КРАТКАЯ АННОТАЦИЯ:
1957 год. Советский Казахстан. Герой под идеологическим гнётом. Хранителя уникального мира, работника зоопарка в Алма-Ате преследуют, притесняют. Стирают национальную идентичность, своеобразие и народный уклад, путем создания и воспитания советского человека. Упрямство героя - не акт сопротивления, а естественное выражение любви к памяти предков. Личная трагедия и судьба героя, переплетается с исторической судьбой страны и народа.
ФРАГМЕНТ
Тайный переход через границу был назначен на пятницу. Арымтай тщательно подготовился к этому рискованному шагу, помня советы стариков и бывалых контрабандистов. Теперь, осторожно ступая мягкими войлочными сапогами по жухлой траве, он с благодарностью осознавал, насколько важны оказались их наставления.
В последние годы пограничники с обеих сторон значительно укрепили границу: были установлены посты, освещение, использовались сторожевые собаки и современная техника. Китайские власти создали многокилометровую запретную зону, из которой выселили жителей аулов, запретив им кочевать и пасти скот. С каждым годом ситуация становилась всё сложнее, тревожные новости из Урумчи только усиливали беспокойство, а ожидание становилось все более опасным. Время работало против Арымтая. Ему исполнилось двадцать пять, и власти Синьцзяна не раз направляли предписания о призыве в Китайскую народную армию.
Мысль о переходе в неизвестность пугала его. Сведения о жизни казахов под властью советов были противоречивыми. Старшее поколение помнило ужасы голода: кочевников лишали скота, насильно загоняли в колхозы и совхозы, несогласных расстреливали или ссылали в холодную Сибирь. Сотни тысяч погибли, многие бежали от большевиков. Страшные рассказы выживших передавались из уст в уста по аулам Восточного Туркестана, Алтая и Илийского округа. Маленьких детей, сверстников Арымтая, пугали коммунистами, представляя их как безжалостных захватчиков, лишающих людей имущества, чести и морали. Жесточайшими методами большевики ломали веками устоявшиеся традиции и нравы.
Но кто мог предсказать, что спустя годы жители Восточного Туркестана окажутся под властью сторонников советских коммунистов? Маоисты , подобно большевикам, не церемонились, насаждая свои порядки. После многолетних кровопролитных боёв и ожесточённого сопротивления народ Алтая и Илийского округа был сломлен и обезглавлен. В таких условиях старейшины казахских родов принимали непростые решения, чтобы спасти своих соплеменников от истребления. К 1952 году положение на этих землях стало хуже, чем в Советском Казахстане. Там, после тяжёлых военных лет, власти немного ослабили гнёт, и народ вздохнул свободнее. Политику грубого насилия сменили более гибкие методы. Стране срочно требовались рабочие руки для восстановления народного хозяйства. Именно тогда тысячи семей, некогда бежавших из СССР, стали задумываться о возвращении на родину. Китайские власти поначалу не препятствовали их отъезду.
Однако не все хотели менять одних коммунистов на других. Некоторые рода решили с боем прорываться в Кашмир и Индию. Несмотря на лишения, горную болезнь, набеги враждебных тибетцев, снежные бураны и пули преследователей, они стремились к свободе и независимости.
Часть казахских родов, исконно живших на этих землях, не желала покидать родные места. Чтобы уберечь свои аулы от разорения, они были вынуждены подчиниться маоистскому правлению. Среди таких была и семья Арымтая.
****
Арымтай родился в Илийском округе. В его семье не было выходцев из числа тех, кто когда-либо перекочевал из СССР, что создавало для него проблему. Китайские власти запрещали покидать страну тем, у кого не было советских документов.
До последнего Арымтай не хотел расставаться с родным аулом. Всё здесь было близким и знакомым - привольные жайляу(летнее пастбище), родники и горные реки, древние курганы и таинственные пещеры. Он чувствовал, что связан с этими местами невидимой пуповиной. С малых лет, едва оседлав коня, наравне со взрослыми он пас отары овец, перегонял табуны лошадей, управлял верблюдами и участвовал в сезонных перекочёвках на кыстау(зимнее пастбище) .
Но особое место в его жизни занимала охота с ловчими птицами — древнее искусство, которое передавалось в их семье из поколения в поколение. С детства Арымтай наблюдал за опытными кусбеги (охотник) , перенимая их знания и мастерство. С особой теплотой он вспоминал, как Абак-ата, а затем Турлыбай-аке терпеливо делились с ним секретами этого ремесла.
Когда Арымтаю исполнилось четырнадцать лет, пришло время добыть ему первого беркута. Несколько дней охотники выслеживали гнездо, ночуя в горах. Дождавшись момента, когда взрослые птицы улетели, мальчик, привязанный за пояс канатом, осторожно спустился сверху и забрал птенца. Отец держал его за верёвку, а ата следил, чтобы грозные родители не вернулись раньше времени.
***
Как единственный наследник в семье, Арымтай чувствовал ответственность не только за семейный очаг, но и за сохранение охотничьего ремесла. Он надеялся, что, оставаясь на родной земле, сможет продолжить родовую традицию. Однако, когда ему исполнилось двадцать лет, власти впервые прислали воинскую повестку.
Пять лет он скрывался в отдалённых аулах, но угроза службы в армии Председателя Мао не исчезала. Аксакалы не хотели, чтобы сын уважаемого Турлыбая и внук мудрого Абака надел ненавистную форму китайских военных коммунистов. Они приняли решение: отправить его в Советский Казахстан.
Арымтай тяжело переживал этот выбор. Покинуть родные земли для него было сродни разрыву с близкими, утрате связи с миром кочевников, вековыми казахскими устоями и традициями. Душа его болела, словно открытая рана. Он понимал, что оставаться небезопасно, но страх перед неизвестностью сковывал. В глубине души Арымтай предчувствовал - на новом месте его ждёт тяжёлое испытание, борьба за самобытность и непростая судьба.
Расставание с привычной жизнью в ауле, с любимым ремеслом беркутчи, с верными друзьями было невыносимо. Он тянул с бегством, надеясь дождаться вестей от своей возлюбленной Сулушаш. Их дружба началась в детстве, когда их семьи ставили юрты рядом, на одном жайляу. Много лет они были неразлучны и поклялись в верности друг другу.
Но смутные времена разлучили их. Край сотрясали войны и восстания: гоминьдановцы сражались с коммунистами, маоисты — с монголами Чойбалсана , а «краснобородые » банды нападали на алтайцев, уйгуров, кыргызов и казахов. Аулы вынуждены были защищаться от всех, кто вторгался в их земли и грабил.
Семья Сулушаш решила откочевать подальше от репрессий, присоединившись к группе Калибека и Хамзы . Их путь пролегал через Кашгар, Хотан, Тибет, Кашмир. Не всем удалось преодолеть суровые горные хребты и спастись от преследователей из Урумчи. Судьба Сулушаш осталась неизвестной.
Арымтай долго ждал и надеялся. Теперь все надежды рухнули. Ему самому предстоит путь, полный неизвестности.
***
Когда до границы осталось десять километров, он решил двигаться ночью, чтобы не привлекать излишнее внимание. По словам опытного контрабандиста Юджи, доставлявшего жителям с обеих сторон дефицитные товары, чай и табак, лучше всего передвигаться по руслам рек или через горы. В юности этот предприимчивый дунганин торговал опиумом, заменявшим деньги в Синьцзяне и Жетысу.
На третьи сутки, с рассветом, озарившим горы Джунгарского Алатау, Арымтай увидел полосатые, красно-зелёные пограничные столбы. В голове вихрем промелькнули мысли: он понимал, что никогда больше не увидит землю предков, знакомый аул, родные лица. Перед глазами всплывали картины беззаботного детства — вкус домашнего кумыса, курта и печёного хлеба, теплые объятия матери, строгие наставления Абак-ата и пронзительный взгляд беркута Найзагая. Тяжело вздохнув, он смахнул навернувшуюся слезу и, короткими перебежками, пересёк границу, ещё не осознавая, что с этого момента его жизнь разделилась на две части.
***
Не успел Арымтай сделать и десяти шагов, как его окликнули. Из густых зарослей тугая донёсся приказ:
— Стой! Руки вверх!
Арымтай оглянулся и увидел, направленные прямо на него дуло винтовок. Приказы звучали на русском языке. Не понимая их, он бросил коржын под ноги и замер на месте. Медленно из кустов вышли пограничники. Они оглядывались по сторонам, ожидая прибытия сообщников нарушителя границы — но больше никого не было.
Рябой пограничник, очевидно, старший из них, приказал своему товарищу обойти Арымтая сзади и держать под прицелом, после чего сам приблизился. Подняв коржын, он осмотрел содержимое сумки. Не обнаружив оружия или запрещённых предметов, он ткнул дулом винтовки в бок нарушителя:
— Документы, давай! Ты кто такой?
Арымтай, не понимая русского, растерянно развёл руками. Рябой, сквозь зубы выругавшись, добавил:
— Кужаттар барма ? (Документы есть?)
Арымтай кивнул и вытащил из вшитого во внутренний пояс кармана паспорт. Рябой мельком взглянул на него, снова выругался и процедил:
— Опять китайский беглец. Много же вас ходит.
И, оглянувшись к напарнику, приказал: - Давай, вызывай наряд. Пусть отведут на заставу и проверят.
Арымтай провёл на заставе три дня, где его допрашивал командир — худощавый и злой лейтенант. Командир не верил, что нарушитель перешёл границу один. Объяснения Арымтая не принимались - пограничники привыкли, что в прошлые годы границу пересекали целыми семьями и даже целыми аулами. Беженцы часто вступали в конфликты с китайскими солдатами, мешавшими незаконному исходу, и нередко случались вооружённые стычки. Советские пограничники наблюдали со своих вышек, как казахи на конях и верблюдах атаковали китайских пограничников, пытавшихся остановить пересекающих границу.
Всех, кто сумел перейти на советскую сторону, отводили в районные отделы МВД, где решалась их дальнейшая судьба.
Так и не добившись ясных объяснений, лейтенант отправил перебежчика в Джаркент, в пограничный отряд, для дальнейших разбирательств. Там допрос продолжился, перебежчиком занялся капитан КГБ Мылтыкбаев.
***
Через руки этого опытного офицера прошло немало несчастных, оказавшихся в поле зрения его службы. В кабинете Мылтыкбаева побывали местные жители, контрабандисты, паломники, беженцы, чабаны, охотники и собиратели целебных трав. В глазах «комитетчика» все они были преступниками и подвергались тщательному допросу с пристрастиями. Методы его службы, унаследовавшей традиции НКВД, были настолько изощрёнными и жестокими, что даже самый невинный человек мог сознаться в тяжких преступлениях против государственной безопасности СССР.
Арымтай рассказал свою историю, честно признавшись, что не желал служить в китайской армии. «Много раз слышал такие откровения, объект Абаков», — кивал Мылтыкбаев. Сделав вид, что поверил, он начал подробно расспрашивать о тех, кто помогал перебежчику, особенно о жителях приграничных районов, интересовался Урумчи и Кашгаром. Комитетчик давно вынашивал план по вербовке кого-то из переселенцев. Слушая сбивчивый рассказ Арымтая, капитан думал, как можно использовать этого молодого перебежчика.
