2. Нелюдимый древний бог

2.  Нелюдимый древний бог


Солнце взобралось уже довольно высоко и словно замерло, запутавшись среди ветвей исполинских деревьев. Полдень. Тысячи золотистых нитей пали на землю, странным образом соединив ее с небом, я остановился, ожидание чего-то скорого сжало сердце. Смутное предчувствие после шевельнулось, неспроста это, не бывает напрасных волнений, когда ты в ладах с собою.

Тягучие минуты, а лучи казалось, скрипели натянутыми канатами, удерживая не подвластное взору, в них струилось нечто переливчатое, устремленное в небо и обратно. Безмолвие обездвижило листву, исчез привычный шелест, затем зазвенела тишина в ушах. Я как зачарованный наблюдал происходящее таинство, боясь спугнуть, или выдать свое присутствие неосторожным жестом.

Может и струхнул малость, но есть от чего. Может так разговаривают земля и небо, местами по-людски, дашь на дашь, а вникнув, не разберешь причуды игры света и тени в этом безмолвии, полагаясь на обманчивость глаз, да неказистый умишко с глупым языком пустомелей, уж лучше помолчать.

Вновь послышался шелест в листве, лучи стали исчезать и прятаться. Верно место не простое. Деревья эти издревле были наделены тайной магией и человеку не сведущему в подобных делах, лучше не задерживаться надолго, а то всякое может случиться и случается. Я поспешил убраться подобру-поздорову, мало ли чего сейчас за спиною происходит.

Снова живое принялось за свое, и сердце успокоилось, отпустили смутные предчувствия. Растительность, окружавшая меня, менялась, заповедная роща уступила место лесной чаще в серых сумерках, покрытой мхами, царством прохлады и сырости.

Тут-то среди кустистых папоротников на пне бородатом и поджидал тот, кого обязательно повстречаешь в безлюдном месте. Как и полагается в подобных случаях, я приветствовал здешнего аборигена словом добрым и поклоном низким, на что он дивно вытаращился.

- Давно ли ты дядя душу живую видывал? Владения я вижу твои, немноголюдные и зверем не богаты – начал, было, я разговор.

Он кашлянул и осмотрелся удивленный, то ли мне или отсутствию живности, вправду одичал бедолага, да и в своем ли уме подумалось ненароком.

- Как, говорю, поживаешь в такой глухомани?

- Чего расшумелся. Слышу тебя и диву даюсь, то ли я не там сижу в раздумьях, или ты со странностью?

- Отчего же так? – удивившись, спросил я.

- Осмотрись прохожий, что ты видишь?

- Чащу глухую да темную, как забрел ума не приложу?

- Вот коль не приложишь, так и не шуми попусту. Всех видом своим распугал.
- Место ведь не простое, а заповедное, если не знаешь, как здесь оказался, чего шумишь?
- Где тишина правит балом там и чих будет святотатством, уразумел?

Я замер и внимательно осмотрелся,  тут-то тишина ожила, зашевелилась, все тенями да шорохами.
- Ох, дядя! Это как же?

Серость сумерек и мхов линялых от времени, вдруг волшебством неким наполнились. Невидимое глазу, зашевелило сперва тени, я ощутил, что все окружающее лишено пустоты. Оно живо и живое, будучи на первый взгляд неодушевленным, но всмотришься пристальней, это верткое юркое, мелкое, приобретает четкие очертания, вырастает в глазах, становясь явью.

Преображается глухая чащоба, наполняется снующей всюду мифической живностью, им не зачем тратить время на нечто, что является мной. Забредший все же выберется на дорогу, пришедший погостит если ко двору придется, когда желаешь узнать тайну за околицей, внимательней присмотрись.

Нелюдим усмехнулся и поднялся на ноги – Вижу мил человек, стал ты более чуток.

- Это верно дядя, но поверь, фокусы здешние в диковину мне.
- Как шустро и проворно у тебя в чаще все живет и бегает, глаза не поспевают.

- Живое во всем, а смерть лишь листва осенняя.

Я уже пообвыкся и чаща ожила, приобрела множественное разноречие довольно говорливой тишины, если сумеешь ее слушать.

