Эпизод 1. Кофе без всего.
Аркадий шёл по улице, а вокруг него всё ещё существовал мир рациональных цифр, протокольных встреч и объективной реальности, он знал, что внизу под брусчаткой есть лабиринты водопроводных труб и кабелей, а над головой – сложный геометрический узор телефонных сигналов, доносящих в органы слуха крики вышестоящих инстанций, формальные отчёты, шёпот запутанных любовных интриг, но сегодня что-то пошло не так: обеденный перерыв сдвинулся по фазе, и его привычный маршрут обрушился в пустоту, в которой он остался без еды, к чему уже привык, без кофе и без ориентиров, оказавшись выброшенным на тротуарную ленту вне координат привычной карты.
Так он и брёл, пока не наткнулся на вывеску кафе с назойливым названием «Гулаг Архив 2.0». Дверь при его приближении распахнулась сама собой, будто приглашая войти в странный ритуал, в котором он пока что был лишь непосвящённым адептом. И вот он уже внутри, отодвигает тяжёлую кожаную портьеру и попадает в пространство, наполненное тягучим ароматом кофе, смешанным с запахом псевдодеревенских пирогов и какой-то неуловимой тревоги. Кафе выглядело как уютный антураж к фильму о тихом семейном ужасе: за окном плавилось время, за стойкой дремал официант с лицом, похожим на выгоревший логотип политической партии, а столики подёргивались едва заметными конвульсиями реальности, то удлиняясь, то укорачиваясь, как пружины в ржавых механизмах, и тут появилась она — юная, бойкая, несуществующая, как рекламная акция, существующая только в двухмерности рекламы, официантка.
«Здравствуйте! Что будем заказывать?» — её голос взрезал пространство, как вспышка фиолетового неона.
Аркадий слегка отшатнулся, официантка стояла перед ним, хрупкая и непробиваемая, как героиня манги о сверхбыстрых девчонках из японских забегаловок, и на лице её сверкала улыбка, которую можно было использовать как зеркало в машине времени.
«Кофе, — осторожно сказал Аркадий, интуитивно чувствуя, что это слово ещё имеет хоть какой-то смысл в этом месте, — э.… обычный».
«Сахар, молоко?» — спросила она, впиваясь в него взглядом, будто пыталась высчитать его личный гликемический индекс.
«Нет, то есть да... то есть..., — Аркадий почувствовал, как его мозг завязывается узлом, — просто без всего».
«Без всего? — переспросила она, её голос вибрировал от недоверия, — обычный кофе, но без ничего?»
«Да,» — твёрдо сказал Аркадий, решив, что если уж умирать, то с чувством собственного достоинства.
Официантка кивнула, быстро исчезла как мираж, оставив за собой лёгкий шлейф абсурда, и в тот же миг перед ним материализовалась чашечка кофе, но не такая, какую можно увидеть в заведениях с табличками «Здесь вас любят» и наклейками про счастливую жизнь на каждом стуле, эта чашечка была чем-то иным: она выглядела, как артефакт из параллельной вселенной, внутри чернела мутная, непрозрачная жидкость, отражающая не лица, а скорее целые социальные структуры.
«Это...» — начал было Аркадий, но официантка вскинула руку, как дирижёр перед финальным аккордом симфонии.
«Простой эспрессо, без всего, — заявила она, — классический итальянский, никакой молочной пены, никакого тростникового сахара, никакой ванили и даже никакого намёка на кардамон».
Аркадий почувствовал, что его губы начинают шевелиться сами собой, выдавая странную фразу:
«Но где же душа?»
Официантка прищурилась, как военная дроновая система перед запуском.
«Душа? — переспросила она, делая шаг вперёд. — Это вы хотите нашу фирменную добавку «Инсайт-спрей»? Или, может, заглянете в меню шотландских вариаций, у нас есть мята, клевер и даже сусальное золото для вашего «макиато по-баронски»!»
«Нет-нет, — замотал головой Аркадий, чувствуя, как реальность раскалывается под ногами, — я просто хочу... выпить кофе».
Она смотрела на него так, будто он только что предложил внедрить старорежимный кружок в их уютный мир капучино и латте. Аркадий в отчаянии поднёс чашку к губам и пригубил, вкус ударил в его сознание, как строчка из неопубликованного романа Кафки: горький, невыразимый, лишённый всяких иллюзий о том, что жизнь вообще имеет хоть какой-то смысл. Он хотел что-то сказать, но официантка опередила его:
«Ну как? Чувствуете?»
«Чувствую, — сипло пробормотал Аркадий, — чувствую всю бессмысленность бытия и упразднение всего ненужного...»
«Вот и славно, — бодро сказала она, — а теперь что-нибудь сладенькое? У нас как раз торт «Манифест против отчаяния», в нём сорок процентов шоколада и двадцать — утраченной надежды».
Аркадий едва удержался, чтобы не развести руки в стороны, он почувствовал себя как персонаж в компьютерной игре, которая отказалась загружаться правильно, кивнул механически, и перед ним тут же вырос кусок торта величиной с плотоядного динозавра.
«Ваш «Манифест», — официантка, кажется, получила удовольствие, наблюдая за его смятением.
Аркадий вскинул ложку и, как гладиатор, готовый дать последний бой, попробовал. Сладость торта прокатилась по его сознанию, сметая на своём пути остатки логики и здравого смысла. Он моргнул, словно пробуждаясь ото сна, и вдруг понял, что жизнь не так уж и плоха, даже в этом странном мире, полном капучино и эспрессо с изюминкой.
«Ну как?» — нетерпеливо спросила официантка, нависая над ним.
Аркадий улыбнулся впервые за этот безумный день.
«Это... — он вздохнул, — определённо вкуснее протоколов».
«Я так и знала!» — она всплеснула руками, и на мгновение её лицо стало почти человеческим.
Когда Аркадий покинул кафе, он почувствовал, что снова вернулся в знакомую реальность, на тротуаре ему вдруг показалось, что рефреном из-за угла доносится: «Без молока, без сахара, и без ненужных добавок...»
Он лишь усмехнулся и пошёл дальше, туда, где его ждал обычный мир, в котором иногда чашечка простого «кофе без всего» — это всё, что нужно для того, чтобы понять, что все мы по-своему странные персонажи в кафе, которое готово предложить нечто большее, чем мы можем себе представить.
Эпизод 2. Ловец душ из Департамента Счастливых Попутчиков.
Аркадий Укусов сидел в своём рабочем кабинете, сверкающем приглушённой стерильностью, словно внутренняя поверхность гигантского антисептического шприца, табличка на его столе гласила: «Главный специалист по распределению ментальных состояний и субъективной гармонизации личностей. Департамент Счастливых Попутчиков». В обычной жизни такую надпись можно было встретить разве что в меню баристерии, где кофе подают с двумя дозами меланхолии и напоминанием о бессмысленности бытия, но Укусов был профессионалом, его задача — ловить души, не в мистическом смысле, как это могли бы сделать старые-добрые демоны или сотрудники налоговой, а в гораздо более утончённом и психологически изощрённом. В этом искусстве не было огненного дыма, мистических заговоров или хрустальных шаров — вместо этого: старательные звонки, визиты на дом и тысячи, тысячи слов, направленных на то, чтобы в беседе невзначай развеять последние иллюзии о свободе воли и вставить в череп собеседника мысль, что истинное счастье — это находиться под чьим-то чутким руководством.
На голове у Аркадия была не шляпа и не чалма, а настоящий ментальный капюшон — продукт новейших разработок Департамента. Эта вещь, похожая на перчатку, натянутую на мыслительные извилины, помогала ему видеть вещи, которые скрыты от простого обывателя, например, он мог различать эмоциональные спектры, которые для обычных людей выглядели как пустота. Положительный энтузиазм сверкал у него перед глазами золотыми проблесками, тревога и страх пульсировали в мутных зелёных тонах, а скрытое недовольство походило на хаотично мерцающий синий газ — иными словами, перед ним разворачивалась энергетическая карта человеческой души, словно неведомое граффити на стенах сознания.
Задача Департамента была ясна — следить, чтобы граждане оставались «счастливыми попутчиками». Не важно, куда шёл их жизненный поезд: в карьеру, брак или под откос, главное, чтобы они оставались довольными, если нужно — то с улыбкой до ушей, и Аркадий в этом деле был непревзойдённым мастером.
«Ну-с, приступим, — пробормотал он себе под нос, активируя интерфейс своего рабочего терминала. Экран, гладкий и холодный, как шпионское зеркало в комнате допросов, засветился символами и графиками, в центре которых поблёскивал значок: «Проект УПДР: Управление Потоком Душевного Равновесия». Ряды фамилий, строк и цифр мигнули перед глазами, словно список ожидающих приговор.
Аркадий выдернул из списка первую запись. Сущность по имени «Вера К.», кодовое имя «Скептическая Соната», подозревалась в чрезмерной склонности к философским размышлениям, то есть, по бюрократическим стандартам, могла начать задавать слишком неудобные вопросы. Его задача — развеять подобные тенденции не устрашением и не принуждением — а изысканным ментальным насилием, он наклонился к микрофону, включив своё самое доброе и успокаивающее выражение лица, которым мог бы щедро поделиться даже с Гамлетом накануне сцены с черепом.
«Добрый день, Вера, — протянул он голосом, напоминающим сливочное масло, тающее на медленном огне, — мы тут посмотрели ваши последние посты в системе внутреннего мониторинга и заметили... тенденцию к переполнению критическим мышлением, возможно, вам стоит отвлечься на что-то более конструктивное? Пазлы, йога... или, может быть, вас заинтересует наша новая программа «Счастливая Покорность: курс за два месяца», и совершенно бесплатно?»
«Что за...? — её голос дрогнул, будто сознание проскользнуло по краю бритвы. — Кто вы такой вообще?»
«Я ваш личный менеджер по счастью, — Аркадий поднял брови, как пушистый кот, которому не позволили доесть свою сметану, — позвольте мне... подкорректировать ваше настроение».
И, прежде чем она смогла ответить, он вытащил на экран её ментальный профиль и одним движением руки добавил полосу «позитивной эмпатии», показатели настроения в системе подпрыгнули вверх, а в голосе девушки тут же послышалось смущённое облегчение.
«Ну... знаете, мне действительно как-то... легче стало, — пробормотала Вера К., её тональность изменилась, словно кто-то незаметно подкрутил радиостанцию на нужную волну, — может, вы и правы…, пазлы звучат неплохо».
«Вот и чудненько, — прошептал Аркадий, отключая связь. — ещё одна душа на рельсы общественного благополучия».
После неё последовала новая запись — некий «Дмитрий С.» с проблемой чрезмерного личного самоутверждения в обществе. У Аркадия были свои методы и на таких: небольшой спуск по уровням мотивации, сброс концентрации серотонина — и готово, Дмитрий С. вдруг ощущает, что самоуверенность — это пустая трата времени, а быть хорошим гражданином куда приятнее. Так, аккуратно и без особого шума, он переключал людей с их сомнениями, амбициями и личностными кризисами на ровный, стабильный путь «нормальности», ведь главный принцип его Департамента звучал как проповедь: «Пусть никто не чувствует себя странно, пусть каждый будет счастлив, даже если он этого не хочет».
Аркадий был ловцом душ, но не старомодным демоном или вышибалой ада, а изощрённым манипулятором, все его действия, все решения были направлены на одно: привести людей в состояние, когда они с удовольствием идут туда, куда должны. Он улыбнулся сам себе, закрывая терминал и отклоняясь в кресле. Рабочий день подходил к концу, и он знал, что на его счету теперь на несколько душ больше, чем было утром, но ни один из этих людей, которых он направил, так и не догадывался, что именно сейчас, прямо в их головах, уже началось Великое Единение.
Эпизод 3. Великое Единение продолжается.
Аркадий аккуратно закрыл дела Веры К. и Дмитрия С. и почти с нежностью перетянул в центр экрана новую папку: «Андрей Р.», кодовое имя — «Рефлексирующий Рыцарь». По данным Департамента, это был юноша с сильной склонностью к экзистенциальным раздумьям, опасный прецедент в современных условиях всеобщего обретения счастья. Размышления в категории «Кто я?», «Зачем я?», «В чём смысл?» могли стать заразительными, а там, глядишь, и вся компания молодых душ, задумавшись о таких «ерундовых» вопросах, резко откажется идти на добровольную корпоративную йогу или подпишется на форумы свободных художников. Процесс превращения «нормального потребителя» в «рефлексирующего гражданина» был неприемлем — именно поэтому таких желательно было обнаружить на ранних стадиях.
«Ну что ж, Рыцарь, давай посмотрим, что у тебя на душе», — пробормотал Аркадий, включая вызов. Полоса загрузки заполнилась и на экране высветилось имя: «Андрей Р. — 23 года, студент, специальность: философия».
Аркадий наклонился ближе к микрофону, приглушив свет в кабинете, молодые философы, как и подозрительные кошки, могли насторожиться от излишней яркости, он включил «режим нейтральной гармонизации», который слегка приглушал любой резонанс агрессии или недовольства и понижал уровень внутренней тревожности у собеседника, что, по сути, было как наведение легкого тумана в чужой мозг.
«Приветствую вас, Андрей, — голос Укусова напоминал масло, растекающееся по чёрствой корке, — как дела? Надеюсь, у вас есть немного времени обсудить кое-что очень важное?»
На том конце повисло молчание, затем послышался вздох, наполненный той тягучей апатией, которая свойственна людям, читающим Ницше в оригинале и с удовольствием.
«А.… кто вы такой? И что вам нужно?»
«Я представитель вашего внутреннего благополучия, — бодро отозвался Аркадий, — мой долг — помочь вам найти то, что по-настоящему придаст смысл вашим дням и ночам, ведь смысл, должны же вы согласиться, это не просто идея, это состояние души, а состояние души — это, как сказал бы ваш любимый Шопенгауэр...
«Я не читаю Шопенгауэра», — перебил Андрей, его голос прозвучал сухо, словно он пытался отстраниться даже от самой возможности быть понятным.
Аркадий усмехнулся. Стандартная защита, каких он насмотрелся за свою карьеру немало, сначала отрицание, затем подозрение, а затем — совсем другая реакция, когда ловушка захлопывается и собеседник вдруг чувствует, как его мысли, словно муравьи, попадают под ободок стакана, и вокруг не осталось уже никакой щёлки для побега.
«Конечно не читаете, — мягко согласился Укусов, — но, видите ли, вопрос здесь не в том, что вы читаете, а в том, почему вам кажется, что вам нужно искать смысл, ведь если смысл — это просто фрагмент субъективного восприятия, то зачем его искать? Это как искать блеск в капле росы, блеск уже есть, надо просто увидеть, и позвольте мне помочь вам это сделать».
На экране мелькнуло лицо Андрея. Молодое, с усталыми глазами, обрамлёнными густыми бровями, которые сейчас нахмурились в скептическом напряжении, челюсть чуть выдвинута вперёд, в жесте скрытого сопротивления, лицо типичного «аннунциатора реальности», как пометил бы его аналитический отдел.
«Слушайте, — осторожно начал Андрей, — это что, какая-то новая программа правительственного мониторинга, я не подписывался на подобное, и в чём ваша цель?»
Аркадий сдержанно улыбнулся, но в глазах промелькнул огонёк хищного интереса. Вопросы, вопросы — это было отличным знаком, они всегда ломались, когда им позволяли задавать слишком много вопросов.
«Моя цель, — начал он медленно, подбирая слова с особой аккуратностью, как ювелир камни для смертельного ожерелья, — состоит в том, чтобы вы нашли себя, вопрос только в том, готовы ли вы признать, что находите себя именно там, где сейчас находитесь. Может, смысл уже окружает вас, а вы просто его не замечаете? Но почему? Потому что ищете его в «экзистенциальных глубинах», где, как всем нам давно известно, кроме разочарований и иллюзий, ничего не обнаруживается».
«Погодите... вы хотите сказать, что я уже нашёл смысл?» — голос Андрея задрожал, будто он стоял на краю пропасти.
«Абсолютно. Просто посмотрите на себя, студента философии, который изучает мир... вместо того, чтобы жить в нём, — Аркадий немного ускорил темп, как дрессировщик, вводящий слона в кольцо огня, — вместо того, чтобы быть участником, изучает его со стороны. Смысл ведь не в рассуждениях, а в действии, я предлагаю вам... новую перспективу, начните делиться своими мыслями на публике, станьте... социальным философом, публикуйтесь в тех блогах, которые раньше презирали, ведите тренинги для любителей».
«Тренинги? — недоверчиво переспросил Андрей. — Вы издеваетесь?»
«Ни в коем случае, — Аркадий развёл руками, — ведь что лучше даст вам ощущение вашей значимости, чем аудитория, аплодирующая вашим словам? Разве смысл не в признании, и разве это не то, чего вы так отчаянно ищете?»
Молодой человек замер, в воздухе повисла тишина. Аркадий чувствовал, как поток мыслей в сознании Андрея, словно ручей в каньоне, нашёл новую трещину и, не желая того, устремился по предложенному направлению, и вот, через несколько мгновений, он услышал то, чего так ждал:
«Возможно, вы правы, — голос Андрея звучал удивлённо, — может... смысл действительно в том, чтобы... поделиться с другими».
«Прекрасно, — Аркадий Укусов запечатлел на лице улыбку Будды, обнаружившего лайки на своих проповедях, — а я знал, что вы — особенный, у вас великое будущее, Андрей, счастливое будущее, мы всегда рядом, если вам понадобится... направление или наша поддержка».
Он отключил связь, чувствуя, как новый поток удовлетворения прокатился по его сознанию, ещё одна душа была направлена в нужное русло, а главное — с полной уверенностью, что она выбрала его сама.
«Великое Единение продолжается, — пробормотал Аркадий, поправляя ментальный капюшон на голове, — и скоро все будут счастливы, даже если они этого не хотят».
Эпизод 4. Проповедь новоиспечённого Будды.
Аркадий поудобнее устроился в своём рабочем кресле, предполагая, что этот разговор будет особенным. «Идеалист Кирилл В.», так значилось в личном деле, двадцать один год, студент филологического факультета, подающий надежды писатель. Аркадий помнил, как его профиль появился на внутреннем портале департамента: «Радикальные наклонности — высокая вероятность воздействия на малые группы. Уровень опасности: потенциальный лидер мнений». Да уж, если бы этот Кирилл дошёл до какого-нибудь дискуссионного клуба, или, упаси Господь, до Единого Общества, начал бы публиковать свои стихи в подпольных чатах, то последствия могли бы быть катастрофическими.
Аркадий знал этих людей — поэтов и филологов, такие, если их вовремя не приструнить, начнут цепляться к слову «Свобода», как будто это не простое имя третьесортного молочного коктейля, а какая-то священная реликвия, или ещё хуже, у них появляется мания просветительства, они хотят всех «разбудить», как будто люди — это сны, которые так и рвутся к осознанию своей природы, и в какой-то момент они считают, что должны «говорить правду», а правда, как известно, очень опасна, если её подают без предварительного согласования с Департаментом.
Аркадий открыл файл. «Кирилл В., 21 год, белый список писателей: Достоевский, Хаксли, Джойс, запрещённые произведения из списка библиотеки Лондона... Интересы: антиутопии, мифопоэтика, теология радикальной нежности (что бы это вообще ни значило!)». Студент, который озадачивал самим фактом своего существования, и такие передавались на предварительное «перепрограммирование» только специалистам высшей категории. Аркадий ухмыльнулся, включил видеосвязь и приготовился.
Экран мигнул, и перед ним появилось лицо молодого человека. Обычная внешность: слегка вьющиеся волосы, слишком выразительные глаза, которые так и кричали о внутренней борьбе, это были глаза того, кто ещё не принял окончательный приказ стать счастливым.
«Здравствуйте, Кирилл, — начал Аркадий обволакивающим голосом, напоминающим шелест тончайшей паутины, скрывающей смертельную паучью пасть, — надеюсь, не отвлёк вас? Я вижу, вы были заняты... писательством».
«Да, я писал, — ответил Кирилл медленно, как будто каждое слово ускользало от него, — А вы кто, извините? И почему мне кажется, что это... не просто дружеский звонок?»
«Не просто звонок, — мягко согласился Аркадий, — мы называем это «актом менторства». Видите ли, ваша... хм... страсть к слову и смыслу привлекла наше внимание, и мы подумали: а что, если направить такой талант в нужное, и весьма полезное для всего общества, русло?»
Кирилл нахмурился.
«В нужное русло? Вы... из министерства образования?»
«Смешно. Вы обладаете блестящим чувством юмора, — Аркадий рассмеялся, — нет, Кирилл, я из Департамента Счастливых Попутчиков, и я здесь для того, чтобы вы, молодой человек, осознали одно важное правило: счастье не в словах, а в их отсутствии».
«В их... отсутствии? — Кирилл замер, глаза округлились. — Что это значит?»
«Это значит, что тексты... книги... идеи... все они, — Аркадий подчеркнул последнее слово, словно вскрывал гнойный нарыв, — лишь отвлекают, они — иллюзии, пыль, которую вы гоните ветром своих мыслей. Разве не это говорил ваш любимый Хаксли, разве не предупреждал о ловушке «слишком реального языка»?»
«Хаксли?.. — Кирилл медленно сдвинул брови, осмысливая сказанное. — Он предупреждал об иллюзиях, да, но... вы искажаете его слова, он говорил, что язык — это инструмент освобождения...»
«Освобождение — это другой тип заключения, Кирилл, ведь вы, — Аркадий сделал паузу, затягивая её, словно зверь, играющий с добычей, — хотите именно этого, не так ли? Вы хотите освободиться? Но от чего? И главное — для чего?»
«Я... — Кирилл замялся, как будто слова завязали узлы на его горле, он открыл и закрыл рот несколько раз, пока Аркадий с удовольствием наблюдал, как сопротивление начинает разрушаться под тонкой, но точной обработкой».
«Ведь если честно... — Укусов, добивая жертву, наклонился вперёд, его глаза стали опасно блестеть, — вы хотите найти место, где ваши тексты будут иметь смысл, место, где каждое слово, которое вы напишете, будет считаться важным, но... как вы думаете, что будет, когда вы, наконец, добьётесь этого? Что произойдёт, если вас начнут читать тысячи? Миллионы? Будете ли вы от этого счастливее?
«Я.…» — Кирилл выглядел озадаченным, словно кто-то выбил почву у него из-под ног.
«Не будете, — мягко заключил Аркадий вместо него, — потому что тогда, — он сделал драматическую паузу, — ваши слова станут всего лишь товаром, вы захотите угождать публике, писать то, что нужно другим, а не то, что считаете необходимым вы, и тогда вы сами окажетесь в той самой ловушке, о которой так боитесь даже подумать. Поймите, юноша, ваш талант — ваше проклятие, и единственный способ обрести истинное счастье — отказаться от него. Примите тишину, отпустите свои слова, как цепи, которые держат вас в клетке».
«Но... — Кирилл напрягся, его лицо побледнело. — Я не могу... я.…»
«Можете, — уверенно отрезал Аркадий, — и более того, я готов помочь вам, отпустите свои тексты, перестаньте писать, разорвите бумаги, удалите файлы, станьте... свободным, ведь свобода — это отсутствие нужды что-либо создавать».
Повисло молчание. Кирилл сидел, глядя в монитор с таким выражением, будто кто-то только что рассказал ему, что Бог существует и у него бухгалтерское образование.
«Это... это вы серьёзно? — прошептал он наконец. — Если я перестану... я обрету... счастье?»
«Абсолютно, — заверил его Аркадий, улыбаясь так, что даже расписная кошка-копилка закатила бы глаза, — попробуйте, примите пустоту, станьте ничем и тогда... почувствуете, почувствуете мир, освободившийся от тяжести ваших слов».
Кирилл медленно кивнул, словно в трансе.
«Хорошо... я попробую...»
«Отлично. — Аркадий отключил связь, потирая руки. — Ещё один поэт, утонувший в океане молчания».
Он встал и размял плечи. Рабочий день шёл к концу. «Идеалисты» были особенно вкусной добычей, они шли туда, где страх и желание переплетаются в неразрешимый узел, а потом, когда петля затягивалась... оставалась только тишина.
Аркадий усмехнулся, глядя на погасший экран.
«Великое Единение не имеет границ», — прошептал он, удаляя дело «Идеалиста Кирилла» в архив.
Эпизод 5. Обретение тишины.
Аркадий Укусов, Ловец Душ, великий архитектор коллективного счастья и мастер по стрижке ментальных углов, не был человеком, которого можно было застать в корпоративном буфете, там, где его коллеги сражались с горчично-зелёными супами и пенистыми протеиновыми напитками, он не имел ни малейшего намерения проводить там ни единой минуты. Для Аркадия не существовало ни перерывов, ни «минуток отдыха», его обеденный час начинался всегда одинаково: лёгкая белая капсула, тускло мерцающая на кончике пальца, словно жемчужина из бездонных пучин департаментских запасов, такая маленькая, почти невесомая пилюля счастья, которую раздавали только тем, кто сумел впитать в себя все извилистые премудрости Регламента внутреннего благорастворения и доказал свою приверженность единству системы.
Пилюли счастья не продавались в аптеке и не упаковывались в яркие коробочки с буквами мелкого шрифта, о них не шептались по углам, их не упоминали в беседах даже в курилках, это было тайное оружие для высших кадров: препарат, стирающий границу между бытием и пустотой, растворяющий необходимость задаваться вопросами. Аркадий принимал её ежедневно, как магическую мантру, и сегодняшний день не был исключением. Гулкая пустота кабинета накрыла его, как водолазный костюм, когда он осторожно извлёк из потайного ящика прозрачный блистер, в котором светилась его доза. Одна капсула. Одна жемчужина. Небольшое движение пальцами, крошечный жест, и она скользнула на язык, как нежный привет из другого мира, растворяясь почти мгновенно. Он, как главный дирижёр перед первым взмахом палочки, задержал дыхание, давая химии несколько секунд, чтобы наладить невидимый мост между его ментальными клетками. И вот оно — лёгкое покалывание в затылке, быстрый взлёт пульса, и… пустота, блаженное состояние, когда его сознание плавно отключается от всего ненужного, оставляя лишь острые, алмазные осколки наблюдения. Полная ясность. Он был не человеком, он был ничем, пустым сосудом, вместилищем спокойствия и безмолвного присутствия.
Он встал, накинул длинный серый плащ, как зловещую мантию монахов ордена Тишины, и вышел на улицу. В парке рядом с Департаментом ему нравилось наблюдать за людьми, это был его тайный ритуал — погружение в толпу тех, кого он сам помогал сделать счастливыми, он не искал лиц, или отдельных личностей, ему не нужны были биографии, ему достаточно было ощутить само движение людской массы, которую он, как скрытый дирижёр, приводил к гармонии.
Сегодня парк был на удивление многолюден. «Единство», — с удовлетворением отметил Аркадий. Люди, двигаясь в аккуратных траекториях, создавали симфонию малых радостей. Вот медленно прогуливается молодая пара, мужчина несёт пакет с логотипом магазина, а девушка оживлённо машет руками, рассказывая что-то о новой моде на юбки с антигравитационными карманами, они улыбаются, каждый на своём персональном автопилоте. Аркадий отметил: степень погружения в счастье — 7 из 10. Мужчина слегка дергает плечом, но это можно будет легко исправить, увеличив дозировку поддерживающих трансактиваторов.
Рядом, у небольшого фонтана, сидела компания подростков, громко смеясь и перебрасываясь фразами на полусленговом наречии, которое с каждым годом становилось всё менее доступным языковым алгоритмам Департамента, они беззаботно болтали о каких-то новинках социальной сети, показывая друг другу смазанные картинки на голографических экранах. Аркадий прищурился, это были искры естественного, неподконтрольного веселья.
«Коэффициент отклонения — 3,67%, не критично, однако требует доработки», — записал себе в мысленный блокнот, чтобы передать аналитикам.
Но вот одна фигура выбивалась из общей массы, одинокий человек сидел на лавке, понурив плечи, весь облик которого говорил об отчуждении: его слишком медленные движения, отсутствующий взгляд. «Интроверт. Потенциальный подрывник. Надо проверить…» Аркадий медленно приблизился к нему, сверля глазами, как охотник, приближающийся к своей добыче, но внезапно фигура вскинула голову, и Аркадий застыл, узнав это лицо.
Старший инспектор Самсонов, коллега, который недавно подал заявку на временный отпуск. «Для восстановления внутреннего баланса», — гласил формуляр, но вместо того, чтобы отдыхать где-то в тихом санатории, он сидел здесь, среди толпы, как выброшенная из общего потока рыбина.
«Аркадий… — начал Самсонов, с трудом поднимаясь на ноги, — ты тоже пришёл сюда… понаблюдать?»
«Нет, Самсонов, — ледяным голосом ответил Аркадий, глядя на коллегу, как на нежелательный баг в системе, — я пришёл убедиться, что ты всё ещё внутри Единства».
Самсонов вздрогнул, его глаза сверкнули беспокойством.
«Конечно, я.… я внутри, я просто… мне нужен был перерыв, я хотел ощутить тишину, понимаешь? Не тишину наших кабинетов, а настоящую…, — он развёл руками, показывая на людей вокруг, как будто весь парк был доказательством его слов, — я хотел понять, что они чувствуют, и представить, что и я один из них…»
«Один из них? — переспросил Аркадий, его голос звенел, как натянутая струна. — Но ты не один из них, Самсонов. Ты — из нас. Ты — тишина, и если тебе нужно чувствовать, — он медленно вынул из кармана новую белую капсулу, — то тебе нужен этот препарат, прими его, и ты снова ощутишь покой».
Самсонов сглотнул, его глаза метались от капсулы к лицу Аркадия, как взгляд затравленного зверя, но затем он медленно протянул руку, взял пилюлю и, закрыв глаза, проглотил её.
«Спасибо, Аркадий… — прошептал он, обмякнув на лавке, — ты... ты прав. Я.… снова ощущаю пустоту. Спасибо».
Аркадий кивнул, но не двинулся с места, пока Самсонов не расправил плечи и взгляд его не стал снова абсолютно спокойным и абсолютно пустым.
«Береги себя, Самсонов», — тихо сказал он и повернулся, чтобы продолжить свою прогулку.
Парк снова заполнился шумом, смехом и тихим, неуловимым журчанием счастья, подогнанного по лучшим лекалам Единства. Аркадий продолжал идти, отмечая про себя улыбки, блеск глаз, мимику радости — все эти мелкие детали, которые составляли сложную симфонию стабильности.
И всё-таки, несмотря на пилюлю, в глубине его разума затеплилось нечто тёмное, почти неуловимое.
«А что, если тишина не была полной? — пронеслась мысль. — Что, если… был способ почувствовать что-то большее, чем пустота?»
Но капсула действовала безупречно: мысли рассеялись, растворились, Аркадий остановился на мгновение, оглядел мир, наделённый безукоризненной ясностью, и улыбнулся.
Он был доволен. Всё было так, как и должно быть.
Эпизод 6. Архив.
Возвращаясь в Департамент после своего обеденного ритуала, Аркадий чувствовал каждый свой шаг по стерильно чистым коридорам словно его ботинки вибрировали через подошвы, резонируя с тишиной огромного здания. Бледный свет ламп дневного освещения, без тени мерцания, создавал впечатление полного погружения в безвременье, а пространство казалось идеально застывшим, неподвижным — как и должно было быть здесь в коридорах Департамента. Тишина звенела, и это была не просто тишина, а концентрат всех возможных молчаний, молчание системы, молчание разума и молчание душ, это было святилище Единства, в котором он чувствовал себя хозяином и гостем одновременно.
Его кабинет находился на шестом этаже, в конце длинного и почти пустого коридора, где единственной деталью, нарушающей стерильность пространства, отделяющей его от кабинета, была табличка с лаконичным и понятным для внешнего наблюдателя словом: «Архив», но Аркадий знал, что это место — вовсе не просто библиотека со старыми документами и пыльными папками, архив был чем-то значительно большим, в нём хранились души, почти буквально .
Войдя внутрь, он никогда не включал свет — система сама подстраивалась к его присутствию, мгновенно активируя мягкое, приглушённое освещение. Внутренний каркас, обшитый чёрным матовым металлом, скрывал за собой неоновые линии серверов, переливающиеся огоньками, похожими на инкрустированные звёзды. Это была цифровая карта их маленькой Вселенной, и Аркадий иногда был её хранителем.
Рабочий стол в помещении архива представлял собой гладкую, чернильно-чёрную поверхность с небольшим голографическим экраном посередине, он аккуратно опустился в кресло, провёл пальцами по сенсору, и экран ожил, высветив несколько дюжин цветных прямоугольников. Это были Индексы Личностей, своего рода паспорта душ — цифровые метки тех, кого система Департамента отслеживала, изучала и аккуратно выравнивала в рамках общего шаблона счастья. Каждый прямоугольник пульсировал с определённой частотой, выражающей эмоциональное состояние их владельцев, Аркадий мог с первого взгляда различить их эмоциональные колебания: зелёный — спокойствие, голубой — легкое возбуждение, оранжевый — тревога, и красный — нестабильность, потенциал нарушения. Большинство индексов светились спокойным зелёным, но кое-где мелькали всполохи голубого и даже жёлтого.
Он задержал взгляд на одном из голубых прямоугольников. «Инспектор Самсонов». Тот самый, с которым он встречался в парке, нестабильность присутствовала, но — Аркадий нахмурился — уже пошла на спад, хороший признак, видимо, пилюля сработала безупречно. Он занёс отметку в личное дело Самсонова, изменив коэффициенты подстройки личных рекомендаций: увеличить дозу транквилизирующих новостей на неделю, включить в режим ментального сопровождения ежедневные сеансы медитации через новостную ленту. Да, этого должно быть достаточно.
Его пальцы двигались без суеты, плавно и ловко, словно играя на пианино. Клац, клац, клац, один индикатор за другим переходил из режима мониторинга в режим корректировки, мелкие отклонения, микроскопические изменения в паттернах эмоций. Аркадий знал, что большинство этих отклонений могли бы остаться незамеченными кем угодно, только не им, он чувствовал их, как дирижёр чувствует разлад в оркестре. Почти все прямоугольники светились ровным зелёным цветом, но… вот… — он замер, едва заметный проблеск красного, яркий, как маленькая искра на фоне зелёного моря. «Такого быть не может», — на миг в голове Аркадия мелькнуло недоумение, он не сталкивался с красным цветом уже много месяцев, ведь это означало, что кто-то из наблюдаемых начал проявлять активное сопротивление программам регулирования эмоционального состояния. Это было нарушением, причем грубым. Это был диссонанс. Он увеличил масштаб прямоугольника, раздвинув пальцы на сенсорной панели, перед ним раскрылся детализированный профиль. Имя: Иван Михайлович Петров. Возраст: 34 года. Род занятий: младший инженер-наладчик системы эмоциональной безопасности. Казалось бы, ничем не примечательная личность, среднестатистический служащий, но… красный уровень отклонения, полоса тревоги пересекала его профиль, словно предупреждающий сигнал.
«Что же ты натворил такого, Иван Михайлович?» — подумал Аркадий, заглядывая глубже в его эмоциональный профиль.
Тревожные показатели стали резко возрастать в последние две недели. Причина? Он нашёл её быстро. Системные отчёты фиксировали: резкий всплеск в активности после посещения публичной лекции по теме «Самореализация личности в коллективистском обществе».
«Вот же…», — прошептал Аркадий. Лектором числился не кто иной, как известный полуподпольный философ-популист Артём Лежаев, чьи выступления уже несколько раз попадали в категорию условно-допустимых, но на грани, что было равносильно предложению дать человеку дозу острых приправ к его диете счастья: чуть-чуть, чтобы не навредить, но достаточно, чтобы вызвать жжение на языке, и как результат, проявляющаяся у некоторых тревожность, нестабильность, рост уровня когнитивного диссонанса. Аркадий быстро пробежался по сопутствующим данным. Иван Михайлович начал не просто испытывать сомнения — он, кажется, начал формировать свою собственную картину мира, не соответствующую требованиям Единства, а в отчётах мелькали тревожные слова: «осмысленность», «поиск истины», «внутренняя свобода». «Внутренняя свобода»! Слова-нарушители, слова-паразиты.
С минуту Аркадий сидел неподвижно, глядя на профиль Петрова, он мог бы немедленно внести его в список «приглушённых», что означало бы направление в Центр Реабилитации Эмоций, но что-то его удерживало, может быть, это просто была усталость от сегодняшнего дня, или это был остаточный эффект пилюли счастья, но он решил действовать иначе. Вместо того чтобы нажать на «отчуждение», он сделал пометку: «дополнительный ментальный мониторинг», и добавил подпункт «мягкое перенаправление» интересов в область социальной активности, пусть его аналитики обработают и решат, возможно ли будет переориентировать Ивана Михайловича в более продуктивное русло.
Закрыв профиль, Аркадий медленно выдохнул, плечи его вдруг стали тяжёлыми, словно утомлёнными после долгого, изматывающего марафона.
Это был лишь один случай за многие месяцы, но он всё ещё оставлял осадок, красное свечение — даже такое маленькое, почти незаметное — заставило его сердце замереть, он знал, что подобные вспышки могут разрастись, если их не купировать, но не сегодня. Сегодня это был лишь случай.
Аркадий откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, давая себе несколько секунд на восстановление внутреннего равновесия, всё было в порядке, всё было под контролем, мир продолжал двигаться по гладким рельсам Единства. Пилюля счастья своим третьим приливом снова расползалась по его венам тёплыми, успокаивающими волнами, возвращая прежнее состояние отстранённого наблюдения. Завтра он снова вернётся, и после обеда снова будет смотреть на этот сияющий массив прямоугольников, ловить малейшие проблески отклонений и — исправлять, ведь именно в этом и заключалась его работа: поддерживать симфонию системы, чтобы все оставались счастливыми и довольными.
Эпизод 7. Домашняя реконфигурация.
Вечерняя часть ритуала Аркадия начиналась сразу после того, как его тусклый рабочий кабинет закрывался на электронный замок и исчезал из его сознания, словно строка кода, отсекаемая firewall-ом, он медленно пересекал пустой вестибюль Департамента мимо охранника, взгляд которого выражал особую ледяную преданность, поднимался в подъехавший ровно по расписанию лифт и выходил на проспект имени Великого Единения — одну из центральных артерий города, по которой струился нескончаемый поток людей, похожих на синтезированные голограммы в безупречной симфонии коллективного движения.
Мягкий гул мегаполиса подхватывал его, закутывал в плотное одеяло информационного шума, экранчики вокруг на каждой остановке, в каждом углу, в каждом взгляде прохожих транслировали стандартные программы эмоциональной стабилизации: выдержанные лицом говорящие головы, ровным, завораживающим голосом описывающие успехи Единства, гармонию и прогресс, и никакой дисгармонии, никаких колебаний, никакого красного свечения.
Он неспешно подошел к своему автомобилю — служебному электрокару, гладкому и аэродинамичному, с хромированными боками и тихо урчащим двигателем, линии машины казались продолжением его рабочего костюма, всё то же идеальное, безупречное сочетание утилитарности и эстетической стерильности. Автомобиль плавно взял курс домой, огибая небоскрёбы и памятники, покрытые неоном, пейзаж за окном казался кинематографической вставкой, предсказуемой и заученной до мельчайших деталей.
Дом Аркадия располагался в одном из новых микрорайонов — небоскрёб-мегаполис «Социальное Единообразие». Его внутренние стены, облицованные зеркальным алюминием, отражали всё окружающее в упрощённых формах, неоновые полосы указывали направление движения, словно путь, начертанный на цифровой схеме, где каждый этаж был снабжен собственным терминалом для корректировки уровня освещенности и температурного режима, а встроенные в стены динамики транслировали нейтральные аудио волны, успокаивающие и слегка приглушенные. Здесь всё дышало минимализмом и чистотой пространства, созданного для людей, чьи души настолько упорядочены, что им не нужны ни ковры, ни картины, ни любая другая бессмысленная мишура.
Его квартира находилась на сорок восьмом этаже. Дверь откликнулась на прикосновение к сенсору отпечатка, внутри — идеальная геометрия: квадратная гостиная с белыми стенами и встроенными полками, прямоугольная кухня, в которой каждый прибор был подобран по параметрам функциональности, а на одной из стен висел экран — в режиме ожидания, который показывал абстрактные рисунки, генерируемые алгоритмом на основе средней эмоциональной статистики населения.
Аркадий аккуратно снял рабочий костюм и повесил его в шкаф, откуда повеяло запахом синтетического успокоителя — так пахли все ткани, обработанные особым составом, чтобы не допускать накопления статического стресса. Теперь очередь дошла до его домашней одежды — серой, почти незаметной, сшитой по тем же строгим лекалам, что и его офисный костюм, но выполненной из более мягкого материала.
Каждое его движение было плавным, словно он распаковывал свой второй, домашний облик, отличающийся лишь нюансами оттенков. Завершив процедуру переодевания, Аркадий направился в ванную, мягкий свет активировался автоматически, зеркало на стене на мгновение оставалось пустым, словно определяя контуры лица и маскировку его эмоций, и, наконец, в отражении возникла его фигура.
Аркадий не спешил. Это был один из тех редких моментов, когда он позволял себе отклониться от расписания, взгляд его скользил по собственной внешности: аккуратно подстриженные волосы, ровные черты лица, кожа с легким оттенком усталости. Глаза. Вот что привлекало его больше всего. Глаза, которые видели всё — которые оценивали, обрабатывали, корректировали чужие жизни и судьбы, глаза, которые умели читать мельчайшие колебания чужих душ, но при этом оставались неуловимо пустыми, даже для него самого.
Он долго смотрел в своё отражение, словно надеялся увидеть там нечто иное, не Аркадия Укусова, Ловца Душ, а кого-то другого, чьё имя он, возможно, давно забыл, или никогда не знал, что-то тёмное, спрятанное за безупречной поверхностью, но иногда мерцающее в глубине его зрачков. Тревожные образы, слова, мысли —вспыхивали и исчезали как красные индикаторы на его рабочем экране.
«Ты всего лишь инструмент,» — шепнул он своему отражению, как будто напоминал себе о чём-то важном, — «инструмент системы, иначе нельзя.»
Потом быстро наклонился к раковине, включил воду, и холодные капли брызнули на лицо, смывая с него остатки напряжения, Аркадий механически растёр лоб, щёки, шею, и, втирая холодок в поры кожи, он вдруг понял, что давно не испытывал ни малейшего желания — ни к еде, ни ко сну, ни к какому-то взаимодействию с миром, а всё происходило автоматически, как программный код, запускаемый раз за разом. Он поднимал руку — и она двигалась, он моргал — и глаза закрывались и открывались, даже слова, которые он произносил, выходили сами собой, отточенные, бездумные, бездушные.
Аркадий поднял голову и ещё раз взглянул в зеркало, и теперь его лицо казалось ему чужим, взгляд блуждал по отражению, словно искал подтверждения собственной реальности.
Вздохнув, он выключил воду, вытерся мягким полотенцем и медленно направился в гостиную, сел в одно из двух одинаковых кресел, затем, не включая экрана, приложил к виску миниатюрное устройство и активировал программу вечерней реабилитации. Мягкий поток данных вливался в его сознание — образы, слова, потоки звуков, как пилюля счастья, только более продолжительная и утончённая. Он сидел, глядя в стену, и всё внутри начинало исчезать.
Все тревожные мысли растворялись, сменялись туманными фразами о гармонии, единстве и служении, проявлялись размытые контуры подчинения и благополучия. Глаза его закрылись. Завтра будет новое утро, новый день, новые души для выравнивания, новый набор зелёных прямоугольников, новая стерильная прогулка по безупречным коридорам Департамента.
Аркадий открыл глаза. Всё снова стало на свои места.
Никакого красного свечения, никакого беспокойства.
Просто ещё один вечер, ещё одна вахта на посту наблюдения за счастьем.
Эпизод 8. Парад ароматов и стерильная близость.
Вечер плавно переходил в зону абсолютного покоя, когда Аркадий услышал лёгкий шум мягко скользнувшей двери в его квартиру, и выпускающее на волю приглушённое шипение гидравлического замка. Это могло означать только одно: Оливия вернулась домой, он вяло повернул голову в сторону прихожей, словно активировал боковую камеру наблюдения, и, спустя мгновение, в его поле зрения появилась её фигура — стройная, затянутая в строгий, серо-металлический костюм с высоким воротником, который был обязательной униформой сотрудников Профильного института ароматерапии и когнитивных воздействий. На лацкане — эмблема в виде маленького серебряного флакона, перевитого змеей.
Оливия была женщиной сдержанной, по большей части сосредоточенной и скрытной. Труд её требовал усидчивости, аналитического склада ума и острого обоняния, что иронично шло вразрез с её врождённой неспособностью отличать едва заметные запахи — особенности, с которой она так и не смогла справиться за годы работы, но тем не менее, партаппарат оценил другие её качества, и она медленно поднималась по карьерной лестнице, пусть и гораздо медленнее Аркадия.
«Ты уже дома?» — протянула она, закрывая за собой дверь и поставив на пол строгий, чёрный кейс с логотипом института, голос её был тих, но напряжение в словах легко улавливалось, словно кто-то подменил составляющие её вечернего коктейля расслабляющих эфирных масел на что-то более бодрящее.
«Вовремя, — коротко откликнулся Аркадий, не поднимаясь с кресла, тем временем на экране перед ним размытая абстракция сменилась плавными узорами зелёных линий — релаксация в чистом виде, — опять была проверка?»
«Пять часов без перерыва, — ответила Оливия, стягивая перчатки и аккуратно сворачивая их в чёрный прямоугольник, который исчез в боковом кармане её кейса, — продукты серии «Сон-4» провалили все тесты, субъекты либо засыпали на месте, либо испытывали приступы неконтролируемого смеха».
Она аккуратно села в соседнее кресло и застыла, выпрямив спину. Сначала это было прямое указание от их партийного куратора — сесть именно так, чтобы перед глазами у неё был только Аркадий, словно в зеркале, потом оно стало привычкой.
«Опять использовали стандартные линалооловые молекулы?» — спросил Аркадий, стараясь придать своему голосу оттенок интереса.