Беженца неделю содержали в одиночной камере, а затем сутки держали в стоячем положении. Убедившись, что перед ним неискушённый беглец, капитан применил все методы запугивания, чтобы сломить его волю. На очередном допросе он предложил сделку, рассчитывая на молниеносное решение. Почёсывая дулом пистолета шрам на небритой щеке, Мылтыкбаев заявил:
— Твоё дело сложное, объект Абаков. Как незаконному нарушителю границы тебе грозит тюрьма. А если выяснится, что ты китайский шпион, то судьба твоя незавидная — расстрел или лагеря. Поэтому, у тебя нет другого выхода, кроме как работать на нас.
Арымтаю пришлось согласиться сотрудничать с КГБ, хотя он не понимал, в чём будет заключаться эта работа. Довольный тем, что не пришлось долго убеждать и применять силовые методы, капитан пояснил:
— Так, объект Абаков, слушай и запоминай. Тебя отправят в колхоз «Октябрьский» здесь, в этой области. Будешь там жить и работать. Твоя задача — втереться в доверие к ссыльным рабочим, колхозникам, тем, кто, как и ты, прибыл из Китая. Подружись, можешь даже породниться. Обо всех разговорах, касающихся наших властей и Китая, будешь докладывать моему человеку. Ты всё понял, объект Абаков?
Арымтай кивнул, испытывая радость от мысли, что, наконец, его отпустят на свободу. Комитетчик, что-то вспомнив, добавил:
— Да, кстати, объект Абаков, запишись на курсы русского языка, и новый казахский тебе тоже нужно знать — у нас уже давно нет вашего арабского алфавита.
***
Арымтай прибыл в колхоз «Октябрьский» во время праздника. Уже на въезде в село над дорогой висело огромное красное полотнище с лозунгом и цифрами — 1917–1957. Контора управления колхозом была закрыта, и гость решил осмотреться.
Опытные охотники, ата и аке, учили Арымтая: по прибытии на незнакомую территорию первым делом нужно изучить местность, вглядеться в детали, почувствовать запахи и настроение. Колхоз представлял собой бывший аул: на окраине виднелись десятки закопчённых юрт, а в центре — укатанная, кое-где размытая осенними дождями, дорога. Вдоль неё выстроились однообразные ряды саманных домов. По обочинам виднелись редкие деревья - тополя и изогнутые карагачи, пожелтевшие от осени. Кроме детей, собак и кур, на улицах никого не было.
Зоркий взгляд Арымтая заметил лошадиную сбрую, оставленную на заборе, ржавую подкову, прибитую над дверным косяком одного из домов на окраине. Но особое внимание привлекло вырезанное из пня трёхногое изделие, напоминающее подставку для ловчих птиц. «Значит, здесь есть кусбеги», — улыбнулся Арымтай, вспомнив, как ата рубил тугыр и обучал внука.
Он невольно приблизился к этому дому, но навстречу из калитки высунулся лохматый пёс с крупной мордой и угрожающе зарычал. Арымтай отпрянул и вернулся на дорогу. Дети, выглядывая из окон и дворов, здоровались с ним. Отвечая им, он все острее чувствовал разницу между жизнью казахов в Китае и здесь, в советской стране. В воздухе витало что-то неуловимое, тревожное и незнакомое - чужие порядки, иные запахи и нравы.
Одетый в военный мундир и галифе, председатель колхоза Фомичёв, бывший фронтовик с отсутствующей левой рукой, наголо бритый, с пышными усами, встретил Арымтая вопросом:
— А шо ты робить можешь?
После короткой беседы и пристального изучения документов, он направил Арымтая в бригаду Юсупова.
— Будешь пока жить у них в бараке. А дальше посмотрим, — напутствовал он.
***
Бригада Юсупова занималась заготовкой кирпичей из золы, песка и извести. Серая пыль оседала на лицах рабочих, одежде, покрывая всю территорию цеха и окружающие деревья. Арымтая, без лишних слов и приветствий, поставили у большой кучи черной золы. Его задача заключалась в том, чтобы лопатой загружать тележки, которые по очереди подкатывали грузчики. Работали молча, переговариваясь лишь короткими фразами.
У бригады был план, выполнить который было нелегко. Юсупов — хмурый татарин с тяжелым взглядом и сломанным носом — держал свою бригаду в строгом режиме, ругаясь сквозь зубы и угрожая наказанием. При этом он оправдывался, что именно такие требования предъявляет начальство, председатель колхоза и бухгалтер.
Бригадир, оценивая, как новичок загружал тележки золой, сплюнул под ноги и прикрикнул: — Эй, беженец, наполняй лопату больше! С такой работой на хлеб не заработаешь!
Из-за непривычной работы у Арымтая болела спина, ладони покрылись мозолями, ноги подкашивались, а нос и рот забивались пылью. Он с трудом дождался окончания рабочего дня и, измотанный, свалился в бараке. В бригаде из десяти рабочих только двое были казахами, остальные оказались представителями из числа репрессированных. Когда трудяги смыли грязь и пыль с лиц, выяснялось, что среди них был кореец, немец, два грека, чеченцы, отец и сын, а также украинец. У каждого была своя грустная и печальная история появления в колхозе «Октябрьский».
Со временем, когда Арымтай стал достаточно понимать русский язык, он узнал, что всех их насильно выслали с родных земель, а объяснения причин так и не дали. Даже их бригадир, Юсупов, несмотря на то, что воевал на фронте и имел награды, был изгнан из своего дома в Крыму. Их объединяла единая тяжелая судьба и вера в будущее возвращение на Родину.
«Хрущёв реабилитировал нас и разрешил вернуться. Теперь нужно заработать на дорогу», — делился своими мыслями с новичком повидавший жизнь чеченец Магомед. - «Хотя многие из нас привыкли к здешней жизни и боятся, что возвращаться некуда, ведь дома могут быть разрушены или заняты чужими людьми. А некоторые уже породнились с местными казахами, и как теперь разрывать семьи?»
Постепенно Арымтай втянулся в работу. Его ставили на разные участки цеха: то он катал тележки, то заливал воду в огромные бадьи, месил раствор, загружал готовые кирпичи или копал землю. Арымтай не печалился над тем, что невозможно было исправить — чтобы сохранить силы, нужно было плыть по течению. Природная терпеливость и охотничья выучка позволили ему выдержать тяжелые первые дни и войти в трудовой ритм бригады. Рабочие делили между собой общий стол, ночлег и заботы.
Юсупов оказался не таким суровым, как выглядел в первые дни. Иногда, наблюдая за работой молодого беркутчи, он по-отечески хлопал Арымтая по плечу, но это случалось редко. Чаще всего, особенно после визита председателя колхоза, он грубо кричал на рабочих, напоминая о плане и возможных наказаниях.
***
Зимой у бригады работы было меньше. План сократили, и рабочим разрешали отдыхать два дня в неделю. За несколько месяцев пребывания в посёлке Арымтай заметил, что жизнь и уклад в колхозе сильно отличаются от селений его родного Илийского округа. Разговоры, поведение, отношения между людьми казались ему чуждыми. Он часто слышал непонятные слова о советском человеке, советском труде, о строительстве коммунизма, долге и необходимости работать усерднее. В колхозе регулярно проводились собрания, на которых с жаром выступали председатель, парторг и активисты. Они размахивали газетами, выкрикивали лозунги, требовали перевыполнения плана, призывали к дисциплине и клеймили тех, кто отставал.
Осматривая собравшихся, Арымтай чувствовал себя опоздавшим, безоружным охотником, слишком поздно прибывшим на место массовой охоты. Лучшая дичь уже была поймана: жирные зайцы, сурки, лисы и куницы уже были в руках удачливых соплеменников, думал он, глядя на лица колхозников. Он еще не осознавал, что большинство из них — люди, лишённые родной земли, оторванные от своих корней, запуганные и обработанные советской идеологией. Традиционный дух был заменён на дух страха, путём репрессий и голода. Колхозники, вчерашние кочевники-аульчане, теперь стремились лишь выжить в этой крепко укоренившейся системе. Инакомыслие было жестоко выкорчевано, и никто не осмеливался сказать лишнего, опасаясь карательных органов, доносчиков и колхозного начальства.
Наблюдая всё это, Арымтай, воспитанный в гармонии с природой, понимал: даже если вокруг полно шакалов и мало благородных волков, ему необходимо было учиться жить среди них, хотя бы до тех пор, пока этот айдахар (дракон) в облике советской власти не поглотит его полностью.
***
Арымтай всё никак не мог забыть дом, в котором увидел принадлежности беркутчи. Однажды, набравшись смелости, он приблизился к этому дому. Его опять встретил лаем лохматый, рыжий пёс. Арымтай стоял в нерешительности у занесённой снегом калитки. Собака лаяла без устали, срываясь на хрип. Заглянув через невысокий забор, он увидел всё тот же тугыл, а рядом на шесте висели тонкие ремни, используемые для пут ловчих птиц. Под низким навесом, среди лопат, граблей, веника и вил, виднелась рукавица-биялай . Сомнений не оставалось: здесь жил беркутчи.
На лай собаки вышла девушка. Кутаясь в овчинную безрукавку, она с порога внимательно всматривалась в незнакомца и, прикрикнув на собаку, подошла к калитке:
— Агай, Вы кого-то ищете? – спросила девушка.
Арымтай улыбнулся и приложил ладонь к груди, демонстрируя добрые намерения.
— Извините за беспокойство. Я недавно поселился в вашем ауле, никого не знаю. Просто, проходя мимо, увидел охотничьи принадлежности и вспомнил свой дом.
Девушка пристально вгляделась в лицо незнакомца, потом обернулась на предметы, о которых говорил Арымтай, и кивнула:
— Ах, эти вещи... Это принадлежности нашего Турсын-ата. Его уже давно с нами нет. Мы не знаем, что с ними делать, так что пока оставили их здесь. Глядя на них, нам кажется, что ата жив, как будто просто вышел по делам.
Арымтай выразил соболезнование. Девушка поблагодарила его и нежно погладила собаку.
— Наш Кандез не может поверить, что хозяина уже нет. Раньше он был сдержаннее, а теперь всё ждёт и встречает всех лаем.
Собака успокоилась и смотрела то в глаза девушке, то обращалась к Арымтаю, виляя лохматым хвостом. Гость и хозяйка молчали. Холодный ветер растрепал длинную девичью косу, щеки и нос покраснели. Кутаясь в овчину, она спросила:
— А откуда Вы приехали? Где остановились?
Арымтай не успел ответить, как дверь дома распахнулась, и из темноты донёсся женский голос:
— Зейнеп! Ты что, держишь гостя на холоде? Пригласи его в дом!
***
Арымтай впервые после пересечения границы оказался в доме местных жителей. Саманные стены кое-где потрескались, земляной пол были застелен войлочными текеметами, а по углам и на старых сундуках виднелась стопка цветных одеял. Над окном висели несколько перьев из крыла беркута, истертая лисья шкура и старая камча. Всё это напоминало Арымтаю убранство юрты в родном ауле Илийского округа. С потолка свисала керосиновая лампа, с трудом освещавшая большую комнату.
— Балам, присаживайся. Сейчас чай будем пить. Замёрз, наверное, на улице? — участливо спросила пожилая женщина, кивнув девушке. Та ушла на кухню.
Арымтай, поблагодарив, присел на текемет, поджав под себя ноги. Оглядываясь, он искал присутствие мужчин, но не находил.
— Я перекочевал из Китая несколько месяцев назад. Меня зовут Арымтай, сын Турлыбая из рода Абак. Работаю здесь, в колхозе, в кирпичном цехе, — сообщил гость. Он заметил, как на кухне девушка перестала шуметь посудой и внимательно слушала его.
Хозяйка дома, покачав головой в теплом платке, удивленно спросила: — Ты прибыл один, без семьи?
