08

Уже наступило утро. Во дворике за окном щебетали воробьи.
Маргарита поднялась и потянулась. Она погасила ненужную настольную лампу, посмотрела на мастера и улыбнулась, увидев, что он уже не спит:
– С добрым утром. Ты знаешь, когда ты заснул ночью, я читала про тьму, которая пришла со средиземного моря... Она почему-то мне все время не даёт покоя.
– Бог с ней с тьмой, – отвечал мастер – послушай, ты же умный человек и сумасшедшей не была. Ты серьезно уверена в том, что мы ночью были у сатаны?
– Совершенно серьезно, – ответила Маргарита.
– Теперь, стало быть, налицо вместо одного сумасшедшего двое! – иронически заметил мастер. Он воздел руки к небу и закричал: – Нет, это черт знает что такое, черт, черт, черт!
Вместо ответа Маргарита обрушилась на диван, захохотала, заболтала босыми ногами и потом уж стала серьезной.
– Ты сейчас невольно сказал правду, – заговорила она, – черт знает, что такое и черт, поверь мне, все устроит! – глаза ее вдруг загорелись, она вскочила, затанцевала на месте и стала вскрикивать: – Как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О, дьявол, дьявол! Придется вам, мой милый, жить с ведьмой. – Она сползла с дивана к мастеру, обхватила его шею и стала его целовать в губы, в нос, в щеки. Вихры неприглаженных черных волос прыгали на мастере, щеки и лоб его разгорались под поцелуями.
– А ты действительно стала похожей на ведьму.
– А я и не отрицаю, – ответила Маргарита, – я ведьма и очень этим довольна!
– Ну, хорошо, – ответил мастер, – ведьма так ведьма. Очень славно и роскошно! Меня, стало быть, похитили из лечебницы! Тоже очень мило. Вернули сюда, допустим и это... Предположим даже, что нас не хватятся, но скажи ты мне ради всего святого, чем и как мы будем жить?
Маргарита стала серьезной и, глядя ему в глаза, стала гладить голову.
– Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю только я одна. Смотри, у тебя седые нитки в голове и вечная складка у губ. Мой единственный, мой милый, не думай ни о чем. Тебе слишком много пришлось думать и теперь буду думать я за тебя! И я ручаюсь тебе, ручаюсь, что все будет ослепительно хорошо.
– Я ничего и не боюсь, Марго, – вдруг ответил ей мастер и поднял голову – И не боюсь потому, что я все уже испытал. Меня ничем более напугать не могут. Но мне жалко тебя, Марго. Опомнись! Зачем тебе ломать свою жизнь с больным и нищим? Вернись к себе! Жалею тебя, потому это и говорю.
– Ах, ты, ты, – качая растрепанной головой, шептала Маргарита, – ах, ты, маловерный, несчастный человек. Я из-за тебя всю ночь вчера тряслась нагая, я потеряла свою природу и заменила ее новой, несколько месяцев я думала только про одно – про грозу над Ершалаимом, я выплакала все глаза, а теперь, когда обрушилось счастье, ты меня гонишь? Ну что ж, я уйду, я уйду, но знай, что ты жестокий человек! Тебе опустошили душу!
Горькая нежность поднялась к сердцу мастера и он заплакал, уткнувшись в волосы Маргариты. Та, плача, шептала ему и пальцы ее прыгали на висках мастера.
– Да, нити, нити... покрывается снегом голова... А какие у тебя глаза! В них пустыня... А плечи, плечи с бременем... Искалечили, искалечили, – Маргарита содрогалась от плача.
Тогда мастер вытер глаза, встал сам, поднял с колен Маргариту и твердо сказал:
– Довольно! Ты меня пристыдила. Я никогда больше не допущу малодушия и не вернусь к этому вопросу. Я знаю, что мы оба жертвы своей душевной болезни, которой, возможно, я заразил тебя...
Маргарита приблизила губы к уху мастера и прошептала:
– Клянусь тебе своею жизнью, клянусь угаданным тобою сыном звездочета, все будет хорошо.
И в этот самый момент у них за спиной послышался носовой голос:
– Мир вам.
Мастер вздрогнул, а Маргарита вскричала:
– Азазелло! Ах, как это мило, как это хорошо! – и, шепнула мастеру: – Вот видишь, видишь, нас не оставляют!
– Ты хоть запахнись, – шепнул мастер.
– Плевала я на это, – ответила Маргарита – Простите, Азазелло, что я голая!
