Милая Марьина Роща...

Милая Марьина Роща,
В нас ты себя воплотила,
Ну а сама, как нарочно,
Сгинула, как Атлантида.
Е.А. Евтушенко (1972)

«Да какая она милая?» - удивятся иные  читатели, знающие о ее некогда дурной славе. «Разбойничья заводиловка, мошенниче¬ское гнездо, (…) притон воров и жулья! Тут тебе и голову оторвут, и фальшивых денег наделают. (…) Паспорт понадобится — (…) выдадут без замедления. Казенную печать подделать надо — и это можно. Все можно, только заплати. Человека отравить требуется — есть и на это мастера. А насчет воровства что и толковать! Шубу у тебя украдут, тебе же продадут, и ты не будешь знать, что это твоя шуба. (…) Одно слово, настоящий разбойничий вертеп»  - так охарактеризовал Марьину Рощу    
один бывалый москвич сто лет назад. «Клевета, — возразят нынешние жители этого района, представляющие его прошлое по идиллическим панно С.В.Горяева, украшающим станцию метро «Марьина Роща», — все было совсем иначе: бескрайние леса, поля, дворцы и храмы, смотрящиеся в светлую гладь озер…»
Кто же прав?

ГДЕ БЫЛА УБИТА МАРИЯ?
Не будем торопиться с ответом. Вначале обратимся к происхождению названия этого района. Первым объяснил его В.А.Жуковский, написавший в 1809 году повесть «Марьина Роща». Речь в ней идет о любви   юной крестьянки Марии и певца Услада, их разлуке, замужестве Марии и ее гибели от руки ревнивого супруга. Время действия повести – Х век, точнее, его романтический образ, имеющий мало общего с историческими реалиями.
Хижина Марии, гласит повесть, «построена была на самом том месте, где быстрый ручей сливался с прозрачной Москвою». Этот ручей, который, «журча и сверкая, бежал по золотому песку» превратился, по словам В.А.Жуковского, в «мутную Неглинную». В настоящее время с Большого Каменного моста можно увидеть устье заточенной в коллектор Неглинной и представить стоявшую на ее берегу хижину Марии. Сейчас здесь, у подножия Водовзводной башни Московского Кремля, мчатся потоки машин. Хижина Услада стояла на противоположном берегу Москвы-реки.
«Уединенный терем грозного Рогдая» (мужа и убийцы Марии) В.А.Жуковский поместил «на крутизне горы (…) там, где ныне видим зубчатые стены Кремля». Чтобы лучше представить это место, спустимся с Большого Каменного моста, пересечем проезжую часть по регулируемым переходам и войдем в Александровский сад. Перед нами — довольно крутой склон Боровицкого холма. На нем и возвышался терем. Мы же отдохнем немного в Александровском саду, под которым течет Неглинная, и вспомним основные события повести В.А.Жуковского.
Во время отсутствия Услада пятнадцатилетняя Мария вышла замуж за  сурового и богатого воина Рогдая, обещавшего ей блестящее будущее в стольном граде Киеве, но сохранила в душе привязанность к другу юности.
Однажды, гуляя в окрестностях терема, Мария увидела в реке увядший букет, который подарила Усладу перед разлукой. Решив, что любимый погиб, Мария падает без чувств, и тут появляется Рогдай. Придя в себя и не замечая склонившегося над ней мужа, она говорит о своей любви к Усладу. Взбешенный Рогдай уносит жену в терем. С тех пор их никто не видел.
Через год возвращается Услад. Он в отчаянии бродит ночной порой по заброшенному терему Рогдая и вдруг видит призрак Марии, приведший его через глухой лес к хижине отшельника Аркадия. Старец рассказывает, как однажды, собирая «коренья на берегу Яузы», он увидел «плавающую в крови» молодую женщину, которую успел благословить перед смертью. Это была Мария. Потрясенный Услад оставил мирскую жизнь, поселился на берегу Яузы близ могилы возлюбленной и построил в память о ней часовню.
Где же была убита Мария? В конце повести В.А.Жуковский хочет точно указать место трагической развязки: «И хижина отшельника Аркадия, и скромная часовня Богоматери, и камень, покрывавший некогда могилу Марии,  - все исчезло; одно название Марьиной Рощи сохранено для нас верным преданием. Проезжая по Троицкой дороге, взойдите на Мытищинский водовод – вправе представится глазам вашим синеющий лес; там, где прозрачная река Яуза одним изгибом своим прикасается к роще (…), там некогда погибла несчастная Мария (…)» .
И вот как раз эта точность и вызывает недоумение.
Во-первых, долина Яузы близ Ростокинского акведука – не Марьина Роща. Во-вторых, что это за синеющий, то есть далекий лес у изгиба Яузы, который видел В.А.Жуковский, стоя на акведуке? Леоновская роща, окраина Лосиного острова или лес, окружавший деревню Марьино, которая, правда, находилась на берегу не Яузы, а ее притока Копытовки? Почему в представлении В.А.Жуковского образ долины Яузы в окрестностях Ростокинского акведука соединился с Марьиной Рощей?
В мае 1803 года двадцатилетний В.А.Жуковский  гостил у Н.М.Карамзина на даче в Свиблово (Свирлово) , и, вероятно, они вместе осматривали окрестные достопримечательности, в том числе и Ростокинский акведук. Повторить их путь несложно. От усадьбы Свиблово выходим на Первый Ботанический проезд, затем пересекаем проезд Серебрякова по регулируемому переходу, продолжаем путь  под мостом МЦК и вдоль улицы Вильгельма Пика до светофора, пересекаем ее и оказываемся в парке усадьбы Леоново. В 1803 году ее владельцем  был ученый и меценат Павел Григорьевич Демидов (1739-1821), которого могли навестить Н.М.Карамзин и В.А.Жуковский по дороге к Ростокинскому акведуку. Перейдя Яузу по пешеходному мостику у пруда, продолжим путь вниз по течению реки – вначале по улице, а затем, снова перейдя ее по следующему пешеходному мостику, –по парковой зоне. Миновав проспект Мира под мостом, мы увидим акведук . Весь путь займет час-полтора.
