Хорошо бродить по Свету с карамелькой за щекою

«Хорошо бродить по Свету с карамелькой за щекою».

В начале лета 1997 года я продал каким-то студентам с нашего мехфака свой старенький, но на хорошем ходу, красный «неушастый», тот самый 968-й «Запорожец» по цене металлолома, немножко занял денег у моего кума, у Костика Кюльбякова, и купил себе приличный аппарат – жигулёнка «первой» модели. Смешного такого, лягушачьего, ярко-зелёного цвета. Само-собой, по сравнению с «запором», моя новенькая ласточка 1972 года казалась настоящей иномаркой. Эту мысль я всегда подкреплял расхожим в то время мнением, что «копейка» - это же Фиат!
И как-то раз после работы, приятным тёплым июньским вечером, я решил съездить в гости к своему куму Костику, обкашлять кое-какие вопросы на предстоящий день рождения моей Викули. Вот-вот, через неделю моей старушке уже 23 года стукнет. Думаю, посидим, покумекаем с Костяном что-нибудь по меню, что дарить, кого пригласить… Костик тогда жил в железнодорожных «пятиэтажках» недалеко от вокзала.
Заезжаю я к нему, как обычно, во двор многоэтажек, а там, как назло, всё занято машинами. В тот день то ли свадьба какая-то армянская, то ли похороны какие-то армянские там были, то ли какое-то армянское день рожденье, неважно, в-общем, кружусь, кружусь я по двору, тык туда, тык сюда, никуда машину приткнуть не могу, только если бросать посреди проезда. Мечусь вперёд-назад, туда-сюда, уже проехал в самый конец дворов, к стоящим в торце дальней пятиэтажки, кирпичным гаражам, подруливаю задом к одному из гаражей, чтобы развернуться и выехать из этой клоаки, подпёр задом чьи-то гаражные ворота, заглушил мотор, вышел из машины. Повертел головой, смотрю, метрах в десяти на лавочке сидят три девчёнки, лет по двадцать, я подошёл к ним, поздоровался, говорю:
— Девчёнки, посмотрите, пожалуйста, всего одну минутку за моей машинкой, я быстренько сбегаю к своему другу по одному очень срочному делу, а если кто-нибудь придёт в гараж, скажите, что я вот-вот вернусь.
А одна из девушек, смешная такая, с пухленькими губками, с огромной косой до пояса, с кругленькими розовыми щёчками, с личиком поросёночка Фунтика из одноимённого мультика, не переставая грызть семечки, таким же смешным, задорным и весёлым голоском, как у того самого Фунтика, и говорит, поплёвывая шелухой:
— Да не надо быстренько бегать, молодой человек, идите спокойно, не переживайте, можете тут свою машину хоть до утра оставить, это гараж моего отца, он сейчас с поездки отдыхает и до завтрашнего утра он за руль точно не сядет. А что за друг тут у вас живёт? А вы кто? А как вас зовут? А какого года у вас жигулёнок? А вы не местный? А где вы живёте? — принялась засыпать меня бесконечными вопросами эта смешная и приветливая кареглазенькая девушка с милой улыбкой и вздёрнутым носиком.
— А меня Вадим зовут, а мой друг Костик Кюльбяков. Он в третьем подъезде, вон там живёт. Мы работаем вместе.
— А я Оля. А я Костика знаю, мы в одной школе учились, он у меня в школе пионервожатым был. А вы тоже, получается в локомотивном работаете? А кем? А мой папа тоже в депо машинистом. — и тянет мне свою нежную розовенькую пухленькую ручку. — Очень приятно с вами познакомиться, Вадим.
Вот так мы тогда с моей Олей и познакомились, поболтали ещё пару минут, я ответил на многочисленные вопросы этого задорного «сгустка энергии», кое-как вырвался из цепких лап этого жизнерадостного поросёночка Фунтика, заторопился, спотыкаясь на ровном месте, в сторону третьего подъезда. Я поднимался к Костику на пятый этаж, как мне показалось, целую вечность, в голове крутилась эта смешная девушка Оля с её озорным голосочком, и какое-то ощущение Дежа-Вю накатило на меня, как будто я её уже всю жизнь знаю. И ещё эта дурацкая песенка из далёкого детства в голове крутится: «Хорошо бродить по свету с карамелькой за щекою, а ещё одну для друга взять в кармашек про запас, потому что, потому что, всех нужнее и дороже, всех доверчивей и строже в этом мире доброта…»
В тот вечер мы с Костяном сидели часа два-три, обзванивали друзей, составляли список гостей, прикидывали количество продуктов, кто на чём поедет, кто кого развозить будет, где шампуры взять, сколько выпивки брать… И уже под конец нашей беседы я всё-таки не выдержал, начал его расспрашивать про ту самую Ольгу. Костян мне ехидно улыбнулся и погрозил пальцем:
— Но-но! Ты мне смотри, на девочек он мне тут заглядывается! Ты про жену свою больше думай, а не про чужих женщин. Ты смотри, будь поосторожней, этот милый поросёночек встречается с нашим местным гопником, Ромкой Максимовым, он недавно с армии пришёл, устроился башмачником на станционной горке, а когда у него выходной, он всё так же весь наш двор кошмарит своими уркаганскими выходками. Его даже Ольгин отец побаивается.