Я все же прикрыл глаза ровно ненадолго. Совершенно рефлекторно, как перед шагом в темноту и уже подсознательно различая, что сумерки просто наводнены всякой всячиной, главное ступать осмотрительно, чтобы не спугнуть оказанное гостеприимство. Мне казалось, я ступаю по мягкому ковру, устланному сонными змеями, они лишь шипели и тихо постукивали своими погремушками.

Время расползалось густым туманом. Теперь ночь укуталась в молоко и серость сумерек иллюзорно преобразилась в древний храм поросший мхом. Я почувствовал дрожь тропинки, по которой ступали мои ноги. Кругом воцарилась призрачность и мерцали светлячки, я осторожно ступая шел наугад, все же неумолимо приближаясь к едва различимому огню.

Все спуталось и переплелось, ни на секунду не задержавшись на месте. Мы с хозяином чащи, медленно шли, порождая только шорохи, и вскоре за пеленою, отчетливо запляшет огонь, обозначится наличие теплого очага.

Станется долгий разговор на всю ночь, а кругом змеи, чей укус не понятен и не разгадан, может их яд подобен молодому вину. Вспыхивают кругом огоньки и туман уползает в темноту чащи, нелюдим сейчас в минуте от теплого гостеприимства, близок к щедрости радушного хозяина.

В предвкушении, почему то теряется самая суть происходящего, его тайная суть. То ли по растерянности или другой незримой пустяковине, да пусть даже перед тобой распахнуться врата небесные, но ты обязательно прошляпишь этот момент.

Обернешься на оклик кого-то за спиной и вот уже упущено время и смех со стороны не распознать, трудно понять шутку, когда ты предмет для нее. Слышишь, о чем завораживающе поет птица ночная, а там треснула ветка, кто-то в гости идет.

- Ну как тебе чертоги мои? – и вот ты упустил начало, слышишь смех, сам смеешься потому, как нечем ответить. Остается многозначительно согласиться, напустив важности, это солгать, люди всегда спасаются в собственной лжи.

- Так запросто к тебе в дом гостем не зайдешь - я замолчал ожидая ответа.

- Это верно, место заповедное, от многих глаз любопытных укрыто надежно, чай не музей или баня — нелюдим усмехнулся приглашая к огню.

Потоптавшись на месте, я все же решился узнать имя незнакомца.

- Когда-то давно имелось, да позабылось, а теперь незачем, отпала в нем надобность. Имя это для людей иначе все позабудут, кто они - нелюдим занял свое место на покрытом мхом троне, расправил плечи и преобразился. Таким он был всегда, а я этого не успел заметить.

Видя мое вполне искреннее удивление, он плутовато улыбнулся - Но и ты гость, как я погляжу, именем не представился.

- Твоя, правда, уж и не припомню, где в дороге обронил его. Да чего греха таить не больно уж и рвусь на поиски, дело прошлое.

- Выходит бежишь от роду людского? – нелюдим пристально посмотрел мне в глаза.

- Нет, чего мне сторониться людей, иду дорогою ведомый.

- Это знакомо, есть такой выбор, когда увлечен чем-то. Встречал ли кого в пути, может, видел что интересное? Как видишь, я тут на события не богат, ночь да сумерки и лес в тишине сонливой.

- Было место одно интересное, его и запомнил.
- Случилось это в стране одной далекой, в той, что за морем и за океаном находится. Шел я через город большой и многолюдный, которому, поди, тысяча лет без малого, да вот ни одной души живой там не повстречал, всякого чуда дива повидал в тамошних краях, а вот ни смеха радостного, ни песни красивой не сыскал.
- Мучаются они, томятся, в темницах с худой тоски завывают, а с виду мир да лад царят там.
- Правда замечу праздник, какой год бурлит шумный в том городе, но по мне это больше на карнавал смерти смахивает.
- Ближе к ночи там улицами кликуши начинают бродить, да так голосят, дрожь пробирает, бегут горожане не стройными пьяными толпами из домов своих и после начинается неимоверное чудовищное пожарище в городе.
- Ночи нет там, всюду огонь во все небо, они в нем полыхают и пляшут словно саламандры.
- Вопят истошно, маслом благовонным мажутся и горят, что ветки сухие. Призывают очищение, их новый мир, хрустящий пепел и тошнотворная гарь.
- Они пылают и вопят от боли, экстаза, превращаются в прах, вот и весь их распорядок на жизнь Деревца не посадят, на небо не взглянут. Жгут жизнь свою заодно с трупами, смрадом и чадом дышат, что разберут в этом угаре, где дорогу найдут? Да сами хороши, в саже измазаны не мыты, не чесаны, одним словом безумные.

