Остров сокровищ

   23.55. Состав нервно вздрагивает и вот перрон, вместе с редкими заскучавшими уж было провожающими, начинает сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее пятиться в полумрак Ленинградского вокзала, так что скоро насовсем исчезает из виду, уступив место в окне моего купе разветвленной системе железнодорожных путей с вереницей семафоров и обветшалыми, то ли депо, то ли пакгаузами по сторонам. Наконец пакгаузы сменяются унылыми промзонами, за которыми следуют современные жилые дома, эстакады, автомагистрали и вонзившийся в столичное небо светящийся шпиль Останкинской телебашни. А это значит, что я наконец-то еду в Питер в легендарном ночном поезде «Красная стрела», уносящим меня со скоростью полторы сотни км. в час навстречу белой ночи, ради созерцания которой я пожертвовал лишними четырьмя часами свободного времени, отказавшись от привычного скоростного Сапсана, равно как и нелишними десятью тысячами рублей, ради восьмичасового погружения в богатые декорации красивой жизни обитателя СВ.
На соседнем месте косит глаза в экран телефона мой единственный попутчик, с кем я проведу ближайшие восемь часов. Приятный внешне, чем-то похожий на актера Леонида Филатова худощавый мужчина, лет сорока на вид, доброжелательная мягкая улыбка, немного усталые умные глаза. Намётанным глазом определяю, — а костюмчик-то от Бриони. Респектабельный господин. Похоже, в отличие от меня, для него СВ — это не декорации, а обыкновенная реальность. Впрочем, скоро все выяснится. Мерный стук колес под хорошую закуску развяжет язык каждому, разве только он не мизантроп и не криминальный авторитет.
Слово за слово, и спустя каких-то полчаса я уже знаю о своем попутчике немногим меньше, чем известно о нем телефонным мошенникам. Впрочем, так же, как и он обо мне.
Знаю, например, что его зовут Олег, что сам он из Питера. По специальности —программист, по социальному статусу — владелец не очень большой, но крепко стоящей на ногах IT компании. Как это сейчас принято говорить— успешный предприниматель. В Москве его фирма отрабатывает какой-то крупный заказ, полученный от Аэрофлота. С тех пор, как идет тестирование программы, а это уже без малого месяц, Олег большей частью вынужден находиться в столице, и только на выходные может позволить себе вернуться домой.
По старой доброй традиции путешественников выкладываю из пакета с надписью: «Вкус вилл» всякую дорожную снедь: колбасную нарезку, пироги с курицей и, само собой, ноль пять Столичной.
Олег понимающе усмехается, и, в свою очередь, достает точно такой же зеленый пакет. Импровизированный стол вскоре накрыт, и я наливаю в стаканы по первые сто грамм «За дорогу скатертью».
— Погодите, коллега, только кое-какие дела закончу.
Олег достает из дорожной сумки шприц- ручку, снимает колпачок, потом привычным ловким движением, закатывает рукав рубашки выше локтя и, протерев спиртовой салфеткой предплечье, уверенно жмет на кнопку.
— Диабет?
— Так точно, с детства, инсулинозависимый. Все, теперь можно, — потирает руки он, посмотрев на часы. Приступим?
Крякнув, мы выпиваем за оставшуюся позади кормилицу— Москву, следом чокаемся за ждущий нас уже в шести часах пути хлебосольный Питер. Потом поднимаем стаканы за всякое разное.
Проезжаем Вышний Волочек или, как его еще называют в народе, Тверскую Венецию. Окрестили его так, наверное, потому, что воды там, на первый взгляд, больше чем суши. Даже мимолетного транзитного впечатления от тихонько спящего, словно старый дед на печи, городка, пронизанного каким-то патриархальным благолепием и умиротворенностью, оказывается достаточно, чтобы моей душе вдруг стало тепло и уютно. Олег же наоборот, до того безмятежный и словоохотливый, вдруг хмурится и замыкается в себе. Пьет внеочередные сто грамм, залпом, не морщась.