Прошу не беспокоиться, - ответил Азазелло - я видел не только голых женщин, но и женщин с начисто содранной кожей. Да! Чуть не забыл… Мессир передавал вам привет, а также велел сказать, что приглашает вас сделать с ним небольшую прогулку, если, конечно, вы пожелаете.
– С большим удовольствием, – ответила Маргарита и под столом толкнула ногою мастера.
– Чудеснейшая вещь! – воскликнул Азазелло, – вот это я люблю. Раз-два и готово! Не то, что тогда на бульваре.
– Ах, не напоминайте мне, Азазелло! Я была глупа тогда. Да, впрочем, меня и нельзя строго винить за это – ведь не каждый же день встречаешься с нечистой силой!
– Еще бы, – подтверждал Азазелло, – если бы каждый день, это было бы приятно! А ведь мессир прислал вам подарок. Прошу заметить, что это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское.
Азазелло поставил на стол заплесневевший кувшин. Вино налили в стаканы, нюхали, глядели сквозь него на свет.
– Здоровье Воланда! – воскликнула Маргарита, поднимая свой стакан.
Все трое приложились к стаканам и сделали по большому глотку. Дыхание у мастера перехватило. Смертельно побледневшая Маргарита, беспомощно простирая к нему руки, уронила голову на стол и сползла на пол.
– О-тра-ви-тель, – успел прохрипеть мастер. Он попытался схватить нож со стола, но рука его беспомощно соскользнула со скатерти и он упал навзничь.
Азазелло склонился к поверженным любовникам. Маргарита лежала, уткнувшись лицом в коврик. Азазелло повернул ее как куклу, лицом к себе и вгляделся в нее. На его глазах лицо отравленной менялось. Даже в наступавших грозовых сумерках видно было, как исчезало ее временное ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и смягчилось. Оскал ее стал не хищным, а просто женственным страдальческим оскалом. Тогда Азазелло влил ей в рот несколько капель того самого вина, которым и отравил. Маргарита вздохнула, села и слабо спросила:
– За что, Азазелло, за что? Что вы сделали со мною?
Она увидела лежащего мастера, содрогнулась и прошептала:
– Убийца!
– Да нет же, нет, – ответил Азазелло, – сейчас он встанет. Ах, зачем Вы так нервны!
Маргарита поверила ему сразу, вскочила и помогла напоить лежащего вином. Открыв глаза, мастер глянул мрачно и с ненавистью повторил свое последнее слово:
– Отравитель...
– Оскорбление является обычной наградой за хорошую работу, – ответил Азазелло, – неужели вы слепы? Но прозрейте же скорей.
Тут мастер поднялся, огляделся взором живым и совершенно здоровым, и спросил:
– Что означает это новое?
– Оно означает, – ответил Азазелло, – что Вам пора. Будет гроза, слышите? Темнеет. Кони роют землю, содрогается маленький сад. Прощайтесь с домом, прощайтесь скорее.
– А, понимаю, – сказал мастер, озираясь, – Вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно!
– Помилуйте, – ответил Азазелло, – Вас ли я слышу? Ведь Ваша подруга называет Вас мастером, ведь Вы мыслите, как же Вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе больничный халат? Это смешно!
– Я понял все, – вскричал мастер, – не продолжайте! Вы тысячу раз правы!
– Великий Воланд, – воскликнула Маргарита, – Он выдумал гораздо лучше, чем я. Но только роман, роман, – кричала она мастеру, – роман возьми с собою, куда бы ты ни летел.
– Не надо, – ответил мастер, – я помню его наизусть.
– Но ты ни слова... ни слова из него не забудешь?
– Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду.
– Тогда огонь! – страшно вскричал Азазелло, – огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем.
– Огонь! – прокричала Маргарита. Окно хлопнуло, ветром сбило штору в сторону. В небе прогремело. Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе. Потом поджег пачку рукописей на диване и занавеску на окне. Мастер, выбросил с полки какие-то книги на стол и вспушил их листы в горящей скатерти:
– Гори, прежняя жизнь!
– Гори, страдание! – кричала Маргарита.
Из окон первого этажа уже вырывались языки пламени, когда вместе с дымом из двери подъезда выбежали трое. И три черных коня храпели у подъезда, взрывали фонтанами землю. Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, последним мастер. Какая-то соседка, случайно увидевшая это, застонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла:
– Отрежу руку! – он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу. Им вслед донесся слабый, жалкий крик соседки:
– Горим!..
Кони уже неслись над крышами Москвы.