Арымтай почувствовал, что в этом доме ему спокойно, словно он оказался среди родных. Несмотря на бедность обстановки, здесь было уютно и тепло. Он посмотрел в окно на надвигающийся буран и вздохнул:
— Да, я вынужден был бежать от китайских властей. В моей семье остались только старики. Аке и старший брат погибли в стычках с красными бандами, анашым (мать) слегла после этого и так и не поднялась.
Небольшая пауза повисла в воздухе, и вскоре вошла Зейнеп, неся деревянный табак-поднос с дымящим чайником, кесе (чашка) и скромной едой. Арымтай рассматривал расписанные чаши, медный закопчённый чайник, золотистые бока круглого хлеба и улыбался. Это напомнило ему детство, когда он забегал в юрту и в предвкушении садился напротив ана. Он наблюдал, как мать не спеша отламывает кусок ещё тёплого таба-нана , мажет маслом и протягивает ему.
— Кулян-тате, пусть наш гость выпьет чай, а потом расспросите его обо всём, — мягко произнесла Зейнеп.
В голове Арымтая мелькнул вопрос: «Тате? Значит, она не дочь хозяйки?» Он посмотрел на девушку - большие печальные глаза на бледном круглом лице, почти бескровные губы и упрямый подбородок — она совсем не была похожа на хозяйку. Лицо Кулян было тёмным, с мелкими морщинами вокруг глаз, узкие губы были стиснуты, словно хозяйка намеренно не давала вырваться лишним словам.
За едой разговор проходил плавно и спокойно, собеседники внимательно присматривались друг к другу. Арымтай узнал, что женщины живут вдвоём, работают в колхозе, родом из Саркандского района. Муж Кулян пропал без вести на фронте, а Зейнеп — племянница, живёт с ней с пятилетнего возраста. Где её семья, родители, гостю не сказали, да он и не задавал лишних вопросов. Арымтай рассказал, как сам прибыл сюда и кратко описал свою судьбу. Молодой беркутчи делился переживаниями о невозможности заниматься своим прежним, любимым делом. Он рассказывал о том, как ему тяжело без беркута Найзагай, без привычного охотничьего быта. Традиционное ремесло охоты с ловчими птицами было для него всем, что оставалось от семейной традиции, передаваемой из поколения в поколение. Арымтая терзали воспоминания о наказе Абак-ата.
Мудрый кусбеги завещал внуку сохранить древние традиции кочевников. Он рассказал, что в самые тяжелые годы великого бедствия их род уцелел именно благодаря охоте и умению ладить с ловчими птицами. Беркуты и соколы не только добывали пищу и охраняли стада от шакалов, но и передавали сведения между разрозненными аулами. Много знаний и опыта передали ата и аке своему наследнику. Арымтай, ещё подростком, уверенно справлялся с огромной дикой птицей, успешно участвовал в совместных охотах, вызывая зависть ровесников и гордость аксакалов рода. Абак-ата всегда верил, что семейное ремесло в надёжных руках. Но с приходом власти коммунистов всё изменилось.
Кулян и Зейнеп с грустью слушали рассказ гостя. Арымтай вдруг вспомнил, как капитан Мылтыкбаев во время допросов издевательски отзывался о его ремесле: — В советской республике нет места старым пережиткам! Забудь свои байские привычки, объект Абаков. Никаких беркутов! В колхозе есть только курицы и петухи! Смех капитана лишь подчеркивал жестокость его слов.
Тихо и робко, будто боясь, что его подслушают, Арымтай спросил: — А правда ли, что советская власть запрещает заниматься ловчими птицами?
Женщины переглянулись. Зейнеп опустила взгляд. А Кулян-тате, посмотрев на дверь и окно, вздохнула, затем окинула взором висящие пучок перьев, камчу и лисью шкуру, и ответила: — Сынок, твой ата рассказал правду. Мой отец, уважаемый Турсын, был умелым беркутчи. Когда на этих землях разразился голод, его беркут спас нашу семью от голода. Он долгое время был единственным кормильцем. В те годы, конечно, не поощряли занятие беркутчи, но и особо не запрещали. Видимо, власти понимали, что благодаря этим благословенным птицам народ сумел выжить. Всё изменилось спустя десятилетие - после окончания тяжелой войны начальство решило, что пора порвать с прошлым, с «феодальным наследием кочевников», как говорят они.
Она перешла на шёпот: — Парторг Оспанов объясняет, что все старые казахские обычаи и традиции мешают развитию и строительству социализма. Тех, кто держал ловчих птиц, стали обвинять в саботаже и пропаганде старого режима.
Кулян на мгновение замолчала, тяжело вздохнула. Затем с усилием встала, сняла перья беркута, вновь села и показала Арымтаю: — Эти перья нашего старого беркута - Айгалака. Отец взял его птенцом из гнезда, воспитал и обучил. Мы тогда жили в горах. Они вместе состарились. Отец несколько раз отпускал его на волю, согласно древней традиции, но Айгалак всегда возвращался. Казалось, он не хотел жить на воле, в дикой природе, или, может, привык к человеку. Однажды старый беркут, не рассчитав сил, атаковал крупную лису. Рыжая, отчаянно борясь, искусала птице ноги и крылья, сумев ускользнуть. Отец не смог быстро прийти на помощь — ноги уже болели. Раненный Айгалак долго страдал, высох, не принимал пищу и умер на руках хозяина.
Вновь воцарилось молчание. За окном вечерело, под дверью скулила собака, в печке трещали дрова, а фитиль керосиновой лампы, обгорая, замигал. Каждый думал о чём-то своём, слушая завывания надвигающегося бурана. Дом окутала тихая печаль воспоминаний и исчезающих традиций.
***
В один из рабочих дней в цехе появился незнакомец. Он о чём-то говорил с бригадиром, периодически поглядывая в сторону Арымтая. Юсупов, внимательно осмотрев беркутчи, позвал его в свою комнату. Закрыв за собой дверь, Арымтай увидел гостя. Бригадир, вновь выразительно взглянув на молодого работника, вышел. Незнакомец, худощавый, с бегающими глазами, шмыгающий носом, кашлянул в руку и обратился по-русски:
— Меня послал капитан. Думаю, догадался почему? Русский язык выучил?
Арымтай отрицательно покачал головой, затем развёл руками и, перемешивая русские и казахские слова, ответил:
— Не успел ещё. Всегда в цехе. Кирпичи изготавливаем. Учу здесь, среди рабочих.
Незнакомец, громко шмыгнув забитым носом, осклабился:
— Ладно, это не главное. Капитана интересует информация. Что ты можешь передать? Какие разговоры ведут в бригаде и колхозе? С кем успел сблизиться?
Арымтай почему-то вовсе не испугался этого визитёра — возможно, из-за его внешнего вида, столь отличающегося от грозного облика капитана КГБ и милиционеров района.
— Слишком мало времени прошло, — произнёс Арымтай, — чтобы что-то рассказать. Но передать можете это...
Он сделал многозначительную паузу, обернулся на дверь. Лицо незнакомца изменилось: он, видимо, не ожидал такого поведения переселенца. Визитёр вскочил, вынул блокнот и приготовился записывать.
— Здесь все ведут разговоры: ссыльные рабочие, аульные, чабаны и даже женщины, — продолжил Арымтай, медленно выговаривая новые, непривычные слова.
У посланца капитана слегка задрожали руки. Он нетерпеливо бросил:
— Давай, выкладывай — кто, что говорит. Фамилии, имена, должности.
Арымтай приблизился, заглянул в блокнот и произнёс:
— Ссыльный грек Анастасис благодарит товарища Хрущева за мудрую политику. Чеченец Умар жалуется, что план слишком мал — он хочет больше работать и заработать на дорогу. Кореец Ён хвалит советские порядки, говорит, что у них на Дальнем Востоке труднее жизнь была. А казахи-переселенцы ругают китайские власти. Вот такие разговоры я услышал. Записал?
Незнакомец убрал блокнот, недовольно засопел и произнёс:
— Я запомнил. Такое записывать не буду. Это всё?
Арымтай кивнул головой, а затем извиняющимся тоном добавил:
— Я пока плохо понимаю русский язык. Обещаю, когда лучше его изучу, тогда доложу капитану больше сведений.
После ухода незнакомца Юсупов подошёл к Арымтаю и, кивнув куда-то вверх, доверительно спросил:
— Ты, оказывается, их человек?
Арымтай ничего не ответил. Он помнил приказ капитана держать их отношения в тайне. С того дня бригадир больше не кричал на него и не заставлял выполнять самую тяжёлую и грязную работу.
***
С наступлением тёплых дней в цех к ним прислали ещё троих рабочих — бывших шабашников. План снова увеличили из-за большого спроса на кирпичи. Теперь их изготавливали не только из золы, песка и извести, но и саманные, из глины с соломой.
С появлением новых рабочих в бригаде вспыхнули ссоры. Новички вели себя нагло, презрительно называя ссыльных «шкурой» и «лишенцами». Юсупов и старик-чеченец пытались призвать их к порядку, объясняя, что их давно реабилитировали, что ссылка признана ошибкой, и даже сам Хрущёв об этом заявлял. Но бывшие шабашники не унимались. Особенно куражился конопатый — с выбитыми передними зубами и татуировкой в виде креста на плече:
— Толян, глянь, с кем приходится работать! Мы, свободные люди, проливали кровь за Родину!
На что Толян, косолапый увалень, пробасил:
— Да ладно заливать то, Середа. Кровь он, проливал. Небось, в тылу, на казённых харчах отсиживался. Вот, я — другое дело!
Он показал грубую, покрытую мозолями ладонь, лишённую двух пальцев — Вот, оторвало осколком на фронте. Серый, подтверди!
Третий новичок, вечно хмурый, кивнул лохматой головой и, не вынимая папиросы из зубов, поддакнул:
— Да, мы с Толяном уже десять лет шабашим. Он дело говорит.
Рабочие на время забыли, с чего начался их разговор. Видно было, что они уже не раз спорили, кто воевал, а кто в тылу отсиживался.
Эту троицу бригадиру Юсупову направили в порядке наказания. Новички были частью большой группы шабашников — вольных рабочих, кочующих по стране в поисках заработка. Они часто вступали в конфликты с местными властями, директорами предприятий и нанимателями и поэтому постоянно попадали в поле зрения милиции. После очередного инцидента всех шабашников арестовали и приговорили к исправительным работам. Кто-то угодил на целину, кто-то на завод, а этих направили в колхоз. На жалобы бригадира председатель Фомичёв успокоил его:
- Ничего. Будет, будет, потерпите. Зарас, не могу я их сейчас убрать. Это разнарядка из района. Несколько месяцев поработают, а там заберут от нас. Авось не успеют «наломать дров». Мне они тоже дюже не нравятся.
Появление новичков сплотило прежних рабочих. Кореец Ён, украинец Микола, немец Петер, греки Анастасис и Павел, а также чеченцы Магомед и Умар стали дружнее, держались вместе. Им казалось, что так они смогут противостоять нападкам и оскорблениям. Арымтай также оказался в их группе, и к нему новички не задирались. В первый же день, когда Середа попытался унизить беркутчи, Юсупов что-то шепнул ему, и тот осёкся, осклабившись беззубым ртом.
«Их смелые разговоры о начальстве, ругань в адрес властей и сальные шутки, — возможно, могли бы заинтересовать Мылтыкбаева», — невольно подумал Арымтай, вспоминая визит посланника капитана.
***
Однажды старик Магомед, заметив, что Арымтай за целый день ни с кем не обмолвился словом, участливо спросил:
— Сынок, у тэба такая же непростая судьба, как и у нас. Но ты на своей земле, среди своих соплеменников. Скажи, что тэба мучает?