Разговор, доселе катившийся, как по маслу, не клеится. Олег, уткнувшись в телефон, на мои вопросы отвечает рассеянно, односложно, потом же и вовсе делает вид, что не слышит. А может и правда, не слышит. Чувствуя, как изменилось настроение у попутчика, я уже не лезу к нему со своими анекдотами, деликатно молчу, изучая пейзаж за окном. Тем более посмотреть есть на что. Валдайские озера, словно гигантские мартены полыхают огнем, отражая бордовое, в фиолетовых прожилках, июньское звездное небо.

В какой-то момент, когда я начинаю уже думать, что до Питера буду слушать исключительно перестукивание колес, раздается взволнованный надтреснутый голос Олега.
— А у вас, коллега, бывали в жизни ситуации, когда вы чувствовали свою абсолютную беспомощность? Такую беспомощность, что ее до сих пор ни из головы выкинуть не можете, ни простить себе.
Я задумываюсь. Мне почему-то вспоминается только один давнишний эпизод, как в некоей захолустной глухомани я, чересчур уверенный в своей водительской крутости, залез на своем Паджеро в такие хляби, которые гусеница трактора местного механизатора дяди Коли не месила, и там благополучно ушел в болотную жижу по самые боковые окна.


Ситуация была, помнится, аховая: двери не открывались, поэтому покинуть машину, чтобы привести помощь, представлялось делом затруднительным, телефон в том замшелом пошехонье тоже не ловил по определению. Ко всему прочему, с заходом солнца, резко похолодало, а стрелка указателя топлива на приборной доске давно уже покоилась на ноле, так, что даже печку включить было невозможно. Весь бензин ушел на закапывание машины в грязюку. Как же я себя тогда ненавидел. Правда, мои пассажиры, пытавшиеся в свое время отговорить меня от такого опрометчивого маневра, ненавидели «самонадеянного осла» еще больше.
— Я себя за все могу простить, — отшучиваюсь я, решив, что моя незамысловатая история вполне хороша для дорожных посиделок, но слишком мелка для серьезного разговора, к которому меня подводит Олег, — У вас же, надо думать, без такого момента не обошлось.
— Не обошлось, к сожалению. Только я на эту тему почти ни с кем не откровенничаю. Стыдно. А сейчас вот испытал потребность поделиться с умным и, насколько я успел заметить, тонко чувствующим человеком. Мне почему-то кажется, что вы меня сможете понять. Если ж нет…
Олег решительно машет рукой.
— Мы все равно никогда больше не увидимся. Ну что, готовы выслушать мою историю или трубим отбой? — он смотрит мельком на свое запястье, —До прибытия почти три часа, можно, при желании, успеть вздремнуть.
Я согласно киваю и устраиваюсь на диване поудобнее. Все равно сна ни в одном глазу. Почему бы тогда не сделать ближнему, назвавшему меня умным человеком, приятное одолжение? Тем более, с такой предысторией и самого уже разбирает любопытство.

— Ее зовут Варвара, — начинает свой рассказ Олег после внушительной паузы, — Варя. До того, как пожениться, мы с ней три года встречались, точнее, даже не встречались— жили полноценной семьей, за исключением разве что штампа в паспорте. Квартира на Васильевском, хозяйство, общие заботы. Детей правда не было, не сложилось. И вот я ей сделал, наконец, предложение. Как раз на юбилей совместной жизни. Глупо конечно, но я загадал про себя, что если распишемся, как люди, то и с наследниками у нас решится обязательно.