- Поспешен ты на легкие выводы странник – нелюдим призадумался - Говоришь городу без малого тысяча лет и жгут они его исправно в вечном своем празднике?
- Безумные в своих поступках слепы.
- Сожгли бы в раз и сказке конец, а ты вот сказываешь, что жгут и празднуют который век и конца края этому не видно.
- Может ты путник чего в дыму не разглядел? – он замолчал, над чем-то задумавшись.

Настал мой черед поразмыслить над сказанным. Вспомнился город тот древний окутанный дымкой черной, гул электрический чувствовался под землей словно там, в недрах окопалось некое чудище прожорливое, что грызло остервенело мать землю.

Вспомнил пепел кружащий вальсом среди улиц широких, вой сирен и смерть идущую дорогою людной, ее не боялись, а приглашали в дом, чтоб разделить ее же с ней же.

Странности не заканчивались, а дым густел или глаза начинали обманывать, тут начиналось веселье главное. Все собирались на главной площади и каждый приходил с даром для пламени, никто не жалел себя ни ближнего, пламень вот очищение и благо, твердили многие голоса.

Я уже не видел людей, только гул толпы, слышал голоса, после дым скрывал очертания всего окружающего, не приемлемого оттого омерзительного. Может и не были они людьми, а я рассматривал лица в саже, просто хотелось уйти поскорей. Город прокаженных, если таков есть на самом деле, то огонь вполне сойдет за исцеление.

Нелюдим хлопнул в ладоши,  принесли вина сказочные жители чащи заповедной, я в миг забыл о городе, сейчас на моих глазах раскрылась иная реальность. Здешние обитатели тоже люди, разглядывают с любопытством словно я иноходец, нежели те, кто встречался им прежде. В этом месте я впервые сумел усомниться в том, что доподлинно вижу и говорю, я интуитивно предчувствовал, а теперь воочию убедился, что существует тишина и живущие в ней.

Возникло чувство, что я могу слышать не только себя, но и окружающий мир, этот язык, идущий едва уловимой мелодией тихой лютни или он подобен плеску речных перекатов и я способен слышать это пространство иначе видеть, воспринимать. Дугой, тихий едва слышимый мир.

- Заболтался я с тобой путник, про гостеприимство, забыв напрочь. Отведай по началу вина моего лучшего. Ночь предстоит долгая, а тебе сил поднабраться надобно.
- Пусть во благо сей нектар пролит будет - нелюдим поднял кубок, топнул ногою, и послышалась едва уловимая ухом музыка, бубенцы, рожки, свирели, лютни и прочее.

Тишина наполнялась мелодичными напевами подобно кубку с вином. Мягкий лунный свет залил окружающее пространство, а народу то было диковинного, тьма тьмущая. Всякие разные, все кланялись учтиво, с любопытством разглядывая гостя особого.

Сделав добрый глоток вина, я почувствовал легкое головокружение. Мир становился осязаемым, теряя привычные призрачные контуры. Он утопал в хлопьях невесомого серебра гипнотично струящегося среди нарастающего шелеста потревоженных листьев.

Я качнувшись, поплыл вслед за мелодией струящегося нитью ветра, он тысячами приятных, прохладных ручейков растекался во мне. Очередной глоток вина волной накрыл нелепый мой разум.

Игривый сатир да хмельная наяда, подхватив меня за руки, потянули к остальным. Каждый шаг давался легко, приближая дно бочки с хмелем, что было желанно как никогда. Мир этой глуши беспросветной вдруг оказался отчим домом, все узнавалось сразу и было знакомо вечность.