– Я хочу попрощаться… – прокричал мастер Азазелло, который скакал впереди. Гром съел окончание фразы мастера. Азазелло кивнул головою и пустил своего коня галопом. Навстречу летящим стремительно летела туча, громыхая и освещаясь всполохами.
Через мгновение они, заглядывая в палаты, шли по балкону, опоясывающему психлечебницу. За окнами носился по палате, одетый в Дракулу, Варенуха, прятался под кроватью Римский, пытался выкопать жёлуди Николай Иванович, придерживал голову руками Бенгальский. И вот уже мастер привычной рукой отодвинул балконную решетку, и они вошли к Иванушке. Азазелло, чтобы не тревожить больного, остался на балконе.
Иванушка лежал неподвижно, всмотрелся в темный силуэт, ворвавшийся к нему с балкона, протянул руки и сказал радостно:
– А я все жду, жду Вас. Вот и Вы, мой сосед.
На это мастер ответил:
– Я здесь! Но Вашим соседом я, к сожалению, больше быть не могу. Я улетаю навсегда и пришел к Вам лишь с тем, чтобы попрощаться.
– Я это знал, я догадался, – тихо ответил Иван и спросил: – Вы встретили его?
– Да, – сказал мастер, – и пришел попрощаться с Вами, потому что Вы были единственным человеком, с которым я говорил в последнее время.
Иванушка просветлел и сказал:
– Это хорошо, что Вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует, – Иванушка улыбнулся и безумными глазами поглядел куда-то мимо мастера, – я другое хочу написать. Я тут пока лежал, знаете ли, очень многое понял.
Мастер заговорил, присаживаясь на край Иванушкиной постели:
– А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!
Иванушкины глаза вспыхнули.
– А Вы сами не будете разве? – тут он поник головой и задумчиво добавил: – Ах да... Что же это я спрашиваю,
– Да, – сказал мастер, голосом незнакомым и глухим, – я уже больше не буду писать.
Ворчание грома прорезал свист.
- Меня зовут, мне пора, – пояснил мастер и поднялся с постели.
– Постойте!  А ее Вы нашли?
– Вот она, – ответил мастер и указал на стену. От белой стены отделилась темная Маргарита и подошла к постели. Она смотрела на лежащего юношу, и в глазах ее читалась скорбь.
– Бедный, бедный, – зашептала Маргарита и наклонилась к постели.
– Какая красивая, – с тихим умилением проговорил Иван, – вишь ты, как у вас все хорошо вышло. А вот у меня не так, – тут он подумал и задумчиво прибавил: – А впрочем, может быть и так...
– Так, так, – прошептала Маргарита и совсем склонилась к лежащему, – вот я Вас поцелую в лоб и все у Вас будет так, как надо... В этом Вы уж мне поверьте, я все уже видела, все знаю.
Лежащий юноша охватил ее шею руками, и она поцеловала его.
– Прощай, ученик, – чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. С ним вместе растаяла и Маргарита. Балконная решетка захлопнулась.
За дверью Иванушка услышал беспокойные шаги, глухие голоса. Он впал в беспокойство, сел на постели, оглянулся тревожно, простонал. Нажал на кнопку вызова сестры.
Прасковья Федоровна вошла в комнату, вопросительно и тревожно глядя на Иванушку.
– Что? Что такое? – спрашивала она, – гроза пугает? Ну, ничего, ничего... Сейчас я доктора позову.
– Нет, не надо доктора звать, – сказал Иванушка, глядя в стену, – Вы мне лучше скажите, что там рядом, в сто восемнадцатой палате сейчас случилось?
– В восемнадцатой? – переспросила Прасковья Федоровна, и глаза ее забегали, – а ничего там не случилось. – Но голос ее был фальшив, Иванушка сказал:
– Вы думаете, я бушевать стану? Нет, этого не будет. А Вы лучше прямо говорите. Я ведь через стену все чувствую.
– Скончался сосед ваш сейчас, – прошептала та и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии. А Иванушка многозначительно поднял палец и сказал:
– Я так и знал! И уверяю Вас, что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю, кто, – тут Иванушка таинственно улыбнулся, – это женщина.

На холме, между двумя рощами виднелись три темных силуэта. Воланд, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за рекою город, на пряничные башни девичьего монастыря.
Гроза уже скапливалась на горизонте. Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце.
- Тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. - с чувством произнёс Воланд. Он не отрываясь смотрел на необъятное сборище крыш. Свита также не спускала глаз с города.
