06

… и осталась спальня Воланда, в которой все оказалось, как было до бала. Воланд в сорочке сидел на постели, только Гелла не растирала ему ногу, а накрывала ужин. Коровьев и Азазелло, сняв фраки, сидели у стола, и рядом с ними, конечно, помещался кот, не пожелавший расстаться со своим галстуком, хоть тот и превратился в совершеннейшую грязную тряпку. Маргарита, шатаясь, подошла к столу и оперлась на него. Тогда Воланд поманил ее, как и тогда, к себе и показал, чтобы она села рядом.
– Ну что, вас очень измучили? – спросил Воланд.
– О нет, мессир, – ответила Маргарита, но чуть слышно.
– Ноблесс оближ, – заметил кот и налил Маргарите какой-то прозрачной жидкости в лафитный стакан.
– Это водка? – слабо спросила Маргарита.
Кот подпрыгнул от обиды.
– Помилуйте, королева, – прохрипел он, – разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!
Маргарита улыбнулась и сделала попытку оттолкнуть стакан.
– Смело пейте, – сказал Воланд и Маргарита тотчас взяла стакан в руки. – Гелла, садись, – приказал Воланд и объяснил Маргарите: – Ночь полнолуния – праздничная ночь, и я ужинаю в тесной компании приближенных и слуг. Итак, как чувствуете Вы себя? Как прошел этот утомительный бал?
– Потрясающе! – затрещал Коровьев, – все очарованы, влюблены, раздавлены! Сколько такта, сколько умения, обаяния и шарма!
Воланд молча поднял стакан и чокнулся с Маргаритой. Маргарита покорно выпила и удивилась, что ничего плохого не произошло. И стала жадно глотать икру.
Бегемот отрезал кусок ананаса, посолил его, поперчил, съел и после этого так залихватски тяпнул вторую стопку спирта, что все зааплодировали. И стал намазывать горчицей устрицу.
– Ты еще винограду сверху положи, – тихо сказала Гелла, пихнув в бок кота.
– Попрошу меня не учить, – ответил Бегемот, – сиживал за столом, не беспокойтесь, сиживал!
– Ах, как приятно ужинать вот этак, при камельке, запросто, – дребезжал Коровьев, – в тесном кругу...
– Нет, Фагот, – возражал кот, – бал имеет свою прелесть и размах.
- Никакой прелести в нем нет и размаха тоже, а эти дурацкие медведи и тигры в баре своим ревом едва не довели меня до мигрени, – сказал Воланд.
– Слушаю, мессир, – сказал кот, – если Вы находите, что нет размаха, я немедленно начну придерживаться того же мнения, а что касается тигров, то я велю их зажарить.
– Тигров нельзя есть, – сказала Гелла.
– Вы полагаете? Но однажды я скитался в течение девятнадцати дней в пустыне и единственно, чем питался, это мясом убитого мною тигра.
Все хором воскликнули:
– Вранье!
– И интереснее всего в этом вранье то, – сказал Воланд, – что оно – вранье от первого до последнего слова.
– Ах так? Вранье? – воскликнул кот, и тихо сказал: – История рассудит нас.
И некоторое время все ужинали в тишине. Свечи оплывали в канделябрах, по комнате волнами распространялось сухое, душистое тепло от камина. Маргарита глядела, как сизые кольца от сигары Фагота  уплывали в камин и как кот ловит их на конец шпаги... Азазелло чистил свой пистолет, Гелла тихонько наигрывала что-то на фортепиано, а Воланд погрузился в разглядывание чего-то на своём глобусе. Маргариту охватило чувство опустошённости. Она повернулась к Воланду и робко сказала:
– Пожалуй, мне пора... Поздно.
– Куда же Вы спешите? – спросил Воланд вежливо, но суховато. Остальные промолчали, делая вид, что увлечены своими занятиями.
– Да, пора, – совсем смутившись, повторила Маргарита и поднялась из-за стола. Воланд молча снял с кровати свой вытертый и засаленный халат, а Коровьев набросил его Маргарите на плечи. Глаза Маргариты наполнились слезами.
– Благодарю вас, мессир, – чуть слышно сказала Маргарита.
Воланд в ответ улыбнулся ей вежливо и равнодушно.