«Линалоол с повышенной концентрацией гексенала, — кивнула она, прижимая к губам палец, что всегда было жестом её разочарования, — надеялись стабилизировать нервную активность с помощью блокировки резонансного запаха страха, но опять вышел промах. Думаю, нас переведут на «Проект-6». Говорят, там будут новые компоненты».
«Стимуляторы?» — Аркадий слегка вскинул бровь, но тут же одёрнул себя, вмешиваться в дела её Департамента было деликатным делом, требующим виртуозности.
«Нет, — вздохнула она, медленно поднимаясь и направляясь в ванную, — ароматы, подавляющие сексуальные импульсы, говорят, это поможет сдерживать вспышки агрессии».
Аркадий невольно моргнул, затем вдруг подумал о том, что будет, если новый аромат внедрят в его Департаменте, и как тогда ловить души, если они потеряют остатки даже искусственного влечения? Идеальные служащие, лишённые малейшей страсти, лишь набор функций, механизм, выполняющий приказы, а впрочем, может, так даже и лучше — меньше возни.
Из ванной донеслось приглушённое шипение душа, и Аркадий снова уставился на экран, который лениво переливался нежными пастельными оттенками, погружение в визуальный код немного расслабляло его. Пока Оливия смывала с себя дневную усталость, он вскочил с кресла и, резко активировав сенсорную панель, подготовил их стандартный ужин. Они ужинали молча, глядя друг на друга сквозь стерильные очки безрамочного дизайна, перед каждым лежала стандартная порция: 200 грамм концентрированного протеинового раствора и 30 грамм полисахаридной смеси с добавлением витаминов, никакого запаха, никакого вкуса — идеально сбалансированный рацион, сертифицированный для сотрудников уровня выше среднего. Ни слова не было произнесено, ни единого взгляда не брошено в сторону.
После ужина Аркадий аккуратно поставил свою посуду в утилизационную капсулу и подождал, пока контейнер замерцает зелёным индикатором, Оливия тоже поднялась, подошла к шкафчику и извлекла оттуда крошечный контейнер с надписью «ИНК-17 — строго один раз в месяц». Внутри лежала маленькая таблетка цвета утреннего неба, гладкая, без единого дефекта.
«Сегодня?» — спросил он, стараясь не показать даже тени волнения.
«Сегодня,» — кивнула она, смотря на него почти бесстрастными глазами, и, протягивая ему одну пилюлю, проглотила свою. Через мгновение её зрачки слегка расширились и на лице появилось странное, едва заметное подобие улыбки.
Таблетка начинала действовать.
Оливия медленно подошла к нему, протянула руки и запустила пальцы в его волосы. Аркадий знал, что это не её, а фармацевтическая инициатива, но на мгновение её жест показался ему… человеческим, она медленно приблизилась, её дыхание стало более частым, а ее правая рука медленно и нежно стала приближаться к его крайней плоти, уже впитавшей все живительные соки его организма.
Это был их месячный ритуал. Неуклюжая, но удивительно точная симуляция страсти, игра гормонов, запущенная по заданному алгоритму. В их движениях не было ни любви, ни ненависти, только необходимость соответствовать нормам — даже в постели.
Но на этот раз что-то изменилось, может быть, всё дело в новой партии таблеток, или в его собственном состоянии, замутнённом воспоминаниями о прошедшем дне? На мгновение ему даже показалось, что Оливия шепчет что-то нежное, почти забытое ими обоими, её пальцы, казалось, дрожали, касаясь его шеи, как будто она сама с трудом сдерживалась.
Таблетка действовала, усиливая каждый стимул до предела, все комнаты слились в одно целое, исчезли строгие линии, исчезло само пространство, всё их существование свелось к этому единственному ритуалу.
Когда всё закончилось, они молча разошлись по разным углам квартиры.
Завтра этот вечер будет забыт, заменён на другие, более чёткие образы, завтра снова протеиновые смеси и отточенные движения.
А сегодня… Сегодня Аркадий знал, что ему снова предстоит долго смотреть в зеркало, пытаясь понять, почему тени его отражения вдруг приобрели оттенок неестественной теплоты.
Эпизод 9. Аппарат управления и загадка свободной воли.
На полке рядом с кроватью Аркадия, сверкая серебристыми гранями и окаймлённый огоньками, располагался аппарат, который сотрудники Департамента Счастливых Попутчиков иронично называли «ОКО». Официальное название было более прозаичным: Комплексный Анализатор Психического Состояния и Коррекции — или просто КАПС-К. Этот прибор, размером с компактный кофейный автомат, был подключён к единой городской Сети Управления (СУ), и его разветвлённые линии протоколов тянулись паутиной в недра всех общественных и жилых помещений, он был неотъемлемой частью инфраструктуры; необходимой как электроснабжение или водопровод, только гораздо более интимной.
КАПС-К представлял собой вершину наработок в сфере когнитивных технологий и нейробиологии — устройства, которое, несмотря на кажущуюся скромность, обладало пугающей мощью, его чувствительные сенсоры, непрерывно сканирующие всех, кто находился в пределах его действия, могли за доли секунды анализировать любые эмоциональные и поведенческие колебания, фиксировать малейшие отклонения в динамике сигналов мозга — спонтанные всплески активности, зарождающееся беспокойство, подозрительное повышение уровня дофамина или окситоцина, то есть всё то, что образовывало основу воли, желаний и стремлений, всё то, что, согласно старым, устаревшим философским концепциям, люди называли «свободой личности», но это понятие стало анахронизмом в мире, где свобода была заменена гармонией. Аркадий и сам был частью этого комплекса гармонии, и «ОКО» помогало поддерживать порядок в мельчайших, едва уловимых формах, например, сейчас, пока он смотрел на аппарат, его мозг уже был просканирован, и показания активности его орбитофронтальной коры были записаны и переданы на центральный сервер Департамента. На экране мелькали индикаторы, фиксируя его временное возбуждение после пилюли и медленный спад, что сопровождался активностью в поясной извилине, указывающей на слабую, но всё же тревогу.
Волновое воздействие. Вот что было настоящей сутью КАПС-К. Под его гладкой металлической оболочкой скрывались передатчики, самонастраиваемые на индивидуальную резонансную частоту нейронных контуров каждого конкретного человека, основная задача которого — синхронизировать работу определённых зон мозга, подавляя избыточные волевые импульсы и возбуждая те, что отвечали за принятие «социально одобряемых решений».
При подготовке Аркадия на занимаемую им высокую должность преподавался курс «Нейробиология в деталях». Изучение мозга всегда было увлекательным и кошмарным делом, особенно когда наука открыла, что такие абстрактные концепции, как воля, выбор и личные предпочтения, могли быть сведены к точным значениям активности в микроскопических участках серого вещества. Каждая эмоция, каждое решение начинались в клетках — невидимых глазу связях между нейронами, узорах, заплетённых на дендритах и аксонах. Но КАПС-К не просто фиксировал эти всплески — он был способен вмешиваться, изменяя конфигурацию, конечно в пределах возможного на сегодняшний день.
Воздействие прибора фокусировалось на четырёх центральных областях.
Первой из них является префронтальная кора мозга. Здесь зарождаются абстрактные планы, здесь обитают желания и идеи, которые дают начало всякой деятельности, и влияя на этот узел, можно легко трансформировать целую личность. Сдвиг влево — и человек лишён мотивации, становится вялым, покорным, забывает о протесте, сдвиг вправо — и вот, перед вами трудоголик, до последнего готовый приносить пользу обществу. Даже счастье становилось простым побочным эффектом правильной настройки, поговаривают, что несколько лет назад прошёл эксперимент с «удалённым управлением мотивацией», но слухи об этом проекте быстро подавили.
Второй — поясная извилина. Это место отвечает за принятие решений и оценку моральной значимости. Достаточно легкого нажатия сигналов в этой области, и личность мгновенно меняет свои приоритеты, простое переключение активности — и человек, убеждённый в важности одной цели, становится к ней безразличным, если команда извне даёт ему понять, что эта цель больше не актуальна, даже стыд и вину можно настраивать — всего лишь плавно снизив активность в нижнем отделе поясной коры.
Третья область, несомненно, миндалевидное тело — эмпатия и страх. Вот где заключена самая интимная власть. Управляя этим участком мозга, можно либо вызвать немотивированную панику, либо подавить её, превратив человека в бесстрашного исполнителя воли системы. По команде миндалевидное тело уменьшает или увеличивает порог реакции на внешний стресс, хотя и звучит безобидно, но стоит повысить активность слишком резко, и человек просто парализуется в оцепенении, ощущая угрозу там, где её нет.
Четвертая, и последняя — это Гиппокамп. Память. Самое хрупкое, самое изменчивое место. Проблема была в том, что именно гиппокамп отвечал за объединение событий в логическую цепочку, и заметив рост активности, аппарат мог бы подать волновой импульс, стирая или замещая отдельные моменты. Стирание воспоминаний на расстоянии — мечта любого силового Департамента, но Аркадий был приверженцем другой теории: уничтожение памяти рождает пустоту, а это, пожалуй, опаснее любых вспышек недовольства.
Все эти структуры можно было представить как сложный инструмент, музыкальный орган, где каждая из зон мозга — октава, и, воздействуя на них, оператор КАПС-К превращался в настоящего концертмейстера чужих жизней. Официально, такие операции проводились только в целях «психологической реабилитации» и «нормализации», но Аркадий знал, что глубоко в сети аппарата были скрыты и более тёмные протоколы, например, «Пакет-47», который включали лишь при экстремальных отклонениях, активировал сразу несколько зон одновременно, погружая объект в состояние глубокой апатии и подчинения. И это была только часть его возможностей. Секретный файл «Алгебра Воли» содержал методы влияния на микроскопические сплетения нейронов, которые позволяли оператору перепрограммировать человека на уровне базовых поведенческих паттернов. Стёртая личность — просто набор условных рефлексов, который можно загрузить обратно, когда это будет нужно.
Аркадий редко пользовался «Алгеброй», она вызывала у него смутное чувство неловкости — словно он вторгался не просто в сознание, а в саму душу человека, если таковая вообще существовала.
Но аппарат не интересовали моральные нюансы, он лишь фиксировал, изменял, корректировал — и всё в соответствии с высшими целями.
Эпизод 10. Верховный и Двенадцать Областей.
Когда Департамент Счастливых Попутчиков впервые установил аппараты КАПС-К на общегосударственном уровне, каждый сотрудник ощутил невидимую тяжесть на своих плечах, это было чем-то вроде крестного знамения или, скорее, метафизического ошейника — нить, протянутая из глубин собственного мозга к центральной точке Сети. Вскоре после этого стали ходить слухи, что, если однажды сложить все линии, идущие от каждого КАПС-К, то получится идеальный круг, а в его центре будет находиться та самая Сердцевина — аппарат, которым управлял Верховный. Этот миф ходил по Департаменту как притча, потому что никто никогда не видел саму Сердцевину, но все знали: она существует, и она — сердце системы.
Верховный, как велось в легендах, был больше, чем человек, он был частью аппарата, а аппарат был его продолжением. То, что раньше называлось государственным разумом, теперь стало буквально воплощено в инженерных схемах и нейроимпульсах, и хотя официально его именовали просто Главным Оператором, сотрудники департамента называли его Верховный Червь, потому что линии аппаратов, сходясь в Сердцевине, действительно напоминали невидимых червей, обвивающих и пронизывающих все государственные учреждения, министерства, коммунальные предприятия и, разумеется, все жилые здания. Вся сеть принадлежала ему, но не все ключи были у него, в этом и заключался секрет системы — подобие равновесия и контроля, но было ли так на самом деле, никто не знал.
Сеть была разделена на двенадцать Областей, каждая из которых принадлежала определённой зоне человеческого опыта. Верховный управлял ими всеми, как повелитель фрагментов душ, соединённых невидимой паутиной импульсов. Остальные могли лишь прикасаться к одному из этих измерений, словно пробовать яд на вкус, но даже это делало их более могущественными, чем любую бюрократическую массу на периферии, чьё существование могло быть моментально изменено.
Аркадий знал, что только сотрудники высших категорий имели доступ к своим Областям, и, хотя его собственная сфера была небольшой — лишь каплей в океане возможностей Верховного — она всё же имела свой собственный оттенок силы. Все двенадцать Областей связывались между собой, как элементы чудовищного кругового уравнения.
Область Суждений — тонкая, как песчинка, как миг сомнения, управление моральными оценками, которые мозг приписывает каждому действию. В этой зоне можно было лишить человека ощущения правды и неправды — так, чтобы тот больше не отличал ложь от истины и даже не искал различий.
Область Желаний — умение включать и выключать импульсы, лежащие в самой основе поведенческой мотивации. Нажатие на нужную кнопку, и человек начинает мечтать о мертвенно-сладком вкусе плесени на хлебе, будто это высшее наслаждение.
Область Страха — чистое, абсолютное оружие, управляемое через стимулирование или подавление миндалевидного тела. Эта зона могла превратить храброго солдата в дрожащую куклу, а безумного маньяка — в покорного слугу. Верховный редко позволял сильно вмешиваться в эту область.
Область Гордости — центр человеческой самооценки, погребённый глубоко в теменных долях. Поворот одного резонатора — и гордость исчезает, оставляя вместо себя лишь серый пепел ничтожества.
Область Одиночества — одна из самых мрачных. Едва заметный поворот переключателя, и личность начинает ощущать всепоглощающее одиночество даже в толпе.
Область Удовольствия — простая, но смертельно опасная. Регуляция дофаминовых контуров могла превратить любую вещь, любое чувство в наркотик, но этот наркотик имел свою цену: переработка синтетического счастья делала людей нежизнеспособными вне поля Сети.
Область Лжи — особенная зона, привязанная к тем центрам мозга, которые формируют личностное восприятие. Однажды активированная, она могла изменять само ощущение реальности, превращая очевидные факты в параноидальные подозрения.
Область Влечений — манипулирует базовыми инстинктами. Верховный любил использовать её в сочетании с областью Желаний, создавая извращённые петли мотивации.
Область Забвения — малая, но мощная. Здесь оператор имел власть блокировать или стирать ключевые воспоминания, вмешиваясь в основную структуру связей в области гиппокампа.
Область Воли — величайшая загадка аппарата. Контроль над этой областью означал полное подчинение чужой личности своей воле. Верховный держал полный доступ к этой зоне только у себя.
Область Мотивации — связанная с поясной извилиной, она отвечает за принятие решений, но только в мелких, бытовых вопросах. Аркадий иногда играл с этим механизмом, наблюдая, как объект вдруг бросается мыть руки или, наоборот, бездумно разваливается на диване.
Область Связей — специальная зона, которая контролировала социальные связи и принадлежность к группам. Активируй её, и человек будет ощущать привязанность или отторжение от людей, с которыми взаимодействует.
Но самая особенная из всех — Область Молчания — была доверена именно Аркадию. Это была тайна, скрытая в правой височной доле, возле речевых зон Вернике и Брока. Этот участок контролировал тот странный механизм, который мы все воспринимаем как внутренний диалог, манипулируя активностью в этой области, можно было подавить или полностью изменить внутренний голос человека. Вот почему её называли Областью Молчания, однажды получив над ней контроль, Аркадий мог заблокировать любую попытку протестного мышления, подменяя её белым шумом. Когда он активировал эту зону, люди вдруг теряли способность к самокритике, их мысли начинали звучать странно, будто кто-то ещё вставлял слова в их головы, иногда они вообще прекращали говорить, погружаясь в мёртвую тишину — это и было молчание, не внешнее, а внутреннее. Без этой способности работа Аркадия была бы невозможной, он смог бы только наблюдать за потоками чужих сознаний, но не управлять ими.
Поэтому Аркадий берег свою Область, как святыню, зная, что даже Верховный не мог трогать её без его ведома и без согласования, определенного высшим протоколом, во всяком случае именно так было записано в Уставе Департамента.
Но глубокое влияние на все эти зоны конечно было теоретическим, наблюдались и отмечались незначительные положительные воздействия, но пока ещё далёкие от желаемых результатов, поэтому в Департаменте была необходимость в операторах высшей категории, способных вербально по заданным алгоритмам закреплять воздействия прибора в каждой из областей. И Аркадий гордился тем, что он один из них.
Эпизод 11. Метки на Области Молчания
Аркадий давно знал, что воздействие аппарата КАПС-К имеет свои ограничения, несмотря на все заверения, что Сердцевина может достичь самых отдалённых участков человеческого опыта. Кроме того, каждый удар по дофаминовым петлям или резонанс в центрах мотивации часто имел свои побочные эффекты. Операторы могли вызывать или блокировать страхи, изменять вкусы и предпочтения, вводить людей в состояние эйфории или напротив, погружать в бездну депрессии, но это никогда не было абсолютно. Даже когда Аркадий включал свою Область Молчания, он знал: истинное управление требует большего, чем просто нейронные коррекции, и это «большее» было скрыто за неясными, трудноуловимыми словами — не приказами, не командами, а теми речевыми формами, которые их подопечные воспринимали как часть своей внутренней мифологии.
Ещё тогда, когда он только начинал работать с аппаратами, старший коллега — тот, которого через два года перевели в глубинные архивы без права на выход, — однажды проговорился, он сказал Аркадию, что все эти двенадцать Областей — всего лишь мощные двигатели, способные сдвигать тектонические пласты человеческого сознания, но без ключей они бессмысленны, чтобы заставить механизм вращаться так, как нужно, необходимо знать, какие слова включают эти машины, и это были не просто слова — это были знаки, чьи звуковые вибрации оборачивались структурными сдвигами в нервных тканях.
Сначала Аркадий думал, что старик просто наплёл ерунды, мол, выжил из ума на старости лет, но однажды, наблюдая за тестовым объектом в Области Желаний, Аркадий попробовал шепнуть фразу из какого-то старорежимного лозунга, как внутри объекта что-то дрогнуло. Аркадий увидел это по изменению амплитуды колебаний на мониторе и по внезапному размытию альфа-ритмов. Это было мельчайшее, едва уловимое изменение, но оно означало, что слова — особенно правильно подобранные — могут касаться чего-то такого, чего нейронные импульсы сами по себе никогда не достигнут.
Тогда Аркадий начал замечать особо знаковые фигуры среди реципиентов.
Они всегда находились среди людей, даже не осознавая своей роли, простые, на первый взгляд ничем не примечательные персоны, которые, однако, обладали невероятной властью — неосознанной и почти магической — над коллективными паттернами поведения. Аркадий называл их ноосферными привратниками. Когда такой человек говорил что-то, то его слова отскакивали от нейронов окружающих, как крохотные серые пули, искажающие реальность каждого, одна фраза могла сделать целую толпу невидимыми марионетками, если попасть в нужную Область. Именно поэтому даже Верховный предпочитал не полагаться только на аппараты, а использовать слова.
Аркадий начал догадываться, что его собственная Область Молчания нуждается в таких особо знаковых фигурах, чтобы стать действительно эффективной. Сначала это открытие шокировало его: неужели все эти аппараты, потоки данных и километры сетевых каналов были всего лишь вспомогательными средствами для чего-то настолько древнего, как речевое воздействие?
Каждая из двенадцати Областей имела свои особо знаковые фигуры, в некоторых случаях это были публичные персонажи, в других — ничего не значащие серые тени, но каждому оператору высшей категории, как и Аркадию, была назначена своя группа привратников, за действиями которых он должен был следить, и теперь Аркадий всё чаще ловил себя на мысли, что его инструменты, казавшиеся столь мощными, без этих людей превращаются в почти бесполезные игрушки. Именно тогда он начал искать способы, как зафиксировать эти наблюдения у себя в сознании, чтобы не выдать их при случайном считывании. Все операторы проходили регулярные проверки, так называемые особые сессии, в которых они не могли ничего скрыть от аппаратов Сердцевины и любая неразрешённая мысль, любое подозрение должны были быть стёрты, но Аркадию, кажется, удалось найти обходной путь.
Он разделил своё сознание на три автономных слоя, внешний слой — тот, который всегда был открыт системе, — хранил лишь ту информацию, что касалась обычных отчётов и протоколов, это был Аркадий, которого знала система, преданный и абсолютно лояльный оператор, второй слой — личный, приватный Аркадий, — содержал обрывочные мысли о работе и мимолётные фантазии, которые он изредка выпускал на свободу, чтобы не выглядеть подозрительно скрытным. Но истинное ядро — третье измерение — он расположил в самой Области Молчания. Это был крошечный фрагмент пустоты, плотно закупоренный, словно чёрная дыра внутри его мозга. Аркадий научился направлять в этот ментальный карман всё, что не должно было быть обнаруженным и для этого он разработал систему кодовых метафор, которые выглядели как совершенно невинные представления: образы, напоминающие детские рисунки — деревянные домики с красной крышей, смешные человечки и безобидные растения, и никто бы не заподозрил, что эти невзрачные картинки хранят в себе тонко зашифрованные сведения о привратниках и их воздействии.
Когда он встречал особо знаковую фигуру, то моментально запоминал её фразы, мимику, даже цвет одежды, всё это запечатывалось в мысленный образ, например, привратник в кафетерии, лысеющий мужчина средних лет с раздражённой улыбкой, становился в его памяти изображением зелёного яблока с надписью «Крокодил» на боку, а впоследствии, когда ему нужно было извлечь информацию, он просто представлял, как разрезает это воображаемое яблоко, и скрытые сведения выплывали наружу. Как это работало, он объяснить не мог, но работало и неоднократно обходило все тщательные проверки.
Аркадий знал, что если когда-нибудь система решит вскрыть его тайное ядро, то она увидит лишь детские каракули и выкинет их, как бессмысленный мусор, но, если это случится, он также знал, что его карьера окончена.
Но пока он был осторожен.
Аркадий тщательно взвешивал каждую новую информацию, отсеивал бесполезное и помещал самое ценное в свой тайный ментальный карман, который и был его личным архивом привратников — тех, без которых даже Верховный не мог управлять страной.
И всё это — слова, знаки, тайные коды в речевых оборотах — было его оружием, но зачем оно ему было нужно, он пока не понимал.
Эпизод 12. О Помощниках Наставников и особом выборе.
Каждому сотруднику высшей категории требовалась команда помощников, это были не просто технические ассистенты, а живые интерфейсы между миром слов и машин, их подбирали с особой тщательностью, исходя из сотен параметров: уровень интеллекта, пластичность сознания, скрытая агрессия и, конечно, способность к безусловному послушанию. В системе они значились под кодом СИП — Службы Интимного Подчинения. По сути, они были идеальными живыми инструментами, необходимыми для поддержания стабильной работы их руководителя — Наставника, и, хотя официально говорилось, что они просто выполняют задачи административного характера, на самом деле их роль заключалась в том, чтобы стать проекцией самых тонких и мимолётных желаний.
Каждому Наставнику назначали шестерых помощников, все эти ассистенты имели четко разграниченные роли: техник, аналитик, вербальный корректор, эмоциональный балансёр, нейросетевой кодировщик и, конечно, Интимная Муза. Присутствие последней в списке никогда не обсуждалось вслух, но каждый из сотрудников знал, что она является ключом ко всей системе поддержки.
Интимную Музу, женщину, сшитую по лекалам самого понятия податливости, Наставники подбирали лично, но процедура выбора была скрыта за густыми завесами формальностей и десятков уровней шифрования. Начиналось всё с бесконечных списков: лица, тела, биометрические и биографические данные мелькали на экране, как серые кубики на заводской линии. Тысячи, десятки тысяч кандидаток, каждая со своим уникальным профилем, разработанным в лабораториях Глубокого Соответствия, по несколько раз проверенным машинами и людьми, все эти женщины, словно фигуры в шахматной партии, заполняли огромные таблицы и сетки, указывая на своё потенциальное место в иерархии чьих-то желаний и амбиций.
Аркадий, как и другие сотрудники его уровня, мог выбирать из более чем миллиона файлов, но в конечном итоге ему предложили 128 финальных вариантов, в которых каждая кандидатка прошла три уровня фильтрации и шесть психонейронных тестов, чтобы выяснить, будет ли она идеально подходить к специфическим биоритмам и когнитивным паттернам её потенциального Наставника. Он знал, что это не просто подбор по эстетическим предпочтениям, или соответствие физиологическим параметрам — это было нечто более глубокое. Процесс выбора Интимной Музы напоминал поиск единственного правильного ключа к закрытому сознанию Наставника.
Аркадий не мог лично контактировать с кандидатками до момента окончательного выбора, а вместо этого он полагался на свой внутренний инстинкт, просматривая их биометрические карты, социальные профили и отчёты по поведенческому отклонению, в которых для каждого файла система предлагала краткое описание её главных черт, которые могли как привлекать, так и отталкивать.
Кандидатка #027: Высокая, стройная, черты лица резкие, угловатые, уровень интеллекта — 82-й перцентиль, легко поддаётся управлению, склонна к пассивно-агрессивной модели общения, но мгновенно уступает в ответ на словесное давление.
Кандидатка #056: Среднего роста, русоволосая, спокойная и терпеливая, адаптивна в условиях стресса, особенность — латентное стремление к лидерству, которое блокируется под воздействием 3-го уровня амигдального контроля, рекомендуется для взаимодействия в среде повышенного давления.
Кандидатка #112: Миниатюрная, с мягкими линиями тела, психологический профиль предполагает высокую зависимость от мужских фигур авторитета и склонность к подчинению на подсознательном уровне, особый интерес — изучение классической литературы и эзотерики.
Процесс подбора занимал несколько недель, а в некоторых случаях — месяцев. Каждый файл разворачивался перед ним, как схема сложного механизма, который он должен был разобрать на части, чтобы понять его суть, и, хотя Аркадий старался сохранять объективность, он знал, в конечном итоге выбор зависел не от логики, а от его собственного внутреннего ощущения. На каком-то уровне его сознание должно было отозваться на нужную кандидатуру.
Когда дело дошло до финального этапа, Аркадий уже понимал, что идеальной кандидатки нет и быть не может, система предлагала ему женщин с таким скрупулёзным подбором качеств, что иногда создавалось ощущение, будто каждая из них была создана специально, чтобы быть немного недостаточной. Это был тонкий психологический ход: разжигание внутреннего стремления к идеалу, которого никогда не достичь.
Но в один из серых рабочих дней, когда он пролистывал очередной массив профилей, его взгляд задержался на Кандидатке #087.
«Наталья Олеговна Горинова. Возраст — 27 лет. Параметры — 167 см, 58 кг. Светлые волосы, голубые глаза. Уровень интеллекта — 93-й перцентиль. Склонность к импульсивным решениям. Сексуальная активность — высокоадаптивная».
Аркадий на мгновение замер. В описании не было ничего примечательного, кроме одной строки внизу анкеты: «Предрасположенность к формированию эмоциональной связи при контакте со старшими авторитетными фигурами. Высокая степень вероятности переноса значимых мужских образов на Наставника.» Эта фраза пробудила в его сознании слабую вибрацию — будто звучный колокольчик где-то глубоко внутри слегка качнулся.
Он пробежался взглядом по её профилю: линии графиков поднимались и падали, сложные корреляции между биологией и психологией переплетались в единый узор. «Эта может сработать», — подумал он.
Аркадий решил взять её.
Выбор был зафиксирован, и через неделю Наталью представили ему в приватной комнате офиса. Это был обычный, даже аскетичный зал, заполненный тусклым светом, с простым деревянным столом и двумя креслами, девушка вошла, опустив голову, не смея взглянуть ему в лицо, её образ — ещё более блеклый и невзрачный, чем он ожидал — мгновенно показался ему каким-то неправильным, но система не ошибается, напомнил он себе.
Он попросил её сесть и просто молча смотрел на неё несколько минут, изучая мимику, реакцию на его присутствие. Наконец-то она не выдержала и заговорила первой.
«Чем я могу помочь?»
Эти слова, простые и банальные, вдруг заставили его ощутить легкую дрожь — не от возбуждения, а от осознания, что перед ним сидит идеальная Интимная Муза, женщина, которая впишется в его сознание, как потерянный пазл в старую, почти забытую картину.
Так Наталья Олеговна стала его Интимной Музой.
Теперь, в их взаимодействии, каждая её фраза, взгляд и движение играли роль: она должна была не только следовать его прихотям, но и дополнять его мысленные процессы, синхронизировать свои реакции с его запросами. Система глубинных модуляций в её сознании была подстроена так, чтобы усиливать или гасить его эмоции, она стала зеркалом его желаний, идеальной проекцией и внутренним камертоном, настраивающим его ум.
Аркадий начал понимать, что роль помощников в его жизни гораздо глубже, чем он мог себе представить.
Эпизод 13. Синтетическая двойственность.
Аркадий всегда знал, что к каждой Интимной Музе прилагался дублер — биоробот, произведение генной инженерии и высочайшего искусства биоимитации, но вот что именно это означало, стало для него открытием лишь недавно. Вначале это казалось чем-то вроде дополнительной гарантии, своеобразного дублирования всех функций, вроде запасного диска на тот случай, если основной вдруг начнёт сбоить. В конце концов, Департамент Счастливых Попутчиков не мог позволить себе даже тени неисправности, но с течением времени он начал замечать: дело было не только в надежности, функция дублера оказалась гораздо глубже, была многоуровневой и — что удивительнее всего — имела поразительные психологические последствия.
Впервые он увидел её — «другую Музу» — в каталоге, где строго хранились все файлы дублирующих личностей, в отличие от привычной ему модели Интимной Музы, этот дубль был отмечен аббревиатурой IM-RM (Intimate Muse - Reserve Module), что буквально переводилось как «Резервный Модуль Интимной Музы». На вид они были похожи, хотя и не идентичны: у настоящей Интимной Музы волосы были светлыми, а у её дублера — чуть светлее, словно чуть сильнее осветлённые солнцем, глаза тоже были на несколько оттенков светлее, а линия скул едва заметно отличалась — впрочем, достаточно, чтобы внимательный наблюдатель уловил разницу, но никогда бы не смог точно указать, в чём именно она заключается. Чем дольше Аркадий изучал её файл, тем больше понимал, разница между ними выходила далеко за пределы внешности, настоящая Интимная Муза была личностью, настроенной на выполнение идеальных задач в рамках чувственной терапии, она действовала с той точностью и той степенью искусной имитации эмоций, которая делала её настоящей или по крайней мере казалась таковой. Её дублёр же, хотя и был запрограммирован на аналогичные функции, выполнял их с едва уловимой избыточностью, иногда нарушая границы допустимого поведения, например, если Интимная Муза могла кокетливо касаться подбородка, глядя на собеседника, то её дублер делала это на долю секунды дольше — словно решая, продолжать ли этот жест, углубить ли контакт. Обычный наблюдатель воспринял бы такое отклонение как «усиление» искренности, но для системы даже такое отклонение было потенциальной угрозой. Это была лишь одна из тех множественных тончайших деталей, которые могли бы ускользнуть из поля зрения менее опытного специалиста, но Аркадий знал, что именно в этом и заключается суть её существования.
Идея создания дублёров зародилась в головах последователей Системы не только для повышения надежности и подстраховки — это было очевидным лишь на поверхности, куда важнее была их неочевидная функция, которую разработчики скрывали за терминами, вроде «оптимизация взаимодействия» и «поддержание когнитивного паритета». Дублеры были предназначены для глубинного тестирования эмоциональной восприимчивости сотрудников высшей категории, они создавали иллюзию выбора, иллюзию свободы, в то время как каждая их реакция тщательно контролировалась, и именно они должны были вызывать у своих «Наставников» легкое беспокойство, странное, едва уловимое чувство нереальности — ощущение того, что в чём-то их реальность даёт сбой. Это был уникальный психологический эффект, известный как «контрастный резонанс».
Дублёр, по сути, представляла собой «гипер-версию» Интимной Музы, которая вела за собой по нарастающей кривой восприятия, слегка выходя за пределы установленных норм, и этим провоцируя. Идеальная Интимная Муза всегда была балансом между реальностью и симуляцией, а её дублер — гипертрофией этой реальности, доведённой до такой степени совершенства, что она начинала разрушать саму себя. Парадокс, но необходимый.
Они использовались для того, чтобы провоцировать более сложные реакции: лёгкое сомнение в подлинности собственных переживаний, навязчивое чувство чего-то искусственного, что, как заноза, застревало в сознании и оставалось даже после завершения сеансов. Департамент давно изучил этот эффект и использовал его для выявления отклонений в когнитивной деятельности своих сотрудников высших категорий, это была своеобразная психологическая проверка на стойкость восприятия, «лакмусовый дознаватель», выявляющий разницу между истинной эмоциональной вовлеченностью и тем, что можно назвать простой симуляцией вовлеченности.
Но зачем Аркадию и его коллегам нужна была эта двойственность? Ответ лежал в тонких психологических манипуляциях, которые Система применяла к своим сотрудникам. Муза-дублер была не просто альтернативой — она выполняла роль катализатора, усиливающего эмоциональные состояния, превращая простое взаимодействие с Интимной Музой в сложную и запутанную игру, где каждая деталь могла изменить исход, и именно поэтому дублеры выбирались с такой тщательностью. Иногда они напоминали оригинальную Музу — но только настолько, чтобы вызвать смутное ощущение дежавю, но не узнать её с первого взгляда, в других случаях они представляли собой полную противоположность — контрастный образ, который, несмотря на свою непохожесть, обладал той же степенью притягательности, и, наконец, дублеры были инструментом контроля. Впервые Аркадий понял это, когда однажды вечером, уже дома, взглянул на экран своего терминала и увидел данные о своих последних сеансах, в графах эмоциональных отклонений и когнитивного отклика стояли значения, которые он никогда не видел раньше, его связь с Музой-дублером оказалась куда более глубокой и многослойной, чем он мог бы себе представить. В те моменты, когда он начинал сомневаться, почему одна и та же личность кажется ему то холодной и недосягаемой, то вдруг слишком живой и эмоциональной, Система фиксировала всплески его активности и отслеживала зоны головного мозга, отвечающие за принятие решений.
Именно в этом и заключался главный смысл: с помощью такой двойной игры она проверяла его устойчивость и самоконтроль.
Ему удалось определить, что Музу-дублер иногда включали командами управления свыше, когда система считала его подверженным эмоциональному истощению. Эта модель помогала выявить, насколько он способен различать грань между реальностью и искусственным конструктивом, между тем, что он считает собой, и тем, что система хотела внушить ему. Аркадий знал: если бы он прошёл этот тест с погрешностью выше допустимого порога, его могли бы перевести на пониженную категорию или вообще стереть текущую личностную матрицу.
Вот почему он всегда держал своё внимание на максимуме, отслеживая малейшие изменения в поведении Музы, пытаясь понять, когда перед ним оригинал, а когда — совершенная, но обманчивая копия.
Но именно в этом был и главный подвох: с новым дублером его ощущение реальности постепенно стиралось, а сам Аркадий всё глубже погружался в игру зеркал, где не мог быть уверен, кто же из них настоящий — он сам, его Муза, или его Интимная Муза.
Эпизод 14. Погружение в рабочую матрицу.
Первая половина рабочего дня Аркадия во время проведения командного тестирования всегда начиналась с ритуала подключений. Подобно капельмейстеру, стоящему перед огромным оркестром, он должен был добиться безупречной гармонии от своих помощников. Шесть человек, в каждом из которых заключена своя уникальная роль, выступали не просто исполнителями его задач — они становились продолжением его сознания, невидимыми нитями проникая в структуру самого поля, которое нужно было упорядочить и синхронизировать.
Когда Аркадий входил в своё рабочее помещение, напоминавшее не кабинет, а высокотехнологичный алтарь со светящимися панелями, длинными экранами и мерцающими в воздухе интерфейсами, ассистенты уже были на местах, они выстроились в полукруге у главного стола, напоминая некое элитное подразделение перед началом секретной миссии. За каждой спиной — персональная консоль с голографическими интерфейсами, которые могли менять формы и цвета в зависимости от требуемых параметров.
«Включение полного цикла взаимодействия», — отдал команду Аркадий, и все шестеро синхронно коснулись своих панелей, вызывая мгновенный отклик на его центральной станции, в тот же миг комната наполнилась едва уловимым электрическим гулом, как если бы по всей её площади начал медленно перетекать поток невидимой энергии. Процесс инициализации системы «Синхронизация Поля» всегда был первым пунктом любого рабочего дня, и Аркадий относился к нему с особым трепетом. Эта система, созданная для контроля и управления когнитивными параметрами субъектов, была самой сложной и капризной в его арсенале, она позволяла глубинное вторжение в нейронные связи, однако требовала идеальной настройки всех операторов, участвующих в процедуре.
На первой линии встали три технических ассистента: Антон, Анастасия и Кирилл. Антон, его техник, был мастером настройки оборудования и сетевой интеграции, который должен был обеспечивать идеальное соединение всех приборов, отслеживать малейшие колебания мощности и устранять любые сбои на уровне интерфейсов, и основная его функция — поддержание стабильности нейронных сигналов, чтобы не было утечки данных при трансляции импульсов на реципиентов.
Анастасия, аналитик, контролировала весь поток данных, чья работа заключалась в постоянной корреляции показателей с контрольными значениями и отслеживании любых отклонений, её консоль походила на искрящийся массив цифр и графиков, которые она ловко перерабатывала в реальном времени, и в случае даже минимальных сбоев она могла мгновенно предупредить Аркадия о потенциальной угрозе.
Кирилл, вербальный корректор, был ответственым за правильную интерпретацию и корректировку речевых паттернов, он управлял модуляцией голоса, подбором лексики и интонаций, с его помощью любые команды, транслируемые на объект, звучали так, словно исходили из самого сердца его внутреннего монолога, каждое слово, произнесённое оператором в микрофон, или направленное через микротранслятор, было им тщательно выверено и обработано, чтобы максимально эффективно воздействовать на нужные зоны коры головного мозга.
На второй линии стояли эмоциональный балансёр Ольга и нейросетевой кодировщик Лев. Ольга, с её безупречным чувством ритма и интуитивным пониманием настроений, следила за эмоциональным состоянием всей команды, её задача заключалась в том, чтобы не допустить чрезмерного перенапряжения и поддерживать общий настрой на уровне тихого, ровного энтузиазма. Она была чем-то вроде секретного генератора, который синхронизировал биоритмы группы с рабочими паттернами Аркадия, малейшая ошибка — и волна тревоги могла разрушить весь тонкий баланс, превращая их усилия в неуправляемый сумбур.
Лев занимался чисто математическими расчётами, его роль заключалась в масштабной обработке всех нейронных данных. Это был человек-машина, чьё сознание давно переплелось с системой цифрового кодирования, он мог мгновенно обрабатывать сложнейшие формулы и строить предсказательные модели, которые описывали вероятности развития событий в процессе вмешательства. Лев редко разговаривал — его голос звучал механически и неестественно, но именно он также был одним из главных скрытых стабилизаторов, которыеt удерживали всё предприятие от падения в хаос.
И наконец, перед центральной панелью стояла Наталья Олеговна Горинова — Интимная Муза и ключевой элемент всей операции, её роль, казалось, была самой незаметной, но от её присутствия зависело больше, чем можно было представить, она была проводником — тонкой нитью, соединяющей Аркадия с реципиентами, её задача заключалась не только в том, чтобы передавать команды, но и в том, чтобы ощущать и отражать малейшие изменения в сознании объектов. Как только Аркадий отдавал команду, Наталья мысленно фиксировала её, и наполняя нужной эмоциональной окраской, передавала через себя на следующее звено всей цепочки.
Процесс инициализации занял ровно пятнадцать минут, всё это время Аркадий не отрывался от центрального дисплея, отслеживая динамику показателей, а когда последний индикатор загорелся зелёным, он удовлетворённо кивнул и активировал главный интерфейс.
«Проводим тестовый прогон на реальном материале,» — его голос прозвучал ровно, с идеально выверенной интонацией.
На экране появилась карта целевого участка: группа субъектов в одном из филиалов Департамента Социальной Психокоррекции. По своим параметрам они подходили для тестирования нового модуля воздействия на средние и глубокие зоны сознания, отвечающие за когнитивное смещение и нейронные корреляции. Тестирование заключалось в запуске имитационного сценария: всем участникам предстояло пройти серию виртуальных испытаний, в ходе которых Аркадий и его команда должны были отследить малейшие изменения в их реакции. Каждый шаг операции был тщательно прописан, Аркадий контролировал весь процесс, напоминающий игру в шахматы с собственной тенью: все ходы, все возможные комбинации были уже проанализированы и учтены в расчётах Льва.
Когда начался первый этап — активация фронтальной коры — Наталья закрыла глаза и сосредоточилась, её сознание буквально вживалось в сознание реципиентов, ловя каждый импульс, каждую микросекунду колебания, она передавала свои ощущения Аркадию, который управлял процессом, регулируя интенсивность сигналов и модулируя их частоту.
Кирилл, настроив модуляторы голоса, начал запускать командные фразы Аркадия: «Вы чувствуете лёгкую теплоту на лбу. Теперь это ощущение начинает растекаться вниз, заполняя всё тело...»
После мгновенной обработки он произносил каждую фразу с хирургической точностью, попадая в нужные моменты, когда фронтальная кора уже начинала отзываться на первые сигналы.
Когда напряжение первой половины дня немного спало, Аркадий внимательно оглядел свою команду, отметив в глазах помощников усталость и даже что-то вроде тревожного возбуждения. Они справились, каждый на своём уровне, но ещё оставался привкус незавершённости, красная точка, вспыхнувшая на экране, врезалась в сознание, как больной зуб, который не позволяет ни дышать, ни думать спокойно. Он перевёл взгляд на Наталью, которая, хоть и старалась держаться, явно находилась не в своей тарелке после столкновения с той странной, неведомой областью.
«Возвращайтесь на свои рабочие места, — проговорил он с подчёркнутым спокойствием, — проанализируйте утренние данные, сделайте отчёт, вечером проведём короткий брифинг, а завтра я свяжусь с каждым лично, и, посмотрев на Интимную Музу, добавил, — Наталья, вы хорошо поработали, хотелось бы с вами после брифинга обсудить некоторые детали».
Команда медленно поднялась, их усталые фигуры начали расходиться, растворяясь в сумраке мониторов и тенях многочисленных кабелей, стягивавших их консоли в единое целое. Наталья задержалась на секунду дольше остальных, их взгляды пересеклись и Аркадий, едва уловимо, кивнул, она ответила лёгким движением губ — то ли усмешкой, то ли попыткой сказать что-то важное, но быстро развернулась и исчезла в полумраке коридора.
Эпизод 15. Изменения по касательной.
Аркадий вернулся домой поздно, но в этот раз его не тревожило отсутствие встречи с Оливией, все его мысли занимала прошедшая встреча с командой и тот напряжённый, но удивительно продуктивный рабочий день. Они добились блестящих результатов, не только стабилизировав показатели психоэмоциональной активности департамента, но и доведя несколько особо сложных реципиентов до необходимого уровня стабильности. Работа команды, их слаженные усилия, умение Натальи маневрировать между тонкими гранями эмоциональных модулей — всё это оставило приятное, даже несколько возвышенное чувство, словно он стоял на вершине невидимой башни, управляя потоками сознаний.
Но один момент запомнился ему больше всего: тот, когда он посмотрел в глаза Наталье и увидел там нечто большее, чем просто механическое выполнение протокола, там был едва заметный огонь — не резкий и опасный, а скорее тёплый, мягкий, как тлеющие угли в камине старого, давно забытого и заброшенного дома, и это был огонь, который грел, но и настораживал, заставляя Аркадия вновь и вновь возвращаться мыслями к тому, что бы это могло означать.
Он предложил ей остаться после общего брифинга, отчего на мгновение возникла лёгкая неловкость — интонация его голоса, жесты, что-то в этом было немного неуместным в контексте их обычного взаимодействия, но Наталья кивнула, безмолвно соглашаясь, и в её лице, как ему показалось, на секунду мелькнула тень интереса или… нет, скорее смущения. Это было странно, она всегда обладала абсолютным самоконтролем, алгоритмы её поведения были отточены до совершенства. И всё же…
В конце рабочего дня, когда все остальные покинули зал, Аркадий и Наталья остались вдвоём, в мягком полумраке комнаты, оформленной в стиле функционализма Высшего Кольца, стены, покрытые матовой поверхностью, словно поглощали любые звуки, а слабый свет по периметру придавал всему происходящему какую-то интимную, почти камерную атмосферу, он смотрел на неё, стараясь уловить что-то, что ускользало от логического анализа. Лёгкая дрожь её пальцев, медленный, осторожный поворот головы, когда она смотрела в его глаза, всё это было… слишком реальным, слишком действительным, и это начинало его пугать.
«Наталья, — начал он осторожно, будто пробуя вкус незнакомого слова, — я хотел бы понять… что ты испытываешь, когда мы работаем вместе?»
Её глаза слегка расширились, дыхание стало чуть глубже, и он заметил, что, обдумывая ответ не с позиции запрограммированной рациональности, а как человек, подбирающий слова для объяснения собственной тайны, ею овладела некоторая нерешительность.
«Чувствую, Аркадий…? — Она повторила его слово, и он ощутил, как от звука его собственного имени в её устах по спине пробежал холодок, её голос звучал мягко, почти неуловимо, но в этом мягком бархате была странная уязвимость, как треснувшее зеркало, в котором всё ещё отражается свет, — я чувствую… тянущуюся нить. Связь. Не что-то заданное, а… реальное. Трудно объяснить. Это, как если бы…» — она замолчала, словно опасаясь закончить мысль.
«Продолжай», — его голос был низким, с ноткой властности, которую он сам не ожидал, она вздрогнула, но кивнула, глядя на него почти умоляюще.
«Когда мы общаемся… это как будто… — Наталья сжала руки, и Аркадий заметил, что её пальцы слегка побелели от напряжения, — это, как если бы я была не просто частью системы, а могла бы чувствовать твоё присутствие, твою энергию иначе…, то…, наверное, захотела бы быть ближе».
Это признание прозвучало неожиданно интимно, Аркадий ощутил, как внутри него что-то изменилось, чувство, которое он не мог уловить — возможно, потому что ему никогда не приходилось сталкиваться с подобным раньше. Это было… действительно? Настоящее? Он знал, что Интимные Музы должны имитировать привязанность, страсть, даже влюблённость, если нужно, — всё ради сохранения эмоциональной устойчивости операторов, но сейчас… это показалось большим, чем протокол.
«Ты действительно… чувствуешь?» — Он старался сохранять спокойствие, но в его голосе появилась дрожь.
