05

Маргарита поднялась с коврика, перед ней оказался Коровьев и слегка толкнул в плечо. Маргарита рухнула в какой-то бассейн с горячей, густой и красной жидкостью.
В мерцающем свете канделябров, установленных вокруг бассейна, было видно, что наполняется бассейн фонтанами в виде безголовых дев, с пульсирующими струями, изливающимися из обрубков шей. Гелла и помогающая ей, Наташа обтёрли Маргариту губками, макая их в бассейн. Затем Маргарита оказалась на хрустальном ложе и её до блеска стали растирать какими-то большими зелеными листьями. Ворвался кот и стал помогать. Он уселся на корточки у ног Маргариты и стал натирать ей ступни с таким видом, как будто чистил сапоги на улице. На ногах Маргариты появились, сшитые из лепестков белой розы туфли и сами собой застегнулись золотыми пряжками. Какая-то сила вздернула Маргариту и поставила перед зеркалом, и в волосах у нее блеснул королевский алмазный венец. Откуда-то явился Коровьев и повесил на грудь Маргариты тяжелое в овальной раме изображение черного пуделя на тяжелой цепи.
– Тяжело, но надо, надо! – бормотал Коровьев, – Разрешите, королева, Вам дать последний совет. Среди гостей будут различные, ох, очень различные, но никому, королева Марго, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится... Я понимаю, что Вы, конечно, не выразите этого на своем лице... Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить его, полюбить, королева. Сторицей будет вознаграждена за это хозяйка бала! И еще: не пропустить никого. Хоть улыбочку, хоть малюсенький поворот головы. Все, что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют...
Коровьев оглядел Маргариту, удовлетворённо улыбнулся и хлопнул в ладоши. Все свечи погасли, наступила полная темнота.
– Я, я, – послышался умоляющий голос Бегемота, – я дам сигнал!
– Давай! – ответил в темноте Коровьев.
– Бал! – пронзительно визгнул кот
Маргарита вскрикнула и зажмурилась. Бал упал на нее сразу в виде света, звука и запаха. Маргарита увидела себя в тропическом лесу. Красногрудые зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы, перескакивали по ним и оглушительно кричали: «Я восхищен!». В ветвях, цепляясь хвостами, водили хороводы разноцветные обезьяны. Сверкающие миллионами радужных чешуек змеи сплетались с лианами и между собой, свисая с ветвей. Кричали павлины, трубили слоны. Тропический лес сменился на колоннаду бального зала с колоннами из янтаря. У колонн неподвижно стояли обнаженные негры в серебряных повязках на головах. Оркестр человек в полтораста играл полонез. Возвышавшийся перед оркестром человек во фраке, увидев Маргариту, заулыбался и взмахом рук поднял весь оркестр. Ни на мгновение не прерывая музыки, оркестр, стоя, окатывал Маргариту звуками. Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросив руки, и Маргарита, улыбаясь, помахала ему рукой.
– Нет, мало, мало, – зашептал Коровьев, – он не будет спать всю ночь. Крикните ему: «Приветствую Вас, король вальсов!»
Маргарита крикнула это. Ее голос, как колокол, покрыл вой оркестра. Человек от счастья вздрогнул и левую руку приложил к груди, правой продолжая дирижировать оркестром.
– Мало, мало, – шептал Коровьев, – глядите налево, на первые скрипки и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали в отдельности. Здесь только мировые знаменитости.
– Кто дирижер? – отлетая, спросила Маргарита.
– Иоганн Штраус, – закричал кот, – и пусть меня повесят в тропическом саду на лиане, если на каком-нибудь балу когда-либо играл такой оркестр. Я лично приглашал его! И, заметьте, ни один не заболел, и ни один не отказался.
В следующем зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой – стена японских махровых камелий. Между этими стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бассейнах, из которых был первый – прозрачно-фиолетовый, второй – рубиновый, третий – хрустальный. Возле них метались негры в алых повязках, серебряными черпаками наполняя из бассейнов бокалы. В розовой стене оказался пролом, и в нем на эстраде кипятился человек в красном с ласточкиным хвостом фраке. Перед ним гремел нестерпимо громко джаз.