– Всего хорошего, мессир, – произнесла Маргарита вслух, не оглядываясь, и еле слышно: - утоплюсь.
– Сядьте-ка, – вдруг повелительно сказал Воланд. Маргарита изменилась в лице и села. – Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?
– Нет, ничего, мессир, – с гордостью ответила Маргарита, – кроме того, что если я еще нужна Вам, то я готова охотно исполнить все, что Вам будет угодно. Я ничуть не устала и очень веселилась на балу. Так что, если бы он и продолжался еще, я охотно предоставила бы мое колено для того, чтобы к нему прикладывались тысячи висельников и убийц, – Маргарита глядела на Воланда, как сквозь пелену, глаза ее были наполнены слезами.
– Верно! Вы совершенно правы! – гулко и страшно прокричал Воланд, – так и надо! Мы Вас испытывали, никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее Вас. Сами предложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина! – Воланд сорвал тяжелый халат с Маргариты и опять она села рядом с ним на постели. – чего Вы хотите за то, что сегодня Вы были у меня хозяйкой, за то, что провели этот бал нагой? – продолжал Воланд, смягчая свой голос, – Во что цените Ваше колено? Каковы убытки от моих гостей, которых Вы сейчас наименовали висельниками? И теперь уж говорите без стеснения: ибо предложил я.
Маргарита тяжело вздохнула или даже всхлипнула.
– Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?
– Потребовать, потребовать, моя донна... потребовать ОДНОЙ вещи! - ловко и отчетливо подчеркнул Воланд.
Маргарита вздохнула еще раз и сказала:
– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка.
Кот возвел глаза к небу и шумно вздохнул.
– Ввиду того, – заговорил Воланд, усмехнувшись, – что возможность получения Вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно, исключена – остается обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни!
– Совершенно с Вами согласен, мессир, – вмешался в разговор кот, – именно тряпками, – и в раздражении кот стукнул лапой по столу.
– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита.
– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щели. Вот я и говорю о тряпках.
– И я о том же говорю! – воскликнул кот.
– Пошел вон, – сказал ему Воланд.
– Я еще кофий не пил, – ответил кот, – как же это я уйду? Неужели, мессир, в праздничную ночь гостей за столом разделяют на два сорта? Одни – первой, а другие, как выражался этот грустный буфетчик, второй свежести?
– Молчи, – приказал ему Воланд и, обратившись к Маргарите, спросил: – Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?
– Нет, – с силой ответила Маргарита, – я легкомысленный человек. Я попросила Вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Вы сделаете это?
– Ни в коем случае, – ответил Воланд, – каждое ведомство должно заниматься своими делами. Я этого делать не буду, а Вы сделайте сами.
– А разве по-моему исполнится?
Азазелло иронически скосил кривой глаз на Маргариту и незаметно покрутил рыжей головой и фыркнул.
– Да делайте же, вот мучение, – пробормотал Воланд и, повернув глобус, стал всматриваться в какую-то деталь на нем.
– Ну, Фрида, – подсказал Коровьев.
– Фрида! – пронзительно крикнула Маргарита.
Дверь распахнулась, и растрепанная, нагая женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и простерла руки к Маргарите, а та сказала величественно:
– Тебя прощают. Не будут больше подавать платок.
Послышался вопль Фриды, она упала на пол ничком перед Маргаритой. Воланд махнул рукой, и Фрида пропала из глаз.
– Благодарю Вас, прощайте, – сказала Маргарита и поднялась.
– Ну что ж, Бегемот, – заговорил Воланд, – не будем наживаться на поступке непрактичного человека в праздничную ночь, – он повернулся к Маргарите, – итак, это не в счет, я ведь ничего не делал. Что Вы хотите для себя?
Коровьев, который зашептал в ухо Маргарите:
– Алмазная донна, на сей раз советую Вам быть поблагоразумнее! А то ведь фортуна может и ускользнуть!
– Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моего любимого... мастера!!! – закричала Маргарита, и лицо ее исказилось судорогой.
Тут тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей в канделябрах заколебалось и в далекой высоте открылась полная луна. От подоконника на пол лег зеленоватый прямоугольник ночного света и в нем появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером. Он был в своем больничном одеянии – в халате, тапках и черной шапочке. Небритое лицо его дергалось гримасой, он сумасшедше-пугливо косился на огни свечей, а лунный поток кипел вокруг него.