Итак, образ стоящих на Ростокинском акведуке Н.М.Карамзина и В.А.Жуковского в мае 1803 года вполне реален. О чем же рассказывал будущий автор «Истории Государства Российского» начинающему литератору?
Скорее всего об истории окрестностей, однако рассказы о Марьиной Роще особенно запомнились юному поэту, ибо название напоминало о женщине, – разумеется, молодой, прекрасной и несчастной… Вероятно, Н.М.Карамзин делился с В.А.Жуковским планами, связанными с изучением Российской истории. Ведь полгода спустя, в октябре 1803 года, он был назначен историографом и начал работу над «Историей Государства Российского». Возможно, он рассказывал гостю и о героях русских летописей. В том числе и о Рогдае. Воин с таким именем, служивший князю Владимиру в Х веке, упоминается в Никоновской летописи, на которую ссылается Н.М.Карамзин в «Истории Государства Российского». Таким образом, это имя В.А.Жуковский (равно как и А.С.Пушкин, сделавший Рогдая одним из героев поэмы «Руслан и Людмила») мог слышать скорее всего от Н.М.Карамзина. Правда, по свидетельству летописи, Рогдай погиб в бою, а в повести В.А.Жуковского он утонул в Яузе. Скорее всего автор хотел покарать убийцу столь бесславной смертью, хотя, возможно, отшельник, сообщивший Усладу о конце Рогдая, просто хотел отвратить юношу от мести.
Не исключено, что и выбор места начала повести косвенно связан с пребыванием В.А.Жуковского в Свиблово: хижина Марии и терем Рогдая стояли недалеко от будущей Водовзводной башни.  Ее древнее наименование – Свиблова (Свирлова) – напоминает о  боярине XIV века Федоре Свибло, прозвище которого дало название принадлежавшей ему усадьбе.
Повесть В.А.Жуковского «Марьина Роща» вышла в свет через шесть лет после пребывания в Свиблово, и в художественном сознании поэта рассказанные Н.М.Карамзиным предания о Марьиной Рощи могли соединиться с пейзажем у Ростокинского акведука, а легенды об убитой Марии – с Рогдаем из летописи.
Однако вернемся к образу «синеющего», то есть далекого леса, который видел В.А.Жуковский, стоя на акведуке. Не исключено, что это был лес, окружавший деревню Марьино и подходивший к берегу притока Яузы Копытовки. Возможно, именно на него и указывал Н.М.Карамзин, рассказывая о Марьиной Роще, но естественно, что В.А.Жуковскому больше запомнился пейзаж в непосредственной близости от акведука. Кроме того, деревня Марьина, давшая название Марьиной Роще, находилась не так уж далеко от Ростокинского акведука, и в начале XIX века могла быть с него видна. Чтобы в этом убедиться, продолжим нашу воображаемую прогулку.
Перейдя Яузу по пешеходному мосту у акведука, проследуем по Ярославской улице до церкви Тихвинской иконы Божией Матери в Алексеевском (1680). Некогда здесь находился Путевой дворец царя Алексея Михайловича, руины которого описал Н.М.Карамзин в 1803 году . Он мог посетить заброшенный дворец вместе с В.А.Жуковским, который, вспоминая шесть лет спустя свои тогдашние впечатления, нарисовал образ опустевшего терема грозного Рогдая. 
Перейдя проспект Мира по подземному переходу у южного входа на станцию метро ВДНХ, повернем налево и направимся к Звездному бульвару, проложенному над засыпанным руслом речки  Копытовки. Дойдя до конца бульвара, свернем налево, на Калибровскую улицу. Перед нами – бывшая деревня Марьина, о которой напоминало прежнее название  улицы – Марьина Деревня. Путь займет около часа.
Деревня Марьина (Марьино) известна с XVI века. В первой половине XIX века она была популярным дачным местом благодаря близости Останкино, но вскоре живописная деревня утратила свое обаяние. В 1851 году находившуюся к югу от нее Марьину Рощу, любимое место прогулок москвичей, перерезала Николаевская (ныне Ленинградская) железная дорога, а в начале ХХ века деревню  окружила железнодорожная ветка, соединявшая Николаевскую и Виндавскую (ныне Рижскую) железные дороги. (На месте этой железнодорожной ветки проходит дугообразная улица Годовикова, называвшаяся до 1965 года Малой Марьинской).  В результате деревня превратилась в остров, где свист паровозных гудков и грохот колес заглушил пение птиц.  Впрочем, ее окрестности были не лучше. Многочисленные предприятия и дома бедноты появились на месте окончательно уничтоженной рощи, и романтический образ разбойника с большой дороги вытеснили уголовники, чувствовавшие здесь себя полновластными хозяевами. В утешение и назидание обездоленным обитателям Марьиной Рощи на Шереметьевской улице, между Николаевской и Виндавской железными дорогами, в 1904 году построили церковь в честь иконы Божией Матери «Нечаянная радость», напоминающей о грешнике, который после долгого покаяния получил прощение Христа.
  От Калибровской улицы (т.е. Марьиной Деревни) до церкви лучше доехать на общественном транспорте одну остановку. Пешком идти не стоит: путь по Шереметьевской эстакаде не очень приятен.