Воланд заговорил:
– Какой интересный город, не правда ли?
Коровьев ответил почтительно:
– Мессир, мне больше нравится Рим!
- А мне Лас-Вегас... - начал Бегемот
– Дело вкуса! – перебил Воланд.
В воздухе зашумело. Азазелло, мастер и Маргарита, опустились возле группы дожидающихся.
– Пришлось мне вас побеспокоить, – заговорил Воланд, – но вы не будьте на меня в претензии. Не думаю, чтоб вы об этом пожалели. Ну, что же, – обратился он к одному мастеру, – прощайтесь с городом. Нам пора.
Мастер выбросился из седла, покинул сидящих и побежал к обрыву. Черный плащ тащился за ним по земле. Мастер стал смотреть на город.
Группа всадников дожидалась мастера молча. Прервал молчание соскучившийся Бегемот.
– Разрешите мне, мэтр, – заговорил он, – свистнуть перед скачкой на прощание.
– Ты можешь испугать даму, – ответил Воланд.
– Ах нет, нет, мессир, – отозвалась Маргарита, сидящая в седле, как амазонка, подбоченившись и свесив до земли острый шлейф, – разрешите ему, пусть он свистнет. Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Пусть посмешит нас, а то я боюсь, что это кончится слезами.
Воланд кивнул Бегемоту, тот очень оживился, соскочил с седла наземь, вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. Конь Маргариты втал на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетела целая стая ворон и воробьев, столб пыли понесло к реке и видно было, как в речном трамвае, проходившем мимо пристани, унесло несколько зонтов в воду. Бегемот горделиво огляделся.
– Свистнуто, не спорю, – снисходительно заметил Коровьев, – но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень средне!
– Я ведь не регент, – с достоинством и надувшись, ответил Бегемот и неожиданно подмигнул Маргарите.
– А дай-кось я попробую по старой памяти, – сказал Коровьев, потер руки, подул на пальцы.
– Но-но, смотри! – послышался суровый голос Воланда, – без членовредительских штук!
– Мессир, поверьте, – отозвался Коровьев и приложил руку к сердцу, – пошутить, исключительно пошутить... – Тут он вдруг вытянулся вверх, как будто был резиновый, из пальцев правой руки устроил какую-то хитрую фигуру, завился, как винт, и затем, внезапно раскрутившись, свистнул.
Этого свиста никто не услышал, но его увидели. Маргариту вместе с конем отбросило метров на двадцать. Рядом с нею с корнем вырвало вековой дуб. Огромный пласт берега, вместе с пристанью и рестораном, высадило в реку. Вода в ней вскипела, взметнулась и речной трамвай с совершенно невредимыми пассажирами выбросило на противоположный берег.
Мастера вспугнул этот свист. Он побежал обратно к группе дожидавшихся его спутников.
– Ну что же, – обратился к нему Воланд с высоты своего коня, – все счета оплачены? Прощание совершилось?
– Да, совершилось, – ответил мастер и поглядел в лицо Воланду прямо и смело.
И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
– Пора!! – и резкий свист и хохот Бегемота.
Через все небо пробежала огненная нитка. Город потряс удар. Он повторился, и началась гроза.
Кони рванулись и всадники поднялись вверх, и поскакали. Плащ Воланда вздуло над головами всей кавалькады и этим плащом закрыло вечерний небосвод. Когда же на мгновение черный покров отнесло в сторону, Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади уже нет города, который оставил по себе только туман.

Темнее плаща Воланда стал догонять всадников полог ночи. Притих даже неугомонный Бегемот и, вцепившись в седло когтями, летел молчаливый и серьезный, распушив свой хвост. Ночь начала закрывать черным платком леса и луга, зажигала печальные огоньки где-то далеко внизу. Ночь обгоняла кавалькаду и выбрасывала то там, то тут сверкающие пятнышки звезд.
Голос Булгакова:
Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч, разоблачала обман. И менялся облик всех летящих. Когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, все обманы исчезли.
На месте Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он уперся подбородком в грудь, не глядел на луну, не интересовался землею под собою, а думал о чем-то своем, летя рядом с Воландом.
– Почему он так изменился? – спросила тихо Маргарита под свист ветра у Воланда.
– Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, – ответил Воланд, поворачивая к Маргарите свое лицо, – его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше, и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!
Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота и содрала с него шерсть. Тот, кто был котом, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.