Я уходил от Костика уже часов в десять ночи, сел в машину, закурил, на минуту завис в своих мыслях. На лавочке напротив уже никого не было. Сижу, смотрю заворожённо на эту лавочку. Оля. Розовенький аппетитный поросёночек Оля, думаю, такая прикольная жизнерадостная девчёнка, вот же повезло этому распи3дяю Ромке Максимову. Э-эх… Выбросив окурок, я завёл жигуль и поехал домой к моей родной Викулечке.
В тот год меня воткнули в наше локомотивное депо сразу же после выписки из больницы. К воинской службе я уже был негоден, а вот на гражданке меня встретили с распростёртыми объятиями. Пару-тройку месяцев я был сменным мастером дизельного цеха на пару с Костиком. Физически мне тогда было очень тяжело. Каждое движение мне отдавалось болью в суставы, в кости, било по мозгам. Приходилось постоянно везде ходить, лазить с инвалидской тросточкой по лестницам на эстакады, спускаться в ямы, помогать мужикам тягать железки… И в один прекрасный день меня к себе вызвал начальник депо, Семёнов Иван Семёнович.
— Вадим Дмитриевич, у меня к Вам есть одно очень серьёзное предложение. Я вижу, что у вас хорошо получается справляться по работе, коллеги вас уважают, показатели вашего участка отличные, но всё-таки, я считаю, что ваше предназначение в другом. Вам надо двигаться в инженерном направлении, а не зацикливаться на одной только практике. Уровень мастера – это, поверьте, не ваше, это удел середнячков, а Вам я хочу предложить должность в производственно-техническом отделе, в «мозговом центре» нашего предприятия. Будете инженером по силовым установкам? Не отказывайтесь, я вижу в Вас большой потенциал, обещаю Вам продвижение по службе!
Стою перед шефом, как дурак. Бывают в жизни предложения, от которых нельзя отказаться. Вот, вроде бы, уже я и освоился на новом месте, сдружился с коллективом, вник в интересную и любимую работу, а тут такое внезапное предложение. Техотдел… Болото... Курятник... Бумажки, дыроколы, кнопки, скрепки, линейки-карандаши, калькуляторы, печатные машинки, папки-скоросшиватели и восемь часов сидения на жёпе с перерывом на обед, пять дней в неделю. Ладно, думаю, попробую, чем чёрт не шутит, уволиться для меня никогда не проблема. Ударили с Шефом по рукам. И вот, с понедельника я уже не мастер дизельного цеха, а инженер по силовым установкам. В беленькой форменной рубашке и трёхзвёздочными погонами.
В то время, в конце 90-х, на железной дороге явно ощущался дефицит инженерных кадров. Тот, кто более-менее грамотный, ушёл поближе к живым деньгам в модный частный бизнес, молодые выпускники институтов были отвязаны от обязательных отработок по профилю производства, и сразу же со студенческой скамьи бежали торговать, кто на рынок, кто возить шмотки из Турции, мастерить кооперативные поделки, бомбить на машине. Мало было желающих работать «за нищенскую зарплату».
А в техотделе у нас к тому времени уже оставались одни лишь тётки. Старые, хмурые, суровые, усатые тётки-предпенсионщицы. Аж целых пять толстых поп. И я один пацан молодой среди них. Жуть. И чтобы не сидеть на жопе ровно «с восьми до пяти» в обществе моих прекрасных дам, я всячески старался делать работу, не связанную с протиранием штанов. Я бегал по цехам и производственным участкам, обновлял инструкции и технологические карты на стендах, проводил с рабочими и с мастерами цехов технические занятия, проверял состояние матчасти на местах, приводил в порядок журналы учёта и инструктажей на рабочих местах, постепенно стал загребать на себя охрану труда, технологию, другие общеинженерные вопросы, всё больше и больше налегая на поручения моего главного инженера, который всё чаще и чаще куда-то терялся и прятался, перепоручая свои обязанности на плечи своих подопечных инженеров. То есть инженера. То есть, меня, ибо на наших ушлых тёток где сядешь, там и слезешь.
В-итоге, заметив мою прыть, начальник депо меня вызвал пред свои ясные очи и заявил:
— Вадим Дмитриевич, у нас сложилась очень сложная ситуация, вся надежда на Вас. В июне уходят на пенсию наша начальница техотдела Татьяна Петровна и инженер по охране труда Елена Ивановна, и я Вас хочу назначить начальником техотдела с совмещением должности инженера по охране труда. С доплатой, естественно! Других вариантов нет. Соглашайтесь. Гарантирую Вам своё содействие и помощь, обещаю, что в течение целого года не буду накладывать на вас дисциплинарные взыскания за возможные и неизбежные на первых порах упущения в работе.
Почесав затылок, я согласился. Деваться некуда. Только увольняться по собственному желанию. В этот раз Иван Семёнович по-отечески обнял меня, похлопал по плечу, улыбнулся доброй улыбкой и крепко пожал мне руку.