Недалеко от церкви находятся верховья Неглинной . Вспомнив об этом, резонно задать вопрос: почему Рогдай убил Марию не на месте преступления, точнее, признания, а в нескольких километрах от него; иными словами, почему повесть начинается близ устья Неглинной, а заканчивается у ее истока?
Понятно, В.А.Жуковский хотел объяснить этимологию романтического названия «Марьина Роща», однако каковы мотивы его героя? Версию о желании «замести следы» рассматривать не будем, поскольку такой человек, как Рогдай, мог не опасаться последствий своего поступка. Остается одно: первоначально Рогдай не хотел убивать жену. Едва ли В.А.Жуковский, явно не расположенный к своему герою, имел это в виду, однако из логики его поступков следует  такой вывод.  Позволим же себе взглянуть на Рогдая с иной точки зрения, дабы провести «независимое расследование» его преступления.
Итак, заслуженный воин выбирает спутницу жизни не среди киевской знати, а в деревенской глуши, на месте будущей Москвы, предпочитая скромность и неискушенность богатству и связям. Будучи могущественным хозяином здешних мест, он мог насильно взять в жены юную крестьянку, однако подарками и уговорами добивается ее согласия. Рогдай не держит ее взаперти, а позволяет гулять в окрестностях терема с подругами детства. Узнав о любви Марии к Усладу, он обуздывает гнев и не убивает ее, а хочет увезти прочь от мест, связанных с воспоминаниями о прошлом. Однако не на юг, в полный соблазнов Киев, а на север.  Рогдай едет в избранном направлении вдоль Неглинной (если бы он следовал в Киев, он выбрал бы иной путь) и потому оказывается на месте будущей Марьиной Рощи, где находится ее исток.  Здесь или немного дальше в северо-восточном направлении, на берегу Яузы, он убеждается, что сердце Марии навсегда принадлежит другому, и принимает роковое решение.

ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА РЕВНОСТИ
По версии В.А.Жуковского, название «Марьина Роща» напоминает о женщине, убитой из ревности. Является ли его рассказ лишь плодом фантазии, расцветшей на почве сентиментализма (особенно «Бедной Лизы») и романтизма, или он основывается на реальном  московском  фольклоре, с которым В.А.Жуковский мог познакомиться во время прогулок с Н.М.Карамзиным в окрестностях Ростокинского акведука?
Обратимся к книге «Московские легенды» Евгения Баранова. В ней содержатся истории, услышанные автором в московских чайных и трактирах в 1910-1920-е годы. Один из его собеседников выдвинул версию, согласно которой название «Марьина Роща» произошло от атаманши разбойников Марьи, однако сказал по этому поводу только одно: «Была Марья очень красивая и очень суровая. Скажет: «сделай то-то и то-то» - и делают. А кто ослушается, тому пуля в лоб» . Другой собеседник Е.Баранова, торговавший старыми книгами, к этой версии отнесся скептически и поведал свою историю о происхождении названия московского района. Хотя произведение В.А.Жуковского не упоминается, заметно, что история начала ХХ века похожа на диалог, а то и спор с романтической повестью столетней давности. Ключевые события почти такие же, как у В.А.Жуковского: любовь, убийство из ревности, примирение с Богом одного героя и смерть без покаяния другого. Есть и различия: во-первых, время действия – не идеализированная «древность», а реальный девятнадцатый век; во-вторых, события интерпретируются не на основе системы ценностей сентиментализма и раннего романтизма, а с точки зрения видавшего виды представителя московского «дна» 1920-х годов.
Итак, любовь, но теперь на сцену выступают не наивная юная крестьянка и сельский певец, а дочь хозяина постоялого двора и крепостной лакей, которому барин запрещает жениться. В отличие от героев В.А.Жуковского, эта пара отстояла свою любовь, но какой ценой: Илья убивает барина, забирает Марью и становится разбойником. Вскоре он пристрастился к разгульной жизни и к многочисленному женскому обществу, а Марья, обидевшись на мужа, не пала духом, а стала  знахаркой и завела любовника из богатых купцов. Через некоторое время возревновавший Илья убил ее на месте преступления, тяжело ранил соперника и бесследно исчез.
Марья, подобно героине В.А.Жуковского, гибнет от руки ревнивого мужа. Однако добросердечный писатель-романтик посылает умирающей святого отшельника, который хоронит ее по-христиански, а собеседник Е.Баранова старается следовать суровой правде жизни: Марью как умершую без покаяния ворожею хоронят без обряда в неосвященной земле. Что же убийцы? Рогдай, по версии В.А.Жуковского, сразу после совершения преступления тонет в Яузе, тем самым лишившись малейшего шанса на спасение души. Раскаявшийся Илья становится святым старцем, у которого обремененные грехами люди ищут утешения и прощения. Любовник Марьи, выживший после тяжелого ранения, превращается в примерного семьянина, идет в Киев на богомолье, где встречается с Ильей, и, вернувшись в Москву, спокойно умирает в окружении родных .
Теперь перед нами уже две убитые из ревности Марии. Однако какое отношение имеют легенды о них к реальной истории Марьиной Рощи?

«И ПУСТЬ У ГРОБОВОГО ВХОДА МЛАДАЯ БУДЕТ ЖИЗНЬ ИГРАТЬ…»
Продолжим наше путешествие.  От церкви в честь иконы «Нечаянная Радость» проедем до остановки «Лазаревский переулок», находящейся напротив храма Сошествия Святого Духа на Лазаревском кладбище. Неподалеку – станция метро «Марьина Роща».