Арымтай уже сносно говорил по-русски и доверился мудрому чеченцу, рассказав о тяжёлом грузе на сердце — невозможности продолжить дело семьи.
— Я часто вижу во сне своих стариков. Они смотрят на меня с укором, будто спрашивают. А я не могу им ничего ответить...
Магомед понимающе покачал седой головой и, взглянув в глаза беркутчи, произнёс:
— У нас в народе говорят: «Не всегда вода течёт по одному руслу». Твоё нынешнее положение не вечно. Думаю, ты найдёшь способ возродить ремесло предков. Главное — не переставай думать об этом.
Он на мгновение задумался, затем, указывая глазами в сторону, добавил:
— Они принимают национальную гордость за жест сопротивления. Не понимают, что это естественное выражение любви к своему народу. Я всегда говорю своим детям и внукам: «Помни свои корни, чти предков, гордись тем, кто ты есть».
Арымтай молча приложил руку к сердцу и кивнул:
— Хорошо, Магомед-ага. Спасибо за поддержку.
После небольшой паузы старик спросил: — Ты почти каждую неделю ходишь в аул. И всегда возвращаешься в хорошем настроении. Нашёл родственников?
Арымтай улыбнулся. «Значит, заметили». Смущённо ответил: — Нет, не родственники. Но в их семье издавна занимались ловчими птицами. Это нас сблизило. А ещё...
Он замолчал, не зная, как сказать. Магомед терпеливо ждал. В его взгляде отражались белоснежные вершины, бурные горные реки, зелёные луга — вся мудрость кавказских горцев. Он понимал, что Арымтаю нужно было с кем-то поделиться.
— Там живёт девушка, — наконец сказал Арымтай. — Она мне нравится. У нас схожие взгляды на жизнь, общие интересы. Она любит беркутов, собак, лошадей, немного разбирается в охоте...
Магомед взмахнул руками:
— Ах, вот в чём дэло! Это замечательно! Пожалуйста, сынок, держись этой семьи. Кто знает, может, именно благодаря им ты сможешь продолжить дэло своего рода.
***
Кулян замечала, что Зейнеп каждый раз с волнением ждёт прихода гостя. Девушка приводила себя в порядок, аккуратно заплетала косу, часто поглядывала в зеркало. Полученных за трудодни продуктов еле хватало на двоих, но женщины умудрялись приготовить что-то вкусное. Арымтай старался внести свой вклад в обеспечение едой семьи. Из цеха взять что-либо было невозможно, и беркутчи придумал выход. Он смастерил силки из ниток от мешков и расставлял их в окрестностях колхоза. Обходя после работы свои ловушки, он каждый раз находил то зайца, то куропатку, то барсука или сурка. Женщины были рады его помощи и расхваливали умения молодого беркутчи. Они часто вспоминали, как их Турсын-ата тоже добывал с помощью птицы и собаки степную и горную дичь. Общие разговоры и воспоминания за вкусным дастарханом сближали гостя и хозяек дома.
Однажды Кулян высказала желание передать охотничьи принадлежности своего отца Арымтаю:
— Нам они ни к чему. А вот тебе могут пригодиться. Ты же мечтаешь вернуться к занятию с птицами. Даже если сейчас у тебя нет беркута, то в будущем он может появиться. Я слышала от отца, что среди охотников есть такой ритуал, — хозяйка дома взяла в руки биялай, рукавицу для птицы. Самый удачливый беркутчи передает этот предмет другому, чаще молодому товарищу, с пожеланием быть таким же успешным и умелым охотником. Как я знаю, этот биялай аке получил из рук старого и опытного кусбеги из Тарбагатая. В былые годы, ещё при старой власти, они часто выезжали вместе на салбурын.
Женщина посмотрела в окно влажными глазами и продолжила воспоминания:
— Я с детства помню их сборы. После удачной охоты они устраивали настоящий той. К их компании примыкали акыны и музыканты. Они ставили юрты на берегу речки, накрывали щедрый дастархан, шутили, смеялись, пели песни. Каждый старался рассказать свой случай на охоте, похвалиться своей птицей или собакой. Эх, где же эти благословенные времена!
Кулян тяжело вздохнула, показала на сложенные у сундука вещи. Там лежали камча, деревянная чашка для кормления птицы, томага (кожаный колпак) , тонкие ремни для пут, и большая, сшитая из грубой кожи рукавица. Кряхтя, женщина встала, положила сверху балдак и, смахнув слезу, добавила:
— Не помню, что обычно говорят в таких случаях, но я желаю тебе обрести верного беркута, быструю собаку, надежную лошадь, умную жену и шанырак над головой.
Арымтай встал, чувствуя значимость момента. Всё, о чём рассказала хозяйка дома, он знал и понимал. На его Родине, в Илийском округе, свято чтили древние традиции кочевников. Соблюдали обряды посвящения, дарения, первой дичи и оплакивания птицы. Там часто устраивали саят, сборы охотников из Монголии, Алтая, Зайсана и Тарбагатая. От мысли, что лихие времена и пришедшие к власти, здесь и по ту сторону границы, коммунисты безжалостно уничтожают веками сложившиеся традиции, у Арымтая заныло сердце.
Он по очереди брал в руки вещи старого охотника, щупал, гладил потёртую кожу и замечал схожесть приёмов изготовления этих принадлежностей с манерой его соплеменников из Илийского округа.
****
Летние месяцы в колхозе были самыми беспокойными. Председатель Фомичёв с утра до ночи мотался между конторой, полями, где колхозники пололи картофель и свёклу, запасали сено, и цехом, где разношёрстная бригада старалась обойти соседей по выпуску кирпичей. Иногда его видели на фермах и мельнице, где он пересчитывал овец, свиней и коров, мешки с мукой, или за рычагами гусеничного трактора ДТ, личным примером показывая, как следует пахать землю.
Бывший фронтовик горел энтузиазмом и призывал колхозников не жалеть сил, чтобы перевыполнить годовой план по сдаче сельхозпродукции и стройматериалов в район. Он сравнивал трудовые будни с войной, напоминая, что теперь они воюют на «трудовом фронте».
— Це дюже важно для страны! — внушал он работникам, размахивая зажатой в единственной руке газетой с очередным призывом ЦК Компартии.
Председатель обещал передовикам увеличить трудодни, а отстающим грозил штрафами и исправительными работами.
****
Из-за тяжёлой работы на заготовке силоса у Кулян сильно вздулись вены на ногах, а спина невыносимо болела. Она часто пропускала смены, из-за чего бригадир заставлял Зейнеп подменять родственницу. Девушка трудилась без выходных, чтобы сохранить прежнее количество трудодней.
Арымтай видел их трудное положение и почти ежедневно заходил в дом, чтобы проверить состояние тёти и помочь по хозяйству. Кулян лежала пластом, не в силах заниматься домашними делами. Она тоскливо смотрела в окно, наблюдая, как день сменяется ночью, как преданный пёс жмётся к её ногам, будто понимая её состояние, и как осмелевшие птицы залетают в переднюю, склёвывая крошки со стола.
Каждое движение давалось ей с трудом. В колхозе не было фельдшера, а из района никто не приходил. Сердобольные соседи советовали травяные настойки и мази, но облегчение длилось недолго. Болезнь зашла слишком далеко, ведь Кулян приходилось терпеть, чтобы не навлечь гнев начальства на свою семью.
Зейнеп старалась успеть везде: вовремя выйти на работу, в короткий обеденный перерыв забежать домой, а вечером - заниматься хозяйством.
Однажды, когда Арымтай вновь зашёл в их дом, он заметил, как изменилось лицо хозяйки. При тусклом свете керосиновой лампы оно казалось бледным и болезненным. Кулян-тате в последние месяцы почти не вставала. Слабо улыбнувшись, она пристально посмотрела на гостя, будто видела его впервые.
Глядя через открытую дверь, как Арымтай колол дрова, а Зейнеп помогала складывать их под навес, женщина решилась высказать то, о чём давно думала. Она чувствовала, что все уже готовы к этому разговору. Тяжёлая ситуация лишь ускорила его.
С трудом опершись на локоть, Кулян позвала молодых. Они вошли в дом и присели рядом.
— Арымтай, балам, ты стал для меня сыном. С твоим приходом в нашем доме появилась опора, надёжная мужская поддержка и защита. Я благодарю Всевышнего за этот дар. Особенно сейчас.
Она закашлялась и закрыла глаза.
Зейнеп поправила ей подушку, вытерла пот со лба и взяла за руку:
— Тётя, всё будет хорошо. Вы обязательно поправитесь. После окончания колхозных работ мы вместе поедем на жайляу. Арымтай поймает жирную куропатку, вытащит из реки серебристую рыбу, добудет дикого мёда, и мы будем пить чай под старым тугаем.
Но, будто осознавая, что это лишь неосуществимая мечта, девушка вдруг разрыдалась.
Она плакала от бессилия, от жалости к тёте и к себе, от усталости, накопившейся за долгие месяцы тяжёлой работы, от душевной боли и страха перед неизвестным будущим.
Так долго Зейнеп старалась быть сильной, терпела тяготы, скрывая от тёти и Арымтая своё истощение. А теперь она рыдала, как маленькая девочка, которая много лет назад попала в этот дом во время всеобщего бедствия. В детстве она искала в объятиях тёти Кулян защиту и покой от страха, угроз и чужой жестокости — и сейчас, словно вернувшись в те годы, прижалась к родной тёте, ища покоя и утешения. Кулян нежно погладила её по голове и улыбнулась:
— Ну, вот. Я думала, вы будете утешать меня, а теперь приходится вытирать слёзы большой девочке.
Её лицо стало серьёзным. Она посмотрела на Арымтая.
— Балам, я хочу предложить тебе переехать к нам. Мы уже стали одной семьёй. Думаю, это никого не удивит. Что скажешь?
В голове Арымтая промелькнули радостные и грустные мысли, смешанные с удивлением. Он давно хотел признаться Зейнеп, что ходит в этот дом из-за неё. Он ждал подходящего момента, чтобы поговорить с Кулян. И вот — она сама заговорила об этом. Но причина оказалась печальной.
Сохраняя спокойствие, он приложил руку к сердцу:
— Тётя, я всё понимаю. Я всегда старался помочь и теперь не откажусь. Обещаю быть вашим надёжным сыном и братом для Зейнеп.
Зейнеп бросила быстрый взгляд на него и краем губ улыбнулась.
Она хотела закричать от радости, но сдержалась. В душе она благодарила тётю за чуткость, за то, что разглядела её чувства и угадала мысли. Девушка неосознанно выдала себя, чмокнув Кулян в щёку и покраснев.
Тётя рассмеялась:
— Ну вот, я вижу, все согласны с моим предложением. Тогда давайте обсудим всё подробнее.
***
К концу осени трудовая повинность троих шабашников подошла к концу. Зная, что в ближайшие дни они получат справки от председателя, вольные работяги вновь распоясались. Раздобыв где-то водки и воспользовавшись отсутствием Юсупова, они в пьяном виде заявились в цех.
— Эй, «лишенцы», научить вас Родину любить? — хрипло выкрикнул Середа, пнув Ёна.
Кореец отшатнулся и упал в кучу жидкой глины. Шабашники разразились хохотом. Остальные трудяги, занятые на своих участках, не спешили вмешиваться, опасаясь гнева бригадира за оставленные рабочие места.