Прелестная грация в ней бурлил хмель, кипела, озоруя молодость, она играючи, кружила голову, вовлекая в плен своих чар и ты не чурался стать ее рабом, эта дева дарила желание жить, наслаждаясь каждой секундой бытия. Это не миф и еще не сон.

Миг и вечность равны, все, что переживаешь так легко и по-человечески безрассудно, невесомо. Счет выпитому утерян, пусть будет океан и ему найдется подобающее место, если уста твои обожгло поцелуем страстным. В нем все игриво, магия желаний, смерть перетекающая в жизнь, соцветия снов, вязь яви.

Он обезоруживает, поглощает, в нем бушуют стихии, но ты бесстрашен как никогда и следуешь только вперед, дабы исчезнуть в глубочайшем омуте вселенной. Сейчас, доселе молчавшая великая истина, лишенная начал и осколков, словами сродни пушечной канонаде оглушает, ты пьян, близка суть всего, довольно говорливая суть.

Сумерки в серебре. Легкая музыка, играющая отголосками эха, все окружающее шатко, невесомо и вроде бы ноги не мои, и сам во власти чар. След поцелуя жжет и пылает. Рассудок в бреду, ватном тумане. Слышишь, это время играет на лютне, как когда-то давно в старину былинную, ее время истекло и имя утеряно.

Серебро, озерная гладь неба, монета луны, ее улыбка отдаляется. Черты уже размыты, ты, возможно, сожалеешь и пьешь, печаль истлеет в горести усмешки, а после небо сбросит цвет. Каждый дорог и близок, но только сейчас память честна и чиста. Ты вновь у дороги, снова пир, нам по пути до горизонта. Выбор, отсутствие парадокса это уже сам по себе парадокс, но время за спиной как всегда шутит и где-то ухмыляется.

Нелюдим весел, неужели понадобился лишь путник, дабы пробудить все, что омертвелым было некогда или тех, кто ожидал дня и часа.
- Почему же люди так старательно забыли праздники и пиры? Ведь они так мучаются проклятым ожиданием самого момента, которого, увы, в природе нет.
- Они ждут, совершенствуясь в притуплении желаемого, верят, что есть некто особый. Вот он и есть суть, причина производящая веселье в червоточинах их огрубевших душ.
- Оглянись путник, посмотри ка на этих существ? Видишь ли ты ожидание, готовность схватить момент? – нелюдим сделал круговой жест.
- Пир горой! Галдят, шумят, пляшут, песни горланят и не в обилии вина тут дело. Не брюхо здесь правит, душа щебечет, веселится!

- Им то что, они совсем иные. Исчезнет в мареве пожаров грядущих этот лес, и ты вместе с ним, и они, и ваш пир веселый да хмельной. Останутся те, кто значился в поджигателях, их уже мы не поймем.
- Для людей ты зло губительное, если они не одолеют тебя, тогда заключат договоры разные. Они принудят тебя пожирать их плоть и пить кровь, таков устав и закон.
- Сейчас ты хозяин добрый о душе имеешь намерение поговорить, показать и раскрыть красоту искомой.
- Готовься к жертвам, скажу я тебе, совсем скоро придут зачинатели пожаров - я замолчал.
- Ты уж прости меня за слова столь обидные, но был я в той стороне, там смрад и пепел, огнем они полны, а гонит их голод неутолимый. Саранчою прожорливой сжирают все.

Нелюдим встал, сбросил с плеч мантию – Тогда выпьем. Лей до краев! За победу в терновом венце!

Я подхватил кубок – За кандалы и цепи, холодные тюрьмы и жестокость закона!

Нелюдим расхохотался – Устоишь ли на ногах гость дорогой?

- А то дядя! Поди, тысячу лет жгли без разбора, отрицая наличие солнца. Пили, отупело и в тоске глухой, беспробудно, но алчно поглядывали. Ждали с пригорка новое, а оно не шло в масть. Земля так обгорела, что ямой стала черной да бездонной. Колыбелью прокаженных и кошмаров из плоти. Мне ли после не устоять на ногах?