Лазаревское кладбище , основанное в середине XVIII века, получило название по деревянной церкви во имя святого праведника Лазаря Четверодневного, разобранной около 1800 года. В 1780-е годы на средства купца Луки Ивановича Долгова построили новую кладбищенскую церковь во имя Сошествия Святого Духа. Считается, что архитектором ее является зять Л.И.Долгова Е.С.Назаров, но возможно, в ее создании принимал участие другой его зять – В.И.Баженов. В 1932 году церковь закрыли, а вскоре на месте кладбища устроили детский парк. В 1990-е годы храм возвратили РПЦ; в настоящее время он отреставрирован и в нем проводятся богослужения.
Лазаревское кладбище было первым городским московским кладбищем. Оно не принадлежало ни к одному из приходских храмов, и потому среди усопших было немало людей, утративших социальные и родственные связи, а также приезжих. Поблизости, до основания Московского иноверческого кладбища на Введенских горах (1771), существовало также Немецкое кладбище для неправославных христиан – католиков, лютеран и реформатов.
Почему же первое московское городское кладбище, предназначенное преимущественно для обездоленных, было основано именно здесь? Дело в том, что со второй половины XVII века в данной местности находилось кладбище, где хоронили умерших из «убогих домов». «Убогие дома», называемые также Божьими домами или скудельницами, - это  средневековые морги, в которые свозили тела неизвестных покойников и тех, кто умер насильственной смертью, без покаяния. В 1763 году, через несколько лет после основания Лазаревского кладбища, «убогие дома» были ликвидированы из санитарных соображений. Тем не менее еще много лет спустя Лазаревское кладбище связывалось в народной памяти с убитыми, не успевшими получить отпущение грехов.
По свидетельству И.М.Снегирева, относящемуся к 1830-м годам, в седьмой четверг после Пасхи, в день, называемый Семик, «покойников из убогих домов отпевали и хоронили в общих могилах». После этого «ватаги народа, умыв руки себе в Самотеке (название Неглинной в среднем течении – И.Т.), шли в Марьину рощу завивать березку и пировать с песнями и весельями, сменявшими слезы и рыдания». Этот обычай, по словам историка, существовал до эпидемии чумы 1771 года, однако и позже на Семик в Марьиной Роще, как и в других российских городах и селах, устраивались народные гуляния, связанные с посещением кладбищ и поминовением усопших. В этот день улицы, дома и столы украшали березками, ели яичницу и драчену, пели песни и носили по улицам украшенную березку, девушки плели венки .
Обычай поминовения усопших был тесно связан с народными гуляниями, однако со временем веселье, обильная закуска и выпивка почти вытеснили его изначальный смысл.
По свидетельству М.Н.Загоскина, относящемуся к 1840-м годам, была не одна, а две Марьины Рощи: одна, небольшая, примыкала к Лазаревскому кладбищу; другая, более обширная, отделялась от нее лугом.  На месте этих рощ находилось древнее кладбище, от которого остались вросшие в землю старинные надгробия с полустертыми надписями.  Марьина Роща была любимым местом народных гуляний не только в Семик, но также в праздничные и воскресные дни. Вот что рассказывает о них М.Н.Загоскин в  книге  «Москва и москвичи»: «В большой роще гуляющих было немного; кое-где сидели отдельными группами семейства купцов и ремесленников. Одни пили чай на каменных могильных плитах, из которых многие совсем уже вросли в землю, другие курили трубки и беседовали за бутылкой пива. Эти мирные наслаждения добрых и трудолюбивых людей были в совершенной противоположности с тем, что происходило в двух трактирах, которые стоят на лугу между большой и малой рощами. В наружной галерее одного из этих трактиров краснощекий артист с затекшими от перепоя глазами заливался на кларнете, безобразный старик с небритой бородой колотил в турецкий барабан, и полупьяная немка (…) отпускала удивительные трели на скрипке. Вокруг этого оркестра толпились цыганки в запачканных платьях (…), удалые купеческие сынки (…) и пьяные старики с такими беспутными и развратными рожами, что гадко и страшно было на них взглянуть. В другом трактире (…) с визгом и завываньем ревела толпа цыган, а перед дверьми двое растрепанных оборванцев отхватывали трепака (…). Я заметил, однако, что большая часть гуляющих по лугу или вовсе не обращала никакого внимания на эти притоны разврата, или смотрела на них с явным отвращением. Я пошел вслед за толпами, которые спешили в небольшую рощу, примыкающую к Лазареву кладбищу. При самом входе в это средоточие народного воскресного гулянья я был поражен звуками, которые сильно потрясли мою душу; они воскресили в ней память о давно прошедшем, перенесли меня за семьсот верст, в ту деревню (М.Н.Загоскин родился в селе Рамзай Пензенской губернии – И.Т.), где я, будучи еще ребенком, слышал так часто эту самую хороводную песню, которая раздавалась теперь в одном углу рощи. Разумеется, я пошел прямо туда, протерся кое-как сквозь густую толпу народа и стал в первом ряду зрителей. Почти весь хоровод был составлен из молодых крестьян, и только две или три сельские девушки в шелковых повязках и ситцевых сарафанах вмешались, как будто бы нечаянно, в этот мужской круг. Внутри хоровода ходила пара: краснощекая девушка с потупленными глазами и молодой, видный собой детина, который (…) помахивал своим красным платком, подергивал левым плечом и припадал бочком к своей даме, которая продолжала ходить по-прежнему, опустив книзу свои ясные очи и не обращая никакого внимания на пантомиму своего кавалера. Когда кончилась песня, (…) пара облобызалась и уступила свое место другой паре. (…)»
Скрывшись в трактире от назойливых цыганок, послушав разговоры его завсегдатаев и поговорив с народным умельцем, показывающим механических кукол в человеческий рост, М.Н.Загоскин задумался: «Как это странно, (…) в Москве самые любимые гулянья простого народа — Ваганьково и Марьина роща; Ваганьково — кладбище за Пресненской заставой, Марьина роща — также старое кладбище в двух шагах от Сущевского (Миусского – И.Т.) кладбища; одним словом, это место самых буйных забав, пьянства и цыганских песен окружено со всех сторон кладбищами. В этой Марьиной роще все кипит жизнию и все напоминает о смерти. Тут, среди древних могил, гремит разгульный хор цыганок; там, на гробовой плите, стоят самовар, бутылки с ромом и пируют русские купцы. Здесь, у самой насыпи, за которой подымаются могильные кресты Лазарева кладбища, раздается удалая хороводная песня; кругом мертвые спят непробудным сном, а толпа живых, беспечно посматривая на эту юдоль плача, скорби и тления, гуляет, веселится и безумствует, не думая нимало о смерти. Что за чудная страсть у нашего простого народа веселиться на кладбищах? Отчего происходит это совершенное равнодушие к месту, которое должно бы возбуждать не веселье, не житейские помыслы, но чувство грусти и христианского умиления? Уж не остаток ли это наших языческих обычаев? В древние времена мы справляли тризну по усопшим; в наше время простой народ пьет вино и гуляет на поминках почти так же, как на свадебном пиру» .