И вот, уже в начале июня, не проработав ещё и полугода, я нацепил на себя железнодорожный китель с двумя полосками и одной звездой на рукаве. Молодой пацан, всего двадцать два года, и уже третий человек после Шэфа. И даже в нашу дорожную газету «Звезда» за июнь 1997 года я попал в статью «Самые молодые руководители на Северо-Кавказской железной дороге», и даже отдельный кабинет у меня уже есть с личной табличкой на двери – «НПТО Бермадский В.Д.» Но мы, всем нашим техотделовским коллективом, с моей подачи, решили так, что в большом общем кабинете мы будем сидеть всё так же, все вместе, а в моём маленьком кабинетике мы поставим старенький раскладной диванчик и кресло, великодушно подаренные нам Шэфом из личной домашней мебели, и устроим там нечто подобное комнатке отдыха, с обеденным столиком, холодильником, чайничком, печкой, чёрно-белым стареньким телевизором «Сапфир»…
Я поставил свой стол прямо напротив входа, у торцевой стены, лицом к дверям, а по бокам вдоль прохода по обеим сторонам четыре стола инженеров. В-общем, сижу я теперь в центре большого кабинета, как, извините, петух в курятнике, справа ряд столов, слева ряд столов, командую моими бабами. А они меня только и успевают наперебой пирожками да блинчиками подкармливать, как ребёночка. Аж стыдно, честное слово.
Как-то, в один из ярких солнечных дней в середине июня, звонит телефон внутренней связи. Секретарша сообщает, что к нам прислали из РГУПСа большую группу студентов четвёртого курса на производственно-технологическую практику, и что Шэф распорядился мне лично их курировать, раскидать всех по рабочим местам, закрепить за специалистами, выдать задания на практику, оформить все документы и прочее-прочее. Я даже как-то приободрился, заволновался, вспомнил, что ещё сам я, пару лет назад, стоял с дрожащими коленками тут же, перед грозной и усатой, мужеподобной начальницей техотдела, Татьяной Петровной, нашей Повелительницей и Грозной Наставницей. Ну, приказ есть приказ, говорю, мол, пусть заходят по одному.
Первого парнишку я сразу кинул к Костику в дрызельный цех, второго мальчишку – к колёсотокарному станку приставил, изучать технологию, третьего «ботаника» в электровозный цех отправил, четвёртого в отделение топливной аппаратуры и так далее… Пятнадцатым студентом-четверокурсником ко мне в кабинет вошёл… вошла моя Оля. Тот самый весёлый озорной поросёночек Фунтик из одноимённого мультика. Улыбающаяся и светящаяся счастьем Оля, с той самой лавочки во дворе у Костика. Вся такая пухленькая, щёчки кругленькие, ручки аппетитные, ножки толстенькие, розовенькие, в лёгоньком облегающем сатиновом платьице с голубыми цветами, сильно выше коленок… Я сижу, а у меня там всё внизу опухло, надулось, потяжелело, я, наверное, покраснел даже, не знаю, но уши у меня точно огнём горели. Моя белая летняя форменная рубашка с погонами тут же прилипла к вспотевшей спине. Я вытаращил на Олю глаза, пытаюсь что-то сказать, а она, не дав мне опомниться, затараторила без остановки своим мультяшным голосочком:
— Здравствуйте, Вадим Дмитриевич, а вы меня помните? А я Оля Кирпичникова. А вы к нам во двор месяц назад приезжали, а вы машину у нашего гаража ставили. А я к вам на практику пришла. А я четвёртый курс на все пятёрки закончила. А можно мне распределение куда-нибудь в «расшифровку лент» или в КИП, или в электроцех, или в химлабораторию, или в диспетчерскую получить, чтобы не в мазут, а? Ну пожа-а-а-а-алуйста… — и состроив невинные глазки, Олечка улыбнулась мне так, что я чуть не прослезился от умиления.
— Привет, Оля, ну конечно же я тебя помню, присаживайся, сейчас что-нибудь придумаем для тебя, — растягивая довольную улыбку, пригласил Олю присесть поближе ко мне. — Так, сейчас посмотрим, что у меня тут осталось. Таа-а-а-ак… та-а-а-ак… КИП занят, электроцех занят, химлаборатория тоже вся занята, диспетчерская тоже, в расшифровках уже есть два человека… Да, кстати, ты говоришь, Костик Кюльбяков у тебя пионервожатым когда-то был, может быть, тебя к нему, в дизелЯ? — смотрю, а у Оли улыбка с лица мгновенно пропала, глазки стали грустные-грустные, губки надулись, ещё чуть-чуть, и поросёночек Фунтик расплачется, как в том самом мультике, а я продолжаю над ней издеваться, — так значит, ты говоришь, на отлично четвёртый курс закончила? Так, а что если… Нет, не знаю, не уверен, потянешь ли? Хотя… — выдерживаю многозначительную паузу, гляжу в её ангельские умоляющие глазки, подёрнутые слезинкой, — в техотдел к нам пойдёшь? — и показываю ей рукой на свободный большой письменный стол слева от меня, где ещё неделю назад сидела инженерша по охране труда и Технике Безопасности, ушедшая на пенсию, Елена Ивановна.