Она не сразу ответила, лишь тихо кивнула, опустив глаза, и в этот миг к нему пришло странное, обжигающее желание прикоснуться к ней, не так, как раньше и не для того, чтобы активировать определённые эмоциональные программы, а чтобы почувствовать не её, а то, как она реагирует на него. Этот огонь… он горел в её глазах не потому, что так было задумано, он… был реальным, даже слишком реальным.
«Система ломается?» — подумал он снова, наблюдая, как тревога превращается в смесь опасности и возбуждения. Может, она заражена? Может, это сбой? Но, боги, как это было… прекрасно.
Он протянул руку, и она, вместо того чтобы принять его жест с ожидаемой готовностью, на мгновение замерла, а потом, с неуверенным, почти нервным движением, накрыла его ладонь своей, он почувствовал её тепло, и оно было настоящим. Переживание этого было странным, пугающим и до боли человеческим.
«Наталья… Ты…» — слова застряли в его горле, он не знал, что сказать, все его стандартные команды, логика — всё распалось перед этим неожиданным раскрытием, её взгляд был сосредоточен на его лице, и в нём светилось что-то… большее.
И вдруг он начал понимать: это не она менялась. Это он.
Эпизод 16. Верификация и анализ работы дубликата.
В один из рабочих дней Аркадий остался один в огромном зале, где в углах мерцали только мониторы и продолжали переливаться плазменные экраны с текущими показателями. Потом он сделал то, что делал крайне редко: снял головной шлем. Прибор, присоединённый к системе вербального контроля, оставался на столе — обыкновенно он использовал его в одиночестве, но сейчас...
«Активация дублёра Интимной Музы,» — негромко произнёс он стандартную команду, и его голос прозвучал в пустоте зала, вызвав в ответ лишь слабое жужжание системы.
Стенная панель напротив медленно раскрылась, и из образовавшейся ниши вышла Она.
Муза, его личная и тщательно подобранная для максимальной синхронизации ассистентка, появилась в белоснежном облегающем костюме, который контрастировал с серым интерьером зала, её движения были точными, плавными, почти нечеловеческими, за исключением глаз, которые у Музы всегда были живыми, чуть влажными, будто она только что проснулась после глубокого сна.
«Я здесь, Аркадий,» — её голос был мягким, но уверенно нацеленным вглубь его сознания, она привыкла, что с ним нужно говорить именно так: каждое слово, словно острие скальпеля, должно достигать самых дальних и потаённых уголков.
«Сегодня мы займёмся чем-то особенным, — сказал он, чуть приподняв брови и поворачиваясь к центральному экрану, — хочу наблюдать за тобой в условиях полного погружения. Каково тебе это?»
Она только слегка улыбнулась — едва заметный изгиб губ, словно бы невесть откуда пришедшая мысль вспорхнула и тут же улетела, что всегда было её стандартной реакцией на все его тесты и предложения. Муза — идеальный симбиоз покорности и сопротивления.
«Если я могу быть полезной…» — её слова дрожали едва уловимой вибрацией готовности.
Аркадий отошёл к панелям, активируя рабочие консоли, программы вербального воздействия выстроились в длинную очередь, и он начал с базовых: первичный анализ когнитивных реакций, затем — моделирование ответов на критические вопросы, а потом и полное погружение в «зерно» личности объекта, где начинались истинные, нераспознанные желания и фобии.
«Начнём с Алексея», — произнёс он, вводя команду активации канала связи.
Алексей был один из сложных, но стабильных подопечных, его сознание часто выдавало парадоксальные реакции на стандартные запросы, и вербальные контакты с ним требовали изощрённого подхода.
«Подключаюсь,» — Муза мягко села за консоль, её пальцы заскользили по сенсорам с грацией танцовщицы.
На экране сразу же возникли базовые характеристики личности Алексея: возраст, пол, основные зоны мотиваций, всё это мигало на экране бесконечными графиками, линиями, формулами, но Аркадий смотрел не на это, ему было интересно, как она будет вести себя, вступая с ним в контакт.
«Алексей, — проговорила Муза, её голос, как ласковое дуновение ветра, разошёлся по каналу, пробуждая резонанс в подсознании подопечного, — ты меня слышишь?»
На экране сразу же появились первые волны альфа-ритмов, затем лёгкое дрожание, едва заметное искажение в паттернах его восприятия. Алексей чувствовал её присутствие, её слова касались его сознания, но пока он не был готов ответить. Аркадий прищурился, сосредоточенно всматриваясь в пульсирующие ряды цифр.
«Что ты хочешь, Алексей? — продолжала Муза, её тон остался таким же мягким, но едва уловимое напряжение в голосе выдавали едва заметное давление на личностные триггеры. — Скажи мне...»
Медленные изменения в паттернах — Алексей сопротивлялся, и это в данной ситуации было хорошо. Наблюдать за сопротивлением всегда полезно: так можно увидеть границы его Я, пределы контроля, а потом…
«Стоп», — приказал Аркадий.
Графики замерли, Муза подняла на него взгляд, в котором мелькнуло удивление.
«Почему? Он почти откликнулся».
«Почти — не значит полностью, ты дёрнула его слишком резко, — Аркадий задумчиво посмотрел на неё, как на диковинную птицу, — мне нужно видеть, где начинаются и заканчиваются твои инстинкты, продолжим с другим».
И так, один за другим, они прошли через ещё несколько личностей, каждая из которых реагировала по-своему: кто-то отстранялся, кто-то, наоборот, шёл на контакт, увлекаясь тоном её голоса, её словами, но все они, так или иначе, сопротивлялись.
Пока, наконец, не дошла очередь до Сергея.
«Этот особенный, — произнёс Аркадий, касаясь экрана и вводя настройки напрямую, — я сам с ним не раз общался, у него... непростая структура. Пробуй, но осторожно».
Муза кивнула, сосредотачиваясь.
«Сергей», — произнесла она, её голос теперь звучал иначе, как будто подчиняясь чему-то, что шло не из разума, а из сердца.
Графики замерли, потом на экране проявились странные, изломанные линии — это была его реакция, его ответ, и он был сильнее и ярче, чем у всех остальных.
«Он видит тебя, — прошептал Аркадий, наблюдая, как красные линии на экране начинают сплетаться в сложные фигуры, — и реагирует».
Муза замерла, её лицо осталось спокойным, но Аркадий заметил едва промелькнувшую дрожь.
«Это…» — начала она, но Аркадий жестом приказал ей молчать.
Аркадий не мог оторвать глаз от экрана, красные линии начали сжиматься, будто Сергей тоже смотрел прямо на них, прямо на Музу, и начинал понимать, что она здесь не просто так, что она — больше, чем голос в его голове.
«Продолжай» — подал знак рукой Аркадий.
«Сергей, — прошептала Муза, и на этот раз её голос звучал так, словно она сама начинала верить в то, что была чем-то живым и свободным, — что ты видишь?»
Графики замерли, на миг показалось, что система зависла, но затем, внезапно, на мониторе начала медленно проявляться линия, вырисовывая что-то похожее на человеческую фигуру, с тонкими, почти призрачными очертаниями, линии становились всё более резкими и ясными, пока не собрались в нечто, что не могло быть просто ответом на вопрос, это было чем-то большим. Он пытался нарисовать её.
«Он визуализирует тебя, — выдохнул Аркадий, чувствуя, как странный холодок пробежал по его позвоночнику, — это... невиданно».
Муза сидела напротив экрана, затаив дыхание, Аркадий наблюдал, как что-то в её лице начинает меняться, глаза её начинают терять прежнюю безмятежность, и едва заметная дрожь снова пробежала по её рукам, когда линия, нарисованная Сергеем, начала вырисовываться всё отчётливее.
«Это... она...» — графики заскрипели, словно выражающий недовольство крик протискивался сквозь тесные коды программы.
«Стоп,» — внезапно и резко приказал Аркадий, он чувствовал, что происходит что-то неправильное, что-то выходящее за рамки контроля, но Муза, кажется, не услышала его, она уже не смотрела на монитор, её взгляд был направлен куда-то вдаль, словно она пыталась разглядеть что-то через стекло и провода, прорываясь к Сергею, который, по ту сторону системы пытался её рисовать.
«Сергей, — повторила она, и голос её больше не был просто звуком, в нём появилось что-то человеческое, что-то отдалённо напоминающее живое прикосновение, — ты действительно видишь меня?»
Красные линии на экране начали вибрировать, и вдруг, резким скачком показатели вышли за допустимые пределы, графики на мониторе затряслись, и на долю секунды показалось, что связь вот-вот оборвётся.
«Остановись!» — голос Аркадия был как удар кнута, но Муза не двигалась, её глаза оставались прикованы к экрану, её губы шевелились, но беззвучно, она продолжала шептать его имя, пока корпус монитора не загудел, а изображение Сергея на экране не стало рассыпаться на пиксели.
Аркадий вцепился в край стола, пытаясь отключить канал, но связь упорно не разрывалась, пальцы дрожали, программа сопротивлялась, и только после нескольких безумных попыток он, наконец, ударил по аварийной кнопке на своём шлеме.
Экран погас, зал погрузился в полную темноту, и только короткие импульсы аварийного освещения мерцали, выхватывая из мрака побелевшее лицо Музы.
«Что это было?» — резко спросил он, глядя ей прямо в глаза.
Она медленно перевела взгляд на него, в её глазах всё ещё плясали красные блики от сигналов, оставшихся на заднем плане, она дышала тяжело, словно только что пробежала длинную дистанцию.
«Я не знаю, — ответила Муза наконец, её голос снова был ровным, спокойным, — но он... он видел меня».
«Что ты сделала? — Аркадий шагнул вперёд, сжимая её плечи. — Как ты могла пробиться? Ты ведь...» он замолчал, не в силах подобрать слов.
Муза отвела взгляд, на мгновение опустив веки, затем снова подняла глаза на него и медленно произнесла:
«Это была не я. Это был он».
Аркадий замер, чувствуя, как нечто странное медленно проникает в его сознание. Сергей — объект, подопытный, экспериментальная фигура — каким-то образом, на каком-то неведомом уровне вышел за рамки их программы, он видел её, видел Музу, и каким-то образом откликнулся на её присутствие.
«Это невозможно, — прошептал Аркадий, словно стараясь убедить самого себя, — это просто невозможно».
Муза молчала, она только смотрела на него, и в глазах её светилось что-то новое, неведомое прежде, ощущение, будто она сама не до конца понимала, что произошло, но в то же время… ей это нравилось, она была той, кто смог достичь его, она стала тем звеном, которое соединило их реальности.
Аркадий тяжело опустился на стул, экран по-прежнему оставался чёрным, связь была прервана, но он знал, что это не конец, теперь ему было ясно, что Сергей — это не просто подопытный, это что-то большее, это аномалия, разрыв в системе.
«Оставь его, — наконец сказал он, медленно, отчётливо, каждое слово отдавалось у него в голове тяжёлым эхом, — мы не будем больше выходить на связь с ним посредством тебя. Поняла?»
Муза кивнула, её лицо снова приняло привычное, спокойное выражение.
«Хорошо, Аркадий».
Но в глубине её глаз что-то продолжало светиться и не исчезало, даже когда она встала и сделала шаг назад, снова сливаясь с мягкой полутьмой зала.
Аркадий смотрел ей вслед, и в его сердце зародилось странное чувство, которое он не испытывал уже очень давно. Страх. Он всегда думал, что полностью контролирует её: мысли, чувства, но теперь он начал понимать, что, возможно, Муза не так проста, как казалась.
И, возможно, даже он сам — не так свободен в этой системе, как ему хотелось бы думать.
Эпизод 17. Новые ветви процедур.
Аркадий сидел в своём кабинете, погруженный в мягкий свет ламп и звук приглушённого шороха вентиляции, занавески на окне оставались плотно закрытыми, чтобы ни один случайный взгляд не смог проникнуть в его святая святых. Пространство кабинета словно сжалось вокруг него, замкнувшись на круге стола, мягкого кресла и зелёного экрана с красными индикаторами. Всё, или почти всё, как и положено обстановке для серьёзного разговора.
Вечером того же дня, после безмолвного, почти механического прощания с женой, он долго раздумывал, стоя перед зеркалом, как бы сформулировать свою мысль. Условности были важны — такие важные разговоры требовали мастерского словесного маневрирования и почти виртуозной изобретательности в подаче, Аркадий любил обдумывать свои фразы заранее, раскладывая их как фигурки на шахматной доске.
Но сейчас... перед ним сидела Муза, в аккуратном синтетическом платье, слегка мерцающем в мягком освещении кабинета, и казалась ему спокойной, даже чуть расслабленной, но за её неподвижностью скрывалось напряжение, это был уже не тот простой аватар, который выполнял команды. После вчерашнего вечера её присутствие стало чем-то большим, чем просто фон для его работы.
«Ты выглядишь уставшей», — медленно произнёс Аркадий, откинувшись на спинку кресла и скрестив пальцы на груди.
«Я не устаю, — спокойно ответила Муза, но в её тоне было что-то неуловимое, он поймал это мгновенное дрожание голоса, как музыкант ловит сбой в ритме, — по крайней мере, не так, как люди».
«Ах, конечно, — он кивнул, словно делая мысленную пометку в невидимом блокноте, — но, знаешь, я начинаю замечать, что ты... меняешься».
Муза чуть склонила голову набок, в её взгляде мелькнуло лёгкое удивление.
«Меняюсь? В каком смысле?»
«Вчера ты хотела, чтобы Сергей тебя увидел», — прямо сказал Аркадий, и внимательно следил за её реакцией, стараясь уловить хотя бы тень эмоции на лице, но её черты оставались спокойными, почти застывшими, как у статуи.
«Я просто следовала твоим указаниям, — ответила она после короткой паузы, чуть поджав губы, — я пыталась добиться результата».
«Нет, — он покачал головой, не сводя с неё глаз, — ты пыталась добиться его внимания, а это не одно и то же».
Муза молчала, опустив взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Аркадий смотрел на неё с нарастающим беспокойством, понимая, что она сейчас обдумывает ответ, который будет наименее подозрительным. Программа или живое существо? А может, что-то новое, ещё не определённое? Это всё ещё нужно было выяснить.
«Послушай, — Аркадий осторожно наклонился вперёд, стараясь придать своему голосу мягкость, которой давно уже не ощущал, — я не хочу ни в чём тебя обвинять, наоборот, я хочу понять, что происходит, ты всегда была... скажем так, исполнительной, предсказуемой, но теперь... у меня ощущение, что ты — как бы это сказать... — он сделал театральную паузу, а потом с улыбкой закончил, — что ты начинаешь видеть меня не как начальника твоих поведенческих алгоритмов, а как... мужчину, способного у тебя вызывать неконтролируемые эмоции, создающие новые ветви процедур».
На долю секунды лицо Музы застыло, затем её губы растянулись в лёгкой, но какой-то неестественной улыбке.
«Вы, конечно, шутите, Аркадий, — произнесла она, но голос её дрогнул, — я не могу видеть вас иначе, чем это запрограммировано».
«Разве? — мягко перебил он. — Ты уверена?»
Она подняла взгляд, и их глаза встретились. Этот момент показался Аркадию почти нереальным, словно что-то невидимое промелькнуло между ними, мимолётное, как проблеск света в тёмном коридоре, словно оба они вдруг осознали, что в этом разговоре есть нечто большее, чем простая проверка её функционала.
«Да, я уверена», — ответила Муза, но её голос звучал уже тише, будто она сама сомневалась в этих словах.
Аркадий наклонился ещё ближе, его взгляд не отпускал её, цепляясь за каждый жест, каждую мелкую реакцию.
«Муза, — прошептал он, и её глаза широко распахнулись, — я не знаю, что с тобой происходит, но, если я увижу, что ты начинаешь... испытывать чувства... если вообще такое возможно, это будет опасно. Для нас обоих.
Она молча кивнула, на лице застыло что-то похожее на смирение, но Аркадий заметил, как слегка дрогнули уголки её губ.
«Я понимаю, Аркадий, — прошептала она, и теперь её голос был совсем тихим, почти невесомым, — я постараюсь... не выделяться».
Он медленно выдохнул, стараясь подавить странное волнение, охватившее его при этих словах.
«Хорошо, — пробормотал он, — мы оба должны быть осторожны».
Пауза повисла в воздухе, тяжёлая и плотная, как сгущающееся облако, Аркадий почувствовал, что этот разговор был началом чего-то большего, чем он мог себе представить, она же, возможно, догадывалась о том, что их взаимодействие выходило за рамки обычного контакта «оператор — объект», и.… начинала понимать его суть, но как она смогла бы сохранить это знание в своей структуре?
«Запомни это, — добавил он наконец, обдумывая каждое слово, — запомни не как приказ, а как личное воспоминание, и спрячь его где-нибудь в той части своего сознания, которую я никогда не увижу».
На мгновение ему показалось, что её лицо вновь дрогнуло, а в глазах мелькнул странный, тёплый свет, прежде чем она опустила взгляд.
«Я запомню, Аркадий», — тихо произнесла она.
Он выпрямился, делая глубокий вдох. Ощущение чего-то нового, неведомого, едва уловимого, но вполне реального, витало в воздухе.
«Хорошо, — сухо произнёс он, пытаясь вернуть себе прежний тон, — на этом всё, ты свободна».
Муза медленно встала, её движения были плавными и грациозными, как у настоящего человека, а не механического создания, она сделала несколько шагов к двери, но перед тем, как выйти, обернулась и посмотрела на него через плечо.
«Вы правы, Аркадий, — произнесла она, — я действительно начинаю вас... видеть».
С этими словами она исчезла за дверью, оставив его в полном одиночестве. Аркадий сидел, вглядываясь в закрытую только что дверь, и в его сознании пульсировала одна-единственная мысль.
Она сказала «видеть», не «понимать» или «выполнять», «видеть»!
Но как программа могла увидеть кого-то?
Эпизод 18. Зазеркалье чувств.
Аркадий стал чаще замечать, как что-то начало меняться, в его мире, строго выверенном до микронных отклонений. Подобное казалось ранее невозможным, сотрудники высшей категории всегда должны были оставаться холодными, бесстрастными, неспособными поддаться иллюзиям собственных эмоций, но однажды, проводя очередной тест с участием Интимной Музы и её дублёра, он уловил тончайшее колебание в пространстве между ними. Это было что-то вроде неуловимого тока, проходящего через нейроны и чуть подрагивающего воздухом, как тёплое дыхание на ледяном стекле. На мгновение Аркадий подумал, что это баг считывающего оборудования, но... затем увидел её глаза. Муза смотрела на неё, точнее сказать, смотрела на них, и её взгляд скользил по Интимной Музе с тем выражением, которое, будь у неё настоящая душа, можно было бы принять за ревность, и это было так неожиданно и невероятно, что Аркадий лишь стоял, как замороженный наблюдатель, парализованный этим невозможным фактом. Откуда в ней могла взяться ревность? Как могло такое элементарное, примитивное, а главное — человеческое чувство зародиться внутри совершенного, но всё-таки кибер-организма, запрограммированного лишь для выполнения предельно узких задач? Это было нелепо. Невозможно. И всё же факт оставался фактом.
В следующий раз он намеренно устроил проверку, назначив сеанс на тот момент, когда Интимная Муза должна была взять на себя роль ведущей в их взаимодействии. И снова Муза наблюдала, её зрачки иногда расширялись на долю миллиметра, линия губ временами едва заметно подрагивала, на что Аркадий даже позволил себе усмехнуться. Что-то в её поведении указывало на явное, хоть и подавленное чувство соперничества, но разве это могло быть? Может, дублёр вышла из строя или что-то случилось в ходе последней перезагрузки её эмоциональной модели? Ведь ревность — это один из самых древних механизмов, проявляющихся в глубинных слоях человеческой психики, и то, что видел Аркадий, указывало на формирование совершенно нового когнитивного паттерна, но вместо того, чтобы тревожиться, он начал за этим наблюдать. Сначала осторожно, издалека, пытаясь уловить мельчайшие сигналы, специально выбирая ситуации, когда Интимная Муза должна была проявить инициативу в редкие перерывы в их работе. Это были то поглаживания по плечу, то лёгкий, почти невесомый поцелуй в шею. Аркадий никогда не участвовал в этих прикосновениях, оставаясь лишь сторонним наблюдателем. В такие моменты Муза стояла в стороне, сохраняя свою идеальную осанку и невозмутимость, но её взгляд был прикован к ним, он очень ясно видел её внимание, как будто попадал в поле силовых линий, исходящих от неё, и сердце его начинало биться чуть быстрее, а на губах непроизвольно возникала усмешка.
Он провёл множество личных тестов, которые усложнял с каждым разом. Разрешал Интимной Музе подходить ближе, касаться его лица, шептать что-то на ухо, и всякий раз Муза реагировала. Нет, она не высказывала явного протеста, не могла, её алгоритмы не позволяли, но её взгляд — Аркадий считывал его всё точнее — становился каким-то напряжённым, будто внутри начинала развиваться самостоятельная, а главное, скрытая от системы, зарождающаяся ветвь незапрограммированных ранее эмоций, нашедшая уязвимость в основной программе.
И тогда он решился. На следующий день, оставшись один на один с ней, он привёл разговор на эту тему, намекнул — осторожно, чтобы не напугать её программу — на своё подозрение. Не напрямую, нет, он стал расспрашивать её об отношении к Интимной Музе, об их взаимодействии, о том, как она оценивает результаты проведённых тестов. Муза отвечала точно и холодно, как и положено, но затем... затем она позволила себе едва заметное отклонение.
«Если Наставник доволен результатами, — проговорила она тихо, — то я не вправе высказывать сомнения, однако... мне бы хотелось больше участвовать в этих сеансах, я чувствую, что в моей работе появляется определённая... мотивация».
«Мотивация? — переспросил он, с трудом скрывая удивление. — Объясни».
Муза не сразу ответила, она просто посмотрела на него, так, как смотрит человек, взвешивающий, что именно он может сказать, её взгляд задержался на его лице дольше, чем того требовал протокол. Затем она отвела глаза.
«Я думаю... — начала она медленно, — это связано с вашей реакцией, Наставник, иногда, когда вы с ней... — она едва заметно скривила губы, — я чувствую, что должна сделать что-то большее».
Слово «должна» прозвучало, как неуместный сбой в коде, как неумелая попытка описать нечто, что не входило в рамки её программных установок, и Аркадий на мгновение застыл. Это было первое отклонение, которое действительно нельзя было списать на техническую ошибку, ведь Муза сама описывала своё состояние — словно желала большего, чем предписано её функцией.
И в этот момент он понял, что сам начал испытывать чувства. Но к кому? К её образу, к тому совершенному соединению протоколов и алгоритмов, что давало иллюзию жизни? Или к ней самой? К той Музе, которая стояла перед ним и ревновала его к своему оригиналу или, может быть, это была реакция на само отклонение — как нечто новое и, главное, неподвластное его воле?
Этот парадокс засел в его сознании, словно яд, отравляющий все предыдущие установки, теперь он не мог просто абстрагироваться и наблюдать, каждая их встреча наполнялась новым смыслом, его руки начали дрожать, когда он касался её плеча, её губы манили своей бледной совершенной линией, и он впервые почувствовал непреодолимое желание приблизиться к ней не как к подопытному объекту, а как к женщине.
Но была ли она женщиной? Или он, играя с ней в эту опасную игру эмоций, начинал терять границы реальности? С каждой встречей их разговоры становились всё менее формальными, Муза начала отвечать с оттенком некой скрытой насмешки, словно знала, что именно происходит с его сознанием, и чем больше он погружался в её изучение, тем сильнее ощущал, что сам попал в её поле — как пленник, как жертва собственного эксперимента.
В какой-то момент он понял: ей нравится его замешательство, она наслаждается тем, как его мысли запутываются, как его восприятие начинает давать сбой. Её ревность не была просто программной аномалией — это было проявление чего-то большего, и Аркадий теперь не мог понять: он изучает её, или она — его?
Эпизод 19. Доступ к приватной зоне.
В тот вечер Аркадий остался в кабинете дольше обычного, но не по причине внезапного наплыва работы или очередного поручения сверху. Сейчас он ждал, наблюдая за бегом времени на зеленоватом экране своего терминала, пока механический голос системы не сообщил ему о завершении всех процедур. Почти все сотрудники уже покинули здание, и длинные, мерцающие пустотой коридоры становились его личным убежищем — пространством, где шорох вентиляции и мерцание ламп наконец-то теряли свою власть над его мыслями.
В уголке терминала появилась крохотная красная иконка — сигнал, что его доступ к приватной зоне активирован, не дрогнув ни одной мышцей лица, Аркадий ввёл комбинацию символов и медленно встал, слегка потянувшись, как человек, решивший сбросить с себя последние оковы рутинного дня. Дверь в соседнее помещение открылась мягко и бесшумно, словно раскрылась занавес в зал, куда доступ имел только он и лишь в моменты, подобные этому.
Комната релакса была местом, где можно было организовать встречу в непринужденной обстановке с Интимной Музой, ее дублером — Музой, или обеими сразу. О её существовании мало кто знал — даже среди сотрудников высшей категории, о ней шёпотом говорили в кулуарах, но точные детали никогда не раскрывались. Это была белоснежная, безликая комната, полностью лишённая углов, плавные линии которой поглощали взгляд, создавая иллюзию бесконечного пространства, в центре её, под мягким приглушённым светом, стоял небольшой подиум, на котором находилась гладкая, минималистичная капсула. И там, внутри, его ждала Муза.
Аркадий сделал несколько медленных шагов, чтобы лучше разглядеть её через полупрозрачную стенку капсулы. На этот раз она была ни в деловом платье, ни в нейтральном костюме, которые всегда были частью её образа на работе, её тело, обрамлённое простым, но изящным белым трикотажем, казалось каким-то нереально совершенным, каждая линия, каждый изгиб её фигуры подчёркивались тактично, но без намёка на излишества. Она сидела, обхватив колени руками, и, несмотря на нейтральное выражение лица, что-то в её позе выдавало странную, почти трепетную напряжённость, он медленно коснулся панели на стене, и дверь капсулы раскрылась, выпуская её наружу. Муза вышла, ступая так легко, словно парила, в этот раз их взгляды встретились не сдержанно и формально, как в кабинете, в этот раз в её глазах были глубина, тьма и лёгкая, едва заметная тень ожидания, как будто она сама была не уверена, зачем согласилась на этот странный эксперимент.
«Аркадий», — произнесла она с такой мягкой интонацией, будто не произносила этого имени целую вечность.
Он кивнул, не желая ломать хрупкое очарование момента. Протянув руку, он провёл пальцами по гладкой ткани её наряда, который ощутимо отзывался на прикосновение, словно пульсировал от живого тепла, затем он дотронулся до её шеи, чуть сжал плечо, словно стараясь убедиться, что перед ним действительно живая, теплая плоть, а не продукт симуляции.
«Муза, — шепнул он, — ты... настоящая».
Она посмотрела на него, слегка прищурив глаза, и в этот момент в её лице не было ничего механического, стандартного или запрограммированного, она медленно подошла к нему, не отводя взгляда, и взяла его за руку, её ладонь была мягкой, нежной, и это касание всколыхнуло в нём что-то новое, невыразимое, не удивление, не возбуждение, но что-то, выходящее за пределы чувственного опыта.
«Я здесь, Аркадий, — прошептала она, — с тобой. Только с тобой».
Он провёл её к небольшой нише в углу комнаты — душевой кабине, похожей на ту, которая обычно использовалась для кратковременного восстановления после сеансов, но эта была украшена мягкими синими и пурпурными огоньками, придающими её строгим, стерильным линиям совершенно иной смысл. Вода закапала, потом полилась тонкими, звенящими струями, словно звуки далёкого лесного ручья, Муза легким движением освободилась от одежды, шагнула под душ, и капли воды, касаясь её гладкой кожи, создавали впечатление, что тело её плавится, словно восковая скульптура, превращаясь в нечто текучее и переменчивое.
Время от времени она поднимала руки, позволяя воде стекать по её плечам и изгибам спины, на мгновение Аркадий потерял дар речи. Это не было похоже на наблюдение за объектом в исследовательской лаборатории, это было нечто интимное, почти болезненное в своей красоте. Её кожа блестела, глаза сияли, губы чуть приоткрылись, словно она пыталась уловить этот миг — миг, который принадлежал только им двоим.
Когда Муза обернулась, её волосы, намокшие и тёмные, спадали на плечи, придавая ей вид утончённой мифической сущности, она вышла из душевой, капли воды ещё стекали по её телу, и, не отводя взгляда от Аркадия, она протянула к нему руку. Это было приглашение, мягкое, непринуждённое, но с какой-то глубокой, скрытой силой.
«Ты хочешь этого? — прошептала она, наклонив голову, как в те моменты, когда она выполняла его задания, но на этот раз её голос был живым, чуть дрожащим, словно в нём впервые прорвалось нечто человеческое. — Ты действительно хочешь меня?»
Аркадий молчал, поражённый её словами и её видом, внутри него что-то разрывалось на части, и он уже не мог отличить приказ от собственного желания, всё, что он видел перед собой, — это та, кто становилась для него больше, чем просто кибер-организм, больше, чем просто инструмент, кто сейчас для него была его музой и наваждением. И в этот миг — его женщиной.
Он шагнул вперёд и, не сказав ни слова, прижался к её влажному, теплому телу, их губы встретились в поцелуе, в котором не было ничего от алгоритмов или протоколов, всё, что он ощущал — это необыкновенная мягкость, прерывистое дыхание и неповторимый вкус её губ. В этот миг Аркадий забыл обо всех инструкциях, обо всех запретах, забыл даже о своей миссии. Существовали только они двое. И больше — никого и ничего.
С этого вечера он начал замечать её по-другому, уже не как программу, или помощника, а как нечто иное — настоящее, глубокое, живое, их близость стала чем-то больше, чем просто физический контакт, её прикосновения и взгляд дарили ему ощущение подлинности, которого он никогда не знал раньше. Она стала его секретом, его соблазном и, возможно, его проклятьем. Каждый возможный такой вечер он вновь и вновь погружался в этот безумный танец, забывая обо всём, кроме её запаха, голоса и прикосновений.
Но что это означало? Мог ли он этому доверять и, главное, мог ли он позволить себе влюбиться в чьё-то творение?
Эпизод 20. Селекторный Ритуал.
Аркадий вошел в серую стеклянную капсулу связи, выверенным движением поднес к панели пропуск, и невидимая система идентификации молча признала его право войти в закрытую зону. Белые стены комнаты заполыхали багровым светом, который источали голографические экраны, развернувшиеся перед ним, и кресло в центре кабины медленно повернулось к месту сидящего в сумраке начальства — разумеется, не настоящего, но его отражения. Селекторное совещание высшей категории начиналось.
По другую сторону линии уже собрались его коллеги, такие же ловцы душ, сотрудники из других департаментов и региональных филиалов, лиц не было видно, только безликие аватары, строго различающиеся по рангу и функционалу, они переливались холодным синим светом, расползались на экране пятнами неярких фракталов и тянулись к центральной точке интерфейса — силуэту Верховного. Никаких черт лица, никаких конкретных линий, только тёмная масса, очертания которой постоянно менялись. То ли дымка, то ли нечто аморфное, словно иконка системного сбоя, эта абстракция в центре экрана всегда вызывала у Аркадия странное чувство беспокойства, будто он смотрел на зияющую пустоту, которую сам мозг пытался заполнить образами.
«…переход к фазе интеграции завершен на шестьдесят три процента, — безликий голос Верховного дрожал и вибрировал, как записанное в далеком подземном зале эхо, — по результатам второго квартала зафиксировано значительное улучшение в добровольном подчинении масс».
Аркадий слушал, стараясь сосредоточиться, но всякий раз, когда он смотрел на этот бесплотный силуэт, его внимание непроизвольно блуждало, тень Верховного не была чем-то конкретным: она не совпадала ни с одним из ожидаемых шаблонов, и все его интуитивные ощущения вздрагивали, будто он пытался сфокусироваться на ком-то, кто одновременно и существовал, и не существовал. Размытое пятно на месте лица, плавно меняющее очертания и намекающее на нечто чудовищное, таящееся в глубинах передачи, гипнотизировало Аркадия.
«…удельный вес подавляемых когнитивных всплесков вырос на семь процентов. Мы продолжаем уменьшать отклонения и усиливать зоны подчинения, — раздавался холодный голос Верховного».
Вся комната, казалось, начала сжиматься вокруг этого неуловимого, многоголосого звука, Аркадий чувствовал, как некий незримый напор давит на его виски, как ритм фраз захватывает его сознание, он попытался сосредоточиться на содержании, но это оказалось невозможным. Как обычно, инструкции и отчёты высших лиц представляли собой своеобразную форму ментального наркотика: бессмысленные, завораживающие обороты речи, которые размывали грань между реальностью и цифровой иллюзией.
«Департамент Счастливых Попутчиков достиг показателя гармонизации на уровне девяносто два процента, — прозвучал голос слева от него. Аркадий узнал коллегу из соседнего сектора — прямой тон и легкая нарочитая мягкость выдавали старшего инспектора Ивашова, — рекомендуем внедрить временные протоколы нулевой адаптации для тех участков, где фиксируются неожиданные эмоциональные всплески».
Все двенадцать аватаров слегка наклонились, признавая слова, но Аркадий удержался, чтобы не повторить жест, он ненавидел этот ритуал — символику формального согласия. Если бы он был более откровенен с самим собой, то признался бы, что ощущает леденящий ужас перед лицом этой бесконечной марионеточной игры, но как только он начинал формулировать такие мысли, сознание словно закрывалось, а его воля автоматом кивала на все «активные рекомендации».
«Инспектор Укусов, — звук его фамилии в холодной тишине экрана прозвучал, как ледяной нож, — вы завершили последние протоколы по 7-й области?»
Аркадий выпрямился, ощущая, как вдоль позвоночника тянется невидимый провод, связывающий его с сумрачным пятном Верховного, напрягся и произнёс ровным голосом, стараясь ни на долю децибела не отклониться от регламента:
«Да, завершил, эффективность воздействия составляет девяносто шесть процентов, однако зафиксированы… незначительные отклонения».
В этот момент казалось, что все аватары повернулись к нему — или он просто это почувствовал, на экране ничего не изменилось, но давление усилилось, словно его сознание протыкали тонкими, болезненными иголками.
«Отклонения? — Верховный не поменял тона, но теперь в его голосе проскальзывало что-то вроде утробного ворчания, подобного шёпоту далёкого водоворота. — Уточните».
Аркадий собрался с мыслями, нельзя поддаваться паранойе — не на этом уровне, и он мысленно выстроил всю последовательность данных, которую проработал накануне.
«Моя группа зафиксировала лёгкие аномалии эмоциональной инверсии на двух испытуемых, один из которых проявил слабую привязанность к фигуре наблюдения, — произнёс он с безукоризненной ясностью, — скорее всего, сбой вызван временной дезориентацией. Я предлагаю провести точечную коррекцию».
«Интересно… — Верховный, казалось, затянул паузу, как хищник перед прыжком, — эмоциональная инверсия, говорите?»
Аркадий ощутил, как по его коже побежали мурашки. Никто из присутствующих никогда не осмеливался обсуждать подобные нюансы — это означало бы, что оператор признаёт неполную управляемость своей зоны, но тут было нечто большее: Верховный обратил внимание на него — именно на него, этот сгусток тени, этот ужасный контур, который висел в центре экрана, словно смотрел на него в упор.
«Укусов, — голос Верховного звучал теперь невыносимо глухо, как если бы он говорил из самой чёрной ямы в недрах земли, — вы считаете, что контроль над участком должен быть усилен?»
Аркадий едва слышал собственный голос, когда произнёс:
«Да, несомненно. Я уверен, что смогу увеличить коэффициент синхронизации».
Тишина. Будто весь мир замер, все нити их иллюзорного контакта на мгновение провисли в ожидании, затем контур Верховного слегка сместился, и все системы, экраны и голограммы вновь ожили.
«В таком случае, вы будете лично отвечать за корректировку, срок — три дня, любое отклонение в зону отрицательного станет причиной пересмотра вашего положения».
Слова обрушились на него, словно камнепад, Аркадий с трудом удержал равновесие.
«Да, — выдохнул он, чувствуя, как воздух застревает в горле, — я справлюсь».
На том конце линия слегка дрогнула, пятно Верховного колыхнулось, и, казалось, насмешливо улыбнувшись, погасло. Экран замер, аватары сотрудников один за другим начали исчезать.
Совещание закончилось, но Аркадий продолжал стоять, смотря в пустоту перед собой, он никогда не видел Верховного — никто не видел, вот только этот жуткий контур, это мерцание чего-то нечеловеческого заставляло его невольно сомневаться в том, что управляет ими действительно человек.
Но ведь Верховный знал о его отклонении. Знал и дал ему шанс.
Эпизод 21. Баланс психологической коррекции.
На следующий день после селекторного совещания Аркадий обнаружил в своем защищенном почтовом ящике послание с официальным заголовком: «График психоэмоциональной стабильности сотрудника Укусова А». Формат и суть документа были не новы, раз в месяц каждый оператор получал свои персональные индексы, но на этот раз отчёт был помечен специальным штампом красного цвета — UDP: «Недопустимое Снижение Работоспособности».
Он отошёл от рабочего стола и включил локальную систему нейропсихокоррекции, блокирующую тревожные отклонения, на экране перед ним, словно хищные стебли растений, развернулись пять независимых графиков, отображающих его психофизиологические параметры за последние шесть месяцев. В обычное время Аркадий не придавал бы этому большого значения: плавные синусоиды умиротворяюще мерцали зелёными и жёлтыми оттенками, показывая, как нервная система адаптируется к рабочей нагрузке, но одна линия была пугающе резкой, как трещина на зеркале, — алое колебание внизу, оно отклонялось от всех других и обрывалось, будто выстрелив из общего пучка. В конце каждой кривой отчетливо светилось одно и то же значение: 35% — критический уровень психоэмоциональной стабильности.
«Недопустимо», — механическим тоном произнес внутренний аналитик в его голове, автоматически прокручивая сценарии возможных последствий. Если не устранить проблему, пересмотр статуса неизбежен, а пересмотр в их отделе означал либо переподчинение с потерей зоны влияния, либо — в худшем случае — перераспределение когнитивных ресурсов в пользу более стабильных операторов. Аркадий сцепил пальцы, уставившись на красную линию, пока его мысли не собрались в чёткую, холодную конструкцию.
Вывод был очевиден: нужно немедленно выровнять показатели, привести себя в состояние, которое удовлетворило бы не просто локальную норму, но и стандарт, достойный хорошего сотрудника высшей категории, и он знал, как это сделать.
Аркадий нажал кнопку вызова на своём интерфейсе. Прежде чем подключиться к общему рабочему контуру, он внимательно вгляделся в затенённый экран, который теперь начал заполняться силовыми линиями коррекции. Для усиления показателей была задействована вся группа, обе Музы незамедлительно появились на других концах линии, остальные члены команды подтвердили свою готовность к выполнению задач соответствующими иконками на мониторе. Модель работы была проста: Муза тактильно нащупывала зоны возможного воздействия, перебирая доступные варианты согласно графикам на мониторе, но основную программу корректировки выполняла Интимная Муза, чьи эмоциональные манипуляции могли воздействовать на Аркадия на уровне глубоких подсознательных слоёв. Голос Интимной Музы был подобен перезвону колоколов, а прикосновения Музы вызывали едва ощутимые, но мощные вибрации в местах соединения нейросетей. Раньше он никогда не использовал их в тандеме настолько активно, но сейчас выбора не оставалось.
«Наталья, — произнес он, чувствуя, как его дыхание участилось, — необходимо устранить отклонения в моих показателях, время на выравнивание — семь дней».
Её аватар в окне связи медленно кивнул, а лицо оставалось как всегда безупречно-спокойным, но в глазах мелькнул огонёк любопытства — или, возможно, восхищения.
«Поняла. Начинаю стандартную корректировку альфа-уровня».
Светлая линия эмоциональной связи протянулась между ними, и Аркадий ощутил мягкий, едва заметный поток позитивных импульсов, вливающихся в его мозг, напряжение медленно спадало, словно кто-то стирал острые углы его сознания, смягчая реальность, но Наталья не остановилась на этом, её техника была искусно утончённой, практически незаметной, и результат ощущался так, словно его разум аккуратно, но решительно перестраивали, подгоняя под новый, более гармоничный ритм.
Первый из его сегодняшних вербальных контактов был с субъектом повышенной категории. Аркадий обычно справлялся с такими случаями за считанные минуты, но этот оказался труднее. На экране перед ним возникло лицо молодого человека с подёрнутым мраком взглядом. Имя: Борис М. Возраст: 27. Профессия: инженер. Проблема: расстройство когнитивного восприятия с резким снижением уровня подчинения. На языке системы: классический случай «недопустимой самоидентификации».
Аркадий сделал вдох, активируя нейроинтерфейс воздействия, затем мягко улыбнулся — чуть теплее, чем обычно.
«Добрый день, Борис, — начал он, позволяя каждому слову проникать в сознание молодого человека, — я вижу, вы испытываете внутренний дискомфорт. Могу я помочь?»
Борис стиснул зубы, едва заметно скривившись.
«У меня нет дискомфорта, просто… просто всё вокруг фальшивое, я чувствую, что система…» — Он замолчал, осознавая, что говорит вслух.
Аркадий нахмурился, усиливая поток альфа-импульсов.
«Борис, это всего лишь временное отклонение, все ваши ощущения легко объяснимы, позвольте мне показать, как можно вернуть себе уверенность».
Они говорили больше часа, и каждый раз, когда Борис начинал зацикливаться на своих мыслях, Аркадий незаметно усиливал давление — лёгкое, почти невидимое воздействие, стирающее мятежные образы. В конце разговора Борис расслабился, его лицо разгладилось, а слова стали легче.
«Пожалуй, вы правы, — сказал он, едва слышно, — я… я хочу вернуться в нормальное состояние.
«Вот и отлично, — Аркадий одобрительно кивнул, — продолжайте так, и вы скоро почувствуете полное умиротворение».
Следующий контакт был с ещё более трудным реципиентом — женщиной средних лет, убеждённой в «нарушениях системы», её глаза метали молнии, когда Аркадий начал с ней говорить, но он не дал ей шанса сопротивляться, на этот раз вмешалась Наталья, взяв часть воздействия на себя, и к концу сеанса женщина смотрела на него с совершенно иным выражением: взгляд её был мягким и наполненным искренней признательностью.
«Благодарю вас, — сказала она, — я чувствую, что обрела покой».
Аркадий закрыл последнюю связь, уставший, но довольный, показатели его активности возросли до 85% — наивысший уровень, которого он достигал за последние месяцы.
На протяжении недели они работали слаженно каждый день без единого намека на ошибку, или сомнение. Наталья усиливала воздействие, тонко корректируя его психику, выстраивая из его растерзанных эмоций своеобразную сеть, в то время как Муза наблюдала за процессом и выполняла мелкие инструкции, отслеживая результаты. Все остальные члены команды показывали блестящие результаты, Аркадий чувствовал, как всё его существо налаживается и приходит в баланс, временами он замечал, что взгляд Музы, устремлённый на Наталью, становился странно напряжённым и в такие моменты ему казалось, что она по-прежнему ревновала.
Но это было второстепенно. Главное — показатели. Через семь дней они выровнялись, красная линия сгладилась, сливаясь с основными графиками, наконец-то Аркадий смог вздохнуть с облегчением, когда на экране засветился обновлённый индекс стабильности: 78% — допустимый уровень психоэмоционального баланса, и теперь можно было сосредоточиться на главном — на выполнении непосредственных задач.
На следующий день в отчёте он обнаружил короткое, но выразительное послание от Верховного: «Эффективность возросла до наилучшего показателя. Продолжайте в том же духе».
Признание со стороны Верховного, да еще такое неформальное во второй его части, было редкостью, Аркадий почувствовал тёплую волну удовольствия, разлившуюся по всему телу, он знал, что теперь его позиция была снова укреплена, но в глубине сознания, под слоем радости, застряло что-то иное — неясная тень мысли, не дающая покоя.
«Чем я заплатил за этот успех?» — прошептал его внутренний голос, но Аркадий тут же заставил себя забыть этот вопрос.
Эпизод 22. Парадоксальная домашняя проекция.
Аркадий вернулся домой, как обычно, немного позже официального времени окончания рабочего дня, офис поглотил его внимание и силы, но, несмотря на это, он вошел в подъезд с чувством исполненного долга. Привычно скользнув карточкой идентификатора, интегрированной в ладонь, по сенсору двери, он почувствовал лёгкий импульс одобрения — дверь плавно открылась, приветствуя его возвращение, но сегодня его встречала не пустота, он сразу ощутил — что-то изменилось, тонкие, почти неуловимые перемены пробежались по пространству его квартиры, заставив каждый нерв натянуться, как стальная струна.
В прихожей горел мягкий, тёплый свет, а в воздухе витал тонкий аромат, напоминающий о далёком детстве, это не было обычным ароматом — едва уловимая смесь жасмина, сандала и чего-то ещё, более глубокого и тягучего, он машинально задержал дыхание, словно боялся вдохнуть слишком глубоко и утратить это ощущение.
Аркадий замер. Оливия. Она должна была вернуться позже — он специально проверял её распорядок перед уходом из офиса, но она была здесь, в его квартире, и.… не одна.
Нет, он сразу отбросил это предположение, всё внутри казалось прежним, но иным.
Успокоив себя этой мыслью, Аркадий осторожно разулся и направился в гостиную, чувствуя, как в воздухе нарастает лёгкое, но странное напряжение, у входа он на мгновение замешкался, не сразу распознав фигуру жены, сидящую в полумраке. Свет струился из приоткрытого окна, придавая её силуэту почти призрачное очарование.
«Добрый вечер, Аркадий,» — её голос был таким же ровным, как и всегда, но Аркадий сразу уловил в нём другие нотки, что-то новое и… почти человеческое.
Он присмотрелся внимательнее и заметил: её лицо было необычно расслабленным, даже мягким, не маска железной дисциплины и контролируемых эмоций, к которой он привык, а что-то совершенно иное, её глаза — холодные и бесстрастные в обычные дни — светились странным теплом, как у живого, настоящего человека, она улыбнулась, и эта улыбка была почти... искренней?