Сочетались без лишней помпы накануне отпуска. Подгадали так, чтоб устроить себе медовый, условно медовый, сами понимаете, месяц. Давно уже мечтали побыть вдвоем на природе хотя бы пару недель. И не просто вдвоем, а так чтоб совсем вдвоем. Несмотря на широкий спектр рекламных предложений, решили за семь морей не мотаться. А то весь мир, понимаешь, исколесили, а красоты своих широт остались неохваченными. Варя очень своевременно вспомнила, как она, ездила девчонкой к бабусе на лето под Вышний Волочек, расписала тамошние живописные малонаселенные места: терпкий запах хвои, холмы, заросшие иван-чаем, огненные закаты над озером, грибы, рыбалка. Самое то для молодоженов со стажем.
По такому случаю я снял в тех краях одинокий рыбацкий домик (спаленка с кухней и душ), стоявший буквально на самом берегу огромного, километров пятнадцать в диаметре, водохранилища. Водоем на поверку настоящим морем оказался: необъятная ширь, простирающаяся до горизонта, шум прибоя, чайки, дюны. Ветер поднимется, такую волну гонит, хоть на серф вставай. К домику прилагалось укрытие навроде эллинга, где на воде стояла, не яхта, конечно— обыкновенная трехместная моторка. Несмотря на отсутствие привычного комфорта, в выбранном варианте размещения нас все устраивало. Но особую радость вызывала собственная лодка. Варька, правда, всегда плавала не особо, да и я тоже, скажу вам, не Майкл Феллпс, поэтому мы сначала осторожно курсировали на лодке вдоль прибрежной полосы, потом, немного освоившись, стали потихоньку заплывать дальше и дальше, обследуя один за другим дикие острова, которых вокруг было видимо не видимо. Нагулявшись, накупавшись вволю, набравшись впечатлений, мы возвращались домой приятно утомленные, где занимались исключительно друг другом. Почти нетронутая цивилизацией природа, солнце, собственный пляж, абсолютная нега способствовали усиленной выработке нашими организмами то ли эндорфина, то ли феромонов. Не знаю. А может сразу всего. Голубую лагуну с Брук Шилдс смотрели? Ну вот. Как бы то оно ни было, в этом уединенном озерном рае мы с Варькой спокойно могли сойти за молодоженов.

В тот роковой день мы, набравшись храбрости, поплыли к самому дальнему из находившихся в пределах видимости островов, отстоявшему от берега километров, наверное, на шесть с лишним. Его очертания в полдень растворяла в небе сизая дымка, а по утрам скрывал густой туман, обильно поднимавшийся от остывающей воды. Этот кусочек суши манил нас своей недоступностью и, как нам казалось, загадочностью. Навоображали себе, представляете, что в тех местах разбойники когда-то прятали награбленные сокровища. Так и называли его между собой— остров сокровищ. И вот, когда утренний туман рассеялся, мы, прихватив с собой побольше бутербродов с сыром, бутылку вина и детектор металла поплыли на разведку. Сидя за рулем на корме, я откровенно любовался своей грациозной супругой, которая, изогнувшись словно пантера, снимала на телефон два волновых следа, расходившихся от нашей лодки в виде буквы V. Варька еще в Питере надумала смонтировать фильм по мотивам наших приключений и теперь активно собирала материал. Когда мы на максимальной скорости огибали один маленький островок величиной с хоккейную коробку, Варя, в погоне за эффектным кадром, встала во весь рост на носу лодки, напрочь закрыв мне обзор своими прелестями.
— Летииим, — восторженно кричала она, простерев руки к окружавшей нас открытой воде. Короткий белый в синюю полоску сарафан точно Андреевский флаг трепетал на Варьке, возмущаемый встречным воздушным потоком.
Откуда прямо перед нами возник этот камень, похожий на акулий плавник, одному Богу известно.
Сначала я услышал Варькин истошный визг, перешедший в жуткий грохот, как будто под нами разорвалась торпеда. Потом, после секундного щемящего чувства невесомости мое тело обожгла холодная вода, а голова врезалась во что-то склизкое и твердое. Дальше мое сознание провалилось во мрак.