— Вадим Дмитриевич, Вадим Дмитриевич! — с округлившимися глазами, почти задыхаясь от такого нежданного счастья, затараторила Оля, — я согласна! Я вас не подведу! Я буду выполнять все ваши приказы! А что мне надо делать? А давайте я что-нибудь начну делать…
Я прервал её тарахтение, вывалив перед её носом стопку студенческих «путёвок» на производственную практику:
— Вот, для начала займись оформлением документов на всех ваших практикантов, потом нарисуешь каждому отчёт по практике, напишешь каждому отзыв, а я потом это всё проверю и подпишу.
Олечка, светясь от внезапно навалившегося счастья, деловито устроилась за большим рабочим столом инженера по ТБ, выровняла осанку, с серьёзным видом принялась поправлять на столе телефон, письменный прибор, перекидной календарь, ручки, карандашики, калькулятор. Я смотрю на неё, и в душе у меня возникло какое-то странное, новое ощущение или даже чувство, как радость, удовлетворение, наверное. Вернее, радостная удовлетворённость тем, что я, на ровном месте, не прилагая усилий, просто своим решением смог дать или сделать этому прекрасному и доброму человеку что-то хорошее, позитивное.
Погружённый в свои мысли, я в режиме автоматизма принял ещё пятерых студентов-практикантов, куда-то их распределил, согласно плану обучения, провёл им вводный инструктаж, выписал направления на участки.
Как-то незаметно наступило обеденное время, и моей Олечке пора было уже уходить домой. Она деловито собрала со стола все документы, убрала их в ящик, весело попрощалась со мной и пошла на выход. А я смотрю ей вслед, на её толстенькие, но красивые розовенькие ножки, небольшую аккуратную плотную попочку, ровную спинку, длинную, до пояса, русую косу, и у меня снова внизу живота всё напряглось, надулось, готовое вот-вот взорваться вулканом.
В этот вечер, придя домой, я сухо поздоровался с моей Викулечкой, пару минут понянчился с Лёхой и увалился, не раздевшись, на кровать, уткнулся в подушку, закрыл глаза, а в голове у меня только эти розовенькие вкусненькие ножки на невысоких каблучках, эта попка персиком, маленькие сисечки первого размера, эти аппетитные мягенькие ручки и детско-кукольное личико поросёнка Фунтика.
На следующее утро Олечка пришла на работу в ещё более лёгком, подчёркивающем её фигурку, шёлковом розовеньком коротеньком платьице, вызвавшем у меня в этот раз ещё больше эмоций и неудержимое желание съесть этого сочного молочного поросёночка. Рабочий день у меня был безнадёжно испорчен. Что-то там поручив ей, типа, обновить папки с техдокументацией, я убежал в электровозный цех к своему другу и одногруппнику, мастеру моторно-тележечного участка, Ваньке Попову. А этот товарищ был великий знаток и специалист в части женских прелестей. Я ему излил всю душу, поделился с ним своими сексуальными фантазиями и неожиданно получил от него устрашающий диагноз:
— Вадя, вот если честно, там, где не надо – ты умный, а там, где надо – ты дурак. Вот честное слово – ты дурак. Не вздумай Вике рога наставлять, она же всю жизнь тебе посвятила, ты же для неё единственное Солнце в этом мире, ты снаружи не видишь, а я тебе скажу, что она тебя на руках носит, дурак. Ты забыл, как она с тобой неотлучно в больнице сидела? А Оля что? Вертихвостка, один только ветер у неё в голове. Да таких, как ты, у неё десятки уже было, она тебя надкусит и выплюнет, и только улыбнётся своей невинной улыбкой тебе в глаза, как будто ничего и не было. Вот честно, если я узнаю, что ты с Ольгой что-то мутишь, я лично тебе пи3дюлей дам, не посмотрю, что мы с тобой пять лет с одной тарелки ели, ты понял!? А ну, давай! Иди работай! Не мешайся мне тут со своими дурацкими порнографическими фантазиями!
Получив от своего близкого друга символических пи3дюлей, я угрюмо побрёл обратно к себе в «курятник», теша себя слабой надеждой, что больше не поддамся на сомнительные розовенькие прелести. Иду, убеждаю сам себя, мол, и фамилия у неё какая-то смешная – Кирпичникова, сисек совсем нету, мордочка смешная какая-то, да и правда, нагловатая эта Ольга, прёт, как танк. Э-эх… Короче, кое-как помаялся я по территории депо до обеденного перерыва, сходил в столовую, пообедал, вернулся в техотдел почти в час дня, когда Ольга уже ушла домой.
Вечером того же дня я решил устроить своей роднулечке-Викулечке секс-марафон. Извержения вулканов и «фудзиямы» у нас продолжались до глубокой ночи, до полного опустошения и изнеможения. Удивлённой и недоумевающей от всего происходящего жене я объяснил своё вчерашнее пренебрежение и сегодняшний взрыв страсти проблемами на работе. Вика, как всегда, с любовью и пониманием восприняла мои откровения.