К Середе присоединился Толян, он зачерпнул лопатой жидкую смесь глины с соломой и плеснул в лицо Ёну. Тот вскочил и бросился в драку. Серый, третий шабашник, ловко подставил ногу, и кореец опять упал, вызвав новую волну пьяного веселья.
Старик Магомед, наблюдавший эту сцену, попытался призвать буйных рабочих к порядку:
— Пожалуйста, мужики, одумайтесь! Вы же люди! Оставьте Ёна в покое!
Середа оглянулся на чеченца:
— Ты что, тоже хочешь? Получай!
Он метнул в старика высохший ком глины. Умар, сын Магомеда, успел заслонить отца, но удар пришёлся ему в ногу. Молодой чеченец вскипел от ярости. Забыв о возможном наказании, он ринулся на обидчика.
Измождённый тяжёлым трудом и постоянным недоеданием, Умар уступал в силе крепкому шабашнику. Но свободолюбивый дух не позволил кавказцу отступить.
Ён уже сцепился с Толяном. Завязалась драка.
Серый схватил лопату. Рабочие шумели, возмущались, искали бригадира, но вмешиваться не решались.
Арымтай находился дальше всех — на складе готовой продукции. Услышав шум, он выбежал и увидев происходящее, в тот же миг, не раздумывая, схватил деревянный черенок от лопаты и бросился к дерущимся.
Серый занёс лопату для второго удара по Умару, но Арымтай подскочил вовремя. С силой он обрушил черенок на голову шабашника. Тот охнул, выругался и выронил лопату. Кровь залила его оскаленное лицо.
Арымтай не остановился — второй удар он нанёс уже по ногам Середы, под колена. Тот вскрикнул, ослабил хватку, разжав толстые пальцы на тонкой шее Умара. Лицо кавказца уже побледнело, тогда как морда Середы налилась кровью. Он заорал, глаза выпучились от ярости и неожиданности. Шабашник сидел, потирая ушибленные ноги, и угрожал Арымтаю.
Тем временем Ён и Толян катались в пыли, словно уличные псы. Каждый пытался оседлать противника. Арымтай выжидал момент, чтобы помочь корейцу, но тут раздался грозный голос Юсупова:
— Что здесь происходит!? Прекратить немедленно!
Ён тут-же остановился. Толян сел на него сверху и радостно завопил:
— Я победил врага!
Но его ликование было недолгим. Подскочил бригадир, стиснув кулаки. Толян нехотя поднялся. Криво усмехаясь, он потирал ушибы и поправлял разорванную рубаху. Кореец оказался слабее, но сумел нанести противнику несколько чувствительных ударов.
Остальные рабочие, осмелев, приблизились. Анастасис и Павел помогали прийти в себя Умару. Микола и Петер отряхивали пыль с Ёна. Арымтай всё ещё крепко сжимал черенок, не веря, что шабашники просто так отступят. Но те уже отрезвели. Их щербатые рты растянулись в миролюбивых улыбках. Их впечатлило, что тщедушные ссыльные оказали сопротивление, и не позволили унижать себя. Получив неожиданный отпор, шабашники растерянно переглядывались, словно искали путь к отступлению.
***
Новый 1959 год Арымтай и Зейнеп встретили вдвоём.
Прошло сорок дней с тех пор, как Кулян-тате ушла из жизни. Перед смертью она успела благословить молодых на брак и даже поставить подпись в качестве свидетеля в документах ЗАГСа.
Для Арымтая события той недели навсегда остались в памяти — радостные и тяжелые одновременно. В понедельник он женился на Зейнеп, а уже на следующий день к нему пришёл человек от капитана. Это был новый посланник — собранный, суровый, совсем не похожий на прежнего, суетливого и развязного.
Без лишних предисловий он сунул Арымтаю под нос документ, передал привет от Мылтыкбаева и твёрдо заявил, что его начальник больше не потерпит бездействия. Капитан требовал реальных сведений, а не пустых слов. Напоследок связной предупредил: не стоит гневить Мылтыкбаева — он умеет жестко наказывать.
Арымтай ждал этого визита. Уединившись со связным в комнате бригадира, он предложил записать его показания.
— В нашей бригаде работают трое шабашников, — заговорил он уверенно. — Они не любят коммунистов и здешние порядки. Их имена — Середа, Толян и Серый.
Связной заскрипел карандашом, записывая.
— Середа матерился в адрес Хрущёва, называл его «кукурузником». Толян говорил, что советы угнетают народ хуже, чем царь, и что тогда свободы было больше.
Арымтай заметил, что связной слушает с особым вниманием. Сделав возмущённый жест, он продолжил:
— Эти изменники даже не таятся! Как только напьются, так и начинают клеветнические разговоры. Эти разговоры очень смущают наших рабочих. Бригадир грозился пожаловаться председателю, но их это не пугало. Серый, как напьется, орет: «Коммунисты из меня всю кровь выпили! Газеты пишут ложь!» Они жалуются, что вынуждены заниматься шабашкой, потому что их труд оплачивается несправедливо.
Он замолчал. Казалось, информации было достаточно. Связной качал головой, цокал языком, несколько раз останавливал Арымтая, просил повторить, тщательно записывал каждое слово. Затем встал, пожал руку:
— Мне нужно немедленно уходить. Доложу всё капитану.
Когда дверь за ним закрылась, Арымтай незаметно улыбнулся в усы. Он знал, что сыграл злую шутку над противником. Несколько дней назад троица шабашников покинула колхоз, и отыскать этих вольных людей будет непросто.
«Избавился на время от капитана, но, надеюсь, никому не навредил. Как бы мне ни были неприятны эти шабашники, брать на душу грех их ареста я не хочу...» — думал он.
В конце той памятной недели колхозники похоронили Кулян.
На следующий день Арымтай получил разрешение от председателя Фомичёва перейти на другую работу. Их бригаду расформировали и набрали новых работников. Ссыльным рабочим наконец позволили воссоединиться с семьями.
Зейнеп удалось уговорить председателя принять её мужа на место тёти Кулян. Теперь молодые уходили на работу и возвращались вместе. Им казалось, что их жизнь в колхозе постепенно налаживается.
Присущий молодости оптимизм и надежда на лучшее помогали им жить в удушливой атмосфере советской идеологии, постоянного давления завышенных планов и борьбы за простое физическое выживание.
***
Весной в соседнем колхозе имени Абая открылась школа-восьмилетка.
Арымтай, не зная нового казахского письма на кириллице, поделился с Зейнеп желанием начать обучение.
— Заодно и русский язык подучишь, — поддержала жена. — Слышала, в новую школу приехала учительница из Алма-Аты. Она преподаёт русский язык и литературу. Я сама окончила только четыре класса — в нашем ауле другой возможности не было.
Молодые решили поступить в школу до начала посевной. Обучение можно было проходить заочно. Председатель Фомичёв одобрил их желание:
— Це доброе дело! — поглаживая пышные усы, пробасил он. — Нам в колхозе грамотные люди ой как нужны! А то сейчас грамотеев совсем нема, один бухгалтер Тюлькин, да парторг Оспанов — и всё!
В колхозе имени Абая их встретили доброжелательно. Школа была одноэтажная, срубленная из брёвен. Утрамбованный земляной пол был гладкий, словно каменный. В коридоре пахло свежей краской, солнечный свет лился через чистые окна. Всюду висели портреты Хрущёва и Ленина с цитатами и лозунгами. Советские вожди призывали – «Учиться, учиться и учиться!», «Познавай науки!», «Будь достойным пионером и комсомольцем!», «Днём работать, вечером учиться!»
Первое занятие прошло легко и весело. Райхан, молодая учительница из Алма-Аты, стройная, как тополь, читала ученикам стихи Абая, Пушкина и Есенина. Всё в ней выдавало столичную, городскую девушку – модная причёска, платье «кимоно», стильные туфли на каблуках. Она ходила между парт, мечтательно глядела в окно на весеннее цветение степи и, растягивая слова, вдохновенно рассказывала о важности изучения русского языка и литературы.
Ученики были разного возраста — от восьмилетних малышей до подростков. Половина парт оставалась свободной, и в полупустом классе голос Райхан звучал особенно звонко и возвышенно. Арымтай и Зейнеп сидели в этой разношёрстной компании, готовые начинать учёбу с самого начала — с алфавита и письма.
***
После нескольких месяцев учебы Арымтай решил, наконец, задать учительнице вопрос, который давно терзал его. Он колебался, не зная, как начать. Эту тему он часто обсуждал с Зейнеп, но спрашивать постороннего человека не решался. Однако в учительнице он увидел человека, обладающего знаниями и мудростью, способного дать ответ на тот вопрос, что мучил его всё это время.
— Я давно хотел спросить… — наконец произнёс он после урока, в тишине опустевшего класса. — Почему власти запрещают заниматься ремеслом кусбеги? Ведь это занятие сохранилось с древности. Это наша семейная традиция. Этим делом занимались наши деды и отцы. Что в нём опасного для власти?
Райхан задумчиво посмотрела в окно, затем подошла к двери и проверила, плотно ли она закрыта. Потом медленно стала вытирать доску, словно раздумывая, стоит ли говорить ученикам то, что давно жгло её нутро, не давая покоя. Эти мысли требовали выхода, как горная река, пробивающая себе новое русло.
Она решилась. Её лицо покраснело, глаза сузились, длинные пальцы слегка дрожали. Она присела на краешек стула и тихо сказала:
— Наш народ пережил немало бед. Бывали годы, когда стоял вопрос о выживании. Двести лет назад джунгары прошли по нашим аулам и городам, оставив за собой безлюдную степь. Тогда казахи нашли в себе силы сплотиться и отстоять своё право на жизнь. Потом были другие испытания, войны, голод, но народ всегда находил в себе силы подняться и жить дальше.
Она сделала паузу, облизнула пересохшие от волнения губы и продолжила:
— Почему мы выстояли? Потому что в нас жил вольный дух. Жили традиции, обычаи. Даже в самые тяжёлые времена пели песни, слагали эпосы и сказания. Передавали знания следующим поколениям. Это и сохранило нашу культуру.
Райхан заглянула в глаза Арымтаю и Зейнеп, проверяя, понимают ли они её. Затем, ещё более понизив голос, добавила:
— Я не знаю, почему в Москве так боятся нашей истории. Что плохого в том, что народ хочет знать свои корни? Они будто испугались, что после всех испытаний народ снова возродится. Учёные напишут книги, поэты будут слагать стихи, молодёжь захочет узнать, кто мы и откуда.
Она на мгновение замолчала, затем продолжила:
— Десять лет назад ЦК Компартии принял постановление. Нам запретили изучать своё духовное и научное наследие. Теперь внушают, что наша история началась только после Октябрьской революции. Даже эпосы объявили феодальным пережитком, восхваляющим эксплуатацию народа. Запретили тексты айтысов!
Она взмахнула руками, не сдерживая возмущения:
— Это всё равно, что вырвать человеку язык! Лишить памяти! Нас хотят сделать манкуртами!
Арымтай покачал головой:
— Теперь я понимаю, почему ругают охоту с ловчими птицами. Им не нравится всё, что напоминает о прошлом, когда не было советской власти. Боятся, что начнут сравнивать ту жизнь с нынешней.
Зейнеп крепче сжала руку мужа. Она соглашалась с Райхан, но её пугало это откровение.
Лицо учительницы прояснилось. Райхан облегчённо вздохнула, словно с её плеч упала тяжесть. Она поняла, что донесла до учеников свои мысли. И сознание этого успокоило её. Она совсем не переживала, что их разговор выйдет за пределы этого класса «В конце концов, я не сказала ничего крамольного. Ни к чему не призывала. Никого не осуждала. Умные люди и так всё поймут».