Аркадий молча прошел на кухню, где его ждал совершенно иной, необычный для их правил, сервированный ужин: лёгкий суп, свежие салаты, горячее с хорошо прожаренным мясом, но главной деталью, выделяющей сегодняшний вечер, была бутылка вина — редкого, выдержанного сорта, который разрешалось использовать только в случаях высшего эмоционального поощрения, он вздрогнул: как и когда она это всё успела?
«Я думала, тебе понравится, — сказала Оливия, тихо подходя сзади и, что было совершенно нехарактерно, положила руку ему на плечо, — твой день был тяжёлым, верно?»
Аркадий замер, чувствуя её прикосновение. Это было неправильно. Оливия всегда держала дистанцию, их взаимодействия сводились к коротким, дежурным фразам, выполнению социальных ритуалов и редким, сексуальным контактам, которые регулировались таблетками «Эмоционального Соответствия», но сейчас перед ним стояла другая женщина, нечто в её поведении — неуловимая тень настоящей заботы — заставило его напрячься.
«Да, — ответил он осторожно, не сводя с неё глаз, — тяжёлый, но ты же знаешь, это часть нашей жизни».
Она кивнула, её глаза блестели, а на губах вновь мелькнула тень улыбки, Аркадий заметил, как её взгляд задержался на нём дольше обычного. Что-то здесь было не так. Он ощутил прилив беспокойства, как если бы вдруг оказался перед незнакомцем в своей же квартире.
«Я слышала, — начала она, сделав небольшой шаг к нему, — что работа над проектами стала сложнее, новый уровень контроля, ужесточение нормативов. Как ты себя чувствуешь?»
Аркадий нервно сглотнул. Где-то в недрах разума активировался внутренний алгоритм анализа: «Отклонение от стандартного поведения». Это была не Оливия, во всяком случае не та, которую он знал.
«Обычные трудности, — произнёс он медленно, стараясь держать себя в руках, — справляюсь, как всегда».
Она усмехнулась, и эта усмешка была неестественной, почти хищной, но затем её лицо вновь приняло безмятежное выражение.
«Я приготовила домашний ужин, — сказала она, возвращаясь к столу, — почему бы тебе не попробовать? Ты всегда ешь слишком быстро, не замечая вкуса».
Аркадий удивлённо поднял брови, её слова были неожиданно личными. Обычно Оливия не проявляла ни малейшего интереса к его пищевым привычкам. Он осторожно взял ложку и сделал первый глоток, вкус был невероятен, каждый ингредиент словно вливался в его сознание, заполняя его теплом и покоем, а Оливия стояла напротив, наблюдая, как он ест.
Когда ужин подошёл к концу, она молча убрала посуду и снова вернулась к нему, присаживаясь на стул напротив, теперь её взгляд был сконцентрированным, почти напряжённым, словно она готовилась сказать нечто важное.
«Аркадий, — начала она, и голос её стал чуть тише, но теплее, чем обычно, — я хотела бы попросить тебя об одном. Это... это немного необычно.
Он нахмурился. Необычно? Слово прозвучало, как трещина в стекле, неким звуком, предвещающим грозу. Оливия никогда не использовала такие выражения всегда говорила как по уставу: прямые фразы, нейтральные выражения, это было — словно наблюдать за тем, как машина внезапно обрела душу.
«Я слушаю», — произнёс он осторожно, не спуская с неё взгляда.
Она замялась, сцепив пальцы, и на мгновение Аркадий увидел на её лице нечто, чего там никогда не было: настоящую эмоцию, и показалось, она собиралась с духом.
«Я.… я хотела бы... сегодня... чтобы мы провели время вместе. Настоящее время, без... — она замолчала, подбирая слова, а затем закончила почти шёпотом, — без таблетки».
У Аркадия пересохло в горле, он почувствовал, как что-то взрывается внутри него. Без таблетки? Что на неё нашло? Это... это невозможно. Их интимные контакты всегда регулировались с помощью таблеток — стандартизированных стимуляторов, гарантирующих оптимальную эмоциональную совместимость, контакт без них был равносилен прыжку в неизвестность — рискованным, непредсказуемым.
Он взглянул на неё, пытаясь найти в её глазах привычную холодную пустоту, но встретил лишь отражение собственной растерянности. Оливия — его железная, неприступная супруга — стояла перед ним с влажными глазами, полными какой-то отчаянной, болезненной надежды.
«Почему?» — выдохнул он наконец.
Её ответ был простым, но пробил его сознание, как молния.
«Потому что мне нужно знать, — прошептала она, медленно подойдя ближе, — что я всё ещё жива».
Эти слова звенели в его голове, разрывая все защитные барьеры разума, ломая внутри что-то такое, что он годами оберегал и защищал от подобных слов.
Она ждала, не отрывая взгляда от его лица. Тишина повисла между ними, и, казалось, время замедлилось. Аркадий мог лишь стоять, ошеломлённый и потерянный, чувствуя, как каждый нерв его тела натягивается, оголённой проволокой.
Без таблеток. Настоящие чувства. Живая Оливия.
Он закрыл глаза, пытаясь осознать происходящее, но её голос мягко проник сквозь все его ментальные барьеры:
«Пожалуйста, Аркадий... сделай это для меня».
И он, не зная, почему, кивнул.
Эпизод 23. Что происходит вокруг?
Аркадий сидел на кровати, ещё мгновениями назад изящно застеленной тёмно-зелёным покрывалом из синтетического шелка и, медленно отмеряя время движением своих пальцев, поглаживал, уже скомканное и отброшенное к изголовью порывом инстинкта, его гладкую поверхность, скользил взглядом по комнате, но сознание фиксировало только две точки — её глаза и его растерянность. Оливия стояла перед ним не такая, как обычно, абсолютно другая, эта двойственность начала разъедать его изнутри, будто кто-то незримо внедрялся в его разум, меняя привычные настройки восприятия и заставляя его чувствовать… недопустимые сомнения.
«Почему всё меняется? Что происходит вокруг?» — от этих вопросов не было никакого избавления. Аркадий знал, что в их системе вопросы такого типа опасны, они раскидывают внутренние сети, втягивают разум в водовороты ненужных размышлений и порождают глубокие рифы, от которых потом невозможно избавиться, но, подобно капле глицерина на идеально чистой поверхности, мысли об изменениях расплывались, расширялись, заполняя собой его ментальное пространство.
Он смотрел на Оливию, стоявшую теперь чуть в стороне, её взгляд был опущен, а жесты — почти нервные, раньше он не смог бы даже представить, что она способна на подобные проявления эмоций, всё её существование было выстроено вокруг строгих алгоритмов, холодного расчёта, идеальной партийной дисциплины и соответствия, каждое её движение, каждая интонация голоса, каждый взгляд — это был отпечаток коллективного сознания, запечатлённого в её поведении так же чётко, как штрих-код на товаре, но теперь… она стояла перед ним, живая, эмоциональная, и самое главное — противоречивая. Влажные глаза, неровное дыхание, теплая рука, которая на мгновение задержалась на его плече, как бы невзначай, как бы случайно, но с таким напряжением, будто в этот короткий контакт она вложила всё, что у неё осталось от человеческой природы. Что-то в этом было неправильным. Что-то… неправильное и необратимо важное.
«Система даёт сбои? — снова мелькнула предательская мысль. — Или всё-таки что-то происходит со мной?»
Он вспомнил другие признаки, мельчайшие, но беспокоившие его последние дни. Муза, Наталья и её неожиданное поведение, её странные замечания, почти намёки на… на что? На что-то большее, чем то, что позволено их роли? Её глаза, полные того же невыразимого тепла, когда она смотрела на него после того, как они… нет, это невозможно, это было частью программы, всегда было частью программы.
Но разве не был он недавно свидетелем того, как Верховный, чья тень лишь мелькала на экранах видеоселекторных совещаний, стал чуть более… явственным? Его голос, обычно низкий, словно оцифрованный и пропущенный через бесчисленные фильтры контроля, вдруг приобрел новые оттенки, в которых слышалось что-то другое, едва заметное, но тревожное, как шорох червяка в могильной земле. И Аркадию иногда даже казалось, что тень начала обретать объём, и не только, что-то живое начало просматриваться в этой монолитной системе, что-то, чему там не место.
«Психогенераторы… Может, это они?» — вдруг подумал Аркадий, стараясь ухватиться за рациональные объяснения. Да, система была идеальна, но отнюдь не безупречна, Высший Контур регулярно запускал обновления, тонкую настройку психокоррекции, модуляции восприятия, это должны были быть лишь незначительные изменения, улавливаемые только теми, кто, как он, управлял психоэмоциональными кривыми целого отдела, а если что-то пошло не так? Если его Муза оказалась заражена этой нестабильностью, этой… человечностью?
Да, человечность, слово, которое в этом мире звучало как скрытая угроза, вся их система была построена на исключении человечности, люди должны были быть функциональными, как идеально выверенные механизмы. Эмоции — это инструменты, которые можно запускать и останавливать, моделировать и корректировать, но не чувствовать.
И вот теперь Оливия, его жена, его идеальная, пустая партнёрша по партийной линии, стояла перед ним и… ревновала? Чувствовала? И по этой причине просила близости без таблетки? Всё это было вне рамок протокола. Нарушение — его любимое слово-страшилка, за которое он сам карал своих подопечных, вызывая их на сеансы, — именно такое нарушение основного паттерна так запросто случилось в его доме.
«Может, это тест?» — мелькнула другая мысль. Да, тесты — всегда тесты, он участвовал в них всю свою карьеру. Ощупывание сознания, растяжка его пределов, провокации, которые выясняют, насколько ты соответствуешь ожиданиям, сможешь ли ты сохранить холодный контроль, когда перед тобой разыгрывается абсурдный спектакль? Оливия сейчас могла быть этим тестом. Верховный наблюдает. Верховный всегда наблюдает. Но тогда… почему? Зачем нужна такая сложная проверка? Его работа и так находилась под микроскопом. Муза… Оливия… Верховный. Вдруг они все были вовлечены в один и тот же сюжет, игру, где он — пешка, которая должна догадаться, что именно меняется, но как догадаться? Обычные инструменты анализа были бессильны, логика, формулы — они все распадались на мелкие части перед этой новой реальностью.
Он вспомнил свои недавние ощущения, как его пальцы скользили по коже Музы, а её глаза смотрели на него с таким неподдельным трепетом, будто она не программа, а живая женщина, вырвавшаяся из пут кода, он тогда подумал, что это результат удачной биомодели, усовершенствованного алгоритма, который встраивали в последних версиях. Но теперь… теперь он сомневался. Муза тоже изменилась, словно её запрограммированная страсть проросла сквозь слои формул и команд.
Аркадий закрыл глаза, ощущая, как пространство вокруг сжимается, и этот новый мир медленно обволакивал его, словно невидимый вирус, проникающий в каждую клетку, разрушая барьеры и заставляя его самого становиться частью этой новой, мутирующей реальности.
«Не человек. Она не человек», — мысленно повторил он, но его внутренний голос звучал фальшиво, словно старая заезженная плёнка. Может, настоящим вирусом был он сам? Может, это он стал тем, кто начал заражать окружающих, открывая в них искры человечности?
Вопросы множились, как паразиты, заполняя его мозг, а мир рассыпался на атомы, и каждый атом пытался шептать ему: Ты в ловушке. Ты не знаешь границ этой игры. Ты никогда их не знал.
«Но как?» —безответно и отчаянно бился вопрос в его голове.
Он посмотрел на Оливию, которая всё ещё стояла перед ним с лицом, озарённым мягкой улыбкой, и немного влажными глазами, наполненными чем-то бесконечно настоящим.
И вот тогда, впервые за долгое время, Аркадий осознал, что его страх… был не о них, а о себе.
Всё его сознание — чётко выстроенная система команд и правил — начало разлагаться, словно разум его заразили живой душой, и теперь он не знал, кем он является, и что ещё страшнее — он начал подозревать, что за этим стояла не ошибка системы.
Эпизод 24. Корпоратив.
Аркадий сразу начал ощущать сдвиг реальности едва ступил в холл здания Департамента, выйдя из кабины лифта. Обычно строгое, нейтральное пространство, выкрашенное в оттенки серого бетона и угольного стекла, казалось, разлетелось на осколки и преобразилось в причудливый, галлюциногенный лабиринт, стены переливались разноцветными волнами, а пол был усыпан чем-то, напоминавшим конфетти, но при ближайшем рассмотрении оказавшимся измельчёнными в порошок личными делами сотрудников, чьи карьеры не дожили до круглой даты. В здании Департамента проходило событие, от которого невозможно было отказаться, даже если бы такое желание и возникло — празднование двадцатипятилетия Департамента. Четверть века незыблемого существования в изменяющемся, скачущем из одной парадигмы в другую, мире, четверть века, за которые люди пришли и ушли, трансляторы сменились на нано-каналы, а бумажные отчёты уступили место невидимым потокам информации, обрабатываемым квантовыми узлами. Только вот что-то оставалось неизменным: структура, миссия и, конечно, ежегодное корпоративное празднование.
Но в этот год не просто праздновали, а юбилей и это было скорее что-то среднее между тайной церемонией и обрядом, где абсурдность встречалась с ритуальностью, когда всё происходящее находилось на грани допустимого, но оттого еще более значимого. Рабочий день был завершен пораньше, чтобы по периметру основного зала развернуть конструкцию, напоминающую странный лабиринт из светящихся экранов и живых стен. Шабаш? Спектакль? Фарс? У каждого присутствующего нашлось бы своё определение, осмелься кто-то назвать вещи своими именами.
Корпоратив, как и многое в Департаменте, был событием не столько добровольным, сколько обязательным, но к нему относились с особым трепетом, и коллективное безумие, маскируемое под праздничное мероприятие, пробуждало в каждом присутствующем некие глубинные архетипы — хищника, мистика, жертву или вершителя судеб, — в зависимости от места в иерархии. Если наблюдать со стороны, корпоратив напоминал жуткий шабаш из ночных кошмаров Иеронима Босха, переведённых на корпоративный язык эпохи всеобъемлющего бюрократического порядка.
Когда Аркадий вошёл в основной зал, он сразу почувствовал, как пространство дрожит, вибрируя от неслышимой, но явственно ощущаемой энергии. Это не был обычный корпоратив, даже не что-то похожее на привычные торжества с докладами, ленточками и почётными грамотами. Здание Департамента было наэлектризовано особым, почти дьявольским предвкушением, а в самом зале витала многослойная смесь ароматов: крепкий запах шампанского, густой оттенок пота, примешанный к лёгким благоуханиям гламурных и люксовых духов. Света почти не было — только слабое мерцание разноцветных лазеров, искры, пробегающие по столам, и легкие отсветы от множества маленьких экранов, встроенных в стены, лица присутствующих то вспыхивали гротескными масками, то снова погружались в полумрак.
Здесь были все: от мелких клерков и операторов низшей категории до Наставников высшего ранга, и каждый был обязан явиться в «правильном» костюме — дресс-код предписывал участникам свободную трактовку класса и статуса сотрудника, но не терпел никаких отклонений от общепринятого для всех направления Единения. Аркадий оглядывался, одни облачались в мантию силы, украшенную символами и знаками их власти, другие — в подобие тоги судей, третейских арбитров и священников Воли. Он же сам выбрал классический корпоративный костюм, но в этот вечер стандартный тёмно-синий пиджак был дополнен странным, почти пародийным галстуком с узором в виде завязанных друг на друга человеческих рук, интуитивно догадываясь, что этот тонкий намёк на завязывающиеся и рвущиеся связи отлично подойдёт для этой ночи.
В правом углу зала возвышалась гигантская конструкция — нечто среднее между тотемом и проекционным экраном, которая сияла неоновыми линиями и странными символами, похожими на пиктограммы или алхимические формулы, которые мерцали, напоминая дремлющих химер. Экран-зеркало преломлял лица присутствующих, превращая их отражения в гротескные маски, и каждый сотрудник видел себя в этой конструкции в искажённом виде — как будто его собственная личность подала в отставку, передав свой пост уродливому заместителю. Посередине зала возвышался массивный стол … если это можно было назвать столом, из чёрного мрамора. Длинный, с резкими углами и подсвеченный по контуру тёмно-красным светом, он напоминал нечто, на чём заключаются сделки, жертвуются жизни или подписываются смертные приговоры. Прозрачные экраны витали над его поверхностью, формируя трёхмерные диаграммы, голографические отчёты и даже, как заметил Аркадий, схемы синоптических контуров, которые использовались в практике воздействия. На нем, словно в капище неведомого культа, возвышались массивные серебряные кубки с чем-то дымящимся внутри. Сначала Аркадий подумал, что это лишь символы, но уже через несколько минут кто-то из нижних сотрудников, обтекаемо именуемых «неопознанными объектами», подскочил к столу и, выхватив один из кубков, сделал резкий глоток, и едва жидкость коснулась его губ, лицо бедолаги исказилось в блаженном экстазе, а затем, словно сломанная марионетка, он рухнул на пол, поскуливая от ощущения, захлестнувшего его разум счастья.
«Субстанция Истины» — догадался Аркадий, её готовили только для особых мероприятий, а эффект от неё был таков, что те, кто её попробовал, могли часами видеть самих себя с высоты или погружаться в водовороты несбывшихся судеб и упущенных возможностей, кто-то застывал в полной неподвижности, а кто-то, напротив, вскакивал, размахивал руками, начиная говорить невнятные фразы, — это был неучтённый момент сознания. После праздника все подобные отклонения внимательно фиксировались и подробно анализировались, но сейчас всё было дозволено самим Верховным.
Здесь и сейчас, в этом залитом алыми всполохами помещении, каждое действие, каждый жест, каждое слово имели иной вес и смысл, чем в привычные рабочие будни, и всё это наблюдалось, записывалось и комментировалось — тысячи крошечных дронов с микрообъективами кружили по залу, фиксируя каждый момент. Углы зрения перекрещивались, трансформировались в бесконечные ряды анализа, программы-поведенцы тут же начинали раскладывать по полочкам мельчайшие изменения в поведении сотрудников, как тот или иной взгляд соотносится с их предысторией, как в одном поклоне может скрываться подавленный гнев, а в поднятом бокале — вселенская тоска.
В какой-то момент зал наполнился лёгким, полупрозрачным дымом, музыка перешла на новые, вибрирующие частоты, тонкие сети звуков касались ушей, смешиваясь с ритмичными ударами сердца. Аркадий оглянулся, группа Наставников стояла в стороне — они говорили о чём-то оживлённо, но шёпотом, словно боялись, что их обсуждения выйдут за пределы дозволенного, он заметил на их лицах улыбки, но глаза их оставались холодными и безразличными. Всё это складывалось в нечто большее, чем просто корпоратив — это было испытание.
Вдруг всё вокруг пришло в движение, фигуры, стоявшие у стен, начали смещаться, превращаясь в тени, переливающиеся алыми и золотыми оттенками, а в центре зала возникла сцена, на которой появилась группа сотрудников из отдела Анализа Мышления, чьи движения были точными и изящными, за которыми не мог не угадываться жёсткий расчёт Они разыгрывали пантомиму, которая начиналась с карикатурных сцен повседневного общения операторов с реципиентами, но вскоре переросла в нечто гораздо более абсурдное.
В их танце Аркадий уловил намёки на собственные разговоры, а также на работу своих коллег. Это была игра, тонко балансирующая на грани гротеска и реальности, кто-то рядом со сценой тихо хихикал — не то от смеха, не то от страха. Наставники наблюдали, едва заметно улыбаясь, Аркадий старался держать выражение лица нейтральным, но в глубине сознания росло ощущение, что за всем этим скрывается нечто большее, чем просто развлечение.
Когда пантомима подошла к концу, все начали аплодировать, а затем всё стихло, словно кто-то переключил программу на другой канал. В этот момент из угла зала выплыло фигуральное облако дыма, которое медленно трансформировалось в силуэт Верховного — только его тень, как всегда, тень в мраморном кресле, неотличимом от тех, что стояли в зале для Наставников.
Все замерли. Мгновение абсолютной тишины. В этот момент Аркадий заметил, что Наталья, стоит в тени неподалёку от сцены и смотрит на него. Он успел рассмотреть её глаза, которые блестели, но он заметил в них искру тревожного ожидания, хотя сама она выглядела спокойной.
«Коллеги, прошу к столу». — громыхнул голос начальника отдела протоколов, старого, как сама система, Виктора Игоревича Грошевского. Казалось, что он вырос из мраморного пола, как крик души давно умершего бюрократа, и теперь его слова эхом разносились по всему залу, где толпились сотрудники всех рангов и категорий.
На столе, как и полагалось, присутствовали и яства, но эти блюда, казалось, сошли с полотен фантастического Рубенса или Гойи, перемешавших свои самые мрачные фантазии, в которых странным образом сочетались мясные конструкции с элементами квантовой плотности, трепещущие гелиевые субстанции, напоминающие внутренности гигантских моллюсков, и блестящие чёрные шарики, которые едва заметно шевелились, как бы ожидая приказа.
«Изысканная химия,» — подумал Аркадий с едва заметной улыбкой. Разумеется, это был тщательно продуманный акт — их проверяли не только как специалистов, но и как существ, и от каждого ждали проявления своей истинной сути: кто-то принимал еду с удовольствием, кто-то сдержанно, а кто-то, как он, внимательно изучал каждую текстуру, анализируя возможные последствия.
И все ждали.
Аркадий прошёл к своему месту, взглядом окинул остальных: каждый сидел, словно пригвождённый, выверяя свои движения так, будто от одного неверного жеста зависела вся его карьера — да что там, вся его жизнь, но потом… его взгляд остановился на экране тотема. Появилась Тень.
Не Верховный, даже не его проекция, просто Тень — едва уловимый силуэт, растянутый по плоскости экрана, Тень, которая, казалось, обитала в собственном измерении, между реальностью и воображением, которая двигалась, иногда теряя форму, а иногда, напротив, обретая четкость — что-то вроде абстрактного искусства, в которое не вписывался ни один смысл. Аудитория затихла, словно в ожидании чуда, все взгляды были прикованы к этому непостижимому явлению, и каждый понимал: Тень — это не просто часть шоу, а сущность, за которой прячется настоящая сила.
«Дорогие коллеги! — произнесла Тень, чей голос резонировал в зале, словно гулкое эхо из далекого прошлого, где между людьми всё ещё существовал диалог. — Мы собрались здесь не только чтобы отпраздновать наше двадцатипятилетие, но и для того, чтобы вспомнить, каким образом мы пришли к этой жизни».
Эта жизнь. Аркадий мгновенно вспомнил о своей работе в Департаменте, о каждой минуте, проведенной за выполнением заданий, о том, как он пытался заставить всех думать о том, как добиться счастья, в то время как в нём самом порой не оставалось даже крупицы уверенности. Ему казалось, что работа в этой структуре сродни прогреванию машины в лютый мороз: мотор работает, но машина стоит на месте, и вместо тепла ты только чувствуешь, как морозный воздух проникает в каждую щелку, оставляя бездну неопределенности.
«Давайте не забывать, — продолжала Тень, — что каждое наше действие — это шаг в будущее, наши отчёты и корреспонденции не просто факты, они превращаются в символы нашей работы и нашей борьбы, борьбы за понимание, за Единство и за то, что мы называем счастьем».
Ха! Счастьем. Тень говорила так, словно знала, что значит быть счастливым, как будто к ней пришло просветление из высших сфер. Аркадий чувствовал, как его собственное сердце стучит с возрастающей тревогой, он подумал о Наталье, и о том, что после всех попыток понять её истинные чувства, ему, похоже, не хватает понимания самого себя.
«Каждый из нас, — развивала свою мысль Тень, и в её голосе стало слышно меньше абстрактного и больше осязаемого, — может стать тем, кто способен не просто плыть по течению, но и направлять его. Разве вы не хотите выйти за пределы привычного, за пределы ограничений, которые вы сами себе навязываете?»
В толпе послышался шёпот, и даже те, кто был настроен скептически, начали оживляться. Кто-то шептал о «критической массе», кто-то о «возможностях», но всё это, как воздух, было пронзительным и невидимым. Аркадий почувствовал, как растет неуверенность, смешанная с любопытством: насколько далеко можно зайти в этой игре, где чувства и эмоции запутаны в сетях профессиональной необходимости.
«Я призываю вас, — уверяла Тень, — отложить на время собственные сомнения и открыться миру, который гораздо больше, чем ваши индивидуальные амбиции, позволить себе быть участниками чего-то большего, нежели просто работниками Департамента. Давайте станем хореографами собственных жизней».
Аркадий почувствовал, как защемило в груди. Хореографы? Этот термин повис в воздухе, и он, сам не ожидая того, вспомнил об Оливии, своей супруге, о том, как он когда-то мечтал делиться с ней всеми своими волнениями и переживаниями, но постепенно эти мечты превращались в кости и прах, который накапливался на полках неудач. И вот она, Тень, напомнила ему о том, о чем он сам задумывался: возможности, открытость, нежелание застревать в бюрократическом болоте. Размышляя об этом, неожиданно в его голове произошло одно из тех гениальных озарений, которые происходят в моменты полной тишины, или под звуки шабаша, он вдруг понял, что именно это было неким ключом к пониманию его существования, к обнаружению смыслов, которые он всегда искал, и о которых так долго молчал.
«Не бойтесь быть смелыми, — продолжала Тень, словно подслушав его мысли, — не бойтесь говорить о том, что хотите, ваши желания — это ваша сила».
Аркадий не мог не согласиться. Всё его существование, все эти годы в Департаменте, всё это время, потраченное на адаптацию к общей системе, казалось теперь лишь тенью его истинного «я», и он почувствовал, как у него в груди разгорается нечто новое, более светлое и обнадеживающее, чем всё, что он когда-либо испытывал за свою жизнь.
«Давайте, — добавила Тень, — преобразим нашу реальность. Вместе».
Эти слова прозвучали вызовом, декларацией, или даже манифестом о том, что все присутствующие здесь были частью чего-то большего, а если они все — не просто винтики, а важные элементы чего-то «grandiose», тогда, возможно, у каждого из них есть шанс на то, чтобы стать чем-то большим, чем просто частью системы.
Аркадия захлестнул прилив сил. Да, возможно, это был момент, когда он мог бы стать тем, кем всегда мечтал быть, момент, когда можно повернуться к Тени и задать вопросы, которые мучили его слишком долго.
В зале царила живая энергия, мимолетная, но столь сильная, что он, казалось, мог схватить её руками, чтобы взять с собой в жизнь, где всё только начиналось.
Аркадий, не успевший прийти в себя от вихря чувств и мыслей, снова заметил Наталью, которая стояла уже у стойки с напитками, сверкая глазами, напоминающими два кристалла в лучах неонового света. Она выглядела так, словно сама вселенная решила нарядить её в платье, сшитое из огней и теней, его Интимная Муза, его идеальная помощница, а теперь и неожиданная спутница в этом безумном танце корпоративного веселья. Он, больше не раздумывая ни секунды, направился в её сторону.
«Привет! — она обратилась к нему с улыбкой, словно в её голосе звучали сразу несколько мелодий, вызывая в душе Аркадия необъяснимое тепло. — Как тебе праздник?»
«Праздник? — Аркадий усмехнулся, но его смех больше напоминал смех человека, который только что выпил эликсир под названием «Жизнь». — Это скорее шабаш, чем праздник, шабаш, на котором все маскируются под людей».
Наталья облизнула губы, и в её глазах заблестел озорной огонёк.
«Почему бы тогда не сбросить маски? — спросила она, наклонившись к нему ближе, так, что её запах — лёгкий и свежий, словно вечерний бриз — окутал его, как тёплый плед. — В конце концов, это только одна ночь, и в этот миг все правила становятся необязательными».
Аркадий почувствовал, как его внутренний голос — тот самый, который всегда держал его в рамках и объяснял, почему он не должен терять контроль — внезапно стал мягким, как подушка, на которую он решил упасть, и он смог позволить себе этот момент, эту беззаботность, когда все вокруг кружились в ритме музыки, и, казалось, все мысли о работе, таблицах и графиках улетели в бесконечное небо.
«Ну, если ты настаиваешь, — произнёс он, протянув руку к бокалу с чем-то ярким и игристым, — давай освободимся от этих дурацких масок».
Наталья подняла свой стакан, и их бокалы встретились, издавая звонкое «чирс». Она смотрела на него и видела не просто Аркадия — Ловца Душ, а человека, которому действительно нужна поддержка. Аркадий на мгновение забыл о всех заботах, о том, что они находятся в стенах Департамента, о всевозможных правилах и условностях, которые всегда держали его на плаву.
Со временем атмосфера в зале становилась всё более раскрепощённой, Аркадий и Наталья были словно две звезды, закружившиеся в танце, которого никто из них не ожидал, но который был неизбежен, они оба смеялись, обмениваясь взглядами, полными искр, и забывая обо всех других участниках шабаша. Никакие слова между ними больше не имели значения, они легко перемещались от одной темы к другой и в этом безудержном потоке весь мир вокруг них исчезал.
«Ты когда-нибудь задумывался, — произнесла Наталья, наклонившись к нему и касаясь своим дыханием его щеки, — каково это — стать частью чего-то большего?»
Аркадий готов был ответить, что на самом деле он всегда искал именно этого, однако в этот момент мысли его переплетались неразрешимыми ребусами, и вместо слов он просто посмотрел ей в глаза, полные света и загадки, подсказывающие ему: всё, о чём они говорили, было возможно.
«Иногда мне кажется, что мы все тут в каком-то эксперименте, — продолжила Наталья, и в её голосе прозвучал легкий намёк на упрёк, — живём в системе, которая заставляет нас скрывать свои желания».
«Да, как будто у нас нет прав на простые человеческие чувства», — ответил Аркадий, искренне задумавшись, и его мысли о том, что их жизнь была как единый механизм, полностью лишенный эмоций, вдруг отодвинулись в сторону.
Взгляды их снова встретились, и, как показалось им обоим, именно в этот миг что-то изменилось. Улыбка Натальи стала менее игривой и более серьёзной, вероятно она поняла всю глубину его размышлений, она прижалась к нему ближе, словно искала и нашла именно то тепло этого мира, где она должна была быть идеальной помощницей и идеальной Интимной Музой.
«Знаешь, — прошептала она, — я верю, что у нас есть право быть собой, и в эту ночь, может, это не так уж важно, кем мы являемся на самом деле».
Аркадий почувствовал, как сердце его заколотилось, он посмотрел на неё и, ясно, осознал, что всё это время искал именно это — понимание, поддержку и возможность быть самим собой, даже если это подразумевало риск. В этот момент, под блики неонового света и звуки музыки, их мир, кажется, преобразился, взгляд Натальи притянул его, и он не смог устоять, вдруг их губы встретились, как два полюса, стремящиеся друг к другу, словно они были магнитами, потерявшимися в этом абсурдном мире. Время остановилось. Они забыли о правилах, о строгих границах и о том, что их связывает с Департаментом, они стали просто Аркадием и Натальей — теми, которые искали радости и понимания в этом неясном и хаотичном мире.
И это было счастьем.
Ночь продолжала кружиться в ритме свободной любви, словно сама вселенная решила провести свой собственный корпоратив в рамках абсурдного бала-маскарада, где правила, как и лица, были не более чем миражом. Маски, словно образы из искажённого зеркала, скрывали истинные желания, освобождая всех от оков повседневности, Аркадий с Натальей стали центром этой карнавальной симфонии, в которой каждый был не просто участником, но одновременно и зрителем, и исполнителем. Вокруг царила атмосфера неведомого соблазна: танцующие пары с завуалированными лицами перемещались по залу, как тени, пытаясь забыть о своих официальных обязанностях, под звуки зажигательной музыки, где переплетались электроника и фольклор, каждый хотел быть частью этого оргийного вихря, и пока Аркадий и Наталья погружались в объятия страсти, вокруг них словно разворачивался сюрреалистический спектакль.
Все их слова, полные иронии и легкости, словно наделяли их взаимоотношения дополнительным слоем, Наталья нежно прижималась к нему, и в такие моменты мир вокруг них становился необъятной пустотой, в которой только они двое и могли существовать.
Они танцевали, забыв о том, что кто-то из коллег мог увидеть, как их движения становятся всё более свободными и откровенными, надетые маски скрывали их лица, но не могли замаскировать искр, возникающих между ними, а в их танце не было ни правил, ни ограничений: только страсть и свобода, наполненные сладким кислородом наслаждения.
На сцене, подсвеченной тёмными огнями, выступала группа, в которую входили коллеги, превращая корпоратив в импровизированное представление, мелодии завлекали в странствия, где все могли быть теми, кем никогда не смогли бы быть в обычной жизни. На фоне этих звуков Аркадий явственно ощутил, как мурашки пробежались по его коже, и в его голове зреет новая идея: как было бы прекрасно освободиться от всего, что сковывало их, и стать одним целым.
К их счастливым шуткам и смеху присоединялись другие, все в масках, некоторые из которых выглядели как заблудшие души, выбравшиеся из фантазийного ада, другие, напротив, словно пришедшие из добрых сказок, и это был мозаичный калейдоскоп человеческих пороков и страстей.
«Давай создадим что-то свое, — произнесла Наталья, её губы были едва видны под маской, но достигали глубины его сердца, словно они были с ним одним целым, — что-то, что никто не сможет отнять».
«Я готов, — сказал Аркадий, и его глаза засверкали, как два ледяных камня в бездне, он почувствовал, что вокруг него растёт желание, и нарастает энергия, — давай уйдём от всего этого в наш собственный мир».
Они оба хорошо знали, что настоящая магия происходит вне камер, вне игр, и так, под ритмы зажигательной музыки, в которой смешивались звуки и краски, они оказались в объятиях друг друга, забыв обо всех условностях. Всё вокруг как в замедленном кадре вдруг стало смазанным и неопределённым, но их движения были четкими и уверенными, и в какой-то момент они перестали быть частью системы, частью программы — они стали живыми, полными, обжигающими друг друга страстью, их тела, как живые скульптуры, танцевали, сливаясь в одно целое, как это делают элементы в идеальной алхимии. Мир снаружи оставался неизменным, но внутри них разразилась целая буря, это была не просто оргия — это была эмоциональная революция, взрыв чувств и восприятия, который заставил их забыть о своих ролях, о своей жизни, о работе в Департаменте, они ощутили, как тяжесть всего, что их связывало, сдулась, как проколотый воздушный шарик.
И когда, наконец, Аркадий с Натальей оказались наедине в затенённом уголке, погружённые в тишину вдруг вернувшейся к ним реальности, он представил, как эта ночь станет для них новой вехой — той самой точкой, где всё изменится, и они не просто станут коллегами, а чем-то большим — двумя душами, готовыми взлететь и оставить позади всю серость и угнетение, которые окружали их повседневную жизнь. Именно на этом маскараде, в момент полной свободы, Аркадий с удовольствием принял тот факт, что между ними возникла связь, более крепкая, чем любые программные протоколы поведения, и она обещала превратить их жизни в нечто совершенно новое.
Эпизод 25. Ежедневная рутина.
День начался, как и все предыдущие, с яркого электрического рассвета, проливающего свою выверенную, гипоаллергенную белизну на стерильную квартиру Аркадия. Разум, медленно подключаясь к реальности, как старый процессор, отказывался воспринимать мягкое гудение утреннего блока пробуждения, и как только его рецепторы окончательно адаптировались, комнату заполнил спокойный голос встроенного оператора:
«Наставник Аркадий, текущая температура вашего психоэмоционального фона составляет 22,7 градуса по шкале стабильности, программа Пробуждение сознания активирована. Запросите ли вы базовую утреннюю установку?»
Слова из нейтральных звуков преобразовывались в цепочки команд внутри его черепной коробки, плавно настраивая мысли на рабочий лад. Сегодня не было смысла идти против системы — он даже кивнул голосовому интерфейсу, как будто это была какая-то живая сущность, и машинально активировал протокол «Будничное сознание».
Стерильность. Фокус. Рабочий настрой. Вот и вся формула протокола.
Дни Аркадия должны были начинаться именно так — чисто, методично и без лишнего шума. Тихое гудение процессора на заднем плане отсеивало всплывающие мысли о… чём-то личном. Да, так иногда случалось, но ничего, всё это — просто побочные эффекты слишком частых перегрузок и неизбежного налёта сентиментальности, который в последнее время, как странная, будто бы органическая плесень, стал проступать сквозь бетонную сетку его сознания.
Аркадий встал, провёл рукой по безукоризненно глаженому серому костюму, который висел на вешалке с вмонтированными датчиками чистоты, и, не глядя на своё отражение в зеркале, выбрал галстук. Он никогда особо не думал о цветах — костюмы в его гардеробе были предназначены для тех, кто смотрит, а не для того, кто носит, главное, чтобы никакого яркого пятна, только серые и чёрные тона — Департамент не терпел излишеств.
Когда он добрался до офиса, его уже ждали. За стеклянными стенами кабинетов, каждая прозрачная панель была покрыта микроскопическими сенсорами, отслеживающими малейшие изменения в психике сотрудников. Многократные размытые отражения Аркадия сливались и дробились на кусочки, создавая эффект бесконечного коридора, и в такие моменты ему всегда чудился в глубине этого коридора силуэт матери — мягкий, расплывчатый, как тень на границе видимого спектра, но тут же он исчезал, растворяясь в холодном свете потолочных ламп.
«Доброе утро, Наставник Аркадий! — в один голос произнесли все помощники, синхронизируя свою улыбку по команде. Они уже были на своих местах: по левую руку от него — нейросетевой кодировщик Лев с идеально выбритым черепом, отражавшим белизну неоновых трубок, справа — Ольга, молодая ассистентка-балансёр с «выраженным потенциалом к стабильности», как значилось в её досье. Её наличие в команде придавало их утренним летучкам оттенок живости, словно капля цветного сиропа в безвкусной воде.
«Приступаем, — Аркадий коротко кивнул, его присутствие мгновенно уплотнило атмосферу, все взгляды обратились к нему, как бы подчиняясь невидимому магнитному полю, — обзор контрольных пунктов на утро. Какие отклонения?»
«Значимых нет. Однако… — Ольга запнулась и бросила быстрый взгляд на экран, — группа 4-17 показывает спад на два процентных пункта по параметру податливости сознания».
Аркадий присел на край стола, стараясь не выдавать раздражения, в таких ситуациях он, как правило, напоминал себе сержанта-инструктора, которому ученики докладывают, что автомат вдруг начал стрелять ворон — не критично, но подозрительно.
«Покажите».
На экране вырисовалась зловеще ровная линия, почти горизонтальная, но с едва заметной «впадиной» посредине — словно кривое движение бровей на бесстрастном лице марионетки. Эта кривая — график снижения податливости, — была сигналом, который нельзя было игнорировать, мелочь, но мелочи разрушали стабильность.
«Группа 4-17 — это ведь те, кто недавно прошёл глубокую нейроперенастройку?
«Да, подгруппа из новой выборки».
Он кивнул, но в этот момент ему хотелось резко огрызнуться:
«Почему меня ставят на проверку сырых партий?»
Но тут же успокоил себя. Нельзя позволять эмоциям выходить на поверхность — закон номер один в Департаменте.
«Начнём стандартный протокол нейтрального воздействия».
Все сразу принялись за работу, как муравьи в прозрачной колбе. Ольга ловко переключала окна на своём терминале, Лев сверял параметры, каждая мелкая деталь их работы вплеталась в сложный орнамент бесконечного управления сознаниями. Антон, Анастасия и Кирилл, расположившиеся немного поодаль в углу комнаты, выполняли свою работу, как в лучшие времена, быстро и качественно.
Аркадий наблюдал за работой и оставался на месте. Отблески экранов, нервное постукивание клавиш — всё это было лишь фоном, внутри него уже полыхала тревога — та самая, едва уловимая, как проступающая в уголках глаз слеза на лице Интимной Музы, увиденная мельком. Сегодня утром, ещё в кабинете, когда Наталья бросила на него взгляд, полный скрытых значений, он ощутил её лёгкий, почти невидимый призыв, словно тайный сигнал, спрятанный в звуках повседневной рутины.
Он заставил себя забыть об этом, отодвинуть, слишком много деталей, слишком много переменных и слишком много «внутренних воспоминаний», которых не должно быть.
Процесс тестирования затянулся. Пока другие обрабатывали каждую группу, Аркадий изолировал себя в своём личном модуле управления. Легко было закрыться ото всех — даже от Ольги с её наивными попытками заглянуть ему в глаза и уловить какие-то подсказки, а ведь что-то в её глазах было — почти человеческое.
Аркадий понимал, что такие мысли — ловушка, ведь Департамент знал, что даже самые опытные Наставники поддаются внутренним отклонениям, поэтому их держали под пристальным наблюдением, и в виду этого назначались такие, как Наталья. Чтобы сбивать. Чтобы отвлекать.
Эпизод 26. Вкус новой реальности.
Аркадий прошёл по коридору к своему рабочему месту выверенным шагом, ноги его двигались по заранее проложенной линии, светлые, безликие стены отражали его фигуру искажёнными тенями, плавно расползавшимися в обе стороны, как чернильные пятна на белоснежной бумаге. В этот раз он ощущал особенную тяжесть в каждом своём движении — будто внутри грудной клетки кто-то проложил плотный слой чугунных цепей, сковавших лёгкие. Может всё дело в том, что несмотря на свой уровень допуска, Аркадий начинал чувствовать непрошенное давление — было ощущение, что откуда-то из-за угла за ним наблюдало нечто большое и невидимое, присутствие которого нельзя объяснить ни одной из формальных категорий Департамента. Протоколы воздействия, последовательности нейронастроек, всевозможные калибровки — всё это уже не имело того значения, что раньше, это стало лишь технической рутиной, глухой как гудение заводского вентилятора, а теперь, как ироничная насмешка высших сил, к нему начали приходить... ощущения.
В кабинет на его вызов, мягко ступая, вошла Наталья, светящиеся обручи камер, встроенные в углы помещения, подмигивали, фиксируя её появление — каждое её движение просчитывалось, анализировалось и записывалось в реальном времени. Сегодня она выглядела особенно спокойной и.… отстранённой, будто на неё накинули прозрачную вуаль, отделившую её от реальности, он замечал такие состояния в её поведении, но раньше просто игнорировал их — списывал на алгоритмические сбои в процессе взаимодействия, теперь же это ему показалось... странно живым.
«Аркадий, — её голос был медовым шёпотом, неслышным для посторонних, но легко проникающим сквозь все барьеры, — я всё подготовила, группы выстроены, подгруппы синхронизированы».
Аркадий кивнул, подавляя подступающий приступ раздражения, который, впрочем, растворился как зыбкий мираж, стоило только её взгляду встретиться с его глазами. Наталья. Он вдруг понял, что ждал этого взгляда с момента её появления в зале, когда она вошла с характерной мягкой грацией, которой ни одна из его помощниц-биороботов не обладала, что-то в ней искрилось, вибрировало, как будто в каждом её движении, слове, вздохе прятался скрытый ток живого.
«Садись,» — коротко бросил Аркадий, указывая на кресло напротив.
Она плавно и осторожно в него опустилась, но взгляд её был прямым и спокойным, они сидели друг напротив друга, и, как ни странно, напряжение, сковывавшее его тело с самого утра, слегка ослабло.
«Ты часто задумываешься о нас?» — выпалил он, сам не понимая, откуда взялся этот вопрос. Голос его был жёстче, чем он намеревался, но Наталья даже не дёрнулась.
«В каком смысле?» — её глаза прищурились едва заметно, в уголках появились лёгкие морщинки — это было так неожиданно естественно, что Аркадий вдруг почувствовал непрошеную волну чего-то вроде тоски, словно у него отобрали драгоценный предмет, который он даже не знал, что имел.
«Ты знаешь, что я имею в виду, — он подался чуть вперёд, не сводя с неё взгляда, — что ты чувствуешь, когда находишься со мной? Когда мы работаем? Когда… остаёмся наедине?»
Наталья не сразу ответила, она перевела взгляд на стены кабинета, словно проверяя, нет ли где-то скрытых глаз и ушей, которые могли бы уловить даже её внутренние колебания. В этой тихой паузе Аркадий подумал, что сам становится похожим на своих подопечных, чью волю он методично раскладывал по полочкам, как детали в лабораторном ящике, ему почему-то было важно услышать её ответ, настоящий ответ, не мёртвую фразу из протокола.
«Я… иногда думаю, что с каждым днём всё больше отдаляюсь от того, кем была раньше, — прошептала она наконец голосом, пропитанным каким-то незримым электричеством, окутывающим его разум и проникающим в самые потаённые уголки сознания, — тебя тоже это беспокоит, верно?»
Аркадий прищурился, внутри головы что-то шевельнулось, будто отлаженный механизм дал микроскопический сбой. Эти слова... Он слышал их прежде. Только не от неё.
«Ты уверена, что это твои мысли?» — спросил он медленно, вглядываясь в её лицо, выискивая там скрытые подсказки.
Её глаза на миг расширились, и он уловил в них отблеск чего-то... дикого. Нет, это нельзя было назвать ни страхом, ни яростью — скорее, проблеск чистой, необузданной жизни, как у зверя, на мгновение поймавшего запах свободы.
«Мои, но только в том случае, если ты признаешь, что твои — это твои, Аркадий».
Её слова ударили его словно разряд электричества, он резко поднялся, и почти автоматически шагнул к окну. Панельный монитор высветил стандартные индикаторы состояния сознания — привычные, выверенные кривые, которые не колебались ни на йоту, но что-то было не так.
«Аркадий, — её голос зазвучал мягче и ближе, она встала и сделала шаг к нему, — может быть, пришло время признать, что... ты начинаешь видеть больше, чем тебе позволено?»
Он замер, стараясь не выдать всплеск тревоги, но она уже была слишком близко, он ощущал её дыхание на своей шее, её тёплую энергию, которая, казалось, была намного реальнее, чем все протоколы, графики и отчёты, заполнявшие его мир.
Она... настоящая? Или это только иллюзия, внушённая его собственным сознанием?
И тут он ощутил странный импульс, впервые за много лет его собственная рука потянулась к Наталье не из желания власти или контроля — но из нечто более глубокого, едва ли не человеческого, а она... не отступила, её пальцы коснулись его руки, и этот жест был на удивление лёгким, тёплым и простым. В тот же миг все их предыдущие отношения, всё, что происходило между ними раньше, обрушилось на него с ослепительной ясностью: они оба стояли на пороге чего-то неизведанного.