На следующий день Оля немного опоздала на работу, зашла в кабинет какая-то сжатая, грустная, сгорбленная, с распухшими красными глазами. По её внешнему виду нетрудно было догадаться, что она совсем ещё недавно рыдала от какого-то безутешного горя. Она скромненько в пол-голоса поздоровалась, молча принялась перекладывать документацию в новые папки-скоросшиватели, аккуратно трафаретом писала на обложках папок наименования разделов. Я деликатно поинтересовался, не случилось ли чего у неё, а она в ответ только покачала головой и так же тихо ответила, что ничего особенного не произошло.
Часов в десять утра мои «куры» из нашего «курятника» стали чистить пёрышки, намыливать, как обычно, свои лыжи. Да и понятно, возрастные больные тётки, всеми мыслимыми и немыслимыми путями и способами старались «технично» свалить с работы, причём, так, чтобы и в зарплате не потерять, и премию получить, и на х1й сесть, и рыбку съесть, как говорится. То они по несколько раз в год на больничных «загорали», то во время очередного трудового отпуска брали больничный на две-три недели, а потом догуливали свой отпуск, в-итоге, отсутствуя на работе по полтора-два месяца. А когда законная халява заканчивалась и сроки нахождения на больничных приближались к порогу минимальных требований по оформлению инвалидности, мои тётки придумывали всякие разные изощрённые поводы, чтобы как можно раньше в свои редкие рабочие дни, свалить с работы. Редко, когда кто-то из них досиживал до второй половины дня. То Светлане Ивановне надо было куда-то срочно бежать в МЧ, в ПЧ, в ВЧД или в «пожарку», Валентине Дмитриевне тоже внезапно кто-то звонил, и голосом нашей профкомши «Леонидовны», соучастницы всего этого спектакля, вызывал куда-то на совещание в Отделение Дороги или в Экологию, то Тамаре Викторовне надо было тоже куда-то очень срочно в какой-то там водоканал, в горгаз, в электросеть, в теплосети, и всё это одновременно, что-то там разбираться с коммунальными услугами. И тд и тп, как говорится.
Как-то на мои негативные высказывания по данному поводу, Тамара Викторовна угрюмо, но без злобы, ответила, что-то, мол, если доживёшь до наших лет, вспомнишь свои слова. Типа, пристыдить меня хотела. Ну и хер с вами, думаю, от вас один хрен толку ноль, а я в-принципе, вполне успеваю и за троих, и за четверых, и за пятерых могу… Хорошо, хоть у нас Оля в техотделе появилась, и смех и грех, сопливая девчёнка четверокурсница за пол-дня успевает сделать столько, сколько все мои четыре бабы не делают за день. Кстати! Надо будет, думаю, с шефом перетереть, чтобы Олю на всё лето сюда оформить, пусть работает, деньги хоть заработает себе на колготки, да и мне помощь ощутимую оказывает.
И вот, время на часах ещё только одиннадцать утра, а в техотделе остались только мы вдвоём с Олей. Все мои «деловые» инженерши уже разбежались по «горгазам». Вот, думаю, ещё час, и Оля тоже уйдёт. Останусь я один. Я смотрю на неё, а она что-то там пишет в практикантских дневниках, и слёзы у неё с носа капают, и прямо на странички. Я отбросил официоз и спрашиваю:
— Оля, солнышко, да что, в самом деле, у тебя случилось? Если тебе плохо, иди домой, я тебя отпускаю, не мучай себя, потом, как-нибудь, доделаешь эту работу.
Она подняла на меня свои мокрые грустные глаза, да как завоет:
— Меня Ро-о-о-ома бро-о-о-осил… Он обозвал меня жирной свиньёй, и со своей алкашкой, с «бывшей», на море в Геленжик уеха-а-а-ал… А-а-а-а… Ы-ы-ы-ы… гы-ы-ы-ы…
Я встал, налил в стакан воды из графина, учтиво подал его Оле. Она залпом выпила холодной воды, выдохнула, и как-то молниеносно схватила меня за руку.
— Вадим Дмитриевич, ну Вы хоть скажите честно, а я что? Я и правда страшная? Я и правда, как свинья? Ну скажите, почему он меня бросил? Гы-ы-ы-ы-ы…. — продолжила дальше выть моя Олечка.
Я обошёл её стол сбоку, положил ей руку на плечо, сказал что-то утешительное, что она очень даже красивая, что она очень даже хорошая, что она заслуживает чего-то лучшего, ну, чтобы её успокоить, а она внезапно повернулась ко мне и уткнулась носом прямо мне в пупок. И принялась ещё больше рыдать прямо в мою белоснежную рубашку. Я, как-то автоматически, без каких-то там мыслей, приобнял её за плечи, прижал к себе, а она, в свою очередь, обхватила меня обеими руками за пояс. И вот так, я стою перед ней, как долбоё6, а она сидит, уткнувшись мне в живот, ревёт, и ещё сильней ко мне прижимается. Ну, у меня, естественно, встал! Да причём, сильно так, необычно сильно встал. Оля как-то мгновенно перестала плакать, ещё пару раз всхлипнула, поднимает ко мне своё миленькое кукольное личико и негромко так, говорит:
— А вы меня любите? Да?