И.М.Снегирев и М.Н.Загоскин описывают гуляние в Марьиной Роще скорее с интересом, нежели с осуждением, однако у авторов более позднего времени они вызывают только неприязнь. Почему? В первой половине XIX века, когда Марьина Роща еще была рощей и Лазаревское кладбище окружала сельская местность, значительную часть гуляющих составляли крестьяне или люди, сохранившие тесную связь с деревней. Конечно, они не имели ничего общего с персонажами Жуковского, и все же они пели народные песни, соблюдали древние традиции и обычно придерживались определенных правил поведения. Во второй половине XIX века, когда Марьина Роща превратилась в фабричное предместье Москвы, состав гуляющих изменился. Среди них стали преобладать люди без роду без племени, лишенные любых внутренних запретов. Тогда же Марьина Роща превращается в один из самых криминальных районов Москвы, что было обусловлено не только ее положением рабочей окраины, но и близостью железной дороги и кладбища, которое подчас использовалось для тайных сходок и укрытия награбленного добра.
С.М.Любецкий, автор книги «Московские окрестности» (1877), отмечал: «До самой ночи простой народ водил хороводы с песнями и игрою на гармониках, потом разбредался по роще и кладбищу отдельными группами и парами. Пьяные мужчины и женщины (…) ломали могильные кресты, повреждали памятники». Ему вторит священник В.С.Остроухов, автор изданной в 1893 году книги по истории Лазаревского кладбища: «Жутко (…) проходить по кладбищу не только богомольцам (…), но и церковному причту, а ночью сторожа кладбища боятся ходить по оному» .
В начале ХХ века кладбище стали посещать любители древностей. Они сетовали на «мерзость запустения» и гибель старинных надгробий, хотя романтические прогулки в тени вековых деревьев, среди вросших в землю памятников, затерянных среди густой травы, иногда помогали отвлечься от городской суеты и жизненных невзгод. В 1920-е годы в связи с криминализацией Марьиной рощи, ростом населения и увеличением смертности положение Лазаревского кладбища стало еще более критическим. В год там хоронили около двух тысяч человек, но при этом кладбище, окруженное социально неблагополучными районами, было запущено и притягивало окрестных уголовников.  Попытки краеведов привлечь внимание властей к ценности старинных надгробий ни к чему не привели, и в 1930-е годы на месте кладбища появился детский парк.
Устройство парков на месте кладбищ, в том числе старинных, – обычная практика не только в советской Москве, но и во многих европейских городах: живым нужно место для жизни. Для детей из Марьиной Рощи этот парк был настоящим оазисом. Я помню его в 1970-е годы: здесь был бесплатный каток с теплой раздевалкой, детская и спортивная площадки, но самое главное – природа. В парке росли вековые деревья и кустарники, так что нам, марьинорощинским детям, было где побегать и порезвиться. О существовании кладбища мы знали и даже видели кое-где в зарослях обломки могильных плит, и это придавало парку в наших глазах некий романтический ореол, связанный также с образами пионеров-героев, погибших мученической смертью за родину. Большие стенды с их портретами и леденящими душу рассказами об их гибели стояли вдоль одной из главных аллей парка, а вдали виднелась заброшенная церковь…
Сейчас, после ряда реконструкций, наш любимый парк превратился в «Парк Фестивальный». Это неплохая рекреационная зона, но от прежнего живописного тенистого парка, облик которого хоть и смутно, но все же напоминал прежнее кладбище, почти ничего не осталось.
Покинув парк на месте Лазаревского кладбища, оглянемся назад. Мы убедились, что с XVIII века, а то и раньше, в народном сознании Марьина Роща отождествлялась с кладбищем, причем таким, где хоронили умерших насильственной смертью, без покаяния. Обе Марии из повести В.А.Жуковского и книги Е.З.Баранова были убиты, причем, если первая умерла по-христиански по чистой случайности, то вторая не успела примириться с Небом. Таким образом, можно предположить, что эти истории основаны не только на авторской фантазии и литературных реминисценциях, но в значительной степени на московском фольклоре, связанном с реальной историей Марьиной Рощи.