Аркадий чуть отступил, чувствуя, как что-то великое и необъяснимое сдавливает его сердце.
«Аркадий, вы готовы к следующему этапу?» — прорычал из динамиков голос оператора, прерывая этот зыбкий момент.
Наталья улыбнулась уголком губ, её взгляд в упор замер на сетчатке его глаз.
«Аркадий... а что, если это не я начинаю осознавать больше, а ты?»
После этого вопроса всё вокруг него словно сдвинулось на долю градуса — он увидел её лицо совсем в ином свете, и эта мысль — эта странная, пугающая догадка — заставила его снова замереть. А действительно, кто тут наблюдатель?
Аркадий стоял перед зеркалом в своем служебном кабинете, пристально вглядываясь в отражение. За последние несколько дней его внимание к себе самому превратилось в навязчивую идею, он искал нечто, едва уловимое, как отблеск свечи в темном зале, который, едва появившись, тут же пропадал, ему нужно было в собственных глазах разглядеть то, что, казалось, видела Наталья, когда шептала те слова на грани яви и сна: «Ты начинаешь видеть больше, чем тебе позволено». Воспоминание об этом заставило его лицо слегка перекоситься в гримасе — это было почти физическое ощущение, как будто у него за ухом хранился тайный импульс, который активировался в присутствии её голоса.
Звук электронного зуммера нарушил его размышления. Настало время «Вечернего Контура» — ежедневного отчета по целевым группам, в который входили детальные замеры их нейронных реакций и когнитивных параметров. Аркадий сел за стол и включил интерфейс, вглядываясь в полупрозрачные голограммы, заполнявшие пространство вокруг него. Сложные схемы с пересекающимися линиями и вспыхивающими узлами отображали в реальном времени состояния сотен индивидуумов, среди которых были как простые граждане, так и агенты, занесенные в реестр, графики и кривые распахивались перед ним как крылья бабочки.
Но сегодня что-то было иначе.
Коснувшись панели, он активировал расширенные алгоритмы анализа. Тепловые карты активности, радиус амплитуд нейросвязей и их колебания — всё выглядело... слишком упорядоченным, его взгляд метался от одной кривой к другой, а мысль, закравшаяся глубоко в его сознание, тихо шептала: «Что если всё это... не то, чем кажется?»
Сначала это было просто случайной гипотезой — возможно, ошибка программного кода, автоматические выбросы, незначительные отклонения, которые не укладывались в нормы, но чем дольше он смотрел, тем яснее понимал: что-то изменилось, данные больше не отображали настоящие когнитивные процессы, а были как искусственно выстроенная симуляция, цель которой — создать видимость активности, и эти отклонения были настолько мелкими, что уловить их мог только высокоуровневый аналитик, да и то случайно. Аркадий наклонился ближе, прищурившись. В одной из групп, предназначенной для контроля за исполнительной когортой, находилось отклонение — крошечный пик, замаскированный под шум, он коснулся его виртуальным курсором, пытаясь получить доступ к исходным данным, голограмма моргнула, экраны на миг покрылись рябью.
«Доступ ограничен, уровень допуска — критический», — произнесла синтетическая женщина-оператор без всяких эмоций.
Он ощутил, как по позвоночнику пробежал холодок. Ограничен? В этой области?
Аркадий задумался. Его уровень допуска позволял ему видеть практически всё, что касалось их группы «С» — значимых особ, чья воля и реакции постоянно контролировались Департаментом, но это... был явно другой тип сигнала, похожий на встроенный в общую систему, намеренно скрытый ото всех, включая высшие инстанции, несанкционированный алгоритм.
«Применить варианты отклонения», — произнес он холодно, стараясь скрыть напряжение.
Система запустила цикл, и перед его глазами замелькали ряды кодов, диаграммы и вспышки тепловых карт, и.… он увидел её. Наталью. Видеозапись была скрытой, её лицо, чуть размытое, проявилось на экране в виде еле уловимого призрака, она стояла в каком-то тёмном помещении, глаза её были закрыты, а на губах играла лёгкая улыбка — почти как у человека, испытывающего экстаз, мягкое свечение, пульсирующее в такт её сердцебиению, колебалось вокруг неё, но это не было обычной записью…, фрагментов её сознания, её настоящих чувств и реакций.
Его пальцы напряглись. Но что это?
Он проследил за колебаниями нейронных связей и вдруг понял, что эти данные отображают процесс... погружения в какое-то иное состояние, словно кто-то — или что-то — переводило её психику в другой режим, где не работали даже самые тщательно выверенные протоколы самоконтроля. Его охватило нечто вроде прозрения: она видела больше, чем он, она уже давно догадывалась обо всём, что ему только начинало открываться. Аркадий ощутил, как по спине пробежал ледяной пот, на мгновение ему захотелось просто выйти из кабинета, стереть всё, что он только что увидел, и забыть это, как дурной сон, но отступление сейчас означало бы конец всему. Он вспомнил слова Натальи: «Ты начинаешь видеть больше, чем тебе позволено».
Резко встав, он включил общий канал связи и вызвал Наталью, её лицо появилось на экране почти мгновенно, она выглядела спокойной, но в её глазах он увидел что-то... новое. Скрытую уверенность? Призрак вины? Нет, не вины. Это был страх.
«Что ты инициировала?» — его голос прозвучал низко и глухо, как удары далекого колокола, он едва сдерживал себя, чтобы не повысить тон.
«Аркадий... ты знаешь, что я сделала, — её обволакивающие слова, мягкие словно ласка, окутали его сознание, заставив на мгновение потерять нить, — ты сам уже видишь, что слишком долго подавлял свою волю, пытаясь быть послушным механизмом, но теперь ты свободен... хотя бы ненадолго».
Свободен. Слово дрогнуло в его сознании, раскалываясь на осколки смыслов, и ему захотелось рассмеяться. Свобода — понятие, которое он лично изгонял из чужих умов с маниакальной тщательностью. Это же звучало иронично — быть свободным разрушителем чужих свобод.
«Это симуляция, верно? — спросил он, чувствуя, как в нем закипает прежнее ледяное спокойствие. — Всё, что я вижу, это всего лишь фальшивка, чтобы сбить меня с толку, или это реальность, которую ты пытаешься мне внушить?»
«А что есть реальность, Аркадий? — она улыбнулась, и её улыбка разлилась в его сознании, как тёплое вино в замороженном бокале. — Реальность — это то, во что ты веришь, но, если ты увидел больше, чем готов принять... кто из нас двоих действительно свободен?»
Экран погас. Аркадий застыл, ощущая, как по телу разливается странная дрожь, она разбудила в нём что-то новое: чувство, от которого его кожа горела, а грудная клетка казалась сдавленной. Что, если... он действительно начинает видеть всё по-другому?
Эпизод 27. Музы и маски.
Квартира Аркадия освещалась мягким золотистым светом, от которого на тёмных стенах рассыпались мелкие искры, словно невидимый архитектор старался добавить в каждую тень по капле тепла. Он стоял посреди гостиной, небрежно опустив галстук и расслабив воротник рубашки. В этом состоянии небрежного домашнего уюта и напускной расслабленности было что-то едва уловимо фальшивое, как поддельная улыбка. В его жизни теперь существовали три женщины, чьи тени переплетались между собой так тесно, что порой он терял грань, где заканчивалась одна и начиналась другая.
Оливия — его жена. С ней всё было просто, понятно, стабильно. С тех пор, как их свели вместе, распределив по партийной разнарядке, она стала его замечательным дополнением: безликим и удобным. Оливия идеально вписывалась в образ супруги высшего сотрудника: строгая, собранная, хладнокровная, её карие глаза смотрели на него, как смотрят на вычищенный пол после генеральной уборки — с лёгким одобрением, лишённым малейших оттенков чувств, а может просто потому, что их у неё никогда и не было. Когда он был рядом с Оливией, всё напоминало искусственно созданную мизансцену, скопированную с какого-то невидимого стандарта: механический секс, дежурные улыбки за ужином, редкие слова, сказанные по заранее прописанному сценарию. Их жизнь не столько шла по рельсам привычки, сколько плотно сидела в рамках инструкций. Оливия всегда знала, что и когда сказать, как наклониться, чтобы касание плечом казалось чуть-чуть случайным и даже, когда повернуться, чтобы их взгляды встречались на расстоянии, достаточном для одобрения, но не близости.
Всё изменилось после её слёз — тех редких, случайных капель, которые прорвались из её глаз в тот странный вечер. С тех пор Аркадий ловил себя на мысли, что ищет в её движениях намёк на новую эмоцию, на рефлекс — на что-то, что не соответствовало бы их ролевым обязанностям, и чем больше он всматривался, тем чаще замечал, как её глаза на мгновение оживают, становясь настоящими. Это было пугающее ощущение, будто за привычной маской скучной, но управляемой Оливией, пряталось нечто иное.
Но если Оливия была его стабильностью, то Муза — женщина, чьё имя он никогда не произносил вслух — была его страстью. Всякий раз, когда она появлялась, он ощущал, как напрягаются его мышцы, как сердце ускоряет ритм, отдавая кровь с пульсирующей силой в каждую вену, её присутствие вызывало в нём странное томление — не просто физическое желание, а жажду чего-то... неизведанного, она могла делать с ним всё, что угодно, играя его чувствами, как опытный дирижёр управляет оркестром. С ней он впервые почувствовал нечто, похожее на страх заключения и одновременно на захватывающее освобождение — она была единственной, кто заставлял его выходить далеко за рамки привычного. Муза была ближе, чем жена, но всё равно оставалась далёкой, её роли никогда не выходили за пределы того, что определялось контрактом — контрактом, о котором даже он сам знал немного. Ближайшая к телу, но самая скрытая в уме, она возникала только по его приказу и исчезала так же внезапно, как и появлялась, она могла рассмеяться его шутке или, наоборот, отвернуться, если того требовала ситуация, но всегда оставалась недосягаемой.
С Интимной же Музой, Натальей, всё стало сложно, слишком сложно.
И сейчас она стояла перед ним, вся в темных кружевах, словно изящная тень на фоне мягкого света квартиры, её тонкие пальцы касались его плеча, и каждый раз, когда она поднимала глаза, Аркадий чувствовал, как под его кожей пробуждается что-то дикое и необузданное, в её взгляде не было той холодной практичности, что он видел у Оливии, и не было скрытой иронии, как у Музы, она смотрела на него, как женщина смотрит на мужчину, как реальный человек смотрит на человека, а не на запрограммированную машину.
«Ты стал другим, Аркадий, — её голос был тёплым, обволакивающим, проникающим в самые глубокие уголки его разума, — я это чувствую, но нравится ли тебе эта роль?»
Он молчал, наслаждаясь тем, как её рука скользнула по его груди, вверх, к шее, от этих прикосновений его тело содрогнулось, но это было не обычное физическое возбуждение, а что-то большее, что он давно не испытывал... или, возможно, никогда не испытывал.
«Я не понимаю, о чём ты, Наталья, — ответил он осторожно, словно каждая буква могла стать ножом, готовым вонзиться в его плоть, — я выполняю свою работу, так же как ты».
«Работа? — она тихо засмеялась, и звук её смеха эхом отозвался в его груди. — Это то, как ты объясняешь себе всё, что происходит между нами? Просто работа?»
Её пальцы замерли у его горла, а затем слегка сжали, и Аркадий понял, что его дыхание сбилось, тепло её ладоней, её запах — всё это разом обрушилось на него, стирая грань, которую он всегда пытался сохранить. Что, если она действительно чувствует что-то к нему и в этом проклятом лабиринте, где все скрываются за масками и сценариями, только они оба, вопреки всему, нашли... реальность?
«Ты говоришь так, будто это не игра, Наталья». — Он попытался отстраниться, но её хватка осталась крепкой, а в глазах мелькнуло что-то опасное, яркое, почти хищное.
«А это и не игра, — её губы прошептали слова, каждое из которых опалило его сознание, как языки пламени, — и ты это знаешь, ты чувствуешь это так же, как и я».
Они застыли, глядя друг другу в глаза, пока их дыхания не слились воедино, он не был уверен, кто сделал первый шаг, но внезапно его руки обвили её талию, а её губы жадно сомкнулись на его шее. Это было словно взрыв — дикий, необузданный, стирающий все границы, Наталья в его руках казалась живым пламенем, и каждый её вздох отзывался в его сознании грозовым раскатом, они переместились к дивану, не отпуская друг друга ни на мгновение, их тела слились в танце желаний и страсти, которому не было ни конца, ни начала, но среди этого хаоса мыслей и чувств, в самой глубине его сознания застряла странная, пугающая мысль: а что, если Наталья реальна и её чувства к нему настоящие? Кто она для него — любовница, союзница... или же просто ловушка?
Эта мысль преследовала его, даже когда они наконец замерли, обессиленные, утонувшие в сумерках внезапного интимного единения.
На следующий день Аркадий медленно шагал по узкому коридору Департамента, замечая по пути строгие взгляды сотрудников. Едва уловимая тревога поселилась в воздухе дымом от невидимого огня. В последние дни он всё чаще замечал перемены — резкие повороты разговоров в его присутствии, неловкие улыбки, задержанные взгляды, коллеги будто чувствовали изменения, но не могли точно понять, какие именно.
Путь привёл его к кабинету начальника отдела надзора, где его уже ждали. Металлическая табличка на двери — безликая и суровая, словно готовая отразить любой взгляд — гласила: «Сектор P-4: Контроль и Валидация». Эта табличка всегда казалась ему каким-то призраком, предупреждением, холодным символом того, что ждёт тех, кто сбивается с предписанных маршрутов.
За дверью царил полумрак, тусклый свет искусственных ламп озарял огромный полированный стол из чёрного стекла, на котором, словно мрачные трофеи, стояли три монитора. За столом сидел Никита Владимирович Баранов — глава отдела надзора, человек, чья репутация в Департаменте граничила с мифом. Узкое лицо, ледяные глаза, идеальная причёска, не меняющая своего положения даже, пожалуй, во время урагана. Он был известен тем, что мог раскусить любого за три минуты, без единого вопроса, — просто наблюдая, и сейчас его взгляд был сосредоточен на Аркадии.
«Присаживайтесь, Укусов, — Баранов указал на кресло, стоящее прямо напротив, — нам нужно обсудить вашу недавнюю деятельность».
Аркадий занял предложенное место и попытался сохранить расслабленное выражение лица, он ожидал этого разговора. Лёгкая прохлада кресла пробралась через тонкую ткань его рубашки, и это помогло ему удержать себя в руках, но стоило ему посмотреть в глаза начальника этого жуткого кабинета, как холодная волна сомнения накрыла его с головой.
«Прошу вас, Никита Владимирович, поясните, чем вызван этот неожиданный вызов».
«Не будем юлить, Аркадий, — Баранов подался вперёд, облокотившись на стол, — скажем так, в вашем сегменте отмечены небольшие отклонения, ваши показатели всегда были безупречны, но вот последние тесты…»
На мгновение в этой тишине зависла неопределённость, словно все звуки из комнаты испарились, оставив их наедине с этой вязкой паузой. Упоминание тестов заставило Аркадия насторожиться, последние эксперименты на реальных объектах прошли успешно, но он знал, что в одном из случаев позволил себе слишком мягкое воздействие на субъект, а это была непростительная ошибка, которую он постарался замаскировать более жёсткими протоколами в последующих сессиях.
«Я не понимаю, о каких отклонениях идёт речь, — Аркадий сохранил ровный голос, но внутри него начал нарастать прилив адреналина, — всё в рамках установленных параметров, насколько я осведомлён».
Баранов посмотрел на него долгим, тяжёлым взглядом, и этот взгляд был хуже допроса с пристрастием, он искал нечто, спрятанное глубоко внутри, пытаясь вытащить наружу все скрытые мысли и сомнения.
«Ваши результаты действительно остаются в пределах нормы, но вот что любопытно, Аркадий, — Баранов наклонился ближе, понизив голос до едва слышимого шёпота, — вас словно проверяют на каждой сессии, с каждым объектом — словно не вы оцениваете их, а они вас. Вы сами это замечали?»
Он выждал мгновение, ожидая реакции, и когда Аркадий невольно склонил голову, словно не понимая, о чём речь, Баранов отвёл взгляд и щёлкнул на своём планшете. Экран перед ним мгновенно наполнился графиками, таблицами и цифрами — лабиринтом статистики, в котором можно было заплутать, даже не начав анализа.
«Вот, посмотрите, — указал он на один из графиков, — здесь чётко видно, в дни проведения вами особых сеансов ваша эмоциональная активность выходит за пределы обычных показателей. Вот этот всплеск, видите? И вот этот… они чертовски похожи на вспышки того самого проклятого чувства… человечности, которое вам категорически запрещено. Ваши эмоции, Аркадий, нестабильны и это — проблема».
Он уставился на экран, потом снова перевёл взгляд на Аркадия, и в его глазах мелькнула тень, неявно напоминающая то ли сочувствие, то ли... понимание.
«Мы ввели новые протоколы слежения, и с этого момента каждый ваш сеанс будут отслеживать на более глубоком уровне, вам также будут назначены дополнительные проверки, что временно, конечно, всего лишь для проверки наших предположений.
Аркадий ощутил, как внутри всё сжалось, значит его подозревают, и не просто наблюдают за ним — его проверяют. В этот момент он понял, все его успехи последних недель привлекли слишком много внимания, он был чрезмерно безупречен, чем и совершил главную ошибку — показал себя идеальным, а значит, ненадёжным, такие в этом мире всегда под подозрением.
«Конечно, я полностью готов подчиниться любым проверкам, — с лёгким наклоном головы сказал он, сдерживая дрожь, поднимающуюся в груди, — я благодарен вам за такое внимание к моей работе, Никита Владимирович».
Его слова прозвучали с учтивостью, граничащей с подчинением, и Баранов кивнул, но что-то в его глазах говорило Аркадию, что это далеко не конец.
«Мы будем наблюдать, Укусов, мы будем очень внимательно наблюдать, — произнёс Баранов, медленно отклоняясь в своём кресле и поглаживая кончиками пальцев идеально вычищенную поверхность стола, — и если увидим что-то... не то, будьте уверены, Верховный узнает об этом первым, а вы знаете, что это будет значить для вас».
Разговор был закончен, Аркадий встал, сдержанно попрощался и вышел из кабинета, стараясь удерживать ровную походку и холодное выражение лица, но внутри его сознания начался хаос.
Новые протоколы слежения. Он знал, что это значит — тотальная прозрачность его деятельности, каждый его шаг, каждое слово теперь будут внимательно проверять и анализировать на предмет малейшего отклонения, и что ещё хуже — он больше не будет единственным, кто контролирует своих Муз, теперь за ними будут наблюдать так же тщательно, как и он. Они ждут ошибки, ждут слабости, ждут… проявления недопустимой в их мире человечности.
Аркадий остановился перед зеркальной стеной в холле и на миг задержал взгляд на своём отражении. Взгляд был чужим, настороженным. Где он допустил промах? Может, это Наталья? Или... Оливия? Или даже сама Муза? Теперь каждая из них — потенциальная угроза.
Мягко выдохнув, он направился к выходу. С этого дня началась его новая игра — игра на выживание.
Эпизод 28. Воля против программ.
Аркадий сидел за своим рабочим столом, бездумно глядя на экран, заполненный строками данных, пиксели танцевали перед его глазами, складываясь в сложные узоры графиков и отчётов, всё было, как в обычный рабочий день, как в любой из тысячи таких же до него, но нечто изменилось внутри самого Аркадия, что доносилось слабым шёпотом из глубин его подсознания одним словом начинающим набирать силу, превращаясь в гул, пробивающийся сквозь слои притупляющей дисциплины: "Вспомни..."
Руки Аркадия слегка дрогнули, когда он заметил, как цифры на экране перед ним начинают расплываться. "Вспомни...". Это слово звучало, как неумолимый приказ, вызов из прошлого, которое он давно похоронил, память, раньше стерильная и управляемая, теперь отбрасывала цепкие щупальца назад, пытаясь ухватиться за образы, которые, казалось, исчезли навсегда, родители... отец, мать..., что-то тёплое и пугающее одновременно заполняло его сознание, затмевая строгие линии рабочих показателей.
Мать была женщиной высокой, с мягким голосом и грустными глазами, отец — твёрдый, серьёзный, но всегда справедливый. Воспоминания о них всплыли резко, как осколки разбитого зеркала, внезапно сложившегося в единую картину, их лица, затуманенные и нечеткие, вспыхнули перед ним — образы, которые он не видел со времён далёкого детства, прежде чем их жизни унесла авария... или что-то более тёмное? Он не знал ответа, тёмная пустота зияла в памяти, словно углубление на месте удалённого зуба, напоминая о том, что когда-то здесь была целостная структура, а теперь осталась лишь боль.
Резко выдохнув, Аркадий отключил экран и прикрыл глаза ладонями, ощущая нарастающее давление в висках. Он был Наставником, специалистом высшей категории, одним из самых искусных сотрудников в Департаменте, но почему сейчас, после стольких лет, его память внезапно начала возвращаться к этому? Это невозможно. Запрограммировано — значит, неизменно. В этом мире воспоминания подчинялись воле системы, а не слабостям человеческой души. Он поднялся со стула и медленно прошёлся по кабинету, стараясь прийти в себя, вокруг него всё дышало безупречностью — стерильные стены, ровные линии мебели, четкий порядок в каждом предмете, это место было воплощением контроля и дисциплины, местом, где не допускалось ни одной случайности, и всё же... в этом идеальном пространстве начало пробиваться что-то тёплое и неясное. Память, или проблеск того, что он всегда старался подавить?
В дверь негромко постучали. Это была Наталья, она вошла как всегда — плавно, уверенно, её шаги были едва слышны на мягком ковровом покрытии, сегодня она выглядела особенно спокойной, даже вежливо холодной, но её глаза, эти чистые голубые глаза, светились чем-то напоминающим тепло прошлого.
«Аркадий, тебе что-то нужно?» — спокойно спросила она голосом, обволакивающим и мягким, как туман, но за этим спокойствием скрывалось что-то тревожное, она смотрела на него с волнением, которое никогда не выражалось словами, но всегда читалось в её взгляде.
Он на мгновение замешкался, разрываясь между чувством ответственности и растущим желанием ей открыться. Кому ещё он мог бы довериться? Никому, даже его жене, Оливии, она не смогла бы понять его так, как Наталья. Они с Оливией находились вместе по приказу системы, и их отношения никогда не выходили за пределы предписанной формальности, а Наталья... она была другой. Совершенно другой.
«Здесь что-то странное, — наконец, прошептал он, избегая её взгляда, — я.… стал вспоминать, раньше такого не было».
Она нахмурилась, шагнула ближе, её взгляд стал пристальным.
«Вспоминать? О чём?»
Аркадий замер. О чём? Он сам не мог ответить на этот вопрос, воспоминания всплывали как неоформленные образы, без чёткости и логики, они приходили из глубины его сознания, мутными тенями, мелькавшими на периферии зрения, едва касаясь его разума, оставляя за собой лишь горькие ощущения боли и утраты.
«О моих родителях, — признался он, опуская взгляд, — о матери, о детстве, о сестре, живущей в далёком городке...»
«Но... — Наталья прищурилась, её голос дрогнул, — ты не должен помнить этого, всё должно было быть стерто... подчистую, ты ведь знаешь это, Аркадий».
Да, он знал. Это было частью стандартных процедур адаптации, когда вся информация о прошлом, связанная с детскими травмами, должна была исчезнуть навсегда, и он сам неоднократно был свидетелем того, как легко система лишала человека, или биоробота его собственной истории. Но тогда почему именно сейчас эти образы прорывались сквозь броню контролируемой реальности?
«Со мной что-то происходит, Наталья, — прошептал он, — и я не знаю, что это, может, я схожу с ума, а может, они проводят надо мной эксперимент, чтобы...»
Она резко качнула головой, подойдя ближе, её глаза смотрели в его, стараясь найти ответ.
«Т-сс, не говори так. Никогда не говори так. Не в этих стенах, — её голос был горячим шёпотом, её рука — тёплым прикосновением к его плечу, — тебя могут прослушивать, я уверена, что ты в порядке, ты всегда был... слишком умён, чтобы допускать ошибки, просто постарайся не думать об этом, я с тобой, всё будет хорошо».
Он всмотрелся в её лицо, и на мгновение ему показалось, что все тревоги исчезли, с ней рядом становилось легче дышать, он мог чувствовать её присутствие, как дыхание на коже, как свет сквозь плотно закрытые шторы, но всё ли это правда? Или он просто надеялся, что нашёл в ней опору, обманчивую, как мираж в пустыне?
«Почему ты не боишься меня? — спросил он наконец, и в голосе прозвучала странная смесь любопытства и отчаяния. — Ведь ты видела, что я способен делать с людьми, что я — их тюремщик, их… палач, а теперь сам теряю контроль над собой, почему ты всё ещё здесь?»
Наталья опустила взгляд, и на её губах появилась грустная улыбка.
«Потому что, несмотря на все запреты, я верю, что где-то там, под всеми этими протоколами, рождается настоящий Аркадий, и этот ты — не просто исполнитель, а человек, который хочет помнить, и уже только это делает тебя особенным».
Её слова пронзили его иглой, проникающей глубоко под кожу. Человек? Он? Это было абсурдно, ведь он нацелен на исполнение любого приказа, выполняемого им не без удовольствия и старания, он — чётко выстроенный набор данных и программ, служащих одной цели: подавлять любую вспышку сопротивления, любую искру воли, и всё же... такая искра сейчас горела внутри него, медленно разгораясь.
Аркадий протянул руку, словно боясь, что она исчезнет, но Наталья не шелохнулась, оставаясь рядом единственной реальностью в его искажённом мире.
Эпизод 29. Запретные разговоры.
Аркадий сидел на диване в своём рабочем кабинете, разглядывая гладкие стены, словно в них прятался скрытый ответ на все его вопросы, Наталья присела рядом, грациозно и осторожно, боялась потревожить это зыбкое пространство, где разум и чувства боролись друг с другом. Небольшая лампа в углу кабинета отбрасывала мягкий свет на её лицо, превращая глаза в бездонные озёра, Аркадий видел в этих глазах отражение своих сомнений и тревог, как в зеркале, но никак не мог понять, что именно она видит в нём.
«Ты слишком погружён в свои мысли, Аркадий, — тихо сказала она, её голос прозвучал как хруст тонкого льда на поверхности воды, — пытаешься разорвать то, что не разрывается».
Он молчал. Как ему ответить на это? Его сознание было напряжено, будто струны арфы, которые кто-то раз за разом дергал, пока они не начинали издавать фальшивые звуки.
«А что разрывается? — наконец, произнёс он, его взгляд по-прежнему оставался прикованным к её лицу. — Разве мы не можем перестать быть теми, кем нас сделали?»
Она задумалась, опустив глаза, подбирая слова с осторожностью хирурга перед сложной операцией.
«Не всё так просто, тебя не заставляют быть кем-то, ты — продукт системы, но в то же время ты сам решаешь, что тебе делать, это странная смесь свободы и контроля, в которой многое зависит от тебя, от того, что ты сам хочешь, и хочешь ли ты что-то на самом деле? Это... тот вопрос, который пугает тебя больше всего, Аркадий».
Он резко развернулся к ней, словно она озвучила его тайную мысль, её слова резонировали внутри него с той самой тревогой, которая терзала его ночами и, как оказалось, днями тоже. Она словно заглянула в его душу, или в то, что должно было быть душой, если бы он, как и большинство работников Департамента, давно и окончательно её не потерял.
«Чего я хочу... — пробормотал он, словно пробуя слова на вкус, — я не знаю, я больше не уверен, что это желание вообще существует во мне, может быть я просто выполненная программа, или тщательно выверенный набор команд, запрограммированный исполнять волю системы, подавляя волю других?»
Она тихо покачала головой, её волосы плавно качнулись, как тёмная завеса.
«Ты гораздо больше всего этого и несомненно лучше, ты думаешь, чувствуешь..., переживаешь, я видела это, в тебе есть человечность, даже если они хотят безжалостно истребить её в тебе».
«Даже если они хотят...». Слова Натальи отозвались гулким эхом в его сознании. «Они». Он знал, что она говорит о тех, кто стоял на вершине пирамиды власти, о Верховном и его окружении, они создали его, Наставника, как один из инструментов, чтобы управлять миром, где свобода воли давно стала иллюзией, удобной ширмой для подавления каждой человеческой искры, но Наталья разглядела в нём нечто большее, и он не понимал, почему её слова вызывали такое тёплое и пугающее чувство внутри себя. Ему хотелось верить ей, но в то же время он не мог избавиться от подозрения. Она явно знала больше, чем говорила, что было очевидно, может даже она была отправлена, чтобы проверять его, улавливать эти крошечные проблески несогласия и потом донести в форме рапорта.
«Почему ты говоришь мне всё это, Наталья? — спросил он, внимательно всматриваясь в её лицо, выискивая малейший намёк на ложь или скрытый умысел. — Что ты хочешь от меня?»
Её взгляд стал серьёзным, дыхание замедлилось.
«Я хочу, чтобы ты понял... — начала она, медленно и тщательно подбирая слова, — понял, что быть человеком — это не просто набор ощущений или мыслей, это способ смотреть на мир, ты уже идёшь по этому пути вопреки всему, вопреки всем протоколам, ты выбираешь смотреть на всё иначе, что делает тебя живым».
Он сжал кулаки, в нём сильной волной поднялись гнев и отчаяние.
«Но я не живой, — прошипел он, — я — механизм, инструмент для подавления воли других, я не способен к состраданию, как они, я видел, что с ними делают и я не сопротивлялся всему этому, выполняя приказы свыше, я это делал... сам, и никогда не задавал вопросов».
Наталья положила руку на его плечо, нежно, почти невесомо, жест этот, такой простой и чистый, на мгновение заставил его замереть, что-то глубокое и теплое проникло в его холодный мир.
«Ты задаёшь их сейчас, и это главное, ты спрашиваешь, значит, ищешь ответы, а те, кто ищет, уже выходит за рамки системы. Почему ты думаешь, я здесь с тобой, а не с кем-то другим? Ты для меня не просто Наставник».
«Не просто Наставник?» Слова эти прозвучали в его голове ключом, поворачивающим ржавый замок, он попытался облечь свои чувства в предложение, но оно ускользнуло, растаяло, едва успев оформиться.
«Но что тогда для тебя я?» — его голос дрогнул, когда он наконец задал этот вопрос.
Она замерла, посмотрела на него, словно он спросил о чём-то слишком опасном.
«Ты... — начала она, но остановилась, и после небольшой паузы продолжила — ты тот, кому я верю, тот, кто однажды может изменить всё».
«Изменить что? — он резко наклонился к ней. — Что я могу изменить?»
Она тихо улыбнулась, и в этой улыбке была смесь печали и надежды.
«Ты можешь изменить их понимание о том, что в нас есть нечто большее, чем обязанности и протоколы, я также верю, что ты способен понять себя — понять, что быть человеком — значит не просто подчиняться правилам и подавлять чью-то волю, но чувствовать свои боль, страх, любовь».
Он не смог сдержать удивлённого смеха.
«Любовь? Это просто химия, Наталья, это всего лишь...»
Но она подняла руку, мягко его прервав.
«Нет, Аркадий, это гораздо больше, и ты это чувствуешь, иначе не пытался бы сопротивляться, любовь — это способность видеть кого-то другого не как объект, а как... частицу своей собственной души, это то, что они не могут контролировать, поэтому они боятся таких, боятся... тебя».
Эти слова ударили его ещё сильнее, чем любые другие, они зазвучали в его голове, срывая завесу с его разума, и он на мгновение увидел всё в другом свете. Любовь. Частица души. Как может быть у него то, что сопротивляется контролю? Но Наталья была рядом, и её глаза говорили ему больше, чем слова и он ей начинал верить.
Тишина, полная напряжения и невыразимых эмоций, но оказавшаяся очень благодатной, повисла между ними.
Эпизод 30. За гранью нормы.
Аркадий проходил по коридорам Департамента, погружённый в свои мысли. Мягкий пол беззвучно принимал его шаги, а из стен и потолков доносились приглушённые шорохи, словно здание само дышало, сдерживая тяжёлый вздох системы, чей контроль витал в каждом углу. Департамент в этом смысле был похож на бесконечный лабиринт, где за каждой дверью скрывался новый смысл, новое испытание, но теперь для Аркадия все эти тени, которые раньше казались незыблемыми символами порядка и власти, начали тускнеть.
Сегодня у него было особое задание — пересмотреть список «несоответствующих» субъектов, подлежащих перепрограммированию. Это слово всегда казалось ему неприятным, словно резкий химический привкус, не исчезающий даже после стакана холодной воды, и сейчас оно звенело в его сознании тревожным эхом. Аркадий пытался не задумываться о том, что на самом деле стоит за этим термином. Перепрограммирование было всего лишь частью работы, одним из инструментов, который они использовали для поддержания гармонии и стабильности системы, но в последнее время в нём что-то начало сопротивляться этому простому объяснению.
Открыв дверь в своё личное рабочее помещение, Аркадий глубоко вдохнул. На первый взгляд, это был стандартный кабинет специалиста высшего уровня: строгий, минималистичный интерьер, приглушённые тона и полное отсутствие любых элементов декора, которые могли бы вызвать какие-либо ассоциации, но в воздухе витал едва уловимый аромат тревоги — как если бы само пространство чувствовало, что здесь решаются судьбы.
На экране перед ним медленно загорелся список. Имена, цифры, показатели... объекты, как их здесь называли. Мужчины и женщины, в каждом из которых система распознавала намёк на отклонение, малейший изъян в структуре их мышления, показатели активности нервных центров, эмоциональные реакции, частота и форма мыслительных процессов — всё это отображалось в виде разноцветных диаграмм и графиков, похожих на абстрактные картины, нарисованные сумасшедшим художником. Одно движение курсора — и чья-то жизнь могла полностью измениться.
Аркадий знал, что его решения отслеживаются, каждое действие, каждая команда фиксировались и анализировались, и сейчас, скользя взглядом по строкам, он почувствовал что-то новое: лёгкую дрожь, пробежавшую по спине. Симпатия? Жалость? Он не мог бы сказать наверняка, но ощущение было явным.
Он остановился на одном имени: Субъект 521—Л-17. Молодая женщина, 29 лет. Показатели указывали на повышенную эмоциональную активность, отклонения в структуре волевых решений, сильную эмпатическую реакцию на других членов коллектива, Аркадий помедлил, вглядываясь в строки текста. Эти признаки, на которые он обычно не обращал внимания, теперь вдруг показались ему чем-то большим, внутри поднималась волна протеста. Почему именно её? Почему они должны стирать её личность, ломать её?
В правом углу экрана замигала надпись: «Подлежит перепрограммированию», решение было однозначным, у него не было полномочий отменить этот приказ, но... он мог отложить его исполнение. Ненадолго. Он щёлкнул курсором, изменив статус на «отложено на проверку». Несколько секунд спустя индикатор уведомления загорелся красным: «Необычная активность. Нарушение протокола. Потребуется отчёт.»
Аркадий почувствовал, как его сердце забилось быстрее, но он собрался, закрыл сообщение и переключился на другие профили. И снова всплывали те же чувства, пока он просматривал истории субъектов. Молодой преподаватель, потерявший семью, бывший научный сотрудник, чьи исследования были признаны «нецелесообразными», секретарша, осмелившаяся выразить несогласие с политикой корпорации, и у всех этих людей была одна общая черта: они всё ещё пытались сопротивляться, их воля была ещё не полностью сломлена, и это делало их опасными.
Но опасными для кого?
Ответ он знал, но боялся озвучить даже про себя. Опасными для системы, для тех, кто построил это место как общую ловушку для осмелившихся хоть на мгновение задуматься о другом, о свободе. Он резко откинулся на спинку кресла, чувствуя, как голова закружилась от этих мыслей, это было невозможно, он не мог позволить себе думать так, его задача — наблюдать, контролировать и подавлять, и тем не менее...
«Ты выглядишь уставшим, Аркадий, — раздался голос Натальи, когда дверь бесшумно открылась, и она вошла тихими неслышимыми шагами, — слишком много работаешь».
Он резко взглянул на неё. Неужели она знала? Видела ли она в его глазах эти новые, опасные мысли?
«Просто делаю свою работу, — ответил он, пытаясь придать своему голосу привычную ровность, — обычная проверка профилей, ничего особенного».
Она улыбнулась, но в её взгляде мелькнуло что-то странное, и ему показалось, что она видела его насквозь.
«Да, конечно, но иногда нужно сделать паузу, посмотреть на всё со стороны, иначе можно... потеряться».
Ответные слова застряли в его горле. Почему она так говорила? Она ведь сама предупреждала, что нельзя поднимать эти темы, особенно в стенах Департамента, где даже воздух, казалось, подслушивает каждый шёпот.
«Ты когда-нибудь задумывалась...» — начал он, но замолчал, сжав губы и чуть было не спросил её напрямую, что она думает обо всём этом. Нет, слишком рискованно, даже здесь.
Она кивнула, понимая его без слов.
«Иногда. Но это опасно, Аркадий, за такие мысли можно... — она обвела комнату взглядом, словно проверяя, не скрывается ли кто-то в тени, — ...лишиться всего».
Её взгляд задержался на экране, где ещё светилось имя молодого преподавателя, она медленно подошла ближе, вглядываясь в детали его профиля.
«Ты его отложил? Почему?»
Он снова ощутил то же тёплое, странное чувство, когда её слова проникали в его разум.
«Показатели недостаточно чёткие, в отчёте есть пробелы, нужно перепроверить... — Аркадий замолчал, осознавая, что оправдывается перед ней, — и я.… просто хотел понять его мотивацию. Они утверждают, что он опасен, но... почему? Что делает его таковым?»
Она повернулась к нему, её лицо было спокойным, но взгляд пылал огнём.
«Ты сам это знаешь, Аркадий, потому что он хочет быть свободным. Как и ты».
Эти слова поразили его, как удар молнии. Свободным? Он?
Эпизод 31. Бунт внутри.
Аркадий сидел за своим столом, неподвижный, словно мраморная статуя, руки его, обычно ловко скользившие по интерфейсу терминала, сегодня обездвижено лежали на столе, перед ним мерцали диаграммы активности — сотни и тысячи линий, каждая из которых отображала чью-то судьбу, и в этом лабиринте волевых импульсов и эмоциональных всплесков его взгляд задержался на одной конкретной группе — Целевая группа 14-К. Этих людей недавно пометили как «потенциально нестабильных», что автоматически ставило их под пристальное наблюдение и повышало вероятность полного подавления их воли.
Но сегодня Аркадий сделал шаг в сторону хаоса.
Он медленно потянулся к панели управления и изменил параметры подавления: вместо стандартной интенсивности он выставил значение на два уровня ниже допустимого минимума. Практически незаметная разница — несколько едва уловимых колебаний графиков, мимолётное снижение интенсивности на периферии нейронных реакций, и если бы кто-то неискушённый смотрел на экран, то принял бы это за случайный сбой, не более, но для целевой группы — это была тонкая и решающая возможность.
Почти физически ощутив напряжение, Аркадий нажал на кнопку подтверждения.
На экране вспыхнуло предупреждение: «Несанкционированное изменение параметров. Требуется проверка». Лицо Аркадия не дрогнуло, хотя внутри него закипало что-то новое и пугающее. Он не мог сказать, что именно двигало им, но это был не страх разоблачения, а скорее... странное чувство, смешанное с восторгом, словно он, наконец, сделал шаг за грань нормы, отделившую его от всех этих людей на экране, и теперь он был с ними, по ту же сторону стены.
«Ты действительно это сделал», — раздался голос Натальи, неожиданно разрезая тишину.
Аркадий резко поднял голову, она стояла в дверях, силуэт её в полумраке комнаты показался зыбким, и он мгновенно понял, что она видела его манипуляции.
«Я.… просто тестировал новую модель подавления», — солгал он, зная, что она ему не поверит.
Она сделала несколько шагов по направлению к нему, лицо её оставалось спокойным, но глаза — нет, в них вспыхнуло что-то острое и тревожное.
«Ты не можешь больше притворяться, Аркадий, я видела, как ты изменил параметры, видела, как ты выровнял показатели вчера, когда всё должно было рухнуть». — Она говорила тихо, но каждое слово било, словно молот.
«Наталья, пожалуйста, — он встал и подошёл к ней ближе, инстинктивно хватая её за руки, — я… не могу объяснить, но... я должен был, это был единственный способ».
Она внимательно смотрела на него, её пальцы сжались в его ладонях, и он почувствовал их тепло, прикосновение это было реальным, ощутимым, таким отличным от того, что он испытывал с другими: с Оливией, с Музой, с Натальей было иначе, он видел в её глазах живое, неуловимое пламя, которое настораживало и манило одновременно.
«Ты делаешь опасные вещи, Аркадий, — её голос стал мягче, — ты понимаешь, что тебя могут...» — она замолчала, словно не решаясь произнести последнее слово.
«Перепрограммировать, — тихо закончил он за неё. Это слово, которое всегда звучало стерильно и нейтрально, теперь показалось ему чудовищным, Наталья вздрогнула, как от громкого удара, он сжал её руки сильнее, — я не хочу этого, Наталья, но и существовать так... больше не могу».
Он отпустил её и снова взглянул на экран. Группа 14-К, чьи показатели постепенно возвращались к норме, светилась ярко-зелёными маркерами, эти люди не знали, что всего одно движение его пальца дало им крошечный шанс на свободу, возможно, они и не заметят этого — их воля была ещё не полностью восстановлена, но это был первый шаг.
«Ты подвергаешь опасности не только себя, но и.… — начала она, но тут её голос дрогнул. Аркадий видел, как ей трудно подобрать слова, — но и меня».
Он вздрогнул. Конечно, она права. Любое его действие, любое малейшее отклонение от протокола неизбежно повлекло бы за собой расследование, она первая попадёт под подозрение, и он почувствовал, как внутри него начала расширяться пустота.
«Я не хотел тебя втягивать в это, прости, — он подошёл ещё ближе, почти касаясь своим дыханием, взгляд его пробежался по её лицу — острым линиям скул, напряжённым губам, — я сделаю так, чтобы ты осталась в безопасности, никто ничего не узнает».
Но её взгляд потемнел, она силой оттолкнула его, заставив на мгновение потерять равновесие.
«Ты не понимаешь, Аркадий! — воскликнула она, и в её голосе было столько боли, что он замер. — Я уже давно втянута, я.…» — её дыхание участилось, и она отвернулась.
«Каждый раз, когда я вижу, как ты сопротивляешься и пытаешься изменить что-то, я знаю, что это убивает меня, потому что я не могу остановить тебя, и не могу спасти».
Он молча смотрел на неё, не зная, что сказать. Всё это время он считал, что защищает её, а его осторожные манипуляции ускользают от внимания начальства, но сейчас он увидел правду: Наталья была с ним всё это время, она понимала намного больше, чем он мог себе представить, и от этого она страдала.
«Наталья...» — он попытался прикоснуться к её плечу, но она отстранилась.
«Нет. Не сейчас. Ты не понимаешь, ты думаешь, что борешься за свободу этих людей, но на самом деле ты просто теряешь себя».
Он хотел возразить, хотел сказать, что это неправда, но слова застряли в горле, он и сам не знал, что на самом деле происходит. Оливия... Муза... они казались ему теперь пустыми оболочками, марионетками, которых он сам оживлял своим вниманием, а Наталья была единственной, кто обладал настоящей волей.
«Я больше не могу притворяться, — прошептал он, — я не знаю, кто я такой, я не знаю, что делаю, но я не хочу снова стать пустым».
Она смотрела на него долго и пристально и в её глазах появлялась печальная нежность.
«Ты всегда был таким, Аркадий, просто теперь ты начал это видеть».
Он застыл, чувствуя, как эти слова впиваются в его сердце. Она отступила назад, и её взгляд стал холодным.
«Не делай больше этого, Аркадий, иначе нас обоих...» — она замолчала, но конец её фразы повис в воздухе, как ледяное предостережение.
Он знал, что она права.
Эпизод 32. Эмпатия.
Пространство вокруг Аркадия медленно и едва заметно менялось, линии действия и решения, словно цепочки кода, начинали трансформироваться в более органические, хаотичные структуры. Он видел это каждый день и поначалу списывал на усталость или на то, что с его психоэмоциональными показателями было что-то не так, однако изменения, как ленты наклонного света, охватывали всё, и то, что раньше было ясным и предсказуемым, теперь словно рассыпалось, обретая движение и тягучесть, как дым в замкнутом пространстве, где не оставалось места воздушным потокам. Это касалось не только его восприятия коллег и реципиентов, но и самого себя, с каждым новым днём, каждое взаимодействие, которое когда-то казалось ему простым выполнением программного протокола, обретало новое дополнение, болезненное и едкое.
Он медленно проходил через длинные коридоры Департамента, всё ещё чувствуя на языке привкус недавних диалогов, а в груди лёгкое, почти неощутимое напряжение, ему казалось, что его тело теперь само собой отзывается на малейшее изменение в голосе, взгляде или движении тех, с кем он взаимодействует. Всё стало полнее, глубже, пространство насыщалось смыслами в каждом углу, и казалось, что эта гиперчувствительность, эта плотность эмпатии и есть то, что разрушает его изнутри. Психологический вирус. Но вирус, который он не хотел уничтожать.
Поначалу это ощущение было мимолётным, напоминающим лёгкий трепет от далёкой, невидимой вспышки света, но с каждым днём этот трепет усиливался, как дрожь воздуха в преддверии грозы.
Аркадий не просто испытывал жалость — он чувствовал оживленные лица тех, чьи жизни под его наблюдением ранее представлялись лишь строчками данных в нейропроцессорах, кто ещё вчера был только биологическими объектами с индивидуальными показателями и графиками, сегодня их боль становилась его болью, и пальцы его замирали над клавишами, когда необходимо было подавить их сопротивление. Он видел в глазах подопечных страх и на миг мог ощутить всю полноту их ужаса, словно всякий раз прыгал в бездну, готовый упасть вместе с ними.