Сбоку всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Луна изменила и его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие оказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные, а лицо белое и холодное. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как демон безводной пустыни, демон-убийца.
Себя Маргарита видеть не могла, но она видела как изменился мастер. Волосы его белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она летела по ветру. Когда ветер отдувал плащ от ног мастера, Маргарита видела на ботфортах его то потухающие, то загорающиеся звездочки шпор. Подобно юноше-демону, мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как будто знакомой хорошо и любимой, и по привычке что-то сам себе бормотал.
И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. И конь его был глыбой мрака, и грива этого коня – туча, а шпоры – белые пятна звезд.
Воланд осадил своего коня на каменистой безрадостной плоской вершине. Луна заливала площадку зелено и ярко, и было видно кресло, и в нем белую фигуру сидящего человека. Луна светила лучше, чем самый лучший фонарь и сидящий, глаза которого казались слепыми, коротко потирал свои руки, и незрячие глаза вперял в диск луны. Рядом с тяжелым каменным креслом лежала темная, громадная, остроухая собака и так же, как ее хозяин, беспокойно глядела на луну. У ног сидящего валялись черепки разбитого кувшина и простиралась невысыхающая черно-красная лужа.
– Мне хотелось показать Вам Вашего героя. – заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, – Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но, когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница. Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку. Если верно, что трусость – самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
– Что он говорит? – тихо спросила Маргарита.
– Он говорит, – раздался голос Воланда, – одно и то же: что и при луне ему нет покоя, и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней, и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому, что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана.
– Много тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? – спросила Маргарита.
– Повторяется история с Фридой? – улыбнулся Воланд.
– Отпустите его, – вдруг пронзительно крикнула Маргарита и от этого крика сорвался камень в горах, и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но непонятно был ли это грохот обвала или грохот сатанинского смеха. Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту:
– Не надо кричать в горах, он привык к обвалам. И Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать, – тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал: – Ваш роман прочитали и сказали, что он, к сожалению, не окончен. Теперь Вы можете закончить его одною фразой!
Мастер как будто бы ждал этого. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным горам:
– Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Скалистые стены упали, осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный призрачный город с пышно разросшимся за много тысяч лун садом. Прямо к этому саду протянулась лунная дорога и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и побежал вслед за своим верным стражем по лунной дороге, где его ждал молодой человек в разорванном хитоне. И они пошли рядом к неистовствующей луне.
– Боги, боги, – сказал спутнику человек в плаще, – какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – его лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?
– Ну, конечно не было, – отвечает хриплым голосом спутник.
– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит человек в плаще.
– Клянусь, – отвечает спутник и глаза его почему-то улыбаются.
Лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны.
– Мне туда, за ними? – спросил беспокойно мастер, тронув поводья.
– Нет, – ответил Воланд, – зачем же гнаться по следам того, что уже окончено? – Воланд махнул рукой и Ершалаим погас.
– Так, значит, туда? – спросил мастер, повернулся и указал назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями.
– Тоже нет, – Воланд повернулся к Маргарите: – Маргарита Николаевна! Право, то, что я предлагаю Вам, лучше, чем Вы старались выдумать для мастера. – погасла Москва. – Романтический мастер, неужто Вы не хотите днем гулять со своею подругой под цветущими вишнями, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели Вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что Вы встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Нам пора.
– Прощайте! – хором ответили Маргарита и мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, обрушилась его свита.
Светает. Мастер и Маргарита идут в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик через ручей.
– Слушай беззвучие, – говорит Маргарита мастеру, – слушай и наслаждайся тишиной. Вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград. Вот твой дом, твой вечный дом. Вечером к тебе придут те, кого ты любишь. Они будут тебе играть и петь, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, с улыбкой на губах. А прогнать меня ты уже не сможешь. Беречь твой сон буду я...
Как будто волна идёт за Мастером и Маргаритой, преображая ландшафт, окружающий их в тот... из сна Маргариты... Мостик становится тем самым, корявым. Ручей мутнеет. С деревьев пропадает листва. Небо сереет, становится безрадостным. Адское место для живого человека...
У постели больного Булгакова сидит Елена Сергеевна. У Михаила Афанасьевича глаза прикрыты, он тяжело дышит. Она читает ему вслух:
Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к дому и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
Елена Сергеевна опускает руку с рукописью, договаривая последние слова по памяти. Смотрит на Мастера. Кладёт рукопись на столик, тянется и выключает лампу.
В темноте загораются жёлтым кошачьи глаза.
КОНЕЦ