 «Я ИДУ ПО ПЛАНЕТЕ, КАК ПО МАРЬИНОЙ РОЩЕ ГИГАНТСКОЙ…»
Выйдя из парка, мы увидим на углу улиц Советской Армии (бывшего Второго Лазаревского переулка) и Трифоновской школу №1414. До 2007 года на этом месте находилась легендарная «школа неисправимых» №607, воспетая учившемся в ней Евгением Евтушенко.
Школа была открыта в 1936 году, и ее строительство совпало с превращением соседнего Лазаревского кладбища в детский парк. С 1948 по 1980 год ее возглавлял Исаак Борисович Пиратинский (1908-1980). Не случайно директором был назначен именно он – бывший фронтовик, имевший опыт педагогической и идеологической работы. Значительную часть учащихся составляли дети из неблагополучных семей, оставшиеся после войны без отцов, и вот этих-то уличных мальчишек, среди которых был и Евгений Евтушенко,  «… приняла, как родимых, / Школа шестьсот седьмая, / Школа неисправимых». Из предыдущей школы будущего поэта исключили за плохое поведение и отправили на перевоспитание к Исааку Борисовичу, ибо «каждому педсовету / выхода не было проще: / «Что с хулиганами? В эту, / в ихнюю, Марьину Рощу»». Учиться здесь, по словам поэта, было весело: «Жили мы там не мрачно, / классные жгли журналы / и ликовали, как смачно / пламя их пожирало» . Однако в этом зловеще-романтическом образе есть немалая доля преувеличения. На самом деле классные журналы в полном одиночестве сжег отличник (предварительно оглушив сторожа ударом по голове), обидевшийся на пятерку с минусом, но директор заподозрил в содеянном главного хулигана – Женю Евтушенко, которого исключил из школы с «волчьим паспортом», то есть отрицательной характеристикой.  Тем не менее в автобиографии под названием «Волчий паспорт» Е.А. Евтушенко очень тепло вспоминает Исаака Борисовича, смотревшего на школьников с «доброжелательным любопытством отца-командира к вверенным ему рядовым». «Он нас называл по именам, а не по фамилиям, что по тем временам было поразительно, и прекрасно помнил нас в лицо. Он (…) иногда играл с нами в волейбол, в шахматы. Ему нравились мои стихи, и на наши прогулы он смотрел сквозь пальцы.  Словом, такого прекрасного директора мы даже не заслуживали», - вспоминал Е.Евтушенко. Впоследствии, будучи известным поэтом, он встретился на вечере выпускников с Исааком Борисовичем, и только тогда один из бывших одноклассников сознался в содеянном. Для заслуженного педагога это стало тяжелым ударом, хотя было ясно, что исключение из школы пошло будущему поэту только на пользу. Однако в тот момент Исаак Борисович ясно представил себе, какие страшные последствия могла иметь его ошибка, если бы не счастливое стечение обстоятельств…
Читая о крайне болезненной реакции Исаака Борисовича на это давнее происшествие, стоит вспомнить еще одну строфу из все того же стихотворения «Марьина Роща»: «Плакали горько училки, / Нас подчинить не в силе, / Помощи скорой носилки / Директора выносили». В большинстве опубликованных текстов вместо директора значится «заврайоно», но в авторском исполнении это именно директор, которому тогда было всего сорок лет.  Как тут не задуматься о переживаниях, скрывавшихся под маской энергичного и самоуверенного «отца-командира».
Тридцать лет спустя я училась в той же школе у Исаака Борисовича. Благодаря ему она превратилась в «образцово-показательную с повышенными требованиями». В ней преподавали иностранные языки со второго класса и автодело; одно время при школе были оранжереи. Учились в ней обычные дети из Марьиной Рощи, ничем не отличавшиеся от школьников из других московских районов.  Каждое утро Исаак Борисович стоял в холле у лестницы, здоровался с каждым учеником и, как прежде, всех знал и за всех переживал…
В 1980 году его не стало. Тогда говорили: сердце не выдержало. На его могиле на Ваганьковском кладбище – строки Е.А. Евтушенко: «Поняли мы в твоей школе цену и хлеба и соли…».
В 1972 году Е.А.Евтушенко писал, что Марьина Роща «сгинула, как Атлантида». Действительно, тогда ее зловещая слава была в прошлом, однако она еще несколько лет сохраняла некоторое своеобразие.
Еще в 1972-1974-х здесь, рядом с пятиэтажками, стояли утопающие в садах деревянные домики, жители которых разводили кур и кроликов. Палисадники, а иногда и сады окружали не только частные, но и многоквартирные дома. В то время люди сами заботились о благоустройстве своих дворов, особенно старались жители первых этажей, поскольку им, как правило, было небезразлично, что у них под окнами. Зеленые насаждения обычно окружались деревянными низкими штакетниками. В середине 1970-х их снесли, заподозрив, вероятно, возрождение частнособственнических инстинктов, и тогда жители стали ограждать свои садики проволокой. Тем не менее даже такая символическая граница нарушалась довольно редко. Гулять под чужими окнами с собакой, «срезать углы», топча посаженные кем-то кустики, было не принято. Даже дети редко забегали в чужие сады, чтобы порезвиться в зарослях или полакомиться вишней.