Удар был, как я уже потом понял, страшным. Наше плавсредство раскроило пополам, а его мелкие фрагменты вообще разметало в радиусе метров тридцати от места аварии. Самих нас с Варей от неминуемой гибели спасло только то, что при столкновении лодка взбрыкнула, как мустанг, и мы с женой дружно вылетели за борт, словно два мячика от пинг понга. Варька отделалась лишь испугом, мне, правда, повезло немного меньше. Зато ужас ее мобилизовал. Одних страх парализует, сбивает им дыхание, путает мысли, у других же, наоборот, в ответственный момент до максимума активизируются внутренние резервы. Варька, в ее шоковом состоянии, не только сама выбралась на островок, благо до него было рукой подать, она еще и меня умудрилась вытащить каким- то непостижимым образом. Короче, очнулся я, лежащим на песке, от резкой боли в левом предплечье. Варя, скуля, как раненая собака, исступленно дергала меня за руки, пытаясь провести реанимацию. Для ясности скажу вам, что, Варя, и спасательные мероприятия на воде, это примерно, как диабетик и орбитальный полет на МКС. Но коль скоро я пришел в себя, значит несмотря ни на что, или точнее, вопреки всему, у нее получилось.
Я чихнул, и стряхнув со своего лица, потемневшие от влаги Варькины сосульки— волосы, сделал попытку приподняться на разодранных в кровь кулаках. В голове шумело.
— Живой? — чуть ли, не плача от радости вскричала жена. — Как ты, что ты, сильно болит?
— Сама как?
— Я-то нормально, замечательно просто, — трясла головой счастливая Варька.
— И со мной ничего страшного…— я посмотрел на свое опухшее колено и разбитое плечо, — Только мутит и кружится все.
— Это у тебя сотряс, похоже.

Я попытался встать, опершись на Варино плечо. Получилось. Огляделся. Вокруг, куда ни кинь взгляд, простирающаяся на километры водная пустыня, испещренная богатой россыпью разнокалиберных островков. С удовлетворением понял, что, прихрамывая, передвигаться могу, но также осознал, что далеко мне в таком состоянии не уйти, и уж тем более, не уплыть. Я с тоской посмотрел на далекий берег, почти слившийся с линией горизонта, где остался наш дом.
"То, что мы сумели выжить, это, конечно, здорово, но что нас ждет дальше? — подумалось мне". Вероятность того, что сюда, на этот продуваемый всеми ветрами пятачок суши, в ближайшее время кто-то заглянет из смертных, стремилась к нулю. Лодка покоится на дне водохранилища вместе с припасами, снастями, сменной одеждой и телефоном. Из всех бытовых удобств к нашим услугам лишь прибрежные кустики. Еще, правда, на возвышении растет несколько сосен. Можно, если хорошенько поднатужиться, соорудить хлипкий навес из хвои. Но и это, в лучшем случае, поможет нам только укрыться от непогоды, которая тут бывает через день. Я поймал себя на мысли, что, планируя пребывание на острове, оперирую уже не часами, а днями. Хотя днями, это, положа руку на сердце, было тоже чересчур оптимистично. Я посмотрел на почти счастливую Варьку и… в ответ, скрепя сердце, улыбнулся. Пусть она пока радуется спасению, успеет еще наплакаться. Если же рассуждать трезво, то нас неделю еще никто не хватится. Сами всем объявили, что отключим телефоны. Потом ее родители, возможно, начнут бить в колокола. Еще неделя— две уйдут на поиски. Итого —три. И даже если нас когда-нибудь найдут спасатели, то кого они найдут, точнее что? Здоровому-то, подготовленному человеку без снастей, без огня тут не выжить. А мне через четыре— пять часов инсулин колоть. Остается только молиться. Как оно там? Отче наш….