***
С тяжёлыми мыслями возвращался Арымтай из школы. Он всю дорогу молчал, обдумывая откровения учительницы. Зейнеп, понимая его состояние, шла рядом, иногда отставая на шаг. Она наблюдала за мужем, словно открывая его заново. Резкие скулы, сжатые губы, прищуренные глаза — всё в нём говорило о внутренней борьбе.
Арымтай никак не мог понять, в чём угроза для колхоза в следовании традициям предков. Как охота с ловчими птицами может помешать строительству коммунизма?
За прошедший год он и Зейнеп несколько раз пытались обсудить этот вопрос с председателем колхоза и парторгом Оспановым. Фомичёв неизменно отказывался даже слушать.
— Ежели ты заведёшь птицу, другие тоже захотят. Погодь пока, — бубнил он, отмахиваясь, и каждый раз отсылал их к Оспанову.
Колхозный парторг подходил к делу обстоятельно. Он усаживал посетителей за стол, сам садился напротив, обкладывался газетами, журналами, партийными брошюрами. Его речь была полна лозунгов и цитат из докладов.
— Мы не можем жить прошлым! Народное невежество — путь назад! — горячился Оспанов. — Пока весь советский народ героическим трудом строит коммунизм, вы рассуждаете о каких-то старых нравах! Мы должны идти вперёд, не оглядываясь назад!
Заметив сомнение на лицах собеседников, он доставал уголовный кодекс КазССР, помахивал перед ними и веско добавлял:
— Если не угомонитесь, ваши действия могут попасть под статью! Пропаганда старых порядков, саботаж — за это строго наказывают!
После таких бесед Арымтай и Зейнеп уходили подавленными. Они так и не услышали главного — разумного объяснения, почему традиции их предков вдруг стали под запретом. Откровения учительницы немного прояснили ситуацию, но вопросов всё равно осталось больше, чем ответов.
Молодые решили пока смириться.
***
Чтобы успокоить душу и не утратить охотничьи знания, Арымтай всё чаще уходил с Зейнеп за пределы колхозных полей, в предгорья Джунгарского Алатау.
Каждая такая прогулка, особенно осенью, приносила ему одновременно покой и волнение. Он с радостью разглядывал припорошенные первым снегом холмы, кусты смородины, барбариса и шиповника, покрытые изморозью. Слушал, как с шумом взмывали в небо непуганые фазаны, как шуршал в высокой траве серый сурок. Его зоркий взгляд легко выхватывал среди скал осторожную косулю или затаившуюся в расщелине пятнистую рысь.
Арымтай с интересом изучал следы на снегу и восторженно делился с Зейнеп:
— Смотри, здесь ночью пробежала каменная куница. А вот следы лисы и зайца. Кажется, рыжая выслеживала беляка. Но когда появился волк, все разбежались.
Он читал следы, как раскрытую книгу. Зейнеп видела, как горят его глаза, с каким увлечением он вглядывается в окружающий мир, и слышала едва уловимую дрожь в его голосе.
Но больше всего Арымтая завораживали парящие в небе хищные птицы. Он показывал на едва заметный силуэт в вышине и сразу узнавал в нём гордого беркута. Или увлеченно объяснял разницу между сункаром и ястребом, которые стремительно атаковали утку.
— Где-то здесь затаился чёрный гриф, — предположил Арымтай. — Ждёт своего часа. Вижу, у дичи тут бурная жизнь, значит, и стервятнику обязательно что-то достанется.
Зейнеп чувствовала, как тоскует её муж по охоте. Он всей душой желал вновь вскочить на коня, надеть рукавицу-биялай, выпустить ловчую птицу в небо и, затаив дыхание, следить за её полётом. Жена с болью в сердце переживала за него, но надеялась, что когда-нибудь Арымтай снова сможет вернуться к своему делу — ремеслу, завещанному предками.
***
Зима 1959–1960 года началась с непривычных холодов. Председатель Фомичёв собрал бригаду рабочих колхоза и направил их на заготовку леса. Из-за заметённых дорог грузовик ГАЗ-51 с трудом пробился к лесополосе в предгорьях Алатау. Работали без перерывов, чтобы как можно быстрее заполнить первый борт. Грелись у костров, пили кипяток, растапливая снег.
Арымтай привычно орудовал топором — его движения были точными и уверенными. С детства обученный владеть инструментами и оружием охотников, он удивлял товарищей своей сноровкой. За день успели загрузить три машины, как и требовал Фомичёв.
Однако к вечеру, когда уже начинало темнеть, бригадир Бурыгин, передовик колхоза, решил свалить ещё одно, последнее на сегодня дерево. Высокая, слегка искривлённая берёза будто сползала с крутого склона, цепляясь корнями за камни. Бригадиру казалось, что достаточно нескольких ударов, и дерево само упадёт под ноги. Но то ли усталость сказалась, то ли инструменты затупились, берёза не поддавалась. Рабочие по очереди рубили корни, пилили ствол, но дерево лишь содрогалось, осыпая их последними жёлтыми листьями.
Арымтай наблюдал за этим со стороны. На миг он словно отстранился от реальности — он увидел в этой борьбе не просто усилия людей, а символ сопротивления советским порядкам. Корни берёзы напомнили ему традиции и обычаи, уходящие в глубину веков, к истокам казахского народа. И это упрямство корней, нежелание отрываться от земли, от своего источника силы, было ему понятно.
Берёза скрипела, гнулись её ветви, сдиралась белая береста, словно человеческая кожа в застенках НКВД. Измученное, разодранное дерево, каким-то чудом ещё держащееся на склоне, напоминало согбенного старца, который, воздев к небу высохшие руки, молит о пощаде.
— Что стоишь, ворон считаешь?! Давай помогай! — выкрикнул Бурыгин, раздражённый тем, что дерево не поддаётся.
Голос его был полон злости и презрения, словно Арымтай не проработал весь день, не рубил ветки, пока остальные курили «Беломорканал» и самокрутки.
Арымтай обошёл дерево, провёл рукой по шершавому стволу, постучал черенком топора. Берёза уже была готова сдаться, ждала последнего удара. Он прицелился и одним точным взмахом вонзил топор в основание ствола.
Дерево зашаталось, издав прощальный скрип, похожий на смертельный крик подстреленного зверя. Оно падало так медленно и неохотно, что Бурыгин не выдержал — он подскочил и с силой пнул истерзанное дерево. Берёза резко накренилась и рухнула прямо на него. Бригадир попятился, но оступился о камень и упал. Рабочие лишь молча наблюдали. Никто не бросился спасать его. Может, не успели, а может, и не хотели. Бурыгин, колхозный «стахановец», слишком надоел рабочим своими «достижениями». Все знали, что ему приписывали трудодни за счёт других, и его успехи были заслугой всей бригады, а не одного ударника.
Когда дерево наконец подняли, бригадир не подавал признаков жизни. Уже стемнело. Развели костёр, осветили его лицо — спина и голова превратились в кровавое месиво.
— Неужели отдал Богу душу? — тихо проговорил Пашка, водитель грузовика.
Он зачерпнул снег, протёр им лицо Бурыгина. Тот вдруг застонал.
— Живой! — вскрикнул Пашка. — Чего стоите? Грузите его в кузов! Срочно в колхоз!
Обратный путь превратился для бригадира в кошмар. Бурыгин выл от боли, словно умирающий зверь, каждая кочка на дороге заставляла его стонать ещё громче. Рабочие сидели рядом, молчали, исподлобья поглядывая друг на друга. Каждый думал, что скажет председателю. Почему не уберегли передовика? Как объяснить случившееся? Никому даже в голову не пришло сговориться, придумать единую версию.
Арымтай же был уверен — это Дух Земли вмешался, наказал слишком усердного в разрушении и угнетении Матери-природы. Этот случай будто показал, что происходит с человеком, когда он разрубает собственные корни, связывающие его с родом и предками.
***
Радостные хлопоты, связанные с рождением дочери в самом начале 1960 года, на время заслонили все остальные заботы семьи Арымтая. Трудясь на различных колхозных работах, он не чувствовал их тяжести, однообразия и порой абсурдности. Все его мысли были о маленьком, родном человеке, придавшем новый смысл его жизни. Арымтай спешил домой, чтобы склониться над бесиком , увидеть крохотную девочку с умным взглядом карих глаз и услышать милый лепет, доносящийся из пухлых губ. Они с Зейнеп склонялись над дочерью, слегка касаясь головами, и спорили, чьи черты лица она унаследовала. В эти минуты весь огромный Мир вокруг сокращался до размеров детской люльки, сделанной умелыми руками Арымтая. Они боялись спугнуть тихое счастье, словно оно было ласточкой, случайно залетевшей в дом и решившей остаться под их крышей, вить гнездо.
После месяца абсолютной радости и душевного покоя у Арымтая появилось тревожное предчувствие — он ощущал, что неприятности вот-вот настигнут его. Он давно заметил, что в последние годы радость и беда чередуются в его жизни, как два неизбежных спутника. Он не делился этой мыслью с Зейнеп, все еще надеясь, что роковой круг удастся разорвать. Но не сегодня. В колхозе появился капитан Мылтыкбаев. Несколько дней он расспрашивал председателя, парторга и рабочих, особенно интересуясь трагическими событиями с бригадиром Бурыгиным и падежом скота. На четвёртый день он вызвал к себе Арымтая. Для таких бесед в конторе была выделена комната, расположенная рядом с кабинетом председателя Фомичёва.
Капитан КГБ молча и презрительно посмотрел на вошедшего Арымтая, затем встал, вытащил пистолет Макарова из ящика стола и покрутил перед его носом:
— Ну что, объект Абаков, как живёшь? Вижу, ты неплохо устроился. Женился, дом есть, работа.
По привычке капитан почесал дулом пистолета шрам на щеке и в упор посмотрел на Арымтая:
— Ты что, забыл, какое задание я тебе давал? Думаешь, тебе сойдёт с рук враньё?
Арымтай вздрогнул, ожидая оскорблений и угроз. Мылтыкбаев продолжил:
— Твоё последнее донесение, объект Абаков, хоть и было интересным, но не дало никакого результата. Мы так и не нашли тех, кто клеветал на советскую власть.
Арымтай вздохнул с облегчением. Значит, его расчёт был верным. Шабашники исчезли. Мылтыкбаев прошёлся по комнате, что-то обдумывая, затем резко схватил Арымтая за ворот полушубка:
— Ты что молчишь, объект?! Как собираешься оправдываться?
Арымтай втянул голову в плечи. Он не знал, что ответить капитану и чего тот от него ждал.
— Я дам тебе последний шанс. Если и на этот раз провалишь задание, тюрьмы и лагеря тебе не миновать. Садись.
Мылтыкбаев указал на скамью. Арымтай сел. Капитан развалился на стуле, напротив. Минуту внимательно изучал беркутчи, размышляя: «Изменился объект. Уже не тот простак-беженец из Китая. Пропал испуг в глазах, он смотрит уверенно. Ничего, и не таких ломали».
Однако у самого капитана за последние годы служба не ладилась. Он не раз выходил из себя, жестоко обращался не только с задержанными, но и с подчинёнными. Начальство требовало результатов и выполнения плана по вербовке и поимке врагов советской власти. Мылтыкбаев не справлялся и стал выпивать. После жалоб его перевели в Аксуйский район. В своих трудностях он винил всех, только не себя.
