10

Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около полудня, первая подошла, к подножию Лысой Горы. Здесь она спешилась. Командир рассыпал алу на взводы и они оцепили все подножие невысокого холма, оставив свободным только один подъем на него с Яффской дороги. Через некоторое время подошла и вторая когорта, поднялась на один ярус выше, и венцом опоясала гору. Наконец подошла кентурия под командой Марка Крысобоя. Она шла, растянутая двумя цепями по краям дороги, а между этими цепями, под конвоем тайной стражи, ехали в повозке трое осужденных. За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные столбами, веревками, лопатами и топорами. На этих повозках ехали шесть палачей. За ними верхом ехали кентурион Марк и человек в капюшоне. Замыкалась процессия солдатской цепью. А за ней уже шла толпа любопытных.
Среди зевак появился, явно опоздавший, Левий Матвей. Он тяжело дышал и не шел, а бежал на холм, толкался и, увидев, что перед ним сомкнулась цепь, сделал наивную попытку прорваться между солдатами к месту казни. За это он получил тяжелый удар тупым концом копья в грудь и отскочил от солдат, вскрикнув, но не от боли, а от отчаяния. Кашляя и задыхаясь, держась за грудь, он обежал кругом холма, стремясь найти какую-нибудь щель в оцеплении, где можно было бы проскользнуть. Но вынужден был отказаться от своих попыток и ушел в сторону к расщелине, где, уцепившись за безводную землю, пыталось жить больное фиговое деревцо. Именно под ним, вовсе не дающим никакой тени, он и утвердился, неотрывно наблюдая за казнью.
Кентурион Крысобой во втором ярусе разрешил солдатам снять шлемы и накрыться белыми повязками, смоченными водой. Сам он расхаживал невдалеке от группы палачей.
Человек в капюшоне поместился недалеко от столбов на трехногом табурете и от скуки прутиком ковыряя песок.
С ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песенка. Повешенный на нем Гестас сошел с ума и теперь тихо пел что-то и хихикал, качая головою, и мухи вяло поднимались с его лица и возвращались на него опять.
Дисмас на втором столбе качал головой, часто и мерно, то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу.
Иешуа впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме. Мухи и слепни совершенно облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело.
– О, я глупец! – бормотал Левий Матвей, раскачиваясь на камне и ногтями царапая смуглую грудь, – глупец, неразумная женщина, трус! Падаль я, а не человек!
Он умолк, поник головой, а потом, напившись из деревянной фляги теплой воды, схватился за кусок пергамента, лежащий перед ним на камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью.
На этом пергаменте уже были набросаны записи:
 «Солнце склоняется, а смерти нет».
 «Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть».
Записав это, он болезненно всхлипнул и опять ногтями изранил свою грудь:
- Зачем, зачем я отпустил его одного!
Левий впал в ярость. Поднявшись с камня, он раздавил флягу ногою, лишив себя воды, сбросил с головы кефи и вцепился в свои жидкие волосы. Он рычал и плевался, сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознес их к небу, и потребовал у бога:
- Соверши же чудо! Пошли ему немедленную смерть!!!
Но ничего не изменилось.
- Тогда Левий закричал:
– Проклинаю тебя, бог! Ты несправедлив и я не намерен больше верить в тебя! Ты глух! – рычал Левий, – если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.
- Существуют другие боги и религии. Другой бог не допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный ему, был сжигаем солнцем на столбе… Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий, – ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!
Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику налогов и он увидел, что все в мире изменилось. Солнце исчезло. Поглотив его, по небу поднималась грозно и неуклонно грозовая туча. Края ее вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча ворчала, и из нее время от времени вываливались огненные нити. Солдаты засуетились, выдергивая пики из земли, набрасывали на себя плащи, коноводы бежали к дороге рысцой, ведя на поводу лошадей. Полк снимался, это было ясно. Левий, защищаясь от бьющей в лицо пыли рукой, отплевываясь, перевел взгляд повыше и разглядел фигурку в багряной военной хламиде, поднимающуюся к площадке казни.
Повинуясь жестам человека в капюшоне, один из палачей взял копье, а другой поднес к столбу ведро и губку. Первый из палачей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой руке Иешуа, вытянутым и привязанным веревками к поперечной перекладине столба. Тело с выпятившимися ребрами вздрогнуло. Иешуа поднял голову, мухи с гуденьем снялись, и открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с заплывшими глазами.
Разлепив веки, Га-Ноцри глянул вниз. Глаза его, обычно ясные, теперь были мутноваты.
– Га-Ноцри! – сказал палач.
Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым разбойничьим голосом:
– Что тебе надо? Зачем подошел ко мне?
– Пей! – сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Тот прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу. С соседнего столба донесся голос Дисмаса:
– Несправедливость! Я такой же разбойник, как и он.
Кентурион крикнул:
– Молчать на втором столбе!
Иешуа оторвался от губки и хрипло попросил палача:
– Дай попить и ему.
Становилось все темнее. Туча залила уже полнеба. Сверкнуло и ударило над самым холмом. Палач снял губку с копья.
– Славь великодушного игемона! – торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце.
Тот дрогнул, шепнул:
– Игемон...
Кровь побежала по его животу и голова повисла.
При втором громовом ударе палач уже напоил Дисмаса и с теми же словами:
– Славь игемона! – убил его.
Гестас, лишенный рассудка, когда губка коснулась его губ, прорычал что-то и вцепился в нее зубами. Через несколько секунд обвисло и его тело.
Из тучи брызнуло огнем, и крик кентуриона: «Снимай цепь!» – утонул в грохоте. Солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы. Тьма накрыла Ершалаим. Ливень хлынул внезапно и застал кентурии на полдороге на холме. Вода обрушилась так страшно, что, когда солдаты бежали книзу, им вдогонку уже летели бушующие потоки. Солдаты скользили и падали на размокшей глине, спеша на ровную дорогу, по которой – уже чуть видная в пелене воды – уходила в Ершалаим до нитки мокрая конница. На холме остался только один человек. Срываясь со скользких уступов, цепляясь за что попало, иногда ползя на коленях, то пропадая в полной мгле, то вдруг освещаясь трепещущим светом, он стремился к столбам.
Добравшись до столбов, уже по щиколотку в воде, он припал к ногам Иешуа. Затем перерезал веревки на голенях, поднялся на нижнюю перекладину, обнял Иешуа и освободил руки от верхних связей. Голое влажное тело Иешуа обрушилось на Левия и повалило его наземь. Он оставил на земле в воде тело с запрокинутой головой и разметанными руками и побежал на разъезжающихся в глиняной жиже ногах к другим столбам. Он перерезал веревки и на них, и два тела обрушились на землю. Затем Левий взвалил тело Иешуа на плечи и через несколько мгновений на верху холма уже никого не было, только два тела и три пустых столба. Дождь всё усиливался, размывался и…

…и превратился в дождь из иностранных купюр в зале Театра Эстрады, который, схватившись за голову, разглядывает на экране монитора в своём кабинете Римский.