Пока я вспоминал слова молитвы, из-за дальней оконечности нашего острова, скрытой густой растительностью, послышалось как будто жужжание пчелы. Только пчелы так громко не жужжат, да и откуда тут на камнях и песке пчелы? Неужели движок? Только-только ничего не было слышно кроме плеска волны, а теперь звук мотора. Святый Боже! За жужжащим звуком из-за кустов прибрежного ивняка на полном ходу вылетела моторная лодка, шедшая прямым курсом в сторону далекого и такого желанного берега. Всего-то метрах в ста от нас с Варькой. На борту мы увидели двух крепких мужиков в камуфляже. Охотники или рыбаки. У сидевшего за рулем на голове была красная бандана. Для тех мест, где почти за неделю отдыха мы засекли всего три лодки, да и то у самого села, такое явление нельзя было назвать просто удачей. Мы с Варварой сорвали Джек пот. Оставалось только его не упустить.

Собрав остатки сил, мы с женой бешено замахали руками и закричали, словно Робинзон Крузо с Пятницей при виде корабля. И нам повезло еще раз. Лодка, практически уже оставившая остров сзади по курсу, вдруг заложила крутой правый вираж и через минуту уже качалась на прибойной волне в пяти метрах от нас. То, что я принял за красную бандану на голове у мужика, при ближайшем рассмотрении оказалось его шевелюрой. Рыжий такой и здоровый, как викинг.
— Какие проблемы? — хитро осклабившись спросил рыжий выпрыгнув из лодки, хотя по нашему виду и так было все понятно. — Чего орете?
— Авария, кэп, — ответил я, стуча, зубами от стресса и холода. До меня только- только дошло, что лодка запросто могла промчаться мимо, — Разбились, напоролись на что-то.
-— Это тут на раз, — с пониманием покачал головой рыжий, — На дуру не проскочишь. Столько всякой лубуды затоплено было в свое время, даже печи заводские торчат. Фарватер знать надо.
Коротко поведав ему подробности происшествия, я попросил взять нас на борт. Впрочем, это было с самого начала понятно.
— Нам на берег надо. Срочно. Что скажете?
Он посмотрел на меня оценивающе.
— Нууу не знаю даже. Лодка у меня слабая.
— Так возьмете?
— А вы вплавь, – ехидно усмехнулся рыжий.
Такое предложение мне не понравилось. Совсем.
— Пять километров? У меня, видишь, рука с ногой… А она вообще плавать не умеет.
— Не умеет, говоришь?
Рыжий совсем неуместно засмеялся и с любопытством посмотрел на Варьку. Но не с простым интересом посмотрел. Глаз не сводил с нее минуту. Раздевал ее взглядом, можно сказать. Не стесняясь ни Варьку ни меня. А она в промокшем насквозь сарафане, прилипшем к ее сочному телу такая вся… Короче, даже раздевать не обязательно.
—Хорошо, сколько? — спросил я, привыкший, что все вопросы в нашем мире решаются одинаково, — Сам понимаешь, с собой нет. Приедем в село, отдам. Сколько?
— Нисколько. Лодка, говорю, слабая у меня. Хотя…, — озорно ощерился рыжий. — пожалуй, натурой возьму, если пожелаете. Плавать твоя не умеет, это я уже понял. Но натурой-то рассчитаться в состоянии поди?
— Ладно, давай без шуток. — сказал я, сделав вид, что не понял его хамства, — Три тысячи, пять, десять?
— А кто тут шутит? — рыжий принялся картинно озираться по сторонам, — Может ты, Колян, шутишь?
Он иронично посмотрел на своего молчаливого напарника, который до сих пор оставался в лодке. Судя по насупленному виду мужика, ему было не совсем по себе от разыгрывавшейся на его глазах сцены.
— Сто тысяч.
Рыжий помотал головой.
— Слышь, Пятак, мужик дело говорит. Как там в Поле чудес — бери деньги, не прогадаешь. — обнажив щербатый рот, наконец, подал голос напарник.
— А я может быть выбираю приз. И вообще... Не лез бы ты не в свое дело, Колян, это моя лодка и моя тема.