Маргарита, простонала, всплеснула руками и подбежала к нему. Нагота ее как-то внезапно кончилась, на ней теперь был шелковый черный плащ. Она целовала его в лоб, в губы, прижималась к колючей щеке, и долго сдерживаемые слезы теперь бежали ручьями по ее лицу. Она произносила только одно слово, бессмысленно повторяя его:
– Ты... ты, ты...
Мастер отстранил ее от себя и глухо сказал:
– Не плачь, Марго, не терзай меня. Я тяжко болен. – Он оскалил зубы, всматриваясь в сидящих и закричал: – Мне страшно, Марго! У меня опять начались галлюцинации.
– Да, – заговорил после молчания Воланд, – его хорошо отделали. – Он приказал Коровьеву: – Дай-ка, рыцарь, этому человеку чего-нибудь выпить.
Маргарита упрашивала мастера дрожащим голосом:
– Выпей, выпей. Верь мне, что тебе помогут.
Больной взял стакан и выпил то, что было в нем, но рука его дрогнула, и опустевший стакан разбился у его ног.
– К счастью! К счастью! – зашептал Коровьев Маргарите, – смотрите, он уже приходит в себя.
Действительно, взор больного стал уже не так дик и беспокоен.
– Это правда ты, Марго? – спросил лунный гость.
– Не сомневайся, это я, – ответила Маргарита.
– Еще! – приказал Воланд.
После того, как мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными. Фагот подпихнул к нему стул и усадил.
– Ну вот, это другое дело, – сказал Воланд, прищуриваясь, – теперь поговорим. Кто Вы такой и откуда сейчас?
– Из дома скорби. Я – душевнобольной, – ответил пришелец.
Маргарита заплакала вновь и закричала:
– Ужасные слова! Он мастер, мессир, я Вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого.
– Вы знаете, с кем Вы сейчас говорите? – спросил Воланд.
– Знаю, – ответил мастер, – моим соседом в сумасшедшем доме был этот мальчик, Иван Бездомный. Он рассказал мне о Вас.
– Как же, как же, – отозвался Воланд, – я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком. Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету! Но Вы-то верите, что это действительно я?
– Приходится верить, но, конечно, гораздо спокойнее было бы считать Вас плодом галлюцинации. Извините, – спохватившись, прибавил мастер.
– Ну, что же, если спокойнее, то и считайте, – вежливо ответил Воланд.
– Нет, нет, – испуганно говорила Маргарита и трясла мастера за плечо, – опомнись! Перед тобою действительно он!
Кот ввязался и тут:
– А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль в лунном свете… – кот полез в лунный столб и хотел еще что-то говорить.
- Заткнись! - рявкнул Воланд и он, ответил:
– Хорошо, хорошо… Я буду молчаливой галлюцинацией.
– А простите... это ты... это Вы... – спросил потрясенный мастер и сбился, не зная, как обращаться к коту, на «ты» или на «Вы», – тот самый кот, что зайцем ездит на метро?
– Я, – подтвердил польщенный кот и добавил: – Приятно слышать, что Вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.
– Мне кажется почему-то, что Вы не очень-то кот, – нерешительно ответил мастер.
– А скажите, почему Маргарита Вас называет мастером? – спросил Воланд.
Тот усмехнулся и сказал:
– Это простительная слабость. Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал.
– О чем роман?
– Роман о Понтии Пилате.
Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе. Это Воланд смеялся громовым образом, а Бегемот почему-то зааплодировал.
– О чем, о чем? О ком? – заговорил Воланд, перестав смеяться. – И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть, – Воланд протянул руку ладонью кверху.
– Я, к сожалению, не могу этого сделать, – ответил мастер, – потому что я сжег роман.
– Простите, не поверю, – ответил Воланд, – Рукописи не горят. – Он повернулся к Бегемоту и сказал: – Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.
Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на пачке экземпляров романа. Тех самых, которые мастер сжёг в камине. Верхний экземпляр кот с поклоном подал Воланду.
Маргарита задрожала и закричала:
– Всесилен, всесилен! Вот она, рукопись! Вот она! - Она молитвенно повернулась к Воланду и восхищенно добавила:
– Прошу вернуть нас в его квартирку, мессир, пусть все станет, как было.