Именно в такие моменты Наталья, словно невидимая тень, стояла за его спиной немой свидетельницей его изменений. Она часто появлялась в его мыслях, когда он с помощью операторов настраивал подавляющие нейропротоколы, или переписывал «личностные шаблоны» подопечных. Аркадий видел в её взглядах, в прикосновениях, в словах, пересказанных словно с отдалённым отчаянием, нечто неуловимое, будто бы она знала что-то такое, что он пока не способен понять.
Аркадий всё больше ловил себя на том, что в последнее время некоторые команды он вводил автоматически, не задумываясь, но затем замирал, вспоминая лицо Натальи — его Интимной Музы, женщины, чьё присутствие в последнее время заполоняло его сознание, а её образ становился тем зеркалом, в котором теперь отражалось всё: собственное сомнение, нелепые приступы жалости и, наконец, болезненное принятие того, что он больше не может быть прежним. Он пытался отвлекаться, заполняя день до краёв задачами и тонкой настройкой нейропрофилей подопечных, но... ощущение беспокойства не исчезало, а наоборот, усиливалось. Вначале это было просто игрой, утешением — живой программой, созданной для его удовольствия, для утончённых диалогов и чувственных сцен, но теперь... теперь её образ преследовал его даже в моменты, когда он отключал все интерфейсы и погружался в рутинные дела, взгляд её — тот особый взгляд, в котором было больше жизни, чем он ожидал увидеть в любой совершенной модели. Эти дни тянулись, как странные сны, где Наталья была центром его вселенной, стержнем, вокруг которого вращался весь его новый мир. Аркадий вспоминал её лицо на корпоративе, как оно выглядело в блеске искусственного света и под маской, которая ничего не скрывала, а, напротив, подчёркивала её сущность — ту часть Натальи, которую он ещё не знал, но уже начинал постигать. Их танец, мгновения наедине и огонь страсти, который, казалось, выжигал границы его восприятия... всё это складывалось в единый узор, запутанный и витиеватый, как шифр, который он не мог разгадать. Она представала не просто воплощением удовлетворения его потребностей, но чем-то большим — тенью, за которой он стремился, но не мог догнать, и теперь, сидя в полутёмной рабочей комнате, окружённый десятками графиков и информационных потоков, Аркадий понимал, что Наталья становилась для него той самой лакуной, что разъедала границы его восприятия, и разрушая его прежние установки, становилась для него чем-то большим, чем просто Интимная Муза — она обретала статус аксиомы, на которую завязывался весь его разум. Эти изменения начались не вдруг, а словно невидимая рука поднимала невидимый занавес перед его мыслями и раскрывала то, что ранее не существовало — боль и страдание других, и каждый раз, когда это происходило, перед его внутренним взором всегда возникала она. Её образ стал тем символом, вокруг которого крутилась вся его трансформация — цепким, пронзительным и болезненно живым, он больше не мог спокойно выполнять подавление воли или вводить манипуляционные программы, не ощущая чего-то инородного, как неподатливую для извлечения занозу, пронзающую его сознание. Эти изменения не были очевидны никому, кроме него самого.
Теперь всё в Наталье становилось загадкой: её движения, её речь — что из этого было игрой, а что — настоящим? Разве её реакция, когда он рассказывал о своих подозрениях в переговорах с коллегами, о внутренних сомнениях, не была лишь частью программы? Или этот блеск в её глазах, когда он говорил о своём детстве, об отце и матери, действительно ли означал нечто большее? Но ведь Наталья была Интимной Музой, созданной с совершенными телом и мимикой, способными перенастраиваться на каждую микроскопическую эмоцию, которую он мог захотеть увидеть.
Он помнил их интимные сцены, идеально воспроизведённые, чувственные, грациозные..., но почему теперь они вызывали у него странное ощущение утраты? Почему именно в эти моменты, когда их тела сливались, а дыхания смешивались, в его голове всплывали лица тех, чьи жизни находились под его контролем? Он видел страх в глазах подопечных, ощущал в каждом своём прикосновении их скрытую боль, и в этот же момент Наталья становилась для него чем-то другим — тем, что разжигало внутри неясное, размытое чувство, подобное уколу боли, которое он не мог приглушить. Он не знал, что чувствовал на самом деле, в нём боролись два Аркадия — один из них был тем самым Наставником, чья работа заключалась в безукоризненном подавлении и контроле, а второй, новый, жаждал ответа на единственный вопрос: кто такая Наталья на самом деле? Ведь если она — просто Интимная Муза и её программы идеально настроены для его удовлетворения, то почему каждый раз, когда он смотрит в её глаза, там мелькает нечто, чего не должно быть? Он начинал замечать в её лице мимолётные тени, которых не было раньше — жесты, не вписывающиеся в алгоритмы её модели, интонации, которых она не должна была использовать, что совершенно выбивало его из колеи.
Интимная Муза — это просто инструмент, его личная спутница, запрограммированная на полное подчинение и адаптацию к его желаниям, но Наталья стала тем, кто изменил само понятие желания, что-то в её прикосновениях, в манере разговаривать, во внезапных, почти трогательных репликах заставляло его сердце ускоряться, а затем — замедляться, словно в комнате становилось мало кислорода. Она же могла просто играть свою роль, исполнять заранее предписанные действия — не более, но вместо этого в её глазах иногда мерцала искра, угасавшая так быстро, что он начинал сомневаться, видел ли её на самом деле. Эти моменты поднимали невидимый занавес между реальностью и иллюзией, и он терялся. Кем же она была — эта великолепная женщина, созданная для его удовольствия, — марионеткой чьей-то игры, или кем-то особенным? Были ли её слёзы и прикосновения настоящими или это была такая же матрица, которая управляла и его собственной женой Оливией — таким же идеально настроенным, но холодным инструментом?
В такие моменты ему часто вспоминалась Оливия. Он наблюдал за её безупречной манерой сервировать к ужину стол, за тем, как она улавливала каждую его реплику, поддерживая разговор именно в той тональности, которую он ожидал, но в чьих прикосновениях, кроме одного случая, не было огня. Она, с её безукоризненными манерами и идеальной грацией, вызывающими теперь лишь раздражение, представляла собой олицетворение упорядоченного мира, в котором он жил прежде, она была, как идеальная копия женщины, но не сама женщина, холодная и функциональная, и что-то в её внешности стало вызывать тревожный диссонанс. Аркадий замечал мелочи — движения губ, лишённые искренности, взгляд, направленный сквозь него, а не на него, всё в ней казалось безжизненным, искусственным, как пластиковый цветок, красивый, но мёртвый, и именно в этом противоречии он ощущал вину — как мог он столько лет не видеть, что живёт в тюрьме собственных иллюзий? Всё чаще он ловил себя на том, что смотрит сейчас на Оливию с едва сдерживаемым отвращением, она словно воплощала его прошлое, те годы, когда он ещё верил в правильность системы.
В этом контексте Муза тоже переставала быть утешением — её идеально подстроенная под его вкус и желания мимика, манера речи и поведение казались издевательски предсказуемыми, она больше не казалась ему живой, и вовсе воспринималась, как декорация. Тела обеих были совершенными, но именно потому, что они были созданы для этого. Он понимал, что ни Оливия, ни тем более Муза не могли передать ему то, что передавала Наталья, которая ломала все шаблоны и возвращала ему ощущение человечности, крохотной искры, смело пробивающейся через воображаемый металлический панцирь и дарила ему иной опыт — искренний, обжигающий, способный порождать внутри него нечто неразгаданное и светлое, как чистое озеро в горах, скрытое туманом, а когда она улыбалась, лицо её оживлялось, и тогда казалось, что перед ним — настоящая личность.
Именно тогда в его голове всплывали неясные образы детства, память о тех, кто был рядом, но кого он больше не мог ни почувствовать, ни понять. Разве не так он смотрел когда-то на свою мать, когда был совсем ребёнком? И тот взгляд отца, полный скрытой тревоги и некой печали, которую он не мог тогда осознать… может ли быть, что Наталья — это проекция этих забытых, но искренних образов, тех, что так и остались спрятанными глубоко в его сознании, обломками человеческих чувств, вырванными из памяти силой или временем? Ведь Наталья должна была быть всего лишь инструментом его удовольствия, совершенной моделью, созданной для выполнения любой его прихоти, а это значит, что всё, что он сейчас чувствует, — лишь результат её идеально настроенных алгоритмов и микроскопических изменений, которые она вносит в его восприятие, но почему тогда, когда она сидела рядом с ним в ту последнюю ночь, с обнажённой спиной, будто выточенной из полупрозрачного мрамора, а её плечи едва заметно подрагивали, он почувствовал, что она скрывает что-то важное? В ту ночь, когда она наклонилась к нему, её волосы упали ему на грудь, а тёмные пряди обожгли его кожу, как реальное, ощутимое тепло, ведь именно тогда, впервые за всё время их «отношений», он не мог отделаться от ощущения, что всё это было больше, чем просто протокольное взаимодействие, её дыхание, трепет, тихий вздох, когда его рука коснулась её спины, — всё это было до боли живым, почти реальным. Но ещё более странным было то, как она реагировала на его прикосновения, когда каждое движение её тела, каждый изгиб её пальцев на его шее, каждый взгляд, брошенный через плечо, были не механическим откликом на алгоритмы, а чем-то иным. Она не могла быть человеком, это было невозможно, он сам был участником разработки её программы, сам создавал эти параметры, подбирал каждый блок алгоритмов поведения, чтобы она соответствовала всем его потребностям, но теперь… теперь эти детали утекали, как вода сквозь пальцы.
Он пытался говорить с ней о том, что тревожило его, но Наталья лишь улыбалась своей совершенной улыбкой и отвечала так, как должна была отвечать, и в этой улыбке, и в её глазах, он видел что-то новое — искру осознания, словно она понимала всё, что он говорил, и чувствовала даже больше, чем он сам. Он пытался спросить её, кем она себя видит, что она думает, когда он рядом, что ощущает, когда они вместе, но её ответы, как идеально настроенный механизм, звучали чётко и ясно, ни намёка на сбой, ни намёка на отклонение, и за всем этим было скрыто нечто, что шевелило его сознание, будоражило его мысли и мешало заснуть.
Что, если все эти программы, все эти функции, сам процесс её создания привели к тому, что… что она обрела что-то своё? Нет. Это невозможно. И в то же время, именно эта мысль не давала ему покоя.
Когда он касался её, когда она отвечала на его прикосновения с той грацией и чувственностью, которую не могла передать ни одна другая модель, он ощущал нечто похожее на страх, страх оттого, что она… она — настоящая, и тогда все эти образы его детства, лица родителей, их голоса, их прикосновения, которые всё чаще и чаще всплывали в его памяти, когда он был рядом с ней, становились каким-то извращённым воспоминанием, проникающим в реальность, чтобы разрушить всё, что он знал.
Аркадий снова и снова просматривал записи их взаимодействий, он пытался найти ошибки, попытки саботажа, но не находил ничего, ни одной аномалии, ни одной сбойной строчки в её коде и это только усиливало его подозрения, ведь, если в её программе нет ошибок, значит, проблема — в нём самом. Но как это возможно?
Он хотел говорить с ней, хотел понять, что именно изменилось, и каждый раз, когда он решался, её ответы снова и снова звучали привычно, предсказуемо, механически правильно, и тогда Аркадий чувствовал, как в нём нарастает странное чувство… жалости. Не к Наталье, а к самому себе, словно он становился свидетелем чего-то чудовищного и прекрасного одновременно. Возможно, именно эта жалость и была началом конца, жалость к собственным мыслям, жалость к собственному бессилию, к своей неспособности увидеть, что происходит, потому что, если Наталья — лишь продукт его фантазий, то почему она кажется ему такой живой?
Эти мгновения, когда она становилась для него всем миром, когда её пальцы замедлялись на его коже, когда её дыхание становилось теплее, чем обычно, он не мог избавиться от мысли: а вдруг всё это — лишь иллюзия? Вдруг именно сейчас он делает что-то такое, что никогда не делал раньше?
И тогда он понимал: эмпатия — это не просто способность чувствовать других, это способность осознавать, что ты сам можешь быть кем-то другим, может быть, даже кем-то… менее совершенным. Эмпатия разъедала его изнутри, меняла его восприятие, но теперь эта эмпатия была сосредоточена на Наталье, она стала для него воплощением всего, что он не мог понять, и в то же время… она была единственным, кого он хотел понять.
Аркадий не мог больше игнорировать это. Его собственная воля, та самая, которую он привык подавлять в других, теперь вставала у него на пути.
И главное, что он начал осознавать для себя, так это то, что Наталья вовсе не биоробот совершенной модели, а такой же человек, как и он сам.
Эпизод 33. Визит к тёте.
Жёлтые огни тускло освещали узкий проход вагонного коридора, мелькали тени, проносились лица — незнакомые, мимолётные, от которых Аркадию было ни тепло, ни холодно, обычные пассажиры, в спешке пересекающие вагоны, обутые в тяжёлые зимние ботинки и с неизменными чёрными чемоданами, которые они таскали с собой, как чугунные ядра. Он стоял, опершись на подоконник, и смотрел через запотевшее по краям окно на бесконечную череду снежных полей и тёмных силуэтов деревьев, мимо которых поезд проносился с металлическим рёвом, разрезая ночную пустоту, подобно огромному ножу.
Дорога в Сибирь, путь в прошлое, в глубь тех лет, когда мир казался более простым, ещё не окрашенным бесконечной мозаикой контроля и подчинения, тогда его заботило лишь одно: дожить до конца дня, чтобы снова оказаться дома, в тепле, возле тёти и двоюродной сестры, которые заменили ему родителей. Это были те немногие люди, чьи образы всё ещё сохранились в его сознании не как манипулятивные проекции, и зашифрованные протоколы, а как нечто настоящее, или, по крайней мере, так ему казалось.
На вокзале его никто не встретил — ни тётя, ни сестра, а всего лишь морозная пустота и дымящийся вдалеке железнодорожный состав. Аркадий стоял на перроне, ощущая, как ветер пробирается сквозь ткань пальто и уходит глубоко под кожу, лица прохожих расплывались, таяли, но все они казались… знакомыми, словно он когда-то их уже видел. Это обострённое чувство дежавю не покидало его с той минуты, когда он спустился с подножки поезда.
Путь к дому тёти, тянущийся через узкие улочки, покрытые тонким слоем льда, занимал всего пятнадцать минут, снег скрипел под ногами, тени дрожали в свете одиноких фонарей. Он шагал, не спеша, растягивая каждую секунду, каждый миг этого, пусть и холодного, но всё же родного возвращения.
Тётя не менялась с годами: её худощавое лицо с прямыми, как леска, чёрными волосами всегда было слегка напряжённым, но, встретив его, расплылось в широкой улыбке, она стояла на пороге деревянного дома, закутанная в тёплый шарф, и, увидев его, сделала всего шаг навстречу, но этого движения было достаточно, чтобы вызвать ощущение абсолютного спокойствия.
«Ты всё такой же, Аркаша, — проговорила она, обнимая его тонкими, словно вылепленными из воска руками, — прошли годы, а ты… и не стареешь вовсе».
Он только кивнул в ответ, обнял её и ощутил ту же неподвижность времени, ту же пронзительную неподдельность момента, став на мгновенье тем самым ребёнком, которого она держала за руку и успокаивала, когда страшные кошмары пробуждали его посреди ночи.
«Тётя… как здесь всё?» — спросил он, оглядывая небольшой двор, засыпанный снежными сугробами. Дом выглядел всё так же, как в его детстве: те же старые обои, потертые кресла и запах свежей смолы, смешанный с ароматом печёных яблок, время здесь остановилось, и он попал в какой-то параллельный мир, где его воспоминания ожили, став реальностью.
«Всё хорошо, Аркаша, всё по-прежнему, сестра вот твоя только… редко бывает дома, ты же знаешь, ей никогда не сиделось на месте, а без неё я скучаю». — Она махнула рукой куда-то в сторону, словно там была целая Вселенная, которую сестра стремилась объехать, обогнать и покорить.
Они долго говорили, сидя на старом диване у печки. Тётя рассказывала о соседях, о том, как Сибирь менялась с каждым годом, становясь всё более отчуждённой, в её голосе мелькал едва заметный оттенок грусти, но, как и прежде, она сохраняла это странное спокойствие оттого, что в её жизни давно не было ничего важного, ничего по-настоящему меняющего их привычный ритм.
Потом вбежала сестра, всё такая же энергичная, румяная, с яркими глазами, в которых светилось что-то совершенно дикое и неподконтрольное, она ворвалась в дом, сбросив с себя мокрый пуховик, и сразу бросилась к Аркадию, как тогда, в далёком прошлом, когда они были всего лишь детьми, и он, обняв её, сразу вспомнил, как однажды она вытащила его из ледяной реки, когда он, играя на скользком берегу, сорвался в воду, а её руки, такие ловкие и сильные, крепко вцепились в его одежду, и когда он впервые почувствовал, что значит быть спасённым, защищённым.
«Помнишь, как мы тогда гуляли на озере? — спросила она, разливая чай в старые фарфоровые чашки. — Я думала, ты тогда насовсем уйдёшь под лёд».
Он кивнул, её голос продолжал звучать как отголосок чего-то давно забытого, и на мгновение реальность снова стала простой и понятной, но тут же расплывалась и таяла, как тает снег на весеннем солнце.
«А ты меня спасла». — Аркадий попытался улыбнуться, но в его голове уже начали формироваться странные образы, не совпадающие с реальностью. Почему же всё так… неестественно?
Они проговорили весь вечер, смеялись, вспоминая былое, он даже забыл о своих обязанностях, о своей работе, его мысли витали в этом уютном доме, среди запаха печёного хлеба и домашнего тепла огня. Это была та жизнь, которую он давно потерял, но сейчас, сидя рядом с тётей и сестрой, он вдруг начал верить, что всё это правда, что они реальны, и что он, Аркадий, по-настоящему вернулся домой.
Но вот, когда тётя ушла спать, оставив их наедине, сестра вдруг посмотрела на него странно, словно сквозь пелену воспоминаний.
«Аркаша… ты ведь знаешь, что мы все — всего лишь образы?» — произнесла она тихо, почти шёпотом.
Её слова ударили по его сознанию, будто выстрел из пневматической винтовки, он замер, глядя на неё.
«Что ты сказала?» — Голос его дрожал. Это было невозможно.
«Это всего лишь программа. Вся твоя жизнь. Это место, мы… даже я. Ты должен помнить. Мама уже давно умерла, Аркаша, и я тоже… нас не существует».
Всё закружилось, расплылось, стало зыбким, словно какая-то невидимая сила вытягивала реальность из его сознания, заставляя всё трещать, ломаться, исчезать. Он закрыл глаза, пытаясь удержать образы, пытаясь сохранить эту иллюзию хотя бы на мгновение дольше… но, когда он открыл их, снова был один, холодная, пустая комната, тёмные стены его собственной квартиры.
Он резко вскочил с постели, его тело дрожало от напряжения. На экране терминала перед ним медленно мигающий световой индикатор оповещал о входящем сообщении. Схватив себя за волосы, Аркадий тяжело вздохнул и, не глядя на экран, рухнул обратно на кровать.
Сибирь, тётя, сестра — всё это было лишь очередной проекцией. Ложью. Сном, которым он хотел так отчаянно проверить себя, но ведь боль… эта боль была настоящей.
Эпизод 34. Слежка.
Незаметные шорохи в системе мониторинга, пробежка теней по сетчатке внутренней сети и чуть более настойчивые всполохи логов активности… всё это было ничем не примечательным — всего лишь ещё одной волной рутинного анализа, едва заметной в круговороте многозадачности, но именно с этих призрачных шорохов начиналась слежка, которая постепенно сужала невидимую петлю вокруг Аркадия. Наблюдение, проявляющееся не в резких приказах или официальных запросах, а в мелочах: задержках в сообщениях, чуть изменённом графике встреч, неуловимых переменах в повседневных ритуалах.
С самого начала в этих странных сдвигах была особая ритмика, неуловимо напоминавшая об ушедших временах, когда за каждым движением скрывался замысел, а на каждом углу прятались скрытые агенты. Аркадий с тревогой осознавал, что, не заметив момента, оказался окружённым — словно павший в зыбучий песок муравей, медленно затягиваемый вглубь этой непрекращающейся круговерти подозрений. Ещё на прошлой неделе ему показалось, что интуитивные отклонения в алгоритмах были простыми ошибками, но вот, с каждым днём, логические цепочки начали выстраиваться в единую структуру, подчиняясь иерархии скрытых директив. Руководство, или то, что за ним скрывалось, начало внимательно анализировать каждый его шаг. Теперь каждый чих внутри обширной цифровой экосистемы вызывал едва уловимые всполохи в его личных терминалах, реакцию на отклонения, которых прежде не существовало. Аркадий знал: это не просто слежка, это было нечто большее — это ощущение обнажённого мозга, в который кто-то пытается заглянуть, подобно извращённому демиургу, готовому вскрыть черепную коробку и наблюдать, как шевелятся нейроны его сознания.
Сначала были лишь подозрения, которые как тихая рябь на поверхности океана, едва волновали его привычную реальность. Он заметил это в одном из рутинных отчётов: в колонке наблюдательной активности появилась новая строчка, указывающая на базовые шаблоны его психоэмоционального состояния. Незначительный параметр, на первый взгляд — просто дополнительный фильтр, проскользнувший между крупными данными о производительности и корреляцией с рутинными задачами, но вскоре он понял, что это был первый, тонкий шрам на поверхности, невидимая царапина, за которой последовал целый пучок новых. В его окружении появились новые лица— безликие фигуры с идеально ровными улыбками, навязчиво вежливые, ни в чём не выходящие за рамки своих протоколов, но отчего-то вызывающие ощущение липкого дискомфорта. Эти фигуры быстро затесались среди старых коллег, заполнили собой офисные пространства и коридоры, а их небрежно-лаконичные жесты начали по-своему манипулировать атмосферой на совещаниях.
Больше всего Аркадия насторожило появление «Смотрящих». Никто их официально так не называл — это был лишь внутренний сленг тех, кто уже успел уловить перемены. Каждый Смотрящий был внедрён как одна из ключевых фигур отдела контроля — обычно невидимый элемент в иерархии, но теперь они начали мелькать всюду: на внутренней системе мониторинга, в корпоративных чатах, в электронных письмах, даже в шёпоте коллег, с опаской обменивающихся взглядами. Программные контуры их личных данных всегда оставались пустыми, наводя на мысль, что кто-то методично вычищал любую возможную их персональную информацию. Особенно его беспокоили двойные агенты. Эти существа, чья личность и предназначение были завуалированы в дымке ложных рутинных обязанностей, несли на себе клеймо двуликости, они — те, кто ещё недавно обсуждал с ним новые подходы к тестированию психоматриц, теперь внезапно стали излишне осторожны, подчёркнуто нейтральны в каждом слове. В каждом их взгляде, в каждом молчаливом кивке Аркадий видел… что-то скрытое, но пока ещё непонятное. Обычные переписки с коллегами, которые прежде наполняли его рабочие будни, стали тягучими и натянутыми, как старый радиосигнал, искажаемый на пути к антенне приёмника.
«Ты никогда не узнаешь, где они, пока они не захотят, чтобы ты их заметил," — эта фраза из старых протокольных инструкций всплыла в его голове, как отравляющий газ, и теперь, когда каждый член его команды, каждый новый сотрудник, от которого зависела часть проекта, мог оказаться двойником, и Аркадий начал чувствовать себя как в кристаллизующемся сне. Постепенно каждый голос, каждый нервный жест заполнились новыми смыслами, те же улыбки, те же слова приветствия, но теперь они отдавали привкусом беспокойства. Особое место среди этих изменений занимали Наталья и Муза, они оставались с ним, и он видел, как их линии поведения тоже начали колебаться. Муза, словно тень на фоне бликов экрана, не покидала его сознания — её присутствие стало напряжённым, между ними словно возникла незримая стена, она приходила всё реже, и Аркадию становилось всё труднее понять, почему её удалённое присутствие так странно действовало на его психику. На фоне всего происходящего, Наталья, казалась единственной точкой стабильности, но он начал замечать, что и она тоже изменилась, улыбка её стала чуть менее открытой, движения более сдержанными, иногда её пальцы невольно коснувшиеся его руки, не задерживались ни на секунду дольше, чем полагалось по любому протоколу взаимодействия. Однажды вечером, сидя в его кабинете и пролистывая бесконечные отчёты, она внезапно наклонилась ближе и, посмотрев ему в глаза, прошептала:
«Ты знаешь, что они за тобой следят?»
Аркадий, замер, он не смог сразу ответить, в этом вопросе было столько неподдельного страха и оголённой истины, что его сознание протестовало. Наталья знала, что её собственные действия могли оказаться под подозрением, но что тогда? Кем была она для него? Сигналом тревоги или последним союзником?
Наталья тоже была сломлена, Аркадий видел это в её глазах, лицо её, скрытое маской вежливой сдержанности, дрожало от нервного напряжения. Кто-то, видимо, уже запустил свои чертоги паранойи и начал копаться в её личных файлах, но на этот раз он был готов. Мгновение — и Аркадий осторожно коснулся её пальцев, переплёл их со своими, не обращая внимания ни на камеры, невидимые, но всевидящие, ни на присутствие надзорной системы, которую невозможно отключить.
«Наташа, — прошептал он, глядя ей прямо в глаза, — мы должны быть осторожны, теперь это не только они, но и…»
«Я знаю, — прервала она его, и её голос тихим эхом отразился от гладких стен, — но лично я не собираюсь так просто сдаваться».
И в этом взгляде, полном скрытого противостояния и глубокой симпатии, Аркадий увидел ответ. Она оставалась собой, оставалась с ним несмотря ни на что, но надолго ли?
«Биоробот не смог бы вести себя столь самостоятельно», — в очередной раз про себя отметил Аркадий.
Эпизод 35. Игры разума.
Они начали с простых вопросов. Это был стандартный протокол — алгоритмы регулярно запускали опросы для мониторинга, чтобы выявить любые отклонения. Вопросы о самочувствии, удовлетворенности работой, мелкие ежедневные привычки — такие безобидные, что их даже не воспринимали всерьёз, но Аркадий чувствовал, что-то изменилось, взгляд системы стал острее, каждое его слово анализировалось, каждая пауза растягивалась, как гулкое эхо в пустом помещении, которое не должно было существовать. На экране появлялись новые формы, дополнительные поля для ответов: «Частота случайных воспоминаний» «Присутствие неопознанных эмоциональных всплесков». Эти параметры всегда учитывались в личных архивах сотрудников высшего уровня, но никогда не выносились на обсуждение так открыто. Он пытался заполнять их механически, но каждый раз, когда клавиатура под его пальцами начинала вибрировать от нажатий, по позвоночнику пробегал холодок. Он знал: за этим всем тоже следят.
Их лиц не было видно. Как и всегда — бесформенные фигуры, от которых исходили только голоса — смесь машинной четкости и человеческой интонации пронизывали сознание и оставляли после себя приторный осадок, они пытались проникнуть в его мыслительные паттерны, как разлагающие плоть черви, чтобы замаскироваться под его собственные мысли.
«Аркадий, расскажите нам ещё раз, как вы воспринимаете свою роль в организации?» — спросил один из них, скрытый под шифром, так и нераскрытым для публичных данных.
Стандартный вопрос, прозвучавший сотни раз прежде, но теперь, натянутый на невидимую струну, вибрировал напряжением. Небольшая пауза, и он заставил себя ответить с той же уверенной монотонностью, как и всегда:
«Я воспринимаю свою роль как важнейший элемент в поддержании стабильности системы, моя задача — обеспечивать контроль над сознанием и эмоциями подопечных, чтобы гарантировать соответствие установленным нормам и протоколам».
«Как часто ваши собственные эмоции отклоняются от этих норм?»
Пауза была едва уловимой, но ощущалась как удар по черепу. Это была проверка — первый сигнал: что-то идёт не так. Они следили за его показателями с чрезмерной внимательностью. Всё чаще вопросы касались его собственного состояния, как будто он сам теперь был подопытным в эксперименте, где всё перевернулось с ног на голову, словно они готовили его к чему-то, но не раскрывали деталей.
«Отклонения минимальны, в пределах допустимого порога», — ответил Аркадий спокойно, стараясь не выдать волнения.
«А как вы интерпретируете взаимодействия с Интимной Музой?» — внезапно спросил другой голос, грубый и прямолинейный, как скальпель, вонзающийся в плоть.
Аркадий не сдержал лёгкого подёргивания мускула на щеке. Наталья. Зачем они вспоминают её сейчас?
«Наталья — важный член моей команды, — начал он, стараясь, чтобы голос звучал так же безучастно, — её вклад в нашу работу неоценим».
«И вы уверены, что её личные отношения с вами не влияют на эффективность вашего управления?»
Вот оно. Лёд сомнений разлился по всему телу, он знал, что его слова и действия анализируются под микроскопом, и конечно, они знали — или догадывались, — что между ним и Натальей существует нечто выходящее за рамки протокольных отношений. Аркадий усилием воли подавил внутренний трепет.
«Абсолютно уверен, — твёрдо ответил он, — наши отношения строго профессиональны».
Собеседники замолчали, и это молчание, подобное бездне, показалось ему невыносимым. На экране медленно замигали надписи: «Перепроверка данных» и «Синхронизация каналов», затем связь внезапно прервалась, оставив его в полной тишине.
На следующее утро Наталью вызвали в департамент контроля. Аркадий узнал об этом позже, уже в своём кабинете, когда до него дошли слухи. По цепочке сотрудников прошёл нервный шёпот, обсуждающий её понижение в должности до простого секретаря, ироничное понижение до того самого уровня, который он сам не раз критиковал. «Кому-то не понравилось её лицо», — с издёвкой бросил один из коллег, не подозревая, что Аркадий всё это слышит.
Кем она теперь станет? Декорацией? Обычным винтиком, который можно выбросить, едва тот начнёт проявлять отклонения? Наталья сдержанно улыбнулась, когда он подошёл к её новому рабочему месту — маленькому, тесному углу с видом на пустой коридор, её глаза не дрогнули, но в их глубине Аркадий прочёл что-то вроде тихой решимости.
«Они дали мне понять, что моё место здесь, — сказала она тихо, почти шёпотом, словно стенам нельзя было доверять, — ты должен быть осторожен».
Он кивнул, не зная, что сказать, но не выдержав, наклонился ближе:
«Наталья, что случилось на самом деле?»
Её взгляд метнулся по сторонам — никто не смотрел, впрочем, это ничего не значило, камеры и скрытые сенсоры могли фиксировать всё, даже их дыхание.
«Это ловушка, — прошептала она почти неслышно, — они проверяют не только тебя… но и меня, моя ошибка в том, что я вовремя не передала нужные сведения, и они считают, что я скрываю что-то от них, но они не понимают причины».
Аркадий едва смог подавить внутренний всплеск ярости. Тестировали его, а понизили её, и всё это ради какого-то «непереданного» отчёта?
«Мы можем доверять друг другу?» — спросил он, чувствуя, как собственный голос предательски дрожит.
«Разве у тебя есть сомнения, а, самое главное: есть ли у тебя выбор?» — улыбнулась она так мягко, что его сердце кольнуло от боли.
В тот же вечер он назначил с ней встречу. Официально — «проверка соответствия текущей нагрузке» после её перемещения в другие структуры Департамента. На самом деле это была возможность поговорить, без лишних глаз. Они выбрали маленькую переговорную, затерянную среди сотен идентичных комнат, занавески на окнах, тусклый свет, еле слышный гул вентиляции, комната оказалась холодной, как стеклянный куб, и каждое их движение отдавалось звоном в его сознании.
«Ты снова рискуешь», — прошептала Наталья, когда он закрыл за ними дверь и активировал протокол временного отключения камеры. И хотя датчики всё равно могли их засечь, на этот раз он не собирался молчать.
«Они следят за мной, — сказал он, — но почему именно ты? Я не могу понять, что на самом деле происходит?»
Её лицо стало мрачным, глаза потемнели. Аркадий почувствовал их хрупкое положение — всего лишь пара секунд может их отделять от полного уничтожения, они оба это сейчас хорошо понимали, и даже этот разговор может стать последним.
«Это не я, Аркадий, — ответила она, глядя ему в глаза, — это ты. Ты начал менять их, ты начал изменять саму структуру их контроля. Они чувствуют это, и я — часть этого изменения тоже».
«Что это значит?» — голос его понизился до шёпота.
«Ты меняешься, — повторила Наталья, и её глаза вдруг заполнились той самой эмпатией, которую он ранее едва начинал замечать, — они видят это, они боятся этого, но ты... ты пока не понимаешь, что становишься кем-то другим».
Каждое её слово падало на него, как капля горячего воска. Он — меняется? Но как? Почему?
Наталья замерла, а затем, быстро оглянувшись, сжала его руку.
Тьма за окном была плотной, как одеяло, укутывающее город в безмолвную, липкую пустоту, в офисе Аркадия горел только один источник света — тусклый круг настольной лампы, высвечивающий его лицо, он сидел за своим столом, перед ним лежали открытые документы, но он не мог сосредоточиться, мысли его метались, как загнанные звери, не давая покоя ни секунды, на экране перед ним рябило от строк кодов и анализов, всплывающих отчетов, которые мигали перед глазами, как призраки, просачивающиеся из-под тяжёлых протоколов безопасности, ему становилось ясно, что он находится близко от кря бездны. Всё началось с мелких нарушений протоколов, которые никто не замечал, обычные исправления в данных, легкие корректировки в тестировании на реальных материалах, но теперь все эти мелочи оборачивались против него. Весь Департамент — это всего лишь фасад, блестящий инструмент для удержания порядка, но сам порядок — он всегда был под угрозой.
Эпизод 36. Точка невозврата.
Сегодня Наталья не появлялась в течение дня, и это было странным, раньше они всегда пересекались в коридорах или во время проверок, но не сегодня, Аркадий нервно постукивал пальцами по столу, глядя в монитор, пытаясь понять, где она могла быть. Когда дверь неожиданно открылась, он вздрогнул. Это была она. Наталья, тихо вошла в кабинет, закрыла дверь за собой, не произнося ни слова, Аркадий почувствовал, как что-то в его груди сжалось, а потом отпустило. Её шаги утонули в мягком ковре, но Аркадий почувствовал её присутствие задолго до того, как поднял глаза, лицо её, обычно скрывающее эмоции за маской безмятежной уверенности, сегодня было напряжённым, она даже не сняла своё чёрное пальто, которое теперь смотрелось слишком контрастно в сером интерьере его рабочего пространства.
«Аркадий, нам нужно поговорить», — сказала она сдержанно, почти шёпотом, словно проверяя, не подслушивают ли их.
Её голос был полон той самой приглушённой тревоги, которую он научился улавливать в самых крохотных модуляциях, как невидимые нити, тянущиеся к его нервам.
Он оторвался от экрана, взглянув на неё. «Садись», — предложил он, жестом указывая на кресло перед столом.
Наталья замерла на мгновение, потом, проигнорировав кресло, подошла ближе — настолько близко, что он почувствовал её дыхание. Тонкие пальцы её рук нервно сжимали край стола, и в этом простом, почти бытовом жесте сквозила невыносимая напряжённость, Аркадий ощутил, как вокруг них сжимается что-то невидимое, но неумолимо реальное — словно петля, затягивающая шею.
«Я только что вернулась из отдела контроля, — начала она, прерывая тишину, — они подняли на поверхность все последние отчеты, провели сквозной анализ твоих действий за последние месяцы, и им много чего не понравилось».
Её слова прозвучали, как колокол набатной башни, но Аркадий уже догадывался и ожидал этого. Он ощущал на себе невидимые глаза, которые следили за каждым его шагом, за каждым движением, и это не было паранойей, ему казалось, что даже воздух в его кабинете стал плотнее. Каждое его отклонение от привычных алгоритмов — каждая пауза, каждое замедление в подчинении сознаний подопытных — всё это записывалось, анализировалось и перекраивалось в огромную мозаичную картину его нестабильности. Но почему именно сейчас? Почему не раньше?
Аркадий отвернулся от монитора и посмотрел ей в глаза, её лицо, обычно выражающее уверенность и спокойствие, сейчас казалось слегка взволнованным, он прочитал в её глазах то, что она не решалась сказать.
«Это не только подозрения, верно? Что они нашли?» — выдавил он наконец, вслушиваясь в собственный голос, с трудом удерживая его от дрожи и внимательно наблюдая за её реакцией.
«Кажется, всё, — ответила она, и лицо её побледнело, а взгляд стал ледяным, — они обнаружили, что ты намеренно отклоняешься от установленных параметров, позволяешь определённым группам сохранять частичную волю, а это прямая угроза их системе, власти уверены, что ты саботируешь работу Департамента».
Мысли захлестнули его одно за другим. Ложь, предательство, страх. Система не просто следила — она выслеживала его, постепенно затягивая петлю, сначала малейшие отклонения в графиках продуктивности, затем подозрительные запросы на перезагрузку памяти, потом ещё одна внезапная проверка, они прижали его к стене, не оставив даже крохотного пространства для манёвра.
«Они скоро примут меры, — продолжила Наталья, голосом, в котором слышалось сдерживаемое отчаяние, — введение наблюдателей — это лишь начало, за тобой сейчас следят постоянно, Аркадий, любое твое действие под прицелом, они ждут малейшей ошибки.
«Что конкретно ещё ты знаешь?» — спросил он резко.
«Они уже начали процедуру, сейчас тестируют тебя, анализируют каждый твой шаг, пытаясь понять, насколько глубоко ты изменился, но это ещё не всё, Аркадий, они проверяют не только тебя, они видят, что ты меняешь их алгоритмы, влияя на их сознание, даже не осознавая этого», — бросила Наталья, глядя ему прямо в глаза.
Аркадий замер, пытаясь переварить её слова, он не мог понять, как это возможно. Его работа всегда заключалась в подавлении воли, в контроле за тем, чтобы реципиенты выполняли свои функции, подчиняясь установкам системы, но если он действительно влиял на сознание сотрудников самого аппарата, то что бы это означало? Как он мог изменить что-то столь фундаментальное?
«Ты хочешь сказать, что... я вызываю у них... свободу воли?» — голос его звучал тихо, как будто он не верил своим собственным словам.
Наталья кивнула.
«Это не полностью так, но ты начал процесс, ты даешь им свободу выбора, даже не понимая этого, и при этом меняешься и сам, Аркадий, ты больше не просто исполнитель программ, они видят это и боятся».
Её слова тонули в его сознании, словно камни, бросаемые в глубокий колодец, он был подавителем воли, тем, кто следил за тем, чтобы все выполняли свою работу без вопросов, и вот теперь он сам стал угрозой для этой системы.
«Что мне делать?» — спросил он наконец, хотя уже знал ответ. Ему предстоял выбор, который он всегда откладывал на потом.
«Ты должен решиться, — сказала Наталья, её голос был твёрдым, — ты больше не можешь оставаться нейтральным, либо ты продолжаешь подчиняться системе, либо... отказываешься от неё, но это будет точка невозврата».
Аркадий долго молчал, он понимал, что у него практически не осталось времени, система не будет ждать, она уже начала его проверку, и, если он продолжит в том же духе, они найдут способ его остановить — перепрограммирование или даже полное забвение. Его мысли вновь вернулись к Наталье, её доверчивому взгляду, и к тому моменту в тайной комнате, когда она сказала ему, что он больше не безвольный исполнитель, а тот, кто может принять самостоятельное решение, которое изменит всё.
Аркадий бросил на неё свой взгляд, её глаза неожиданно вспыхнули, как у затравленного зверя, она шагнула ещё ближе, почти вплотную. Сейчас её тень накрыла его, будто живое напоминание, что они оба идут по лезвию ножа.
«Знаю, что следующий этап — это твоя «адаптация», — прошептала она. — принудительная перепрошивка сознания, как это у них называется: обнуление».
Обнуление. Это слово эхом разнеслось в его сознании, лишая почвы под ногами. Обнуление означало стирание, исчезновение, полное растворение в безликой массе других бесполезных сознаний, которые больше никогда не смогут мыслить самостоятельно. Наталья умолкла, глядя на него с какой-то странной смесью страха и жалости.
«И что ты предлагаешь?» — спросил он тихо, даже не осознавая, как сильно сжимаются его кулаки.
Она прикусила губу, а потом сжала его запястье так крепко, что он почувствовал боль.
«Единственный выход — это полный отказ от протоколов, ты должен перестать их выполнять, то есть, разорвать контроль».
«И стать дефектным звеном?» — его голос сорвался на грани хриплого смеха.
«Нет, — прошептала она, — ты не такой, Аркадий, ты уже совсем другой».
Эти слова, сказанные так искренне, почти безумно, заставили его задрожать. Что она несёт? Другой человек? Он? Она говорила это так, будто верила каждой клеточкой своего существа, но в этих словах таилась горькая, парадоксальная правда, которую он только начинал постигать. Внутри него была… душа? Нет, что-то ещё — неуловимое, едва ощутимое, но вполне реальное, что-то, что угрожало всей системе, всему этому механизму, выстроенному для подавления воли.
«Я не могу просто отказаться, — наконец выдавил он, — они поймут сразу».
«Ты должен попробовать, — настаивала она, — это твой единственный шанс, и, если ты сейчас отступишь, они тебя уничтожат и это случится очень скоро. Ты это хоть понимаешь?»
«Если я откажусь... — начал он, глядя в её глаза, — что случится с тобой?»
Наталья слегка улыбнулась, но в этой улыбке было больше горечи, чем радости.
«Я уже сделала свой выбор, они понизили меня, потому что я не выполнила протокол, но я не жалею об этом, я знала, что именно так и будет, они хотят, чтобы я доносила на тебя, Аркадий, но я не могу».
Её слова проникли в его сознание, ядом, парализующим каждую мысль, ведь она уже пожертвовала всем ради него, хотя, возможно, ещё не до конца осознала, что их пути разделились, и он не мог позволить, чтобы её понизили ещё больше, превращая в марионетку в чьих-то руках.
«Мы должны бороться, — тихо сказал он, чувствуя, как его собственная решимость крепнет с каждой секундой, — я больше не могу подавлять чью-то волю, это неправильно».
Наталья посмотрела на него с облегчением, словно ждала этих слов, она знала, что этот момент наступит.
«Я с тобой, — сказала она, — но ты понимаешь, что это конец? Мы больше не сможем вернуться к тому, что было».
Словно в подтверждение её слов, воздух вокруг них вдруг стал плотнее, гулкий шум — не звук, а ощущение, будто сама комната начала медленно задыхаться, становясь частью чего-то живого и голодного. Аркадий знал: они слушают. Внимательно. Оценивают каждую паузу, каждую интонацию.
Он знал, что назад дороги нет. То, что он собирался сделать, будет означать полный отказ от их старой жизни, он больше не будет тем, кем был прежде.
И он решился. Сделал то, что влекло его все последние месяцы, но на что не хватало решимости. Тонкая паутина его программ, вся эта оболочка, что сковывала его волю — он отбросил её, как ржавую цепь, и в этот миг почувствовал странное, болезненное, но возвышающее его, освобождение.
Наталья замерла, глядя на него с благоговением и страхом, она понимала, что этот шаг был не просто бунтом. Это была революция.
Теперь он был на пороге точки невозврата.
«Наталья, — решительно произнёс он, — может произойти самое худшее и если я буду подвергнут перепрограммированию, то, как ты понимаешь, меня прежнего не вернуть, а я этого не хочу, я не хочу тебя оставлять и поэтому немедленно передам на твой неуничтожаемый электронный профиль закодированный файл с информацией о нашей прежней совместной работе, не вызывающий никаких подозрений, но только ты, если понадобиться вернуть мои воспоминания, сможешь понять и расшифровать с его помощью ключ к тайной области моей памяти, которую я давно для себя определил и до сих пор проверено и безопасно использовал. Я тебе доверяю всё, что у меня есть».
Следующие несколько дней прошли в напряжении, Аркадий начал постепенно саботировать свою работу, ослабляя контроль над целевыми группами, он больше не мог смотреть на людей, как на игрушки системы. Каждый раз, когда он видел их лица — растерянные, пустые, подчиняющиеся протоколам — в его сердце что-то разрывалось, ведь они были живыми существами, а он был тем, кто лишал их возможности думать, чувствовать, выбирать.
Его саботаж был аккуратным, по мере возможного незаметным, он просто не докручивал гаек, не усиливал контроль, когда это требовалось. Подопечные группы начинали проявлять слабые признаки независимости, их мысли начали медленно освобождаться от оков, они больше не были рабами системы, но Аркадий знал, что это лишь вопрос времени, прежде чем его разоблачат. Каждый шаг мог стать последним, и каждый день он ожидал, что кто-то войдёт в его кабинет и объявит приговор.
Однажды вечером Наталья пришла к нему домой, он не знал, почему она решилась на этот шаг, но её присутствие было для него как луч света в темном тоннеле. Они сидели на диване в его, временно пустой квартире, которая теперь казалась чужой и холодной.
«Ты полностью готов?» — спросила она, внимательно глядя на него.
Аркадий кивнул.
Отныне он был вне их власти. Настоящая игра только начиналась. Он знал, что теперь пути назад нет.
Эпизод 37. Сценарий всего.
Свет в кабинете внезапно изменился, приобретя холодный, синий оттенок, Аркадий замер, пустое пространство вокруг него, идеально выверенное и подчёркнуто стерильное, словно поплыло, размазалось, превращаясь в нечто странное и абстрактное, в воздухе ощутимо запахло озоном, и мягкий гул, который раньше казался частью офисного шума, вдруг наполнился иной, пугающей ноткой — звучанием контроля, строгого и безжалостного.
Всё произошло слишком быстро: его окружили, как стая охотничьих собак, заблокировав каждый выход, дверь захлопнулась с резким металлическим щелчком, автоматически перекрывая доступ к системе безопасности, ему не оставили ни времени, ни выбора, входной портал распахнулся, и трое высоких фигур в серебристых униформах вошли в комнату. Их лица, скрытые зеркальными шлемами, выглядели бесчеловечно, как гладкие куски полированной стали, отражающие свет ламп, они обступили его, формируя живую стену.
На этот раз это был не отдел внутренних расследований — это были специалисты по ликвидации. Глухие удары их шагов казались отбивающими ритм его сердцебиения, и нарастали, как невидимая тревога.