А что я мог ей ответить в данной ситуации? Я уже не помню. Всё было, как в тумане. Голова кружится, я стою, в полном ахуе, моя пипирка упирается Оле в шею, она уже принялась поглаживать меня по спине, по заднице, я вытаращил глаза, и кажется, я что-то там типа, «да»-кнул, «бе»-кнул, «ме»-кнул. Растерялся, короче. Не успел я опомниться, как Оля уже расстегнула мне брюки, вытащила наружу внезапно влюбившегося в неё моего «друга», да как накинулась на него, да как давай его обгладывать, как оголодавшаяся львица. Ох, скажу я вам, такой быстрой и мгновенной «фудзиямы» у меня никогда ещё не было. Буквально, какие-то секунды, и я взорвался прямо в неё. И зря ещё вчера ночью я наивно полагал, что секс-марафон с Викой поможет мне избежать моего возбуждения от Оленькиных прелестей. Как только она сделала своё дело и оторвалась от меня, я негромко сказал всего лишь одно слово: «Дверь!»
Оля метнулась молнией к двери, закрыла техотдел изнутри на ключ, а потом мы с ней уединились в нашей комнате отдыха, и на подаренном шефом диванчике, уже не сдерживая страсти, мы совершили несколько раз всякие разные приятные глупости.
Бесконечный энергетический заряд Оленьки придал в мне то лето очень много сил. Всячески подчёркивая мою значимость и искренне восхищаясь моими способностями и навыками, Оля вдохнула в меня небывалую ранее уверенность в себе, дала мне чувство полноценности, вернула мне утраченную после аварии внутреннюю сбалансированность, вернула мне мою потерянную Альфа-сущность, которая была моей принадлежностью с самого раннего детства.
Естественно, я не оставался в долгу. При первой же возможности, пользуясь статусом доверенного лица, я попросил нашего Шэфа принять временно в штат производственно-технического отдела на половину ставки инженера-технолога Кирпичникову Ольгу Алексеевну, студентку – отличницу электромеханического факультета РГУПСа. Само-собой, мой шэф, Иван Семёнович, давно знал семью Кирпичниковых, ведь Ольгин отец больше двадцати лет трудился в нашем депо машинистом, а Ольгина мама примерно столько же работала нарядчицей в отделе эксплуатации депо. Вопросов со стороны начальника депо по данному поводу не было совершенно никаких. Через две минуты рядом со мной уже стояла по стойке «смирно» наша кадровичка, Вера Ивановна, и буквально через пол-часа, тут-же, в отделе кадров, как сейчас помню, Ольге завели новую трудовую книжку, ещё старого образца, с гербом СССР, с первой записью на титульном листе – «инженер-технолог».
В первый свой официальный трудовой день Оля пришла на работу в ослепительно белой блузочке с кружевным воротничком и в тёмно-синей шёлковой складчатой юбочке чуть ниже колен. У меня аж челюсть выпала. Само воплощение элегантности и делового стиля. Не вчерашняя розовенькая сладкая конфетка из ночного клуба, а настоящая офисная принцесса. Вот что значит женское чувство вкуса.
К исполнению своих должностных обязанностей моя новая инженерша-технологша приступила с максимальной серьёзностью, присущей истиной студентке-отличнице. За несколько дней она вполне сносно освоила механическую печатную машинку «Листвица», за два месяца она обновила все основные технологические процессы, распечатала кучу всяких дополнений и изменений к производственным инструкциям, актуализировала огромную массу технологических карт, перепрошила и перенумеровала кучу всяких журналов учёта и инструктажей. Даже как-то казус вышел с этими журналами. Мне даже стыдно стало перед этой девчёнкой.
Как-то раз, получив очередной символический нагоняй по результатам проверки дорожной комиссии по охране труда, я приказал Ольге собрать со всех цехов, участков и отделений все журналы «первой» ступени контроля по ТБ. Не подумал я тогда, как следует, головой.
Ольга ушла по заданию. Прошло где-то пол-часа, слышу какой-то глухой стук в дверь техотдела. Хмыкнул, думаю, что за херня? Кто это ещё там в дверь шкребётся? Подошёл, открываю, и… мне чуть плохо не стало. Бедная Оленька, улыбаясь, держит в руках огромную стопку журналов, кое-как придерживая бородой верхнюю часть стопки, на подгинающихся коленках… Боже мой, думаю, бедная девчушка! Я тут же перехватил у неё эту стопку журналов, скажу вам, весьма увесистую стопку, занёс в кабинет, кинул эти журналы на стол, потом, помню, снова восхитился Олей, потом пожал её руки, обнял, поцеловал, снова затащил в комнатку…
Боже мой, думаю, какая же она умничка, какая-же она хорошенькая, какая-же она лапочка, как же она всё правильно делает, ни разу от неё я не слышал ни слов сомнений, ни упрёков, ни возражений. Всё, что я ей поручал, она выполняла беспрекословно и с улыбкой. Никогда Олечка не задавалась дурацкими вопросами, типа «зачем», «почему», «для чего», «а может потом», «а может не надо». Она мне по работе доверяла на все сто процентов, и я постепенно стал ей доверять весьма ответственные поручения.