Тут мастер засмеялся и, обхватив голову Маргариты, сказал:
– Ах, не слушайте бедную женщину, мессир. Не бывает так, чтобы все стало, как было. – Он приложил щеку к голове своей подруги, обнял Маргариту и стал бормотать: – Бедная, бедная... опять тебе советую – оставь меня. Ты пропадешь со мной.
– Нет, не оставлю, – ответила Маргарита.
Воланд взял в руки поданный ему экземпляр, повернул его, отложил в сторону и постучал длинным пальцем по рукописи. – Ну, теперь все ясно.
– Совершенно ясно, – подтвердил кот, – теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? – обратился он к молчащему Азазелло.
– Я говорю, – прогнусил тот, – что тебя хорошо было бы утопить.
– Будь милосерден, Азазелло, – ответил ему кот, – Поверь мне, что всякую ночь я являлся бы тебе в таком же лунном одеянии, как и бедный мастер, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, о Азазелло?
– Не бывает, Вы говорите, чтобы все стало, как было? – сказал Воланд. – Это верно. Но мы попробуем.
- Меня в больнице хватятся.
– Ну чего они будут хвататься! – успокоил Воланд.
И какие-то бумаги оказались у Коровьева в руках: – история болезни вашей? - Коровьев швырнул историю болезни в камин – Нет документа, нет и человека.
– Вы правильно сказали, что раз нет документа, нету и человека. – сказал мастер, – Вот именно меня-то и нет, у меня нет больше документов.
– Я извиняюсь, – вскричал Коровьев, – вот он, Ваш документ, – и Коровьев подал мастеру паспорт и сладко прошептал Маргарите: – А вот и Ваше имущество, Маргарита Николаевна, – и он подал Маргарите тонкую стопку листов с обгоревшими краями, фотографию и с особой бережностью стопку купюр, – сто тысяч, как Вы изволили внести, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо.
– У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому, – напыжившись, воскликнул кот.
– Куда прикажете, моя дорогая донна, девать Вашу свиту? – спросил Воланд, отрываясь от глобуса.  Мне она лично не нужна.
Тут в открытую дверь вбежала Наташа, как была нагая, всплеснула руками и закричала Маргарите:
– Будьте счастливы, Маргарита Николаевна! Я ведь все знала, куда Вы ходите. – она закивала головой мастеру.
– Домработницы все знают, – заметил кот, многозначительно поднимая лапу, – это ошибка думать, что они слепые.
– Что ты хочешь, Наташа? – спросила Маргарита.
– Маргарита Николаевна, – умоляюще заговорила Наташа и стала на колени, – упросите их, – она покосилась на Воланда, – чтобы меня ведьмой оставили. Мне господин Жак на балу сделал предложение. – Наташа разжала кулак и показала какие-то золотые монеты.
Маргарита обратила вопросительный взор к Воланду. Тот кивнул головой. Тогда Наташа кинулась на шею Маргарите, звонко ее расцеловала и, победно вскрикнув, улетела в окно.
На месте Наташи оказался Николай Иванович. Он приобрел свой прежний человеческий облик, но был чрезвычайно мрачен и даже, пожалуй, раздражен.
– Я очень прошу выдать мне справку, – заговорил, дико оглядываясь, Николай Иванович, но с большим упорством, – о том, где я провел ночь.
– На какой предмет? – сурово спросил кот.
– На предмет представления супруге, – твердо сказал Николай Иванович.
– Справок мы обычно не даем, – ответил кот, насупившись, – но для Вас, так и быть, сделаем исключение.
И голая Гелла оказалась за машинкой, а кот диктовал ей:
– Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве транспортного средства... В скобках «боров». Подпись – Бегемот.
– А число? – пискнул Николай Иванович.
– Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной, – отозвался кот, подмахнул бумагу, откуда-то добыл печать, по всем правилам подышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено» и вручил бумагу Николаю Ивановичу. После этого Николай Иванович бесследно исчез, а на месте его появился администратор Варенуха. Он вздохнул и тихо сказал:
– Отпустите обратно. Не могу быть вампиром. Я не кровожадный. Отпустите.