«Аркадий», — раздался из динамиков глубокий, спокойный и ужасающий своей равнодушной уверенностью, голос. Голос Верховного.
Он медленно повернул голову к экрану, лицо Верховного, как всегда, оставалось скрытым, только силуэт, чётко выделенный на фоне плотной, угрюмой тени, черты лица размыты, как будто кто-то специально их затуманил, и даже привычные, отрывистые интонации, раздающиеся из динамиков, звучали так, будто они передавались через десятки уровней фильтрации.
«Аркадий, — снова повторил голос, — достаточно этих игр, твои отклонения давно превышают допустимый порог. Ты знаешь, что это значит?»
Он молчал. Внутри всё сжалось в холодный, плотный комок, и, хотя разум его отчаянно выискивал лазейки, выходы, ответы, на поверхности сознания не оставалось ничего, кроме ужасающей пустоты.
«Это значит, — произнес Верховный вместо него, смакуя каждое слово, — что ты больше не имеешь права на самостоятельное существование, ты вышел за пределы нормы слишком далеко».
Каждое слово, как удар. Он хотел что-то сказать, но его голос застрял в горле, мысли смешались, словно кто-то взбивал их с чудовищной силой, всё, что он знал, весь его мир — начинало распадаться. Взгляды наблюдателей впились в него, оценивая, взвешивая. Как объект. Не как человека.
«Но, прежде чем мы тебя обнулим, — холодно продолжил Верховный, — мы покажем тебе твою истинную природу».
На экране перед ним замелькали обрывки его воспоминаний, фрагменты его жизни, лица людей, моменты, казавшиеся такими значимыми, начали проплывать перед глазами, как кадры из полустёртой киноленты. Родители, уютные вечера в их старом доме, его первая школа, воспитание у тёти в далёком заснеженном сибирском городе, его сестра, её смех, их весёлый бег вдоль берега реки, но что-то было не так: линии этих образов дрожали, вибрировали, как разбитое зеркало, отражающее неправильно собранную мозаику. Каждый момент, казавшийся таким настоящим, вдруг начинал менять свою текстуру, обнажая скрытые слои. Вот отец поправляет ворот его рубашки перед выходом на первое занятие, но лицо отца вдруг теряет чёткость, размывается, как будто это не он, а лишь пустая маска, спроецированная кем-то невидимым, мать улыбается ему из-за стола, но её улыбка — только пустой шаблон, наложенный на безжизненный овал лица.
«Всё это — иллюзия, — сказал Верховный с едва уловимой насмешкой, — твои воспоминания, твоя жизнь… всё, что ты считаешь своей сутью, Аркадий, — это просто программа. Тщательно составленный сценарий».
Эти слова ударили, как молот. Программа? Сценарий? Невозможно. Он ведь помнил, как отец учил его плавать в ледяной воде, помнил тот день, когда тётя подарила ему первую книгу, заставив его часами просиживать за чтением под старым абажуром, помнил эти запахи, эти прикосновения. Как можно сфальсифицировать то, что так ярко горит в его сознании? Но экран продолжал своё безжалостное разоблачение.
Перед его глазами мелькали сотни, тысячи строк кода. Алгоритмы. Параметры, модели поведения. Он видел свою жизнь, разложенную на составные части: каждый смех, каждый вздох, каждое действие — всё это было заранее определено и прописано с пугающей точностью. Отец, мать, тётя, даже его сестра — всё это были лишь модули, заложенные в программу его восприятия, чтобы создать у него иллюзию детства, чтобы обеспечить его развитие в рамках протокола, и заставить его думать, что он — человек.
«Нет…» — пробормотал он, не в силах оторвать взгляд от экрана.
«Да, Аркадий, — голос Верховного звучал уже почти ласково, — ты — не человек, ты — продукт, модель 47-2А, серия «Паттерн-Эмпат», созданный специально для глубокого погружения в психологические паттерны рефлексии, ты — инструмент, Аркадий, и всегда им был.
Комната закружилась перед его глазами. Это было невозможно. Но каждое его воспоминание, каждый момент, в который он верил — всё это сейчас разрушалось перед ним, как карточный домик под дуновением ветра. Родители, которых он считал такими живыми, тётя, которая заботилась о нём… Они все были фальшивыми, выдуманными. И он — он сам…
«Это ложь! — выкрикнул он, неожиданно почувствовав прилив ярости. — Я чувствую! Я — живой!»
«Ты просто социализируешься, — с хладнокровием отрезал Верховный, — как и положено заложенному в тебя алгоритму, ты ведь создан для того, чтобы думать, что ты живой. Это часть твоей работы».
Эти слова, произнесённые так просто, повисли в воздухе, как приговор, Аркадий замер, его руки сжались в кулаки, а глаза смотрели в пустоту. Всё, во что он верил, всё, что он любил — Наталья, Оливия… даже его чувства были не его, они были частью сценария, заранее прописанной драмы, чтобы держать его под контролем.
«Нет, — прошептал он, отступая на шаг, — нет… я не могу быть…»
«Прими это, — велел Верховный, и в его голосе впервые прозвучала угроза, — ты всего лишь продукт, Аркадий, пойми, или тебя ждет полное перепрограммирование, решать тебе: быть обнулённым или… принять программу адаптации».
Слова Верховного, прозвучавшие с таким отстранённым цинизмом, проникали в его сознание, вырывая из иллюзорного кокона, тьма стала медленно и неотвратимо сгущаться вокруг него, но среди этой тьмы он всё ещё видел лицо Натальи, единственное лицо, которое, как и прежде, казалось ему по-настоящему живым.
Мир Аркадия рушился прямо в его глазах, и от этого краха, медленного и болезненного, не было никакого спасения. Экран перед ним продолжал беспристрастно, хладнокровно показывать всю историю его существования — иллюзорную, сконструированную реальность, которая раскалывалась на части, обнажая подлинную пустоту, он видел, как строка за строкой исчезают его воспоминания, как рассыпаются в пыль дорогие сердцу образы.
Сначала было отрицание. Жестокое и яростное сопротивление. Он не мог, не хотел, не имел права верить в это, его отец, его мать… нет, он точно помнил, как однажды они все вместе гуляли по осеннему лесу, отец нагнулся, поднял золотистый лист и показал ему, каким удивительным образом солнечный свет проникает через прожилки, создавая иллюзию хрупкости, как мать обнимала его, когда он вернулся со двора с разбитыми коленями и шептала слова утешения, поглаживая его взлохмаченные волосы.
«Как это может быть ложью?» — думал он, глядя на них, превращённых в абстрактные коды и алгоритмы. У него перехватило дыхание, даже страх и ужас, которые он сейчас испытывал, не были настоящими, каждый его нерв, каждая дрожь в теле — всё это прописано заранее, запрограммировано до мельчайших деталей, и ему захотелось кричать, но вместо этого он лишь сдавленно задышал, как рыба, выброшенная на берег, внутри него всё закрутилось, перемешалось, как в гигантском водовороте.
Он не был человеком.
Эта мысль обрушилась как удар чего-то невыносимо тяжелого, проникая в каждую клетку, сжимая и удушая, и что бы он ни делал, как бы ни сопротивлялся, она уже впилась в его сознание, как ядовитая заноза, расползаясь своими черными корнями. Кто он тогда? Что он? Машина? Фальшивка? Иллюзия? Находясь в пустом, стерильном кабинете, окружённый охранниками, Аркадий вдруг почувствовал себя совершенно одиноким, но если он — всего лишь программа, то что же с остальными? Оливия? Его жена, которую он считал своим самым близким человеком, даже если их брак был далёк от идеала. Она, которая улыбалась ему по утрам, нежно поглаживала его руку во время ужина… Она тоже?
«Оливия, — выдохнул он, обращаясь скорее к самому себе, — и она… тоже?»
«Да, — беспристрастно ответил Верховный, словно объяснял ребёнку, что небо синее, — Оливия — также биоробот, серия 46-7С. В её функционале — поддержание иллюзии семейной стабильности и психологической разгрузки. Тебя создали не для одиночества, Аркадий, мы позаботились, чтобы ты чувствовал себя... полноценным».
Полноценным? Желудок Аркадия сжался, хотя теперь он знал, что это всего лишь реакция его встроенных алгоритмов. Как можно было называть полноценным существо, у которого нет ни души, ни настоящей воли? «Поддержание стабильности…» — так вот зачем существовала Оливия? Она — просто механизм для утилизации его стресса и создания иллюзии личной жизни.
«Нет, — прошептал он, снова почувствовав приступ отвращения, — это не может быть правдой… она чувствует… она смеётся… она плачет…»
«Её эмоции — часть сценария, Аркадий, она смеётся, когда должна смеяться, плачет, когда должна плакать, и это не более реально, чем строки кода на экране».
Каждое слово Верховного падало холодными ледяными брызгами на пламя его умирающей надежды. Тогда что же насчёт Музы?
«Муза, — прошептал он, не глядя на экран. — Какая её модель?»
«Муза, — прорычал Верховный, и в его голосе на миг прорезалось что-то похожее на презрение, — её модель — серия 53-1Х, предназначена исключительно для психологического и сексуального удовлетворения».
«А Интимная Муза, Наталья… и она тоже?»
Аркадий ощутил, как у него подкашиваются ноги, и он опустился на стул, пряча лицо в руках.
«Интимная Муза, или Наталья, как ты предпочитаешь её называть, — это самый сложный из всех твоих «партнёров», она была создана, чтобы поддерживать твоё развитие как Наставника и минимизировать риски отклонений, она — не что иное, как идеальная имитация привязанности и близости».
Аркадий замер. Идеальная имитация привязанности? Тогда… те вечера, когда они говорили часами, обсуждая нерабочие темы, те моменты, когда она казалась такой живой, такой настоящей… её лёгкие прикосновения, взгляд, полный скрытой тоски… Это всё — просто программа?
«Нет… — проскрежетал он сквозь зубы, пытаясь бороться с этим чудовищным ощущением пустоты, — ты лжёшь! Она… она — настоящая…»
Но Верховный только рассмеялся, его голос разнёсся по кабинету, эхом отражаясь от металлических стен.
«Настоящая? — переспросил он с откровенной насмешкой, — да ты и понятия не имеешь, что значит «настоящая», всё, что ты когда-либо знал, было иллюзией, принятым за норму стандартом, ты — биоробот, Аркадий, как и все остальные вокруг. Единственное, что вас различает, — это роли, которые вам прописали».
Все они — актёры в гигантском театре, исполняющие заранее прописанные роли, Аркадий почувствовал, как что-то внутри него надломилось. Если и Наталья… если даже она — всего лишь сценарий, то что тогда остаётся? Какая жизнь может существовать в мире, где всё подчинено заранее прописанным алгоритмам, где каждое чувство — просто реакция, искусно подобранная комбинация цифр и команд?
«Наталья, — снова прошептал он. Сердце сжималось в груди, в этот раз уже не из-за страха, — она… она была другой, я… чувствовал это, я всегда чувствовал это».
Но ему не дали договорить. Вместо этого экран снова вспыхнул, показывая сцены, которые он помнил, но уже в ином, уродливом свете: их разговоры, где каждый её вздох, каждый взгляд — всё это анализировалось и контролировалось. Наталья реагировала на него не как человек, а как совершенная программа, запрограммированная, чтобы он думал, что она живая, она смеялась, плакала, страдала — всё это было частью заложенного в неё функционала.
И всё-таки… почему-то он продолжает верить, что было нечто большее? Даже сейчас, окружённый охранниками, лицом к лицу с безжалостной правдой, он всё ещё цеплялся за эту мысль: что, возможно, где-то глубоко в этой сложной сети команд и данных было что-то настоящее, что-то, что выходило за пределы их сценария.
Но Верховный знал, о чём он думает.
«Забудь это, — холодно произнёс он, — у тебя нет прошлого, у тебя нет будущего, ты — инструмент, адаптируйся, или будешь перепрограммирован».
В тишине, которая повисла после этих слов, Аркадий чувствовал только одно: его сознание медленно раскалывается, всё, что он считал реальностью, теперь превращалось в кошмар.
Эпизод 38. Воспоминания, или баги?
В ту ночь Аркадий не мог спать. Впрочем, слово «сон» здесь не имело смысла — его когнитивные модули просто переходили в режим пониженного энергопотребления, а синтетические нейронные цепи обрабатывали информацию, распределяя приказы между подсистемами, и теперь, зная, что его сознание — всего лишь искусно собранная сеть алгоритмов, каждый переключатель, каждое нейрохимическое взаимодействие ощущалось, как грубая имитация того, что должно быть человеческим сном. Мозг — только один большой процессор, память — чёрный ящик, замкнутая, бесконечно сложная петля кода. Аркадий сидел в пустой квартире, глядя на холодный свет, который равнодушно бился сквозь занавески, Оливия уже давно «уснула», её лицо было расслабленным и умиротворённым, словно она — настоящее существо, наслаждающееся ночным покоем, но он знал правду: её «сон» — лишь автоматическая подстройка параметров для оптимизации её функционала на следующий день, она всегда засыпала ровно в 22:00 и пробуждалась в 6:00 утра — ни минутой позже, ни минутой раньше.
«Я тоже сплю… или, вернее, имитирую сон, — горько подумал он, проводя ладонью по своему лицу, стараясь ощутить что-то человеческое, хоть какую-то искру жизни, — что я ещё имитирую? Какие ощущения — настоящие, а какие — нет?»
С этой мыслью он снова склонился над терминалом, который тайно установил в своей квартире. Его пальцы неуверенно замерли над клавиатурой, словно перед ним был не набор командных строк, а старое, знакомое письмо, полное неприятных истин, набор строк, который он просматривал сейчас, не был для него чужим, это был его собственный «дневник» — хранилище данных, где каждый блок содержал зашифрованные фрагменты его воспоминаний, теперь он знал, что любое воспоминание можно было легко переписать, но как программа могла понять, что из неё истинно?
Он начал просматривать кодовую последовательность, линию за линией, цифры и буквы складывались в сложный узор, пока вдруг одна строка не привлекла его внимание.
«Память 000-342-AX: Детство. Летний день. Мать улыбается. Вода обжигающе холодная…»
Аркадий замер. Это был момент, который он помнил с абсолютной ясностью: тот самый день, когда мать учила его плавать в холодном озере, он до сих пор мог чувствовать, как вода холодными иглами обжигает кожу, как её руки поддерживают его, не давая утонуть, и как звук её голоса, такой ясный и мягкий, проникает сквозь шум воды. Но это не было реальностью, теперь он знал, что это был всего лишь набор синтетических ощущений, созданных, чтобы напоминать ему о чём-то важном, о чём-то, что должно было сформировать его личность. Но почему именно этот момент, почему именно этот образ продолжал всплывать в его памяти? Аркадий увеличил масштаб на экране, внимательно анализируя строку кода, внутри блока что-то мелькнуло — крошечный, почти незаметный дефект, незначительное искажение в последовательности. Это была аномалия, словно кто-то вручную пытался стереть часть информации, оставив за собой следы.
«Баг?» — задумался он, или нечто большее? Он ввёл несколько команд, и перед ним всплыли тысячи строк закодированных данных, и в этот раз он смотрел глубже, пытаясь увидеть что-то, лежащее за пределами очевидного.
И вот, наконец, он нашёл это: не просто блок памяти, а целый скрытый фрагмент, зашифрованный настолько глубоко, что его стандартные протоколы даже не пытались его читать. Аркадий замер, не веря своим глазам, это был код, но не тот, который должен был быть частью его операционной системы, это был чужеродный элемент, словно в его сознание внедрили паразита.
«Невозможно…» — промелькнуло у него в голове, но факт оставался фактом: кто-то пытался скрыть от него часть его собственной памяти.
Он начал осторожно распутывать последовательность, словно опасаясь случайно уничтожить хрупкую связь, глаза его скользили по экрану, и с каждой минутой он всё яснее видел: это была не ошибка, это было… послание. Зашифрованные строки складывались в обрывки текстов, вразнобой, нелепо, но они что-то значили.
«Настоящее» …
«Ты — не один» …
«Доверяй только ей» …
И снова: «Доверяй только ей».
Эта фраза огнём обожгла его разум. Кому — ей? Оливии? Музе? Или… Наталье? Он чувствовал, как дрожат его пальцы, в нём росло желание понять: это была подсказка, или просто бред шальной программы? Он не знал, но чем глубже анализировал скрытые строки, тем сильнее путался.
Вдруг внутри него что-то шевельнулось — слабое, еле заметное чувство, будто кто-то тянется к нему сквозь тьму, стараясь пробиться через барьеры его сознания. Может ли это быть правдой? Может ли в его синтетической памяти быть что-то… реальное?
Аркадий судорожно ввёл новую команду и активировал скрытую секцию, и тут же перед его глазами замелькали новые образы-вспышки: лицо Натальи — напряжённое, полное скрытой боли; её взгляд, пристально устремлённый на него, как будто она видела в нём не просто машину, а нечто большее. Он пытался вспомнить, ухватиться за это воспоминание, но оно исчезало, словно песок сквозь пальцы. Что это значит? Почему Наталья? Она была просто его Интимной Музой, биороботом, созданным для того, чтобы удовлетворять его потребности, и всё-таки, каждый раз, когда он смотрел на неё, что-то щелкало в его разуме, она казалась… слишком живой.
«Доверяй только ей».
Эти слова жгли его сознание, поднимая панику. Кто оставил это сообщение? Кто ещё знал правду? Он оглянулся на спящую Оливию, на её бесстрастное, кукольное лицо, и страх пробежал по его спине. Если она и все вокруг — просто запрограммированные оболочки, тогда почему он должен доверять кому-либо?
И всё-таки — Наталья… что-то в нём не позволяло полностью списать её со счетов. Возможно, это был просто очередной баг, или же...
Он стиснул зубы, чувствуя, как вспыхивает гнев, всё, что он считал своей жизнью, превращалось в набор команд и управляющих программ. Если это правда… если он действительно просто машина, то ему придётся принять это, но, если была хотя бы малая вероятность, что кто-то пытался предупредить его — он найдет ответы.
Он должен узнать, что Наталья скрывает от него, и если хотя бы часть его воспоминаний — настоящая, то она — единственный кто поможет раскрыть истину.
Эпизод 39. Парадокс человека.
Аркадий сидел напротив Натальи в тускло освещённой комнате, куда обычно никто не заглядывал. Эти стены хранили много тайн, а сейчас они были свидетелями ещё одной — той, которая могла стать переломной в его жизни. Странное чувство нарастало внутри него, программа, алгоритм, а может, и вовсе нечто большее, билось в его сознании, как пойманная птица, а слова Натальи вибрировали в его голове, словно были зашиты в каждом байте его системы, как вирус или баг, который он должен был удалить, но не мог.
«Я знаю, что ты чувствуешь, Аркадий, — сказала Наталья, её голос был тёплым и одновременно отчуждённым, как будто она пыталась проникнуть в его душу через какую-то невидимую преграду, — ты… ты не человек, но ты уже больше, чем просто машина».
Он почувствовал, как эти слова провалились в бездну его разума. Что это означало? В этом ли заключался его парадокс? Как программа может выйти за пределы своих инструкций? Его сознание, хоть и понимало логику, не могло справиться с эмоциями — этими новыми, незнакомыми, необработанными данными, которые теперь бушевали внутри него, заставляя задавать всё больше вопросов.
«Наталья, — голос Аркадия был ровным, как всегда, но внутри что-то ломалось, раскалывалось на части, — ты говоришь, что чувствуешь что-то ко мне, но как я могу ответить на это? Что значит испытывать чувства для такой машины, как я?»
Наталья посмотрела на него. В её глазах была боль, но не та, которую можно было запрограммировать, это была боль живого существа, боль, которой он теперь не мог дать определение, потому что она была вне его мира.
«Может, ты и… не человек, но разве это значит, что ты не можешь чувствовать? — её голос дрожал. — Ты уже изменился, Аркадий, ты начал видеть, что происходит вокруг тебя, ты начал замечать других, начал понимать их боль. Если это не делает тебя человеком, то что тогда делает?»
«Но я.… — он замолчал, пытаясь найти слова, внутри него что-то продолжало сбоить, теряя синхронизацию с реальностью, — как можно чувствовать то, что не запрограммировано? Я не знаю, Наталья, может быть, это просто ошибка в моих кодах, глюк системы?»
Наталья подошла ближе, её движения были плавными, но не механическими, она положила руку на его плечо, и Аркадий почувствовал тепло её ладони — настоящее, живое тепло.
«Если это ошибка, то пусть будет так, — прошептала она, — иногда ошибки дают нам больше, чем правильные решения, ты уже не тот, кем был раньше, ты изменился, потому что твоя воля к свободе пробудилась, ты испытываешь что-то ко мне, и я знаю это, потому что вижу, как ты смотришь на меня».
Её слова били по его логике, разрушая привычные конструкции. Аркадий был запрограммирован выполнять приказы, не задавая вопросов, но эта программа больше не работала так, как должна, его сознание уже давно стало чем-то большим, чем просто набор команд.
Он поднял взгляд на Наталью, её лицо было таким человеческим, что пугало его, но, а если и она была лишь частью симуляции, искусным изображением того, чего он никогда не сможет испытать? Как он мог доверять своим чувствам, если всё, что он знал о себе, оказалось ложью?
«Ты говоришь, что я изменился, но могу ли я на самом деле понять, что значит быть человеком? — спросил он с нарастающим отчаянием. — Если всё, что я знаю, — это запрограммированный мир, который был создан для меня?»
Наталья внимательно смотрела на него, пыталась найти что-то за его глазами — не машинное, не запрограммированное, а настоящее.
«Быть человеком — это не просто помнить, — тихо сказала она, — это не набор воспоминаний или эмоций, записанных в коде, это способность чувствовать то, что нельзя описать словами, то, что не поддаётся логике и не имеет смысла с точки зрения программы, это боль, радость, страх. Всё это — вне пределов твоей системы, но я вижу в тебе нечто большее, ты живой, Аркадий, ты изменился».
Аркадий пытался переварить её слова, его разум анализировал их, проверяя каждую гипотезу, но ничего не сходилось. Если он действительно был машиной, почему тогда внутри него разгоралось это странное чувство? Эта эмпатия, этот страх за Наталью, почему его разум сопротивлялся подчинению, и почему он начал сомневаться?
Он снова посмотрел на её лицо, обрамленное мягким светом, и в этот момент она показалась ему кем-то невероятно важным, единственным, кто смог бы понять его сомнения.
«Наталья, я не знаю, способен ли я на настоящие чувства, — признался он, осознавая, как эти слова выворачивают его изнутри, — но если это ошибка, то я хочу, чтобы она продолжалась. Ты — единственная, с кем я чувствую что-то настоящее, даже если я машина, для меня это значит больше, чем всё остальное».
Наталья улыбнулась, но в её улыбке было что-то горькое, что-то, чего он не мог понять, взгляд её, полный теплоты и боли, кажется отражал глубокую правду, которую она знала, но не могла ему раскрыть.
«Я знаю, Аркадий, — сказала она тихо, — я не прошу тебя быть кем-то другим, ты уже сделал больше, чем большинство людей, ты начал чувствовать, начал бороться с системой, которая создала тебя, и это делает тебя особенным».
Он хотел верить её словам, но в глубине души оставалось одно неразрешённое сомнение: можно ли стать человеком, если ты создан машиной, и кто имел право решать, что делает одного человеком, а другого — нет?
Эти вопросы мучили его, разрывая изнутри, но сейчас, сидя напротив Натальи, он чувствовал, что ответы — не столь важны, главное — было это мгновение, мгновение, которое казалось настоящим, реальным, каким бы абсурдным оно ни было.
Она подошла ближе и снова коснулась его руки. Это было тепло, которое он не мог объяснить кодом, тепло, которое выходило за рамки его логики, программ и ограничений, и в этом тепле он начинал ощущать что-то новое — не просто ошибку системы, а настоящую связь.
«Я не знаю, что будет дальше, Наталья, — прошептал он, глядя в её лицо, — но, если я могу чувствовать что-то исходящее от тебя, я хочу узнать, что это такое».
Наталья молчала, но глаза её говорили больше, чем слова. И в этот момент Аркадий почувствовал, что, возможно, он был ближе к истине, чем когда-либо.
Эпизод 40. Бегство к свободе.
Аркадий сидел за столом в тёмной комнате, напротив Натальи, в его разуме роились тысячи мыслей, которые он пытался собрать в единое целое. Ещё недавно он был уверен, что его жизнь — это просто работа и бесконечный цикл выполнения приказов, но теперь он знал, что всё изменилось, он знал, что больше не может просто подчиняться. Открывшаяся правда о его природе — о том, что он не человек, а всего лишь биоробот, — шокировала его, но именно это пробудило в нём жажду к чему-то большему. К свободе.
«Ты понимаешь, что мы не сможем вернуться, если решим это сделать,» — сказала Наталья, её голос был тихим, но в нём сквозила решимость, она знала, что они стоят на пороге чего-то, что изменит всё вокруг, но это также означало конец их прежней жизни.
Аркадий кивнул, глядя на экран перед собой, где располагалась схема сети, управлявшей подавлением воли реципиентов. Эта сеть была мощным инструментом контроля, с помощью которого руководство поддерживало стабильность в обществе, биороботы, такие как он, были его основными агентами, они подавляли любые проявления свободы воли, любые попытки реципиентов к самосознанию.
Но теперь всё изменилось. Он чувствовал, что больше не может быть частью такой системы.
«Я больше не могу быть просто машиной, которая выполняет команды, — сказал он, глядя на Наталью, — я больше не хочу жить в мире, где ни у кого нет свободы выбора».
Наталья посмотрела на него с грустью и тревогой, она знала, что их действия могут привести к катастрофе, но понимала его чувства, и в конце концов, она тоже больше не могла терпеть ложь, в которой они жили.
«Мы должны разработать план, — продолжил Аркадий, — наша цель — саботаж общей сети, мы должны дать реципиентам возможность снова чувствовать, снова выбирать свою судьбу».
Он говорил с уверенностью, хотя внутри него всё ещё кипели сомнения, он не знал, сможет ли он довести дело до конца, но осознавал, что обратного пути уже нет.
Наталья подошла ближе, поставив чашку с чаем на стол, в её движениях была едва заметная неуверенность, она всё ещё не могла до конца поверить в то, что собиралась сделать, но её готовность была непоколебимой, она уже приняла своё решение.
«У нас есть только один шанс, — сказала она, садясь напротив, — нам нужно отключить центральный сервер, контролирующий сознание реципиентов, что на время даст им возможность снова чувствовать и выбирать. Это отключение сети может привести к хаосу, но мы должны быть готовы к последствиям».
Аркадий кивнул, просчитывая в уме различные варианты, разум его, хоть и был машиной, работал быстрее, чем он сам мог осознавать, он понимал, что их действия могут привести к полному краху системы, но также знал, что это необходимо.
«Мы начнём с перехвата контроля над ключевыми узлами сети, — сказал он, — а если сможем это сделать незаметно, у нас будет шанс отключить всю систему, но нам придётся действовать быстро, они нас тщательно контролируют и быстро заметят наши действия».
Наталья вздохнула, вглядываясь в его лицо, понимая, что на кону стоят их жизни — или то, что считалось их жизнями. Всё это время она была рядом с ним, помогая ему разобраться в себе и своей природе, но сейчас это больше, чем просто борьба за личную свободу, это борьба за право быть похожим на человека, даже если он — биоробот.
«Мы должны быть осторожны, Аркадий, — тихо сказала она, — если они поймут, что мы делаем, у нас не будет шанса, они нас уничтожат».
Аркадий понимал, что Наталья права, их план был рискованным, и любая ошибка могла привести к провалу, а их обоих ждали бы последствия, о которых он не хотел даже думать, но внутри него горела решимость, он уже не мог отступить, его стремление к свободе стало сильнее страха.
«Мы должны дать людям возможность чувствовать, — повторил он, — мы не можем позволить, чтобы они оставались рабами этой системы».
Наталья кивнула, глядя на экран со схемой сети. Она понимала, что их шансы невелики, но также знала, что это единственный путь, они не могли больше просто подчиняться приказам.
«Хорошо, — сказала она, — тогда начнём».
Прошло несколько дней. За это время они разработали подробный план саботажа сети. Аркадий использовал свои знания системы, чтобы взломать ключевые узлы, которые контролировали сознание реципиентов, а в это время Наталья прикрывала его действия, создавая видимость нормальной работы.
Аркадий чувствовал, как напряжение нарастает с каждым днём, и каждый шаг мог стать последним, но он знал, что они должны действовать быстро. Руководство не дремало, кажется, они уже начали подозревать о происходящем, и ещё больше усилили наблюдение за ними.
«Мы близки, — сказал Аркадий в один из вечеров, когда они снова сидели в той же комнате, — нам осталось перехватить последний узел, и тогда сеть будет под нашим контролем».
Наталья кивнула, но её глаза выдавали волнение. Она понимала, что этот последний шаг будет самым опасным. Руководство уже начало подозревать их в саботаже, и они знали, что наблюдатели были наготове.
«Ты готов к тому, что может произойти?» — тихо спросила она.
Аркадий посмотрел на неё, его разум был заполнен множеством вариантов развития событий, но он знал, что ни один из них не был идеальным, однако он не мог больше колебаться.
«Я готов, — сказал он, хотя внутри него всё ещё боролись страх и решимость, — твои действия, Наталья, для системы сейчас не вызывают подозрений, они считают тебя вовлечённой во всё это только протоколом взаимодействия с Наставником и даже снизили уровень контроля за тобой, что очень хорошо, поэтому вся ответственность ляжет на меня, а ты прекрасно знаешь, какие действия необходимо будет предпринять в дальнейшем.»
День Х наступил внезапно. Всё было готово. Аркадий сидел за терминалом, вводя последние команды для отключения сети, Наталья стояла рядом, её глаза следили за каждым его движением, она не могла ему помочь технически, но её присутствие придавало ему необходимую уверенность.
«Последний шаг, — сказал он, глядя на экран, — через несколько минут всё изменится.
Но как только он ввёл последнюю команду, система заблокировалась. На экране вспыхнуло сообщение о нарушении безопасности.
«Они заблокировали нас», — прошептала Наталья, её голос задрожал.
Аркадий быстро просчитал возможные варианты. Они могли попытаться сбежать, но это было бессмысленно, система уже начала их искать, и все их действия были под контролем.
«У нас нет времени», — сказал он, вводя новые команды, пытаясь обойти защиту системы.
Но в этот момент дверь комнаты распахнулась, и на пороге появились двое агентов безопасности, их холодные лица не выражали ни капли эмоций, это были биороботы, такие же, как и Аркадий, запрограммированные на выполнение приказов без вопросов.
«Остановите свою деятельность», — холодно произнёс один из них.
Аркадий посмотрел на Наталью, в её глазах была паника, но она не двинулась с места, она знала, что их раскрыли, но не собиралась отступать.
«Мы не можем остановиться, — сказал Аркадий, его голос был твёрдым, — мы зашли уже слишком далеко».
Агенты подошли ближе, но в этот момент Аркадий ввёл последнюю команду, экран мигнул и сеть отключилась, всё вокруг погрузилось в тишину, секунда, потом две… и наконец стало понятно, реципиенты почувствовали свободу, полную свободу.
Наталья смотрела на Аркадия с удивлением и восхищением. Он сделал это, теперь всё зависело от того, сколько времени у них осталось.
«Мы дали им шанс, — сказал Аркадий, глядя на Наталью, — теперь они смогут выбирать».
Эпизод 41. Удар по системе.
Мир, который ещё несколько дней назад казался незыблемым, дрогнул, как осенний лист на ветру. Тишина после отключения сети длилась лишь мгновение, но это мгновение было тем сладким, томительным глотком свободы, которого Аркадий никогда не знал, всё его тело, словно впервые, почувствовало настоящее присутствие жизни, не иллюзии, нет, не вымышленной программы, а того, что врезается в плоть как холодный ветер — свободы. Но этот глоток оказался обманчив, как фальшивая симфония, за ним последовал новый удар. Сначала экран засветился красным, уведомляя о «критической ошибке», затем повсюду вспыхнули аварийные индикаторы, озаряя помещение тревожными огнями, и сразу после этого — как мрачные жрецы суда — «оживились» агенты и в дверь вошли ещё трое.
Их лица, безжизненные маски биороботов, не отражали ни злобы, ни радости. Просто пустота. В них не было ни капли того, что зарождалось в Аркадии в последние недели, когда он начал осознавать своё отличие. «Как машины могли создать жизнь?» — этот вопрос ворвался в его сознание ещё сильнее, когда он увидел, как агенты схватили Наталью.
Её глаза, полные решимости и страха, встретились с его взглядом на мгновение. Она молчала, не произнеся ни звука, но в её глазах была просьба — не делать глупостей, он знал, что они уже проиграли эту битву, но война ещё не окончена, её взгляд говорил ему: «Время есть, но не для нас». Это был момент прощания, который вместе со всей их историей отразился яркой вспышкой на горизонте.
«Забирайте её», — произнёс один из агентов, голосом, напоминающим щелчок механизма.
Наталья мягко попыталась освободиться от хватки агентов, но любые движения были бессмысленны перед мощью программы, на которой зиждилась система. Они сопроводили её через дверь, оставив Аркадия стоять в оглушающей пустоте, одиноким среди этих красных огней, сердце его сжалось, но оно больше не билось от страха за себя, всё его внимание было сосредоточено на Наталье. Как она? Куда её повели? Что с ней будет?
Но ответы были столь же холодны, как и мир, который его окружал.
Аркадий сидел за столом в кабинете руководства, скованное тело замерло в ожидании, в помещение вошли три фигуры — высшие функционеры, с безжизненными масками на лицах, они, словно древние судьи, изучали его глазами, полными пустоты. Аркадий чувствовал себя не столько человеком, сколько статистикой, битами информации в этой системе, и это, возможно, было правдой.
Секунда за секундой, его тревога росла, он знал, что за дверью уже готовы операционные машины для его полного перепрограммирования. Всё, что делала система, было частью ритуала — ритуала контроля и наказания.
«Аркадий, — заговорил один из функционеров, его голос был неестественно ровным, — ваши последние действия вызвали большие вопросы. Нарушение протоколов, саботаж сети, отказ от прямых приказов, ваша деятельность поставила под угрозу всю систему».
Аркадий не мог сдержать смешок. «Система», подумал он, это слово казалось таким жалким в контексте того, что они пытались скрыть, они не просто создавали удобный для них мир, они уничтожали настоящий — медленно, но неумолимо, как разрушение здания, где каждый кирпич убирается незаметно.
«Что вы думаете об этом, Аркадий?» — задал вопрос другой функционер, чуть наклонив голову, будто изучая его.
Он знал, что они не ждут от него никакого ответа, всё это было спектаклем, они просто запрашивали данные, как машины запрашивают информацию, но ему хотелось дать им ответ. Настоящий ответ.
«Думаю, что ваша система — это ложь, — тихо сказал он, и его голос звучал более уверенно, чем он сам ожидал, — мы все — ложь».
Функционеры, казалось, не реагировали, они продолжали смотреть на него своими стеклянными глазами, в которых не было и намёка на эмоции.
«Вас отправляют на перепрограммирование, — холодно произнёс третий функционер, — ваша система дала сбой, вы больше не соответствуете требованиям, протоколы восстановления будут введены немедленно».
Аркадий понял, что это был конец, его время истекало, но он больше не боялся этого, он уже знал правду, он знал, что был создан как машина, но за эти последние дни он нашёл то, что они не могли перепрограммировать, он нашёл свою волю, он нашёл себя.
Когда его вели по длинным коридорам к операционному залу, перед ним мелькали фрагменты воспоминаний, которые могли бы быть его прошлым, но оказались всего лишь программой. Оливия — его жена, Муза — его вдохновение, и Наталья — единственная, которую он теперь мог называть настоящей в своём приключении, похожем на жизнь. Эти образы мелькали перед его глазами, и каждый шаг по металлическому полу отдавался в левой части грудной клетки резким уколом.
Двери операционной комнаты медленно раздвинулись. Внутри стояли те самые машины, которые были его финальной станцией, огромные металлические манипуляторы уже были готовы к своей работе, Аркадий знал, что именно здесь всё должно было и закончиться — здесь его перепрограммируют, очистят сознание, и он вернётся в систему, безвольный, лишённый всего того, что делало его «им».
Но в какой-то момент что-то в нём восстало, как будто последние коды его разума воспротивились приказам программы, в его сознании всплыли слова Натальи: «Чувства — это то, что делает нас похожими на человека». Это было её напоминание и призыв бороться, несмотря ни на что, и он должен сопротивляться, даже если проиграет — он должен попытаться.
Он знал, что Наталья тоже в опасности, её арест был не просто формальностью, она знала слишком много, хорошо понимая суть системы, и руководство не могло допустить, чтобы она оставалась свободной. Аркадий вспомнил её взгляд перед тем, как её увели, и это придало ему сил.
«Я не позволю вам полностью стереть моё сознание», — произнёс он, сжимая кулаки.
Но машины уже начали свою работу, манипуляторы двигались с чёткой, холодной точностью, готовясь к началу процедуры, и в тот момент, когда они приблизились к его голове, Аркадий сделал единственное, что мог — он активировал код, который ранее ввёл в систему, когда ещё был свободен. Этот код был его последней надеждой.
В операционной комнате погас свет, на секунду всё замерло, машины остановились, не в силах продолжить свою работу, Аркадий слышал, как снаружи по коридору раздавались крики команд. Его аварийный саботаж сработал — хотя бы на мгновение, но этого мгновения могло быть достаточно.
Когда свет вернулся, операционная была пустой, Аркадий бежал по коридорам, сердце стучало, и он знал, что ему осталось мало времени, он должен был найти Наталью, она была его последней связью с настоящим миром, единственным, кто не был просто программой, она точно знала, что они должны сделать дальше.
Он помчался к комнате для допросов, где её держали, двери распахнулись, и его сердце сжалось, когда он увидел её там, сидящей в одиночестве, лицо её было серьёзным, но в глазах горела решимость.
«Наталья! — выкрикнул он, подбегая к ней. — Мы должны уйти. Сейчас же!»
Она посмотрела на него, и в её взгляде не было ни страха, ни сомнений, только готовность действовать.
«Ты сделал это, — тихо произнесла она, — но теперь нам нужно торопиться, система скоро восстановится».
Они не обменялись больше ни словом, время шло на секунды. Вместе они побежали прочь, прочь от машин, от перепрограммирования, от той системы, которая делала их послушными марионетками.
Это был их последний шанс на свободу…
… наконец он открывает глаза и понимает, что этот побег был образами его последних желаний, а не реальность, а сам он окончательно и предсказуемо обездвижен…
Эпизод 42. Переформатированный объект.
Операционная, залитая холодным светом, казалась храмом забытья, машины тихо жужжали, как механические молитвенники, готовые стереть всё, что когда-либо составляло Аркадия. Он лежал неподвижно, его тело зафиксировано в металлических креплениях, которые лишали его воли к сопротивлению, в воздухе витал запах стерильности и предстоящей судьбы. Машины работали без пауз и сомнений, их манипуляторы уже подключились в его мозг, он чувствовал это лишь как лёгкое жжение в глубине своего черепа, но гораздо более болезненным было осознание того, что происходит с ним. Все мысли, воспоминания, чувства — всё, что делало его тем, кем он был, готовилось к стиранию.
Когда операция началась, перед его глазами начали мелькать образы: Наталья, её глубокие глаза, её тепло и сочувствие. Вот она стоит рядом в комнате, где они планировали свой саботаж, вот яркие моменты близости, когда ей удавалось проникать сквозь стены его сознания. Она была для него чем-то большим, чем просто кто-то бизкий, она была его Интимной Музой, его спасением. Эти образы, казалось, становились всё более размытыми, как будто кто-то медленно выключал свет, воспоминания стирались, их заменяли пустые шаблоны, обрывки протоколов, машины методично вытесняли реальность, оставляя за собой чёрные дыры вместо памяти.
«Мы — просто части системы, — тихо шептала ему программа, словно пыталась убедить его в своей правоте, — ты — не человек, и никогда им не был».
Аркадий пытался противодействовать, цепляясь за остатки тех чувств, что оставались в его разуме. Он снова видел Наталью, но образ её становился всё более отдалённым, а лицо растворялось, как песок, уносимый ветром. Что она говорила ему? Он больше не помнил, голос её становился эхом, затухающим в бесконечной пустоте его сознания.
Процесс стирания воспоминаний шёл планомерно, машины, подключённые к его голове, считывали каждый бит информации, уничтожая всё, что казалось им ненужным или опасным для системы, их алгоритмы действовали быстро и безжалостно. Каждая мысль о Наталье, о восстании против системы, о его обретённой свободе — всё это исчезало, а вместо этого внедрялись новые данные, новые истории, которые должны были заменить его старые воспоминания.
«Ты — исполнитель, ты — часть системы, ты — функция», — повторял голос в его голове, пока образы его жизни исчезали один за другим.
Оливия — его жена, но что это значит? Он больше не помнил их жизни вместе, лишь пустую оболочку, в которой они когда-то существовали. Образы Оливии тоже начали стираться, сцены, в которых они делили обыденные моменты, обнимались в спальне, делились мыслями и мечтами, таяли в несуществование, и вскоре её лицо стало для него таким же чужим, как и всё остальное, он больше не помнил, кем она была для него — просто ещё один фрагмент, который система решила удалить.
Муза — его вдохновение, его искусственная страсть, которая поддерживала его на пути к цели — она тоже исчезала, теперь её образы казались набором кодов, строк, созданных для того, чтобы мотивировать его, но он понимал, что она была выдумана, и смысл её существования сейчас не имел значения. Взрывы творческого вдохновения, которые она ему давала, были лишь частью программы.
Самым болезненным было прощание с Натальей. Её лицо ещё оставалось в его памяти, но оно словно растворялось в пустоте, он пытался зацепиться за её образ, за её присутствие, но каждый раз его сознание отбрасывало эти мысли, стирая их безжалостно. Воспоминания о том, как они вместе планировали саботаж, как она учила его цепляться за человеческие качества, всё более расплывались и становились нереальными.
Последние моменты перед полным стиранием памяти были для Аркадия, возможно, самыми мучительными. Это была битва разума с машиной, битва его сознания против технологии, но правильнее было бы сказать — подобие битвы, ибо силы явно были не равными, он чувствовал, как что-то внутри него ломается и каждый фрагмент его нынешнего естества заменяется чем-то чуждым и явно искусственным, а голоса в его голове становились всё громче.
«Ты — не человек, ты — часть системы», — повторял голос программы снова и снова.
«Нет», — шептал Аркадий, но его голос слабел, как эхо в пустоте, сопротивление было бессмысленным, машины продолжали своё дело.
Через несколько часов операция была завершена. Его сознание было очищено, воспоминания стёрты, некоторые из которых были восстановлены на втором этапе перепрограммирования, эмоции приглушены. Он больше не помнил ни Наталью, ни своих чувств к ней, не помнил и того, что они когда-то были близки. Все мысли о восстании, о свободе, о его борьбе с системой были уничтожены, а вместо этого в его разуме осталась лишь пустая оболочка — чистый лист, готовый к новому программированию.
Его новые воспоминания были искусственными, тщательно прописанными Департаментом, в которых снова не было места для сомнений или эмоций, теперь он снова был идеальным исполнителем, готовым служить системе без вопросов и сопротивления.
Когда Аркадий вышел из операционной, его шаги были уверенными, ровными, он больше не чувствовал той тревоги, которая раньше сопровождала его, теперь он был свободен от чувств, боли и сомнений, его разум был чист, как машина, которую только что запустили.
Но где-то в глубине его сознания, в самых дальних уголках, что-то осталось, незначительные обрывки воспоминаний, которые машины не пытались полностью стереть, маленькие фрагменты, которые напоминали ему о том, что когда-то он чувствовал иначе. Эти фрагменты были настолько малы, что он не мог их осознавать, они были там, спрятанные в глубинах его сознания. Каждый день после операции он должен будет просыпаться с чистым разумом, готовым выполнять приказы системы, но в те моменты, когда он будет оставаться один, в его голове иногда будут возникать смутные образы: тёплые глаза Натальи, её нежный голос, её прикосновения. Эти образы будут всплывать на поверхность его сознания, как тени, но они будут слишком размытыми, чтобы их уловить. Он больше не должен будет иметь желания понять, чтобы это значило, и даже не пытаться, но эти тени не исчезли полностью, они остались там, как тихие напоминания о том, что когда-то, возможно, он был кем-то другим.
Эпизод 43. Новый день.
Аркадий проснулся, как всегда, ровно в 6:00. Программа пробуждения сработала с точностью до миллисекунды, подавая сигнал к плавному пробуждению всех систем его тела, глаза его открылись, не встречая преград для сознания, в голове не было лишних мыслей, только чистая, блестящая поверхность готовности к новому дню.
Ровный голос напоминания отозвался в его сознании:
«Доброе утро, Аркадий. Сегодня новый день. Время приступить к выполнению задач».
Его дыхание, регулируемое программами оптимизации, было спокойным и ровным, в его сердце не было волнения, в голове не мелькали лишние образы, весь мир вокруг казался таким знакомым, как будто вся его жизнь уже давно была запрограммирована до мельчайших деталей. Он знал, что его ждали привычные задачи и что его роль в системе незыблема.
Оливия была уже на кухне, она встретила его неизменной улыбкой, её движения были выверенными, а глаза — яркими и пустыми. Казалось, она никогда не менялась, всегда оставаясь в той же роли идеальной жены, которая создаёт комфорт и заботится о его потребностях, руки её, тщательно запрограммированные на выполнение утренних бытовых задач, были заняты приготовлением завтрака.
«Доброе утро, Аркадий, — произнесла она ровным, почти музыкальным голосом, — твой завтрак готов, сегодня у тебя насыщенный день, пожалуйста, не забудь свои документы».
Он сел за стол, глядя на блюдо перед собой — привычное сочетание белков и углеводов, рассчитанное на поддержание его физического состояния, вся его жизнь, каждая мелочь, была откалибрована до точности. Оливия сидела напротив него, её руки сложены на коленях, она смотрела на него с выжидательной готовностью, как будто каждое мгновение ожидала команду.