В следующем зале с облупленными кирпичными стенами, украшенными разноцветными граффити, оглушительно гремел рок и смуглый усатый солист с голым торсом душил мускулистыми руками стойку микрофона.
- Фредди Мэркюри - шепнул Бегемот - Улыбнитесь ему, королева - Улыбнитесь!
Маргарита послала певцу воздушный поцелуй.
Фредди рухнул на колени, проехавшись по сцене и изогнулся в оглушительной ноте.
Наконец оказались на лестничной площадке, где во тьме Маргарита боялась переступить порог квартиры. Теперь здесь глаза слепли от света, льющегося из хрустальных виноградных гроздьев. Двери квартиры были гостеприимно распахнуты, а двери двух других квартир крест-накрест заколочены досками. Маргариту установили на подиум. Какой-то чернокожий подкинул под ноги Маргарите подушку с вышитым на ней золотым пуделем и на нее она, повинуясь чьим-то рукам, поставила, согнув в колене, свою правую ногу. и под левой рукой у нее оказалась низкая аметистовая колонка.
– Руку можно будет положить на нее, если станет очень трудно, – шептал Коровьев.
Коровьев и Азазелло стояли рядом в парадных позах. У левой ноги Маргариты тёрся теплый и мохнатый Бегемот.
Из-под ног Маргариты вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром. Далеко внизу лестница упиралась в необъятный камин, в холодную и черную пасть которого мог свободно въехать Камаз. Лестница, до боли в глазах залитая светом, была пуста.
– Где же гости? – спросила Маргарита у Коровьева.
– Будут, королева, сейчас будут. В них недостатка не будет. И, право, я предпочел бы рубить дрова, вместо того чтобы принимать их здесь на площадке.
– Что рубить дрова, – подхватил словоохотливый кот, – я хотел бы работать ассенизатором в госпитале для инфекционных болезней, а уж хуже этой работы нет ничего на свете.
– Все должно быть готово заранее, королева, – объяснял Коровьев, поблескивая моноклем. – Ничего не может быть гаже, чем когда приехавший первым гость мыкается, не зная, что ему предпринять, а его законная мегера шепотом пилит его за то, что они приехали раньше всех. Но полночь!.. Сейчас начнется!
И тут что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом. Этот прах сорвался с веревки, ударился об пол, и из него выскочил черноволосый красавец во фраке и в лакированных туфлях. Следом из камина вылетел полуистлевший гроб, крышка его отскочила, и из него вывалился другой прах. Красавец галантно подскочил к нему и подал руку калачиком, второй прах сложился в нагую вертлявую женщину в черных туфельках и с черными перьями на голове, и оба заспешили вверх по лестнице.
– Первые! – воскликнул Коровьев, – господин Жак с супругой. Рекомендую вам, королева! Убежденный фальшивомонетчик, но очень недурной алхимик. Прославился тем, – шепнул на ухо Маргарите Коровьев, – что отравил королевскую любовницу. Посмотрите, как красив!
Побледневшая Маргарита, раскрыв рот, глядела вниз и видела, как тают, и испаряются виселица и гроб.
– Я в восхищении, – заорал прямо в лицо поднявшемуся по лестнице господину Жаку кот.
В это время внизу из камина появился безголовый, с оторванною рукою скелет и превратился в мужчину во фраке.
Супруга господина Жака уже становилась перед Маргаритою на одно колено и, бледная от волнения, целовала колено Маргариты.
– Королева, – бормотала супруга господина Жака.
– Королева в восхищении, – кричал Коровьев.
– Королева... – тихо сказал красавец, господин Жак.
– Мы в восхищении, – завывал кот.
По лестнице поднимался вверх бегом одинокий фрачник.
– Граф Роберт, – шепнул Маргарите Коровьев, – по-прежнему интересен. Обратите внимание, как смешно, королева – обратный случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену.
– Мы рады, граф, – вскричал Бегемот.
Из камина подряд, один за другим, вывалились, лопаясь и распадаясь, три гроба. Затем кто-то в черной мантии, которого следующий выбежавший из черной пасти ударил в спину ножом. Внизу послышался сдавленный крик. Из камина выбежал почти совсем разложившийся труп. Маргарита зажмурилась, и чья-то рука поднесла к ее носу флакон с белой солью. Лестница стала заполняться. Теперь уже на каждой ступеньке оказались, издали казавшиеся совершенно одинаковыми, фрачники и нагие женщины с ними, отличавшиеся друг от друга только цветом перьев на головах и туфель.