Мылтыкбаев вдруг вспомнил, что его проблемы совпали с появлением Арымтая. Это ещё больше разозлило его. Он ударил кулаком по столу:
— Рассказывай, давай! В колхозе за последнее время произошло несколько происшествий. Кто-то устроил провокацию против ударника труда Бурыгина, погубили несколько коров, возможно, отравили. Вывели из строя новый трактор. Это саботаж! Что скажешь?
Пока Арымтай обдумывал ответ, капитан закурил сигарету. Густой дым окутывал Арымтая, напоминая ему о тесной камере в Джаркенте. Страх снова вернулся, в душе возникли те же тревожные ощущения.
Мылтыкбаев решил подсказать:
— Ты подумаешь, кто был недоволен Бурыгиным. Кто говорил что-то враждебное. Ты ведь был с ними в тот вечер?
Арымтай машинально кивнул. Он не хотел злить капитана. «Главное — выбраться из рук этого опасного человека. Меня ждут дома Зейнеп и дочь.»
— Хорошо, — сказал капитан. — С другими вопросами будет легче. Мне нужно, чтобы ты всё подробно изложил. Ты ведь умеешь писать?
Арымтай снова кивнул. Мылтыкбаев прошёлся по комнате, потирая руки. Старые доски, словно живые, страдали от запугиваний, жалобно скрипя под тяжестью комитетчика. Он снова сел напротив Арымтая.
— Ты вернёшься домой и, не торопясь, всё вспомнишь. Кто что говорил. Фамилии, имена. Ты ведь был с Бурыгиным в тот вечер? Если не хочешь, чтобы тебя тоже обвинили, напиши, кто ему желал смерти.
Он сделал паузу, давая Арымтаю время запомнить задание.
— Ты знаешь всех переселенцев, приехавших сюда из Китая. Мне нужны сведения, о чём они говорят между собой. И кто из них имеет родственников за границей. Фамилии и имена.
Мылтыкбаев снова закурил, затянулся и закашлял. Сквозь дым Арымтай видел остекленевшие глаза человека, служившего жестокой, бесчеловечной системе.
— Если провалишь задание, пеняй на себя. Твоя жена останется вдовой, а дочь — сиротой. Я подыщу статью. Как думаешь, объект Абаков, найдётся ли человек в колхозе, кто захочет спасти свою шкуру и напишет на тебя донос?
Арымтай сжался. В его голове лихорадочно метались мысли: «Если будут так запугивать, любой станет клеветником. Здесь народ разобщён, запуган, боится потерять трудодни. Некоторые, ради мешка картошки или зерна, пойдут на оговор. Голодный человек способен на низкие поступки»
Мылтыкбаев наблюдал за его лицом. Он будто понял, о чём думал Арымтай. Не желая затягивать раздумья, капитан резко раздавил окурок и грубо бросил:
— Я растопчу твою жизнь, как эту сигарету. Ты что, ещё думаешь?
Арымтай, глядя на смятые окурки, подумал: «Вот так они с людьми — ломают и выбрасывают». Он снова вспомнил Зейнеп, дочь и выдавил из себя:
— Хорошо, я согласен. Мне нужно время, чтобы всё вспомнить. Дайте несколько дней."Арымтай возвращался домой в темноте. Тревожно лаяли собаки, нарушая тишину ночи. Чёрный дым валил из низких труб и стелился над крышами саманных домов. Тяжесть на душе не отпускала, он не ощущал мороза — ему было жарко от пламени, полыхавшего изнутри. Приблизившись к своей улице, последней в посёлке, он понял, что стоит на краю хаоса, и только слабые огоньки в окнах дома, где его ждала семья, дарили ему надежду.
Зейнеп выслушала мужа и сразу отклонила возможность написать донос на односельчан. Она предложила посоветоваться с учительницей Райхан. За время их знакомства между ними сложились доверительные отношения. Зейнеп была уверена, что Райхан даст правильный совет в этой трудной ситуации. Утром они выехали, оставив дочь соседке.
Учительница, встретив их в коридоре школы, заметила на лицах смятение и беспокойство. Она сразу повела их в пустой класс и вопросительно кивнула. Арымтай посмотрел на жену. Зейнеп, озираясь, вполголоса рассказала:
— Арымтай не может выполнить этот приказ. Это будет ужасный грех для нас и нашей семьи! Как мы будем смотреть в глаза соседям? Лучше умереть, чем совершить такое злодеяние, — сбивчиво проговорила Зейнеп.
Райхан понимающе склонила голову и вздохнув, ответила:
— Ну, некоторые пишут доносы, и ничего, живут спокойно. Даже улыбаются при встрече.
Арымтай и Зейнеп переглянулись и одновременно ответили:
— Но только не мы!
Затем Арымтай, заглянув в глаза учительнице, добавил:
— Мы много говорили с Вами о наших древних традициях и нравах. Вы рассказывали о том, что сохраняло наш народ долгие века. Разве есть в наших обычаях предательство и клевета? Хоть мы и находимся в тяжёлых и трудных условиях, но честь ещё не потеряли.
Он тяжело обвёл взглядом пустой класс, портреты вождей, советские плакаты и лозунги, висящие на стенах.
— Может, совесть и честное имя — это единственное, что помогает нам жить в этом мире.
Райхан молча встала. Затем, по учительской привычке, зашагала между партами, поправляла скамейки и думала о чём-то своём. Она мучительно соображала, чем может помочь этой молодой семье, пытающейся сохранить свою честь. Затем подошла к классной доске, взяла мел и написала одно слово — «Алма-Ата».
Арымтай и Зейнеп недоуменно переглянулись. Райхан вытерла надпись тряпкой и облегчённо выдохнула:
— Я придумала! Вам нужно сбежать в Алма-Ату. Вы молоды, у вас есть шанс найти причину для выезда в город. Я сейчас напишу вашему председателю рекомендательное письмо. Фомичёв — порядочный человек. Тем более, он часто жаловался, что в колхозе не хватает грамотных работников. Я напишу, что вы пройдёте обучение в городе и вернётесь. Как вам идея?
Она хитро улыбнулась. Арымтай и Зейнеп настороженно слушали её. О бегстве из колхоза они не думали — ведь колхозники не имели личных документов и не могли без разрешения председателя переезжать в другие посёлки или города. Райхан, понимая, что у них нет другого выхода, села за стол и принялась составлять письмо. Через час Арымтай с женой уже возвращались в колхоз. Они молчали всю дорогу, рассеянно отвечая на приветствия знакомых и попутчиков.
***
Председатель Фомичёв встретил их угрюмо. На носу была посевная, и он, обложившись бумагами и документами, пытался составить план весенних работ. Прочитав по слогам рекомендательное письмо, он недовольно буркнул:
— А шо так срочно? Не дождавшись лета? У меня скоро посевная, и каждый человек на счету. А ну, зараз я не отпущу?
Он вопросительно сверлил посетителей круглыми зрачками и надувал важно щеки. Его пышные усы, желтые от табака, топорщились, а лысина блестела.
Зейнеп, потупив глаза, ответила:
— Товарищ председатель, Вы же сами хотели, чтобы в колхозе были специалисты. Вот теперь появилась возможность пройти обучение в городе. Арымтай сможет чинить технику, а я научусь, как правильно ухаживать за растениями, по науке. Там, в письме, всё написано.
— Да, вижу, вижу. Появилась одна вакансия, в этом, как его… — Фомичёв заглянул в письмо и прочитал по слогам, — аг-ро-тех-ни-куме. Учительша пишет, что желающих много и можно опоздать. Эх!
Председатель сжал до хруста натруженные пальцы и на миг задумался. Мысли его были в поле, где тарахтел трактор, собирающий снежные валы. Впервые в этот год колхоз занимался снегозадержанием. Много было и других забот в последний месяц зимы у председателя. Овцы и свиньи на фермах совсем отощали. У кур прохудился сарай. Нужно проверить запасы зерна, проса, ячменя, овса. А тут эти просители. Фомичёв вспомнил их тётю: «Она всегда честно работала в колхозе и надорвала здоровье в поле. Ну, что же, семья положительная, никаких замечаний и нареканий нет. Нехай едут» — решил председатель и подписал справку.
***
Арымтай и Зейнеп не знали, на какой срок покидают колхоз. Все их личные вещи уместились в два мешка-коржына. Собаку пришлось оставить на попечение соседей. Этим же вечером за ними заехал Пашка на колхозном грузовике. Фомичёв поручил ему довезти молодых до Талды-Кургана. Пашка всю дорогу весело балагурил, не обращая внимания на напряжённый вид пассажиров. В колхозе он слыл весельчаком и фантазёром. Пашка с лёгкостью выдумывал небылицы и рассказывая их окружающим, сам верил в них. Никто не обижался на него, только смеялись и качали головами: «Вот заливает!»
Арымтай сидел между ним и Зейнеп, изредка поддерживая разговор короткими фразами. Маленькая дочка вела себя спокойно, совсем не капризничала и не плакала, будто понимая важность момента.
— Везёт вам, столицу увидите! — Пашка шмыгнул носом и мечтательно добавил: — Эх, говорят, Алма-Ата особый город! На улицах ездят трамваи, продают мороженое и газировку. Я такое только в кино видел.
Затем, довольный, что у него появились слушатели, он продолжил:
— Намедни еду к соседям, бац, а на дороге стоит мужик. Седой, в ватном халате до земли, с длинной бородой и кривой палкой. Я попытался его объехать — мало ли кто шатается по дорогам. Но он поднял палку, и у меня стал глохнуть мотор. И прямо рядом с ним мой грузовик заглох. Ни одна педаль и рычаг не слушаются. Я выходить боюсь, обнял руль и не дышу. Он подошёл к двери и постучал палкой по стеклу. Говорит на непонятном языке. Я мотаю головой — мол, не понимаю. А старик показывает палкой куда-то в сторону, в горы. Я пригляделся — на вершине холма лежал каменный истукан. А старик опять тычет палкой туда, мол, ехай туда. И пошёл вперёд. Я повернул руль — и машина завелась. Еду, значит, медленно, старик идёт быстро вперёд. И главное, не оборачивается. Уверен, что я следую за ним. Подъехали к холму — оказалось, одиноко стоящий курган. Таких много у нас. Старик снова показывает на истукан палкой и зовёт за собой. Я мотаю головой, мол, боюсь. А он как крикнет, да как даст палкой по капоту моего грузовика! Я аж подпрыгнул на сиденье. Делать нечего — вышел. Он полез наверх кургана. Я за ним. Взобрались мы наверх, каменный истукан оказался с меня ростом. А под ним яма. Свежая. А рядом с ямой — всякого добра много лежит. Я сразу понял — золото! Хотя в жизни не видел, только в кино и в журналах, которые про музеи. Рядом с ямой лежали вещи, похожие на женские украшения, ножи и ещё какие-то непонятные штуки. Я уставился на это богатство, а старик ткнул меня в бок палкой и опять на своём лопочет. Он знаками мне показал, что мы должны вещи бросить в яму, а сверху поставить истукан. Меня будто заворожил этот незнакомец. Я подчинялся ему, как будто он мой начальник Фомичёв. Сбросили мы золото в яму и волоком втащили истукан. Яма была глубокая, думаю, пару метров. Истукан полностью вошёл в яму, только голова чуть торчала. Старик подсыпал земли сверху и довольный покачал бородой. Затем опять ткнул меня палкой. Мол, проваливай. Даже спасибо не сказал. Хотя, может, и сказал — я же не понимал его. Так вот, я попятился назад, сел в машину и вернулся на дорогу. С дороги обернулся, но никого не было видно — ни старика, ни кургана. Обратно ехал, специально останавливался, но опять ничего не увидел.
