Осанна!

Солнце клонилось к западу, окрашивая стены Иерусалима в золото, когда Иисус остановился на склоне Елеонской горы. Внизу, за вратами, кипела жизнь: тысячи паломников стекались в город на Пасху. Но Его взгляд был устремлен дальше шумных улиц — туда, где темнели очертания храма, а за ним, словно тень, маячил крест. 

Он попросил учеников привести молодого осла, на которого ещё никто не садился. Те, вспомнив пророчество Захарии, поняли: Царь въезжает в Сион не на боевом коне, но на символе мира. Когда Он двинулся в путь, народ, узнавший о воскрешении Лазаря, уже ждал. Одни бросали на дорогу плащи, другие срезали пальмовые ветви, крича: «Осанна! Благословен грядый во имя Господне!» Дети бежали рядом, а матери поднимали младенцев, чтобы те запомнили лицо Того, Кто, как они верили, сокрушит римские цепи. 

Но за ликованием переменчивой толпы Иисус уже слышал и знал иное — звон монет в руках Иуды, глухой стук молота, пронзительный вопль Марии у подножия Голгофы.  Он знал: эти же люди, ныне зовущие Его Мессией, скоро потребуют Его распять. Их вера была как увядающий цветок — яркая, но неглубокая. Они ждали только чудес, хлеба и зрелищ лично для них, а не всеобъемлющей жертвы, которая перевернет мироздание. 

Ученики, окрыленные чужой славой, шли позади, споря между собой. Петр, вспыльчивый и преданный, доказывал, что именно он достоин быть рядом с Учителем в Царстве. Иаков и Иоанн, сыновья Громовы, шептались с матерью, которая позже подошла к Иисусу с просьбой: «Дай им сесть по правую и левую руку от Тебя в славе Твоей». 

Иисус остановил осла и обернулся. Ученики, увидев его взгляд и словно споткнувшись о него,  замолчали.

Иисус легко улыбнулся, а в Его глазах, полных тепла, блеснула грусть.

«Не знаете, чего просите, — сказал Он. — Можете ли пить чашу, которую Я пью?» Ученики, не понимая, кивнули. Чаша в их мыслях была золотой, украшенной победными символами и узорами, а не той, что предстояла Ему — горькой, как желчь, и до краев наполненной кровью страдания за злобу каждого из нас.


«Чашу Мою вы будете пить, — продолжил Он, — но дать сесть одесную Меня — не от Меня зависит».

«Кто хочет быть первым, будь всем слугой. Сын Человеческий пришел не для того, чтобы Ему служили, но чтобы отдать душу для искупления многих». 

Толпа зевак между тем росла, их голоса сливались в какафонический стон. Дети, ничего не понимания, но предчувствуя что-то, кричали громче всех.

…

Вечером Иисус вышел в сад. Взглянув на город, озаренный последними лучами, Он вздохнул: «Ершалаим, Ершалаим… сколько раз Я хотел собрать чад твоих, как птица птенцов под крылья, но они не захотели». 

Завтра Он войдет в храм и опрокинет столы меновщиков и продавцов жертвенного, свечей и веток.

Послезавтра начнутся споры с первосвященниками.

А через несколько дней — Гефсимания, предательство, крест.

Но сегодня Он являет миру Себя — кроткого, едущего на хилом осленке, с сердцем, разрывающимся между любовью и скорбью. 
И чаша уже поднесена к Его устам…

Толпа (а вместе с нею я) в надежде на какое-нибудь личное чудо кричит:

Осанна! Благословен грядый во имя Господне!