Колян, неопределенно пожал плечами, после чего, отвернувшись, принялся перебирать снасти, наваленные в лодке. Видно, Пятак был у них за главного.
— Да пошел ты, урод. — сказал я и застонал, от того, что разбитая кисть непроизвольно сжавшись в кулак, причинила мне острую боль.
— Я-то, конечно, пойду. — сказал Пятак. По его невозмутимой физиономии сложно было понять, задет он или нет, — А вот ты останешься тут со своей фигуристой девкой ледостава ждать. Жена твоя, да? Красивая. Жалко, такая красота ни за понюшку пропадет. Места тут, сам понимаешь. Стихия. Если б не забытые снасти, я б до сентября тут не объявился. Про остальных вообще молчу. Заводи, Колян.

После этих его слов у меня как будто все похолодело внутри и оборвалось. Если в городе мне одного взгляда бывало достаточно, чтобы оценить, что от человека можно ожидать, чего он по жизни стоит, то с этими двумя я не понимал ничего. Впервые за всю свою тридцатилетнюю с лишним биографию мне стало страшно. По-настоящему. И, поверь, не столько за шкуру свою испугался, не за то, что без инсулина, впрочем, как и без глюкозы, мне и суток не протянуть. И даже, к стыду своему, не за Варьку. Страшно стало от своего бессилия. Все вокруг, коллеги, конкуренты, чиновники, менты, да и я сам, считали меня сильным, уверенным в себе человеком. Волевым и жестким. Впрочем, так оно и было. На работе и по жизни я привык решать проблемы деятельно и быстро. Бороться за место под солнцем. Так с детства еще пошло. Жизнь на инсулине научила. Я знал, что, если поискать, то найдется выход из любой ситуации. Всегда. В Питерской жизни моя философия работала. А тут выхода я не видел, хоть тресни. Точнее видел. Один.
Я, опустив глаза, молчал, а у самого в голове уже вертелась такая подленькая мыслишка, что ведь не только для меня это выход, но и для самой Варьки. Ради нее же. Ей не меньше моего, если не больше, он нужен. И чем старательнее я эту мысль от себя отгонял, тем упорнее она возвращалась обратно. Мерзкая, жалкая, малодушная. Вот что делает с нами беспомощность.

Олег вздыхает, и долго молча смотрит в окно. Видно, как тяжело ему дается исповедь.
— Ну так, о чем там я? — смахнув соринку с переносицы продолжает он. — Беспомощность, да. С другой стороны, что я мог сделать? Деньги там ничего не решали. Броситься с перебитой рукой и распухшей ногой на рыжего верзилу, вцепиться ему в горло, вырубить и отобрать лодку? Смешно. Но даже если бы это каким-то чудом мне удалось, оставался другой амбал и далеко не факт, что он был без оружия. Промысловики ж. Или быть может мне следовало послать Пятака подальше, обрекая нас с Варькой на мучительную гибель? Впрочем, я-то как раз умер бы относительно легко, а вот Варька потом на протяжении недель сидела бы рядом с разлагающимся трупом, сходя потихоньку с ума от истощения и безысходности.
Наконец, я осмелился обернуться к Варьке. Впервые, как нам озвучили цену спасения. А повернувшись, словно на клинок, наткнулся на ее красноречивый взгляд. Не надо было особо напрягаться, чтобы понять его значение. Я всегда был для нее авторитетом. Мужчина, в котором она была уверена, который закрывал ее собой от житейских бурь. За которого она на днях вышла замуж. И вот сейчас она стоит рядом и ждет от меня каких-то активных действий, какого-то единственно верного решения.
А ее мужчина вместо этого опустил голову и молчит.
Какое-то время мы смотрим с Варей друг на друга. Молча переглядываемся. И вот она, по- прежнему не сводя с меня глаз, делает неуверенный шаг, точнее шажок, по направлению к Пятаку, потом еще один. Более смелый. Жена, похоже, наконец, начинает понимать, что главная здесь она. И что сейчас она принимает решение, не я.