Пашка замолчал. Бросил косой взгляд на пассажиров. «Поверили?» Арымтай и Зейнеп были погружены в свои мысли. Пашка совсем не расстроился. Он привык, что его рассказы мало кто серьёзно воспринимает. «Пусть сами решают, правда это или нет», — думал шофёр.
***
По пути в столицу, Рашид, талды-курганский шофёр, узнав, что семье Арымтая негде ночевать, предложил заехать к своим родственникам, в совхоз Горный Садовод, под Алма-Атой.
-У них домик рядом с городом, может, приютят вас. А там осмотритесь, решите, что дальше делать, — посоветовал он.
Семья пенсионеров радушно встретила гостей и показала им комнату, которую часто сдавала. Из окон дома открывался живописный вид на горы, заросли диких ягод и фруктовых деревьев. Непривычный для гостей аромат яблок, груш и абрикосов витал в воздухе. Отсюда расходились по всей республике и Союзу знаменитые сорта «апорт», «талгарка», «заилийское». Пенсионеры жили на окраине, держали огород, сад, десяток кур и корову. Зейнеп быстро сдружилась с хозяйкой, тётей Эльвирой — крепкой и статной женщиной. Эльвира целый день хлопотала по дому, успевая при этом присматривать за живностью. Её муж, маленький, сухой старик в тюбетейке и безрукавке, занимался хозяйственными делами. Они жили размеренно и дружно, понимали друг друга с полуслова, по вечерам читали газеты и журналы, обменивались новостями и обсуждали все изменения, связанные с хрущёвской оттепелью. Пенсионеры проработали в совхозе долгие годы, с самого его основания, поддерживали сирот и эвакуированные семьи во время войны.
Арымтай вскоре нашёл работу в Горном Садоводе. Умелый, терпеливый и сдержанный работник сразу понравился председателю Егорину. Зейнеп тоже нашла применение своим знаниям. Страх перед возможным преследованием со стороны Мылтыкбаева постепенно исчезал, растворяясь в повседневных заботах. Прошлые страдания казались призрачными, как миражи. Тётя Эльвира с радостью возилась с их дочкой. Тоска по единственному сыну, пропавшему без вести на фронте, давила на сердце, и она находила утешение, ухаживая за девочкой, как за собственной внучкой.
***
Спустя пять лет работы в совхозе, Арымтай смог перевезти свою семью в отдельное жилище. Дом был маленьким, саманным, с небольшим участком, но это был их собственный уголок. Арымтай построил навес во дворе, устроил там своё место для охоты. Всеобщее ощущение слежки, оговоров и клеветы вынудило его сократить общение с окружающими. Не отличавшийся разговорчивостью, он всё больше замыкался в себе. Свободное время Арымтай проводил дома, чинил старые вещи, строгал и вырезал новые. Через два года после их бегства из колхоза они получили вещи из своего прежнего дома. У шофёра Рашида была командировка в Аксуйский район, и он заехал к бывшим соседям, чтобы забрать имущество. Так у Арымтая вновь оказались охотничьи принадлежности беркутчи Турсына, отца Кулян-тате. Подставка, рукавица, путы и томага заняли свои места в уголке охотника.
Вспоминая уроки своего ата и аке, Арымтай мечтал, что когда-нибудь эти предметы пригодятся для его беркута. Осознавая себя наследником древних традиций, он тайком занимался ремеслом своих предков, веря, что однажды, он открыто выедет на лошади, с беркутом на правой руке, а рядом будет бежать тазы Сар. Эту рыжую собаку он однажды заметил у местного чабана Шолака и уговорил его отдать тазы. Тот охотно согласился. Среди крупных и злобных тобетов молодой тазы казался слабым и тощим. Чабан не знал, что худоба — это естественная особенность этой породы.
Арымтай радовался появлению Сара, словно в семье появился новый ребёнок. К тому времени он был отцом двух милых дочек, весёлым смехом наполнявших его дом. Однако Зейнеп заметила, что муж возится с собакой дольше и разговаривает с ней по-особенному, не так, как с детьми. Она с удивлением отмечала, что Арымтай, обучая Сара, вытаскивает из памяти давно забытые слова. Зейнеп понимала и молчала. Она видела, как в муже-охотнике просыпаются навыки, заложенные в нём его предками. Время оказалось бессильно перед древними традициями, передаваемыми с молоком матери, с рассказами стариков, песнями акынов и мелодиями домбры. С малых лет воспитанный в духе кочевников, Арымтай, несмотря на давление властей в последние годы, сумел сохранить в памяти и сердце ремесло беркутчи. Истосковавшийся охотник направил всю свою накопившуюся любовь на тазы, часами тренируя собаку.
Украдкой наблюдая за мужем, Зейнеп думала: «Чтобы подняться и снова взлететь, освободиться от этой тяжёлой жизни, ему так не хватает беркута. — У него есть верный помощник — собака, но чтобы он снова стал самим собой, ему нужна птица. Тогда мой охотник воспрянет духом и расправит плечи».
конец первого фрагмента.
следующие несколько фрагментов о службе героя в зоопарке Алма-Аты.
"...Арымтаю нравилась работа в зоопарке. Он целыми днями возился в вольере, иногда забывая о времени. Только с наступлением сумерек, когда его окликали коллеги, он оставлял своих крылатых питомцев и возвращался домой. Зейнеп радовалась за мужа. Наконец-то, думала она, нашлась работа по душе. Она видела, с какой охотой Арымтай собирался в зоопарк, как отзывается о птицах, словно они были людьми, оказавшимися в непростой ситуации. Для него они были узниками, попавшими в неволю и сидящими в клетке на потеху посетителям зоопарка. Однажды Арымтай высказал Зейнеп недовольство самой идеей создания зверинца.
- Животных изловили, посадили в загоны и клетки. Разве им может быть хорошо в заточении? Это ведь дикие звери. Они не могут охотиться, едят то, что им дают люди. Волки, лисы, олени, грифы потеряли навыки, заложенные природой, - говорил он вполголоса, чтобы дети не услышали.
Подросшие дочери знали имена всех питомцев по рассказам отца и часто интересовались той или иной птицей.
- Сегодня Степняк вёл себя плохо, - рассказывал Арымтай о коршуне. – Капризничал, отказывался от еды. Не знаю, что с ним случилось. Уж не заболел ли? Зато Сарыкоз устроил целый весёлый концерт.
Похвалил он сокола:
- Взобрался на самую вершину вольера и оттуда давай кидать ветки. Так он дразнил Алтына. Орёл сначала не реагировал, отворачивался. Но потом разозлился и стал гонять Сарыкоза по клетке. Посетители столпились и наблюдали настоящее представление! А когда сокол спрятался в камнях, все захлопали.
Девочки любили такие редкие моменты, когда малоразговорчивый отец делился рассказами о своей работе. Старшая, Акбикеш, поинтересовалась о других питомцах:
- А гриф и ястреб что делали? Они не участвовали в представлении?
- Каратал и Кипчак были заняты своими делами. Чёрный гриф прятал кость в земле, а ястреб строил гнездо. У этой породы такая привычка — весной они становятся строителями. Жаль только, что зря. Пока у него нет пары.
***
Директор Толетаев какое-то время наблюдал со стороны за работой нового смотрителя, Арымтая. Он замечал старательность и внимание, с которым тот подходил к своим обязанностям. Знания Абакова впечатляли директора зоопарка. Беркутчи стремился создать для своих питомцев условия, максимально близкие к тем, к которым они привыкли в природе. В вольер завезли большие камни, чтобы соорудить скалу, установили несколько высохших ветвистых деревьев, в центре, среди камыша и тростника, сделали небольшой водоём с проточной водой. Половина загона была устлана песком, привезённым из Алтын-Эмеля, другая половина – мелким щебнем, как в горах.
Толетаев часто, будто случайно, проходил мимо вольера и слышал, как Абаков разговаривает с птицами. В этих разговорах было что-то необычное: непонятные для окружающих слова, названия и фразы, которые звучали как часть древних обрядов и обычаев. Директор понял, что Арымтай обладает особыми знаниями, он был носителем кочевых традиций и охотничьих навыков. Толетаев видел перед собой представителя уникальной культуры, которую советская власть старательно пыталась стереть из памяти народа. Директор обсуждал эти вопросы с единомышленниками, в узком кругу алма-атинских учёных, писателей и преподавателей. Собрания проводились почти тайком, потому что любой интерес к возрождению национальных традиций мог обернуться гонениями.»
«На работе Арымтая уважали, называя за глаза «Повелителем птиц», считали мастером и хорошим специалистом. Особенно большое впечатление произвело на всех работников известие о рождении птенцов у коршунов, грифов и соколов. Невиданное событие вызвало большой интерес у зоологов и орнитологов. Никогда прежде в неволе дикие, свободолюбивые птицы не размножались!
В сентябре1969 года, о нём напечатали заметку в недавно появившейся газете «Вечерняя Алма-Ата». Статья под названием «Повелитель хищных птиц» вызвала интерес в городе. Ильяс с гордостью рассказывал дома и в школе о знакомстве с героем статьи. Дочери, Акбикеш и Айсулу, радовали отличной учёбой, подросли, привыкли к увлечению отца и старались не беспокоить лишними разговорами.
Однако, как было не раз в прошлые годы, у Арымтая вновь появилось дурное предчувствие. Он не смог разорвать этот роковой круг, когда за хорошими событиями появлялись неприятности.»
«…Питомцы из вольера хищных птиц встретили Арымтая, своего «Повелителя», взмахами подрезанных крыльев и дружным клекотом. Самый старый из подопечных, чёрный гриф Каратал, сдержанно переступал ногами и косо поглядывал на беркутчи. В глазах птицы читалось сомнение, словно Каратал не мог поверить, что «Повелитель» вернулся, а утраченная связь с прошлым вдруг вновь обрела смысл. Как рассказал уборщик в зоопарке, после исчезновения Арымтая, гриф долгое время отказывался принимать пищу, устраивая своеобразную голодовку - жест, который говорил больше, чем любые поступки. Тогда на какое-то время в вольере воцарилась тишина. Молчанием птицы словно показывали, что этот мир стал неполным без хозяина.
Самым эмоциональным оказался орел Степняк. Арымтай принял его ещё птенцом, воспитал и обучил жизни в непривычных условиях вольера. Степняк кричал и стучал клювом по дереву, показывая радость и удивление. Даже филин Домалак, обычно спящий днём в каменной норе, вдруг проснулся и захлопал недоумёнными глазницами. В его приглушённом уханье Арымтай услышал нечаянную радость встречи. К этим величественным хищникам, по-своему выражающим ликование, кусбеги испытывал глубокую благодарность.
В это мгновение вокруг вольера всё безмолвствовало, время словно остановилось. А внутри происходило самое загадочное и необъяснимое чудо на свете — человек и птицы разговаривали между собой. Каждое слово смотрителя, клекот, свист, крик или уханье пернатых сливались в один поток звуков и достигал их сердец. Он вызывал схожие чувства и мысли. Заново рождались дружба и доверие между Арымтаем, «Повелителем хищных птиц», и верными питомцами.
Это был момент воссоединения, момент, когда вся природа, возможно, впервые могла почувствовать, что дружба и доверие между человеком и дикими птицами не просто существовала, но возникала заново. Арымтай, «Повелитель хищных птиц», осознавал, что он вновь стал частью этого великого и древнего мира, где слова и молчание становились символами взаимопонимания.»
роман Повелитель хищных птиц
© Copyright: Есенгали Садырбаев, 2025
Свидетельство о публикации №225041301685
Свидетельство о публикации №225041301685
Рецензии