Время замерло в некой точке, неподалеку. Вино не иссякало, ноги держали, пир бушевал с невиданным доселе размахом. Мы говорили много разно, наполняя кубки даром виноградной лозы.

Звездное небо в пылающих огнедышащих драконах сжигало подступающую зарю, ее уже и не могло быть, этот алый багрянец затмили древние мифы. Вращение вспять. Все наперекор, пенится, вскипает, бурлит. Бродит хмель в венах.

Безлюдное гиблое место полно до краев веселым миром, который покатывается со смеху с печальных, скорбящих мин царственных покойников преисполненных ума и глупости. Они веруют, что живы до бесконечности дураков. Полны медлительной важности, слепы в кротовьих рассуждениях.

Говорят о вечном, исподнем, что давно ушло за горизонт. Побаиваются сумерек и дрожат, когда ночь наступает.

А милей всего эта подзабытая муза, ее достали нытьем своим корыстолюбивые подонки не первой свежести но моложавые. Они измарались на могильном промысле гуманитарных помоев и способны лишь осатанело насиловать.

Муза пьяна, льет дуреха слезы ручьем и как любая дура доверчива.

Начинаешь мыслить поэтом, а она ластится, по тебе пробегает позабытое электрическое покалывание. Ты пьешь вино, целуешь ее в прохладные губы, вдыхаешь мяту, полынь, сумеречные фиалки и отпускаешь с легкостью на волю. Впадая в беспамятный транс, но храня правильную горечь привкуса. Еще нет ожогов, еще будь здоров и беспечен, еще не мертвец.

Нелюдим шепчет на ухо – Устанешь когда-нибудь, вспомни эту дорогу, в этом лесу ты гость желанный. Не такое уж и безумие, не падать духом. Верно путник?

- Как-нибудь по осени золотой, жди, буду гостем.

- Верю тебе, не пустые слова – согласился он, на том и скрепили наш уговор.

После завертелось, закружило хороводом веселье. Голоса сделались громче и таинство перестало быть таковым. Сказанные слова обращались в удалую песнь да ноги непослушные несли в разудалой пляс.

Дивная завораживающая музыка в ней и искорки слез и безудержное веселье, уж не разобрать среди столь шумной ночи, где на самом деле лес и его обитатели.

Ручьи говорливые луной полны и там играют стайки вертких серебристых рыбок. Нимфы, кентавры, сатиры, фавны мне не в диковину распивать с правителем леса вино его особое, я утерял боязнь темноты и страх видеть чудовищ спала словно пелена.

Когда-нибудь и змеи перестанут мерить брюхом землю, возьмут себе крылья и только их видели – сказавшего я не увидел, но показалось, что кто-то из змей сболтнул лишнего, потому что там зашипели.

Тело девы молодой с лилиями в распущенных волосах извивается змеей, языки пламени играют бликами на лоснящейся коже, по небу затмевая звезды, неслышно плывет черный ворон ночи.

Море огней и россыпи крохотных светляков, все это течет, перетекая в хаотичное движение древнего мира сказок, но за хаосом придет солнце. Здесь не будет пролита кровь ради забавы, герои мертвы и давным-давно позабыты, а в остальном гуляет душа, хохочет.

Видел я змей тех, они мирно грелись у костров, с мудрым равнодушием холоднокровных созерцая идущее веселье. Великое множество лесного зверя кормилось у столов царских словно ровня, а не челядь придворная.

Оставалось в танце кружиться, смеяться и закрывать на все глаза, не из страха, а по причине безудержного веселья.

- Не поверишь гость, но все, же скажу. Скоро люди утратят навсегда секрет вина и в любом трактире тебе подадут все что угодно, но не вино. Новый нектар принесет вам тяжесть и глухую боль вины.

Лесной хозяин хлопнул и топнул – Вина да поживей, а то гость еще подумает, что иссякли мои запасы!