Рыжий стоит ухмыляясь, не форсирует события, слово кот, поймавший мышь. Он, как господин ситуации смотрит на нас с каким-то хищным любопытством. Мне кажется, что его даже занимает наша с Варькой семейная драма.
Новый шаг приблизил мою жену к рыжему. Она пока еще продолжает смотреть на меня с отчаянной надеждой, которая тает с каждым мгновением.
А я стою, как будто к земле прирос, и молчу.

Наконец она подходит к рыжему вплотную. Теперь она глядит уже на него, а не на меня. Смотрит с каким-то животным бесстыжим любопытством, представляя, наверное, как у нее сейчас с ним сложится.
— Отвернись, пожалуйста. — говорит она, не сводя глаз с рыжего.
Я вздрогнул, потому, как понял, что просьба была обращена ко мне. Понимаешь, она сказала «отвернись» мне. Не кому-нибудь, а мне. Своему законному мужу. Сказала спокойно и буднично, как будто бы попросила подать ей масленку. Впервые за все время, пока мы с ней вместе, меня просили отвернуться, когда она будет делать это.
И я покорно отвернулся. Не знаю, как у меня это получилось, как у меня хватило духа, но я отвернулся.
Олег в сердцах бьет кулаком по столу, так что посуда на нем вздрагивает, а за стенкой купе слышится голос «Совсем там охренели?»
— Отвернулся, понимаешь? Не помню сколько я так стоял, пялясь куда-то в синюю даль. До моего слуха, как сквозь сон, доносились нервные смешки второго мужика в лодке, какое-то сопение, возня. И все это, наконец, заглушил лосиный рев рыжего верзилы.
И тогда я не удержался, оглянулся. Смотрю, а она корчится под ним вся. Понимаешь? Гадюкой извивается. Как со мной, накануне вечером, удовольствие получает. Умом я все, конечно, понимаю. Осознаю, что в ней это сейчас лишь физиология действует, рефлексы. Но все равно, такая ненависть вдруг в душе вскипела. К ней, к себе, к тварям к этим, ко всему миру.
Но я вместо того, чтобы поубивать их всех и себя заодно, как подкошенный упал на колени и, пуская слюни, беззвучно заплакал, вцепившись руками в песок. Первый раз в жизни плакал. Веришь? От собственного бессилия, от стыда, от отвращения к ней, к самому себе. Запихивал в рот гальку, чтоб не закричать в голос, выблевывал и снова запихивал...
Олег тяжело сопит, заново переживая все детали той своей драмы.
— Рыжий выполнил условие договора, доставил нас до дома. — тяжело дыша, продолжает он, после паузы, свой рассказ, — Пришвартовал лодку к берегу. Там Пятак произнес одну фразу, которая меня окончательно добила. Лучше бы он молчал.
— Я вас, на самом деле, и за так бы отвез, — хмыкнул он, легко подняв за талию Варьку и поставив ее на деревянные мостки причала. — Безо всякой натуры. Без денег даже. Что мы не люди, разве?
Перехватив мой полный ужаса и ненависти взгляд, он добавил.
— Уезжайте-ка вы отсюда в Турцию в какую-нибудь, в отель. Эти места не для вас. Стихия тут.
Взревел мотор, и лодка с рыжим, сделав полукруг, на всех парах рванула навстречу его необузданной стихии.

Через минуту мы с Варей были дома. Я похромал прямиком на кухню, а она закрылась в душе. Пока она там намывалась, натиралась, я успел приговорить полбутылки виски. Душа моя раздиралась на части от противоречивых чувств: любви, благодарности, ненависти и отвращения. Варька спасла меня сегодня. А если быть совсем точным, то дважды спасла. Второй раз буквально закрыв собой. Поди— пойми, что нас тупо брали на понт. Но перед глазами, как наяву, снова и снова вставала сцена, где она содрогалась в конвульсиях под тушей рыжего викинга. Больно, мерзко, стыдно. Но мне ли ее судить? Как я могу обвинять ее в чем-то, если сам сегодня был не лучше? Меня, можно сказать, на острове вообще не было. Это она, скорее, имеет полное право меня презирать и ненавидеть. Господи, как же тяжело жить, невыносимо. Лучше бы я, наверное, утонул.