Всё лето, вплоть до начала нового учебного года, мы вдвоём с Олей тянули работу всей инженерно-технической службы предприятия, иногда, уставшие, но довольные, периодически «грешили» на нашем диванчике. И я всё никак не мог ею насытиться, а она всё никак не могла остановиться в выражении мне своей удовлетворённости и счастья. И за всю свою жизнь я ещё никогда и ни с кем не чувствовал такого идеального сексуального симбиоза, как с Олечкой. Она каким-то чудесным образом предугадывала все мои желания, чувствовала, когда надо остановиться, не создавая ощущения пресыщения.
Я не знаю, как правильно описать мои чувства, как всё это объяснить. Мне секса в жизни не хватало? Да нет, хватало и не было у меня какой-то потребности специально искать удовлетворения на стороне. А что тогда это было? Но не любовь, это однозначно. У меня тогда было какое-то бешенное удовлетворение от одного самого того факта, что Оля радуется и наслаждается моими ухаживаниями, ласками, вниманием, отношением к ней. И она всегда очень ценила, искренне восхищалась, кайфовала от того, что я ей давал. Каждый раз она бурно выражала своё восхищение, радость и удовлетворение, доводя этим самым меня до ещё большего наслаждения. Может быть она мной манипулировала? Да, может и так, но делала она это очень приятно и мастерски.
В конце августа, когда Оле пора уже было возвращаться на учёбу, мы в последний раз совершили греховный акт «служебного» романа, Оля забрала свои немногочисленные личные вещи и ушла от меня на долгие пол-года.
Зимой 1998 года она снова вернулась к нам в техотдел, кадровичка Вера Ивановна снова сделала запись в трудовой книжке, снова Оля устроилась к нам на весь период преддипломной практики временно исполняющей обязанности инженера-технолога на пол-ставки, снова заняв свой «законный» стол. С того дня и уже на долгие-долгие годы.
Но в этот зимне-весенний период, в отличие от наших летних бурных всплесков страсти, мы с Олей нежились уже как-то по-другому, лениво, не торопясь, устало, так будет правильней. Страсть постепенно перешла в банальное удовлетворение плотских потребностей. Причём, у меня всё больше и больше складывалось такое впечатление, что удовлетворял Олю именно я, а не она меня. Пару раз мы с ней даже заснули после секса.
Как-то после длительных майских праздников 1998 года Оля пришла на работу в каком-то задумчиво-грустном состоянии, была какая-то рассеянная, растерянная, несобранная. Пару раз я ей повторял свои вопросы по работе, а она, как будто сквозь уши пропускала. Весь день она сидела молча, отвечая на мои вопросы сухо и кратко. В глазах Оли я не видел больше того задорного огонька, что был её неотъемлемой частью всё то время, что я знал её раньше. Как обычно, разогнав всех своих тёток по «водоканалам» и «горгазам», я вытянул Олю на откровенный разговор за чашечкой чая. А у самого у меня сердце выскакивает, чего уже только я не передумал, уже месяцы подсчитываю, имена детские перебираю, в мозгах крутятся колясочки, пелёнки, погремушки, короче… Оля внезапно сама начала откровенничать:
— Вадим Дмитриевич, вы только на меня не злитесь, пожалуйста, вы знаете, а мы больше с вами не сможем дружить…. — и испуганно смотрит на мою реакцию, я грустно опустил глаза в пол, молчу в ответ, ничего не понимаю, а Оля продолжает так же в пол-голоса, — вы знаете, а я на днях повстречалась с одним мальчиком, и я… я очень сильно в него влюбилась. До слёз в него влюбилась. В первый раз в жизни. И я тоже ему очень понравилась. Он такой хорошенький, такой миленький, такой лапочка, такой зайчик, я так сильно его люблю, что мне даже воздуха не хватает… Извините меня, пожалуйста… — и Олечка моя, отвернувшись, тихо заплакала.
Я отодвинул чай, придвинулся поближе к моему поросёночку Фунтику, нежно обнял её за плечи, поцеловал в макушку и нежным тоном говорю ей:
— Да что ты? Что ты? Олечка, девочка моя, это же прекрасно, это как же тебе сильно повезло, это же такое счастье, когда в душе появляется любовь. А вот мне, увы, не повезло, я так до сих пор и не полюбил никого. Да ты и так знаешь. А я очень рад за тебя, я очень рад за тебя, правда! Всё! Я клянусь тебе, что больше не буду к тебе приставать. Вот только можно мне тебя потом просто обнимать и в щёчку целовать? У тебя такие хорошенькие щёчки… — и я вытер пальцами слезинки с её розовеньких кругленьких пухленьких щёчек.