Ночь, как бесконечная минута в череде расслоенных времен, зодиакальные созвездия рассыпаются снопами взметнувшихся в небо искр. Быстротечность мгновений, которые успеваешь надолго запомнить, скрепив глотком прохладного вина, вдохнув жар огня во все легкие, кружить, оставаясь в невесомости данного места подле трона.

Крохотные существа вплетают в твои волосы, спящие грезы ночных цветов, звонкие бубенцы счастья. Они исчезают во тьме и вновь появляются с этими странными магическими дарами.

- Кыш, несносные создания! – прикрикнул лесной владыка.
- Любят проказничать.

Я тряхнул головой и увидел, что посыпались лепестки, с которыми тут же происходили дивные превращения. Они таяли и обращались в капли росы, затем наполнялись неким свечением, а после обращались в жемчуг, тут же исчезая в темноте чащи.

Я наполнил кубок вином и жадно отпил, ощутив приятную легкость без головокружения. Сейчас в данный миг проступило четкое осознание, что впереди дорога ждет. Скоро совсем скоро придется распрощаться.

Наступит долгий сон во мгле времен, а мне будет солнце, день, поднятая пыль. Холмы, реки, моря, океаны, горы, полевые цветы и роса все это необходимо измерить шагом. Дожди, грозы, молнии там впереди и чей-то древний сон, затаившийся в этой глухой чаще, не удержит надолго видением оживший миг из глубины веков.

Она коснулась моей руки, я обнял ее. Мы оттолкнулись от земли, исчезнув в звездном небе. Там в глубине небесного омута, там на моей луне у озера, покрытого печалью сонных вод, где стелется туман предрассветного часа, смешавшийся с ароматом распустившихся белых лотосов, оказались мы.

Ничего не говоря, просто держась друг друга. Я смотрел в неразгаданную бездну, чувствуя живое тепло ее ладоней, едва уловимый пульс сердца, боясь поднять глаза, иначе пропаду в нахлынувшем счастье.

Она молчала, чувствуя мои ладони в своих, что сейчас мы в одной лодке и кругом чернеет ровная гладь воды. На ее луне среди уснувшего океана космоса, мы предчувствовали и он начался. Сотни тысяч метеоров, вспышками отражались в зеркальной поверхности озера. Лодка слегка покачивалась, наш общий пульс участился, обретая некоторую мелодику.

Я, осмелев, посмотрел ей в глаза. Слова, которые утаил, утратили искренность и смысл. Ее взгляд напрочь лишал рассудка, эти изумруды пробуждали несвойственные, незнакомые доселе желания, но я продолжал упрямо молчать не из страха.

Я знал, что проснулась любовь, но придется идти дальше. Она просто улыбнулась, словно прочитала все, все, что было и будет. Мы стояли в лодке посреди озера одиночества и печалей, над нами пылал звездопад.

Берега скрывал туман тающих сумерек. Наши сердца наполняла любовь, они бились в унисон. Даже сойдя на берег, я останусь навсегда с ней, на моей и ее луне в том красноречивом молчании держась за руки, более не опуская глаз к бездне.

Звездопад продолжался. Цветы исчезали в сонных студеных глубинах. Молоко тумана поглотило нас и озерную гладь, где-то вдалеке зазвучал пастуший рожок.

- Без любви все пустота в пустоте.

Нелюдим хитровато усмехнулся – Вот видишь, как все обстоит, а мудрец один подарил людям химеру. Бойко говорящую да живородящую, ловкую в навыках, знающую толк в житейском омуте, а сам то стороной все боком пятился, созерцателем притворился с тем и сгинул в потоке времен, а химера его то живет, разрастается древом размашистым в цвету, плодами одаривает к нему тянущиеся руки.
- Тень эта чудовищная, всем нужна, многим она прибежище.

- Ты видно мудрецов в почете не держишь.

- Я тебе путник скажу больше, всех прогнал, взашей вытолкал и велел палками бить, если явятся, так что все они в мире твоем обитают, кормятся - он смолк, после рассмеялся, бывает такой смех, ему не рад, но он своевременный.
- Подумай сам, зачем мне мудрецы? Сатира спроси или нимфу, змеи без этого жили и продолжают жить.
- Ты вот нуждаешься в совете мудром? Не имея денег и будучи бродягой, которому мир дом, а небо крыша, нужен ли тебе мудрец с его советом?
- Понятное дело для мудреца, ты кто человек, если не станешь ему соперником? Пока хлеб не приломишь и первым не надкусишь.