Наконец, жена выскочила из ванной комнаты. Выпорхнула, как это с ней бывало обычно, без халата, — голая, румяная, необыкновенно красивая… и чужая. Чу-жа-я, понимаешь? Возможно мой взгляд был излишне красноречив, а может она испытывала в тот момент похожие эмоции, но только заметив меня, она глухо ойкнула и, судорожно прикрывшись полотенцем, проскользнула в спальню. Вернувшись, задрапированная по подбородок в халат, который она, кажется, на отдыхе еще ни разу не надевала, Варя, не глядя на меня, забрала со стола початую бутылку и так же почти бесшумно ушла с ней обратно, тихонько прикрыв за собой дверь. Чем она там занималась одна, не знаю, не интересовался, помню только, что весь вечер у нее громко играла музыка, джаз какой-то.
Спали мы, естественно, порознь, впрочем, я даже не понял, как уснул, вырубился прямо за кухонным столом.
С первыми лучами солнца она бросилась собирать вещи, глядя на нее, вытащил свой чемодан и я. Словно залетевшая в открытое окно птица она носилась по комнатам, лихорадочно хватала свои сарафаны, шорты, майки и с каким-то исступлением запихивала их в сумку. Варя собирала свои вещи, а я свои, мы носились по дому, словно соревнуясь, кто из нас будет готов к отъезду быстрее. Завтракать не стали. Разговор по душам тоже не состоялся, поскольку Варя всем своим видом показывала нежелание общаться. Наверное, она была права. О чем говорить, раз все и так ясно. Она наотрез отказалась ехать в город на моей машине, вызвала себе такси. Расстались мы с Варей прямо на крыльце, едва кивнув друг другу, словно прощались до вечера. Ключи от дома и деньги за разбитую моторку я оставил под резиновым ковриком у входа…
Олег осекается и замолкает. Затравлено смотрит в окно, пока в нем не показываются огни Питера. Скоро уже Московский вокзал. Он возвращается в реальность, когда в дверь стучит, оповещая о скором прибытии, проводница,
— Видишь какая, брат, невеселая история. — говорит он, повернувшись ко мне с виноватой, даже жалкой улыбкой, — Теперь ты знаешь, почему меня около тех мест накрывает. Привыкнуть до сих пор не могу. А последнее время, как видишь, и вовсе бываю там два раза в неделю. Может теперь, выговорившись, полегче станет.
Меня так и разбирает у него спросить, что было дальше. Ведь на самом интересном месте оборвался рассказ. Но я никак не решаюсь. Это его жизнь, его история и его право закончить повествование на том месте, где он сочтет нужным.
Постели наши так и остаются неразобранными.

Выходим с Олегом из вагона налегке. У главных дверей выказала, что под большими часами, я с чувством жму его жесткую крепкую ладонь, как бы давая Олегу понять тем самым, что, после всего поведанного им в купе, в моих глазах он является абсолютно оправданным, а точнее, неподсудным. На мое рукопожатие он отвечает с каким-то особым теплом и благодарностью. Попрощавшись, я принимаюсь смотреть по сторонам в поисках такси, а Олег тем временем увлеченно машет кому-то.
В ответ на его высоко поднятую руку из припаркованной чуть поодаль иномарки выходят двое и быстрым шагом направляются в нашу сторону. Впереди идет ослепительно красивая женщина лет тридцати, а за ней семенит маленький коренастый мальчик, которого она держит за руку. Голова пацана горит в лучах утреннего солнца словно огромный медный пятак…