня» не просто была хороша, она была ослепительно красива. Великолепие форм и черт дополнял неуловимый аристократизм - благородство осанки, поворота головы, жеста, мимики, взгляда. Ну никак она не могла быть простолюдинкой, тем более такой профессии.

Молчание затягивалось и уже становилось не приличным.
-  Может мне раздеться? - прошептала она ангельским голосом.
-  Отнюдь, вовсе не обязательно, лучше расскажите о себе, но только правду. Кстати, как вас зовут?
-  Зовут Глафира, или просто Глаша, подружки же кличут Графа, а вот правду о себе говорить не буду, слишком уж она неприглядна, а врать не хочу потому что ... потому, что вижу – вы сударь, человек приличный.

В речи и исключительно правильном произношении слов, Юрий почувствовал высокую образованность собеседницы. Недаром он три года изучал словесность. Молодой человек задумался.
-  А знаете что, Глаша, давайте я о себе расскажу всю правду. Как-то вечер тому содействует, да и вы у меня вызываете доверие. Тем более, что вряд ли мы ещё когда либо свидимся.

Начал Юра издалека: о своём древнем роде, об опальном прадеде, выселенном из Петербурга на Вятку, о своём безоблачном детстве, о рано умершей маменьке, о начале полового влечения и первом опыте грехопадения, об успехах в учёбе в Вятской гимназии и Московском университете, о своих друзьях-князьях, о чудесной Анечке и своём позоре ... то есть обо всём и от души.
Глафира, подавшись вперёд, очень внимательно слушала, иногда на её глазах наворачивались слёзы. Когда Тонков замолчал, она опустила голову, часто задышала и наконец произнесла:

-  Будь по вашему, Юрий Александрович, исповедуюсь и я, как-то обстановка располагает, да и  оказалось, мы ровесники, оба 1879 года рождения, обоим по девятнадцать.

В грудничковом возрасте нашли меня странствующие бессарабские цыгане выброшенной на помойку и завёрнутой в мешковину, недалече  от дворца Долмабахче в Константинополе. Тогда, как и сейчас, во дворце проживал Османский султан Абдул-Хамид II. Судя по портретам, я очень на него похожа, только нос не такой большой.
Три года спустя, уже в Крыму, под Симеизом, цыгане продали меня проезжавшим мимо табора знатным господам, которые оказались графами Милютиными.
Приобрели меня они в качестве живой игрушки для своей трёхлетней дочки Анастасии. Уж больно хороша была я в детстве.

Десять лет я прожила у них, почти как член семьи. Воспитывалась и обучалась  совместно с Настей, причём способностей у меня было поболе. Она была ленива, строптива и ненадёжна. Все свои проделки  сваливала на меня. Родители догадывались о её неискренности, особенно граф, Алексей Дмитриевич, поэтому наказания были не столь строги. Но всё-таки в общем, наши отношения с ней можно было назвать дружбой. Мы всегда и везде были вместе.

В тринадцать лет, когда у девушек отрочество переходит в юность, и они начинают замечать вокруг себя молодых людей – юношей, наши отношения резко испортились. Все молодые люди, в моём присутствии её не замечали вообще. Все комплименты и всё внимание их предназначалось мне, хотя и она не была дурнушкой.

И вот тут она возненавидела меня лютой ненавистью. Её придирки ко мне перерастали в истерики переходящие в рукоприкладство. Граф уже было вознамерился передать меня на воспитание в Смольный институт, но Настька его опередила.
Она, за существенную мзду, подговорила конюха с кучером заманить меня в конюшню и там изнасиловать. Так и было сделано, и это был АД!

А потом она утверждала родителям, что видела, как я сама их напоила и соблазнила. Поэтому вместо института я попала в «Дом милосердия для несовершеннолетних». Знаете, что это такое?

Юрий отрицательно помотал головой.

-  Это исправительное учреждение, где малолетних проституток, младше шестнадцати, направляют на путь целомудрия и высокой нравственности. Вот там-то я, за два года и познала  все круги ада, Данте Алигьери и не снилось такое.
А уж способы и приёмы порочной любви освоила в совершенстве. Познала и всю глубину человеческой подлости. После такого «перевоспитания» оставался только один путь – так сказать по приобретённой специальности.

Яркая внешность и полученное светское образование у  Милютиных не дали мне опуститься до уличных и вокзальных девок. Да и прозвище  получила приличное –«Графиня», хотя фамилия не особо аристократичная – Найдёнышева, граф записал так. 

Работаю по высшему разряду, с дворянами, купцами, да заводчиками. Но ощущение, что купаюсь в грязи, меня не оставляет, – голос Глафиры задрожал, - надо же как-то вырываться из этого порочного круга! Я ещё молода, ещё хороша собой, прекрасно образована: фортепьяно, приличный вокал, полный курс гимназии, четыре языка ...

Ангельский голосок красавицы сорвался на всхлипывание переходящее в стенания.  Юра вскочил, не зная что делать. Тут же опомнился, за руки поднял Глафиру и прижал к груди. Слова сами полились собой - нежные, успокаивающие, проникновенные ... всхлипы начали угасать, прекрасные руки гостьи обвили его шею, головка Глаши легла на его плечо. Им обоим казалось, что этот мерзопакостный мир от них отдалился, угас, растаял. Остались только они, непорочные, нежные и счастливые.

Первый лучик солнца проник мимо неплотно прикрытой шторы каюты  и уперся в Юрину переносицу. Тот, не открывая глаз, попытался отогнать его, как надоедливую муху. Внезапно его осенили ночные воспоминания, он резко вскочил на кровати и огляделся.
Глафиры не было, не было и её одежды, даже запаха её не осталось. Только на столе лежала ассигнация того же достоинства, что он  вручил прилично одетой даме средних лет ...

Вильнюс, 12 апреля 2025 года