Нелюдим усмехнулся, затем продолжил - Зачем вам мудрость? Множить скорби? На всякую мудрость, мудреное есть.
- Мудрость что это такое? - ответь мне путник.
- От первого дня, когда вы встали с колен и стали бегать по земле, она вам была не нужна.
- Мудрость человеку непосильная ноша.
- Посмотри на меня, мудр ли я? Нет, я владычествую в данном лесу и все. Вы бесконечно ищите смыслы, хотя на слуху оправдания.
- Мудрец подобен простолюдину, покуда он пьян и не иссякло содержимое бутылки, жизнь кипит и все свои. На похмелье он слишком серьезен, умно говорит, его слушают, потому что не совсем понимают, но мудрец есть мудрец. Красивое искусство жить не от мира сего, но придумывать его основополагающие законы божий промысел.
- В итоге поутру все исчезнет в тумане, даже континенты.
- Все время искать землю обетованную, на этой тверди стоишь, а оной никогда не было, но где-то она есть. Иллюзии.
- Жить в предчувствии неведомого, ослепленным днем этого солнца, но было ли это? Или предстоит, если оно есть сейчас. Мистификация.
- Счастливы заплутавшие в своем заблуждении что верят. Они дети, они полны решимости и бесстрашия, они не желают взрослеть, дабы прийти к мудрости. Они невинны в жестокости своих диких игрищ. Парадокс.
- Мудрость это высокая гора, а мудрец камень у ее подножья, утверждающий, что скатился с самой вершины. Истина.

Нелюдим поднял кубок – Вот и я питаю слабость стать лесным пьяницей, потому как предчувствую осень и долгий зимний сон. Моим утешением остаются лишь сны, я растратил все свои дары, но ничего не жаль, это было и есть прекрасно.

Темп музыки нарастал, делаясь громче. Слова нелюдима исчезали в этой дикой какофонии некогда приятных мелодий. Пир превращался в безобразную попойку, в которой не разобрать лиц. Маскарад ужасных фантомов влезших в разлагавшуюся плоть трупов, надоедливая мошкара, смрад и сырость.

Кровоточит лоза, отяжелевшая от спелости черных сгустков крови, ты поедаешь, ее плоды пачкаешь руки, теряешь рассудок, вперив взгляд в окружающее зло вылепленное из мрака на пепле. Змеи предостерегают шипением, там закипает свальная оргия.

Шествует по лесу увалень с горящим лицом, рядом семенит его, то ли свита или голодная свора, не речь слышна, а резкая брань обезумевших площадей, ночь скверна на поверку вышла. Шагают истуканы, желчные трупы всяк сброд из болот, от которых несет гнилью и могилами.

Полны они чумы и злобного веселья, все так же голодны и не прочь набить брюхо пустое, рыщут волчьими глазами по кустам и кочкам воют, стонут, смехом скрипучим округу наполняют. Ужас сеют и пьяны не в меру, глаза их водянистые запавшие, пылают не любовью, а местью. Среди этого лиха из чащи значусь и я, пьян, в неведении, где какая сторона.

Мы так и остались пьяны. Ближе к утру поняли, что пора расходиться. Нелюдим разлил остатки вина, объявил тишину, отменил шелест листвы, разогнал пинками разгулявшуюся свиту, прежний свой облик обрел.

Молчали, засучив рукава как на плахе, в ступоре наблюдая смерть последних костров их сладкий дым.

- Если хочешь, оставайся – после сказал он.
- Выберешь луну и озеро, дарю, не жалко. Любовь вспомнишь, счастье обретешь, разве не сказка?

Он помедлил с другими словами - Ступай, пока не рассвело, вот тебе мой совет дельный, иди тропою на север, там выйдешь на дорогу широкую, а дальше как знать. Нелюдим поднял руку в знак прощания и исчез в стремительно надвигающемся тумане.