К Маргарите приближалась, ковыляя, в странном деревянном сапоге на левой ноге, дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная и почему-то с широкой зеленой повязкой на шее.
– Очаровательнейшая дама, – шептал Коровьев, – госпожа Тофана, была чрезвычайно популярна среди молодых неаполитанок, в особенности тех, которым надоели их мужья. Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж.
– Да, – глухо ответила Маргарита, в то же время улыбаясь двум фрачникам, которые один за другим склонялись перед нею, целуя колено и руку.
– Герцог, бокал шампанского! Я восхищен! – кричал Коровьев и в это же время шептал: – госпожа Тофана входила в положение этих бедных женщин и продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу и через день была свободна, как весенний ветер.
– А что это у нее на ноге? – спрашивала Маргарита – и зачем эта тряпка на шее?
– Я в восхищении, князь! На ноге у нее, королева, испанский сапожок и, когда тюремщики узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь навсегда, они сгоряча удавили госпожу Тофану в тюрьме.
– Как я счастлива, черная королева, что мне выпала высокая честь, – монашески шептала Тофана, пытаясь опуститься на колено. Испанский сапог мешал ей. Коровьев и Бегемот помогли Тофане подняться.
– Я рада, – ответила ей Маргарита, в то же время подавая руку другим.
Теперь по лестнице снизу вверх поднимался поток, скрыв то, что делается у камина. Маргарита механически поднимала и опускала руку и, однообразно скалясь, улыбалась гостям. В воздухе на площадке уже стоял гул, из бальных залов, как море, доносилась музыка.
– А вот это – скучная женщина, – уже не шептал, а громко говорил Коровьев, зная, что в гуле голосов его уже не расслышат, – обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок.
Маргарита поймала взглядом среди подымавшихся ту, на которую указывал Коровьев. Это была молодая женщина лет двадцати, необыкновенного по красоте сложения, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами.
– Какой платок? – спросила Маргарита.
– К ней камеристка приставлена, – пояснил Коровьев, – и тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок. Она уж и сжигала его в печи и топила его в реке, но ничего не помогает.
– Какой платок? – шептала Маргарита, подымая и опуская руку.
– С синей каемочкой платок. Когда она служила в кафе, хозяин как-то ее зазвал в кладовую, а через девять месяцев она родила мальчика, унесла его в лес и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в земле. На суде она говорила, что ей нечем кормить ребенка.
– А где же хозяин этого кафе? – спросила Маргарита.
– Королева, – вдруг заскрипел снизу кот, – при чем же здесь хозяин? Ведь он не душил младенца в лесу!
Маргарита, не переставая улыбаться и качать правой рукой, острые ногти левой запустила в Бегемотово ухо и зашептала ему:
– Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор...
Бегемот как-то не по-бальному вспискнул и захрипел:
– Королева... ухо опухнет... Я говорил с юридической точки... Молчу, молчу... Считайте, что я не кот, а рыба, только оставьте ухо.
Маргарита выпустила ухо, и назойливые, мрачные глаза оказались перед ней.
– Я счастлива, королева, быть приглашенной на великий бал полнолуния.
– А я, – ответила ей Маргарита, – рада вас видеть. Очень рада. Любите ли вы шампанское?
– Что вы изволите делать, королева?! – отчаянно, но тихо вскричал на ухо Маргарите Коровьев, – получится затор!
– Я люблю, – моляще говорила женщина и вдруг механически стала повторять: – Фрида, Фрида! Меня зовут Фрида, о королева!
– Напейтесь сегодня пьяной, Фрида! И ни о чем не думайте! – сказала Маргарита.
Фрида протянула обе руки к Маргарите, но Коровьев и Бегемот очень ловко подхватили ее под руки, и ее затерло в толпе.