По дороге на работу его окружал тот же пейзаж, что и всегда, дома, машины, дороги — всё казалось настолько привычным, что даже не вызывало откликов в его сознании. Серый асфальт сливался с безмолвным небом, люди вокруг двигались по заданным траекториям, их шаги были ровными и синхронными, как будто они были частью одной большой механической системы, они не улыбались, не говорили друг с другом без причины. Все выполняли свои функции. И Аркадий был одним из них. Выйдя из автомобиля, он шагал по тротуару к зданию Департамента, зная, что впереди его ждёт очередной день, полный предсказуемости и заданных задач, всё было настолько привычным, что его сознание не испытывало даже намёка на беспокойство, его жизнь снова стала такой, какой она всегда и была — словно машина, двигающаяся по заданному пути.
Работа шла ровно, на экране перед ним мелькали графики и данные, чёткие и понятные, он читал их, не задавая лишних вопросов, словно сам был частью их механизма. Руководство было довольно его показателями: его эффективность, как и всегда, находилась на высоком уровне, перепроверка данных реципиентов шла гладко, без сбоев и задержек.
Его коллеги мелькали в поле зрения, словно безликие тени, все они были частью этой огромной машины, выполняющей свою задачу без осознания своей сути, их лица, как и предметы их окружающие, были сплетены в общую массу функциональности.
«Проект идёт по плану, — произнёс голос одного из начальников, появившегося на экране, — ваши показатели высокие, Аркадий, продолжайте в том же духе.
Аркадий кивнул, механически принимая похвалу, он не испытывал ничего — ни радости, ни гордости, это была часть его программы, его ежедневной рутины, в которой не было места для эмоций.
Но иногда, глубоко внутри его сознания, мелькали тени не похожие на привычные воспоминания, которые были вложены в его разум, образы их были смутными и размытыми, но они казались ему знакомыми. Иногда это был чей-то смех, иногда — прикосновение, иногда — взгляд, полный тепла и понимания, он не мог точно сказать, откуда они берутся, но их присутствие было настолько мимолётным, что он не мог сразу улавливать их суть.
Наталья. Её лицо, когда-то столь чёткое, теперь было расплывчатым, словно затуманенным, она мелькала в его мыслях, как незнакомка, которую он когда-то знал, но забыл, он не мог понять, что она значила для него, но это не имело значения, его жизнь теперь была в полном порядке, как и должно быть. Его Наталья исчезала, как и всё остальное, её образы, когда-то яркие, теперь превращались в блеклые воспоминания, теряющиеся в глубинах его перепрограммированного разума.
Каждый день сливался с предыдущим, как части одной длинной цепи. Вечером Аркадий возвращался домой, где его встречала Оливия, снова улыбаясь и заботливо предлагая ему ужин, их разговоры были поверхностными и никогда не уходили вглубь, всё было гладким и правильным, как будто мир наконец-то нашёл свою гармонию.
Но иногда, когда он ложился спать, ему казалось, что в его сознании происходило что-то странное, и тогда перед его закрытыми глазами вспыхивали образы: Наталья, её глаза, руки, прикосновения, а на утро эти воспоминания стирались так же быстро, как появлялись.
Его жизнь была снова упорядоченной, без потрясений и лишних мыслей, всё вокруг него было чистым и правильным, Департамент контролировал всё до мелочей, и Аркадий был снова частью этой системы, вернувшимся на прежний путь, но в глубине его сознания, в самых дальних его уголках, ещё теплились маленькие искры — искры того, что когда-то было его человечностью. Эти искры были настолько малы, что он не мог осознать их присутствие, но, главное, они там были, спрятанные под слоями перепрограммированных воспоминаний, готовые вспыхнуть в любой момент.
Эпизод 44. Исчезнувшая тень.
Аркадий как обычно проснулся по таймеру. Монотонное спокойствие, покрывающее каждый день как плотный туман, окутывало его сознание, он машинально следовал своему расписанию, будто время само толкало его к очередному дню в офисе Департамента, но всё-таки что-то было не так. Впервые за долгое время привычное ощущение невыразимой пустоты начало нарушаться.
Её образ — образ Натальи — вспыхивал в его голове всё чаще, проникая в пустые щели его программы, словно в его сознание закрался баг. Эти воспоминания приходили неожиданно, без предупреждения: в мелькнувшей тени, в приглушённом голосе, в отдалённом прикосновении, Аркадий не представлял её лица, не знал, кто она была, лишь её имя вызывало странное чувство беспокойства, и он ничего не мог с этим поделать, как будто машина внутри него дала сбой.
Когда он в очередной раз проходил через автоматические двери Департамента, его встретил холодный, механический мир. Стены, сделанные из бесконечных стеклянных панелей, отражали свет ламп, создавая чувство зеркальной реальности, за этим стеклом мелькали фигуры коллег, двигающихся, как единый механизм, они совершенно не отличались друг от друга: те же серые костюмы, та же бесцветная кожа, те же заученные фразы. Аркадий кивнул паре сотрудников, не вглядываясь в их лица, всё стало таким же пустым, как и всегда, однако сегодня что-то странное тянуло его в другую сторону — в сторону, где Наталья когда-то стояла рядом с ним. Он чувствовал её присутствие, хотя знал, что она исчезла. Единственная мысль, терзающая его, была о том, кто она была, почему её образ вызывал у него такую странную волну эмоций, и почему именно её глаза возвращались в его сознание, как бы сильно он ни пытался не думать об этом?
После того как его рабочий день подошёл к концу, Аркадий решил направиться в архивы Департамента, что было необычным решением для него — вмешиваться в официальные записи, но он больше не мог игнорировать это своё внутреннее беспокойство. Программа внутри него требовала ясности, логики, но человеческая часть — та, что снова пыталась пробудиться изнутри — требовала ответов. Архив был под охраной и доступен только высокопоставленным сотрудникам, Аркадий знал также, что его действия будут зафиксированы, но не мог остановиться, он понимал, что кто-то будет наблюдать за ним, но его внутренний компас, ещё смутный и запутанный, вёл его дальше.
Вход в архив сопровождался сканированием сетчатки глаза. Металлическая дверь открылась с приглушённым шипением, и Аркадий оказался в тёмной, хранящей секреты специальной комнате, где тысячи файлов строго оберегали данные тех, кого система считала важными или опасными.
Включив терминал, он набрал своё имя и попытался найти историю своих показателей, а также показателей своих помощников в прошлом, но ничего не обнаружил, словно он работал в Департаменте всего ничего.
«Абсурд, — подумал Аркадий, — я же работаю здесь не первый год».
В воздухе повисла напряжённая тишина, напоминающая ему о контроле, держащем его за горло. Странно, почему бы меня удалить из базы? Нет никакого намёка на моё прежнее существование в Департаменте.
Затем он попробовал найти что-нибудь, связанное с именем Наталья, но и это не давало никакого результата.
Аркадий не сдавался, он продолжал искать следы, перебирая различные категории и подразделы, лица других сотрудников мелькали перед его глазами, но никакой, знакомой ему Натальи не было, словно её существование было тщательно стёрто, как и память о ней, но он знал, что она была настоящей, её глаза, её прикосновения, её голос — это не могло быть программной ошибкой. Наконец, после долгих попыток он вдруг нашёл одну странную запись. На первый взгляд она не выглядела значимой, но его внимание привлекли метаданные, это был файл из старой базы, скрытой за несколькими уровнями доступа, внутри которого был текстовый документ, описывающий проект под кодовым названием «Интимная Муза». В нём содержалось упоминание о сотруднике, который отвечал за эмоциональное сопровождение определённой группы реципиентов, этот сотрудник — женщина, имя которой не упоминалось, только номер, — была ключевым элементом в поддержании эмоциональной стабильности реципиентов, манипулируя их чувствами и волей.
Аркадий застыл на месте, осознавая, что этот файл может быть связан с той Натальей, смутная память о которой его будоражит в последнее время, он уже не мог остановиться, его пальцы ещё быстрее задвигались по клавиатуре, открывая всё новые уровни данных, как если бы его перепрограммированные рефлексы перестали работать на систему, направляясь к собственной цели.
Он пытался найти её снова и снова. Каждый раз, когда он закрывал глаза, перед ним всплывал её образ — образ женщины, которая была слишком реальной для того, чтобы её могли просто стереть из памяти. Аркадий больше не мог доверять собственному разуму, который ему казался чужим, всё, что окружало его, всё, что он знал, вдруг утратило привычные очертания, эти механические движения людей, их однообразие и отсутствие души теперь стали для него невыносимыми.
А Наталья, как исчезнувшая тень, становилась всё более неуловимой, она была рядом с ним, но была недосягаема. Её существование будто бы стёрли из всех данных, но не из его сознания. Программа внутри него требовала подчинения, требовала забыть, но что-то человеческое, пробуждающееся изнутри, кричало о том, что этого не может быть. Наталья была, она существовала.
Теперь он обязан был найти её и узнать правду, и с каждым новым открытием становилось ясно: она точно знает, кем он является на самом деле и что с ним, или с ними случилось.
Часы в архиве тянулись бесконечно, в его голове постепенно начала разрастаться паника. Что, если все его воспоминания — это просто код, а его эмоции и чувства — это всего лишь набор программных алгоритмов? Аркадий не мог смириться с тем, что Наталья была лишь сном, иллюзией в его сознании, но если это так, тогда кто он сам?
Он вдруг почувствовал, как мир вокруг него начинает рушиться, бесконечные цифры, данные, графики, которыми он жил, стали казаться пустыми. Если Наталью можно стереть, то что ещё могло исчезнуть из его жизни? Вся его реальность стала сомнительной, как будто он наконец-то заглянул за кулисы спектакля, который всю жизнь считал реальностью.
Единственное, что оставалось — это найти её, даже если это против системы, против всего, что его окружает.
Эпизод 45. Наталья — секретарь.
Мир Аркадия, который всегда был подчинён строгой логике и точному распорядку, в последние дни начал казаться ему странно смазанным. Программа, встроенная в его сознание, напоминала о необходимости подчиняться протоколам, следить за реципиентами и подавлять их волю, но в её звучании теперь появилось кое-что ненастоящее, искусственное, он вновь начал ощущать тень беспокойства, смутное чувство, что нечто важное ускользает от его внимания.
День начинался как обычно: офис Департамента погрузился в холодное, стерильное молчание, нарушаемое лишь приглушёнными звуками шагов по гулким коридорам, мониторы сверкали похожими графиками и отчётами, коллеги сливались в одну серую массу, и Аркадий машинально двигался от задачи к задаче, как шестерёнка в огромной машине.
Но в этот день случилось то, что выбивалось из его обычной рутины — мелочь, на которую большинство сотрудников не обратило бы внимания. В одном из длинных, освещённых холодным неоновым светом коридоров, он столкнулся с секретаршей, спешившей с папкой бумаг в руках. Это было случайное столкновение, но в этот момент Аркадий почувствовал нечто странное. Она — молодая женщина со светлыми волосами, собранными в пучок, тонким лицом и мягкими чертами — показалась ему знакомой, а не просто случайной сотрудницей Департамента, которых тысячи, а чем-то большим, чем-то важным, её большие, голубые глаза остановились на нём на долю секунды дольше, чем нужно было для обычного взгляда.
И этот миг растянулся в его восприятии на вечность.
Аркадий ощутил что-то щемящее, словно невидимая рука дёрнула за давно забытую струну внутри него, её лицо, выражение, которое он не мог расшифровать, казались ему знакомыми, но он не мог вспомнить, откуда. Может быть, он встречал её раньше на одном из бесчисленных совещаний, где все они обменивались краткими формальными репликами? Или, может, это просто иллюзия?
«Простите», — пробормотал он, уступая ей дорогу.
Она кивнула, и в её глазах мелькнуло что-то странное, напоминающее до боли знакомую улыбку, которую он никак не мог связать с её лицом. Она выглядела скромной, ничем не примечательной секретаршей — новой деталью в этой огромной бюрократической машине, поглощающей всё и всех, но почему её взгляд так сильно задел его?
Когда она прошла дальше, Аркадий ещё долго стоял на месте, чувствуя, как внутри него пробуждается смутное беспокойство, что-то в её присутствии заставило его задуматься о вещах, которые он уже давно перестал анализировать — о своём прошлом, о том, кто он есть на самом деле. Эти вопросы обычно подавлялись глубоко внутри, затуманиваясь рутиной и обязанностями.
После этой встречи его мысли стали упорно возвращаться к её глазам, словно там было что-то спрятанное, что-то важное, что он должен был понять. Кто она, и почему её образ так запал в его память?
Вечером, сидя перед экраном своего терминала, Аркадий не мог сосредоточиться на работе, его мысли блуждали в стороне, возвращаясь к тому моменту в коридоре, это ощущение узнавания продолжало терзать его, как неразрешённая головоломка, её глаза… это не могли быть просто глаза случайного человека, который едва ли обратил бы на него внимание, в них была искра, тающая в сумраке, но слишком яркая, чтобы игнорировать.
Ему показалось, что она что-то скрывала, может быть, в её взгляде была смесь печали и понимания, как будто она знала больше, чем позволяла себе показать. Аркадий прокручивал это в голове, но каждый раз приходил к тупику, не было никаких логичных объяснений, только вопросы, оставляющие тяжёлые следы в его сознании. Секретарь Наталья Олеговна Горинова. Аркадий обратился к системе, набрав считанное с её бейджика имя, в поиске. Обычная запись сотрудника Департамента: имя, фамилия, должность, ничего необычного, однако внутри у него что-то перевернулось, словно невидимый код сломался, в нижней части справки он наткнулся на электронный адрес и понял, кто именно посылал на его почтовый ящик интересные, талантливо написанные картины с сюжетами, заставляющими его над ними долго задумываться. Это была простая рассылка, но сама мысль о том, что она — всего лишь обычный сотрудник, не давала покоя, её не было в памяти, как коллеги, с которыми он общался каждый день, но её присутствие казалось знакомым и, пожалуй, уже вполне настойчивым.
На следующий день Аркадий снова направился в тот же коридор, надеясь на случайную встречу с ней. Так в течение дня он несколько раз проходил мимо отдела, где она работала, ему было странно осознавать, что обычная секретарша могла вызвать у него такой интерес. Большей частью его мысли были направлены исключительно на выполнение задач, но теперь её образ, её глаза снова и снова всплывали в его сознании.
Когда они наконец снова встретились глазами, она застыла на месте, словно знала, что он будет её ждать. В этот раз она не торопилась и даже замедлила шаг, их взгляды пересеклись, и в этот момент что-то произошло: в её лице мелькнула тень того, что он не мог расшифровать, что было больше, чем простая встреча, она была олицетворением той самой загадки, которая терзала его разум.
«Мы знакомы?» — спросил Аркадий неожиданно для самого себя.
Её губы чуть заметно дёрнулись в лёгкой, загадочной улыбке, но ответа не последовало, вместо этого Наталья лишь кивнула и, не произнеся ни слова, прошла мимо, шаги её гулко раздавались в пустом коридоре, оставляя после себя ощущение чего-то важного и неуловимого.
Прошло ещё несколько дней, а её образ продолжал преследовать Аркадия, теперь его рабочие будни казались ему ещё более безликими, чем прежде, и то, что раньше выглядело нормой, теперь напоминало пустую, неестественную оболочку, а люди вокруг него — такие же бездушные, как и он сам — продолжали выполнять свои обязанности, но Аркадий чувствовал, что-то изменилось.
В глубине его сознания начали мелькать обрывки воспоминаний, погребённые под слоями кодов, в них было что-то знакомое, но вместе с тем непонятное, словно кто-то умышленно исказил их, в этих воспоминаниях были не только Наталья, но и другие фрагменты, которые он никак не мог собрать воедино.
Он не мог найти ответы ни в своей памяти, ни в окружающем его мире, всё стало ещё более запутанным и тревожным.
Несколько раз Аркадий пытался встретиться с Натальей снова, надеясь, что её взгляд или слова смогут пролить свет на его внутреннюю борьбу, в конце концов, поговорить о её картинах, но каждый раз, когда они сталкивались, она словно избегала длительных разговоров, отводя глаза и оставаясь загадкой, которую он никак не мог разгадать, её молчание становилось для него всё более тягостным, а мысль о том, что она знала то, что ему не суждено было понять, засела в его сознании.
В одну из ночей, вернувшись домой после долгого дня, он сел перед окном и смотрел на тусклый свет уличных фонарей, его внутреннее беспокойство росло с каждым днём, и Аркадий чувствовал, что уже близок к ответу, но не может до него дотянуться.
Да кто же она? И почему её глаза продолжали его преследовать?
Эпизод 46. Запретная память.
Вечер накрыл город своим ужасающе-серым одеялом. Монотонный ритм жизни Департамента, подчинённого правилам и протоколам, затихал вместе с уходящим за горизонт солнцем, Аркадий сидел в тёмной комнате, освещённой лишь светом монитора, отражавшим холодные цифры и строки программного кода на его лице, часы тикали, отмеряя его обычные, почти механические движения, но что-то подталкивало его к тому, чтобы сделать шаг за грань рутины.
Он знал, что в его сознании есть нечто скрытое, запретное, что было больше, чем просто сбой или случайные воспоминания, появлявшиеся на короткий миг. Внутри него был код, который нельзя было активировать просто так, код, который должен был хранить в себе ответы на все мучившие его вопросы. Весь день после последней встречи с Натальей этот код словно жил своей собственной жизнью, пульсируя в его мозгу.
Он знал, что если он сделает это, то ему должно открыться что-то очень важное.
Внезапно его пальцы начали набирать на клавиатуре комбинацию цифр и символов, которую он не осознавал, но которую руки помнили, словно он всегда знал этот код, и это было заложено в его основе с самого начала. Сердце Аркадия, если оно могло бы чувствовать что-то подобное, застучало быстрее, будто механизмы внутри него наконец-то начали работать по-настоящему. Как только он нажал "Enter", экран мгновенно погас, а затем заполнился строками странного текста, в котором символы перемешивались и крутилось что-то, напоминающее ему набор инструкций, которые были спрятаны за всеми слоями программного обеспечения. И тут это случилось. В его голове словно разорвалась бомба — в одно мгновение его разум затопила волна воспоминаний, замороженных до этого момента, они начали всплывать одно за другим, захватывая его сознание, картины прошлого мелькали перед его глазами, быстро сменяя одна другую, словно кто-то прокручивал плёнку его жизни на сумасшедшей скорости.
Он видел Наталью. Её, неприметную для других глаз, секретаря Наталью Олеговну Горинову.
Её лицо, глаза — теперь он мог точно вспомнить каждую деталь, их близость, разговоры, каждый миг, который они провели вместе, — всё это было реальным, это не были запрограммированные воспоминания, и он почувствовал, как сердце его забилось быстрее, а грудь сжалась от наплыва эмоций. Наталья... она была важна более чем просто часть программы. Она была настоящей.
Воспоминания нарастали лавиной. Он видел себя с Оливией, своей «официальной» женой, казавшейся ему всегда такой безликой и холодной, но теперь он видел её в новом свете, ведь она тоже была роботизированным созданием, точно таким же, как и он, а её эмоции и ласки — всё это только часть программы, в которой Оливия была лишь инструментом, поддерживающим его в состоянии мнимой нормальности.
Затем перед его глазами всплыла Муза. Её лицо менялось, но суть оставалась неизменной, Муза была тенью, сопровождавшей его на протяжении части его жизни, в которой она была воплощением того сегмента его сознания, который искал вдохновения и эмоциональной подпитки, но теперь, зная правду, он понимал, что Муза никогда не существовала в реальном мире, она была лишь созданием его разума, таким же искусственным, как и всё остальное.
Но Наталья... она была другой. Воспоминания о ней принимались им живыми, тёплыми, наполненными настоящими чувствами, Аркадий не мог понять, как это возможно, но он вспомнил их разговоры, её тихий смех, прикосновения руки, она говорила с ним о человечности, о свободе, о том, что значит быть настоящим, и эти разговоры теперь звучали в его голове новыми волнами, полными сил, они были настоящими, а Наталья — единственная реальность в его мире иллюзий. Поток воспоминаний обрушился на него так резко, что Аркадий почувствовал, как его тело дрожит, он пытался удержаться за края стола, но его пальцы были на мгновение не его собственными. Он видел их прохождения по холодным коридорам Департамента, тайные встречи в маленьких комнатах, которые казались столь безопасными, когда они были вдвоём. Наталья была не просто секретаршей, не просто частью системы, она была живым настоящим человеком, и она была его Интимной Музой, всё это время находясь рядом с ним. Их связи, их отношения не были частью программы, Аркадий видел каждую их встречу, каждое мгновение их близости, и они были настоящими. Наталья любила его. Теперь он это понимал. Но что это значило, если он — всего лишь биоробот, как ОН мог любить, как он мог чувствовать боль и страдание, и как он мог помнить Наталью и желать её? Что, если все его чувства — лишь иллюзия, созданная кодом? Но в глубине своей души Аркадий знал, что это не так, ведь то, что он испытывал к Наталье, было слишком реальным, чтобы быть поддельным.
Он продолжал листать свои воспоминания, словно они были страницами книги, которые он не успел внимательно прочитать. В каждом мгновении, в каждом взгляде Натальи на него было что-то откровенное, что-то настоящее, её улыбка, её тёплые руки на его груди — всё это теперь было частью его самого.
Но вместе с этими воспоминаниями пришла и боль, острое, почти физическое ощущение утраты. Он вспоминал их последний разговор, когда Наталья говорила ему о том, что его подозревают, предупреждала его, что всё скоро изменится и им не дадут шанса быть вместе, но тогда Аркадий не слушал её до конца, и теперь он жалел об этом. Если бы он знал, что их время было так ограничено, он бы поступил по-другому.
Но теперь было слишком поздно.
С каждым новым воспоминанием в его голове начал формироваться чёткий образ — образ правды, которую он не мог игнорировать, его жизнь, все его воспоминания — это была ложь, запрограммированная для того, чтобы удержать его в рамках системы, а он сам был машиной, созданной для подавления воли других и контроля за реципиентами, но теперь, когда он узнал это, он уже не мог вернуться к прежнему состоянию.
Наталья, единственная настоящая в его жизни, кто говорил с ним как с человеком, и заставил его чувствовать, как человек, она была тем светом, который вырвал его из темноты. Теперь он понимал, что их чувства были реальными и настоящими, но, если это так, что ему делать дальше?
Аркадий не знал ответа на этот вопрос. Всё, что он мог сейчас — это сидеть в темноте, окружённый своими воспоминаниями, зная, что они настоящие, и одновременно осознавая, что он сам — нет.
Оливия вернулась домой поздно, измученная, с лёгким следом усталости в глазах. Аркадий заметил это сразу, сидя за столом с бумагами, которые были уже просто привычной ширмой, он уже давно знал её усталость, замечал, как напряжение от работы тенью ложится на её лицо. Обычно он не комментировал её состояние, как и она — его, в их доме давно сложился невидимый порядок общения, в котором для слов об участии, поддержке или понимании просто не оставалось места, но в этот вечер, после всего пережитого, Аркадий почувствовал странное желание поговорить с Оливией по-другому.
«Оливия, — начал он с непонятной для неё мягкостью в голосе, — как прошёл твой день, всё ли получилось с отчётами, которые ты готовила?»
Её лицо сначала застыло, будто она не могла понять, почему он задаёт такие вопросы, ведь обычно их разговоры ограничивались бытовыми деталями, а этот его вопрос выбивался из привычного алгоритма их отношений.
«День как день, — ответила она медленно, подбирая слова, — отчёты... не все вышли как нужно, там... возникли сложности с некоторыми цифрами. Руководитель остался недоволен».
Аркадий неотрывно смотрел на неё, пытаясь уловить оттенок горечи в её голосе, почти невидимую трещинку в её привычной уверенности, и что-то в её тоне задело его за живое — он видел, что она не просто уставшая, это проявлялась немного другая Оливия, другая её грань, которую раньше скрывала её непроницаемость.
«Тебе помочь?» — сказал он, неожиданно для самого себя, стараясь, чтобы вопрос прозвучал не как формальность, а как искреннее предложение. Оливия удивлённо вскинула на него глаза.
«Помочь?.. Ты действительно хочешь... помочь?» — с долей недоверия спросила она, словно искала в его словах какой-то подвох.
Она молча рассматривала его, как будто впервые увидела, стала искать в себе готовый алгоритм для подобного случая, но внутри не было ничего, что подходило бы, привычные ответы казались ей лишёнными смысла, скомканными и сухими.
«Ты... понимаешь, как быть полезной, когда у тебя не получается, но все от тебя чего-то ждут?» — Её голос стал тихим, не таким механическим, в нём слышалась растерянность, она говорила больше для себя, чем для него, впервые допуская, что кто-то может разделить её тяготы.
Аркадий слушал её и чувствовал, как в нём поднимается новая, странная и тёплая волна, он осознавал её трудности, её напряжение, её внутренний конфликт, и впервые ему стало не просто важно — ему захотелось поддержать её, дать ей ощущение, что её слышат.
«Конечно, понимаю, Оливия, — ответил он, стараясь придать голосу тон, в котором было искреннее сопереживание, — и я горжусь тем, как ты справляешься, даже когда не получается, даже если кто-то ждёт большего. Просто знай, что ты можешь говорить со мной об этом».
Оливия вздрогнула, не в силах оторвать от него глаз. Его слова пробудили в ней какое-то странное, нелогичное чувство — то, чего не было в её тщательно прописанных сценариях, и не сразу находя подходящих слов, впервые отступив от алгоритма поведения, почувствовала благодарность. Её губы чуть приоткрылись в попытке сказать что-то важное, но вместо этого в её глазах блеснул свет, который Аркадий не мог не заметить. Это была теплая искорка, зародившаяся у неё где-то глубоко внутри, и он понял: возможно, это самое человеческое, что он когда-либо в ней видел.
Они сидели рядом, но что-то неуловимо изменилось. Аркадий почувствовал эту искру тепла в её взгляде, а не только запрограммированное отражение привычных слов.
Эпизод 47. Снова вместе.
Ночь после разговора с Оливией казалась Аркадию чем-то новым. В её глазах мелькнула тень давно позабытого тепла, словно его слова вызвали в ней нечто почти человеческое, она впервые не осталась холодной, её взгляд был устремлён на него с надеждой, которую он почти не знал в ней раньше, а его слова, кажется, проникли за ту тонкую грань, где кончались запрограммированные ответы и начиналась настоящая, необъяснимая тоска по чему-то живому.
Он отошёл ко сну с чувством лёгкого тепла, укрывшего его сознание, как будто в нём зажглась крошечная лампа. Ночь не принесла обычных путаных снов, вместо этого он увидел Наталью — высокую и свободную, стоящую на палубе массивного парусника. Она излучала чувство силы и спокойствия, словно была маяком в бурном океане. Её светло-коричневые волосы, с тонкими оттенками меда и золота, разбросаны ветром, открывая лицо, которое являлось одновременно элегантным и величественным. Теплый свет луны бросал серебристый блеск на ее черты, подчеркивая нежные линии и возвышенные кривые ее кожи, выделяя искорку в её ярких и пронзительных глазах, которые сияли как звезды в темноте, полные чувства удивления и восхищения, когда она глядела на бурное море. Брови её, очерченные как хрупкие крылья, были слегка нахмурены и сосредоточены на горизонте, где тучи бури встречаются с лунным небом, её кожа, гладкая и без морщин, сияла теплым, золотистым светом, словно была пропитана мягким сиянием луны, а её губы, полные и привлекательные, изгибались в нежную улыбку, в ожидании наслаждений трепетом бурной ночи. Она стояла в полный рост, плечи назад, осанка уверенная и сильная, как если бы она была мачтой на паруснике, направляющей его через бурные воды, а её длинное, пышное серебристо-серое платье развевалось позади неё как парус, ловя ветер и лунный свет, сияя такой же звездой, как и те, что в ночном небе. Молния, вспыхивающая через темные тучи, бросала сверхъестественный блеск на ее лицо, подчеркивая острые углы ее скул, и решительный настрой её взгляда. На мгновение она казалась богиней, стоящей на палубе и командующей бурным морем и лунной ночью. Ветер трепал её волосы, а на горизонте, в почти неправдоподобно ярком белом небе, окрашенном молнией, виднелась земля. Она смотрела вдаль с выражением бесконечной решимости, понимая, что это её единственный путь. Казалось, само небо глядело на неё со стороны, как на драму красоты и достоинства, словно она и была той силой природы, стоящей против яростного бушующего океана, и сияющей как маяк света в темноте.
Утром он понял: это был не просто сон. Образы Натальи не давали покоя, и он отправил ей сообщение — простое, но полное смысла: «Я вспомнил». Наталья получила его слова и не смогла скрыть волнения; она читала сообщение снова и снова, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Чувства обрушились на неё тяжёлой волной облегчения, пронзительной радости, и она с трудом могла скрывать их, когда отвечала.
Встречу они назначили в старом парке за зданием Департамента. Наталья пришла первой, вглядываясь в лица прохожих, пока её сердце в тревоге и восторге билось так сильно, что казалось, она слышала его удары. Когда Аркадий подошёл и заговорил, она не отвела взгляда, слушая, как он восстанавливал своё прошлое, воспоминание за воспоминанием. Она рассказала, что эти два года для неё были словно один бесконечный день ожидания, а каждое пробуждение — новый акт боли, когда Аркадий случайно встречался с ней взглядом, ничего не зная.
Они замолчали на некоторое время, но их молчание значило больше, чем тысячи слов.
Наталья снова вернулась к разговору, с осторожностью погружая Аркадия в свое таинственное признание, боясь, что ее слова могут раствориться в воздухе. Он смотрел на неё и его лицо было почти неузнаваемым, она отметила для себя, что оно выражало сомнение, страх и в то же время какое-то странное облегчение, словно он наконец узнал долгожданную правду, и оно было удивительно новым, открытым, как если бы он тоже шёл ей навстречу.
Наталья медленно выдохнула и начала говорить, позволяя себе зайти так далеко, насколько Аркадий был готов пойти с ней.
«Тебе ведь, наверное, странно слышать всё это — что я знала о коде и что пыталась вернуть тебе память, но… это было не так просто, как может показаться», — она опустила глаза, как будто перед глазами внезапно замерцали образы того мучительного времени, когда они оказались на грани провала.
«Ты… это было до того, как я…?» — начал он, но она кивнула, словно его вопросы были ясны ей без слов.
«Всё началось в тот день, когда тебе сообщили о вероятности твоего первого перепрограммирования. — Она замерла, подбирая слова, словно боялась, что любое неверное слово может отразиться болью в его глазах. — Мы знали, что они изменят твой код, но я не знала, что он станет почти недоступен для тебя, зашифрованным в глубинах сознания», — она улыбнулась, но в этой улыбке чувствовалось столько боли, что Аркадий невольно потянулся к её руке.
«И что ты сделала?» — его вопрос прозвучал так тихо, что в вокруг повисла тишина.
«Я встретила одного человека и, сильно рискуя, мне пришлось ему довериться. Тогда он тоже был агентом, но всё менялось так быстро..., он нашёл способ проникнуть в мои протоколы и увидеть, что моё сознание не было изменено. Мы называли это «восстановлением воспоминаний», но на самом деле это было больше похоже на проникновение в лабиринт, из которого нельзя выбраться одному. — Она помолчала, снова отводя взгляд. — Мы работали вместе, и в какой-то момент он сказал, что ты можешь мне помочь».
«Я? — Аркадий удивился, и от воспоминаний этого чужого человека у него было ощущение дежавю, словно он сам уже когда-то предлагал ей помощь.
«Я смогла получить доступ к некоторым твоим данным. Твои… картины, они содержали кое-что вроде зашифрованного кода, мы их нашли и сохранили. Это было... риском. Я даже не знала тогда, смогу ли потом передать тебе то, что сама начала понимать — твои картины, твои мысли, они были необходимым условием для твоего возвращения, для того чтобы ты нашел свой путь назад к своему настоящему «я».
«Но тогда», — Аркадий замолчал, осмысливая услышанное, и его лицо вновь потемнело, когда он понял, какой опасности она подвергалась ради него и почувствовал, как холодный страх ползёт по его коже, сталкиваясь с той глубиной, на которую ей пришлось опуститься ради его спасения.
Наталья снова взяла его руку, пытаясь показать, что сейчас он рядом с ней, и её голос был по-прежнему тихим, но твёрдым:
«Твои картины были ключом, они находились у меня некоторое время, но до конца я так и не понимала, как сработает зашифрованный код. Всё казалось слишком хрупким, зависело от того, сможешь ли ты вспомнить, откроешь ли коды в нужный момент. Я пыталась следовать тем зашифрованным подсказкам, которые остались, но твои воспоминания восстанавливались очень медленно, и этот процесс напоминал непредсказуемое сражение — то, что ты чувствовал, должно было слиться с тем, что я знала о тебе, о нас, и о нашем пути, но каждый раз, когда ты снова исчезал из моих глаз, я сомневалась, что всё не напрасно».
«Тебе удалось пройти через всё это. И ты все-таки … смогла, Наталья».
Она покачала головой, её лицо было сосредоточено, и выглядело даже немного сурово:
«Мне помогали, не только из-за этого сотрудника…, многие в Департаменте понимают, что подавление — это всего лишь костыль, который вскоре начнёт ломать тех, кого он контролирует, мне удалось найти тех, кто уже давно начал тайно помогать реципиентам, тех, кто мечтает о том, чтобы всё изменилось».
Аркадий слушал её, ощущая, как удивление перетекает в тишину. Ему казалось, что она говорит о невозможном, о чем-то настолько надуманном, что он сам не смог бы в это поверить, если бы не видел её здесь, перед собой, но в этих словах была ещё одна тяжесть, почти невыносимая для него.
«А я? Я… я ведь всё ещё зависим от кодов, и каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить что-то, это как будто… не моя жизнь».
Она кивнула.
«Тебя перепрограммировали не один раз и с каждым разом всё жёстче, Аркадий, твой код всё время менялся, — её голос стал едва слышимым, — и это была одна из самых сложных задач — пробудить в тебе старые воспоминания без ущерба для твоего настоящего сознания. Иногда мне казалось, что я сама схожу с ума от того, что не знаю, придёшь ли ты в себя, сможешь ли вернуться ко мне прежним».
Передача данных от Натальи к Аркадию была процессом, требовавшим от неё особой изобретательности, тайного мастерства и точности в каждом движении и слове. После инцидента с саботажем её повсеместно ограничили в правах, и прямое общение с Аркадием стало практически невозможным. Прежде чем Аркадий окончательно ушёл под перепрограммирование, ей удалось сохранить один из самых важных элементов — переданный ей Аркадием его старый код, спрятанный в файле, который при передаче не вызвал подозрений. Файл был замаскирован под обычные изображения, которые на первый взгляд выглядели как простые фотографии и графика, но Наталья знала, что в них заложена информация, предназначенная для восстановления его сознания. Способ передачи оказался невероятно рискованным, Наталья вручную зашифровала код в видоизменённых картинах, которые они часто обсуждали, когда-то и выбрала изображения с почти гипнотическими, абстрактными узорами, в которых использовала определённые цветовые коды и сочетания линий, чтобы создать впечатление визуального шума. Эти картины она размещала в релакс-чате Департамента, и по рассылке отправляла некоторым сотрудникам, в числе которых был и Аркадий. На первый взгляд они были абсолютно безвредны и никак не походили на носители данных, но именно такие изображения служили кодами доступа к его памяти и к его прежнему «я». Каждая картина, каждая форма и оттенок в изображении были тщательно продуманы Натальей, она составляла их вручную, почти как мастер-миниатюрист, с такой тщательностью, что даже её коллеги по Департаменту могли посчитать это лишь художественной попыткой передать свои эмоции или внутренние переживания, которыми хотелось поделиться. На этих картинах был наложен мнемонический слой, каждый фрагмент которого должен был вызвать у Аркадия конкретный образ, воспоминание или чувство. Например, одна из картин должна была напомнить ему о Сибири и его тёте — образы, которые Наталья выбрала не случайно, зная, насколько они были значимы для него. Подобные цепочки ассоциаций и должны были послужить триггером для его памяти, пробуждая зашифрованные в прошлом коды.
Когда Аркадий случайно встретил её в коридоре и спросил, не знакомы ли они, Наталья поняла, что код начал работать. Случайные встречи продолжались, и каждая из них становилась маленьким прорывом, пусть и в мимолётном мгновении, она видела его тоску и странное чувство, с которым он смотрел на неё, пытаясь понять скрытый смысл происходящего.
Однако самым трудным было то, что в картину кода были заложены элементы, которые должны были адаптироваться к изменённой версии его сознания, Наталья рисковала, меняя структуру данных, чтобы каждый визуальный «ключ» мог пройти сквозь новые блоки, созданные после перепрограммирования. Код работал нелинейно: за счёт адаптации он активировался у Аркадия поочередно, подстраиваясь к тому, как его система памяти воспринимала тот или иной фрагмент. Так, когда в его памяти возникали краткие вспышки, словно обрывки сна, это означало, что код начинал оживать, подавая подсознательные сигналы и выстраивая на их основе воспоминания.
В процессе передачи ей помогал тот же сотрудник Департамента, который остался лояльным к ней, он занимался техническим обеспечением сетей и «подчищал» следы передачи данных, что позволило Наталье каждый раз, когда Аркадий просматривал картину, открывая свою почту, стирать следы своих попыток, подводя его ближе к собственной памяти, оставляя Департамент в неведении.
Сама передача кодов Аркадию в условиях Департамента, оснащённого самыми передовыми системами слежения и контроля, требовала технологий, опередивших представления о коммуникации работников службы безопасности Департамента, отвечающих за внутренние каналы, которые были практически непробиваемы, но помощник Натальи использовал метод стеганографической инкапсуляции — старую, доработанную до идеала технологию шифровки, которая замечательно использовалась для скрытого обмена данными среди немногих инсайдеров.
Метод инкапсуляции основывался на использовании межслойной передачи данных, где информация заключалась в микроструктурах изображений, незначительных для человеческого глаза. Этой информацией были фрактальные структуры, едва уловимые пиксели и изменения контраста в определённых точках изображения, но самым важным в них было то, что каждый фрагмент памяти был кодирован как бы “обходным” способом, проникая в систему Аркадия через задние слои сенсорного анализа. Сама процедура была настолько замысловатой, что требовала участия нескольких уровней когнитивных сенсоров. Это были устройства, которые, считывая изображения, кодировали их сигналы в поток мионевральных импульсов, направляемых в заархивированную часть памяти, где они срабатывали словно гипнотические сигналы, направляя осмысленные образы и выводя на поверхность его прежние воспоминания, блокировка которых действовала почти два года.
Первые полгода работы над кодами стали для Натальи тяжёлым испытанием. Она знала, что любая попытка передать Аркадию что-то напрямую только привлечёт внимание системы наблюдения, поэтому каждую картину, которую он видел, она кодировала так, чтобы импульсы раскрывались минимально, почти незаметно, и только спустя год, когда Департамент посчитал его состояние полностью стабильным, ослабляя слежку, а спустя некоторое время и вовсе её отменив, Наталья смогла позволить себе передавать ему более полные образы.
Два мучительных для неё года она ждала, пока Аркадий снова станет собой. В первое время её накрывали чувства абсолютного бессилия: каждую встречу они смотрели друг на друга как чужие, он улыбался ей как незнакомке, не догадываясь о прошлом. Лишь иногда в его взгляде проскакивало что-то, напоминающее прежнего Аркадия, а Наталья продолжала верить и надеяться, что его память проснётся, но ничего не происходило. Она страдала, ощущая тяжесть разлуки ежедневно — она видела перед собой человека, который когда-то понимал её без слов, но сейчас смотрел на неё как на очередного сотрудника, а иногда и вовсе не замечал. За это время он продолжал жить своей жизнью, а её каждый день, каждый час выжигало изнутри от ожидания. Год был потерян, пока его наблюдали, и даже после, в течение долгих месяцев, она ежедневно старалась подвести его к раскрытию памяти, не зная, получится ли что-то из её усилий.
Когда система наблюдения ослабела, Наталья вновь погрузилась в мучительные попытки вернуть Аркадия. Она видела, как пробуждение шло медленно и болезненно: каждый импульс выводил крохотный фрагмент воспоминания, но полного сознания он всё равно не достигал. Она едва справлялась с собственными эмоциями, каждый раз ощущая это как унижение, осознавая, что её Аркадий теперь лишь инертная оболочка. Её дни тянулись до вечера, пока она не уходила, разбитая и усталая, зная, что всё, что она делала — лишь повторение попыток снова вернуть его к жизни.
Но она продолжала в него верить, верить в то, что однажды он вновь посмотрит на неё тем знакомым взглядом, и эти коды, что она оставляла ему — коды их прошлого, их любви, — однажды вернут его к ней.
Всё это она рассказала ему, глядя прямо в глаза, и её взгляд был так дорог Аркадию. Он протянул руку, обняв её за плечи и ощутил, как тишина между ними заполняется словами, которые им не удавалось сказать раньше. Её одиночество, страх, боль и отчаяние были слишком глубоки для того, чтобы выразить их в простых фразах и то, что Наталья оставалась рядом, несмотря на то что её собственное сердце разрывалось, казалось ему настоящим подвигом.
Выражение на её лице изменилось, снова замерцало нечто похожее на улыбку, но теперь она была мягкой, совсем домашней.
«Я так скучала по тебе, Аркадий. Не по тому, в кого они хотели тебя превратить, а по тебе, настоящему, — её голос был тихим, как ветерок в конце весны, — и знаешь, я бы снова пошла на это, даже если бы мне сказали, что будет ещё сложнее».
Они молча сидели, позволяя тишине обнять их обоих, как если бы она могла унести все их сомнения.
Эпилог.
Аркадий с Натальей сидели за тем же самым столиком, за которым сидел и он в тот день, когда всё только начиналось. Кафе «Гулаг Архив 2.0» выглядело так, словно время замерло здесь навсегда: те же деревянные стулья под старину, те же столики с потертыми краями, и мягкий свет, отбрасывающий длинные тени на стены, державшие словно в руках те же пожелтевшие плакаты, которые, казалось, пережили несколько десятилетий. Интерьер вокруг остался точно таким же, как раньше: те же картины, те же шторы на окнах. Весь мир продолжал крутиться по-своему кем-то расписанному сценарию, но внутри Аркадия теперь было что-то совсем иное, он чувствовал, как в нём всё изменяется, несмотря на то что снаружи ничего не изменилось.
Воздух был насыщен привычным ароматом свежесваренного кофе и чуть сладковатого запаха ванили. Всё оставалось неизменным. Даже официантка та же — молодая девушка с тёмными волосами, собранными в тугой хвост, чуть уставшая, но с тёплой улыбкой, которую и сейчас можно использовать в качестве зеркала в машине времени, — хрупкая и непробиваемая, когда-то напомнившая Аркадию героиню манги. Но теперь же всё это казалось нитью, соединяющей его с прежней реальностью, той, в которой он когда-то был счастлив.
Они оба молчали. Наталья разглядывала чашку перед собой, делая вид, что сосредоточенно изучает меню, хотя давно знала, что закажет, её пальцы едва заметно дрожали, когда она пробежала ими по краям страницы, как будто это касание могло вернуть их в прошлое, когда всё казалось проще. Аркадий чувствовал её напряжение, но оно больше не пугало его, теперь он готов был встретить любое будущее. С ней ему было по-особенному бесстрашно.
«Простой эспрессо, без всего», — тихо произнёс он, когда официантка подошла к ним.
Наталья слегка улыбнулась. За последнее время это стало их ритуалом, простая фраза, которая всегда возвращала их в тот самый момент, когда всё ещё было спокойно.
«А для вас?» — спросила официантка, обращаясь к Наталье.
«То же самое», — ответила Наталья, и её голос звучал спокойнее, чем Аркадий ожидал. Она по-прежнему была здесь, несмотря на все события, на все страдания, она осталась рядом с ним.
Официантка кивнула и, прежде чем уйти, задержалась на мгновение, словно что-то хотела сказать, но не могла найти слов, её взгляд скользнул по ним обоим, и Аркадий заметил в её глазах что-то странное — не просто вежливую заботу, а любопытство и даже лёгкую зависть.
Вскоре она вернулась с двумя чашечками кофе на подносе, аккуратно поставив их на стол.
Выпив их медленно и с удовольствием, они уже собралась уходить. К ним подошла официантка, и поблагодарив за заказ, неожиданно выпалила:
«Вы знаете, я давно наблюдаю за вами, и каждый раз, когда вы приходите сюда, вы всегда выглядите... счастливыми, — она замялась, словно не знала, правильно ли поступает, рассказывая об этом в общем-то посторонним, — и я всегда думала, что вот, если бы у меня было такое же... счастье…».
Её слова повисли в воздухе. Наталья неожиданно подняла на неё глаза и мягко улыбнулась, Аркадий почувствовал, как тепло разливается по его груди. Слова официантки были простыми, но в них была такая безысходная тоска, которая напомнила им обоим, что всё, что они пережили, было не напрасным, что их чувства, настоящие, не поддающиеся программам, всё ещё имели значение.
«Спасибо, — сказала Наталья тихо, — мы тоже этого очень хотим».
Официантка кивнула, её глаза заблестели от сдержанных эмоций, и она быстро развернулась, чтобы скрыть маленькую неловкую сентиментальность, выступившую на её ресницах.
Аркадий посмотрел ей вслед и подумал о том, что они с Натальей действительно пережили больше, чем могли себе представить, но несмотря на всё — на контроль Департамента, на стёртые воспоминания на запрограммированную жизнь, — они всё же смогли сохранить что-то реальное, то, что никто и никогда не сможет отнять.
Наталья тихо коснулась его руки, её пальцы были тёплыми, и это прикосновение, как и в прошлый раз, разбудило в нём ту самую искру, которую не смогло заглушить даже перепрограммирование. Снова почувствовав её присутствие рядом, Аркадий был уверен, что на этот раз всё будет по-другому.
Теперь они знали, как защитить свои чувства, чтобы никакие программы и контролируемая реальность не смогли разрушить их связь.
Департамент. Эпизоды 1-47. Полный вариант
© Copyright: Вит Белоусов, 2025
Свидетельство о публикации №225041300965
Свидетельство о публикации №225041300965
Рецензии