В середине 1970-х годов последние деревянные дома в Марьиной Роще снесли. Помню полыхающие в вечерних сумерках пожарища на месте руин двухэтажных деревянных бараков. Вероятно, поджигали их хулиганы. Мы, дети, бродили на пепелищах и искали «сокровища». Однажды и я кое-что нашла: огромный изумруд, который оказался оплавленным бутылочным стеклом, но об этом я узнала много позже. Вместе с домами погибли и сады. Некоторые деревья и кусты спасли местные жители, пересадив их под свои окна. Со временем в результате прокладки новых коммуникаций и кампаний по «благоустройству» исчезли почти все старые марьинорощинские сады.  И все же кое-где еще стоят старожилы, безмолвно хранящие память о прошлом нашего района и о людях, живших здесь когда-то. Среди них – каштан у дома 3/5 по Четвертому проезду Марьиной Рощи. В 1974 году его посадил мой отец. Тогда это был крошечный прутик, купленный на Центральном рынке на Цветном бульваре, а теперь – высокое раскидистое дерево.
В той части Марьиной Рощи, что находится между Сущевским валом, Шереметьевской улицей и железнодорожными путями, то есть на месте прежней рощи, очень мало памятников архитектуры. И все же там стоит погулять, чтобы успеть увидеть, какой была и должна быть планировка жилых кварталов. Сохранившиеся там пятиэтажки стремились построить дешево и быстро, чтобы обеспечить отдельными квартирами как можно больше семей, однако жителям не приходится смотреть в окна соседнего дома. В нынешней Марьиной Роще, как и прежде, сохранились тихие зеленые улицы и просторные дворы. Они заметно благоустроеннее прежних, но все же неброское обаяние Марьиной Рощи, напоминающее о том полулегендарном времени, когда она действительно была рощей, сохраняется благодаря фрагментам старых садов. 
Для многих москвичей Марьина Роща ассоциируется с ММЦ «Планета КВН», театром «Сатирикон» и находящимся рядом большим торговым центром. Для меня же квартал на углу Сущевского вала и Шереметьевской улицей связан с давно исчезнувшим кинотеатром «Таджикистан». Его модернистская архитектура сочеталась с голубой мозаикой в восточном стиле на фасаде и огромными, украшенными восточным орнаментом тарелками, стоявшими за стеклом у входа. Возводили его медленно, иногда работы приостанавливалось. Будучи ребенком, я бродила по кирпичным стенам недостроенного кинотеатра, а внизу плескалась мутная зеленоватая вода… В середине 1970-х кинотеатр довольно быстро построили, однако мои впечатления от увиденных там замечательных фильмов оказались бледнее, чем образ романтических развалин советского долгостроя. Много лет спустя, испытывая восторг при виде древних прославленных руин, я порой задавалась вопросом: не связан ли он с тем, что за тысячи километров от Москвы я опять нашла «свою» Марьину Рощу и повторяю вслед за Поэтом: «Я иду по планете, как по Марьиной Роще гигантской…»?

ПУТЬ К ХРАМУ
Да, Марьина Роща это своего рода микрокосмос, и тот, кто в ней родился и вырос, склонен узнавать ее милые и не очень милые черты в любых точках земного шара. Возможно, подобное восприятие субъективно, однако нельзя не признать, что Марьина Роща – не только одно из муниципальных образований Москвы. Не только вырубленная в позапрошлом столетии роща. Не только историческая местность с весьма расплывчатыми и условными границами. Это один из символов исторической памяти нашего города. Как все символы, он имеет множество, подчас противоположных, значений – потерянного рая, проклятого прошлого, запретной и желанной свободы, любви и смерти…
Пытаясь разглядеть фрагменты ее истории, мы то стояли на Большом Каменном мосту, представляя себе хижину Марии на берегу прозрачного ручья, то вслушивались в беседу Н.М.Карамзина и В.А.Жуковского, любующихся долиной Яузы с высоты Ростокинского акведука, то пытались найти место убийства, совершившегося в романтической повести начала XIX столетия… Ныне же мы стоим между бывшим Лазаревским кладбищем и исчезнувшей «школой неисправимых» и готовимся продолжить наш путь. Как и прежде, зрительные впечатления дополнит воображение, однако наше путешествие мы закончим у самого настоящего памятника XV века, пережившего всё и всех… Отсюда мы доберемся до него за 10-15 минут, однако не будем торопиться. Нам предстоит побывать там, где находились ликвидированные во второй половине XVIII века «убогие дома», которым Марьина Роща отчасти обязана своей зловещей славой, но по дороге мы увидим другие достопримечательности, сохранившиеся до нашего времени.
Дойдя до конца Трифоновской улицы, мы окажемся на улице Образцова. В XIX веке она называлась Институтской, ибо вела к Александровскому институту. В первой половине ХХ столетия ее именовали Бахметьевской в память об одном из местных домовладельцев, а в 1949 году назвали в честь академика В.Н.Образцова, который преподавал в Московском институте инженеров железнодорожного транспорта. (Ныне Российский университет транспорта, более известный москвичам как МИИТ –Московский институт инженеров транспорта.) Слева от нас – его старейшее здание (1898, арх. И.С.Китнер и М.К.Геппенер). Справа – один из самых знаменитых памятников архитектуры конструктивизма – Бахметьевский гараж (1928, арх. К.С.Мельников, конструкция стальных перекрытий – В.Г.Шухов), в здании которого с 2012 года располагается Еврейский музей и Центр толерантности.
По улице Образцова выйдем на площадь Борьбы (бывшую Александровскую). Площадь необычна для Москвы: тихая, уютная со сквером посередине, где нашли пристанище герои книги В.Ерофеева «Москва-Петушки» (скульпторы В.Ю.Кузнецов, С.В.Манцерев). Обратите внимание на эффектный доходный дом в стиле неоклассицизма (ул. Образцова,1;1914, арх. П.В.Покровский); в 1922-1965 гг. в нем жил поэт Давид Самойлов. Поодаль – двухэтажное белое здание (Перуновский пер., 11; 1883, арх. К.В.Терский). До революции здесь находился детский приют, а потом – детский туберкулезный диспансер.