Теперь снизу уже стеною шел народ, как бы штурмуя площадку, на которой стояла Маргарита. Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами. На Маргариту наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе черные тела. В волосах рыжих, черных, каштановых, светлых, как лен, – в ливне света играли и плясали, рассыпали искры драгоценные камни. Сотни губ прикасались к колену Маргариты, лицо ее стянуло в неподвижную приветливую маску, голоса слились в ровный гул, лица слепились в одну громадную лепешку. Маргарита стала сутулиться под тяжестью пуделя на цепи. Ноги Маргариты подгибались, правое колено, которое целовали, распухло, кожа на нем посинела, несмотря на то, что несколько раз рука Наташи появлялась возле этого колена с губкой и чем-то обтирала его.
– Я в восхищении, – монотонно пел Коровьев, – мы в восхищении, королева в восхищении.
– Я восхищён! – гнусил Азазелло.
За спиной Маргариты на небольшой эстраде солировали и танцевали Гелла с Бегемотом. Лестница им подпевала и подтанцовывала в стиле «Триллера» М. Джексона:
На часах пробило полночь. И остановилось тленье.
Дал сигнал котяра-сволочь и наметилось движенье.
У камина горы трупов, но на лестнице - элита.
Громче скрипки! Гряньте трубы. Ведь ничто не позабыто!
Мммм... Пцццц... Ахххх... Пццц (целуют колено Маргарите)

Встали б поздно или рано – нет предела жизни вечной.
Счастье есть на дне стакана, хоть оно и скоротечно.
Мы - отбросы жизни прошлой: тати, выродки, убийцы.
Встань! Забвенье - это пошло! Всё, что хочешь, повторится!
Мммм... Пцццц... Ахххх... Пццц... Встань!.. Встань!.. Встань!.. Встань!..
Наконец поток гостей поредел.
– Законы бального съезда одинаковы, королева, – шептал Коровьев. - Клянусь, что мы терпим последние минуты. Вот группа Брокенских гуляк. Они всегда приезжают последними. Ну да, это они. Два пьяных вампира... Все? Ах нет, вот еще один. Нет, двое!
По лестнице подымались двое последних гостей. Из камина больше никто не выходил.
Через секунду Маргарита оказалась в комнате с бассейном и там, сразу заплакав от боли в руке и ноге, повалилась прямо на пол. Но Гелла и Наташа, утешая ее, опять повлекли ее под кровавый душ, опять размяли ее тело, и Маргарита вновь ожила.
– Еще, еще, королева Марго, – шептал появившийся рядом Коровьев, – надо облететь залы, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными.
И Маргарита вновь вылетела из комнаты с бассейном. На эстраде за тюльпанами, где играл оркестр короля вальсов, теперь бесновались обезьяны с инструментами. Они играли Рэгги. Громадная, в лохматых бакенбардах горилла с трубой в руке, тяжело приплясывая, солировала. В один ряд сидели орангутанги, дули в блестящие трубы. На плечах у них верхом поместились веселые шимпанзе с гитарами. Два гамадрила в гривах, похожих на львиные, играли на ударных и синтезаторе. На зеркальном полу несчитанное количество пар, словно слившись, поражали ловкостью и чистотой движений. Живые атласные бабочки ныряли над танцующими полчищами, с потолков сыпались цветы. В капителях колонн, когда погасало электричество, загорались мириады светляков, а в воздухе плыли болотные огни.
Потом Маргарита оказалась в чудовищном по размерам бассейне, окаймленном колоннадой. Гигантский черный нептун выбрасывал из пасти широкую розовую струю пенящегося шампанского. Дамы, смеясь, сбрасывали туфли и с криком ласточкой бросались в бассейн. Пенные столбы взбрасывало вверх. Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нем видны были серебристые плавающие тела. Зачёрпывали бокалами и пили. Выскакивали из бассейна совершенно пьяными. Хохот звенел под колоннами. Бегемот наколдовал чего-то у пасти Нептуна, и тотчас с шипением и грохотом волнующаяся масса шампанского ушла из бассейна, а Нептун стал извергать не играющую, не пенящуюся волну темно-желтого цвета. Дамы с визгом и воплем:
– Коньяк! – кинулись от краев бассейна за колонны. Через секунду бассейн был полон и кот, сделав тройное сальто, обрушился в колыхающийся коньяк. Вылез он, отфыркиваясь, с раскисшим галстуком, потеряв позолоту с усов и свой бинокль. Коровьев подхватил Маргариту под руку, и они покинули купальщиков.
