Лесник Прохор. Лес не бросает своих

***Это ещё один рассказ о Прохоре Захаровиче — бывшем леснике, который всю жизнь провёл рядом с лесом и хорошо знал его. Теперь он уже в возрасте, но всё так же тянется туда, где тише, где чище, где легче дышится.***


Приболел дед Прохор. Кашель цепляется, дышать тяжело, будто камень на грудь положили. Ни простуды, ни насморка — просто надсадно внутри. Сидел у окна, глядел на сосны вдалеке и вспоминал, как однажды лес уже спас его. Вышел тогда прогуляться — и, словно, легче стало.

Вот и сейчас решился: натянул куртку, захлопнул дверь и направился к знакомой тропинке.

Только ступил под сень деревьев, как вдохнул глубоко. Сосновый воздух — прохладный, терпкий, будто сам себе лекарь. Да только кашель не унимается. Закашлялся, согнулся пополам.

— Вот же привязался, окоянный! — с досадой выдохнул дед Прохор и пошёл дальше.

Идёт, а дыхание сбивается, отдышка мучает. Остановился, перевёл дух, опёрся на палку. Пошёл медленно, не спеша, как лес велит.

Вдруг шорох в кустах. Кто-то взлетит, кто-то сядет. Остановился. Смотрит — синички. Шустрые, суетливые, прыгают под кустом, шарят в опавшей листве, иголках да ветках. Прохор постоял, полюбовался. А вверху птицы заливаются. Сороки трещат, да издалека доносится знакомое:

— Кааар! Кааар!

— Хорошо-то как в лесу... — подумал бывший лесник и устало улыбнулся.

На гору не пойдёт — не те силы нынче. Решил дойти до ручейка. Там вода чистая, как слеза. Может, посидит, подышит. А вдруг и вправду полегчает.

Тропинка ведёт его, как в былые годы. Но вместо мха и грибов под ногами — фантики, пакеты, салфетки. Сердце заныло. Слезинка скатилась по щеке.

— Эх, люди-человеки, да неужто вашим внукам и правнукам здесь не жить? За что ж вы так лес обижаете?..

Наклонился, собрал, что смог. Набил карманы мусором, собрал салфетки, что цеплялись за старую траву. Смахнул слезу и зашагал к ручью.

Идёт и думает: "Надо, Прохор, брать с собой пакеты. Спасать лес надо. А то не будет кому и нас лечить..."

Спустился дед Прохор к лесному ручейку. Вода журчит, как будто и вправду лечит, разговаривает по-доброму. Он присел на поваленное дерево, отдышался, прислушался к голосу леса.

И тут взгляд его упал чуть в сторону — под ветками, на влажной земле у самого ручья, что-то ярко-красное мелькнуло. Наклонился.

— Батюшки… — пробормотал дед.

Под берёзой, которая росла возле самой воды, сидела крошечная красная чашечка. Словно кто-то уронил игрушечную пиалу.

— Эльфийская чаша… — припомнил Прохор, как когда-то молодой биолог рассказывал ему про такие грибы. — Значит, лес жив. Лес дышит. И меня ещё держит.

Он знал: саркосцифы растут только в чистых местах. Где природа ещё держит оборону, где земля не отравлена, где лес по-настоящему живой. Они как знак — мол, не всё потеряно, есть ещё надежда.

Улыбнулся.

"Буду ходить, пока ноги носят. А лес — он всё поймёт. Он тоже терпит, как я."

Посидел Прохор ещё немного возле ручья — послушал, как вода шумит, как птицы перекликаются, полюбовался пучком зелёных листочков, что только на свет выходят. Улыбнулся — мал ещё лес, просыпается. А значит, и он сам не совсем сдался. Поднялся с поваленного дерева, опёрся на палку и направился в сторону родника.

Идёт сквозь лес, а сам глазами туда-сюда — высматривает, не завалялся ли где ещё мусор. Негоже, чтоб лес страдал от людской безответственности. У Прохора Захаровича глаз цепкий — и белку разглядит, и гриб, и фантик под листвой.

— Ты поглянь… — вдруг остановился, прищурился. — Сон-трава выходит.

И точно. На светлом местечке, где солнце уже пробилось сквозь ветви, показался самый первый цветок. Невысокий, с величину спичечного коробка. Он даже ещё не распустился — стоит, укутанный в свою пушистую шубку, словно кутается от утренней прохлады, ждёт своего часа.

— Ну вот и вестники весны появились, — шепнул лесник, присев рядом. — Ещё чуть-чуть, и зацветут кучками — то жёлтые, то фиолетовые. Глаз радовать будут. А пчёл сколько соберётся! Загудят труженицы…

Провёл рукой по мохнатой шапочке цветка, будто поздоровался.

Вот и муравейник показался — высокий, крепкий, живой. Вокруг него лесники поставили ограду — три жерди, вбитые треугольником, будто сторожат. Прохор остановился, улыбнулся. Знал — не просто так: и зверь случайно не заденет, и человек поймёт — охраняется.

Из самой середины муравейника — тоненькая берёзка. Совсем молоденькая, белая, как облачко. А впритык к ней — старая сосна, могучая, как воин. Стоят, будто семья: одна тянется к небу, другая держит корни в земле.

— Ну и сговорились вы тут, — прошептал Прохор, — охраняйте друг дружку.

Пройдя мимо муравейника, дед Прохор свернул к роднику. Тут уже знакомое место — под крышей, как под шапкой, стол и скамеечки по обе стороны.

Прохор на лавочку опустился — устал. Кашель не давал забыть о себе, но здесь, под этой крышей, рядом с родником, было особенно спокойно. Шум воды, щебет птиц, ветер, шуршащий в соснах — всё это будто обволакивало теплом.

Пить не стал — подумал, что с кашлем не стоит. Да и не в воде теперь дело.

Собрался было вставать, да вдруг вспомнил:

— Вот же я старый пень... — тихо сказал себе. — Совсем запамятовал. У меня ж дома лист мать-и-мачехи. Сам ведь в прошлом году собирал, вон там, в низинке.

Он улыбнулся уголком губ.

— Надо заварить. Попить. Хворь как рукой снимет...

Посидел немного, прислушался к лесу, к себе. Лес словно приобнял, сказал: "Ты приходи. Даже если сил мало, приходи. Мы тебя помним."

Прохор кивнул.

— Приду, — шепнул он. — Обязательно приду. С пакетами приду. Лес — он своих не бросает...

---

Уже подходя к краю леса, дед Прохор оглянулся. Солнце пробивалось сквозь кроны, синички мелькали в ветвях, а где-то в стороне снова прокричало: — Кааар!

Он улыбнулся. Лес всё ещё дышит. Лес жив. Но дышит он с трудом — как и сам Прохор. Не от старости — от людской беспамятности. Оттого, что забывают: природа не свалка и не магазин, а дом. Для всех.

"Берегите лес, люди," — подумал он. — "Он не просит многого. Только чтобы не мусорили. Чтобы смотрели под ноги не только ради грибов, но и ради совести."

А потом тихонько добавил вслух: — И возвращайтесь. Не забывайте тропинок. Лес всё помнит. И лечит: и душу, и тело.

На фото: место отдыха возле родника