— Спасибо вам, Вадим Дмитриевич, вы такой добрый, такой хороший, такой… большой и… мягкий, а Вы знаете, а я вас уважаю больше всех на свете, только вы один для меня пример, только вы мой кумир. А я так боялась, так переживала, что вы на меня разозлитесь, что вы меня не поймёте, я так сильно вам благодарна за всё… — и Оля схватила мои ладони и принялась целовать их.
Мне стало как-то очень сильно не по себе, так неудобно, так стыдно, так обидно за мой цинизм, за то, что я весь год беззастенчиво пользовался этим прекрасным созданием с чистой и доброй душой. Я обнял её, похлопал по спине, успокоил её, как мог.
— Олечка, солнышко, спасибо тебе огромное за твоё доброе и открытое отношение ко мне, поверь, я тоже к тебе отношусь с искренней добротой и тоже восхищаюсь твоим характером, твоей добротой и душевностью. Честно тебе говорю, я даже завидую твоему мальчику, ему очень сильно повезло, что у него будет такая хорошенькая девушка, как ты. Ни в коем случае я не буду стоять между вами, а вот на мою поддержку и помощь можете рассчитывать в любое время. Я буду очень рад, если ты будешь счастлива с этим мальчиком.
И с того дня, без малого двадцать восемь лет, я держал своё обещание, оберегал и поддерживал моего розовенького поросёночка Фунтика и её прекрасную и дружную семью.
После окончания института я оформил Олю на полную ставку инженером-технологом, а позже, лет через пять, она заняла моё место и стала эталонной начальницей техотдела. Сразу же после института, Оля вышла замуж за своего любимого очкастого мальчика-зайчика Серёженьку, худенького и ушастого «ботаника» краснодипломника с энергофака. Я ему тоже помог устроиться в наше депо в электровозный цех, в трансформаторный участок сменным мастером. А в конце 1999 года, как раз накануне католического Рождества, Олечка родила своему Серёженьке единственного сыночка. Назвали они его Вадиком, и я, само-собой, стал его крёстным. Видимо, после родов, у Оли произошёл какой-то гормональный сдвиг, и она внезапно начала очень нескромно прибавлять килограммы. Причём, так интересно, сиськи у неё так и не выросли, пузо тоже не особо выперло, а вот жёпка, ручки и ножки прям заметно прибавили в объёмах.
С каждым годом мой поросёночек Фунтик всё прибавлял и прибавлял  живого веса, заметно обогнав по массе мою жену Викулечку, всё больше и больше Олечка трансформировалась в полноценную «свиномамку», килограмм на сто двадцать. Я всегда удивлялся и не мог себе представить, как же у них с Серёгой там «всё это» получается. Или он, бедненький, на ней, как на воздушном шарике, или она на нём сверху… Хотя, навряд-ли, раздавила бы…
Годы летели, наши дети взрослели, мы потихоньку старели, постепенно отдаляясь друг от друга. Меня жизнь кидала из стороны в сторону, а Олечка, моя кругленькая и жопастенькая подружка, всё так же, укоренившись необъятной попой в своё кресло, трудилась начальницей техотдела в депо, побив все мыслимые и немыслимые рекорды, «пережив» всех своих сотрудников, став самой старослужащей работницей в коллективе депо. И погоняло ей приклеили – Хозяйка медной горы, или просто «Хозяйка». Все в депо знали, кто такая Хозяйка.
Последний раз я встречался с бабушкой Олечкой на восьмое марта. Как обычно, привёз ей букетик её любимых розовых розочек, она приветливо, как и двадцать восемь лет назад, пообщалась со мной, дала мне понянчиться со своей внучкой Танечкой. А вот Серёги на тот момент уже пять лет, как не было. Сгорел мужик от рака лёгких. Мгновенно как-то это всё произошло. Ещё вчера бегал, как козлик, а через месяц уже землицу в могилку ему бросали.
 На первое апреля я скинул Олечке какой-то видосик прикольный, а она мне не ответила. Мало-ли, думаю, занята, наверное. И тут, она сама мне перезванивает, но вместо Ольги со мной говорит Вадик:
— Алло, дядя Вадим, это я, Вадик. Маме пару часов назад плохо стало, я отвёз её в больницу, сейчас она в реанимации, у неё инсульт.
Я не дослушал крёстного, подскочил, засобирался в «железку». Вадик сидел в коридоре на больничной кушетке, чернее тучи. Я его обнял по-отечески, он заплакал, как ребёнок, мне в плечо. Врач-реаниматолог вышел к нам и сухо сообщил, что Оля под ИВЛ лежит, под капельницами, у неё случился геморрагический инсульт и шансов вернуться к нормальной жизни у неё совсем немного.
И сижу я в обнимку со своим крёстным, с Вадиком, а в голове у меня эта дурацкая песенка крутится…. «Хорошо бродить по улице с тёплым кроликом за пазухой, принимая, как награду, сердца маленького стук. Потому что, потому что. Всех нужнее и дороже, всех доверчивей и строже в этом мире доброта, в этом мире доброта…»