Площадь Борьбы имеет треугольную форму. Образуют ее три улицы: улица Образцова, Перуновский переулок и улица Достоевского – та самая Новая Божедомка, где находились «Новые убогие дома». Как мы помним, во второй половине XVIII века они были закрыты, а в начале XIX столетия улица преобразилась: вместо «убогих домов», где месяцами держали неопознанные трупы со всей Москвы, здесь, по проекту итальянского зодчего Джованни Жилярди, возвели здания для двух благотворительных учреждений: в 1806 году – Мариинской больницы для бедных, а в 1812-м – Александровского института, где жили и учились девочки недворянского происхождения из малообеспеченных семей. В те времена архитектура благотворительных заведений внешне почти не отличалась от архитектуры дворцов, так что их строительство служило достойным украшением городов.
В Мариинской больнице в 1821-1837 гг. работал врачом отец Ф.М.Достоевского; его квартира, в которой он жил с семьей, находилась в одном из ее флигелей. Здесь и родился будущий писатель, детство которого прошло на Божедомке. В 1928 году здесь был открыт музей-квартира Ф.М.Достоевского, а в 1954 году улицу переименовали в его честь. В настоящее время здания и территорию, принадлежавшие Мариинской больнице и Александровскому институту, занимают медицинские учреждения.
С улицы Достоевского свернем в переулок Чернышевского (бывший Второй Мариинский). Время как будто остановилось в этом заповедном уголке старинной Москвы, и, оказавшись здесь, действительно забываешь, какое «тысячелетье на дворе». Переулок имеет форму буквы «Т»: он соединяет улицу Достоевского с Новосущевской и одновременно идет параллельно обеим этим улицам, заканчиваясь на пересечении переулка Достоевского (бывшего Первого Мариинского) с Третьим Самотечным переулком и улицами Новосущевской и Селезневской. Свернув в переулок с улицы Достоевского, мы  увидим собственный особняк московского архитектора Максимилиана Карловича Геппенера (1848-1924) (дом №8), известного мастера «кирпичного стиля». Специализировался он в области строительства зданий для благотворительных и образовательных учреждений, а также городского коммунального хозяйства. По соседству – два деревянных дома конца позапрошлого века (арх. Н.Д.Морозов), а за ними – еще один построенный М.К.Геппенером особняк, который принадлежал предпринимателю Карлу Августовичу Мейеру. В начале ХХ века во флигеле усадьбы собирались члены Суриковского литературного кружка, на заседаниях которого бывал Сергей Есенин. В 2008 году флигель стал филиалом московского музея С.А.Есенина; тогда же его фасад был украшен барельефом с портретом поэта .
Покинув переулок, мы увидим справа окруженный сквером небольшой пруд, известный под названиями Антропова Яма, Антропов или Селезневский. Это все, что осталось от связанного с Неглинной каскада прудов, в которых разводили рыбу и использовали для водоснабжения Селезневских бань.
Продолжим путь вдоль Третьего Самотечного переулка до музея ГУЛАГа (дом №9). На его торце во всю стену – портрет Варлама Шаламова, автора «Колымских рассказов».
Свернув налево, выйдем дворами к Самотечной улице, пересечем Самотечный бульвар, устроенный над засыпанным Самотечным прудом и забранной в коллектор Неглинной, и окажемся на Старой Божедомке (ныне улица Дурова). Напротив - массивное здание гостиницы «Славянка», построенной на месте уничтоженной в 1930-е годы церкви Иоанна Воина (Крестовоздвиженской), что на Старых Убогих Домах .
Продолжив путь по Самотечному бульвару, в сторону театра Советской Армии, мы увидим здание бывшего Екатерининского института благородных девиц (ныне Центральный дом российской армии), возведенное по проекту Джованни Жилярди в 1802 году и реконструированное после пожара 1812 года его сыном Доменико. Во второй половине XVIII века на этом месте находилась усадьба графа Салтыкова, при котором были вырыты пруды в долине речки Напрудной (притока Неглинной) и разбит парк, позже названный Екатерининским.
Продолжим путь через парк, направляясь в сторону пересечения Трифоновской улицы и Олимпийского проспекта, где находится храмовый комплекс Армянской апостольской церкви, возведенный в 2013 году. Осмотрев его, выйдем на Трифоновскую улицу. Перед нами снова – бывшее Лазаревское кладбище, поодаль слева – исчезнувшая «школа неисправимых». Итак, мы замкнули круг, и наше путешествие по Марьиной Роще и ее окрестностям подходит к концу. Мы завершим его у церкви Трифона в Напрудном конца XV века. История этого маленького архитектурного шедевра, в середине ХХ столетия возвращенного из небытия реставраторами П.Д.Барановским и Л.А.Давидом, - отдельный рассказ. Мы же, любуясь совершенным обликом одного из древнейших храмов Москвы, вспомним слова итальянского гуманиста и архитектора Леона Баттисты Альберти, жившего, кстати, в том же XV веке: «Красота есть строгая соразмерная гармония всех частей, (…), такая, что ни убавить, ни прибавить, ни изменить ничего нельзя, не сделав хуже».
Находясь рядом с церковью Трифона в Напрудном, окруженной громадами безликих зданий, ощущаешь себя как бы на острове, отколовшемся от некоего затонувшего материка. Материка, связанного не столько с конкретным временем и местом, сколько с тем, что не от мира сего.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ СТАТЬИ СМ.:
ИНГА ТОМАН. МОСКОВСКАЯ АТЛАНТИДА // МОСКОВСКИЙ ЖУРНАЛ – 2021. - №8