– Последний выход, – прошептал Коровьев, – и мы свободны.
Маргарита опять оказалась в бальном зале, но теперь в нем не танцевали и гости толпой теснились между колоннами, оставив свободной середину зала. Где-то часы били полночь. С последним ударом воцарилось молчание и появился Воланд. Он шел в сопровождении Абадонны и Азазелло. Воланд вышел как раз в том самом виде, в каком был в спальне. Все та же грязная заплатанная сорочка висела на его плечах, ноги были в стоптанных тапках. Обнаженной шпагой он пользовался как тростью, опираясь на нее. Прихрамывая, Воланд остановился рядом с Маргаритой и сейчас же Азазелло оказался перед ними с блюдом в руках, и на этом блюде лежала отрезанная голова человека с выбитыми передними зубами. Продолжала стоять полнейшая тишина, и ее прервал только один раз далеко послышавшийся дверной звонок.
– Михаил Александрович, – негромко обратился Воланд к голове, и тогда веки убитого приподнялись, и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза. – Все сбылось, не правда ли? – продолжал Воланд, глядя в глаза головы, – голова отрезана женщиной и совещание не состоялось... Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается и он уходит в небытие. Мне приятно сообщить Вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна, и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие. – Воланд поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съежились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре Маргарита увидела на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп. Крышка черепа откинулась на шарнире.
– Сию секунду, мессир, – сказал Коровьев, заметив вопросительный взгляд Воланда, – он предстанет перед вами. Я слышу как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой жизни выпив шампанское. Да вот и он.
Направляясь к Воланду, вступал в зал новый одинокий гость. Внешне он ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин, кроме одного: гостя буквально шатало от волнения, что было видно даже издали. На его щеках горели пятна и глаза бегали в полной тревоге. Гость был ошарашен. Увидев его, Маргарита задрожала и оскалилась, но Коровьев ласково, но крепко удержал её за руку.
– А, уважаемый, – приветливо улыбаясь, обратился Воланд к гостю, у которого глаза вылезали на лоб, – Господа, я счастлив рекомендовать вам, – обратился Воланд к гостям, – известного шоумена Латунского.
- Он что – пробормотала Маргарита, – тоже умер?
Но Воланд продолжал, радостно улыбаясь:
– Он был так очаровательно любезен, что, узнав о моем приезде в Москву, тотчас позвонил ко мне и пригласил на своё телешоу. Само собою разумеется, что я был счастлив пригласить его к себе.
В это время Маргарита видела, как Азазелло передал блюдо с черепом Коровьеву.
– Да, кстати, – вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, – разнеслись слухи о чрезвычайной Вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с Вашим не менее развитым красноречием, стала привлекать всеобщее внимание. Говорят, что Вы лезете не в своё дело и отравляете людям жизнь. Злые языки уже уронили фразу – "ковыряется в грязном белье". И еще более того, есть предположение, что это приведет Вас к печальному концу не далее, чем через месяц. Так вот, чтобы избавить Вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти Вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что Вы практически напросились ко мне в гости.
Латунский стал бледнее, чем Абадонна, а затем произошло что-то странное. Абадонна оказался перед ведущим и на секунду снял свои очки. В тот же момент что-то сверкнуло в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, Латунский стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет. Коровьев подставил чашу под бьющую струю и передал наполнившуюся чашу Воланду. Умирающее тело уже билось в последних судорогах на полу.
– Я пью ваше здоровье, господа, – негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами.
И исчезла заплатанная рубаха, и стоптанные тапки. Воланд оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре. Он повернулся к Маргарите, поднес ей чашу и повелительно сказал:
– Пей!
Маргарита отшатнулась, но чаша оказалась уже у ее губ, и чьи-то голоса шепнули в оба уха:
– Не бойтесь, королева... кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья.
Маргарита зажмурила глаза и сделала глоток. Раздался колокольный звон. Закричали оглушительно петухи. Толпы гостей стали терять свой облик. Тление охватило зал. И фрачники, и женщины рассыпались в прах. Колонны распались, угасли огни, все съежилось