– Хамить не надо по телефону. Лгать не надо по телефону. – отозвался Азазелло - Понятно? Не будете больше этим заниматься?
-  Лицо Варенухи засияло, и он забормотал:
– Истинным... то есть я хочу сказать, Ваше ве... сейчас же после обеда... – Варенуха прижимал руки к груди, с мольбой глядел на Азазелло.
– Ладно, домой, – ответил тот, и Варенуха растаял.
– Так, стало быть назад? - обратился к мастеру Воланд - А мечтания, вдохновение? А Ваш роман?
– Он мне ненавистен, этот роман, – ответил мастер, – я слишком много испытал из-за него. У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, – он опять положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне скучно.
– Я умоляю тебя, – жалобно попросила Маргарита, – не говори так. За что же ты меня терзаешь? Не слушайте его, мессир, он слишком измучен.
– И чем Вы будете жить? - говорил Воланд, - Ведь придется нищенствовать.
– Охотно, охотно, – ответил мастер, притянул к себе Маргариту, обнял ее за плечи и прибавил: – Она образумится, уйдет от меня...
– Не думаю, – сквозь зубы сказал Воланд и продолжал: – Итак, человек, сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в неизвестность, в намерении расположиться у лампы и нищенствовать? Но, я Вам скажу, – улыбнувшись, обратился он к мастеру, – что Ваш роман еще принесет Вам сюрпризы.
– Это очень грустно, – ответил мастер.
– Нет, нет, это не грустно, – сказал Воланд, – ничего страшного уже не будет. Ну-с, Маргарита Николаевна, имеете ли Вы ко мне какую-нибудь претензию?
– Что Вы, о, что Вы, мессир!
– Так возьмите же это от меня на память, – сказал Воланд и вынул из-под подушки небольшую золотую подкову, усыпанную алмазами.
– Нет, нет, нет, с какой же стати!
– Вы хотите со мной поспорить? – улыбнувшись, спросил Воланд.
Маргарита, так как в плаще у нее не было кармана, уложила подкову в салфетку и затянула ее узлом. Оглянулась на окно, в котором сияла луна, она спросила:
– А вот чего я не понимаю... Что же, это все полночь да полночь, а ведь давно уже должно быть утро?
– Праздничную полночь приятно немного и задержать, – ответил Воланд. – Ну, желаю вам счастья.
Маргарита молитвенно протянула обе руки к Воланду и тихо воскликнула:
– Прощайте! Прощайте!
– До свидания, – сказал Воланд.
И Маргарита в черном плаще, мастер в больничном халате и свита Воланда оказались на лестничной площадке квартир Лиходеева и Берлиоза, уже в самом обычном московском подъезде, без парадной лестницы и гигантского камина. Азазелло раскланялся с ними и вернулся в квартиру. Маргарита с мастером стали спускаться по лестнице, а остальные пошли провожать. Маргарита в одной руке несла стопку экземпляров романа, между которыми была вложена салфетка с подковкой, другой держала под руку мастера. Когда проходили площадку третьего этажа, что-то мягко стукнуло, но на это никто не обратил внимания. Лишь, когда они спустились ниже, одна их дверей приоткрылась и в щелочке появился любопытный глаз. Щелочка расширилась, и на площадку опасливо вышла сухонькая женщина, приговаривая:
- Ай да квартирка!
Она припала животом на площадку и стала шарить.
Выйдя из подъезда, все увидели большую черную машину с потушенными фарами. В переднем стекле смутно виднелся силуэт грача.
Садясь в машину, Маргарита в отчаянии негромко воскликнула:
– Боже, я потеряла подкову!
– Садитесь в машину, – сказал Фагот, – и подождите меня. Я сейчас вернусь, только разберусь, в чем тут дело. – И вернулся в подъезд.
А там в руках у сухонькой женщины оказалась салфеточка с чем-то тяжелым. Глаза загорелись совершенно волчьим огнем, когда она развернула сверточек. Забормотала:
- Знать ничего не знаю! Ведать ничего не ведаю!... К племяннику? Или распилить ее на куски... Камушки-то можно выковырять... И по одному камушку в разные ломбарды... И – знать ничего не знаю, и ведать ничего не ведаю!
Она спрятала находку за пазуху и уже собиралась скользнуть обратно в квартиру, как перед нею вырос Фагот и тихо шепнул:
– Давай подковку и салфеточку.
– Какую такую салфеточку-подковку? – притворяясь весьма искусно женщина, – никакой я салфеточки не знаю. Что Вы, гражданин, пьяный, что ли?
Фагот твердыми пальцами, ничего более не говоря, сжал ей горло так, что совершенно прекратил всякий доступ воздуха в ее грудь. Подержав так её некоторое время, он снял пальцы с ее шеи. Хлебнув воздуху, женщина улыбнулась.
– Ах, подковочку, – заговорила она, – сию минуту! Так это Ваша подковочка? А я смотрю, лежит в салфеточке... Я нарочно прибрала, чтобы кто не поднял, а то потом поминай как звали!
Получив подковочку и салфеточку, Фагот начал расшаркиваться перед ней, крепко пожимать ей руку и горячо благодарить с сильным заграничным акцентом:
– Я Вам глубочайше признателен, мадам. Мне эта подковочка дорога как память. И позвольте Вам за то, что Вы ее сохранили, вручить сто долларов. – И он тотчас вынул из жилетного кармана деньги.
Та, отчаянно улыбаясь, только вскрикивала:
– Ах, благодарю! Мерси! Мерси!
Щедрый иностранец в один мах проскользнул через целый марш лестницы вниз и крикнул снизу, уже без акцента:
– Ты, старая ведьма, если когда еще поднимешь чужую вещь, в полицию ее сдавай, а за пазуху не прячь!
Вернув Маргарите подарок Воланда, Фагот обнялся с нею, Гелла сочно расцеловалась, кот приложился к руке, помахали руками безжизненно и неподвижно завалившемуся в угол сидения мастеру. Грач зажег фары и выкатил в ворота. И огни большой черной машины пропали среди других огней на бессонной и шумной улице.
А в оставленной ими спальне, Азазелло, стоя подле сидящего Воланда взял в руки совершенно заплесневевший кувшин, откупорил, но не успел налить.
Из стены, которая была за спиною Воланда, вышел оборванный, выпачканный в глине, чернобородый мрачный человек в хитоне, в самодельных сандалиях.
– Ба! – воскликнул Воланд, обернувшись и с насмешкой глядя на вошедшего, – менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но предвиденный гость?
– Я к тебе, дух зла и повелитель теней, – ответил вошедший, исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.
– Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? – заговорил Воланд сурово.
– Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, – ответил дерзко вошедший.
– Но тебе придется примириться с этим, – возразил Воланд и усмешка искривила его рот, – не успел ты появиться, как уже сразу отвесил нелепость и я тебе скажу, в чем она, – в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов, от деревьев, от людей и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп.
– Я не буду с тобой спорить, старый софист, – ответил Левий Матвей.
– Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой я уже упомянул, – ты глуп, – ответил Воланд и спросил: – Ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?
– Он прислал меня.
– Что же он велел передать тебе, раб?
– Я не раб, – все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, – я его ученик.
– Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, – отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак...
– Он прочитал сочинение мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?
– Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд, – и тебе это хорошо известно. – Он помолчал и добавил: – А что же вы не берете его к себе, в свет?
– Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий.
– Передай, что будет сделано, – ответил Воланд и прибавил, причем глаз его вспыхнул: – И покинь меня немедленно.
– Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, – в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.
– Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи.
Левий Матвей исчез, а Воланд повернулся к Азазелло и приказал ему:
– Лети к ним и все устрой.
Азазелло кивнул и закупорил кувшин.
А в маленькой квартирке мастера, за столом, накрытым бархатной скатертью, под лампой с абажуром, сидела Маргарита и тихо плакала от пережитого потрясения и счастья. Листки, исковерканные огнем, лежали перед нею, а рядом возвышалась стопка нетронутых экземпляров. На диване, укрытый больничным халатом, лежал и спал мастер. Его ровное дыхание было беззвучно.
Наплакавшись, Маргарита взяла нетронутый экземпляр. Она гладила рукопись ласково, как гладят любимую кошку и поворачивала ее в руках, оглядывая со всех сторон, то останавливаясь на титульном листе, то открывая финал. Наконец нашла нужное место поцеловала и стала перечитывать: