В начале лета 1980 года на день рождения Саньки, когда ему исполнилось шестнадцать лет, родной дядя, живущий на Кавказе, прислал гитару. Подарок можно сказать царский, так как этот инструмент, страшный дефицит, найти и купить в магазине практически невозможно. Пытаясь научиться играть, парень чуть ли не круглосуточно бренчал на гитаре, до одури изводя и себя, и еще более родителей. В конце концов, спавший с ночной смены, отец в трусах и майке, бесшумно как привидение, вплыл к Саньке в комнату.
– Еще раз в доме услышу, сожгу!– Бешено вращая зрачками, прошипел он.
– Меня?
– А тебя выпорю, умник!
Не смотря на то, что отец ни разу не тронул сына даже пальцем, Санька всегда чувствовал ту грань, за которую переходить опасно. Поэтому, не рискуя лишний раз взял гитару, и вышел во двор. Если честно, целью овладеть инструментом, была не только сама музыка, но и сильное желание привлечь внимание одноклассницы Тамары, которая пришла к ним в класс с начала учебного года. Санька влюбился, как говорят, с первого взгляда. Впрочем, не он один. Невысокая, изящная, с какой-то неуловимой прелестью в движеньях, девушка невольно привлекала взоры многих парней школы.
На одной из перемен, придав себе вид этакого парня, и заранее заготовив какую-то шутку, чтобы произвести впечатление, решился подойти к новенькой. Уже было раскрыл рот, и смутился, встретив не по годам, серьезный взгляд. «Я тебя, конечно, послушаю,– казалось, говорили большие серо-голубые глаза,– но то, что ты скажешь, это глупо и пошло, и ты мне заранее неприятен». Саньке вдруг стало так стыдно за свой напускной вид, что покраснев, в полной растерянности, и уйти ничего не сказав, и не зная, что сказать, уставился на девушку. Тамара, тоже глядя в упор, ждала, зачем-то же подошел. Пауза затягивалась, чувствуя нелепость своего положения, Санька, переминаясь с ноги на ногу, наконец, выдавил:
– Ты откуда?
– Из дома.– Спокойно ответила девушка.
Рядом стоящие девчата прыснули.
«И чего полез, придурок!»– Санька впервые на себе ощутил весь трагизм фразы; «Время взад не повернешь». Дорого заплатил бы, будь по иному.
– Понятно.
Тамара продолжала молча разглядывать Саньку.
– Так это, я пошел?
– Ну, если у тебя больше ко мне вопросов нет, так это, иди уже.– Слегка передразнивая, ответила девушка.
Под сдерживаемый хохот одноклассниц, свидетельниц странного диалога, Санька ретировался из кабинета.
После этого случая, за весь учебный год, Санька так и не осмелился напрямую подойти к Тамаре. И не потому, как он считал, опозорился перед ней, хотя и это тоже, а потому, что эта, в общем, просто симпатичная девушка, превратилась в первую красавицу на земле. А узнав, что Тамара круглая отличница, совсем сник, красавица превратилась в звезду на небе, до которой ему, наполовину троечнику, никогда не дотянуться. Впрочем, это не мешало ему ревностно следить за ней, и когда известный сердцеед десятиклассник Дюка, уж совсем откровенно стал ухаживать за Тамарой, не особо выискивая причины, подрался с ним и, даже победил, к удовольствию не только Санькиных, но и Дюкиных одноклассников. Слишком уж, сволочной парень.
Помимо всего прочего, невольно стремясь к своему идеалу, Санька до этого не испытывая особой тяги к учебе, неожиданно для всех, да и для себя тоже, стал лучше учиться, и даже закончил девятый класс без троек. «За ум взялся!»– Хвалилась мать своей сестре Зине.
В конце мая, когда по вечерам стало совсем тепло, молодежь начала собираться на лавочке, или как на местном наречии, на «сабантуй», неожиданно для Саньки, в один из вечеров, вместе с соседкой Юлькой Борисовой, пришла Тамара. Основным развлечением, конечно, было пение под гитару. Санька давно хотел научиться играть, а как увидел на сабантуе Тамару, вообще, можно сказать загорелся.
Убрав от греха инструмент, Санька пошел к своему, с раннего детства другу Олегу Ишаеву, живущему на соседней улице. Подойдя к калитке, он увидел ковыряющуюся в цветочной клумбе тетю Валю, мать Олега.
– Здрасте, теть Валь,– открыв калитку, поздоровался Санька,– Олег дома?
– А, явился, паршивец! Вы на кой черт Матвею банку привязали, а? В дурку меня хотите?!
Санька, уже было собравшийся войти, притормозил. В общем-то, добрая тетя Валя имела отвратительную привычку, если что не по ней, в сердцах хватать сетку, и как казак нагайкой хлестать всех кого ни попади, не разбирая, свой ли сын, или кто из его друзей, всех кто под руку попадет.
– Мало того, что перепугал в усмерть, так еще три банки расколотил, трехлитровых! Кто мне теперь их даст, а? И так солить не в чем, каждый год побираюсь!
– Так мы его на столе поймали!– начал оправдываться Санька.
– И че?! Давай вам привяжу чего-нибудь, куда следует! Вымахали, а ума! У кота больше!– Тетя Валя сердито склонилась к клумбе, -че встал, заходи, в подполье он, стекло собирает.
А случилось вот что. Далеко за полночь, возвращаясь с улицы, друзья решили поужинать у Олега. У них летом вся кухонная утварь переносилась на веранду, там же ставилась небольшая электропечь, там и варили, там и питались, своего рода летняя кухня.
Так вот, зашли, включают свет, а на столе кот по кличке Матвей,( названный в честь персонажа Боярского из Новогодней сказки, кота Матвея), нагло, не обращая никакого внимания на вошедших, дожирал из открытой консервной банки кильку в томатном соусе.
– Не, ты смотри, а! -В праведном гневе Олег схватил за холку кота,– Матвей, ты оборзел!? Вот че с тобой сделать…? Лев, че ему, козлу сделать?
Наказание придумали быстро; к животу преступника привязали пустую уже банку, и, пустили на волю, почему-то решив, что кот рванет на улицу. Но испытав многое, в прямом смысле этого слова, на собственной шкуре, Матвей усвоил, самое безопасное для него место, подполье. Поэтому, брям, брям, через приоткрытую в дом дверь и шасть, через специально оставленное для кошек отверстие в полу, погремел, и затих. Друзья;– «Кыс- кыс,– тишина, затаился,– Ну и черт с тобой, сиди!» А под утро кот решил выбраться, со всего маху банкой в половицу бац, и кубарем вниз, уже на другие банки, стеклянные! И давай метаться, с перепугу, бардака и шуму!
С опаской косясь на тетю Валю, Санька юркнул в дом.
– Олесь, ты где?– Подполье было закрыто.
– Здесь я, заходи Лева.
Санька прошел в комнату Олега и его сестры, Лены.
– Вторую пленку зажевал, скотина,– пожаловался парень, поднимая голову от разобранного магнитофона,– Щас, сделаю, причину кажись, нашел.
Санька, убедившись, что Лены дома нет, сел на ее кровать.
–Че, Матвей мать напугал?
–Но, козел! Не только мать, и меня, и Ленуху, грохот был…-Олег прикусив губу, чего-то наощуп ладил пальцами в разобранной утробе магнитофона,– фу, попал, щас попробуем, включи розетку.
Санька воткнул вилку в розетку. Олег надавил клавишу, комната наполнилась ритмичной музыкой популярной группы Бонни-м.
– Ну вот, работает,– Олег удовлетворенно выдохнул,– Ленуха, с перепугу руку об стол зашибла. Одному бате по фигу, как дрых, так и дрых, он вчера с рейса.
Отец Олега работал водителем-дальнобойщиком.
–Пошли купаться, – предложил Санька, – погода классная.
– Пойдем, Игашу прихватим?– Игаша ,это Игорь Инюшин , троюродный брат Олега.
– Ага.
Выйдя во двор, друзья направились к калитке.
– Куды это а, живодеры?– Тетя Валя оторвалась от клумбы.
– На речку, а че?– Не сбавляя шага ответил Олег.
– Да ни че, ты в подполе убрал?
– Убрал, убрал!– Уже с улицы крикнул матери, и негромко Саньке;– прикинь, в семь утра подняла! Лезь убирай, лезь убирай! Как будто потом нельзя! Достала!
– Ты че там бубнишь? Смотри, а то ведь точно достану!– Показала превосходный слух тетя Валя.
Удивленно переглянувшись, друзья прибавили ходу.
2
Вечером, с трудом управившись с непокорными, длинными, по последней моде волосами, и прихватив гитару, Санька пошел на сабантуй. Деревенская молодежь
собиралась у дома многодетной семьи Сулагиных, где под окнами стояла длинная лавочка, и тут же рядом у забора лежали бревна, невесть сколько лет назад привезенные старшим Сулагиным на постройку новой бани. Сколько Санька себя помнил, столько они и лежали. Похоже, хозяина больше интересовал вопрос воспроизводства, восемь симпатичных разного пола и возраста потомков, уже было, и как сказала всезнающая Юлька, к Новому году ожидался девятый. Не до бани.
Гитаристов было двое; Лешка ( Леший) Остроумов, и Женька Усольцев. У Лешего гитара была, Женька же безалаберно доверил себя и инструмент новоиспеченной мотоциклистке Светке Колмогоровой, которая неделями полторы ранее, угнала у изрядно выпившего брата Сергея мотоцикл. Ну а куда ехать-то? На сабантуй конечно! По дороге и подобрала Женьку. Непонятно чем думала, и куда смотрела, но препятствием на пути стали те самые пресловутые бревна. Врезалась прилично, у мотоцикла переднее колесо всмятку, себе сильнейший ушиб ноги, Женька лишился гитары и очков. На разборе причины аварии с братом, долдонила одно; «Вчера этих бревен не было!» И никакие доводы и доказательства на девицу не действовали;– «не было бревен!» Брат, надорвал горло, предварительно закрыв разбитую технику в гараж, и надежно запрятав ключи, ушел в запой.
Если гитариста два, значит и гитары нужно две, тем более, что Леха и Женька играли в паре, Леха соло, Женька ритм, получалось здорово, вот Санька и приносил свою. Пели не только дворовые романсы, пели и современные песни, и старые, даже взрослые приходили послушать.
Передав гитару Женьке, Санька осмотрелся, Тамары еще не было. «Может, придет еще»– с надеждой подумал он. Но вскоре начало смеркаться, вечер плавно переходил в ночь, девушки не было.
– Юль, а где Томка?– Поинтересовалась Светка, -Вы вроде вместе всегда приходите?
– Так они с матерью в Казахстан уехали, они ведь там до нас жили.
– Как уехали, совсем, что ли?– Удивилась Светка.
– Не знаю, вроде нет. Томка ведь ничего никогда не говорит, утром смотрю, машина у них возле дома стоит. И Томка с чемоданом, грустная какая-то. Спрашиваю куда это, на родину отвечает, потом мать вышла, сели и уехали. У них в Казахстане отец живет, вроде к нему и поехали.
– Понятно,– Светка привычным кивком головы скинула с глаз челку,– а Серега колесо купил…
Ошарашенный такой новостью, Санька дальше уже ничего не слышал. Потерянно глядя застывшим взором в одну точку, он пытался хоть как-то собраться, хоть немного унять боль, еще более тяжкую своей неожиданностью. Сжавшись в комок, с трудом сдерживал стон готовый вот-вот вырваться наружу, и не смог.
– Ты чего?– Олег удивленно посмотрел на друга.
– Ничего,– сдавленно ответил парень,– ногу отсидел.
Юность прекрасна, и трагична своей новизной. Пройдут годы и, как-то заглядывая в прошлое, начинаешь по новому оценивать те или иные поступки, начинаешь снисходительно относиться к пережитым на заре жизни несчастьям и страданиям, многое прощаешь себе и тем, кто был рядом. Но именно в юности, когда все чувства наиболее свежи и обостренны, все воспринимается гораздо глубже, ярче, сильнее, чем когда-либо. И в первую очередь любовь. «Пусть не полюбится тому, кто искренне любить предрасположен».– Сказал поэт. Санька полюбил. Глубокое, настоящее чувство поселилось в этой, еще совсем неокрепшей душе юноши, и такая страшная беда, любимая не рядом, и может быть никогда уже не будет. «Не будет?!»– Не в силах больше терпеть, ничего не делая, он уже не мог. Инстинктивно чувствуя, что хоть как-то приглушить страдания может только какое-нибудь занятие.
– Леший!– Громче чем надо позвал Санька.
– Ну,– Леха удивленно поднял голову от гитары.
– Сыграй Зореньку.
Леха кивнув, снова склонился к гитаре. Музыкант от бога, не имея никакого музыкального образования, он мог мгновенно, полагаясь только на свой слух, исполнить любую мелодию, которую когда-либо слышал. Леший заиграл соло, секундами позже ритмом вступил Женька.
– Часто сижу я и думаю, как мне тебя называть,– чуть ли не насилуя себя, бесцветным голосом запел парень,– нежную скромную милую, как мне тебя величать…
И вдруг он отчетливо, ясно увидел свою любимую, стоявшую у окна, в коридоре купейного вагона,– я назову тебя звездочкой,– уже только к ней обратился он,-«звездочка моя, Томочка» – только ты ярче свети.
– Я назову тебя зоренькой,– волшебным способом, во время рассвета, девушка оказалась на высоком берегу реки, неотрывно смотрящую на горизонт, где вот-вот должно показаться солнце. «Ты только вернись, Томочка. Как же так? Как без тебя? Вернись. Звездочка моя , солнышко, реченька, мне без тебя никак, ты для меня все, ты моя,– вселенная. Ты моя,-вселенная!
Закончились слова песни, но Леший, затронутый за живое Санькиным пением, продолжал играть, и, получилось так, что песня не закончилась, а медленно растворилась в темноте. Как растворяются в ночи огни уходящего поезда.
– Классно!– Светка протяжно вздохнула,– Лева, мне аж как-то не по себе, даже плакать захотелось.
– А я слушала, и хотелось, чтобы песня никогда не кончалась! – Искренне отозвалась Юлька, – и чего Томка уехала, у нас так хорошо.
– Я тоже про Томку вспомнила,– Светка хлопнула комара,– че, к чему? Лев, спой еще.
– Мне сегодня пораньше домой надо,– соврал Санька,– Жень, гитару завтра заберу.
3
Потянулись мучительные дни ожидания. Почему-то решив, что Тамара вернется либо через две недели, либо не вернется совсем, Санька с нетерпением и ждал окончания срока, и в то же время боялся его, « А если не приедет?» Осунулся, похудел.
– Саш, ты не заболел ли?– Мать с тревогой ощупала лоб сына,– Что с тобой?
– Да нормально все.– Отмахивался Санька, и поспешно уходил, не желая ни говорить, ни слушать.
Всерьез озабоченная резкой переменой сына, и никак не найдя причины, по привычке накинулась на мужа:– Запретил ребенку играть, он и сохнет!
– Ребенок уже отца перерос,– огрызался тот,– кто ему запрещал, пусть играет. Ты же сама орала!
– Так вот.– Со вздохом женщина признала и свое участие в травле ребенка.
Бесцельно слоняясь по деревне, Санька по несколько раз в день проходил мимо домика, в котором жила Тамара, тупо глядел на навесной замок, висевший в дверных петлях, потом тащился к реке, где уединившись в кустарнике на берегу, смотрел на воду. Почему-то именно в этом насиженном месте ему было как-то легче. Этот уютный закуток Санька нечаянно нашел еще в детстве, когда играли в «индейцев» с пацанами, ( то, что Светка девченка, как-то не совсем воспринималось), и он выискивая место для засады на «бледнолицих» нечаянно набрел на эту мизерную полянку треугольной формы, одной стороной обрывающуюся высоким берегом, две же другие составлял густой кустарник смородины, до того густой, что даже воздух полнился ароматом ягоды. С обрыва открывалась панорама на противоположный берег, где на затопляемом весенним разливом лугу, паслось колхозное стадо, и там же находилась летняя дойка. В ожидании соперников по игре, Санька от нечего делать последил за медленно передвигающимся по поляне стадом, за неспешным течением воды в реке, затем заинтересовался, как ползет гусеница по ветке смородины, и ему вдруг стало интересно, куда она ползет, зачем ползет? Следя за ее маршрутом, он увидел еще какую-то букашку, тоже куда-то спешащую, потом еще, и еще, и еще. – «Да тут целое поселение,– как их тут много! Раз, два ,три, не сосчитать!» Встав на карачки, приникнув к траве головой стал пристально осматривать каждую травинку, каждый сантиметр земли, и в изумлении прошептал,-« ни фига себе, тут не поселение, тут целый город! И все живут, все живые!» Созерцая, он вдруг почувствовал какую-то тонкую, но все-же связь между собой, и обитателями полянки, как после первого общения, с ранее незнакомым, но вызывавшим симпатию
новым человеком.
В то лето Санька еще не раз посещал укромное местечко, всегда осторожно ступая, чтобы нечаянно не навредить своим новым, как он считал, приятелям. И никому не показывал, опасаясь насмешек, и еще непонятно из-за чего, этой полянки. Даже Олегу. Потом, как-то забылось.
И вот теперь, переживая свою первую беду, он бесцельно послонявшись по селу, по вечерам уединялся на своей полянке. Взяв честное слово с Женьки, что с гитарой, он будет передвигаться только пешком, передал инструмент, и перестал ходить на сабантуй. Дождавшись темноты, покидал свое пристанище и, тащился к Тамариному дому, где затаившись у забора, высиживал, чуть ли не до рассвета, тупо уставившись в темные окна опустевшего домика.
– Лев, у тебя глисты?– поинтересовался Олег у бесцельно забредшего к нему друга.
– Почему глисты, какие глисты?– Отупевший от переживаний, Санька даже не понял шутки.
– А че ты, носишься по деревне, как будто у тебя в нехорошем месте горит? Гы-гы.– Ехидно осклабился Олег.
– Да ты сам глист! В обмотках!– Накопленное за эти дни напряжение, искало выхода,– по морде хочешь? Падла!
– Ладно, ладно, я ж пошутил. Че ты?– Олег примирительно тронул друга и, вдруг,– на днях Томка приедет.
– Приедет!? Откуда знаешь? Кто сказал?– Санька недоверчиво и, в то же время с надеждой впился глазами в друга, и хоть как-то стараясь сохранить независимость, пробормотал,– при чем здесь Томка?
– Лев, ты как пацан. Думаешь, я не вижу? Не переживай она приедет.
– Откуда знаешь?– повторил вопрос Санька.
– Тетя Люба сказала, у ее матери через два дня отпуск кончается,– тетя Люба, это родная тетя Олега,– они же вместе работают.
– Ты че скотина, раньше молчал!?
– А ты спрашивал?
– Пошли на речку!– Без перехода воскликнул Санька. У парня было чувство, словно с него только что сняли тяжеленный тулуп, непонятно зачем напяленный на тело в жаркую погоду.
–Пошли, че орать-то?– Олег с притворным вниманием осмотрел друга.– Нет, у тебя точно глисты.
– Отвали.
В тот же вечер, прекратив свое отшельничество, Санька пришел на сабантуй.
– О Ле-е-ва, здорово!– Вспорхнула с бревен шустрая Светка.– Олесь сказал, что ты болел.
– Я?-Санька недобро покосился на Олега.
– Говорит, что ты у тебя с головой что-то.
– А, ну да,– облегченно вздохнул Санька,-в школе переутомился и, вот запоздалый кризис. Очень опасно!
– Да ты че? Надо мамке сказать.– С учебой у Светки никак не ладилось. Господь наградил девицу такой кипучей энергией, что только к восьмому классу, она перестала как бешеная, носиться по коридорам школы, сметая всех на своем пути, на равных драться с пацанами, с ними же, играть в чику на деньги , лазить по чужим огородам, вытворять многое-многое другое, не присущее для девочек. Ничем не примечательная, вечно исцарапанная, с ципками на руках и ногах, голенастая и худая как палка бестия, как–то быстро и незаметно, превратилась в очень привлекательную, высокую, стройную девушку. Толстая коса, которая всегда мешала Светке жить, распустилась, преобразившись в роскошную, волнистую гриву темно-каштанового цвета. Маленький аккуратный носик обманчиво придавал лицу кроткое, чуть ли не ангельское выражение. И лишь глаза, ярко-зеленые глаза, нахально и задиристо смотревшие на белый свет, оставались прежними, как в детстве.
В этом году Светка закончила школу, и готовилась поступать в строительный техникум.
– Достала уже,– обидчиво продолжала Светка,– с утра до ночи, учи, учи. Вот я ей и скажу, что Лева учил, учил и, рехнулся.
– Да я, вроде не рехнулся.
– А я скажу, рехнулся! Вы же, далеко живете, пока-а-а дойдет.– Светка плавно вытянула руку, показывая, как бесконечно это «пока- а-а». Невольно проследив взглядом за движением ее руки, Санька замер… В наступивших сумерках виделся силуэт идущей девушки. Эту походку, за год тайного слежения, он изучил до каждого, можно сказать, неуловимого, и только ей присущего движения. « Приехала!
В эти мгновения, для парня мир сосредоточился только в ней, и он свято уверил, что если и есть богини, то они все одеты в спортивные костюмы голубого цвета. И счастье, счастье! Даже только от того, что он может ее видеть, казалось сделало его невесомым, и что он не на земле, а где-то там, непонятно где.
– Томка-а-а!– Дикий рев Светки вернул парня на землю,– Томка! Вернулась! Ку-у-рица!
Налетев на подходившую девушку, начала трясти, обнимать, гнуть влево, вправо, при этом визжала так, что привыкшая к шуму, чета Сулагиних удивленно прильнули к окошку.
– Помогите,– полушутя, полувсерьез воскликнула Тамара,– Она меня убьет!
– Ой, ой, барышня кисейная, убью ее,– чуть ли не на себе Светка потащила еще не пришедшую в себя Тамару к бревнам,– а вообще я сильная, да Лев?
– Кто бы спорил,– не отрывая глаз от Тамары, ответил Санька и от волнения, хрипло пробубнил,– привет Том.
– Здравствуй,– смущенно улыбнувшись, ответила девушка, и быстро повернулась к сидящей на лавочке и бревнах компании,– привет всем, как я по вам соскучилась!
– Привет Том, привет, привет,– загалдели все разом в ответ. Несмотря на то, что Тамара вела себя сдержанно и, даже как-то не то чтоб отчужденно, скорее настороженно, ее не только уважали, но и любили.
– У нас сегодня день открытых дверей,– горласто влезла Светка,– и Томка приехала, и у Левы шарики в голове на место встали, тоже пришел.
– Ты че городишь!– Аж задохнулся Санька,– паразитка!
– Че паразитка то, ты ж сам говорил!
– Саш, у тебя что-то случилось?– спросила Тамара.
– Да нормально все,– и стараясь сменить тему,– как съездила?
– Хорошо, только жара, обгорела даже, нос и то шелушится, видишь?– Девушка вплотную приблизилась лицом к Саньке. Почувствовав ее близость, парень невероятным усилием воли сдержался, чтоб не схватить ее, обнять, прижать к себе, и не выпускать, никогда не выпускать.
– Том, иди садись,– Олег бесцеремонно растолкал рядом сидящих,– иди Том, Лев и ты садись, места обоим хватит.– Взяв девушку за руку, усадил рядом с собой. Благодарно взглянув на друга, Санька втиснулся между Тамарой и Лешим. «Гриф отломишь, бычара!»– Злобно прошипел музыкант. – Будем Тому охранять ее у нас не отнять! Я поэт, да Том?– Похвалился каламбуром Олег.
– Конечно, ты поэт, а Саша охранник, да Саш?– Спросила Тамара, вкладывая в вопрос какой-то затаенный смысл.
В ответ Санька пробуробил чего-то, даже сам не понял чего. Вечеринка потекла привычным распорядком, точнее беспорядком. Пели, смеялись, парни задирали девчат, девчата в ответ отвешивали порой не совсем шутливые оплеухи, все как обычно. И только для Саньки все было по новому. Когда совсем стемнело, он осторожно приобнял Тамару за плечи, и замер, ожидая ее реакции. Девушка на секунду слегка напряглась, но руки не сбросила. Так и просидели весь вечер.
– Том, можно я с тобой пойду.– осмелел Санька.
– Куда?-
– Ну, к тебе домой.
– Вот мама обрадуется!
– Да нет,– смешался парень,– я это, проводить.
– Проводить, можно.– Девушка улыбнулась, наблюдая, как по физиономии парня расплылась придурковатая улыбка,– пойдем, мне уже пора.
Всю дорогу шли молча. У самой калитки, девушка вдруг резко повернувшись, спросила;– Саш, а зачем ты возле нашего дома по ночам сидел?
– Я?– Застигнутый врасплох Санька, несколько секунд стоял разинув рот,– с чего ты взяла?
– Баба Катя сказала,– Тамара кивнула в сторону дома через дорогу.
–Вот старая!– Хмыкнул Санька,– напридумает тоже.
– Ты ей спать не давал.
– Да врет она! Я тихо сидел!.. О, черт!– Спохватился парень,– «Сам себя сдал, придурок!»
– Вот именно, тихо, она думала, ты к нам в дом залезть хочешь.
– В до-о–м?! Зачем?
– Обворовать наверное.
– Вас обворовать! Я?! Ну карга старая!– В данный момент ему казалось, баба Катя самый ничтожный человек на земле, для которого нет ничего святого,– обворовать, надо же!
– Так ты не ответил.
– Че не ответил?
– Сидел, спрашиваю, зачем?– Санька почти физически ощущал на себе упорный взгляд девушки. Он не понимал, зачем ей это, но чувствовал, не ответить нельзя.
– Я боялся, ты не вернешься.– сказав правду, он почувствовал облегчение, уже оттого, что юлить больше не надо.
– С чего ты решил, что я не вернусь?
– Юлька говорила.– Санька начал припоминать вечер двухнедельной давности, – или не говорила?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Не-е-т.
«Че я тупой то такой,– мелькало в голове парня, -ну, че я тупой-то!»
– Ладно Саш, иди,– Тамара открыла калитку,– мама наверное волнуется.
– Том, а ты завтра придешь?
– Приду.
4
Фаине Андреевне не спалось, известие соседки бабы Кати встревожило женщину. Версию о домушном воришке женщина отвергла сразу, воровать особо не чего. А что у дочери появился поклонник, причем настойчивый, все-таки две недели, как-то взбудоражило, стало неспокойно на душе.
До безумия любя свою дочь, только в ней сосредоточив весь смысл своей жизни, женщина, тем не менее, очень осторожно относилась к воспитанию ребенка, стараясь насколько возможно меньше вмешиваться в личную жизнь дочки, всегда терпеливо ожидая, когда девочка сама захочет поделиться теми или иными своими радостями, проблемами. Тамара практически не сталкивалась с категорическими запретами и отказами, в крайнем случае, общее компромиссное решение после разговора на равных. И лишь однажды, когда после травмы позвоночника врачи серьезно посоветовали, чтобы девочка прекратила заниматься художественной гимнастикой, мать приняла их сторону, не смотря на то, что это был просто совет, и девочке пророчили блестящее будущее гимнастки.
В свои неполные четырнадцать лет Тамара стала кандидатом в мастера спорта, а впереди целая вечность, даже по спортивным меркам и, на тебе! Из-за пустяковой, как ей казалось, травмы все бросить? Впервые Фаина Андреевна ощутила обратную сторону своего воспитания. Привыкшая с раннего детства все решать за себя сама, девочка восприняла этот запрет как предательство со стороны самого близкого человека, от которого никак не ожидала, мамы. Тамара замкнулась, тихонько забившись в свой уголок у окна, днями смотрела на облетевший тополь и, такое совсем не детское выражение обреченности и равнодушия было в этом взоре что, матери стало страшно, реально страшно,– «как птичка в клетке».
_- Доченька, родная моя, давай поговорим, ну, пожалуйста, я прошу тебя,– женщина попыталась обнять девочку, но чувствуя, как та напряженно сжалась, поспешно убрала руку,– понимаешь, спорт не самое важное в жизни, не самое.
– А что важное?– Даже не взглянув на мать, спросила девочка.
– Для меня ты. Я не могу допустить, чтоб ты стала инвалидом, пожалуйста, пойми.
–Мама, а ведь это ты привела меня, ты сама!– Дети порой сами того не ведая бывают жестоки, – может ты забыла?
Так или иначе, но девочка была права. Когда дочери исполнилось шесть лет, видя врожденную гибкость и музыкальность дочери, Фаина Андреевна сводила ее на соревнования по художественной гимнастике среди детей, проходившие в городе каждый год осенью, с умыслом, если дочурке понравится, предложить позаниматься, уж очень нравился ей этот вид спорта. Тамаре понравилось, и она с радостью согласилась на предложение.
– Тогда тебе надо было, а теперь, когда стало не надо, запретила.
– Тамара, что ж ты говоришь такое! Мне надо? Ты ведь сама захотела!– Обида шевельнулась в душе матери. Но и доля правды была в упреке девочки, в честолюбивых мечтах Фаина Андреевна видела свою дочь мировой знаменитостью, именно как спортсменку.
– Вот, я и сейчас хочу, очень хочу, а ты запретила! Никто другой, а ты! Мама понимаешь, ты! Я считала тебя самой лучшей, даже лучше Марины Павловны, а ты! Ты!…
– Тамара,– только и смогла промолвить женщина. Ее, родную мать, сравнивают с чужой женщиной, пусть даже тренером! И дочка считает ее главной, даже единственной виновной в этой беде! И такое отчаяние охватило женщину что, низко опустив голову, чтобы спрятать навернувшиеся слезы, медленно пошла к выходу из комнаты, и, как последний, безжалостный толчок в спину, фраза, – «меня на Союз брали».
Закрыв дверь в спальную, женщина в бессилии опустилась на кровать.– «Что делать, что же делать?– мучительно спрашивала себя,– скорей бы Сергей пришел, может придумает что». Слегка успокоившись, стала ждать. Муж пришел пьяный.
Мрачные воспоминания Фаины Андреевны, прервал звук открываемой двери. Осторожно, стараясь не шуметь, Тамара проскользнула в свою комнатку, быстренько
переоделась в ночную сорочку зябко поводя плечами, собралась лечь в кровать.
– Тома, ты бы поела,– окликнула мать,– с дороги не кушала.
– Ой мам, я тебя разбудила?– частыми шажками, Тамара вбежала в небольшой зал, служивший и спальной матери, юркнула под одеяло. Немного покрутившись, устраиваясь поудобней уткнулась носом в шею матери, и затихла. «Как в детстве,»– мелькнуло у женщины, и счастливо улыбаясь, обняла дочь, -роднулька моя.
– Я тебя разбудила?
– Нет, мне не спалось. – Выдержав небольшую паузу спросила;– Ты с охраной?
Тамара еще плотнее прижалась к матери.
– И кто он?
– Мой одноклассник, Одинцов.
– Он тебе нравится?
– Мам, ты меня не спрашивай пока, ладно?
– Хорошо дочь. Может, поешь?
– Не хочу,– Тамара медленно поднялась с дивана,– пойду спать, спокойной ночи мам, я тебя очень люблю.
– Спокойной ночи дочура, я тебя тоже очень люблю.
Чмокнув мать в щеку, девушка ушла.
«Слава богу, оттаяла дочка,– то чего больше всего боялась Фаина Андреевна, миновало, Тамара, как и ранее, еще до тех мрачных дней, стала доверительно относиться к матери, делиться своими радостями и неприятностями, как с самым близким человеком, мать это чувствовала,– «эх Сергей, Сергей, все променял на водку».
5
Проводив свою избранницу, Санька, счастливый и окрыленный, подался домой самой дальней дорогой, минуя проулок, соединяющий его улицу с улицей, где жила Тамара. Зайдя в дом, первым делом врезался в детскую коляску, стоявшую на веранде, вообще-то в стороне от прохода. « А черт, откуда взялась?– потирая ушибленную ногу, недобро помянул старшую сестру, решившую заночевать у родителей, – Вечно эта Танька все на дороге бросает, поди, еще и в моей комнате спит, а я жрать хочу!»– Вход в детскую, так по привычке называли комнату где раньше жили Санька с двумя старшими сестрами, был с кухни, дверей конечно не было, только шторы.
Стараясь не шуметь, и не включая света, начал искать чем утолить голод, непонятно зачем полез в шкаф где стояла посуда, чем-то брякнул, шепотом помянул черта, вспомнил про холодильник, вытащил тарелку с котлетами,-« хлеб-то где?», опять полез в шкаф.
– Ты чего гремишь там?– Неожиданно раздался голос сестры.
– Тань, ты не бойся, это я.
– Да ты что?! С роду бы не догадалась, чего гремишь, спрашиваю, Ленку разбудишь.– Ленка, двухлетняя дочка Татьяны.
– Хлеб ищу.
– На столе в хлебнице.
– Точно!– Санька рванул к столу, зацепил табуретку, и вместе с ней с грохотом повалился на пол,-черт!
– Ой придурок!– Сестра встала с кровати, следом мячиком вскочила и Ленка.
– Мама, это глоза?– Девочка боялась грозы.
– Хуже доча, дядюшка жрать захотел!– Сразу успокоившись, малышка заснула,– свет включи, а то всю кухню разнесешь.
Санька включил свет, в комнату зашла встревоженная мать,– Что случилось?
– Наскребыш твой явился,– Татьяна кивнула на Саньку,– слон в посудной лавке. Жрать он, видите ли, захотел! Эгоист!
«Наскребыш» блаженно прищурившись, с завидной скоростью поглощал найденную пищу.
– Вот видишь, ему плевать на нас, лишь пожрать!– Сестра презрительно оглядела брата,– эгоист одним словом.
– Тань,– мать примирительно погладила дочь по плечу,– ты так сейчас сама всех разбудишь. Саш может компоту налить, чего всухомятку?
– Не мам, наелся,– Санька покосился на сестру,– спать пойду.
– Я тебе в зале постелила,– возвращаясь к себе женщина облегченно вздохнула,– «слава богу, есть стал».
Ей и в голову не могло прийти, что сын влюбился, для нее он все еще был
ребенком. Может, из-за того, что последний, и единственный сын.
Родители Саньки, произведя на свет двух дочерей, мечтали о сыне, и, спустя пять лет после рождения второй дочери Наташи, ранним июньским утром, ребенок горласто оповестил белый свет о своем рождении.
– Кто?– Первым делом поинтересовалась роженица.
– Мальчик.
– Все!– Мамаша облегченно перевела дух,– больше рожать не буду! Так и передайте этому козлу! Пускай сам рожает!
– Передадим,– равнодушно согласились медики, видавшие и слышавшие всякого,– пусть рожает.
Мечта сбылась, казалось, счастью нет предела, живи да радуйся! Не тут-то было! Жаркие баталии разгорелись из-за имени. Отцу нужен Вадим, матери Андрей. Ребенку уже две недели, третья, а он без имени, или с двумя сразу. Каждый называл по своему. Озабоченный сельсовет прислал посыльного, чего тянете оформить надо? На безобидный казалось бы, вопрос, получил такой, исполненный горячих эмоций, ответ, что вернувшись, твердо заявил,– Больше, не пойду!
Скандал набирал обороты, дело к разводу. К счастью приехал дед, отец матери.
– Тебя как зовут?– К дочери.
– Пап, ты чего?– Забеспокоилась Александра.
– Как зовут, спрашиваю?– Грозно повторил дед.
– Ну, Шура.
– Александра значит, а тебя?– к зятю.
– Саня.– Внимательней глянул на тестя,-« Лишку хватил»!
– Значит тоже, Александр. И он пусть будет Александром!
– Это как, трое Саш, что ли?!
– Бог, любит, троицу!– Дед трижды ткнул узловатым пальцем в небо.
Как ни странно, но аргумент показался весомым, все согласились. Хотя верующими их назвать?.. Даже с натягом… Дед, вообще, член партии с 1929 года. Так или иначе, мир и согласие возвратились в дом. А Санька, стал Санькой.
6
Вернувшись к себе в комнатку, Тамара не стала ложиться, как собиралась ранее, а втиснулась на маленький подоконник в какой-то невероятной для обычного человека, но кажется, для нее удобной позе, и затихла, по привычке прислушиваясь как мерно клюкают большие часы с маятником, висевшие на стене ее комнатки. Эти часы Тамара получила как приз за второе место на республиканских соревнованиях. За последние полтора года, она если можно так сказать, привязалась к ним, собравшись в комочек как сейчас, могла долгое время не шелохнувшись, слушать их мерный ход не думая ни о чем, просто слушать. Но сегодня их звук терялся, становился не слышим. Узенькие плечики девушки до сих пор ощущали робкое Санькино объятье, помнили тепло его руки.
Положив голову на колени, Тамара залюбовалась, как лунный свет играет с шевелящимися листиками, растущей под окном сирени, и улыбка, счастливая улыбка осветила лицо, что-то новое, влекущее и необъятное, коснулось души этой рано повзрослевшей девушки. Как словно она впервые вышла из своей обжитой, уютной комнатки в какой-то волшебный, огромный сад, где все незнакомо, таинственно, где все пугало и радовало одновременно, где есть что-то такое, что неподвластно разуму, что можно принять только сердцем, чувствами, и что, обратно в ту, прежнюю, размеренную жизнь, ей уже не вернуться никогда. Даже если бы она захотела. «Что ж, я готова».– как когда-то перед самым выступлением, прошептала девушка. Выбравшись из оконного проема, Тамара протяжно, с глубоким, глубоким выдохом потянулась, еще раз взглянув на сирень, легла в кровать: «Ты права мамочка, спорт не самое главное в жизни».
7
С ненавистью оглядев огромный огород, засаженный картошкой, Санька плюнул: «Тут за всю жизнь не протяпаешь!»
– Мам, меня скоро солнечный удар хватит,-с призрачной надеждой на жалость проскулил страдалец, – вы-то в платках, а я голый.
– На счет солнечного не знаю, но моего удара тебе хватит!– Не выспавшаяся Татьяна
злобно уставилась на брата,– я тебе шапку принесу, ушанку! Хочешь?
– Я не с тобой разговариваю!
– А ты вообще не разговаривай, тяпай давай!
– Тань, ты чего, с утра злая такая?– оставив работу, мать с недоумением посмотрела на дочь,– Ленку с утра наругала, теперь, на этого кидаешься.
– От него покоя, ни днем, ни ночью! То гремит, то скулит., у скотина! Тяпай давай! Всю жизнь с ним одни проблемы,– снорвисто орудуя тяпкой, сестра продолжала бубнить на счет поведения братца, удивляясь, как таких земля носит.
Справедливости ради, надо отметить, Татьяна очень любила своего брата, но как-то по своему. С самого его рождения, чаще не по своей воле, ей приходилось принимать самое живое участие в воспитании ребенка. Будучи сама десятилетним подростком, она, как никто другой, за исключением матери, могла быстро успокоить, уложить спать, накормить малыша, занять чем-то, увлечь. Естественно, привязавшись к сестре, парнишка таскался за ней как хвостик, куда она, туда и он. Девочке, такое положение дел не всегда нравилось, хотелось свободы. «Ты знаешь кто!? Ты девчачий пастух! Вот ты кто, у-у изжога!»– Шипела сестра, волоча братца, как собачонку, в огород, и, не испытывая никаких жалостливых чувств, обильно поливала ледяной водой из под крана, невзирая на протестующий рев, быстро растирала полотенцем и, в кровать. После такой экзекуции Санька засыпал довольно быстро. Убедившись, что братец заснул, Таня, легко соперничая по скорости с уличными собаками, неслась подальше от отчего дома. Претензий к брату хватало.
Но, случись приболеть мальчику, или еще что, Таня всегда рядом.
Саньке было года четыре, когда ему, соседний парнишка старший годами пятью, Сережка Юпатов, ради шутки сыпанул снега за шиворот. Невесть откуда появившаяся сестрица, зажав под мышкой голову парнишки, пару раз крутанула вокруг себя, и с силой воткнула лицом в сугроб, стараясь как можно дольше удерживать его в таком положении. Кое-как освободившись из снежного плена, Серега, сломя голову, хотя за ним никто и не гнался, полетел домой, и после долго обходил Таню стороной. Пока снег не растаял. При всем этом, сестра никогда не скупилась на оплеухи, на воспитательные беседы, всегда заканчивающиеся, в лучшем случае крикливыми угрозами пришибить насмерть, и, подсовывала припрятанные конфеты.
– Ох, Таня, Таня. И как с тобой Витя живет? – Мать пожалела зятя.
– Пока не сдох!– Сестра остервенело долбанула по засохшему комку земли.
– Во-во, пока,– и Саньке,– ты, давай тяпай.
Глаза боятся, а руки делают, к обеду с картошкой закончили. Наскоро перекусив, Санька пошел на речку. На берегу непривычно пусто, лишь у самой кромки воды три девчушки и мальчик, что-то строили из мокрого песка. Подойдя поближе в одной из девочек Санька признал соседскую внучку Олю.
– Ольга, вы как здесь, вы с кем?– Встревожился парень,– одни что ли?
– Мы с дедом,– девочка кивнула в сторону кустарника.
– Здрасте дядь Вань, я тебя не заметил,– поздоровался Санька, разглядев полулежавшего в тени кустарника старшего соседа.
– Здорово, здорово,– с приятной хрипловатостью в голосе ответил дед,– пропололи картошку?
– Ага, только что закончили.
Скинув одежду, Санька полез в воду. Еще не замочил колен, как замер от истошного крика Ольги.
– Саша стой! За палку нельзя!– Только сейчас Санька заметил торчащий из воды прутик,– Сегодня вторник!
Санька обалдело обернулся к крикунье,– И че?!
– Тебя водяной схватит, превратит в лягушку, и ты будешь делать нам бородавки!
– А при чем вторник?
– Так водяной-то, по вторникам так делает, да деда?
– Угу,– трясясь всем телом от сдерживаемого смеха, дядя Ваня украдкой прижал палец к губам; «Молчи!»
Незадача, перспектива купаться на глубине до колен, Саньку не радовала, и дядю Ваню предавать, тоже как-то…
– Тьфу ты, Оль, я и забыл, ты ведь в школу то не ходишь?
– Я еще маленькая!– Проорала Ольга. Господь наделил девочку необычайно звонким голосом.
– Вот, потому и не знаешь, нам в школе прививки ставят.
– Какие прививки?– девочка недоверчиво поглядела на парня.
– От водяного, дядь Вань ты че, не сказал?– Дед виновато развел руки.
– Во смотри,– смело миновав запретный прутик, Санька повернулся к ребятишкам,– видите, прививка у меня.
Убедившись, что парень ни в кого не превратился, дети вернулись к прерванной стройке.
Искупавшись, Санька подсел к дяде Ване.
– Ловко ты, с водяным.
– Хе-хе,– добродушное лицо расплылось в улыбке,– зато ни бегать, ни,
ругаться. Как там, ложь во спасение, кажись?
– Так вроде, а вторник?
– Так вторник сегодня.
– Среда.
– Плевать, я на пенсии.
– Дядь Вань, у тебя часы есть, сколько время?
– На кой они мне, часы, говорю же, на пенсии.
– С тобой не соскучишься,– Санька с досадой куснул сорванную травинку.
Никому, от малого до старого, даже в голову не могло прийти назвать дядю Ваню по имени отчеству, или просто обратиться на вы, до такой степени он был «свой».
Живя по соседству, Санька ни разу не видел, чтобы, дядя Ваня был чем-то озабочен, куда-то спешил, ругался, или чем-то недоволен, нет, его все устраивало. Добродушная полуулыбка, а если удастся выпить, переходящая в улыбку, казалось никогда не сходила с лица, придавая ему блаженное, даже несколько придурковатое выражение. Да и чтобы дядя Ваня, занимался каким-то делом, которых у живущих в своем доме мужиков тьма тьмущая, Санька тоже не видел. В общем, несерьезный человек.
Лишь много позднее, когда дяди Вани не стало, Санька узнал, что этот добродушный, медлительный увалень, кавалер двух орденов Славы 3-й, и 2й степеней, ордена боевого Красного знамени, ордена Красной звезды, и еще несколько медалей утяжеляли парадно-выходной костюм, в котором никто никогда не видел дядю Ваню.
В декабре 1941 года, по достижении восемнадцатилетнего возраста, отказавшись от «брони», предложенной как шахтеру, дядя Ваня ушел на фронт, попал в дивизионную разведку, куда подбирались наиболее крепкие, умные, и главное, психологически устойчивые бойцы. Брали в разведку, только добровольцев.
Возвратившись домой, Санька с огорчением заметил, что времени всего начало пятого, и до девяти раз, два, три, пробовал считать, сбился, пробовал опять, снова сбился; «Тьфу!». Вышел во двор, от нечего делать привязался к Пирату, пытаясь научить шестилетнего пса выполнять команду «лежать». Не понимая, что от него хотят, лохматый поджав хвост и опустив морду, жалобно смотрел на хозяина.
– Отойди от собаки! Дрессировщик хренов,– вздрогнув от неожиданности Санька резко повернулся, позади в шагах трех стояла сестра.
– Ты когда-нибудь домой свалишь? Достала уже!– вскипел парень.
– Когда надо будет!– Татьяна брезгливо осмотрела брата,– сопляк еще, мне указывать.
– Иди ты к черту!– Не слушая, что орет сестра вдогонку, Санька вернулся в дом. Посмотрел на часы, большая стрелка только перевалила за римскую цифру четыре; «Полпятого только. Что за день такой, тянется и тянется.»
Вся тщательно продуманная за день линия поведения с избранницей, как только они остались наедине, скомкалась, в душе парня наросла такая неразбериха, что он чувствуя себя полным идиотом, молча, периодически протяжно, как-то по коровьи, глубоко вздыхая, плелся рядом с девушкой.
– Саш, ты так и будешь молчать,– не выдержала Тамара,– расскажи чего-нибудь.
– Том,– честно признался Санька, -думаю, думаю, и ничего придумать не могу.
– Не надо придумывать, скажи, почему тебя все Левой зовут? Я сначала думала у тебя имя, Лева.
– Ты на свиньях каталась?– Обрадовался Санька.
– Что?!– Не поняла Тамара.
– Ну на свиньях, верхом?
–Не-ет!– ошарашенно округлив глаза, девушка остановилась.
–А мультик про львенка и черепаху видела?– Санька встал напротив, Тамара опасливо посторонилась.
– Там еще песня есть, я на солнышке лежу,– пропел Санька, – помнишь?
– Ну-у.
– Вот,– простодушно продолжал парень, не замечая, что девушка чуть ли в шоке,– я до седьмого класса был рыжим и конопатым, и волосы почему-то дыбом. А мы с пацанами любили на свиньях кататься. Они в луже лежат, подкрадешься, прыг на спину и попер, знаешь как несутся! Если метров десять проскачешь, повезло, бывало сразу прям в лужу и падали. А у нас боров был, Борька, жирный такой. Он галопом вообще не бегал, так, рысцой только. Я на нем сколько угодно мог проехать.– Санька умолчал, что за использование борова не по назначению, получил от матери порку сеткой. Кстати, сетка, это авоська с которой магазин ходят, но наверное все матери использовали ее и в воспитательных процессах.– А Катька Зуйкина, моей сестры Таньки подруга, увидела и говорит: «В Африке Лева на черепахе, а в Сибири Лева на свинье». Так и прилипло, Лева, да Лева.
Диковато глядя на парня, Тамара, отступив еще на шаг, вдруг конвульсивно дергаясь, схватилась за живот, начала приседать.
– Том, ты чего Том?– Санька даже не понял, что девушка задыхается от смеха.
– Ой, не могу!
– Том, да мы все катались,– как бы оправдываясь, проговорил Санька,– со Светкой дрались даже. Она моего Борьку сколько раз угоняла, наглая была, скотиняка…
– Ой не могу,– согнувшись, Тамара не могла остановиться, даже слезы выступили,– помолчи.
Наконец успокоившись, девушка взяла Саньку под руку,– пошли, всадник.
– Том, а тебе домой обязательно, сейчас надо?– Санька бережно прижал руку девушки.
– А что?
– Может еще погуляем?– ободренный тем, что насмешил девушку, он наконец обрел возможность мыслить, воспринимать мир. Ну, почти обрел, по крайней мере вздыхать по коровьи, перестал.
– Хорошо, только маме скажу, что я с тобой,– и опять засмеялась,– рыцарь верхом на… в общем, не важно… Главное рыцарь.
Предупредив мать, девушка вернулась. Не сговариваясь, взявшись рука в руку, они медленно пошли вдоль улицы, не думая куда идут, просто идут, наслаждаясь каждым мгновением, проживаемым сейчас, где нет ни прошлого, ни будущего, а только, сейчас. «Может, это и есть счастье?.Само слово счастье не от слова ли сейчас? Жить каждую минуту, радоваться самому бытию, не тащить груз прошлого, не бояться будущего, это и есть счастье,– Проводив взглядом уходящую пару , Фаина Андреевна отошла от окна,– где научиться этому? У зверей что ли?»
8
В первый же рабочий день после отпуска, Фаину Андреевну ждал сюрприз, на рабочем столе стояла ваза с огромным букетом роз. «Откуда он, может у кого дата?»– Не придав особого значения, женщина переставила букет на подоконник, стала устраиваться за столом, как вошла в кабинет ее начальница и давняя, еще по институту, подруга, Любовь Николаевна Щеглова, главный экономист колхоза.
– Ну ты Фиона даешь!– Так Фаину Андреевну звали в институте.– Пригрела змеюку! Всю жизнь у меня мужиков уводишь!. Ну здравствуй!– Люба обняла подругу,– как съездили. Я так соскучилась! У-у-х!– еще крепче прижала к себе слегка ошалевшую женщину.
– Однако! Ты чего несешь? Каких мужиков? – Испытывая радость возвращения в привычную жизнь, Фаина Андреевна уткнулась в приятно пахнувшие волосы подруги,– Люба-а-нюшка, роднулька!
– Ты букет видела? Это тебе Рахим подарил.
– Господи! Только этого не хватало!– Старший, или как их там, бригады чеченцев- шабашников, не первый год строящих в совхозе то фермы, то ремонтные мастерские или еще что, Рахим, давно оказывал знаки внимания Фаине Андреевне и, это больше пугало, чем радовало.
– Представляешь, вчера вечером притащил букет, знаешь, говорит, как нужно букет делать, чтоб дольше не завял? Нет, говорю, не знаю. Так он мне целую лекцию прочел! Мне некогда, работать надо, все одна, подчиненные то, по югам мотаются, а он долдонит и долдонит. Знаешь, сколько штук притащил? Тридцать шесть, как тебе лет, откуда-то узнал, что у тебя вчера день рождения был…
– Предполагаю откуда.
– Думаешь я? Мне надо!– Люба суетливо задвигала предметы лежащие на столе,– наверное Дашка, с отдела кадров… Я ему говорю чётное число нельзя, нехристь,
покойникам говорю четное, забери одну. А он, если одну заберу, значит недодам синеокой, и ушел. Думаю, черт с тобой, сама уберу, ну и работаю. Через час приносит еще одну, только белую. Так пойдет, спрашивает. Пойдет, говорю. Вот гад! Мне только шоколадки, и то когда ему что-то надо, а тебе вон, целый веник! Ну где справедливость а? Я же красивее тебя.
– Вообще-то, у тебя муж есть, красивая.
– Это тебя и спасло, не будь у меня Кольки, я бы тебя сейчас за космы по полу таскала. Пригрела змеюку.
– Может он толстых не любит.
– Это я толстая?!– Люба вытянула губы трубочкой,– да я всего на два килограмма тебя тяжелее!
– На два триста, и ниже на пять сантиметров.
– Какая же ты всё-таки мелочная!
– Справедливая.
– Нет мелочная, не спорь с начальством!
–Пользуешься служебным положением?
– Синео-о-кая,– Люба передразнила Рахима,-плоскодонка!
– Груша перезрелая!
Женщины рассмеялись.
– Ох Фионка, как без тебя скучно было, даже не представляю, как до тебя жила.– Люба с нежностью посмотрела на подругу, -и тяжело одной, Будда каждый день к себе вызывает, то сделай, другое сделай! Я ему, у меня не сто рук, а он, ты с Дарьей чаи поменьше пей! Откуда все знает? Ведь в конторе только с утра. Вчера Таньку, ветеринара, коров осеменять обучал. Та ревет, не буду я, я что, бык? А он, мол, до племенного быка тебе не дотянуть, но осеменять будешь. Танька орет, уволюсь, Будда молча прижал к себе погладил, и говорит, поплачь, поплачь легче будет, и ушел. Ну не изверг?
Сочувствуя ветеринарше, помолчали.
– Ты от Рахима то шибко не шарахайся, ну и что, что чечен, тебе всего тридцать шесть…
– Уже тридцать шесть.
– Тем более, жить надо, понимаешь, жить. А он мужик хороший, вежливый,– не позднее как три дня назад Люба с «вежливым мужиком» крыли друг друга отборными матами, суля друг другу такое, что даже в страшном сне не присниться. Впрочем разошлись как всегда мирно. -Присмотрись.
– У него ж семья на родине.
– Ну и что? Им коран позволяет многоженство.
– Ну знаешь, я женщина, а не самка!
– Женщина, между прочим, самка! В первую очередь самка, а уж потом все остальное. Я без Кольки, больше недели прожить не могу, психовать начинаю. Че краснеешь то?
То ли воспитание, то ли врожденное что-то, но Фаина старалась всегда уходить от таких разговоров, и если все же касались этой темы, стыдливо краснела как дореволюционная институтка. Тем не менее, это не помешало ей забеременеть по окончании пятого курса, и только после выйти замуж.
В дверь заглянула Лена, секретарь,– Любовь Николаевна, вас Будда зовет.
– Какой он тебе Будда? Малявка еще!
– Фи.-Сквасив гримаску, Лена закрыла дверь.
– Так, Фай, на вот тебе, разбирайся,– Люба через стол протянула кипу бумаг,– господи помилуй, чего он там опять, удумал.
Оставшись одна, Фаина Андреевна добросовестно уткнулась в бумаги, пытаясь вникнуть в содержание. Получалось не очень. Букет, стоящий на подоконнике, невольно притягивал взгляд женщины. В душе рождались какие-то нехорошие чувства, от которых самой стыдно, было что-то в них более от животных, чем человеческое, что-то низменное, порочное и, как ни крути, заманчивое, желанное. «Что это?»– Она понимала, это не любовь, это что-то другое, в чем признаться даже самой себе не хотелось. «Я отдала ему лишь тело, душа же отдаваться не хотела».– Вспомнились строки стихотворения, написанные Марией Стюарт, шотландской королевой… В дверь постучали.
– Не помешаю?– В отличии от своих земляков Рахим говорил без акцента,– Здравствуй, синеокая. С приездом.
По свойски, без приглашения, сел за стол напротив Фаины.
– Не называй меня так,– чувствуя, что краснеет и, от этого еще более смущаясь,
Фаина искоса бросила взгляд на кавказца.
– В турецком серале, очень ценились черкешенки, знаешь почему? Они краснели, по поводу, и без повода.
Зря Рахим, ох зря! Не всегда эрудиция на пользу. Тем более, когда эрудиция, ради эрудиции. А шанс был.
– Вот что, Рахим…– медленно, даже очень медленно, женщина подняла голову и с решимым спокойствием встретила его взгляд,– за цветы, конечно спасибо, но больше не дари мне, никогда и ничего. И так пойдут разговоры…
– Ты боишься сплетней?
– Их тоже… У меня дочь. Но не это главное. Не скажу, что ты мне не нравишься… Скорее наоборот. Но это, не то, что мне нужно.
«Ты хочешь, чтоб я на тебе женился?!»– Чуть не сорвалось с губ Рахима… Вспомнился вчерашний разговор с Любой.
– Она не такая, Рахим. Ее цветами не купишь.
– Чем же купишь?– Спросил Рахим, настраиваясь на привычный, шутливый тон,– машиной что ли? На машину в ней веса мало.
– Дурак ты, Рахим,– не приняла шутки Люба,– ее не купишь ни чем. Я ее двадцать лет знаю.
Глядя в глаза этой молодой, цветущей женщины, он вдруг неожиданно для себя задался вопросом, знает ли она сама, чего хочет? И сам ответил,– знает. Штамп в паспорте ничего не значит, нет. За дни ее отсутствия, Рахим как-то, даже несколько неожиданно для себя, сильно заскучал по этой женщине и, теперь с наслаждением всматриваясь в лицо Фаины, находил в нем что-то новое, неуловимое, каждое мгновение иное, на которое хочется смотреть и смотреть. Он любовался ей. Может впервые в жизни смотрел на нее, как на самое совершенное произведение природы, поднесенное в дар мужчине,– женщину. «Это не то, что мне нужно». Не желать ее, не обладать ей, а любить, просто любить,– вот что ей нужно. И она полюбит в ответ, и приумножит любовь, сама собой, детьми, рожденными от тебя, и, тем состоянием души, которое не приобретешь ни за какие материальные блага,– счастьем!
Что-то вроде стыда, шевельнулось в душе Рахима.
– Ты очень красивая, синеокая.– Наверное, это слово прозвучало иначе, не как прежде.
– Спасибо.
Люба конечно шутила, намекая на якобы отбитых Фаиной ухажеров, такого не было. Как то во время летней сессии, подруги возвращались из кинотеатра. Обратная дорога пришлась как раз на час пик, когда чтобы попасть в троллейбус, нужно было обладать не только невероятной толкающей силой, но и откровенной наглостью. Пропустив пару рейсов, сильно проголодавшаяся Люба озлилась. Когда подошел очередной троллейбус, девица с силой ущипнула рвавшегося в переполненный салон здоровенного мужика.
– Сначала нас запихай, потом лезь, че такой наглый!– Удивленный силач поочередно втиснул девчат, дверь закрылась, троллейбус тронулся, силач остался. На следующей остановке, дверь под давлением пассажиров какое-то время гудела, дергалась, затем резко открылась, и Люба буквально выстрелилась из салона задом вперед. Мгновенно среагировав стоявший на остановке парень поймал девушку на лету.
– Лех, смотри че я поймал!
– Ух ты! Прелесть какая!– Похвалил добычу приятель.
Еще не придя в себя Люба , вытаращив и без того огромные карие глаза и вытянув губы трубочкой, мирно сидела на руках незнакомца. Кое-как, преодолев встречную волну желающих ехать, разлохмаченная и, встревоженная, Фаина выбралась из салона.
– Люба! Люба!– Крутя головой, искала подругу.
Увидев девушку на руках незнакомца, подскочила, готовая даже драться за свою подругу.
– Отпусти девушку! Пф-у, – Фаина воинственно сдула с горящих гневом глаз, взлохмаченную челку. – Отпусти, сказала!
– Лех, держи! – Незнакомец из рук в руки передал Любу и, цоп! Фаина не успев моргнуть глазом, оказалась на руках у парня, -еще одна!
Все произошло настолько быстро, что шокированные девушки какое-то время, покорно
сидя на руках парней, тупо смотрели друг на дружку.
Так, необычным образом, Фаина познакомилась со своим будущим мужем. Люба же, ради веселья не раз выговаривала подруге.
– Увела мужика… Я можно сказать, жизнью рисковала, чтоб поймать, а эта змеюка хоп,..и увела!
– Не ты, а тебя поймали, и рисковала не жизнью, а пятой точкой. Точнее кляксой, больно обширна для точки.
– Тебе не нравится моя задница?!
– Хватит с тебя, что она всем мужикам нравится.
Вообще, плановый отдел колхоза «Родина» считался самым красивым в районе. По крайней мере, так считал главный экономист районного сельхозуправления, славившийся своей вредностью, Иван Матвеевич Соколов.
– Приехал к тебе с проверкой, Иван,– жаловался Будде, за рюмкой водки,– думаю, счас навшиваю, особенно Любе, захожу, а они вскочили, и пялятся, глазищи у обеих! Черт бы их побрал! Я и сомлел. Эта, новенькая, еще красивше! Ты где их берешь?
– Это хорошо,– довольная улыбка скользнула по непроницаемому лицу председателя,– тебе уже за шестьдесят, а все млеешь.
– А ты не млеешь?
– Мне статус не позволяет.
– Статус председателя, или Будды?
Кто и когда дал Ивану Сергеевичу Будину, такую кличку, история умалчивает. Ни по образу, ни по мышлению, этот мужик никак не сравнивался с богом, тем не менее, Будда и все!
Включив свет, Фаина Андреевна подошла к большому зеркалу, висевшему на стене, стянула ночную сорочку в кулак, так чтобы были видны все линии тела, оценивающе осмотрела,– «И никакая я не плоскодонка, вполне стройная женщина. Груша!»
9
Чем больше Санька задумывался о том, как вести себя, о чем говорить с Тамарой, тем все труднее становилось парню, когда оставались наедине с девушкой. Он чувствовал, что от этого Тамара стала отдалятся от него, ей становится не то, чтобы скучно и неинтересно с ним, а как-то неуютно. Напряженность, давившая парня, невольно передавалась и ей. Девушка в глубине души смутно догадывалась о причине, и тут же сомневалась, вдруг нет, вдруг она все придумала, и ничего нет. И ждала.
В один из этих вечеров Юлька попросила Саньку спеть Зореньку.
– Нет!– Неожиданно громко рявкнул парень.
– Че орешь?– Удивилась Светка,– она че, у тебя денег просит? Орешь. Не хочешь, не пой! Тоже мне, Кобзон.
– Да пошла ты!– Черт знает что, творилось в душе у парня. Было такое ощущение, как словно в нем все разладилось, расползлось, все стало чужим, враждебным, а он какой-то жалкий, беспомощный, ненужный.
– Сам пошел! Псих!– Последнее слово всегда за Светкой.
На какое-то время над компанией повисла тишина.
Леший, молчаливый Леший, протяжным взором осмотрев Светку, вдруг без всякого проигрыша, что с ним бывало довольно редко, запел:
Пардонэ муа се каприсэ да н фан
Пардонэ муа ревьен муа ком аван,
Любимейшая песня Светки, большой поклонницы Мирей Матье.
Волшебная мелодия, легко, как это бывает у молодежи, поменяла настрой, всем снова стало хорошо и весело. Всем кроме Саньки и Тамары. Какой-то неприятный осадок остался в душе девушки, словно она увидела что-то неприличное, отталкивающее, ей вдруг захотелось в свою комнатку, захотелось опять слушать клекот своих часов, и быть одной.
– Мне пора.– Девушка неловко поднялась со скамейки.
– Я с тобой?– Как-то просяще, спросил Санька.
Тамара равнодушно пожала плечами, все равно.
Пройдя половину дороги, так и не дождавшись ни слова от спутника, девушка остановилась.
– Не провожай дальше, не надо, я одна дойду.
– Почему, из-за сегодня?– Чувствуя, что опять говорит не то,– Из-за, Светки? Из-за песни?
Ничего не ответив, девушка решительно развернувшись пошла в сторону своего дома.
– Том, погоди Том!– Понимая, что она уходит не просто, уходит совсем, Санька в отчаянии преодолел проклятую робость,– Когда тебя не было, я пел тебе, одной тебе, про тебя! Я не мог не петь! Я ничего не мог! Ты вселенная!
– Вселенная?
– Да вселенная! Смейся сколько хочешь! Не могу больше!– Парня несло, все, так все! – Ты такая же близкая, как реченька, и далекая как звезда на небе. Я даже боюсь к тебе прикоснуться, ты неземная какая-то. Ты моя вселенная!– с неуместным упрямством, повторился Санька.– Я больше никогда не смогу петь эту песню, понимаешь? Она только моя! Даже если захочу, не получится, ни хрена не получится!..О черт!– Освободив душу, протяжно вздохнул. «Плевать, как будет, так и будет!»
Широко раскрыв глаза, девушка неотрывно смотрела на парня. Да, она ждала, ждала признания. Но то, что услышала, как-то испугало, она растерялась, готова ли ответить тем же? Сможет ли? Рациональный ум спортсменки и, зов сердца. «Как будет, так и будет!»,– пришло решение.
Медленно, Тамара приблизилась к нему вплотную.
– Наша, Саш, наша песня,– и уже уверенно,– твоя, и моя.
– Ты, же ее не....
– Я слышала,– перебила девушка,– сейчас слышала.
Приподнявшись на цыпочки, обвив шею руками, поцеловала его в губы.
– Я земная, Саш, ты чувствуешь, я земная.
Ради этого, да, ради этих мгновений стоит жить. Если бы всем такое.
Бережно, очень бережно, как словно сосуд, до краев наполненный бесценной влагой, которой нельзя пролить даже капли, он обнял свою любимую, прижал к себе, и замер. Уткнувшись лицом в ее волосы, он впитывал в себя, в самый сокровенный уголок своей памяти, хрупкость, изящество упругого тела, пробивающийся сквозь запах шампуни и духов, аромат волос, тела, впитывал ее дыхание, он впитывал ее всю, и навсегда. И наслаждался ей, и никак не мог насладиться. « Подожди»,– хрипло попросил он, когда девушка сделала слабую попытку освободиться, и, спустя мгновения, нехотя опустил руки. Как словно преодолев тяжелый кризис, он, наконец, почувствовал облегчение, наконец, он возвращался к самому себе, становился самим собой. Она стала ощутима, осязаема, да, очень любима, но она стала человеком, а не звездой на небосклоне. Ее можно обнять, прижать, можно поцеловать.
И, поцеловал! И она, испытывая необычайно приятный трепет во всем теле, потянулась навстречу, ответила доверчивой податливостью, и где-то глубоко в душе, мелькнуло,– «смогу!»
10
Еще осенью, занимаясь засолкой на зиму, в очередной раз, за что-то зацепившись, Александра пришла к выводу:– «Не летняя кухня, а клоповник! У людей нужники больше!» И осенило! В процессе созидания, женщина, подперев бока руками, вдумчиво осмотрела помещение, затем вышла на улицу, не обращая внимания на накрапывающий дождь, изучила крышу, вернулась, убрала с печи закипевший рассол, опять уперла руки в бока, кивнула, соглашаясь сама с собой. Готово! Осталось мелочь! Убедить мужа в необходимости перестройки. «Куда он денется!»
Сноровисто залив банки с помидорами рассолом, позвала мужа.
– Смотри, развернуться негде! Теснотища! Я вся в синяках, то там ударюсь, то там зацеплюсь, мука одна, а не кухня!
– И, че?!– почуяв неладное, хозяин напрягся.
– Пристроить надо, по просторнее, чтобы. Я все придумала вот, смотри….
– Сколько лет тесно не было, а сейчас вдруг тесно стало?– Одинцов раздраженно перебил супругу,– как это?
– Терпела!– Женщине вдруг стало ясно, что она действительно только и делала, что терпела, несчастная, – все ждала, когда ты сам догадаешься, только где уж нам! У нас в голове другое! Выпить да закусить, закусить да выпить!
– Короче ехидна! Делай что хочешь, я даже пальцем не шевельну.– Обозлился хозяин,– как втемяшит в башку!
– И не делай! Без тебя управлюсь. Не велика потеря!
Александра гордо вскинув голову, вернулась к работе. «Куда ты денешься!»
– Тьфу!
Противостояние длилось с неделю.
– Черт с тобой!– Сдался наконец глава семейства, и начал копать канаву под
фундамент. Жене пришлось идти на компромисс; осенью фундамент, остальное весной.
Весной не получилось, работы хватало на земле, копка, посадка. К концу июня, Одинцов пошел в отпуск, и, к огромному Санькиному огорчению, рьяно приступил к работе. Ровно в восемь утра, отец недружелюбно толкал сына в бок, и, въедливо,– вставай!
– Еще пять минут,– без всякой надежды просил Санька.
– Вставай! Ночью спать надо!
«Спать ночью», Санька воспринимал как несусветную глупость. С усилием выбравшись с кровати, тащился в огород, обливался холодной водой, этому, кстати, его научил отец, наскоро завтракал, и начиналась работа. Санька заметил одну странность; каждый раз, начиная, он испытывал острую неприязнь к тому, чем занимается, потом терпимо, и, постепенно становится интересно, как из отдельных предметов появляется строение, как с утра казавшееся, невозможным, легко и просто делается. Интересно, в процессе работы общаться с отцом, слушать его ненавязчивые советы, следовать им. И, особенно, испытывать по окончании работы приятную усталость во всем теле, и какое-то умиротворение.
Кто знает, может благодаря этому, в общем не легкому труду, может еще чему, но он перестал нетерпеливо считать минуты, а в счастливом томлении ожидал свидания с Тамарой. С каждой встречей, точнее уединением, встречались на сабантуе, ему становилось проще и легче в общении с ней. Воспитанный довольно суровой уличной средой, где за излишнее проявление чувств можно поплатиться, не только насмешками, но и определенным местом в сложной мальчишеской иерархии, он инстинктивно чувствовал, с Тамарой можно, или даже нужно, быть откровенным, искренним. И его несло, он открывал ей свой мир, свое восприятие жизни, порой вызывая снисходительную улыбку девушки, порой удивление, и, уважение. Однажды он поведал Тамаре о своей полянке, о своих якобы приятелях, и вообще. Не смотря на поздний час повел девушку знакомиться.
–Саш, а комары тоже твои приятели?– Непривычная к такой напасти, Тамара непрестанно хлопала себя по открытым частям тела.
– Вот твари!– Санька люто возненавидел кровопийц,– Притащу дихлофос, и потравлю!
– И приятелей?
– Каких приятелей? А-а, черт!– Решая неожиданную проблему, и не находя решения парень тупо выпучив глаза, смотрел по сторонам, чем вызвал бурный смех подруги.
– Пошли Саш, не надо никого травить, пусть все живут,– девушка вдруг стала серьезной,– лучик мой. Самый светлый и теплый лучик…
11
«Все ради победы!» С раннего детства этот лозунг стал смыслом жизни Тамары. Талантливую девочку сразу приметила тренер по художественной гимнастике, в прошлом выдающаяся спортсменка, Марина Павловна Светобок. Узнав девочку поближе, тренерша просто влюбилась в свою подопечную. Помимо природных данных, у малышки оказалось, редкое для ее возраста, свойство характера, умение сосредоточится полностью на решении предоставленной задачи. Художественная гимнастика, сам по себе жестокий вид спорта. За легкостью, грациозностью, красотой скрывается невероятный труд, боль, слезы. Зная за собой недостаток, неумение любить всех детей одинаково, Марина Павловна, как бы себе в отместку, более жестко, более безжалостно относилась именно к своим любимицам. «Тяни, тяни ногу! Тяни сказала! Не реветь! Кому сказала! Не реви! Ты гимнастка, а не корова».
Нередко, под предлогом, а порой и без, сломя голову неслась к себе в тренерскую, бросалась на старенький диван, и обливаясь слезами проклинала и себя, и работу, и весь белый свет. « Девочки мои! Простите меня! Вы даже не представляете, как я вас люблю! Крошки мои ненаглядные!– Изливалась дивану,– если б вы только знали!»
Ей и в голову не могло прийти,– девочки знали.
– Мара Пала плакать побежала,– и, как ни странно, жалели ее, и старались, и делали, порой превозмогая нестерпимую боль, какую не каждому взрослому под силу. «Дети лучшие психологи».– Сказал Толстой. Любой ребенок всегда верно чувствует, как к нему относятся, искренне любят, или только делают вид. Тем, кто их любит, прощают практически все обиды, и, даже найдут оправдание. Да и оправдания, искать особо не приходилось, результаты говорили сами за себя. Сколько великолепных гимнасток вырастила эта женщина! Ее подопечные, блистали не только на республиканских, но и на Союзных, а некоторые и на международных
соревнованиях. Что нужно спортсмену? Победа. Победа любой ценой! И эти юные дарования, когда их ровесницы играли с куклами, капризничали, плакали по любому поводу, крепко стиснув зубы, превозмогая боль и усталость, упорно шли к своей цели. И взрослели. Не от года в год, а от тренировки до тренировки, от соревнования до соревнования. Становясь сильнее, выработав привычку полагаться только на себя, невольно становились замкнутыми, стараясь переносить свои страдания в одиночестве, не из-за каких-то там принципов, а просто им так легче. Подобно подраненному зверьку, который затаясь в укромном местечке, зализывает свои раны. Многие девочки не выдерживали, уходили из спорта. Но тех, кто оставались, сложно назвать просто девочками. Воительницы, совсем юные воительницы! Какая несгибаемая воля, какая сила духа скрывается в этих изящных, хрупких красавицах! Что скрывается за этими сияющими улыбками?
Тамара одна из них. Еще до республиканских соревнований, она стала ощущать сильные боли в области спины, но, не придав этому значения, продолжала интенсивно готовиться к выступлению. Буквально накануне, вдруг почувствовала острый приступ слабости, сковывающий все тело. Тем не менее, собравшись, Тамара выступила, и заняла второе место. И только придя в раздевалку, почувствовала такую усталость, что при всем желании, даже не смогла самостоятельно переодеться, помогла Марина Павловна. Поначалу тренер тоже не придала этому случаю особого внимания, решив, что девочка просто переутомилась. Тренировки в последние дни продолжались по 10-12 часов в сутки. Прошла неделя, боль в спине у девочки немного утихла, но слабость не проходила. Девочку отправили на обследование и, диагноз, -сколиоз первой степени, отклонение позвоночника на четыре градуса. Рекомендация врачей; во избежание возможных необратимых процессов в организме, желательно значительно снизить физические нагрузки, а лучше вообще прекратить занятия спортом. Встревоженная мать, обратилась к тренеру.
– Даже не знаю,– честно ответила Марина Павловна,– все не так страшно, но…
– Если бы это произошло с вашей дочерью?
– Не знаю,– Как объяснить родной матери, что Тамара и ее дочь? Сказать нет, значит расстаться с девочкой навсегда.
– Нет…
Долгих три года будет не давать покоя этот взгляд девочки. Неприкаянность и пустота. И когда из далекой Сибири придет письмо, женщина почувствует облегчение и радость,-«спасибо дочка, я в тебе не ошиблась». И показала кукиш дивану; -вот тебе! Нас не возьмешь!
Беда не приходит одна. Гордость школы стала обычной ученицей. Тайная зависть одноклассниц, с молчаливого потакания классной руководительницы, переросла в открытую травлю. Как-то на уроке анатомии Тамара поправила классную, указав на ошибку в объяснении функций мышц живота. Самовлюбленной посредственности, этого хватило, чтобы невзлюбить девочку. Но, с школьными проблемами, возможно, девочка как-нибудь бы справилась, если б не отец…
В прошлом неплохой инженер-железнодорожник, как-то незаметно для себя, быстро пристрастился к спиртному. Вообще Сергею Никитину все в жизни давалось легко и просто. «Плохо, когда у человека куча способностей, и ни одного таланта.»– Говорил известный ученый-биолог, Тимофеев-Ресовский. К таким людям относился и отец Тамары.
Со школьной скамьи Сергею пророчили блестящее будущее, и отличник, и спортсмен, и красавец! Ну все при нем! И, как это нередко бывает, парень, к сожалению поверил не только в себя, но и в свою исключительность, избранность. Нет, он не возносил себя, не было в нем того, отталкивающего высокомерия, старания показать себя, нет. Да и нужды особой не было. Как многие эгоцентричные люди, Сергей умел создать вокруг себя атмосферу праздника, веселья, какое-то фантастическое обаяние исходящее от него, вызывало желание в какой-то мере подчиниться этой яркой, эрудированной личности. Он даже не просто пользовался повышенным вниманием к себе, а воспринимал как должное. И любовь Фаины воспринял так, как будто иначе и быть не могло. Любил ли ее в ответ? Вряд ли. Скорее он был просто очарован ей, и, гордился тем, что эта первая института красавица принадлежит ему. Когда Фаина объявила о своей беременности, надо отдать Сергею должное, не колеблясь ни минуты, повел счастливую девушку в загс, подавать заявление.
Сергей заканчивал учебу в железнодорожном институте, годом позднее жены, поэтому Фаине пришлось уехать на родину к матери, где и родила Тамару. Получив диплом отличника, Сергей имел право выбора места работы и, к великой радости жены взял
направление в Павлодар. Всего в десяти километрах от поселка, где проживала мать Фаины.
Казалось жизнь складывалась, дочка росла здоровой, Фаина устроилась на работу по специальности экономистом в строительную организацию, Сергей за несколько лет поднялся до ведущего специалиста участка дороги. Фаине от работы дали трехкомнатную квартиру, чем не подарок судьбы? Частые командировки с проверками, как раз то, что нужно для такого человека как он. Лесть, банкеты, женщины. Дома любящая красавица жена, очаровательная дочка.
Казалось, так будет всегда. Но излишнее стремление в удовлетворении собственных желаний, постепенно отодвинули работу на второй план. Прощая себе многое, искренне верил, что и другие тоже простят, ведь в работе, если не гений, то во всяком случае спец с большой буквы. Ему и прощали, по началу. Но предел есть всему, в один прекрасный день, Сергея вызвали на ковер, и предложили уволится по собственному желанию, в противном случае, уволят по статье за несоответствие с занимаемой должностью. Для него это показалось настолько неожиданным, что даже не поверил услышанному. Его уволить?!
Какое-то время, Сергей даже не пытался искать другую работу, будучи уверенный, что начальство осознает свою ошибку, и предложит вернуться. Не предложили. Вместо того, чтоб сделать вывод, принять справедливый удар судьбы, обвинил всех кого только можно в свалившемся на него несчастии, всех кроме себя. И, опять же, как избалованный ребенок, на зло всем, устроился на работу сторожем на зернохранилище, где и обрел желанное положение лидера. Правда уже у новых коллег, сторожей. Умело, когда намеками, когда молчанием, этот актер умудрился создать такой образ невинной жертвы произвола, которая мужественно и гордо переживает все тяготы и невзгоды судьбы, что библейские мученики просто померкли в ореоле его страданий. Зрители искренне жалели, и восхищались его стойкостью. Впрочем зрители весьма непритязательны. А когда Сергей довольно быстро наладил незаконный обмен зерна на спиртное, стал вообще чуть ли не небожителем.
– Сергей, как там тебя по батюшке?– умильно сжимая стаканы с самогоном взывали коллеги.
– Можно просто, Сергей.
Нет, ты скажи!– С пьяной настойчивостью требовали признания.
– Ну, Борисыч, и что?– нехотя сдавался мученик.
– Сергей Борисыч! Ты такой, такой! – Словарного запаса не хватало, помогала свободная от стакана сжатая в твердый кулак трясущаяся рука, выражающая переполняющие эмоции,– Э-х! Давай выпьем! Уважь!
– Да, как-то. Я ж для вас.
– Уважь, Борисыч!– Ну как тут откажешь? Просят.
– Ладно, чуть-чуть только,– Борисыч нехотя выпивал,– фу, гадость какая! Ну ничего, придет время, я вас таким коньяком угощу! Вот только отдохну маленько, и займусь.
Чем займется, Борисыч не озвучивал, но все знали, чем-то очень важным, и дармового коньяку буде-ет! Хоть залейся!
Так, день ото дня, самоуверенно полагая, что когда придет время, когда отдохнет немного, бросит все, и начнет новую жизнь. Вот только придет время. Время шло, но не приходило.
– Тебе меня не понять,– с печальной миной говорил жене, когда женщина в тысячный раз просила Сергея остановиться, прекратить пьянство, найти нормальную работу, начать все сначала.-Я сам знаю, что и когда делать.
– Может я что и не понимаю, но то что ты спиваешься, это точно.
– Тебе чего надо? Зарплату отдаю полностью,– Что верно, то верно, все семьдесят рублей в месяц, Сергей отдавал жене,– что тебе еще надо? Оставь меня в покое!
– Ты бы хоть дочь пожалел, она просто тает на глазах, неужели не жалко?
– Мне тоже нелегко.
– Как ты можешь, она ведь дочь, твоя дочь!– Женщина со страхом чувствовала, как разочарование против воли неприятным холодом коснулось ее души, как рушился ее мир, как жалость и любовь к этому человеку, мучительно меняется на отвращение, как больно, как обидно, что она столько лет прожила со своими иллюзиями, любила того, кого никогда не было, того, кого сама придумала.
– Что ты так драматизируешь, поплачет и успокоится, она же еще ребенок…
– Она не плачет… В отличии от тебя.– Перебила мужа.
– Вот значит как, я значит плачу, я никчемный отец? Так что ли?
– Боюсь не только отец. Страдалец!
– Ну, знаешь!– Сергей в бешенстве, с силой хлопнув дверью, пошел на зернохранилище, к тем кто его понимает, кто нальет, кто выслушает, как его предал еще один человек, ради которого он, можно сказать, пожертвовал своей жизнью.
И чтобы показать жене, какой он отец, решил одним махом развести все беды дочери. Хлебнув для красноречия, ввалился в комнату Тамары.
– Ну, что случилось? Подумаешь, запретили, займись учебой, или рисованием, беды-то. Вот я тоже, и ничего…
Запах самогонного перегара заполнил небольшую комнатку дочери.
– Уйди, пожалуйста,– Тамара брезгливо зажала нос ладошкой,– я к экзаменам готовлюсь…
– Ты не хочешь говорить со мной? Скажи честно.– По привычке отец начал обижаться.
– Не хочу…Пожалуйста, уйди. Дышать нечем.
– Вот значит как! Запах не нравится? Брезгуешь? Вообще-то я твой отец.
Не отвечая, Тамара стремительно выскочила из комнаты.
– Вот значит как.– Какое-то время Сергей постоял у опустевшего стула, недобрая улыбка исказила лицо,– не нужен стал? Ладно!
С этого дня, Сергея никто не видел трезвым. Как еще успокоить отверженную, одинокую душу?
Прекрасно зная, что жена, мягко говоря, не любит
Высоцкого, приходя домой, на всю громкость включал магнитофон, и хриплый голос певца ревел по всей квартире. «Чую с гибельным восторгом, пр-ропадаю, пропадаю-у.» И пил. Напиваясь до скотского состояния, начинал приставать к жене.
– Что, как ты там сказала, страдалец? А я больше не страдаю! У меня праздник! Выпьешь со мной? А, ну да, брезгуешь? Эта, тоже брезгует.– Только так, «эта», теперь папаша называл свою дочь.– Твоя работа, постара-а-лась!
Зачем, ради какой цели, этот человек превращал жизнь, казалось бы, самых близких, самых дорогих ему людей в мучительное, гнетущее своей безвыходностью, сосуществование? Да никакой! Кроме как скрыть истинную причину, в том числе и от себя, неодолимую тягу к спиртному. Деградация, при очень завышенном самомнении.
Когда у дочери произошел нервный срыв, воспринял…, да никак не воспринял. Детский каприз, и только.
– Никитина? Вас просят войти,– медсестра вывела Тамару из кабинета невропатолога,– а мы с тобой, девочка, пойдем, укол сделаем. Не боишься?
Впервые, за многие дни, слабое подобие улыбки коснулось губ Тамары.
– Ну и хорошо, пойдем.
Фаина вошла в кабинет доктора.
– Здравствуйте,– первой поздоровалась хозяйка кабинета,– меня зовут Аклима Тынысовна.
– Фаина,– смущенно улыбнувшись, поправилась,– Фаина Андреевна. Здравствуйте.
– Вот и познакомились,– кивком головы указала на стул,– присаживайтесь.
– Это хорошо, что вы обратились к нам, у девочки нервный срыв.– Видя испуг на лице женщины, поспешила добавить,-ничего страшного. Успокойтесь, своего рода, защитная реакция организма, от неблагоприятной атаки на нервную систему, но, возможны последствия… Вплоть до необратимых, как нервных, так и…
– У-у,– непроизвольно вырвалось у Фаины.
– Успокойтесь, сказала же, пока ничего страшного… Да успокойся ты!– видя, что женщина того и гляди лишится чувств, врач, не смотря на свой приличный возраст, резко вскочив, с силой потрясла Фаину за плечи.– Укол всадить? Так я мигом! Всадить? Нет?.. То-то же.
Врач, выдвинув стул, уселась напротив.
– Давай рассказывай,– чуть ли не приказным тоном потребовала у женщины.
– Что рассказывать?– Фаина тревожно покосилась на дверь.
– Все рассказывай,– заметив, как мать суетливо теребя пальцы, постоянно бросает взгляды на дверь, добавила,– о дочери не беспокойся, Марина присмотрит.
Вначале сумбурно, но видя искреннее участие доктора, немного успокоившись, начала рассказывать о том, что произошло с дочерью, о сколиозе, о том как Тамара восприняла запрет матери, как предательство, как спился муж, в общем о всем, что
произошло за этот год. Закончив, порывисто перевела дух.
– Все?– Аклима Тынысовна, внимательно посмотрела на женщину.
– Все.
– Значит не знаете… У девочки серьезные проблемы со сверстниками. Проще говоря, в классе ее травят, гнобят.
– О боже! Она же ничего не говорит! За что?
– Сложно сказать. Да и не так важно. Девочку надо спасать, пока не поздно.
– Что нужно сделать?
– Самое эффективное, уехать, сменить среду обитания.
– Уехать? Куда?– Фаина растерянно посмотрела на доктора,– некуда ехать.
– Если тебе дочь дорога, хоть к черту на кулички!– Аклима Тынысовна снова перешла на ты,– школу менять однозначно! Раз! Проблемы в семье, два. А в третьих, ты сама на грани срыва. Что до сих пор любишь? Да таких му..звонов хоть пруд пруди! Я бы им, ………………..уй!– Что-что, а русский язык, за годы студенчества, проведенные в Оренбурге, Аклима освоила.
12
«Лучик мой. Самый светлый и теплый лучик». Вряд ли, этот вчерашний парнишка, понял всю глубину смысла выражения, невольно слетевшего с губ девушки. Может, это и к лучшему, ему всего шестнадцать лет.
С переездом на новое место жительства, Тамара, наконец обрела покой. Где-то там, в ненавистном городе остался страх, осталось постоянное тревожное возбуждение, не проходящее ни днем, ни ночью, осталось ощущение какой-то своей ущербности, все осталось там. Казалось больше ничего не надо, она и мама. И, этот небольшой, но такой уютный, ставший родным, домик. И покой, покой на душе.
Для девушки уже было довольно, что так радушно и просто приняли ее новые одноклассницы, как уважительно, с симпатией отнеслись одноклассники. И больше, ничего не хотелось. Юной, совсем юной девушке, ничего не хотелось! Что ж, постарались, особенно папаша.
И, когда этот тупой, самодовольный «бандерлог», таково первое впечатление о Саньке, вздумал осчастливить Тамару своим вниманием, у девушки невольно включился, если так можно сказать, рефлекс отторжения на фальшивость, и парень получил свое. Что ж, заслужил, нечего из себя…
Однако, видя, как «бандерлог», на глазах превращается в смущенного, не знающего что делать мальчишку, с женской интуицией поняв истинную причину такого поведения, обрадовалась; она нравится, по настоящему нравится. Что- то светлое и теплое коснулось души девушки. Знал бы парень, как благодарна ему, да, именно благодарна за это неуклюжее, но искреннее внимание к ней. Она может нравиться! Она может нравиться как девушка, как женщина мужчине! Непроизвольно, на уровне законов природы, как утренний цветок, тянется к первым лучам солнца несущим свет и тепло, так и она, к нему, который не ведая того, подарил ей что-то, от чего хорошо-хорошо!
Опять же, беда, «бандерлог» стал шарахаться от нее, как от прокаженной. «Дура припадочная! Могла бы по мягче!»– Но не кидаться же самой на шею! И ждала, и сомневалась.
Теперь, заполучив свое, Тамара, подобно скупцу, который укрывшись где-то в подвале, лелеет свои сундуки с богатством, уединившись в своей комнатке, тайком лелеяла свое счастье. «Томка у нас тихушница,– как-то в хорошем смысле этого слова, сказала Светка,– хрен че выдавишь.» Что верно то верно, Тамара всегда будет скрытной. Тихушницей.
Олег копошился у открытого гаража.
– На рыбалку пойдем,– опередил Санькин вопрос,– в ночь.
– А че мне не сказали?
– А че тебе… Тебе Томку пасти.
– Слышь ты, урод!
– Ладно- ладно. Пойдешь?
– Пойду!– Не подумав, брякнул. «Черт! А вдруг обидится?»
Терзаясь потащился к дому Тамары: «Хоть бы матери дома не было».
– Том,– подойдя к калитке, и осмелев громче,– То-ма-а!
Девушка вышла на крыльцо, «Фу, повезло, не мать».
Тамара подошла к калитке. Санька впервые увидел Тамару в домашнем халатике. Почему-то дыхание сперло. «К черту рыбалку!»
– Том,– после протяжной паузы,– тут, пацаны на рыбалку собираются… С ночевкой.
– Пойду.– Просто и обыденно.
– Ты-ы?!– Такого оборота не ожидал, никак ожидал!– Пойдешь?!.. А мать?
– Мама?– Тамара сделала вид, что призадумалась,– мама не пойдет. Ей с утра на работу.
– Э,– Санька, представив как эта стройная, одетая в строгое платье женщина, таскает из речки пескарей, засмеялся.
– Все?– Девушка равнодушно посмотрела на Саньку,– иди, некогда мне, в доме прибираюсь…
И подалась, не пошла, а именно подалась, своей горделивой, легкой походкой, на этот раз, даже несколько подчеркнуто горделивой, провожаемая обалделым взглядом парня. «Ни фига себе!»
Не было случая, чтобы кто из девчат ходил с ними на рыбалку, даже никому в голову не приходило. Издавна, неизвестно с каких пор, существовала традиция: На рассвете, поднявшись вверх по течению, метров за пятьдесят от места где рыбачили, мальчишки раздеваясь догола, с диким ревом, кто кого переорет, прыгали с трехметрового обрыва в воду, и устраивали такой гвалт! Чем громче, тем лучше! Считалось, коль рыба идет вверх по течению, они ее испугают, и куда ей? У реки два берега, только назад, как раз на их удочки. Лови, не хочу! С годами уверенности в эффективности действа, конечно поубавилось, но традиция, да и все равно, хоть и призрачная, но надежда, остались. А с девчатами как?
Терзаемый сомнениями, вернулся к Олегу.
– Отпросился?– Ехидная такая, улыбка – Отпустили мальчика?
Санька стоически перенес оскорбление, союзник нужен.
– Томка со мной пойдет, ты как?
Олег неопределенно пожал плечами.
– Че?– С преувеличением передразнил движение друга.
– А че?
– Томка, говорю, с нами пойдет! А он,– Санька снова передразнивая, задрал плечи,– стоит, пожимается.
– Пусть идет, тебе че надо-то?
– Ты не против?
– Да мне по барабану! Достал уже!
– А пацанам, им тоже по барабану?
– Знаешь че, Лев, ты мужик, или кто? Если им не по барабану, то тебе, должно быть по барабану на то, че им не по барабану!
– Ни фига ты.,-переварив сказанное, удивился Санька,-Спиноза!
– А то!
Хорошо, когда есть друг.
К приятному удивлению парня, Тамару встретили не то, чтобы радостно, но и без агрессии. Пусть идет, коль охота.
– Будешь буянить,– сделавшись очень строгим, Леший кивнул на Саньку,– огребется.
– Почему он?
– Тебя бить не интересно, а его,– Леший смачно чмокнул,– самое то!
– Ладно, не буду,– нехотя, словно ей запретили заниматься тем, что по душе, согласилась Тамара,– жалко, человек все-таки.
На рыбалку ходили на речку Бачат, протекающую в километрах трех от села. Считалось, что в ней рыбы больше, чем в Ине, на берегах которой находилось сразу несколько поселений, тесно соседствующих одно с другим, кончается одно, сразу, из улицы в улицу, начинается другое.
С вечера на большой улов не надеялись, хоть бы на уху наловить. Поэтому, как попало побросав мешки, первым делом торопливо закинули удочки, только потом стали готовить дрова на костер, вытаскивать посуду, в общем готовиться, изредка подбегая к воде с проверкой, клюет не клюет. Тамару, как представительницу слабого пола, деликатно, на сколько это возможно у них, отстранили.
– Ты это, мы без тебя,– не терпящим возражений голосом изрек Леший,– иди вон, рыбачь. Не мешайся под ногами.
Спросив у Саньки какая удочка ей, присев на корточки, затихла, всем видом показывая, сказали рыбачить, я и рыбачу. Какое-то время Тамара добросовестно следила за поплавком, неподвижно лежащим на водной глади, но заскучав, отвлеклась на заросший кустарником противоположный берег, на закат, прислушалась как парни спорят кому чистить картошку. Уже собралась пойти, скучно сидеть-то,
предложить свои услуги, глядь, а поплавка нет! Ну нету! Вдруг появился, описав дугу по воде, снова исчез, потянув за собой удочку. Сцепившись мертвой хваткой
за удилище, девушка не знала что делать.
– Саш,– сначала шепотом, потом, чувствуя, как кто-то с силой дергает удочку, каким-то утробным голосом, взвопила,-Са-а-ш!
– Че, Том?– Мигом подскочил парень.
Тамара кивнула на воду.
– Клюет?– Наметанным глазом определил, рыба не мелкая.-Так Том, плавно подводи к берегу, не дергай! Леску порвешь.
Девушка послушно исполнила указания.
– Молодец. Выводи, выводи на берег! Есть!– проорал наставник. Видя, что девушка, пятясь от воды, продолжает тянуть бьющуюся добычу по песку, уже спокойнее,– Том все. Стой! Коряга!
Поздно. Зацепившись ногами, Тамара брякнулась. Не успел Санька подскочить на помощь, как девушка не выпуская удочку поднялась. Да так ловко, без помощи рук!
– Ушиблась?– Санька заботливо отряхнул прилипший к одежде мусор.
– Поймала,– с сияющим лицом прошептала девушка,– поймала.
«Какая же красивая!»– Мелькнуло у парня.– Удочку, дай. Не ушиблась?
Тамара энергично мотнула головой, нет мол, не ушиблась, и засмеялась. Заливисто, от души.
– Почему шумим?!– с ходу застрожился Леший,– Ржем тут, а? Порядок нарушаем!
– Знаете что! Любитель порядка!– С некоторых пор, между Тамарой и Лешим, возникла какая-то дружеская, ни к чему не обязывающая, и оттого еще более приятная, взаимная симпатия,– Пока вы там, занимались, не знаю чем, скорее всего, валяли дурака, я,– девушка для пущей убедительности ткнула себя пальцем в грудь,-между прочим, рыбу ловила! На уху-у!
– Да как вы смеете, женщина!– с пафосом,– Да тут все только на мне держится!
– Пси! Завышенное самомнение, ведущее к деградации личности!
– Во дает!– Леший не без удовольствия признал свое поражение.
– Лех, смотри,– Санька с трудом выдрал крючок из утробы огромного, по здешним меркам, грамм на триста, окуня.
– Ух ты!– Искренне удивился парень,– я такого не ловил. Молодец Томка! Красотка!
Подперевшись кулачком в бок, Тамара гордо вскинула подбородок.
– Ух ты!– повторился Леший, уже по отношению к девушке. Сама прелесть! Не захочешь, да залюбуешься,– Красотка!
К сумеркам наловили на уху. У Тамары, к скрытой ее радости,– «маме покажу.»-, большого окуня не взяли, мотивируя тем, что уха из мелочи вкуснее. Забрали второго, размером чуть больше мизинца, которого, усердно пыхтя, так же как и первого, тащила по песку метров за пять от берега. Слава богу, хоть не брякнулась. Сама, без помощи Саньки, чего-то там бубня себе под нос, и дважды уколов пальцы о плавники, освободила крючек, насадила наживку, и, довольная собой, закинула удочку. «Не уйду, пока не поймаю!»– Но дразнящий аромат ухи, доплывший до Тамары, сначала поубавил, а затем, свел на нет рыбацкий пыл. Девушка почувствовала, что, голодна так, как не была голодна ни разу в жизни. Не дожидаясь призыва, пошла к костру, где не менее голодная братия, поторапливала извечного уховара Тихона.
– Не зря у тебя кликуха, Тихон, варишь, как черепаха!
– А как черепаха варит?
– Так же как и ты! Пока дождешься, с голоду сдохнешь!
– Да щас уже, картошка дойдет, сам жрать хочу!
Наконец, казалось еще минута, и начнется голодный бунт, Тихон, в отместку за черепаху, нарочито медленно снял с костра, объемистый, литров на семь, котел,и также медлительно, поставил в центр образованного круга.
– Жрите, сволочи!– И тут же осекся,– Том, это не тебе.
Девушка понимающе кивнула.
Не так уж и грешил от истины Тихон, сказав, жрите. Как подросший выводок поросят, кидаются к корыту, только что, наполненному пищей, так и эти, чуть ли не сталкиваясь лбами, одновременно, мешая друг другу, принимались с жадностью утолять голод. Бедному Тихону постоянно приходилось с помощью пинков, тычков и матов, отвоевывать место у котла.
– Больше хрен варить буду! Варите сами, уроды!
На сей раз все иначе, чинно, благородно. Самоотверженно глотая слюну, пока медлительный Тихон (черт бы его побрал!), зачем-то сначала подув, затем с
усердием протерев о рубаху, подал ложку Тамаре.
– Спасибо,– благодарно улыбнулась девушка.
– Том, пробуй уже!– Не выдержал Олег. -Голод не тетка! Сколько ждать-то!
– Почему я?– Удивилась девушка.
– А кто?– Определенно, Леший был в ударе, говорливый как никогда,– мы же не знаем, чего этот ухарь, в уху насыпал!
– Вот оно что!-Произнеси такое Санька, была бы обида, а от Лешего, прозвучало как своего рода признание, мол, ты теперь своя, наша,– а я то думала…
– Да ну, Том!
– Знаешь Леший- впервые Тамара окликнула парня кличкой,– если со мной что-то случится, я тебя, ур-р-рою!
Последняя фраза потонула в взрыве хохота. Казалось бы, привычное словечко из местного сленга, прозвучало так неожиданно и смешно из уст девушки. И, зверское, насколько это возможно, выражение лица! Сразу и не поймешь, шутит, или всерьез.
– Так не я варил!– Сквасил невинную мину Леший.
– Так, на тебе же, все держится!– С нескрываемым ехидством, девушка повторила слова парня.
Новый взрыв хохота,-так его, Том! А то вишь, деловой.
Как ни крути, не смотря на прожитый в селе год, Тамара по прежнему, может благодаря своей настороженности по отношению к людям, оставалась, если и не чужой, но все-таки приезжей. Чувствуя это, парни невольно ощущали какую-то скованность что ли, при общении с ней. И вот, за проведенный, совместный вечер на рыбалке, не сговариваясь, пришли к единодушному мнению,– «а Томка то, не такая!» Спроси, какая не такая, вряд ли услышишь что-то вразумительное.– «Че пристал, тупой что-ли? Сказано же, не такая!» В одном слове, куча эмоций, и уважение, и симпатия, и предупреждение,– обидишь, огребешься!
К приятному ощущению сытого благодушия, полного довольства жизнью, на сей раз, благодаря присутствию девушки, прибавилось что-то таинственное, романтичное.
Так же как и всегда, эти еще вчерашние мальчишки, подковыривали, задирали друг друга, плели всякие были и небылицы, но уже с каким-то самоконтролем, что-ли. Куда-то исчезли, казалось необходимые для связки слов, маты, не стало пошлостей, и, всех объединяло одно желание, чтобы Тамаре было весело, весело и хорошо с ними. Пересчитав глазами парней, Леший выдал.
– Том, ты у нас царевна, царевна и семь богатырей,– приосанился,– мы же, богатыри!
– Я не царевна…– как бы не договаривая, считаете себя богатырями? Пожалуйста, я не против.
– А кто ты?
– Красотка!– Девушка игриво стрельнула глазками, придавая привычному словечку Лешего, что-то такое, что вызвало очередной, безудержный взрыв хохота.
Тамара была счастлива, как-то, даже, торопливо счастлива. С какой-то ненасытной жадностью, девушка проживала каждую подаренную секунду, каждое мгновение, боясь пропустить что-то, не заметить, и, как сборщица ягод, экономя время, не особо обращая внимание на попадающие в лукошко кисточки, ветки, и прочий мусор, чтобы потом дома, неторопливо и тщательно перебрать, так и она хватала все, своей цепкой памятью. Потом уединившись в своей комнатке, вновь переживая эти минуты, упрятать самое-самое, в копилку своей души, туда, где, уже никто не сможет, как-то измарать, осквернить, ее сокровенное.
До конца, свыше своих сил, боролась эта юная воительница с усталостью, но увы. Раскачиваясь как пьяная, стала клониться на бок, Санька едва успел расстелить куртку, и уже спящую, уложил на нужное место. Столько нового и хорошего в один день! Устанешь пожалуй.
– Уснула?– С теплотой в голосе поинтересовался Леший. Свернув свою куртку, подал Саньке,– Лев, на, под голову сунь. Буянка!
Негромко засмеявшись, добавил,– пацаны, вы бы видели ее мордаху, когда она окунька по берегу тащила. Я думал, так до деревни и потянет! Тихон, такую картину бы нарисовал!
– Напишу.– Почему-то серьезно ответил Тихон. Парень учился в художественной школе.
– Чего?– Не понял Леший.
– Картины пишут, а не рисуют,– парень несколько отрешенно вгляделся в лицо спящей Тамары, затем, медленно перевел взор на усыпанное звездами небо,– напишу.
– Ну, напиши.
Не так уж и бескорыстно опекал Леший Тамару. Первым делом, он был благодарен
девушке за то, что она, сама того не ведая, ( или ведая?), нарушила, впрочем ни разу не высказанное вслух, условие; на рыбалку без девчат! А ведь именно он, почему-то, считался главным приверженцем этого. Вот и старался, показав досель немыслимое от него красноречие. Задачка-то, не из простых, вроде как и показать, что рад, нельзя, (авторитет!), и Тамару, упаси бог, обидеть…
Вторая причина, наиважнейшая, это Светка. Чего только не делал парень, чтобы привлечь внимание этой ветреной, по его мнению, девицы. Даже петь по французски научился, и все прахом. Какое-то ледяное равнодушие. «Может, она вообще парней не любит?»– Терялся в догадках парень. Так нет, с другими кокетничает, еще как, кокетничает. Вот и надеялся, может на рыбалке что- нибудь сдвинется. «Чертова кукла! Вылупит шары свои зеленые! И как это меня угораздило?» Леший никак не мог понять, как умудрился влюбиться в эту особу? Ведь надо же, а? Всю жизнь на глазах, девка как девка, противная даже, и на тебе!
Закончив восемь классов, Леший поступил в железнодорожное училище, и как-то так получалось, если и встречались со Светкой, то так, мимоходом, привет, привет. Учились в параллельных классах, он в «А», Светка в «Б». Из-за значительного оттока учеников, «А» и «Б» соединили, получился просто девятый класс, без всяких букв. На минувший Международный Женский День, бывшие одноклассницы Лешего, пригласили парня на вечеринку, проводимую всем, уже десятым классом, на дому у Паши Гурина, приятеля Лешего. Пригласили уже не как бывшего одноклассника, а как музыканта, то есть без денежного взноса. Почти два года порознь, срок не малый. На вечеринке и прозрел, неожиданно.
Светка, энергично жестикулируя, пытаясь перекричать многоголосый гомон, что-то втолковывала собравшимся у кухонного стола девчатам. Девушка обернулась на шум двери, вход в отапливаемую часть дома, как во многих домах Сибири, с кухни.
– О Леший, привет!– И, не дожидаясь ответа, вернулась к прежней теме,– я же вам говорю…
Чего она там говорит, Леший не слышал. С восхищенным удивлением изучал фигурку девушки. Особое умиление у парня, вызвали Светкины ножки. Маленькие ступни, такие узенькие, изящные голени формой в виде лодочек, плавно уплывающие под удлиненный, ниже колен, подол темно-зеленого платья. Да еще, и черные нейлоновые колготки! – «Вот это ножки!»
По глубокому убеждению Лешего, обладательница таких ножек, должна быть натурой хрупкой, нежной, постоянно нуждающейся в защите, опеке и прочее- прочее. Какие-то благородные чувства охватили парня, уже готового в огонь и в воду и… Неувязка! При всем своем богатом воображении Леший так и не смог представить, как и в каком случае, Светке потребуется опека? Разве что, при ядерном взрыве? И то вряд ли. Там уже ничего не нужно. В общем, абсурд какой-то.
Дикий, многоголосый рев, неожиданно разорвавший рассветную тишину, вспугнул сон девушки. Резко, как кошка, вскочив, Тамара бессмысленным, со сна взором, уставилась куда-то в одну точку.
– Не бойся Том.– Сквозь пелену пробуждающегося сознания вплыл знакомый голос.– Все нормально, не бойся.
– Угу,– девушка, как ребенок, потерла кулачками глаза,-что это?
– Проснулась?– Санька участливо приобнял девичьи плечи.
– Угу,– прикрыв рот ладонью девушка зевнула,– что это?
Санька вкратце рассказал о традиции.
– Пойдем,– Тамара окончательно проснулась,– тоже хочу! Почему не разбудил?
– Том, они голые, без трусов.
– Тоже традиция?
– И традиция, да и так, утром холодно, а еще если трусы мокрые, вообще атас. Да и нашеркать можно…
–Поняла!– Быстро, опасаясь подробностей, чего там можно нашеркать, согласилась Тамара.-А ты?
– Я с тобой.– Парень скрытно бросил взгляд в сторону купающихся.
– Саш иди к ним.
– А ты?
– Иди уже!– чуть ли не приказала девушка. Повторять не пришлось, улетел пулей!
Спустившись к парившей речке, Тамара потрогала воду, удивилась,– « Какая
теплая!»
Сняв спортивные брючки, вошла в реку, постояла, с наслаждением ощущая, как течение гладит ноги, прислушалась к крикам парней, различила крик Саньки.– «Мой». Даже не заметила, что впервые, «Мой».
Вдруг, бегом вернулась на берег, быстренько скинула курточку, майку, помедлив, и купальник, с легким вскриком,– «и я с тобой!»– кинулась в воду. Что ж, коль традиция.
14
– Правильно дочка, не пущай ее, с этим охламоном, беда одна,– послышался со спины голос,– пущай уж лучше под замком посидит.
– Вы о чем, Катерина Ивановна?– Закрыв замок, Фаина обернулась к соседке.
– Не величай меня, не люблю! Баба Катя я,-бабка кивнула на дверь в дом,– уж лучше под замком, а то он до греха доведет.
– Да о чем вы?
– Дак о Томе, дочке твоей,– прекрасно зная, что Тамары нет в доме, бабка клонила свое,-пусть уж лучше под замком.
– Тамары нет дома.– Холодно ответила женщина. Сама мысль, запереть дочь, показалась ей неприятной, даже дикой. – И почему я ее должна запирать?
– Ты дочка держи ее от Саньки подальше, по нему охламону тюрьма плачет. Хоть это и не мое дело…
– Верно не ваше,– перебила Фаина,– извините, я спешу на работу.
– Ох ох,– вдогонку пробубнила старуха,– какие обидимшись.
У бабы Кати, к мальчишкам особая неприязнь, которая с годами только нарастала. Искусная огородница, на участке не найдешь ни одной лишней травинки, в каждом из них видела потенциального воришку, который только и думает, как-бы незаконно снять урожай с ее грядок. К Саньке претензии особые. Года четыре назад, у бабы Кати к середине июня у первой в округе созревали огурцы, кто-то прилично обобрал всю грядку. К Санькиному несчастью, его мать первой попалась на глаза бабы Кати. Старушка без зазрения совести обвинила парня, якобы вот этими собственными глазами видала, как ее отпрыск тикал из огорода с полной пазухой огурцов.
Никакие уверения и клятвы, что не он, не помогли. Парня безжалостно на два дня лишили улицы, да еще и на свои грядки загнали. На второй день каторжных работ к ним в гости пришли сестра матери Зина с мужем Борисом.
– А где племянничек?– первым делом поинтересовался Борис. Своих детей у них не было, и всю свою нерастраченную любовь перенесли на племянников, при этом, выделив особо, почему-то Саньку.– Я ему тут шоколадку принес.
– Ремня ему надо, а не шоколадку!– Озлилась мать, и сестре,– представляешь, у бабы Кати все огурцы снял! Стыда не оберешься! Свои на подходе, так нет же, полез зас…нец! Пусть теперь в своем огороде поработает! Узнает, как оно достается.
– Шур, а мы с тобой не лазили?– пытаясь таким вопросом как-то защитить племянника, спросила Зина,– забыла?
– Война была, с голоду! И че, нас отец как вожжами отделал!? Как вспомню, спать не могла, все тело горело, забы-ыла,– передразнила сестру,– а ты не забыла?
«Однако».– Мелькнуло у Бориса, то чем в войну занимался он, лучше и не вспоминать. Закурив, вышел из летней кухни,– «Эх, война.»
– Здорово Саня,– дядька присел у грядки, пропалываемую парнишкой.
– Здорово дядь Борь.– Глухо ответил парень.
– Че, залетел?
– Дядь Борь, да не лазил я! Отвечаю.– Чувствуя как слезы обиды предательски наворачиваются на глаза, отвернулся,– а они не верят.
– А кто, знаешь?
– Че не знать-то, Игаша.-С дядей Борей можно быть откровенным, понимающий мужик.
– А сдать?
– Дядь Борь, ты вроде взрослый, а мелешь, не пойми че.
– Да я так..– Мужчина полностью уверился, паренек не врет.
– Хоть бы пришел, помог, из-за него ведь.
– Ты че сегодня, с дуба рухнул? Он-то при чем? Это карга старая все, не знает, а врет!
– И не знаешь че делать?– Мстительно прищурился дядюшка,– расквитаться надо.
– А че, забор разнести, дык, тут и умру, на грядках.
– Не, это не интересно,– Борис махнул ладонью, пригнись мол,– стебани у матери пачку дрожжей, и бабке, в нужник, скинь. Только раскроши на кусочки, и сахарку,
со стакан.
– И че?
– Увидишь.
Дядя Боря чепуху молоть не будет, это Санька знал наверняка. Столько дельных советов!
Ну держись старая! Ради справедливости надо отметить, вопрос мести отошел на второй план, Санька не злопамятен, но любознателен, ему крайне захотелось узнать, что будет, каков результат?
Результат ждать не заставил. На второе утро, бабка как всегда, в одно и тоже время доковыляв до туалета, встала, озадаченная звуками исходящими изнутри помещения,– «Пыхтит что ли кто?» Кому в такую рань? И почему в ее туалет?
– Э,– постучала по двери,– хто тама?
Постояв дернула за ручку, и, обомлела; пыхтело то, что никогда в ее жизни не пыхтело! И вонь!
«Может попыхтит, и перестанет?» Целый день баба Катя как маятник туда сюда, пыхтит! На утро чуть ли не бегом, опять пыхтит!
– Провалиться тебе проклятущий!– и со всей силы дверью, хлоп!
– На кого ты, баб Кать?– подошел к забору сосед,– Фу-у, а че вонь такая?
–Откедова я знаю! Пыхтит и воняет, пыхтит и воняет!
–Да кто?
– Он,– бабка обличительно ткнула пальцем в сторону нужника, – проклятушший! Толь может, че подскажешь?
– А че там?– Толян, так все звали соседа бабки, Толю Крюкова, здоровенного детину средних лет, перелез через забор.
– Ни фига себе!– открыв дверь в туалет,– я такого не видал. А вонища!
– Толь с чего он?
– Не знаю баб Кать, загнило наверное,– Толян призадумался, полез обратно через забор,– я щас.
Минуту спустя, вернулся с канистрой.
– Соляркой польем, и не будет. У меня если палец или еще что, загниет, помажу, и, как рукой! Льем?
– Ну лей, хуже, поди не будет.
Ошиблась бабка, будет, еще как будет! Если до, как-то зажав нос, можно было, то теперь, с первой секунды начинало щипать нос, глаза, слезы градом. Только в противогазе, что и предложил Толян,– у меня в гараже есть, дать?
– Себе напяль,– подошла Марина, жена соседа, – ты уже дал, у вражина!
Марина, полная противоположность мужа, маленькая, худенькая.
– Я ж как лучше хотел..
– Получилось как всегда,в огород не выйдешь, вонь. Баб Кать, кому же ты так насолила?
– Думаешь, порчу навели?-перекрестилась бабка.
– Какую к черту, порчу!-Атеистка Марина не верила ни в бога,
ни в черта, ни в какую магию,– сыпанули тебе чего-то.
– О как..– Старушка не спала ночь, перебирая все грехи свои, выискивая, за что наказание свыше, а тут, все просто,– вот дура старая! Марин, а че сыпнули-то, и хто?
– Ну, этого я не знаю, может селитры какой, ее на полях кучами лежит.
– Точно!– Влез в разговор детина,– вчера за заимкой трактор заглушил, только разложил пожрать, слышу ба-бах! Потом опять ба-бах! Рядом прям! Я туда! Они драть, от меня не убежишь! Одного хвать! Э, ору, не вернетесь, я этого в ментовку, и поднял за шкирку, чтоб видели. Баб Кать, а ты взорваться можешь, хотя нет, не взорвешься…
– Так!– прервала Марина,– теперь толком.
С помощью кучи наводящих вопросов, переспросов, выяснили: Толян, работая в поле на своем «Кировце» в обеденный перерыв, поймал компанию мальчишек, развлекающуюся подрывом самодельных бомб. Взяв слово мужика, что он ни в какую ментовку их не потащит, и, к родителям тоже, раскрыли секрет изготовления взрывных устройств.
– Секи дядь Толь, берешь селитру, только с кучи у тополей, с других не пойдет, не горит, наливаешь воду, туда селитру, размешиваешь, и, газету туда, газету, понял? Другая бумага тоже идет, но хуже, гаснет. Газету вымочишь, и на солнце сушишь, пока не захрустит, если не хрустит ничего не получится, высушишь, и во смотри,– друзья подожгли кусок готовой к применению газеты. С шипением, не
воспламеняясь газета быстро истлела,– видал, как бифордов шнур! Вот, затем, наталкиваешь в бутылку, поджигаешь, в горлышко палку, только палку заранее приготовь, все быстро делать надо, и, кидаешь! Ложись!– Не успел Толян приземлиться, как рвануло. Объяснение подкреплялось, наглядным изготовлением и, применением.
– Ты баб Кать не взорвешься,-и осекся,– черт, я же туда солярки плеснул.
– Плеснул он, да ты туда всю канистру вбухал!– Заметно повеселела баба Катя. Если чего и опасалась бабка, так это мистики, необъяснимого, все остальное, пустяки. Убедившись, что потусторонние силы не при делах, успокоилась, и обрела способность мыслить логически,-это Сашка, Одинцов! Вот паршивец! Ну я Шурке скажу-у! Вот по ком тюрьма плачет! Это он за огурцы мне.
Как говорится, нет худа без добра. Старый туалет уже давно требовал замены, покосился, того гляди, упадет, да и яма (вон как пыхтит!) полным полна. Через Марину, соседка работала мастером на лесном складе при шахте, баба Катя сговорилась с мужиками за шесть литров самогону на новый туалет. Под бдительным оком мастерицы нанявшиеся сработали быстро, и качественно, даже табуреточку с отверстием в подарок. Толян выкопал яму, при этом еще и старую завалил, запах исчез, привезли, еще и поставили. Не туалет, дворец! Просторный, и тубареточка! Села, и сиди, кума королю!
Убедившись на собственном организме, что туалет, вещь не просто, а жизненно необходимая, баба Катя собственноручно прибила петли на дверь, и на всякий случай, повесила замок.
Как это ни странно звучит, но именно этот замок послужил основной причиной, из-за которой, Санька на веки вечные попал в черные списки бабкиной памяти, которого, не сегодня так завтра, все-равно посадят.
А случилось следующее. Уже ближе к осени, на юбилей бабы Кати, хоть и не круглый, шестьдесят пять лет, сам Будда приехал поздравить, да не один, с парторгом и главным экономистом, все с подарками. Будда торт, парторг почетную грамоту, Люба тридцать рублей денег.
– Без чая, не отпущу,– твердо потребовала баба Катя,– Семен, пойдем тоже.
– Не баб Кать, только поел,– отказался Семен, водитель председателя,– я тут, покурю.
Засиделись, кроме чая баба Катя достала бутылочку водочки, слегка захмелев, разговорились.
Семену приспичило, а их все нет и нет. Ну не терпеть же до одури! Пошел в туалет к бабке. Подошел, глаза на лоб, дверь на замке! Не поверил, подергал, точно, дверь заперта. Что делать, организм требует, и все настойчивее. Полез к Толяну, зацепился штаниной, упал, измарался, еще и штанину порвал, но успел. Обратно хотел через калитку, там кобелина на цепи, пришлось опять через забор. Тут на заборе его и застали вышедшие из дома гости с хозяйкой.
– Семен, ты чего там делаешь!?
– Баб Кать, чем же это ты в туалет ходишь, что такое добро под замком держишь?!– Не отвечая на вопрос злобно проорал Семен,– песок золотой сыпется?!
Вот сраму! Все из-за Саньки.
Разговор с соседкой не выходил из головы Фаины. Тревога за дочь, не давала сосредоточится на работе, женщина постоянно, путалась, делала ошибки в расчетах, нервничала.
– Ты че дергаешься?– Не выдержала Люба,– сидишь, как вша на аркане, блоха на цепи. Случилось что?
– Да, Тома, вчера на рыбалку в ночь, ушла,– порывисто вздохнула Фаина,– до сих пор не вернулась.
– На рыбалку, в ночь?– Вытянув губы в трубочку, Люба уставилась на подругу,– с кем?
– С одноклассником, Сашей Одинцовым, друзья его еще. Что так смотришь?– Фаине стало страшно,– что-то не так?
– Да, в общем, нет. Просто, я ни разу не слышала, чтоб девчонка на рыбалку, да еще и в ночь…Ну Томка!
– Ты, осуждаешь?
– При чем здесь осуждаешь? Молодец девка! Не в тебя, корову дойную, молодец!– уткнувшись в бумаги, добавила,– не бойся, ничего плохого с ней не будет. Я Сашку знаю, он с моим племянником Олежкой, с самого детства вместе.
Слегка успокоившись, Фаина занялась расчетами, отвлеклась. Произошла цепная реакция, запсиховала Люба.
Родив на свет двоих сыновей-погодков, пришлось распрощаться с мечтой о дочери. Никакие уверения мужа, что третья будет дочь, не убедили женщину.
– Ты можешь производить только себе подобных, никакой фантазии! У одноклеточное!
Не сказать, что Люба не любила своих сыночков, свою плоть и кровь, она их обожала. Но как приласкать, просто обнять, прижать к себе, если братья, чуть ли не с рождения второго, не могли поделить места под солнцем. Минимум как три года, Жене исполнилось шесть, Толе соответственно семь , в доме Щегловых продолжалась непримиримая битва двух «титанов», с постоянным вмешательством третьего, в лице мамы, которая без разбору (поди, разберись!) щедрой рукой оделяла подзатыльниками того и другого, стараясь здесь быть справедливой, обоим поровну, даже считала, сколько одному, столько и другому.
– За что наказание!?– Взывала к небесам женщина, и к мужу,– хоть бы ты повлиял!
– Эй, вы там! Ну-ка, тихо!– Считая, что отцовский долг на этом исполнен, Николай возвращался к делам по хозяйству, которых невпроворот.
– Тьфу!
Лишь уложив своих отпрысков в кровати, дождавшись пока уснут, давала волю материнским чувствам. Люба могла часами, невзирая на усталость, при свете ночника, сидеть упершись подбородком в ладонь, и смотреть на спящих сыновей, изредка поправляя то на одном, то на другом одеяло, едва касаясь губами, целовала головы спящих детей.
– Какие красивые,– шепотом говорила вошедшему мужу,– век бы сидела.
– Наши,– соглашался Николай, присаживаясь рядом с супругой,– я там это…
Вот так, шепотом решали те или иные житейские вопросы, куда потратить деньги, жаловались друг другу, Будда совсем измучил со своими бумагами, а рук-то только две а не сто, да и завгар, еще та скотина, если машина новая, так ее обязательно надо угробить, надо-то, всего один день, на ТО.
Незаметное семейное счастье. Замечаешь, только когда потеряешь.
Приезд Фаины с дочерью восприняли приветливо, с пониманием. За две недели проживания, пока белили красили, ремонтировали новое для приезжих жилье, все семейство Щегловых очень привязалось к ним, они стали родными, особенно к Тамаре. У братьев даже случилось нечто, вроде перемирия. Мало того что не дрались, еще и великодушно уступив свою комнату гостям, спали вдвоем на одном диване, в зале. Особенно нравилось, когда Тамара читала им вслух интересные, привезенные с собой, книги. Да и вообще, такая красивая, только худющая. В связи с нервным срывом, у девочки совсем пропал аппетит. Матери стоило больших трудов, чтоб хоть что-то съела, хоть что-то запихать в тающую на глазах дочку. При встрече на вокзале, шокированная видом Тамары, Люба схватила, прижала к себе девочку, украдкой смахивая с ресниц так не нужные в это время, слезы. Такая страшная перемена в девочке. Больше любых слов, поразило то безжизненное равнодушие с каким девушка воспринимала ее объятия, словно не человека, а куклу. Последний раз, Люба видела Тамару два года назад, когда проездом побывала в гостях у подруги.
Искренне любя, за те дни под одной крышей, она, в общем, не особо любившая гостей, так привязалась к Тамаре, что где-то в глубине души, не хотела, чтоб Фаина переехала в купленный, еще до их приезда, домик.
«Надо-же, отпустила девченку. Хватило ума, где-то умная, а где дура-дурой.»– Мнительной Любе полезли в голову страшные картины.
– Вот что Фай, бери путевки, и дуй домой! Если Томка не пришла, бегом ко мне, искать поедем. Если пришла, дома поработаешь, не приходи. Если что, скажу зуб у тебя болит, поняла?
Ушедшая было тревога за дочь, снова охватила женщину. Быстренько собрав бумаги, чуть-ли не вприпрыжку понеслась домой. К счастью, уже на подходе к дому увидела бредущую навстречу Тамару.
– Мам, смотри!– еще не дойдя, дочка потрясла нанизанной на алюминиевую проволоку рыбой. Два пескаря свалились на землю, порвались тонкие жабры,– А, черт!
Не замечая, что чертыхается как Санька, бросив на дорогу курточку подобрала рыбешек.
– А, черт,– обе руки оказались заняты. Не раздумывая долго девушка нога об ногу сняла обувку, подцепила с земли куртку и, прогнувшись через спину положила себе на плечо, обулась. Подглядывающая, сквозь щель в заборе, баба Катя офонарела.
Ладно бы, где на арене, а тут так, между делом!
– Мам, это я сама! Я поймала!
– Ты чего чертыхаешься?!– счастливо улыбаясь, поинтересовалась мать.
– Мам, ты даже не представляешь, как здорово на рыбалке! Там такой восход! Туман
такой над речкой, я купалась, вода теплая-теплая! И мальчишки купались…
– Пойдем домой, говорунья моя,– радуясь за дочь, Фаина с благодарностью вспомнила об Аклиме Тынысовне,– что мы на улице.
Еще какое-то время, мелодичным голосом полнила небольшой домик; какие мальчишки (семь богатырей!), и что, ухи вчера обожралась, а Саша, небольшая пауза, в общем, и Саша, они все, такие зыконские…
– Какие-какие? Ты где таких слов нахваталась?
– Ма-а-м! А Леший! Он самый лучший!.. Кроме конечно..,– и, затихла.
Подождав немного, Фаина заглянула в залик, дочь спала.
Укрыв Тамару вернулась на кухню. – «Кто бы он ни был, этот Саша, но я ему благодарна.» Такой, счастливо-раскрепощенной дочери, Фаина не помнит с самого детства. – «Обожралась, зыконские, надо-же… Надо позвать в гости этого Сашу, что за фрукт?»
Протерев стол, Фаина разложила взятые с собой путевые листы, как послышался шум подъехавшей к дому машины. Хлопнула дверца, спустя секунды по веранде в быстром темпе зацокали каблучки, кто-то сильно спешил.
– Не пришла еще?– Влетела Люба.
– Спит.
– Ху-у-у,-протяжно выдохнула женщина, и словно не до конца доверяя,– Где она?
Слегка озадаченная хозяйка молча кивнула в сторону зала.
Люба процокала в зал,– Ти моя либонька, спи-и-т!
Полюбовавшись, на спящую «либоньку», вернулась на кухню.
– Вечно ты, Файка, из ничего панику создашь, всех на ноги подымешь! Говорила же, ничего с ней не случиться! У изжога!– Громким шепотом выговорила подруге,-поехали, Колька материться будет.
Вошел Николай,– Пришла?
– Конечно пришла,– прошипела благоверная, и Фаине,– поехали. Я че там, одна сидеть буду?
15
Уходило лето. Яркое, насыщенное, неповторимое. Уходило, оставляя в памяти для некоторых из них, может быть, самые счастливые воспоминания. Зимой, посадили Игашу, он же Игорь Инютин, этот в целом, неплохой парень, поступив в ПТУ на базе восьмилетки проучился год, связался с нехорошей компанией. Ночью проникли в хозяйственный магазин, обворовали. Ущерб более трех тысяч рублей, соответственно реальный срок, три года в колонии для несовершеннолетних.
Закончив училище, ушел служить в армию Леший. Дополнительным набором, уже в начале следующего лета, Алексея призвали в железнодорожные войска, отправили на БАМ.
Так и не смог добиться парень ответной любви Светки. Девушка даже не пришла на проводы в армию.
– Понимаешь Том,– отвечая на вопрос, Света показала неожиданную черту своего характера,– я сколько ни пыталась, так и не смогла полюбить его, одна жалость, даже до слез, но не смогла. Леший классный, очень хороший, но он больше мне брат, чем парень, понимаешь? Он считает меня бестолковой, ветреной, и пусть, так лучше… Он не заслужил жалости, он достоин большего… Да и себя в жертву тоже… Потому и не пошла, боялась пожалею, дам надежду, потом вини себя. Мне наверное легче было, если бы он наоборот, невзлюбил меня, вот правда!
Почти следом за Алексеем, на все лето исчезла и сама Светка. Закончив учебный год, (все-таки, ведь поступила в техникум!), вместе с одногруппниками, уехала в качестве бойца стройотряда куда-то, на стройку в Хакасии.
Уехал навсегда и Тихон, он же Виктор Тихоновский, за границу, в Монголию. Так по крайней мере сказала всезнайка Юлька. Тихон уехал не прощаясь, лишь в почтовом ящике, Фаина Андреевна нашла письмо на имя дочери. Никто кроме Тамары не знает его содержания, но какое-то время девушка находилась в грустноватой задумчивости.
Уходило лето. Уходило, чтобы вернуться, вернуться со своей яркостью, насыщенностью, неповторимостью. И опять под окнами дома Сулагиных зазвенят задорные голоса, кто-то вновь принесет гитары, кто-то, из оставшихся
прошлогодних, задаст настроение, и все пойдет, казалось бы, как прежде.
Вернувшись, уже в начале сентября с Хакасии, в один из вечеров, Света придет на сабантуй. Присев на краешек бревен, молча наблюдая за ее прежними всего лишь годом, ну двумя, моложе, друзьями-приятелями, за многими новенькими, подросшими
за год, малолетками, и вдруг, с грустью ощутит, она уже чужая на этом празднике ранней юности. И уйдет, не сказав привычного, «пока», уйдет, растворившись в темноте, и никто ее, не окликнет, не позовет обратно.
Как всегда, когда ей что-нибудь нужно, путем заискивания, ласки, периодических скандалов, выдавит у строптивой матери разрешения жить в студенческом общежитии, хотя до учебы добираться чуть больше часа, где ее новые друзья, новые поклонники, и та среда, которая гораздо более, чем отчий дом, подходит для этой, с неуемной жаждой жизни, натуры. И, как там в песне поется? «И хотя нам прежнего немного жаль, лучшее конечно впереди!»
Первого сентября, Санька, войдя в кабинет, решительно занял место за партой рядом с Тамарой. Просидевшая с ней весь минувший год, Марина Гунько, хотела было возмутиться, но видя, как тот насупился, чем-то напоминая кота, урвавшего кусок сала, и готового теперь биться за него до последнего, молча перешла на другое место. Так целый день, перейдут из кабинета в кабинет, хлоп! Он уже на месте. От таких финтов, девушке и приятно, и смешно, и неловко. Так и не нашлась, что сказать. К счастью, уже на следующий день, видя, что никто не зарится на его сокровище, угомонился.
Потекли школьные будни, с каждым днем ночи становились холоднее, зачастили дожди, следственно все реже стала собираться молодежь у дома Сулагиных. К счастью для Саньки, сам бы вряд ли осмелился, уж очень стеснялся парень мать Тамары, «шибко красивая», даже встреч избегал, чуть завидя, сваливал с пути женщины, еще летом настойчиво был приглашен Тамарой в гости.
– Саш, приходи завтра в гости, мы с мамой торт испечем,– вскоре после рыбалки, предложила девушка, глянув на розовеющий восток, с улыбкой добавила,– точнее сегодня, часа в два.
– Я один что-ли?
– Ну, если боишься, маму возьми.
– То-о-м!
– В два часа! Ясно?– Резко повернувшись, Тамара открыла калитку.
– То-о-м.
– Отстань!– Даже не оглянулась, шагая к дому.
«Черт, даже не поцеловались!»
Ровно в два, Санька не постучав (в селе при входе в дом никто никогда не стучался ) приоткрыл дверь, сунул голову,-Тома, и-их!!!
В метрах двух от входа стояла мама Тамары. Какое-то время уставившись друг на друга молчали.
– Здравствуй!– первое впечатление о парне оказалось положительным.
– Ага, а где Тома?– Впервые увидев женщину на близком расстоянии, Санька совсем растерялся,– «Красивей артистки!»
– Чего ага? Здравствуй говорю!– Парень определенно нравился, особенно глаза, немного наивные, но умные и добрые.
– Здрасте, а где Тома?– Санька немного успокоился, наверное как и многие, пережив первые секунды встречи, больше всего пугает неизвестность.
– Может, ты полностью войдешь,– не отвечая на вопрос, предложила женщина,– мне вот, как-то неловко общаться с одной головой.
– Так мне че, войти?
–Так уж, изволь!– Фаина поняла, истинная причина нелепого поведения парня, ни что иное, как любовь к дочери, а это главное. Да и сам парень, похоже, светлый.
Санька неуклюже просочился (иначе и не скажешь) в дом. Постоял, освоился.
– Может присядешь,– Фаина Андреевна, уже откровенно любовалась парнем.
Санька зажав кулаки в карманах брюк, плюхнулся на указанную табуретку стоявшую у стола. Решил показать, что парень он серьезный, и, выдал;– А, у вас ни че, чистенько.
– Вот спасибо, оценил! Мы старались!– С трудом сдерживая смех, поблагодарила хозяйка.
Поняв, что брякнул не то, насупился,– «Молчать буду.»
И, вопреки данному себе слову, словно сам черт дернул, тоном, требующим немедленного ответа,– Тома, где!?
Не сдержавшись, женщина засмеялась. Не зря десятилетие спустя, Тамара в сердцах воскликнет,– «Как был шит белыми нитками, так и остался!» Несколько даже, непроизвольно, Фаина Андреевна приблизилась к парню, легкой рукой коснулась
волос Саньки.
– Успокойся, сейчас придет, у нас соль закончилась, к бабе Кате пошла, сейчас придет.– А глаза у самой, синие-синие, как небо осеннее, и приветливые, лучистые.
С улицы послышалась легкая поступь, вошла Тамара.
– Пришел,– хотела добавить,( без мамы?), но сдержалась,– мам, ты бабе Кате обещала укол поставить.
– Да, я помню,– весело кивнула на Саньку,– а друг у тебя строгий, сразу пытать, куда я тебя дела.
– А то! Он такой, так что смотри.– Минуты назад, Тамаре пришлось выслушать целую тираду от бабы Кати,– иди, думаю, баба Катя кое в чем просветит тебя,– девушка кивнула в сторону сидящего Саньки,– он преступник, правда не сейчас, в недалеком будущем. Не сегодня, так завтра.
Злодей в перспективе, разинув рот, смотрел то на мать, то на дочь, пытаясь понять, как такие разные на внешность, в чем-то очень схожи, а в чем?
– Ты чего так?– хлопоча у разделочного стола, стоявшего по диагонали от обеденного, возле которого сидел Санька, спросила Тамара.
– У?
– Пыхтишь как паровоз?– Девушка обернулась к парню.
– Да нормально. -
На Тамаре был одет тот же, серо-голубого, в цветочки, халатик, что и перед рыбалкой. Трудно сказать, почему именно такой, домашний наряд девушки, произвел на парня то неизгладимое, яркое впечатление, что всю жизнь, бывая в разлуке, в его памяти в первую очередь всплывал именно этот образ девушки, стоящей у стола; босоногая, наступив ступней на ступню, деловито склонившая голову над работой, изредка убирающая c глаз тыльной стороной ладони, непокорную, пепельного цвета, прядь волос. И, много лет спустя, уезжая на целых две недели в командировку, на ее,– «Счастливого пути»,– уже на пороге, вдруг мелькнет этот образ,и, в порыве, воскликнет,– «Родная моя! Для меня все пути-дороги счастливы. Они все, ведут к тебе!»
Получив исчерпывающий ответ, Тамара вернулась к готовке обеда, но чувствуя на себе пристальный взгляд вопросительно обернулась.
– Ты чего смотришь? Что-то не так?
– Тебе в халате еще лучше.
– Прикажешь, и на сабантуй в халате?
– Нет…
Вскоре вернулась Фаина Андреевна. Еще с порога, шало глянув на гостя, изо всех сил сдерживаясь, и, все-таки не сдержавшись, расхохоталась. «Вот чем похожи, смеются одинаково!»– Мелькнуло у парня.
– Мам, ты чего?
– Так, вспомнилось.
К приятному удивлению парня, Фаина Андреевна, вопреки сложившемуся о ней впечатлении, как о женщине строгой, и серьезной, оказалась такой простой и добродушной, что за какой-то проведенный вместе час, Санька окончательно справился со своей стеснительностью, ему стало легко и свободно в этом уютном, небольшом домике. Боготворя свою избранницу, он невольно превознес и мать, если и не в богородицу, то, в кого-то рядом. А если богородица, еще и очень красивая женщина? Есть от чего… Как быстро, пугливая зачарованность, сменилась очарованием! С каким-то, ранее неизвестным, и, все-таки смутно что-то напоминающим+ ему чувством, он любовался этими женщинами. Одной, совсем юной, и другой, в пике своего расцвета. Он любовался ими. Может, это напоминание из раннего детства, когда мама, его, трехлетнего малыша, поднесла к распустившемуся кусту пиона, и негромко, ласковым голосом произнесла,– « смотри сынок, это пионы, они всегда распускаются к твоему дню рождения, как красиво, правда?» И затих малыш, внимая живую красоту, и, не захотелось ему, как это присуще ребенку, сорвать бутон, потрогать, оторвать лепестки, посмотреть что внутри. Может это напоминание чувства, из раннего детства? Он любовался ими.
Домик, у калитки которого, с мучительной надеждой, что разлука с любимой не
навечно, он проводил долгие ночные часы, и вход, в который казался неодолимым препятствием, вдруг превратился в гостеприимную обитель, где живет его счастье.
И плевать ему теперь на погоду, даже с симпатией относился к любому ее проявлению, впрочем, как и ко всему, что не мешало быть рядом с ней.
Пережили октябрь. Всем, от мала до велика, опостылела казалось, на веки вечные в селе поселившаяся распутица, что не пройти и не проехать. Точнее проехать можно, на тракторе. Чем и пользовались колхозные механизаторы, превращая и так труднопроходимые улицы, в неодолимую трясину.
Будда неоднократно пытался объединить усилия с шахтой и сельсоветом, для отсыпки улиц щебнем. С директором шахты, из-за извечного конфликта за землю, разговора не получалось, сразу скандал.
– У тебя хватает совести ко мне в кабинет?– Неприветливо встречал горняк,-сначала в райком с кляузами, потом ко мне с просьбами? Ну наглец!
– Ты мне весь покос истоптал.– Дипломат из Будды, никудышный,-что заслужил, то и получил.
– Истопта-ал?! Вахта раз проехала! Авария была! Истоптал ему!
– Не раз,-набычился председатель,– у тебя каждый день аварии.
– Короче! Что надо?– В памяти директора освежилась нахлобучка, полученная в райкоме.
– Помоги в деревне дороги отсыпать. Грязь непролазная, ведь и твои работяги живут.
– Нет денег! Что не видишь, клуб строю! В копеечку.– В селе за счет шахты возводили новый дом культуры,-и для твоих, колхозников, то-оже!
Слово «колхозников», прозвучало если и без пренебрежения, то со снисхождением точно. Для Будды, как быку красная тряпка.
–Заставить бы тебя, уголь жрать! Колхозни-и-ков!– передразнил директора,-Морда чванливая!
–Катя!– Зычно рявкнул директор,– Катя!
В дверном проеме появилось невозмутимое лицо женщины средних лет. Похоже, что писк комара, что могучий рев шефа, для секретарши большой разницы не представляли.
– Проводи гостя!
Выражая согласие кивком головы сверху вниз, женщина окликнула,– Иван Сергеевич!
И опять же кивком головы, только вбок, на выход мол. И такая уверенность в себе, в своей силе, что гость без пререканий, медвежьей походкой подался к выходу. Уже в приемной,– зажрались! Колхо-о-зники! Че бы вы без нас делали!
В ответ, молча, кивок согласия, да зажрались, и без вас не знали бы, что делать. Высший пилотаж!
У председателя сельсовета еще хлеще. О какой отсыпке может быть речь, когда страна напрягла все силы на строительство БАМа? А империалисты? Того и гляди, полезут! Понимать надо! Глубже мыслить надо, глубже.
– Да-а.– Иван Сергеевич повторил избитое за века выражение,– на Руси две беды: дураки и дороги.
– Ты о чем?
– Так, к слову…
Оставалось ждать, вот уж действительно, как манны небесной,– снега.
Наконец, в один прекрасный день, выпавший снег не растаял, красота, иди куда хочешь! После вынужденного заточения, ребятня шумной гурьбой носились по улицам, чуть ли не каждый час проверяя лед на небольшом озерце на окраине села, держит, не держит? Не терпелось открыть хоккейный сезон. По указанию Будды, еще в прошлом году, колхозные электрики поставили вдоль берега три столба, провели освещение, так что, ранние сумерки не проблема, лишь бы лед держал.
В селе царило приподнятое настроение, в школе начинались каникулы, приближались ноябрьские праздники, и с наступлением морозов, начинался забой скота на мясо.
Тоже своего рода праздник, с названием,– «приходи на свежину». Редко кто отказывался. Можно было отказаться от приглашения на юбилей, даже на свадьбу, но от свежины?! Во первых, если зовут, значит нужна помощь, работы по разделке туши хватает, во вторых, не надо ничего нести, ни подарка, ни закуски, ни спиртного, хозяева, перед заколом, по ночам гнали запрещенную в стране самогонку, и, в третьих, что касается женщин, нет нужды наряжаться. В чем есть, в том и пришла. И никто не обсудит. И, может быть, самое важное, общение, общение при совместной
работе. И это общение, исполненное простоты и искренности, предопределяло добрую атмосферу обязательного застолья, всегда веселое, шумное. Так и у Одинцовых. Постоянный закольщик дядя Ваня, вместе с ножом прихватывал и гармошку.
– Гармошку зачем?– Ворчала жена,– тебя же колоть звали, не на гулянку.
– А че взад-вперед ноги бить.– Взад-вперед, не более ста метров, но лень, одна из основных черт характера дяди Вани.
Уже при нарезании мяса с прочими органами, что обязательно входит в свежину, мать окликнула сына,– иди-ка сюда!
Обычно, такой призыв для Саньки ничего хорошего не предвещал. Поэтому, припоминая, но так и не вспомнив, в чем накосячил, нехотя подошел к матери,– че?
– На, унеси,– женщина протянула увесистый пакет с мясом.
– Куда?– Не понял парень.
– Мам, он же у нас убогий, ему все по полочкам надо,– не сестра, язва!– Подруге своей унеси! И чего она в тебе нашла?
– Танька!– Мать сердито глянула на старшую дочь,– вот тебе надо? Саш, неси пока не остыло, вкус потеряется.
Сквасив мину сестре, быстренько собравшись и прихватив пакет, парень вышел, провожаемый, умильно-грустноватой улыбкой сестры.-Вот и Сашка вырос. А я ее видела, прелесть! Как кошечка.
– Да уж… У этой кошечки и коготочки.– помолчав, женщина добавила,-может, оно и к лучшему. Четверть-то, без троек опять.
– Здрасте,– Санька никак не мог определиться, как обращаться к матери Тамары. Как-то, уж очень разнилась со всеми другими женщинами, и тетя Фая не назовешь, и как учителей, по имени отчеству, тоже. Ни в ту, ни в другую категорию, на его взгляд, не подходила. Так и умудрялся, не зовя никак.– Свежину будете?
– Что?– Ранний визит удивил хозяйку, обычно Санька приходил вечером.
– Я свежину принес.
С комнаты Тамары послышался легкий скип кровати.
– Мам,– последовал сонный голос,– кто там?
– Вставай дочь, нас кормить пришли!– У самой в мозгу, «не слишком ли?» Но, глянув на парня, решила, не слишком. И, студенчество:– «Отказываться от дармовой жрачки даже не грех,-кощунство!»– Изрекала Люба.
Из-за шторы высунулась взлохмаченная голова Тамары,– Чего?
Увидев у двери гостя еще более удивленно,– Саш! Ты чего такую рань?
– Говорю же, кормить пришел!– Фаина Андреевна кивнула на пакет в руках парня,-свежиной.
– Не кормить… Ее еще жарить надо. И быстрее, пока теплая, а то вкус потеряется. И никакая не рань, одиннадцатый час уже!– Санька кивнул на будильник стоявший на кухонном столе.
Голова исчезла, секунды спустя девушка вышла в накинутом поверх ночной рубашки халатике, такая домашняя, пушистая!
– Умыться-то, хоть можно? Не пропадет свежина?
– Надеюсь не пропадет,– осклабился гость,– ты же шустрая, час-два, и готова!
– Проваливай!-Девушка кивнула в сторону зала,– умный больно!
– Что есть, то есть!
– Проваливай сказала!
Глядя на них, Фаина невольно сравнивала их взаимоотношения, с теми, которые были у нее с Сергеем. Легкая, добродушная ирония со стороны парня, и, может быть чуточку более резкая, острая, со стороны ее дочери, не мешали любви, а даже наоборот, какое-то скрытое от чужих, недобрых глаз, бережливое отношение друг к другу. Тут, вместе с любовью присутствовала дружба, духовная, да, именно духовная, близость, и еще что-то, что-то единое, единое для двоих. А ведь, не прошло и полугода, как они вместе.
Теперь, она с омерзением вспоминая ту ночь, поняла, не такой близости добивался Сергей мотивируя это красивыми словами, что очень любит, до умопомрачения, что она девушка, женщина, не может, или не хочет, понять его, как мужчину. И, она уступила, искренне считая, искренне любя, что так и есть, что так и должно быть, мужчине это необходимо.
Стыд, разочарование после случившегося, словно, она совершила что-то низменное, непристойное, ненужное, какая-то опустошенность. Совсем иначе представлялась ей первая ночь в девственных грезах. «Так всегда будет?»– В отчаянии спрашивала
себя. Потом, конечно наладилось, но ту, первую ночь, старалась забыть, выкинуть из памяти, навсегда. И не могла.
«Это, не то, что мне нужно,»-отвечая Рахиму, она только смутно чувствовала, теперь, глядя на дочь, уже точно знала, что ей нужно. «Бывает, и яйца курицу учат.»
Обмануть кого-то, легко, себя, возможно, но как, обмануть свои чувства?
Провожая Саньку, уже на выходе, женщина по воздуху, провела ладонью сверху вниз, словно погладив парня от затылка до спины. Тамара знала этот жест матери, она его делала только за теми, кто ей, очень по душе.
16
В середине декабря Александру пригласили в профком шахты. Бывший мастер участка поверхности, на котором Одинцова работала машинисткой на перекачной станции, а ныне профсоюзный лидер, напустив на себя важный вид, торжественно загундел:
– Александра,– небольшая пауза, то-ли забыл, то-ли не знал ее отчества, но выкрутился,– всш-вна, вас, за ваш ударный труд награждают путевкой в санаторий, в Ессентуки, поздравляю!
– Взшин Митрофаныч,– женщина тоже, то ли не знала, то ли забыла имя бывшего начальника, Митрофаныч, он и есть Митрофаныч,– спасибо конечно, но мне сейчас не нужно.
Правила советского этикета соблюдены, можно приступать к делу.
– Шур, ты че выкобениваешься? Ты же сама бозлала?
– Я бозлала? Только раз попросила! И когда еще? В марте, когда корова в запуске. А сейчас че?– сама себе ответила,– декабрь, Новый год на носу!
– Вот именно, Новый на носу, а старый кончается! А у меня путевка горит!– в порыве Митрофаныч выдал истинную причину награждения,– не использую, на следующий год урежут…
– Ах ты змей!– голоса собеседников повышали громкость,– на тебе боже, что нам не гоже! Так что ли? Ну ты даешь! Ладно бы, кого другого! Столько лет вместе!
Профсоюзный лидер пристыженно увел глаза в сторону.
– Шур, ну не кого больше.
– Че, вся шахта передохла?
– Думай че говоришь, дура!– спавшая было громкость, пошла на повышение,– а один, точно, как ты говоришь, чуть не сдох! Слыхала поди?
– Нет.– Женщине стало стыдно за вырвавшееся в сердцах.
– Димку Смирнова, с проходки, в позапрошлом так же на новогодние, отправили на курорт. Мужик, и работяга, и семьянин, не пьет как попало, езжай, отдыхай. Так он, скотина, там так отметил Новый год, что ни документов, ни денег! Домой на электричках, зайцем! Жена пришла, орет! Посылаем запрос,– был. Где сейчас? Не знаем. Пропал мужик, в розыск подали. Считай похоронили. Хорошо в Челябинске сняли, полстраны на электичках! Присылают, такой-то, такой-то ваш? Наш. Без сопровождающего не отпустим. Директор, сам, на самолет и туда. Привез, сразу в больницу, на месяц. Вот так курорт! С тех пор зареклись, на новогодние, мужиков ни-ни! А баб, ты сама баба… Ну Шу-ур…– жалобно так.
– Сам езжай, спасай свои путевки.
– Я че, не мужик?
Действительно, с природой не поспоришь, Митрофаныч мужчина. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не секретарша Катерина, зашедшая по пустяку.
– Кать, ты хоть помоги!– Взмолился хозяин кабинета.
– И?– Как всегда, предельно лаконично.
Митрофаныч вкратце выложил суть проблемы.
– Тебе какая разница, когда курортные романы крутить? Мужики не коты, они и в марте, и в ноябре, и круглый год.
– По себе судишь?!– Взъерепенилась Александра.
Знаменитый на всю шахту кивок головы,– по себе конечно, по кому еще. Путевка дармовая?– уже к Митрофанычу.
– Только за дорогу!
– Дорога, за счет шахты,– и, вышла.
– Пфуй!– Только и успела вякнуть новоиспеченная курортница.
Дома, оба Саши выслушивали терзания третьей Саши, сдержанно.
– Ну какой это курорт! Буду как на иголках! Ни корову подоить, ни вас покормить. А печку топить, ведь морозы! Опять Зинку просить? Так, че?– ожидая ответа
притихла.
Остаться одним, считай на месяц, тот и другой, были очень даже не против. На правах жены и матери, Александра постоянно вмешивалась в личную жизнь обоих, причем делала это, въедливо, и нудно. Захочет, скажем, старший полежать на диване, благоверная тут как тут, надо то или другое, и вот именно в эту минуту, не раньше, не позже. Или младший, только соберется по своим делам, оказывается,
картошку достать надо, свиньи-то, голодные! Вообще слова, потом, для нее не существовало, только сейчас. Изо дня в день, одно и то-же, одно и то-же! От одной мысли, что такого не будет целый месяц, можно в пляс пуститься. Но такая радость, может и обидеть женщину. Вот и сдерживались, коль надо, езжай, но тебя будет не хватать.
Старший чуть не переиграл:
– Это все так, управимся, и с коровой, и со всем…Только вот, как Новый год без тебя? Всегда вместе…
– Не поеду!– Действительно, всегда вместе, а тут… Чего это она? Словно и не мать, и не жена. Удумала!
«Вот баран!»– Синхронно у обоих, с небольшой разницей; у одного по отношению к другому, у другого по отношению к себе.
Мозги у старшего напряглись до предела, наконец, нашли единственно правильное решение. Зная, что жена экономна до скупости, как бы размышляя вслух.
– Опять же, путевка бесплатно, это уже редкая удача, а тут еще и, за дорогу платят…Такого может и не повторится.
– Точно не повторится! Шанс дается только раз!– подбавил масла в огонь младший.
– Хм,– сомнения, сомнения. С одной стороны, мать, жена, с другой, выгода.
На этот раз, старший, момент не упустил.– Короче! Езжай, управимся! Да сын?
– Пси! Как дважды два!
– Родные вы мои!– Расчувствовалась женщина. Где-то, в глубине души, она хотела съездить, отдохнуть, сменить обстановку, подлечиться, и сильно-сильно соскучившись, вернуться домой.– Зинку попрошу. Если откажут,(сестра и ее муж считалось одним целым) тогда Таньку…
– Нет!!!– В один голос.– Без нее управимся, пускай с Ленкой сидит.
Зинаида с Борисом не отказали, даже с удовольствием. Благоустроенная квартира на поселке, за зиму еще успеет надоесть. Тут уж совсем рай! То ли в охотку, то ли повышенное чувство ответственности Зины, но у Одинцовых сразу появилось ощущение, словно не у них гости, а они в гостях.
Подменившие хозяйку все взвалили на свои плечи. Борис к удовольствием убирался со скотиной, таскал уголь, топил так, что даже дров на растопку не надо, печка топилась круглосуточно. Зина доила корову, хлопотала по дому, в кухне, сама лазила за картошкой, Санька хотел было, сказать, что это его работа, но передумал, вместо привычного, «че сварила, то и ешьте!», деликатный вопрос,– « Че приготовить?», и блюдо по заказу. Красота!
В школе начались приготовления к Новому году. Старшая пионервожатая Людмила Семеновна, собрала в пионерской комнате секретарей комсомольских ячеек восьмых, девятого и десятого классов.
– Вот так дорогие мои!– сразу с наездом,– если хотите, чтоб праздник, был праздником постарайтесь-ка тоже, а то я, да я. Давайте от каждого класса, хотя бы по номеру. Думайте.
На следующей перемене, Марина Гунько, она же секретарь, громко оповестила:
– Погодите, не расходитесь,– торопливо,– на Новый год надо сделать номер художественной самодеятельности!
У мужской половины класса, сразу, как по команде, одинаковое для всех отрешенно-туповатое, выражение лиц. Следом, каким-то непостижимым, как в фантастическом фильме, способом, один за другим, стали испаряться из кабинета.
– Вот сволочи,– проводив взглядом последнего, Марина обескураженно вздохнула,-вот всегда так! Девчат, че делать будем?
– Да ну их, Марин, сами справимся.– Девчата решили остаться после уроков, чтобы без суеты обдумать выступление. Думали, думали, кое-что придумали, кое-что отложили на завтра,-мальчишек бы, хоть человека три, было бы, вообще здорово!
Так и разошлись, погруженные в творческие искания.
Утро вечера мудренее. По пути в школу Тамару осенило,– «Танец! Танцевать буду! С ним танцевать буду!»
С того времени, как оставила спорт, девушка ни разу, даже мысли не допускала о каком-то публичном выступлении, тем более о танце, так или иначе напоминающим о
прежней жизни. Сейчас, невольно ускоряя шаг, чувствуя почти забытую окрыленную, как когда-то перед выступлением, легкость в теле, торопилась в школу, чтоб поскорее увидеть его, уже в воображении видимом партнером по танцу. Прошлое отпускало ее, нет, не забывалось, но отпускало. Прошлое становилось прошлым, пережитым.
Завидев в дверях Саньку, резво подскочила, схватив за рукав пиджака, потянула из
кабинета. Дотянув до закутка под лестничным маршем на второй этаж, Тамара наконец отпустила руку удивленного парня.
– Танцевать будем?!– Вопрос прозвучал как решение.
– Здесь?
– На новогоднем вечере!– Девушка не приняла шутки ,– в состав композиции войдет.
– Я? – Санька, словно потеряв дар речи, неуверенно коснувшись себя указательным пальцем, кивнул в сторону спортзала, где проходили все торжества и праздники.
– Да!– Суховато ответила Тамара,– согласен?
– Том,– от одной мысли, что ему светит выступить в роли танцора перед публикой, бросило в жар,– я не умею..
– Научу!
– Не смогу я…– в голове пульсировало, «засмеют на хрен! Как есть засмеют!»– не, не смогу.
– Не будешь?
– Не смогу я..– юлил Санька.
– Мне другого партнера искать?– в ход пошла женская хитрость.
« Где ты его найдешь?.. А вдруг найдет! Кто-то будет хватать ее! А я смотреть!? Хрен тебе, козел! Пускай жрут, не дам!»
– Так, ты будешь танцевать?
– Буду!!!
Глянув по сторонам, девушка неожиданно обняла парня за шею, притянув к себе, на какое-то мгновение коснулась губ губами. «Черт с ними! Пускай хоть уржуться, с меня не убудет.»– Мимолетный поцелуй добавил решительности.
– Дома начнем репетировать,-чтобы закрепить успех, опять за рукав, потащила парня в кабинет,– Марин, мы с ним танцевать будем.
– С Левой!?– девушка изумленно уставилась на парня, словно это не одноклассник, а какой-то инопланетянин.
– Че пялишься? На мне узоров нет!– Вспылил Санька, почему-то посчитав именно ее виновной в предстоявшем испытании,– номер ей, курица!
Умная Марина промолчала.
Если предстояло что-то важное, Тамара всегда назначала время,– Жду ровно в шесть.
Санька уже знал за ней эту пунктуальность, и всегда придерживался назначенного времени, но на сей раз, чувствуя себя в чем-то облапошенным, притащился на несколько минут раньше. Вошел и остолбенел. Девушка стояла в идеальном вертикальном шпагате, левой рукой притягивая правую ногу к своему телу, и откуда-то из-за вытянутой вверх ноги, правая рука держалась в ровном горизонте.
– Ни фига себе!
Тамара не спеша встала на обе ноги,– я много лет занималась художественной гимнастикой. Кандидат в мастера спорта…
– Ты никогда не говорила.
– Нужды не было, и не говорила…– Девушка нахмурилась, стараясь уйти от этого разговора, добавила, – давай, раздевайся, тебе разогреться надо.
– Я не замерз,– парень продолжал с удивлением смотреть на подругу.
– Мышцы разогреть надо, чтоб не болели потом.
– Том… Я тебя совсем не знаю!
– Вот и хорошо, что не знаешь, а то когда узнаешь, вдруг надоем еще.
– Не надоешь.– Хотел добавить, что любит, но видя, как лицо девушки приняло замкнутое, отчужденное выражение, почему-то не решился. Какое- то холодное, без слов предупреждение, не лезь в душу.
– Вот, послушай,– Тамара, все еще несколько скованно, включила проигрыватель на котором уже стояла заранее приготовленная пластинка.
Музыка Саньке понравилась,– Какая классная! Я ее раньше не слушал, кто это?
– Оркестр Поля Мориа, композиция называется, «Она немного лучше». Я сейчас включу еще раз, а ты представь как мы танцуем, хорошо?
– Ну что,– после повторного прослушивания,– представил?
– Нет.
– Вообще-вообще?
– Вообще ни че не представил… А че представлять-то?
– Я же сказала, как-будто мы танцуем!– Вдруг раздраженно воскликнула девушка,-Ну?
– Как я могу представить, если мы не танцевали?– Удивился Санька,-Том, ты чего сердишься?
– Ладно,– на какое-то время девушка задумалась,– так, вставай, бери мою руку, как тогда, в первый раз,– ядовито добавила,– это-то, можешь представить?
– Это, могу.– Нервное настроение подруги, отчасти передалось и ему.
– Так бери!
Послышался скрип открываемой двери, вошла Фаина Андреевна. Увидев Саньку с дочерью, держащихся рука за руку, при этом у обоих мрачные, как во время ссоры, выражения лиц.
– Вы это чего?– Женщина внимательно посмотрела на Тамару. Когда дочь сердилась, у нее приходили в движение крылышки носа.
– Репетируем!
– Чего репетируете?
– Танец!– Девушка словно выстреливала фразы.
– Слава богу!– Наигранно выдохнула женщина,– а то я думала, скандал репетируете. Ну ладно, мешать не буду.
Быстренько перекусив, Фаина ушла в комнатку дочери. Взяв недочитанную книгу, прилегла. Почитать не удалось. Примерно через полчаса из зала перекрывая звуки музыки, все чаще, стал врывался недовольный голос дочери.
– Вот смотри! Понял? А-а черт! Руку на талию! Не так!– В конце концов музыка прервалась, наступила тишина. Подождав немного, Фаина вошла в зал,– Том, ты чего шумишь?
Сжавшись в комочек, девушка забилась в угол дивана.– Теперь я знаю почему бараны в цирке не выступают!– Полыхающим взором окинула партнера,– дрессировке не поддаются!
– Успокойся!– Фаину неприятно удивило поведение дочери,-ты что себе позволяешь?
Вскочив с дивана, девушка убежала к себе в комнатку.
Фаина вопросительно кивнула парню. Тот так же молча пожал плечами, не знаю, мол.
– Я это, пойду.– Почему-то шепотом произнес Санька.
– Саш, ты обиделся?– С сочувствием.
– Да нет.– Санька удивленно хлопнул глазами,– она сегодня какая-то вообще, другая… Че с ней?
– Не знаю Саш,– в голове назойливо один вопрос, « это рецидив?» Вспоминая те страшные дни, женщина невольно передернула плечами, «нет-нет!»,– иди Саш, я разберусь.
– Вы это…Вы не ругайте ее, ладно?– и глаза, такие жалостливые.
«Надо же, еще и заступается!»– Ей вдруг захотелось обнять этого мальчика и;– всыпать дочери!
– Иди уже, адвокат. Не буду. Обещаю.
Проводив гостя Фаина вошла к дочери,– и что это было?
– Да пошел он!
– Он-то уйдет, а вот ты, останешься. Ты к этому готова?
– Мам, да он издевается! Говорю вот так делай! Показываю, раз, второй! А он,– Тамара, скорчив гримаску, движением рук и плеч изобразила, по ее мнению, неуклюжие движения Саньки,– как баран! У бандерлог вонючий!
– Ну неловкий парень, и что? Не всем…
– Это он неловкий!– Как ни странно, девушка кинулась в защиту,– он знаешь какой? Он на свиньях верхом катался!– Казалось, более веского аргумента в пользу ловкости парня, даже и искать не надо,– Неловкий!
– Ну уж, если на свиньях,– мать с трудом сдержала улыбку,– тогда…
– Они тут все, Маугли,– опять перебила дочь,– не то, что те Павлодарские!– Тамара мимикой изобразила брезгливое выражение в отношении мальчишек из прежней жизни,– и этот бандерлог, тоже.
– Похвально, что ты знаешь сказки, только почему все Маугли, а Саша, бандерлог?
– А он мой, как хочу так и называю!
– Вот что, собственница!– Женщина серьезно посмотрела на дочь,– он, прежде всего свой, и уж только потом,– твой! Он человек, личность, со своими достоинства и
недостатками, со своими привычками, желаниями и не желаниями, наконец. И, если ты не хочешь потерять его, советую не забывать об этом, никогда!– Вспомнились глаза парня,– он любит тебя, по настоящему любит! И не смей! Не нравится, расстанься! Но не смей! Не позволю!
Тамара невольно съежилась, так жестко, мама с ней, не говорила ни разу. Пересилив себя, чтоб не пожалеть дочь, женщина вышла из комнаты. «Пусть ей будет уроком!»-Успокаивая себя прошлась по залу, включила телевизор, мучительно
соображая, не перегнула ли? «Нет не перегнула! Отцовские гены полезли!»
Придя в себя от хлестких слов матери, Тамара попыталась вернуть себе чувство холодной злости, как когда-то, во время тренировок, за излишние, по ее мнению, придирки Марины Павловны, в добавок, обидеться на мать, но не получалось. Что-то гнетущее, неповоротливое, давило на нее, заглушая и гнев, и обиду. Вдруг всплыл затравленный взгляд парня, и как она, в какой-то мере наслаждаясь своей властью, и как ей казалось, праведным гневом, издевалась над ним. «Любящий, беззащитен пред любимым»,– откуда-то мелькнула строка.
«Боже мой!»– Неожиданно ей стало стыдно за себя, за свое поведение, браваду. Пытаясь хоть как-то приглушить навалившееся, заелозила по кровати, не помогло. Вскочив, прошлась по комнатке. Пожалуй, самое жгучее из всех страданий, это чувство вины. Она обидела. Кому как не ей, которую откровенно травили, унижали, понять, что она сотворила? Она обидела того, кто ей дорог, очень и очень дорог, своего любимого! Такого беззащитного! «О-е-е-й!»– И бегом к матери… Урок не прошел даром.
«Униженный и оскорбленный» отойдя несколько шагов от дома встал. «Надо же, шпагат, как с добрым утром! Ни разу не сказала, точно тихушница! Томочка моя! А ей идет когда злится… Че она там, из меня давила?» Проигрывая в голове мотив, стал выделывать элементы танца, которые не получались. Так и подался в темпе танца. Луна, мороз, и, баба Катя, прильнувшая к наполовину замерзшему окну,– «можа, и вправду любит. Вона как пляшет!»
Разгоряченный и довольный собой, (ведь получилось!) внеся клубы морозного воздуха, Санька ввалился в дом.
– Саш ты?– Донеслось из кухни.
– Я, теть Зин!
Санька прошел на кухню. Тетка хлопотала к стола, не оборачиваясь сказала.
– Пироги жарить буду.
– С чем?– поинтересовался племянник.
– Как и просил, с картошкой.
– Здорово. А дядя Боря где?– Раздеваясь Санька заметил на вешалке верхнюю одежду дядьки.
– Не знаешь где!?– Озлилась тетка,– спит скотина! Опять на рогах пришел!
Женщина с силой раскатала лепешку на пирог. Видя, что сделала не то, чертыхаясь, снова скатала тесто в шарик.
– Пришлось одной убираться, и со скотиной, и угля в дом. Ну завтра встанет!
– А батя где?– Только сейчас Санька сообразил, по графику на эту неделю, отец должен быть дома примерно с шести вечера.
–Откуда я знаю?!– Тетка долбанув толкушкой о стол, свирепо уставилась на племянника,– двоит наверное!
– Теть Зин, может че сделать надо?– Зная нрав тетушки, Санька мысленно посочувствовал ее благоверному.
– Да убралась уже! Ты же сказал, до позднего. А кого ждать?– Большие глаза стали хищными,– ну вста-анет!
С веранды послышался шум, следом скрипнула входная дверь и, женский голос.– Есть кто дома?
Санька вышел в прихожую, в дверях стояла живущая через несколько дворов соседка.
– О Саш, ты один?
– Здрасте теть Маш. Нет, тетя Зина еще.– кивнул в сторону кухни.
– Позови…
– Я иду,– тетка не выпуская из рук скалки вышла в прихожую, удивилась,– Маш, ты чего? Случилось че?
– Да, понимаешь…– замявшись соседка глянула на парня, Санька деликатно вернулся на кухню.
Женщины о чем-то зашушукались, Санька не прислушивался, глядя на стряпню вдруг
почувствовал голод. «Скорей бы нажарила.»
– И правильно, че ребенка пугать,– расслышал теткин тихий голос. И уже нормально окликнула,– Саш, я не надолго.
К огорчению парня женщины ушли,– «Приперлась! Не раньше, не позже!»
«Ненадолго» затянулось. Чертыхаясь как сапожник, Санька начал искать чем поживиться. Нашел на веранде кастрюлю с тушеной картошкой, сразу так захотелось, что слюни потекли. Скорей на печь, разогревать, мимоходом глянул на часы,
показывало без пяти одиннадцать.– «Поем, и спать»
Разогреть, и не сжечь в кость замерзшую тушеную картошку, дело не простое.
Прыгая вокруг кастрюли, предвкушая скорое утоление голода, Санька на память напевал мотив мелодии, под которую предстоит танцевать. От неожиданности чуть не уронил кастрюлю на пол, когда почувствовал легкий толчек в спину.
– Ты че пугаешь!– Накинулся на отца,– мозгов нету! Где шлялся?
– Но-но! Как с отцом говоришь?– Старший не обиделся на сына, да и доля вины, хотелось пугнуть,– а шляешься только ты, я работал. Че напевал-то?
– Двоил что-ли?– уходя от вопроса, спросил сам.
– Н-но, Иван Гусаров, не вышел, поди загулял. Отработает!– Отец махнул рукой,– А Зина с Борькой где?
– Дядюшка спит, а тетушка вышла, и посчезла!– Санька указал на стол,– пирогов стряпать хотела.
– Давно? -Забеспокоился отец.
– Часа два. С тетей Машей Шалимовой. Пошептались и ушли.
Одинцов успокоился, дело соседское, всякое случается.
Поев картошку вприкуску с салом, отец с сыном обретя благодушие, немного пообщавшись, пошли спать в детскую, спальню родителей, заняли гости. Только легли, вернулась Зинаида. Чего-то бубня, разделась, прошла на кухню, где на всякий случай свет оставили включенным. Постояв у стола, решила заглянуть в детскую. Потянуло ароматом свежего самогона.
– Сашк, ик!– Икнув, тетка помянула Господа, перешла на шепот,– ты спишь?
– Зин, тебя где носило?– Поинтересовался старший, приглядевшись добавил,-однако!
Какие-то секунды женщина даже маячить перестала. Факт, что в комнате есть еще кто-то, поверг ее в крайнее изумление,– Ик! Сань, ты что-ли?
– Как ты догадалась? Где шарилась, алкашка?– Одинцов всегда, с большой теплотой относился к свояченице.
– И не алкашка! У Машки дед помер, она позвала. Одной страшно, пока милицию ждали по стопке, и, ик! Осподи! Все!
– Ну, если по стопке… А сколько лет дед Семену?
– Девяносто два!– С пьяным восторгом оповестила женщина,– ик! О Господи! Кто-же меня вспоминает?
– Дед Семен и вспоминает!– Сердито влез Санька,– пирогов обещала!
– Ну ты, мал еще. Пирогов настряпаю, прям щас!– Тетка неуверенной походкой вернулась к столу,– а че бардак устроили, толкушка где?
– Тебя за язык тянут?– Злобно прошипел отец,-Зин не надо пирогов, мне с утра на работу опять, время, первый час, спи ложись.
– Так спите! Я тихо, мешать не буду, ик! Вот навязалась!
– Теть Зин, ты воды попей.– Посоветовал Санька.
В дверном проеме вновь замаячила женская фигура.
–Ты че меня учишь? Ты, че, меня, учишь?!– Отделяя каждую фразу, с пафосом повторилась тетя,– щас сетку возьму! И отец не спасет! Ишь умный!
– Ладно-ладно, теть Зин, сдаюсь.– Пряча в темноте улыбку, пробубнил Санька.
–Если ты, вякнешь хоть слово, – отец мрачно поднялся на кровати,– я даже сетки брать не буду! Зинка, спать шуруй! Утром настряпаешь.
– Сейча-ас!
Упорство жены, по сравнению с бараньим упрямством ее старшей сестры, такая мелочь! Одинцов это знал не по наслышке.
– Зин, стряпай. Только тихо, ладно?
В ответ стряпуха куснув большой палец сжатой в кулак руки, провела по губам, что означало, ни слова, буду тихо.
– Ну и славно.
Тетка, честно держа обещание, даже икать перестала, старалась как можно меньше шуметь. Тихий стук скалки, шуровка в печи, стук сковороды о плиту, легкий шум не мешал. Спит же человек, скажем, под завывание вьюги, и ничего. Последнее, что
слышал Санька, как тетя зачем-то вышла в сени, и погрузился в долгожданный сон. Нехорошо помянув напарника по работе, заснул и старший.
Что-то громкое, непривычное, ворвалось в подсознание спящих! Оба, как по тревоге, вскочив с кроватей тупо уставились друг на друга.
– Ты добычи-и-и, не дождешься,– красиво и громко врывалось из кухни,– Черный во-о-рон, я не твой!
Старший не оценил.
– Зинка скотина!!!– еще громче певуньи,– я тебе сейчас все тесто в пасть
запихаю!!!
– Саш, я не хотела,– держась за столешницу, искренне ответила свояченица,– оно само..
– Ты где добавить успела?!– Изумленно выкатив глаза, перебил Одинцов.
Может быть тетка и сказала где, но в это время в дверях с прихожей появился Борис.
– В чем дело?– поинтересовался.
– А-а-а!– хищно взвыла тетка,– Встал! Кур-р-рва!
Дальше произошло, то чего никто не ожидал. Только что, едва стоявшая на ногах женщина, схватив лежащую на столе скалку, в мгновение ока, как разъяренная кошка, преодолела расстояние до супруга и, хрясь! Кухонная утварь превратилась в грозное оружие, скалкой в лоб!
– О-и-й б…ять!– Борис обеими руками схватился за голову.
Одинцовы проснулись окончательно. И вовремя.
– Ну с-сука!– Борис полез в драку.
Старший, тут как тут, между ними. Однако, длинный, под метр восемьдесят, Борис, сумел достать благоверную.
– Удари-и-л!– Больше от удивления, чем от боли вскрикнула Зина,– Са-ань! Он меня ударил!!!
И, опять, со звериной ловкостью, под руку свояка,и, хрясь!
– Сашка, держи Борьку!-.проорал старший, оттаскивая вырывающуюся родственницу вглубь кухни,– я один не справлюсь!
– Пап, а его держать, уже не надо,– Борис сидел на полу охватив голову руками, медленно покачиваясь из стороны в сторону.
– Вот смотри, что наделала!– Отец с силой затряс женщину,– Смотри-и! Ты ж его чуть не убила!
– Убила?!– Вытаращив глазищи бросилась к мужу,– Боря, Боренька-а, родной мой! Больно? Че молчишь-то?. Я сейчас.
Тетка шустро выскочила на веранду, чем-то пошуршав, вернулась с початой бутылкой водки. «Вот откуда ворон»,– мелькнуло у Саньки.
– Боря, Борь,– тетка склонилась над мужем,– пошли, выпьем. И Саня с нами, ну Борь…
– Дура,– пробубнил Борис.
– Ну, дура,-согласилась Зинаида,– ну вставай, помочь?
– Уйди,– как ни странно, наверное после пережитого, оба казались почти трезвыми.
Несколько раз тряхнув головой, Борис встал. Сердито глянув на жену, повторился.
– Дура.– после паузы добавил,– Сань, ты уж извини. Выпьешь?
– Бывает.– Одинцов радовался, продолжения не будет, и Саньке,– иди сын ложись, мы тут тихо…
– Да меня теперь пушкой не разбудишь!– Задорно ответил парень. Зря сказал.
Казалось, только заснул, как страшный грохот потряс комнату. Заботливый папаша, опасаясь, что сын проспит школу, поставил и без того горластый будильник в пустое оцинкованное ведро. На шум даже тетка прилетела.
– Че случилось?
– Провалиться вам всем! – Видя недоуменное лицо тетки, ядовито добавил,– папа с работы позвонил, чтоб сын в школу не проспал!
– Позвони-ил?!– Тетка была уверена, еще вчера у Одинцовых телефона не было,– «или был?! Водка проклятущщая! Я того?»– Мелькало в воспаленном мозгу.
– Догадался,– продолжал психовать Санька,– в ведро, будильник! Заботливый!
– Ху-у,– выпустила дух женщина,– «Слава богу, в уме еще»,– и племяннику,– пирогов будешь?
– Ты че, нажарила все-таки?– Удивился парень.
– Ну, а как?– Пока Санька умывался, тетка собрала на стол,– К обеду что?
Договорились на котлеты с лапшой.
Наскоро позавтракав, Санька вышел из дома, направившись по, ставшему привычным,
маршруту, к дому Тамары, затем, вместе в школу. Уже на подходе к дому понял, там никого нет, ни в одном окне не было света. «Опоздал что-ли, вроде вовремя, с этими родственниками блин, сколько хоть время?»
Ему и в голову не могло прийти, что его подруга была уверена, за ней не зайдут, что так-же как и он, девушка не спала почти всю ночь, но совсем по другой причине.
У парня голова была забита другим, его, либо подняли на час раньше, либо на час позже, при отсутствии матери, такое случалось не раз. «Счастливые часов не
наблюдают»,– Санька с улыбкой вспомнил о тетушке. Но вот и школа, свет везде горит школьники идут, все нормально.
Кабинет математики находился в угловом, одноэтажном крыле здания школы, в котором находилось всего два учебных кабинета, математики, и иностранных языков, остальные помещения, как пионерская комната и учительская, мало посещаемые, поэтому коридор всегда оставался относительно пустынным.
Санька сразу заметил Тамару, в одиночестве стоявшую у самого дальнего окна крыла здания. Любуясь ей, ее горделивой осанкой, ее фигуркой, всей ей, он невольно, чтоб продлить наслаждение, замедлил шаг. Думая что его не видит, девушка неотрывно смотрела в окно, продолжая любоваться немного не дойдя, остановился.
– Я жду тебя.– Неотрывно глядя в окно, неожиданно произнесла девушка.
– Том,– парня насторожил тон девушки, приблизившись вплотную, с тревогой,– что-то случилось?
– Саш, если не хочешь, то не будем.
– Чего не будем?– Тревога нарастала,– Том, чего не будем?!
– Ну, танцевать.
– Ху-у-у,– почти как тетка утром, выдохнул парень,– почему не будем-то? Том?
Санька с силой повернул девушку к себе. Глянув на него Тамара отвела взор.
– Почему не будем?
– Ты не хочешь,– по прежнему пряча глаза, словно чрез силу прошептала девушка.
– Если у меня не получается, это не значит, что я не хочу.
Еще какое-то время девушка низко склонив голову, молчала. И вдруг!
– Ты прости меня! Не хочешь танцевать, не будем, только прости, пожалуйста прости! Я больше никогда так не буду!
Эти глаза, ему запомнятся на всю жизнь. Откровенно говоря, он даже не понял, за что у него просят прощения, он видел другое, она страдает, страдает глубоко, жестоко, он видел на лице подруги следы проведенной без сна ночи, он видел вымученную, жалкую улыбку, какую-то собачью покорность, и еще что-то такое, от чего ему вдруг стало жалко ее, той, недопустимой к любимой жалостью, как словно от любви осталась одна она, жалость. Скорее для себя, чтоб не видеть ее слабости, жалких, заискивающих глаз, чтоб избавиться от гнетущего чувства, нет не разочарования, но смятения, растерянности, он нежно прижал ее к себе, уткнулся в волосы, и, как тогда в первый раз, впитывал аромат ее тела, ставший вдруг, таким родным, таким единственным.
Где-то на мгновение, заблудшая любовь, вернулась, вернулась уже другой, жалость сменилась глубоким чувством ответственности за нее, он понял, он ей нужен, он ей очень нужен, она любит, его любит, и только ему возможно сделать так, чтоб больше никогда-никогда, не увидеть ее такой. «Родная моя, единственная»,– то-ли сказал, то-ли подумал. Да и важно ли это?
Важно другое. Она, готовая, может, это только минутная слабость, готовая на все, лишь бы не потерять его, и он, не просто не захотел воспользоваться этим, а не воспринял, душой не воспринял. Вряд ли он смог бы объяснить это, но ему не нужна она такая, ему нужна та, которая была, которая есть, и которая будет,– его Вселенная.
– Вы чего там обнимаетесь, вообще-то уже звонок прозвенел!– Гулко в полумраке коридора раздался голос учительницы математики,-нашли укромный угол!
– Катерина Сергеевна, Тамара боится, что вы ей за контрольную поставите заслуженную двойку, а я говорю, вы опять ее пожалеете и поставите пятерку.. Ой блин!– Девушка с силой ущипнула друга.
– В класс!!!
Пропустив Тамару, Санька как галантный кавалер, решил уступить дорогу и учительнице. Педагог со стажем, ловко поймав его за ухо, втолкнула в кабинет.
Чем ближе праздник, тем больше суеты. Все куда-то спешили, искали вкусные дефицитные продукты, выстаивали длинные очереди, и даже в этих очередях, царило предновогоднее настроение. Чем оживленнее становилось в конторе, тем тоскливее становилось Фаине. Одиночество тяжелей переносится именно в эти дни, предпраздничные. Возвращаясь с работы, чтоб хоть как-то прогнать ненавистное, гнетущее ощущение пустоты, стараясь быть незаметной, наблюдала за репетицией дочери с другом. Не смотря на данное дочерью обещание, не орать на Саньку, наверное, даже наоборот, крику добавилось. Но это уже был другой крик, часто переходящий в веселый, заразительный смех Тамары. Так смеются над детьми,
творящими какую-нибудь несуразицу.
– Саш, танец без смысла это набор движений, никому, в первую очередь тебе самому, ненужных движений,– втолковывала Тамара,– не пойдешь ведь, ты домой вместо обычного шага, а выписывая какие-то там, кренделя…
– Ходил.
– Саш, я серьезно…
– Том, правда ходил! Когда репетировать начали.
–Ты что, серьезно?
– Ну, да. Всю дорогу тренировался, вспотел даже.
Переглянувшись, мать с дочерью неожиданно расхохотались, рассмеялся и Санька. Очень заразительно смеются!
– Думаете, смешно было?– Простой вопрос вызвал новую, неудержимую бурю смеха.
Пытливо всматриваясь в партнера, Тамара напряженно искала ключик к его воображению,– «У него вообще, воображение есть? Иванушка-дурачок мой… Простой как карандаш. Иванушка, жар-птица..»
– Саш, помнишь, мы с тобой откуда-то шли, а на дороге стоял голубятник, мужчина такой…
– Дядя Коля?
– Да, кажется., помнишь? Он нам еще показывал, как голуби в небе крутятся, помнишь? Как к нему свысока-свысока голубка на руку прилетела.
– Помню, у него…
– Погоди,– девушка не дала договорить,-мне тогда показалось, что он сам с ними летает. Такое лицо было. Помнишь?
Санька хотел сказать ,придурковатое, но осекся, с какой стати придурковатое? Мужик просто любовался ими, искренне, с душой.
– Помню Том.– Совершенно серьезно ответил подруге,– мне тоже так показалось…
Если даже, ему тогда ничего и не казалось, теперь, был уверен, так и было, показалось.
– Вот,– обрадовалась девушка,– так и в танце, мы с тобой радуемся, я вся в движении, в общем, летаю, ну девушка, и ты, тоже летаешь, только как-то сдержанно, ты больше смотришь, как я радуюсь…
– Любуюсь.
– Ну, любуешься,– Тамара слегка покраснела,– ты меня понимаешь?
– Понимаю Том,– с большой долей правды ответил, что-то уловил,– Том, включи музыку.
Девушка торопливо подойдя к проигрывателю, включила пластинку. Ощущения схожие с теми, когда он пел « Зореньку», взбудоражили парня. Видения, как картинки на слайдах, мелькали перед мысленным взором, меняясь одно другим. Вот она сидит за столом в школе, серьезная, недоступная, вот на рыбалке, с шутливым высокомерием смотрящая на Лешего, вот на полянке, на восходе, в халатике… Менялись видения, неразрывно связанные с воспоминаниями из яви, и главное, глаза, на первом плане ее глаза. То веселые, искристые, то вдумчивые, серьезные, и, самые-самые; спокойные, лучистые, неразгаданные. Закончилась музыка. Санька взглянул на девушку; вот они, самые-самые! Спокойные, неразгаданные….
– Том, показывай.
Глядя на них, женщина с облегчением ощущала, как недавнюю пустоту в душе наполняет покой, как жизнь вновь обретает всю ее полноту, всю красочность, всю неповторимость бытия. «Чего это я,– подумалось ей,– вот оно, мое счастье, моя доченька, я не одинока, я никогда не буду одинока, у меня дочь, она счастлива, значит и счастлива я.– Пряча мечтательную улыбку, вздохнула,– эх, если бы еще он был рядом!» А кто он?
Это был , даже про себя, она не произносила этого имени,– Рахим.
«Может, Люба права? Плевать на сплетни! Где ты сейчас? Конечно же на Кавказе, в своем доме, – невольно вздохнула,– с семьей. Нет!» Словно ища поддержки
взглянула на дочь. Тамара уперев локоть правой руки в ладонь левой, поджав подбородок, как ей показалось, придирчиво осматривала, стоявшего напротив партнера. «Вот собственница!»
– То-ом!
– Мам, нам танцевать не в чем.– Девушка растерянно оглянулась к матери.
– То есть, как не в чем?-Не поняла Фаина.
– У меня есть, я буду в том, серо-серебристом, которое в Алма-ата купили, а у Саши, кроме школьного, костюма нет, Саш, может свитер черный есть?
– Том,– Парень мысленно перебрал свой скудный гардероб,– нету.
– Нет, свитер не пойдет,– скромная зрительница превратилась в полноправного члена творческого коллектива,– к твоему платью нужен костюм.
Теперь уже обе, если и не придирчиво, то с большим интересом, осматривали Саньку.
– Желательно черный.– Резюмировала Фаина,– будет красиво.
– А галстук? Мам а галстук какой?– обе в размышлении уставились на грудь парня.– Может серый…
–Точно дочь, под цвет твоего платья.
Санька чувствовал себя довольно странно, вроде как на него не обращают внимания, и в тоже время, он в центре внимания, речь-то о нем.
– Э,-э!– решил о себе напомнить.
– Вот тебе и э,– Тамара удрученно вздохнула,-где взять-то?
– Думать будем.– Видя, и понимая, как важно для дочери это выступление, мать, прямо сейчас готова идти в магазин, на свои деньги купить этот пресловутый костюмом, но это невозможно. «Может все-таки предложить?– Еще раз взглянула на Саньку, даже застыдилась своих мыслей,– нет, невозможно. И я, дура! Костюм к платью!»
– Черт бы его побрал!– Мрачно изрек Санька. Весь вечер и утро он перебирал все возможные варианты и ничего. Не особо понимая вкуса каши, тем не менее, с завидным аппетитом поглощая, продолжал искать решение свалившейся проблемы.
Друзей куча, но ни у одного нет черного костюма! Вот, все у них есть, а костюма нет!
– Черт бы его побрал!
– Ты чего, Саш?– Удивилась тетка,– случилась че?
– Мне черный костюм нужен, срочно!– Занятый исканиями, Санька даже не заметил, какое впечатление произвела брошенная фраза.
– Ты что, жениться собрался!?– Большие глаза тетушки стали необъятными,-меня же Шурка убьет!
Санька вкратце объяснил суть проблемы.
– В жизни бы не подумал. Черт бы его побрал! Я ведь Томке пообещал, прикинь, теть Зин.
– Прикидываю…
Проводив племянника, женщина задумалась. Присев у стола, какое-то время даже не шевельнулась, встала прошлась, опять присела.
– А тут и думать нечего!– Пришла к решению.
Как раз в это время вошел со двора Борис. Судя по ворчанию со скотиной управился.
– Развели скотины, кулачье, от одного навоза сопреешь…
Раздевшись, прошел на кухню. Привычным движением положил табуретку на бок, закурив, сел.
– Развели говорю, скотный двор!– Довольный собой и жизнью, выпустил клуб дыма,– кулачье.
Внимательно приглядевшись к мужу, Зинаида решила, самое время.
– Борь, Сашке костюм надо, черный…
– Какому?– Борис с удовольствием затянувшись, с шумом выдохнул.
– Младшему, какому еще.
– Он что, жениться собрался? Нас же Шурка, поубивает!
– Совсем мозги пропил?– Возмутилась супруга,– жениться! Танцевать ему надо, в школе, и не в чем. Костюм нужен, понял?
– А-а, а я-то при чем? От меня че надо?
– Чтоб ты купил.
– Кого?
– Костюм, кого!– Занервничала Зина,– ты че дураком прикидываешься?
–Я?– Борис ткнул себя пальцем.
– Ты!!!– теряя терпение, крикнула женщина,– с тобой говорю, не со стенкой!
– Так Зин!– Осклабился благоверный,– ты мне на обед даешь девяносто копеек, раньше хоть рубль давала…
– А в «Бабьем горе» вино по девяносто семь копеек! – Так в простонародье окрестили магазин, находящийся неподалеку от места работы Бориса, – нет, чтоб пожрать по человечески…
– Так вот!– в свою очередь перебил жену,– и ты хочешь, чтобы я из этих денег
отслюнил на костюм?!
– Никто на твои копейки не зарится!– Брезгливо отмахнулась Зина,– я спрашиваю, купим или нет?
– Бутылку купишь?.
– Ах ты шкура продажная, лишь бы…
– Покупай!!!
– Э,– несколько даже разочарованно, не дал высказаться,– Будет тебе бутылка. Но только вечером, как управимся.
– Не раздевайся Саш, -Встретила парня уже одевавшая пальто тетка,– в город поедем.
– Зачем?
– За костюмом тебе!– Вышел из кухни, уже тоже одетый Борис.– Забыл что-ли?
– Че, правда?– По детски, недоверчиво, и уже понимая, что это правда, счастливо засветились глаза парня.
– А когда я тебе врал?– Если минуты назад, еще как-то жалел денег, то теперь, глядя в счастливые глаза племянника, облегченно вздохнул, хорошо, что не отказал.
По каким-то, одним портным, известным меркам, фигура у Саньки оказалась стандартной, поэтому костюм подобрали быстро. Правда не черный, а темно-синий. Но это уже не важно, темно-синий, значит, почти черный.
– Как влитой!– похвалила тетка,– Борь, тебе как?
– Нормально.– Кратко оценил дядя, лукаво улыбнувшись, добавил,– хоть пляши!
– Том, я нашел!– Влетев в дверь, возбужденно воскликнул Санька.
– Нашел?! Где!– Тамара даже не спросила, что именно нашел парень.
– В городе, в магазине, тетка купила! Только не черный, темно-синий.
– А чего не принес?– Огорчилась девушка.
– Я принес.
– Ну и где он?
– В сенках оставил.
– Господи-и! Ни дать, не взять, Иванушка-дурачок!– Тамара невольно рассмеялась,– заноси давай!
Развязав пакет, Тамара, как наверное, все женщины, от малой, до в возрасте, произвела кучу манипуляций с обновкой. Для начала встряхнула, на вытянутых руках осмотрела пиджак, спереди, сзади, опять спереди, удовлетворенно кивнув, принялась за брюки, проделывая примерно то же самое, в оконцовке с силой сжала ткань в кулачке, отпустила, осталась довольна, ткань не смялась.
– Примерь.– Тамара кивнула в сторону своей комнаты,– там переоденься.
– Может, я дома?– Краснея попросил Санька.
– Саш, ну как дитя ей-богу, иди давай!
Скоренько переодевшись, Санька вышел из комнатки.
– Вот.
Вряд-ли, чем-то еще, можно быстро и безболезненно, либо изуродовать, либо украсить человека, как одеждой. Судя по реакции девушки, Саньку украсила. Залюбовалась.– «Мо-ой.» И, не дала переодеться, пока не вернулась с работы мать. Ну как не похвалиться? По хозяйски поворачивая, смущенного, впрочем, не особо сопротивляющегося, парня, и так, и этак, показывала матери обновку. «Вот собственница! А ведь раздобыл! Не для себя, для нее.»
В полном наряде, свою девушку Санька первый раз увидел уже в спортзале, практически с началом новогоднего бала. Парней, как обычно, дав только снять верхнюю одежду, одноклассницы при помощи классной, Тамары Васильевны, выгнали из
кабинета.
– Идите в спортзал!– Закрывая за собой дверь, дала направление классная,-девочкам переодеться надо.
– А че это? Вам значит, смотреть можно, а нам нельзя?
– Это кто там, такой любопытный?!– раздался густой бас директрисы,– марш отсюда!
Не смотря на внушительные размеры, директор школы, Таисия Яковлевна, обладала поистине какой-то сверхестественной способностью, появляться из ниоткуда в самый, для ее подопечных, не подходящий момент.
– Кому сказала!!!– повторять не пришлось, мешая друг другу, хохоча и выкрикивая
какие-то фразы, типа , «так не честно!», недоросли двинулись к лестничному маршу, кабинет химии находился на втором этаже здания.
Новогодний бал, в связи с небольшой численностью школьников, проводился сразу для четырех классов, двух восьмых, девятого и десятого. Ватага десятиклассников, на правах самых старших, войдя в спортзал, снисходительно осмотрели присутствующих. Так же, важно, (взрослые!), подошли к наряженной елке. Елку по традиции всегда наряжали девятиклассники, оценили, и обособленно заняли место у музыкальной аппаратуры. Ну, очень важные! То, что в прошлом году происходило практически то же самое, и они, девятиклассники, не скупясь в выражениях, осудили чванливое поведение старших, забылось.
Впрочем, вскоре и тем, другим стало не до этого. За минуты до бала, зал, стайка за стайкой, стал наполняться прекрасной половиной человечества. Юные, красивые, нарядные, загадочные! Совсем другие, не те, которые, еще вчера сидевшие рядом за
одной партой. Многообразие фасонов, расцветок, девичьих прекрасных лиц, глаза разбегаются! У Саньки тоже, и… В одно мгновение все превратились в разноцветную массу. Он увидел, и стал видеть только ее, ее одну! Вот она, немного пройдя от входа, остановилась, поискала кого-то глазами, нашла его, Саньку, о эта легкая, грациозная поступь! Она шла к нему, к нему! Родившаяся где-то в голове волна прокатилась по всему телу, сбилось дыхание, кинуло в жар. Серо-серебристое платье, изящные, серые туфельки на шпильках, что-то серебристое в пушистых, пепельного цвета, волосах, такая вся, узенькая, невесомая! И, подошла.
– Том, ты дома могла так одеться?– После длительной паузы.
– А что?– Игриво улыбнулась девушка.
– Да, так.
Новогодний вечер начался. Санька не особо вникал в происходящее, чего там голосом физрука говорил Дед Мороз, как снегурочка, красавица молдаванка, одноклассница Олега, Марина Корпут ему отвечала, его все сильнее и сильнее пугало предстоящее выступление. Мало того что, Тамара, словно и не Тамара, так еще и Олег, девятиклассник.
– Привет Том,– Санька всегда завидовал невозмутимости друга. Парень везде чувствовал себя как дома,– классно выглядишь! Прям потрясно!
– Да ну что ты, я так…– Девушка ядовито повторила Санькину фразу.
– А это че за фуфел с тобой?– Олег изволил взглянуть на рядом стоящего,– О, Лева! Я и не признал! Фу ты какой! Еще и при гавриле!– потянулся к галстуку,– дай потрогать, настоящий?
– Отвали!– Санька с силой долбанул по протянутой к галстуку руке.
– Олег, не тронь его одежду!– Застрожилась Тамара,– испортишь, а мне еще танцевать с ним.
– Танцева-ать?– уже искренне удивился парень,– Лев, че правда?
– Тебе че надо?!
– Лев, да нормально все. Не дрейфь!– Что-то вроде поддержки.
Не смотря на то, что Тамара на сколько возможно упростила его партию в танце, сделав практически сольным, парень все равно терялся. В свое время, наотрез отказавшись, хотя бы раз прогнать выступление в спортзале, Тамара особо, после нахлобучки от матери, не настаивала, и результат налицо, он напрочь забыл чему учили. Девушка это чувствовала, и как когда-то перед самым выступлением ей, простым, обыденным тоном; «Ну что, пошли, выступим, коль больше некому»,-говорила Марина Павловна, так и она, повторив слово в слово, повела партнера на исходную позицию.
С началом музыки, она, каким-то странным, словно чего-то просящим и несколько виноватым взором, полыхнула в глаза парня, потупилась и, он это почувствовал, напряглась, ушла в себя. Еще мгновения, и повела, пригласила в свой мир, мир, где музыка, душа, и тело сливались в одно, мир, где, она провела большую часть своей коротенькой жизни, да, очень трудоемкой, тяжелой, но там она была
счастлива, даже не по детски счастлива. Она билась за свое счастье, в первую очередь, билась сама с собой, побеждала, билась за место на пьедестале, ставила новую цель, билась, и опять побеждала, и снова, и снова… По большому счету всегда одна, одна с собой. И вот теперь не одна, с ним, с ее светлым и теплым лучиком. Она не знала, она ведала, что его душа воспримет ее мир, и он станет одним на двоих, только их миром, в котором, совсем не надо, а если и придется, то уже вдвоем, вместе отвоевывать, биться, теперь уже за их счастье. И в момент, с началом ее сольного выступления, она, словно птица-подранок, вновь встающая на крыло, с опаской окунулась в свою стихию, и, почувствовав силу, взметнулась, она
не разучилась, она умеет, она может! С каким наслаждением, она внимала музыку, отражая каждый нюанс мелодии, своим, так послушным ей телом, что казалось не она под музыку, а музыка услужливо подстраивается под нее, и витала, и радовалась, так искренне, такая счастливая! И словно, языком жестов, языком своего танца, пыталась что-то поведать ему, что никак не передать словами, и старалась, на грани возможного.
Понимал ли? Такая сильная, гордая, вызывающая восторг зрителей, никто и не замечал, что именно он, партнер, своим скудным присутствием в выступлении подчеркивал ее необычайную легкость, ее мастерство, ее порыв… Да он и сам не замечал, не придавал никакого значения, лишь бы она, лишь бы ей! Как бережно, с трепетом в душе, он подхватывал ее на лету, совершенно не задумываясь над своими элементами танца, и все получалось, кружил с ней, и отпускал, замирая в ожидании. Он любовался ей, и, какое-то, наверное, уже взрослое чувство к ней
зародившееся еще тогда, в коридоре, с новой силой овладело им,– нежность. Ничего
не требующее в ответ, лишь бы она, лишь бы ей…
– Это, откровение какое-то.– взволнованно пробубнила директриса, когда девушка с последним аккордом доверчиво прильнула к груди партнера. Тонкий психолог, Таисия Яковлевна довольно наплевательски относилась к рекомендациям из районо по поводу моральных устоев в отношениях между комсомольцем и комсомолкой. Чуткая от природы, всегда видела, где настоящие чувства, а где так, зов взрослеющей плоти.
Глядя на эту пару, понимала, здесь все серьезно, даже через чур серьезно для их возраста. Это ее и радовало и все же, больше пугало, уж слишком молоды. Знала, может быть, на собственном опыте, если не удержат любовь, то, это уж точно, если уж не у обоих, так у кого-то из них будет трагедия, которая оставит глубочайшую душевную рану, от которой никогда не оправиться полностью. Или… Об этом, она даже запретила себе думать.
– И не говорите! Прям страсти-мордасти. А Лева хорош, аж завидки берут.-прочирикала старшая пионервожатая.
– Его Сашей зовут.– С неприязнью поправила Тамара Васильевна, на что, женщина отмахнулась, знаю мол.
– Тебе сколько лет, завистливая?– поинтересовалась директриса.
– Тридцать девять…
– Не поздновато завидовать?
– Потому и завидно, что поздновато.
– Ты бы лучше за своими пионерами следила!– озлилась Таисия Яковлевна,– позавчера в пионерскую комнату захожу, а там мальчишки в трясучку играют, на деньги!. Жаль не нашла тебя, на урок надо было.
– Ну, мне-то не жаль…
– Дед Мороз-то дотянет?– Зная, что ругаться на вечную пионерку, себе в убыток, какой-то бронебойный характер, директриса сменила тему,-сколько ему налила?!
– Стакан.
– А, тогда дотянет.
Дед Мороз лихо, вместе со всеми наяривал современный танец, изредка постукивая посохом по полу. И даже обутые на ноги валенки, ему не помеха.
В тот вечер, Тамара написала письмо своему тренеру, Марине Павловне Светобок.
17
Миновали праздники, жизнь возвращалась в свое обыденное, привычное русло. Все стало на свои места, для кого-то, избавиться от жуткого похмелья, для других, я бы еще выпил, да пора на работу, для третьих, пожалуй самой большей части, по пословице; «Делу время, а потехе час», просто- напросто надоело праздное времяпровождение. Так или иначе, всех объединяло одно: На работу! Да, именно на работу, где каждый находил свое, кто опохмелялся, кто отходил от похмелья, кто,
опять же, согласно пословице на счет часа, входил в привычный ритм жизни.
В первый рабочий день, Фаина встала даже до того, как зазвонить будильнику. Еще в прошлом году, пять дней назад, ни в чем не повинный механизм, исправно исполнявший свои функции, вызывал острую неприязнь его владелиц, и иначе как дебильник, его не называли.
Не как всегда, если и не в спешке, то в быстром темпе уж точно, а спокойно, размеренно, с предвкушением встречи с коллективом, женщина собралась, напоследок заглянув в комнатку спящей дочери, вышла из дома. Как по заказу под ее настроение, шел снег. Крупные снежинки, плавно опускались на землю, передавая ей какую-то, свою таинственную, мягкую задумчивость. Она всегда любила, когда шел
снег, особенно такой как сейчас. «Хорошо-то как.» Имея запас времени неторопливо вышагивая по улице, она вдруг поняла, ей все здесь нравится. Даже с удивлением обнаружила, что за каких-то полтора года все стало таким родным и близким, словно живет здесь с самого рождения. Здесь она обрела покой, о котором даже не знала. Все проблемы решаемы, оказывается нет нужды особо нервничать, даже если что-то не так, главное, дочка и она были спокойны. И вдруг словно пронзило! А ведь это Сергей, он, чуть ли не с первого дня, своими капризами, недомолвками, обидами, создавал ей ту обстановку при которой она испытывала какую-то постоянную тревожную напряженность. Она вспомнила, даже в лучшие годы их совместной жизни, все время опасалась, как бы не сказать ему чего-то лишнего, как приготовить обед по его вкусу, как не мешать со своими глупыми вопросами, как, как, как… Он всегда первом месте. Но теперь, уже никто и никогда не сможет указывать ей, что можно, а что нельзя, решать ей, только ей самой! Неожиданно,
она вдруг крутанулась вокруг себя, и прибавив шагу двинулась в новую, счастливую жизнь.
– Привет начальству!– На этот раз, что редко бывало, Люба пришла раньше.
– И вам не хворать!-Главная оторвалась от зеркальца,– где это мы шлындаем, опять бухала?
С презрительным выражением на лице, молча раздевшись, Фаина уселась за свой стол приткнутый к Любиному напротив.
– О, да мы даже не с похмелья!– притворно-внимательно осмотрев подругу, сделала вывод Люба,– приятно удивлена!
– Я тоже рада тебя видеть,– сладко улыбаясь, приветствовала Фаина,– я смотрю, мы за выходные поправились, прям щечки такие кругленькие, и сама, прям булочка свеженькая, молоде-ец!
Ехидное выражение смылось с лица начальства.
– Врешь!– Чуть ли не с рождения Люба вела непримиримую борьбу с лишним весом, и довольно успешно, фигурка, что надо!– Врешь?
Фаина неопределенно пожала плечами, мол, что вижу, то и говорю.
– Это Щеглов! Тварина, давай пельмешек сварим, давай пельмешек сварим…
– И в тебя силком, да?
Не отвечая женщина полезла под стол, вытащила весы, и честно, не снимая сапог встала на них.
– Ты че врешь, а!? Как было так и есть!– Гневно блестя глазами,– Иди смотри, сучка!
– Да я верю…
– Иди смотри!!!– Любиному возмущению не было предела,– пригрела змеюку! Иди сказала!
– Взвешенное, свирепое начальство!– Фаина с хохотом подхватила подругу с весов и держа ее в руках крутанулась вокруг себя, и только после поставила на пол.
– Сбрендила?– Люба перевела дух,-кобыла. Живот же заболит!
– Любаша, родная моя Любаша!– Самые теплые чувства охватили Фаину,– что бы я без тебя делала!
– Файка! Если бы я тебя не знала, подумала, либо ты дура, либо пьяная, что это с тобой? Какая-то, не такая.
– Спасибо тебе Люба,– Фаина серьезно посмотрела на подругу,– и за меня спасибо, и за Томку, спасибо.
– Точно дура.– Люба, как-то неуклюже села за стол, подперев подбородок ладонью, уставилась в темное окно,– знаешь что! Пошли к Дашке. У нас с тобой вино уже месяц киснет.
– А Будда?
– Ему не до нас, сейчас по фермам, потом в управление. Так что, не боись…
В дверь просунулась лисья, симпатичная мордочка секретарши Лены.
– Любовь Николаевна, вас Будда зовет.
– Провалиться бы тебе вместе с Буддой!– Вспылила женщина,– ни раньше, ни позже!. Сейчас приду.
– Вот что Фай,– дождавшись когда Лена закрыла дверь, сказала Люба,– ты бери бутылку, и к Дашке. Я скоро.
В кабинете отдела кадров было преимущество, еще одна комнатка, то ли кладовая, то ли еще что, даже окна нет. Ну есть и есть, никто на нее не обращал внимания. Прежняя кадровичка, лет семь назад ушедшая на пенсию, даже похоже, забыла про ее существование, дверь заперта, а где ключ, одному хрену ведомо. Таков, по крайней
мере, был ответ Дарье, при передаче дел.
– Ну вот все. С богом!– Дав напутствие бывшая исчезла.
Любознательной женщине дверь не давала покоя, да что там, не давала работать, в голове засело, не выбьешь. По нескольку раз на день заглядывала в замочную скважину, ну не видать ничего! Не зная никого, только переехали с Алтая, решилась обратиться к Любе.
– Можно,– робко постучавшись, дородная женщина встала в дверях.
– Заходи,– Люба была не в духе,– Чего у тебя?
– Любовь Николаевна, в отделе кадров дверь какая-то, она закрыта на замок, а ключа нет…
– Ты адрес не попутала? Я вообще-то экономист, замки, ключи, не по моей части!-Видя как стушевалась новенькая, сменила гнев на милость, и уже более мягко,-какая дверь?
– У меня,– фраза, у меня, показалась преждевременной, Дарья поспешила поправиться,– в отделе кадров.
– Пошли!– Новая кадровичка понравилась, хотя после прежней может понравиться, по глубокому убеждению Любы, сам черт.
Женщины поочередно заглядывали в замочную скважину, любопытство разгоралось.
– Так, никуда не уходи,-заспешила Люба,– я сейчас.
– А куда вы…
–Хватит выкать, давай на ты. К Андреичу, токарю нашему.
Андреч он же и кузнец, и токарь, и вообще мастер на все руки, заваривал на горне крепкий чай, чифир.
– А-а, Любовь Николаевна!– Расплылся в улыбке мужчина неопределенного возраста, по лицу дашь все шестьдесят, по глазам, вроде не старый,– ну здравствуй милая, какими судьбами?
– Андреич, в кадрах дверь открыть надо, ключа нет.– Что общего между уголовником, известным, в определенных кругах, спецом по сейфам, и у молодой, вчерашней выпускницы ВУЗа, одному богу известно, но так или иначе, отношения между ними были дружеские, доверительные.
– Люб, я уж лет десять, как завязал.
– Андреич, когда ты мне сейф вскрыл?– полгода назад у нее потерялся ключ,– десять лет назад?
–От черта ладаном, от..– токарь почесал затылок,– чаю попьем?
– Некогда.
– Замок какой?
– Дырка насквозь.
– Понятно,– порывшись за горном Андреич вытащил связку ключей, отмычек, еще чего-то, даже пружину,– пошли, егоза.
Не прошло и двух минут, Андреич распахнул дверь,– принимай.
– Андреич, ты гений!– Люба чмокнула небритую щеку.
– Знала бы ты, каких я медведей брал!– Тронутый искренней теплотой, молодой, красивой женщины, воскликнул медвежатник,– Ого-го! Ну, пойду.
– Он что, охотник?– Спросила Дарья,– у меня дед тоже на медведя ходил.
– Охотник,– кратко ответила Люба входя в комнатку,-ничего интересного, пустота, и пыль..
– Любовь Николаевна, да вы, да ты чего?– У Дарьи загорелись глаза,– уберусь, побелю, поставим стол, стулья, и пожалуйста, чай пей, свет есть, розетка тоже есть! Не люблю на глазах.
«А дама-то не промах!– То ли с осуждением, то ли, наоборот, подумала Люба,– о комфорте думает, интересно какова к работе?»
– Или, нельзя?– Видя сомнение на лице главного экономиста, застыдилась Дарья,-
так я…
– Почему нельзя-то, можно, только все равно, Будде пока не говорим.
– Кому?
– Иван Сергеевичу, председателю нашему, его все так зовут.
– Поняла.
– Ну давай осваивайся, мне работать надо.
Вопреки опасению Любы, Дарья оказалась очень ответственной, и что еще важнее толковой, знающей свое дело, работницей. Взаимная симпатия женщин, переросла в дружбу, дружили даже семьями.
– Даш, привет!– Резво проскочив перегородку, Фаина юркнула в комнатку,– вино пить будем!
Благую весть Дарья приняла без энтузиазма, даже с беспокойством.
Дня за четыре до праздника, Люба с самого утра уехала в управление, конец года, моталась чуть ли не каждый день. Чувствуя недомогание, Фаина с усилием воли кое-как разобравшись с путевыми листами, решила сходить в отдел кадров, попить чаю.
– Ты чего квелая,– Дарья внимательно осмотрела гостью,– приболела?
– Слабость какая-то,– призналась Фаина,– все из рук валиться.
Хозяйка кабинета приложила ладонь ко лбу женщины.
– Похоже температурка.
– Что правда? Мне сейчас болеть нельзя. Работы навалилось…– Пригорюнилась Фаина,– может, таблетки какие… У тебя есть?
– Есть проверенный способ, как быстро встать на ноги,– оживилась Дарья,– я всегда так лечусь, считай сразу лучше!
– Как?– Дарьина уверенность дала надежду,– ну нельзя мне болеть, Любу подведу.
– Рюмку самогона, и сразу не закусывая, чаю горячего, как рукой снимет!
– Нет, самогон не смогу, водку-то не могу, а самогон, от одного запаха..Фу-у!– Сморщилась больная.
Дарья молча вышла из комнатки, порывшись в кабинете, вернулась с бутылкой.
– На понюхай, открыв пробку сунула под нос гостьи,– чем пахнет?
– Соком грушевым, а что это?
– Я в самогон композицию добавляю,– видя недоумение Фаины, пояснила,– композиция, такая вещь, из нее сироп для газировки делают. Ну что, будешь?
– Ну, попробую, крепкая? – Сомнения сомнениями, а лечиться все равно надо.
– Нормальная,– Дарья сноровисто накрыла на стол, тут и вареная картошка, и копченая свиная грудинка, и квашеная капуста, еще какой-то салат.
– Не отдел кадров а столовка какая-то, откуда у тебя все?
Отмахнувшись, Дарья наполнила рюмки.
– Пьем.
Испуганно вытаращив глаза, Фаина большими глотками осушила рюмку.
– О, вкусная! И пьется легко!
– Теперь чай, вместо закуски, сразу чай.
Прихлебывая маленькими глотками горячий напиток, Фаина с удивлением почувствовала как быстро действует Дарьино лекарство, причем, лечит не только тело, но и душу! Ах, как здорово жить! На предложенную вторую дозу, согласилась не колеблясь ни секунды.
– Давай!
После третьей рюмки, поняла, напиток для нее слишком крепок. Увы поздно. Как ни старалась вернуть себя себе, безуспешно, тело вопреки воли, стало раскачиваться, Дарья, то исчезать в каком-то тумане, то появляться вновь, думать;-вообще не думалось. В итоге с пьяной небрежностью, сдвинув со своего края стола посуду, уткнулась лицом в подложенные руки и, затихла.
Дарья сначала даже не поняла в чем дело. На ее памяти, никто, и никогда, так быстро не напивался.
– Фая,– потрясла за плечо спящую,– Фай! О Господи!
Только сейчас женщина с ужасом оценила, в какой ситуации она оказалась! Начало рабочего дня, а у нее в кабинете спит пьяная в хлам женщина, причем не просто женщина, а ведущий специалист! «Но я то, трезвая!– себе в оправдание и, как обожгло! – А вдруг у нее аллергия, или еще чего? О боже, полечила! Ну дура!» В панике вплотную склонившись над спящей, прислушалась, дыхание ровное, сама теплая, с облегчением выдохнула,– спит.
Прикрыв дверь в комнатку, уселась на рабочее место, стараясь всем своим видом показать, правда неизвестно кому, что у нее все нормально, занимается своим делом. На самом деле, (какая к черту работа!), прислушивалась к каждому движению в коридоре, с нетерпением ожидая возвращения Любы.
На этот раз, судьба смилостивилась, томительное ожидание продлилось недолго. Примерно через полчаса, Люба приехала. Схватив первую попавшую в руки папку, Дарья поспешила в плановый.
– До чего вредный!– Пожаловалась вошедшей Люба,– вот все ему не так! Сидит, ковыряется в каждой бумажке! Рубля не стоит, нет все равно, упрется, как баран!
– Ты о ком?– Дарья воспользовалась паузой.
– О Соколове, о ком еще?– Сердито сопя, Люба вытащила из сумки увесистую папку,– А где Файка?
– У меня….
– Зови. Этот гад работы надавал, кучу!
– Люб…– Дарья замешкалась,– она спит, пьяная.
– Чего-о?!– На какое-то время женщина остолбенела.
– Ну, вот…– Дарья увела глаза в сторону.
– Ты чего городишь? Она вообще не пьет!
– Ну, вот…
– Файка, где-е?– Зловеще прошипела Люба.
– Говорю же у меня,..Люба подожди,– Дарья, теперь уже с ненужной папкой в руках, (какая уж тут конспирация!), поспешила за несущейся по коридору главной экономисткой,– кабинет-то закрытый!
Убедившись, что Фаина действительно, только пьяна и спит, Люба успокоилась.
– Рассказывай!
Дарья подробно, без утайки, рассказала,– я же не знала, что ей надо, как таракану дуста. Я то, трезвая.
– Да в тебя хоть цистерну влей, баржа!– Глянув на спящую, с усмешкой добавила,– ну, Файка!
Для эвакуации привлекли Николая. В обеденный перерыв, когда контора пустеет, Люба начала настырно тыкать под нос Фаины ватку обильно смоченную нашатырным спиртом, пока не добилась результата, женщина оторвалась от стола и с неприязнью уставилась на подругу.
– Идти сможешь?
Согласно кивнув головой, Фаина медленно приняла прежнее положение.
– Господи-и!– Люба уперлась взором в потолок,– так Коль, хватай ее, а ты Даш, бегом к машине, она за углом, откроешь дверцу.
Люба выглянула в коридор, никого не было.
– Пошли!
Вышедший покурить на свежий воздух Андреич, чиркнул спичку и замер: ни с того, ни сего, с конторы выскочила толстая кадровичка, и вдоль окон, резво понеслась к стоящему на углу Газику, следом мужик с женщиной на плече, и семенящая в сапогах на скользкой подошве Люба, замыкающая странное бегство. Быстренько запихали спящую, следом втиснулась Люба, дверца хлоп! Уехали… Даже спичка не догорела!
– Дела-а! Многое повидал, но чтоб бабу с конторы тырили!..
Каков образ жизни, таково и мышление.
– К нам?– спросил Николай.
– К нам конечно, не хватало, чтоб Томка увидела.
Мрачные размышления Дарьи прервала вошедшая в кабинет Люба.
– Привет Даш,– не увидев Фаины, спросила,– коллега моя, пришла?
– Пришла,– женщина кивнула в сторону комнатки, и шепотом,– с бутылкой.
У самой вид, словно ей в кабинет подложили мину замедленного действия, неизвестно когда рванет. Глядя на нее Люба расхохоталась.
– Знаешь Даш, если она сегодня нажрется, мы ее в ЛТП закроем, пусть кирпичи таскает.
– Я лечилась!– Донесся запальчивый возглас Фаины.
– Боле-езная ты наша.
Пожалуй, из всех светлых чувств данных человеку, самыми сильными являются любовь и дружба.
Фаина и Люба познакомились на экзамене по математике при поступлении в Новосибирский сельскохозяйственный институт. Решая контрольную,
Люба никак не могла справиться с одной из задач, вот уперлось и все! У нее уже начиналась паника, когда сидевшая справа незнакомка, словно нечаянно, коснулась локтем ее руки. Возбужденная девушка, нервно взглянув на соседку, продолжила искать решение. Только сосредоточилась, как незнакомка стала постукивать мизинцем левой руки по своему черновому листочку. Люба гневно скосила взгляд, на, как ей тогда показалось, надменную красотку. Та, словно не замечая ее взгляда, продолжала что-то записывать, при этом периодически постукивать по листочку.
Непроизвольно отреагировав на исходящий звук, девушка мельком глянула на листочек, еще не осознав, почувствовала что-то уже знакомое, числа, числа из задачи! Незнакомка убрала руку, вот оно решение! Переписав, и еще раз проверив,
Люба благодарно посмотрела на соседку. Девушка, как и прежде, невозмутимо, с тем же, высокомерным видом, продолжала заниматься своим делом. «Фифа.– Сделала вывод Люба,– Но так или иначе, спасла меня, она.»
По окончании экзамена, уже на улице Люба, без особого желания, незнакомка не понравилась, но сказать хотя бы, спасибо, все равно надо, догнала девушку.
– Спасибо,– тронула за руку,– ты меня очень выручила.
В ответ девушка молча улыбнувшись, пожала плечами, показывая, что ничего особенного, получилось, и она рада. Как порой улыбка показывает истинную суть человека! Как приветливо, и несколько смущенно, загорелись синие глаза, каким милым и добродушным стало, и без этого притягивающее своей красотой, лицо, что Люба невольно улыбнувшись в ответ, протянула руку,– Люба.
–Фая.
– По мороженке?– Люба почти не сомневалась, что девушка согласится,– я угощаю.
– По мороженке.
Расположившись в кафе под открытым небом, девушки больше часа проговорили, о том, кто они, и откуда, почему Фая приехала поступать в Сибирь, аж из Казахстана, почему обе выбрали экономфак, и о многом другом, не особо важном, и все-таки важным тем, что после разговора, девушки прониклись друг к другу искренней симпатией, предопределяющей крепкую и, как оказалось, на всю жизнь, дружбу.
Вопреки устоявшемуся мнению, что женской дружбы не бывает, это была настоящая дружба, без охов, вздохов, излишних проявлений чувств, фантазий. Обе умные, знающие себе цену, воспринимали друг друга такими, какие они есть, уважая достоинства, и не делая акцентов на недостатках, а у кого их нет? Конечно, бывали и мелкие ссоры, бывало и взаимное непонимание, но обе знали, у нее есть подруга, которая, случись что, в любой момент придет на помощь, и сделает все возможное от нее, лишь бы была реальная, да, именно реальная польза. Не из чувства долга перед дружбой, скорее, велением души, как помогаешь самой себе.
Годы различной жизни, яркие на события, рождение детей, муж, семья, годы, годы, редкая и все становящаяся реже и реже переписка, казалось все, окончание. Может так бы и было…
Резкий вечерний звонок оторвал Любу от приготовления ужина.
– Алло,– с неудовольствием.
– Люб, это я, Фая, – как ни странно на межгороде, довольно ясно прозвучал голос,– узнаешь?
– Файка!?– еще ничего не зная, но уже предчувствуя, что-то неординарное,– Ты? Что-то случилось? Фа-ай? Сто лет тебя не слышала! Как ты?..
– Да так… Люб, мне надо уехать отсюда… Куда не знаю.. Томке надо, – в трубке послышался сдавленный всхлип,– Не могу больше, не могу… Доченька моя, доченьке…,– продолжительное молчание, и,– извини.– Фаина положила трубку.
То, что Любу порой приводило в бешенство, так это скрытность Фаины.
– Фая, Фай!– Длинный гудок положенной трубки,– скотина! Ну сука! Коль, телефон Файки!
У мужа блестящая память,– 12-38-57. Люб, чего там?
– А я знаю?! Сука! С Томкой что-то. Алло, девушка, Павлодар 12-38-57, жду. С Файкой что-то,-повернулась к мужу,– у Файки что-то, не знаю, ну сука! Убила бы!
Коль, че с ней?
– Если звонит, значит жива.
Раздался длинный звонок межгорода,– Фай, ты? Что случилось? Фай, не плач, Фай, ну Фай, расскажи.
– Никитин запился,– положив трубку, Люба поглядела на мужа,– Томка, ей запретили спортом, Коль?
– Ну?
– Томкина врач посоветовала им уехать, вообще из города… У Файки никого нет, мама умерла три года назад. С Томкой что-то серьезное. Коль?
– Пускай к нам едет.
– Ты не против?
– Люб, ну говорю же.– Щеглов только раз видел подругу жены, но по ее рассказам, знал многое, она нравилась.
– Ага,– Люба снова подняла трубку,– алло, межгород…
Начались ежедневные звонки, ровно в девять вечера Люба садилась к телефону.
Неизвестно на который раз,– Алло межгород….
– Павлодар, 12-38-57,– ответили с другого конца провода,– ожидайте.
Женщина тупо уставилась на трубку,– я же еще ничего не сказала!
–Да ты там уже своя в доску!
Знала ли она, как помогали эти ежедневные звонки подруге? Матери, у которой на глазах тает дочь, девочка потерявшая интерес к жизни, девочка, которая больше не верит никому, в том числе и ей, матери. Матери, день ото дня все меньше находящей в себе силы, чтобы бороться за своего ребенка. Для кого-то, просто звонки, для Фаины это была такая мощная поддержка, которая, помогла выдержать, не сорваться, принимать те единственно правильные решения, которые, если и не сближали, то хотя бы, еще больше не отдаляли дочь от матери. До самого отъезда, три недели, Люба звонила. И только когда услышала, «завтра выезжаем», умиротворенно положив трубку, устало вытянулась в кресле, словно только что закончила, тяжелую, но очень нужную работу.
Уже на второй день у Щегловых, а если быть точнее, ночь, Тамара, впервые за долгие месяцы, сама подошла к кровати, помедлив, влезла под одеяло, ничего не сказав, и все-же как и давно-давно ранее, уткнулась в шею матери. «Пришла!» Как же много пережитого, в этом коротеньком слове…
Утром, прибираясь у зеркала, женщина увидела в своих черных локонах едва заметную прядь седых волос. Эта прядь появилась еще там, в Казахстане, просто она ее, тогда не замечала.
Все это мелькнуло в памяти Фаины, сидящей за столом в комнатке. « А ведь это она,– женщина с нежностью посмотрела на слегка захмелевшую воркующую о чем-то подругу,– благодаря ей, я сижу за этим столом, благодаря ей, я сегодня заметила снег, и то, что я сегодня чувствую, чувствую такую легкость на душе, тоже благодаря ей, Любанюшка, моя Любанюшка.» Почувствовав ее взгляд, Люба повернула голову.
– Ты че дама, на меня пялишься?– Ехидно уставилась на «даму»,-думаешь самогону нальем? Я тебя зачем из братской республики притащила? Рабо-отать! А ты самогонку жрать! Будешь еще жрать?
Вот ведь, грубиянка!
– Буду!!!– задиристо.
Общий громкий хохот остановил уже собравшегося войти в отдел кадров свирепого председателя. Постояв в сомнении, тихонько матерясь поплелся своей медвежьей походкой в сторону кабинета,– завтра обе огребетесь, я вам не Соколов, мне ваши чары, тьфу! Огребе-етесь!– уже открывая дверь в приемную. Хотел было пройти к себе, но вернулся к столу секретарши, поднеся здоровенный кулачище, почти в размер лица девушки, к ее носу,– соври мне еще! Не нашла она,– и только после этого вошел в кабинет. Зачем ему срочно понадобилась главный экономист, осталось неизвестным.
18
Весна 1982 года, как говорят в народе, была дружной. Только в начале апреля, когда казалось, что зима вообще никогда не кончится, резко потеплело. Не смотря на то, что зима была снежной, за каких-то десять-двенадцать дней все растаяло. В селе опять распутица, не проехать, не пройти. Озеро на окраине села, на котором ребятня почти всю зиму гоняла шайбу, за счет быстрого таяния снега
увеличилось в разы, тем самым дав мальчишкам, очередное занятие, матерям дополнительную головную боль. У каждого мальчишки, вот уж действительно, « вдруг откуда не возьмись», появлялся плот. Начались жаркие морские баталии. «Таран! Абордаж!– неслось с озера,– правый борт пли!» Удар шестом по воде, и в противника летят брызги. Утонуть конечно, не утонут, воды чуть выше колена, но вымокнуть, и простудиться, это как с добрым утром. А там и воспаление легких, и прочие болезни, тут, какой матери какая болезнь придет в голову. По возвращении чада домой, начиналась тщательная проверка сапог и носков на сухость. Оправдание, носки мокрые, потому что ноги вспотели, отвергались сразу. И если мокрые, все! В следующий день, на улицу не выйти. И как жить?
Но если надо, всегда можно найти выход. Чавкая мокрыми сапогами, уходили за село, разводили костер, разувались, вешали поближе к костру носки, сапоги, и босиком игра в чехарду-езду. Тоже здорово. Пока играешь, все высохло, значит
завтра, свобода.
– Саш, а что мамы не догадывались?– Спросила Тамара, когда парень поведал о секрете из детства,– выходит, они еще больше рисковали вами?
– А как им догадаться? Носки сухие, все шито-крыто!
– А папы, отцы ваши,– девушка ничего не знающая про мальчишеское детство, да и вообще, по большому счету, про детство, всегда с большим интересом слушала его рассказы,– они наверное так же сушились, они-то догадывались, и ничего не говорили?
– Не знаю Том.– Ему как-то еще не приходило в голову, что его отец тоже был мальчишкой. Может и не «догадывался» отец, потому как сам был мальчишкой.
Какое-то время, девушка задумчиво шла по кромке берега, даже не замечая как Санька опасливо плотнее прижал к себе ее руку. Шел весенний разлив, правый берег более низкий уже был под водой, левый, по которому они шли, был выше, до выхода воды оставалось сантиметров десять.
– Зайдем в гости к твоим братьям по разуму?– прервав молчание предложила Тамара.
– Думаешь, у насекомых есть мозги?
– Наоборот, думаю у тебя мозгов нет.– Девушка знала, Саньке нравились ее подковырки. Вот и сейчас, смеется.
Полянка выглядела необычно, вместо обрыва, вода, рукой дотянуться можно. Поискав глазами, Санька заметил в кустарнике довольно толстый обломок ствола дерева, наверное занесенный туда прошлогодним разливом, вытащив его на полянку, усадил Тамару. Присев рядом, протянул девушке цветочек мать-мачехи.
– Зачем ты его сорвал?
– Тебе.
– Спасибо.
– Ты знаешь Саш,– после продолжительной паузы заговорила девушка,– мне этих цветов надарили, наверное кучу. Как пьедестал так цветы… Ну подарили и подарили. Постоят, засыхать начнут, мама их выкинет. Знаешь, порой стоишь на пьедестале, и думаешь,-давайте скорее, спать охота,– уставали очень. Утром, конечно да! Такая радость схватишь медаль целуешь ее, счастье такое! Я хорошей гимнасткой была, перспективной. Меня на Союз готовили. А потом выкинули… Как цветы… Я бы сама ушла Саш. Я же не дура. Подготовила бы себя и ушла. А меня, вырвали и выкинули…
Девушка бросила цветок в воду, быстрое течение за секунду унесло его из виду.
– И в школе Саш. Я им ничего не сделала! А они меня тоже выбросили, на помойку.
Я тогда ничего не могла. Это сейчас, я рада, что так получилось. Спортзал соревнования, спортзал соревнования, все. А тогда, я засыхала. Даже маме. Я видела ей плохо. Ей очень плохо. Мне бы подойти, обнять. А я не могла. Хотела, и не могла.
Практически ничего не зная о ее прежней жизни, он не знал как отреагировать на сказанное, все казалось не тем, что нужно. Это не была жалоба, не высказанная обида, нет не обида, это было откровение, откровение другу. Не зная как поступить, поступил так, как ей было нужно, он не мешал ее уединению, не коснулся ее, не произнес ни слова, но, находился рядом.
– Сашка мы тонем!
За каких-то полчаса вода, преодолев последние сантиметры, окружила полянку на
глазах расширяющимися лужами. С сухими ногами уже не выйти. Закинув Тамару на плечо, Санька дал деру.
– Полегче!– Возмутилась ноша,– не дрова тащишь!
За всю жизнь, он ни разу не подарил ей ни одного букета, даже, цветочка.
19
Май сам по себе праздничный месяц, все начинает зеленеть, сначала трава, затем деревья окутываются зеленой дымкой, пробуждение природы, невероятный запах весны, так еще и праздники в календаре, красным по белому.
Слово демонстрация имеет много толкований. Но для жителей Советского Союза в первую очередь ассоциировалось с первым мая, Международным Днем Солидарности
Трудящихся.
– Чтоб все были!– Тоном не принимающим возражений, на всех предприятиях необъятной родины, оповещало начальство.
– Не могу я,– почти у каждого находилась причина для отсутствия на мероприятии.
– Будет водка,– выкладывался козырь,– копченая колбаса, ну и сами чего принесете. Водки всем хватит. Но быть надо! С меня шкуру спустят, я естественно, с вас!
– Ну, коль даже так,– и шли поддержать мировой пролетариат, прихватив с собой кто салат, кто фрукты, кто баян, гармошку, гитару. Всенародное добровольно-принудительное мероприятие, переходило в гулянье. Тут уж просто, добровольное, пить силком никого не заставляли.
И считай следом, День Победы. Но это уже другое, люди сами шли к памятникам воинам-победителям, на которых висели списки с именами погибших родственников, земляков. Праздник радости и скорби…
Но где уж точно, считай весь месяц царило праздничное настроение, так это в школе. Совсем скоро конец учебного года, каникулы! Еще неизвестно, кто больше радовался, учителя или ученики.
Уже по своему радовались выпускники. Последний звонок, там, конечно, экзамены ну да ладно, как-нибудь, и выпускной! Впереди другая, такая таинственная и тем еще более влекущая взрослая жизнь. Каждый из них верил, что у него, или у нее, впереди, только счастье.
Пожалуй единственный человек, не разделял всеобщего настроения, так это Тамара Васильевна Свиридова, классный руководитель выпускного класса. Коренная москвичка,с красным дипломом закончившая химический факультет МГУ, неожиданно для комиссии по распределению выпускников, попросилась распределить ее в Сибирь,в сельскую школу.
– Мы могли бы тебя на кафедре оставить.
– Нет.
– Ну, как знаешь.– И распределили.
Основной причиной такого решения, это не романтика, а желание уехать подальше от отчего дома, точнее от отца.
Откуда у генерала Свиридова появился маниакальный страх за дочь, а вместе с ним и недоверие, сказать трудно, но постоянный контроль за Тамарой не ослабевал никогда. Случись девушке, хоть на полчаса позже прийти домой, хорошо поставленный командирский голос будет долго и нудно разносится по всем комнатам большой генеральской квартиры. По достижении восемнадцатилетнего возраста, дочери с большим трудом, с помощью матери удалось выдавить право приходить домой в одиннадцать часов вечера.
– В двадцать три ноль-ноль,-напутствовал генерал,– ты должна быть дома. Ясно?
– Так точно.– Язвительно отвечала дочь выходя из квартиры.
Однажды на дне рождения однокурсницы, Тамара позволила себе два бокала шампанского. Трезвенник Свиридов учуял запах алкоголя, что тут началось! Его дочь падшая женщина!
Если раньше и были какие-то сомнения, то теперь точно, уехать! Почему в Сибирь? Наверное, все-таки романтика.
Она бы нисколько не удивилась если бы узнала о звонке отца к директору школы.
Уже во второй половине дня в кабинете Таисии Яковлевны раздался длинный звонок межгорода. Удивленная директриса подняла трубку.
– Алло?
– Мне нужен директор школы!
– Я директор школы,– голос не понравился, не скрывая иронии,– с кем имею честь?
– Генерал Свиридов.
– Слушаю вас, генерал Свиридов.– Неприязнь к неожиданному собеседнику возрастала.
– К вам в качестве преподавателя химии поступила Тамара Васильевна Свиридова, так?
– Допустим.
– Что значит допустим? Отвечайте как положено!
Не с того начал генерал, ох не с того.
– Послушайте, как вас там генерал,– сарказм так и лился с уст директрисы,– я не знаю куда и что у вас положено, но если вы не смените тон, то я положу на вас.
– Это в каком смысле?
– В том самом, о котором вы подумали.
Короткая пауза.
– А вы точно директор школы?– гонору в голосе поубавилось.
– Смею вас уверить, да я директор школы. Чем обязана?
– Тамара Свиридова моя дочь, понимаете?
– Понимаю, это она дала мой номер?
– Нет конечно! Мне ваш номер найти не трудно, впрочем как любой в Союзе. Вам сколько лет?
– Не корректный вопрос для женщины.
– Да пойми ты!– Взревела трубка,– у вас в Сибири моя дочь! А я в Москве! Могу я узнать как она? Что с ней?! Могу знать?!
– С этого и надо было начинать. А то генера-ал! Хоть бы поздоровался генерал. Коль перешли на «ты» я не против. Теперь о Тамаре. У тебя хорошая дочь, поверь мне, я в людях толк знаю. Скованная немного, но это пройдет.
Дальше потекла, можно сказать, почти дружеская беседа. Тамаре дали квартиру, нет отопление не центральное, зато уголь бесплатный, Ванной? О какой ванной речь, если в доме воды нет, колонка правда, рядом. Баня есть, правда одна на весь четырехквартирный дом. Возле дома небольшой участок земли. Но ей пока одна, хватит. Как ни странно отец повеселел, и, все испортил.
– Слушай,– вкрадчиво,– в таких условиях она долго не протянет, сбежит. Может ты ускоришь?
– Это как?– ощетинилась директриса.
– Ну, по строже с ней, по жестче, а я…
– Пошел к черту!– Женщина бросила трубку,– от такого папаши, не то что в Сибирь, за Полярный круг сбежишь!
Подумала, подумала Таисия Яковлевна, и назначила молоденькую учительницу классным руководителем в 8 «Б» класс, вместо ушедшей в декретный отпуск учительницы русского языка и литературы. «Все равно, больше не кого».
Наверное как и все, свой первый урок, Тамара Васильевна запомнила на всю жизнь.
– Здравствуйте,– сильно волнуясь,– я, ваш новый преподаватель химии, и ваша новая классная.
Сразу схлопотала.
– Только наша классная, или вообще, классная?
Спасла находчивость, девушка не стала поправлять себя.
– На счет вообще не знаю, но вашей классной быть, постараюсь.
– Посмотрим.
– Посмотрим,– легко согласилась Тамара,– а пока, давайте знакомиться. Меня зовут Тамара Васильевна, вас буду называть по журналу, вы отвечаете.
И сдержала слово, став хорошим классным руководителем, о чем и говорит ее кличка,– классная. С тем оттенком, в котором и уважение, и доверие и любовь.
– Ты даже не представляешь, какая наша классная, классная,– хвалились девчата Тамаре,– твоя тезка, Тамара Васи-ильевна наша.
Как это иногда бывает, перегиб в родительском воспитании, неожиданно дает положительный результат. В данном случае у Тамары Васильевны, необходимая для педагога, выработанная черта характера,– терпимость.
Первый год работы преподавателем, это испытание. Дети есть дети, для большинства из них, сидеть почти час, когда внутри все кипит и клокочет, мягко говоря, тяжело. Особенно в начале учебного года, после трехмесячной вольницы. Ограниченные в свободе действий, начинают выискивать чего-то такого, чтоб поинтересней, повеселее. А тут, новенькая училка, и чего она, ну-ка? Проверим?
Все поинтересней! Ради этого, поинтересней, порой, сами того не ведая, доходят до жестокости. И это не только 8 «Б», это еще четыре класса.
Тамара Васильевна выдержала испытания, выдержала не потому, что надо выдержать, а потому, что воспринимала их, воспринимала как ее обучение, как данные ей уроки. Она учила их, они учили ее.
А ее подопечные, сами того не заметили, как стали с удовольствием ходить на классные часы. Классная!
Миновал год, на следующий в связи с оттоком восьмиклассников, два восьмых соединили в один девятый. Так получилось, что два коллектива, соединившись в один, не только проиграли, а в чем-то даже выиграли. Не без участия Тамары Васильевны. Директриса уже с легким сердцем оставила ее классным руководителем.
Она привязалась к ним, совместные выходы на природу, поездка в цирк, длинными зимними вечерами игра в волейбол в школьном спортзале, дикий хохот на классных часах, и многое многое, совместное. Конечно не всегда гладко, порой и ее доводили до кипения, особенно мальчишки, или уже юноши, пойми тут, но это не со зла, так получалось. « Тамара Васильевна, твои балбесы…» Да, они её балбесы, именно её. И завтра последний урок,– «Как же так, последний.»
Прозвенел звонок, у седьмого класса химия, надо идти. Погруженная в себя повернула к лестничному маршу на второй этаж, даже не заметила стоявшую на углу директрису.
– Ну-ка стой!– Таисия Яковлевна подошла вплотную,– чего это мы? Пойдем-ка ко мне.
– У меня урок.
– Ничего, подождут, с радостью. У тебя лаборатория закрыта?
– Конечно закрыта!– Тамара даже возмутилась,– что за вопрос, она всегда закрыта!
– Вот что я тебе скажу,– Таисия Яковлевна закрыла дверь,– ты их выпускаешь, можно сказать, как птиц на волю. В школе им уже тесно. Ты видишь какие они счастливые? И ты будь счастливой. Их не удержишь, даже если захочешь. Как твой отец не удержал тебя. Они уйдут, придут другие. Ты их, выпускаешь. Жизнь надо принимать такой, какая она есть. Так легче. А теперь,– Таисия Яковлевна глянула на часы,– десять минут со звонка, у тебя кто семиклашки? Иди, сейчас с ума сходить начнут.
Семиклашки сошли с ума досрочно. Уже на лестнице судя по выкрикам и гулкому стуку поняла, в классе потасовка. Бегом к двери и, грохот падающей мебели, звон разбитого стекла. « Не успела!» Что надо делать, чтоб верхняя половина шкафа, плотно заставленная химической посудой, от вибрации исходящей по полу, скатилась на край нижнего, и в определенный момент грохнулась? « Да Таисия Яковлевна, жизнь надо воспринимать такой, какая есть. Только где теперь посуду брать, всю расколотили!»
Ошибся Свиридов, не сбежала дочь, не вернулась. Ей нравилось здесь, ей нравилось быть хозяйкой своей квартирки, нравилось топить печку, очень нравилось ложась спать, наблюдать за бликами огня исходящими из щелей печной дверцы, и отражающихся на побеленных стенах,– « Как уютно!» Ей все нравилось.
20
В начале сентября 197.. года в школу пригнали трактор ДТ-75, в школьную программу для сельских школ введен новый предмет, машиноведение. Трактор то пригнали, а преподавателя?
– Где преподавателя взять,а?– Справедливо возмущалась Таисия Яковлевна, в кабинете заведующей районо,– самой за рычаги сесть?
– Не, ты не сможешь,– заведующая скептически оглядела фигуру гостьи,– не, не сможешь, годы не те.
– Ты что издеваешься?
– Тась, это надо мной издеваются! В районе сколько школ? Во-от. И в каждую сунули по трактору. А преподавателей?– Заведующая картинно, левой рукой на правой, сложив кукиш, показала Таисии Яковлевне.– Ищи сама. Учти, учебный год начался, поторопись.
Если кто думает, что директора школ не матерятся, зря, еще как матерятся!
Выпустив весь нецензурный лексикон, слегка успокоившись, Таисия Яковлевна взялась за дело. Уже через неделю в школе появился новый преподаватель, с
семилетним образованием, Петр Иванович Карнаухов.
– Он хоть читать умеет?– Засомневалась заведующая районо.
– Умеет. Не нравится, ищи сама.
– Ладно, ладно,– заведующая торопливо подписала документ о приеме,– уже и спросить нельзя.
Петр Иванович, толковый механизатор, умнейший мужик, оказался никудышным лектором. Промямлив весь урок, выпустив сто потов, пришел к выводу,– Трактористом легше.
Казалось бы, ну не получилось, вернись в колхоз, примут с распростертыми объятьями. Что мешает? Но кто поймет русскую душу, если ее сам русский не понимает? Вернуться мешал тот самый вывод, «Трактористом легше.» Весь день и вечер проходил хмурым, ушедшим в себя. Уже собираясь ложиться спать, неожиданно
выдал.
– Хрен им! Да Вась!– Вась, это его жена, Василиса.
– Конечно,– согласилась супруга, так и не поняв кому хрен, и за какие заслуги?
К следующему уроку готовился тщательнейшим образом, проштудировал всю книгу по трактору, вновь заучил название всех узлов, механизмов, которые на профессиональном сленге звучат несколько иначе.
Под кабинет машиноведения выделили пустующую большую комнату в старом деревянном здании, где когда-то была начальная школа, теперь в ней проводили уроки по трудовому воспитанию, там же, планировалось сделать и гараж.
– Поперли,– Петр Иванович вошел в кабинет.
И попер! В первую очередь женскую половину класса из кабинета.
– Девки, тьфу, девочки, нет, девушки на седня свободны.– Проводив последнюю, облегченно выдохнул,– на меня столь девок разом, никогда не глазели. Пообвыкнусь пока, потом. Ну че мужики, поперли?
Попер, во второй раз за утро. Никудышный лектор оказался замечательным рассказчиком, в классе периодически раздавался дружный хохот. Петр Иванович, поясняя, для чего нужен тот или иной механизм, вспоминал курьезные случаи, из своей или коллег жизни, связанные с этим механизмом.
– На тракторе установлен дизельный двигатель с маркировкой А-41,запускается в работу с помощью пускового бензинового двигателя марки П-10УД, по простому пускач. Случай у меня был, я тогда только с фазанки. Отправили меня пахать еще на писятчетверке, а уже октябрь, в низинках сыро, а я кого, руку еще не набил, ну и заглох, не беда думаю, щас заведу, пускач дерг, фиг, я второй раз опять фиг, проверил, все нормально, дерг фиг, дерг фиг. До деревни семь километров, а куда деваться? Думаю, поем и пойду. На гусенице возле пускача разложился, не помню, че я на пускач кусочек сала поклал. Поел, собрался а сало на пускаче так и осталось, не заметил. Напоследок, уже так, вполсилы, пускач дерг, а он дринь и завелся! Я с того как заводить, так на пускач сала, заводился как часы!
– Петр Иваныч, а без сала не пробовали?
– Да ну, мне че сала жалко?– Конечно мимику и тон на бумаге не передашь, но парни хохотали от души.
Стоит ли говорить, что прослышав об уроке, на следующем занятии девчата наотрез отказались «быть свободными».
Петр Иванович, совместно с Таисией Яковлевной, сначала на словах, затем и на бумаге, заключили договор с колхозом, и парни девятиклассники, в порядке очереди, на целый день отпускались работать в колхоз на тракторе.
Саньке очень понравилось, особенно потянула работа в поле. Собиравшийся идти по стопам отца, работать на разрезе, передумал, и решил поступать в сельскохозяйственный институт, на факультет механизации сельского хозяйства.
Тамара, всегда видела себя на месте своего кумира Марины Павловны, тренером по художественной гимнастике. Но судьба сложилась иначе, подумала, подумала и решила поступать на тот же факультет, где училась ее мама. Вот уж кто был рад этому выбору, так это, Фаина Андреевна. И не потому, что дочь пошла по ее стопам, нет. А потому, что девушка не захотела разлучаться с Сашей. Робко заглядывая в будущее дочери, ее спутником, матери желанно виделся Саша. Она понимала, выбор Тамары во многом, если не во всем, зависел от его выбора.
С точностью до наоборот, думала другая мать, Санькина.
– Как собаченка, куда она, туда и он,– женщина сердито раскатала лепешку, стряпали с Татьяной пельмени,– тоже мне, колхозник. В огород не загонишь!
– Мам, не пойму,– когда брата нет рядом, сестра почти всегда на его стороне,– почему она тебе не нравится?
– Да при чем здесь нравится, не нравится!– Александра перестала раскатывать тесто,– вчера на поселке, из магазина выхожу, а она, словно земли не касается, летит, птица! Меня увидела, здравствуйте,– женщина без всякой иронии повторила как с ней поздоровалась Тамара,– и дальше, носишко задрала, своей походкой. Сколько мужиков было, все так и зыркают, так и зыркают!
Александра конечно преувеличила, никто на Тамару особо не зыркал.
– Что в этом плохого, если девчонка хорошенькая?– Татьяна во все глаза пялилась на мать,– ты вот тоже, до сих пор…
– Да при чем здесь хорошенькая? Хорошеньких куча! А эта…– Александра никак не могла подобрать нужных слов,– вот она такая и есть! На нее смотрят, а ей не то, чтоб все равно… Ведь девчонка еще! А в ней уже, даже не знаю, сила какая-то. Боюсь за Саньку…
– Ну знаешь! Наш тоже не пальцем сделан…
– Я знаю чем он сделан! Ты за языком-то следи, с матерью говоришь!– женщина интенсивно взялась за работу, лепешки только отлетали,– такую полюбишь, то навсегда. Таких не разлюбишь. А если не сложится у них… Вот че с ним будет? Понимаешь?
– Нет.
– Стряпай давай!
– Стряпаю я!
Какое-то время стряпали молча. С улицы донеслись мелодичные звуки, Татьяна прислушалась.
– Играет кто-то, что-ли? Точно играет, дядя Ваня на гармошке, празднует что-то?
– Он всегда найдет повод, сегодня первое июня, начало лета, чем не повод. И-и-х,– подпрыгнув на скамейке, Александра выпучила глаза на дочь,– Точно!
Не смотря на приличный вес, пулей выскочила с летней кухни.
– Ну и денек.– Заинтригованная Татьяна, доделав пельмень, поспешила в огород за матерью.
С противоположной стороны дома, у Одинцовых там был малинник, и слышалась гармонь.
– Че там?– Татьяна подошла к смеющейся матери, стоящей у угла дома.
– А ты послушай,– сквозь смех выдавила Александра.
Мужской дуэт исполнял песню Людмилы Зыкиной, «Оренбургский пуховый платок» весьма скверно, но им самим это было не важно, главное чтоб,– душа.
– Я его вечерами вяза-ала,– хрипло вопил дядя Ваня,– для тебя-я моя добрая ма-ать.
Очевидно представив, как дядя Ваня вечерами «вязала», уже обе зашлись в хохоте, но когда Одинцов вступил подпевалой, с напрочь отсутствующим музыкальным слухом, в добавок не знающим текста песни, женщины задыхаясь от смеха, схватились за животы. Закончили исполнители, Татьяна уже собралась подойти.
– Стой, не ходи,– удержала мать,– пусть сидят, самогонку все равно не спасти.
– Какую самогонку?– не поняла дочь.
– С ноября, со свежины, с литр осталось, гости разошлись, этот спит, готов уже. Думаю куда, если найдет ведь похмеляться начнет. Куда спрятать, сама пьяная. Ну и утащила в малинник, снегу еще мало было, и забыла. А этот,– Александра кивнула в сторону нахождения мужа,– с утра пошел малину чистить, ну и нашел. Пускай сидят, не так уж часто. Пошли пельмени стряпать.
Напоследок решили глянуть на певчих, и опять зашлись в хохоте. Ни тот, ни другой не удосужился покинуть свою территорию, собутыльничали сквозь забор, оторвав одну штакетину, чтоб кружка пролазила.
– Я эту песню для Анны выучил,– просунув в щель, на сколько возможно свою физиономию, откровенничал дядя Ваня,– шибко ей по душе.
– Оно конечно,– соглашался Одинцов,– жена, это святое.
21
Встретив рассвет на берегу речки, Тамара Васильевна незаметно покинула шумную компанию выпускников. Скрывшись за кустарником, уже ради интереса прислушалась, заметили, или не заметили ее отсутствие. «Нет, не заметили, не до меня им, – с легкой грустью улыбнулась учительница, – дорогие мои, будьте счастливы! А я, домой.»
В бездумном, немного печальном, и все-же, приятном, усталом томлении, Тамара, уже прикрыв за собой калитку, заметила сидевшего на крылечке мужчину.
В первое мгновение, скорее почувствовала чем узнала,– « папа?» Не ошиблась.
– Папа!!!– стремительно преодолела эти несколько метров, подбежав к отцу, вдруг резко остановилась, какие-то мгновения замерев вглядывалась в него, и, бросилась на шею,– папа…
И стоял генерал, не шелохнувшись стоял. С трудом сдерживая навернувшиеся на глаза слезы, прижимал к себе своего воробышка, так в детстве он называл свою дочь, комок подкативший к горлу, не давал дышать, а он стоял, боясь пошевелиться.
Какое-то, мучительное счастье! Как бесконечно дорог ему этот человечек, его дочка, его родная дочка, доверчиво, как в детстве, прильнувшая к груди. Словно и не было прожитых лет. Она доверчиво прильнула.
– Пап, ты так во время…
– Ну и хорошо, дочь.
– Что же мы стоим?!– спохватилась Тамара,– пошли в дом пап, ты наверное голоден, а я…
– Все нормально Том, все нормально.
Какое-то волнение испытывал Свиридов, входя в дом, как-то необычно для него, к дочери в гости. Первое, что бросилось в глаза служаке, так это идеальная чистота и порядок царившие в квартирке дочери.
– Так,– все еще волнуясь, отметил Свиридов,– судя по печке, это кухня, направо спальня? Можно?
– Конечно можно пап, зачем спрашиваешь?
Не смотря, что окно из спальни смотрело на восток, в комнате, из-за разросшегося куста сирени, посаженного под окном, стоял полумрак. « Разумно посажена, летом тень, зимой листвы нет, наоборот, солнце.» Удовлетворенно хмыкнув, Свиридов вернулся на кухню. Кивком головы указал на другой дверной проем.
– Там гостиная?
– Да, только здесь называют залом.
– Ясно,– входя в комнату, еще хотел что-то сказать, и, оборвался на полуслове. На противоположной входу стене, висели два портрета, писаные безусловно талантливой рукой. Один портрет, жены Ольги, второй, что сильно смутило, его.
– Кто писал?– Глянув на дочь, Свиридов поспешил добавить,– Том, Оля она как живая, особенно выражение глаз, такое ощущение словно она здесь, смотрит на нас. Очень талантливо.
– Ты не поверишь пап, писал мой ученик, Витя Тихоновский. Представляешь, в прошлом году, летом приходит ко мне, я еще так удивилась, летом учителя школьникам, так, до одного пустого места, а он пришел. «Тамара Васильевна,– говорит,– я скоро уезжаю, хочу написать ваш портрет, дайте вашу фотографию.» Я тогда не поняла его, говорю, Витя зачем мне мой портрет, я себя каждый день в зеркале вижу. Он знаешь, как-то сник сразу. Я скорей,– Витя, если тебе не трудно, напиши моих родителей, я по ним так скучаю. Он согласился,– « Давайте фотки, и свою дайте.» Я дала. Недели через две приносит. «Вот,– говорит,– с ваших родителей писать легко, они хорошие люди.» И исчез, как это у мальчишек, вот он здесь и, сразу нет. Когда их на диване разложила и, как ты сейчас, обомлела, словно вы в гости приехали! Живые лица!
– Когда ты говоришь, в прошлом году?– хрипло переспросил Свиридов.
– Да пап, где-то в конце июля, в начале августа. А что?
– Да, я так.
Два года назад, заработав свой первый отпуск, Тамара приехала к родителям в гости. Свиридов, приехал со службы, когда дочь уже была дома. Он видел, как девушка светясь от радости пошла к нему навстречу. И он, наверное от еще не прошедшей обиды, за то, что она ослушалась его, отца, уехала в тьму таракань, посчитал нужным, хоть как-то отомстить ей, уязвить, чтобы знала, он еще не до конца простил ее.
– Рад, хоть без довеска,– хотел шутливо, но получилось, как-то грубо, неприязненно.
Словно наткнувшись на незримую стену, девушка замерла в полушаге, потерянно посмотрела на отца, медленно повернулась, неуверенной походкой ушла в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь. «Уж и пошутить нельзя, я все-таки отец, не обязан лебезить перед дочерью,– Свиридов нашел себе оправдание,– ничего, пусть подуется, завтра решим.»
– Может извинишься.– Предложила жена.
– Еще чего, перед дочерью шапку ломать. Больно гордая стала!
На утро, уже сидя в служебной Волге, Свиридов вдруг остро ощутил, что сделал такое что-то, что может привести к непоправимым последствиям, он может потерять дочь. «Если уже не потерял!»
Приехав на службу быстро дал нужные распоряжения подчиненным, предупредив, что сегодня его не будет, поторопился домой, даже не отпустил машину. Ему очень захотелось обнять, прижать дочку, попросить прощения, и сделать ей праздник, поехать, куда она только захочет. Но было уже поздно, Тамара уехала.
– Почему ты ее не удержала?!– Накинулся на жену.
– Ты обидел, тебе и надо было удерживать.
– Ты же знаешь, мне на службу надо было!
– Выходит, служба для тебя, дороже дочери.
После этого случая, Тамара не приезжала. Свиридов по несколько раз перечитывал ее письма, присланные матери, каждый раз с надеждой, найти о себе хоть слово. И, опять, чувство уязвленного самолюбия, он ведь отец, хоть бы раз спросила, здоров ли он, как он, ничего! « Значит, не нужен, ну ладно.» Тем не менее, он уже не мог не прочесть очередного письма, он ждал, порой с нетерпением ждал весточки, пусть не ему, главное от дочери.
Читая и перечитывая ее письма, он стал открывать для себя дочь, совсем не ту которую знал, перед ним открывался умный, со своей независимой ни от кого, логикой, своим мышлением, восприятием мира, человек. В одном из писем, дочь писала, что совсем недавно перечитала роман Толстого, «Война и мир», и читала словно в первый раз, такая большая разница в восприятии, сейчас, и в школе. « Думаю, в школе еще рано, это только отталкивает писателя, я тогда практически ничего не понимала, было одно желание, скорее дочитать, написать сочинение, и забыть. Но читая теперь, понимаю, какая же это сила, какая правда!»
Свиридов, так же как и дочь первый раз читал, вернее пытался прочесть, не хватило никакого терпения, роман в школе, и больше никогда не обращался к творчеству писателя. Его заинтересовало мнение дочери. Порывшись в огромной домашней библиотеке, жена Ольга по профессии преподаватель русского языка и литературы, всю их совместную жизнь собирала книги, нашел нужное.
Уже с первых страниц, увлекся. Он, в возрасте пятидесяти лет, считавший, что о людях знает все, невольно пришел к выводу, он не знает ничего. Особенно его поразило описание взаимоотношений старого Болконского с дочерью Марией. «Самовлюбленный, избалованный, старый хрыч,– дал характеристику князю,– свинья! И я, такая же свинья! Нет нам оправдания в том, что мы их очень любим. Нет оправдания…»
Вспомнился разговор с другом произошедший у них на даче, лет десять назад. Свиридов посетовал, дочка растет не красивой, не в мать. Его тогда удивила реакция приятеля.
– Послушай, дебил в погонах, расскажу тебе стихотворение, не сначала расскажу, боюсь не дослушаешь, не устав ведь.
Мне верить хочется, что чистый этот пламень
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,-
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота
Или огонь, мерцающий в сосуде?-
– Она уже сейчас, огонь в сосуде. И надо быть слепым, чтоб этого не видеть,– Николай, так зовут друга, не чокаясь выпил водку, засобирался, – Домой пойду.
Узнав из писем, он уже стал чувствовать настроение дочери, даже если и ничего об этом не написала, как ей тяжело дается предстоящее расставание со своими первыми выпускниками, Свиридов полетел к Тамаре. Опасаясь опять опоздать,
прилетел на сутки ранее. За это время, проведенное в городе успел проесть плешину областному военкому, с которым был хорошо знаком по службе. Генерал отвечал за правительственную, сверхсекретную связь по регионам Сибири и Дальнего Востока, и должен был знать, не только голоса военкомов, но и их лично.
В который раз, за беседой решил напомнить, что ему необходимо быть в том-то населенном пункте, ровно в один час ночи по местному времени, ни минутой позже, никто не считал, но военкому приходилось с невероятным усилием воли сдерживать в себе клокотавшее бешенство.
– Сделаем!!!– Рявкнул, просто говорить, сил не было.
– Поклянись.
– Вась, ты охренел!? Честное слово, я тебя убью! Зануда!
– И чтоб машина надежная,– Свиридов гнул свое.
– Две пошлю! Всю жизнь москвичей недолюбливал!
– Я родом с Вологды.
– Теперь и вологодцев! Вали генерал, работы много.
Уже год висит его портрет, целый год. Значит, она давно простила, но почему в письмах о нем ни слова? Выходит, только одно, она ждала его.
– Пап, ты с дороги, наверное устал?
– Нормально Том, а ты? Пришла уже утром, где была?– Подвела многолетняя привычная привычка командира, последний вопрос прозвучал сухо и требовательно.
Что-то вроде разочарования мелькнуло в глазах дочери, «Как и прежде.»
Заметив это, генерал заторопился объяснится.
– Тома,– нерешительно, но постепенно набирая уверенность,– я хочу попросить у тебя прощения, за ту солдафонскую шутку, за то, что я обокрал твои лучшие годы, за все обиды нанесенные тебе, прости дочка! Ты уже взрослая, живешь своей жизнью, только знай, я и мать, всегда тебе рады, что бы не случилось, у тебя всегда есть мы.
– Пап, так ты просто спросил?– Тамаре почему-то стало неловко от слов отца,– Я сегодня своих выпускала. Так грустно! Была с ними до рассвета. А потом ушла, не прощаясь.
– Почему не прощаясь?
– Если мы не простились, значит, не простимся никогда.
– Однако,– Свиридов подивился логике дочери.
– Ты так вовремя…– Чувствовалось, хотела еще что-то сказать, но не сказала.
– Ну и славно, дочь.
– Пап,– Тамара сконфуженно увела глаза,– выйди на улицу, я позову потом.
– Конечно.– Свиридов вышел во двор.
Также как и в квартирке, во дворе было чистенько, везде прибрано. Вдоль тротуара во вскопанных клумбах поднимались цветы, какие уже цвели, какие только набирали цвет, какие неопытному глазу генерала, казались просто травой. Удовлетворенно хмыкнув, Свиридов перешагнув низенький забор, прошелся по небольшому огороду, предназначенному для выращивания овощей. Везде чувствовалась заботливая рука хозяйки, чистые, после недавней прополки грядки, примерно с сотку земли занято под картофель, тоже после прополки. Примерно в середине участка стояла двухсотлитровая бочка с водой, к ней же подходил летний водопровод, и аккуратно свернутый резиновый шланг, лежащий на специально подложенных дощечках. Здесь же, под стеклянной банкой, лежал небольшой кусочек мыла. И это все руками дочери, горожанки. «Откуда в ней?» Размышление генерала прервал зов Тамары. Дочь успела не только умыться, привести себя в порядок, но и приготовить на скорую руку скромный завтрак.
Уже в коридоре Свиридов почуяв вкусный запах жареных яиц с колбасой, ощутил сильный голод. Тамара всегда обедавшая на кухне, ради гостя, накрыла стол в зале.
– Как запах почувствовал,– весело, садясь за стол, сказал Свиридов,– так сразу жрать захотел!
– И я, жрать!– Не сговариваясь, одновременно посмотрели на портрет Ольги, и рассмеялись. Будь она здесь, не поздоровилось бы обоим. Женщина не выносила грубых выражений, преподаватель русского языка и литературы в Суворовском училище, звучит.
– Как она?– Спросила Тамара.
– Как всегда, одним словом генеральша. Там не ешь, не сори, не ори по телефону.
Все нормально Тома. Ты про себя расскажи.
– Пап, а рассказывать особо не о чем, живу, работаю.
– Тебе не скучно здесь?
– Вот уж точно нет!– Тамара, рассмеявшись, кивнула в сторону, подразумевая там учеников,– С ними скучно не бывает.
– А с начальством как? С директором? – напрягся Свиридов, ожидая ответа. «Знает, или не знает про мои звонки?»
– Пап, Такую директрису, да во все школы. Таисия Яковлевна очень хорошая, знаешь, ее приятно слушать, даже когда она на тебя ругается. Я к ней в баню хожу, она недалеко живет.
« Что-то мне так не показалось.»– Мелькнуло у Свиридова, но поняв, что дочь
ничего не знает про его звонки, проникся благодарностью. А ведь он даже угрожал директрисе.– «Найду и извинюсь.»
Как давным-давно, еще с раннего детства Тамары, каждый за собой, убрались со стола, за неубранную посуду, Ольга устраивала такие нахлобучки, что дешевле убрать, уселись на диван.
Наступила неловкая пауза, оба хотели одного и того же, и опасались реакции друг друга. Наконец Свиридов нерешительно приподнял руку, словно хотел приобнять дочь. Девушка ответила на немой призыв, пересев вплотную под руку, прижалась к отцу.
– Пап, ты пришел…– Помедлив повторила,– ты пришел.
Он, ничего не сказав в ответ, на мгновение посильней прижал к себе, и ослабил руку. Наступило молчание, молчание при котором любое, даже сказанное от души, слово, может оказаться, лишним, не нужным.
Через какое-то время, по тому как расслабилось тело, Свиридов понял, дочь заснула. Осторожно, освободив руку, уложил спящую на диван, аккуратно укрыв легким покрывалом, вышел во двор. В утреннем, свежем воздухе, чувствовался запах тополей, цветов, парного молока, еще чего-то. «Хорошо-то как!»– Мысленно воскликнул генерал. Не смотря на проведенную без сна ночь, он не чувствовал усталости, наоборот, хотелось двигаться, хотелось пройтись по тополиной аллее, до которой рукой подать, хотелось выйти за село, снять обувь, и босиком пройтись по мокрой от росы траве, искупаться в речке.
«Ну, на речку потом,»– Свиридов вернулся в квартирку, заглянул в залик, дочка спала, не смог удержаться, бесшумно подошел ближе, слишком долго, длилась разлука, он еще не насмотрелся. «Ребенок, еще совсем ребенок,– подумалось ему, когда Тамара, как-то,совсем по детски всхлипнув во сне, зашевелила губами,– уже выпустила… А сколько ей лет?» Казалось, простой вопрос для родного отца, поверг Свиридова в ступор. Не поверив себе, пересчитал на пальцах,– «Двадцать пять?! Как это двадцать пять? Вот те на! У нас с Ольгой уже Томка родилась! Она уже была!» Свиридов ошеломленно посмотрел на спящую. Вдруг, мысли потекли в ином направлении, и, Свиридов есть Свиридов, стал тщательнейшим образом выискивать улики присутствия в квартире особы мужского пола, даже под кровать дочери залез, ничего! Не знал, радоваться, или печалиться. Подошел к дочери,– « Не уродка ведь! Сам ты урод!,– уже к себе. Невольно глянул на свой портрет,– у, скотина!» Заботливо поправив на дочери покрывало, засобирался.
Навешивая на дверь замок, Свиридов услышал негромкий голос.
– Зачем закрываешь? Тамара ведь дома.
Оглянувшись на звук, увидел сидевшую на соседнем крыльце, старенькую женщину.
– Так она спит!
– Вот именно, а если в туалет захочет.
– И что делать?– Свиридову привыкшему ко всем удобствам в квартире, такой простой вопрос, даже в голову не пришел.
– Ничего не делать, иди, я присмотрю.
– Спасибо. А вы не знаете, где директор школы живет?
– Че не знать, вон за тополями школа видишь?
– Вижу.
– А слева белый, двухквартирный дом, со стороны, ближе к нам она и живет.
– Понял, спасибо,– спустившись с крыльца, Свиридов вдруг резко остановился,– а почему вы не спросили, кто я?
– А че спрашивать, я за тобой всю ночь гляжу, с часу, потом Тома пришла, сразу «папа». Отец ты ее.
– Во как!– удивился Свиридов,– я и не почувствовал.
Подходя к калитке, Сиридов увидел внушительную женщину, развешивающую
постиранное белье на специально для этих целей растянутые веревки.
– Здравствуйте!– Окликнул он,– можно вас на минуту.
По тому как женщина не бросив торопливо работу, а только кивнув, мол поняла, и подождите, доделала начатое, и не спеша направилась к нему, Свиридов безошибочно определил, это директриса, человек наделенный властью.
– Здравствуйте,– женщина подошла к калитке,– слушаю вас.
– Я отец Тамары Васильевны Свиридовой…
– А, генерал! С чем пожаловал? Опять пугать будешь?– В темных, красивых глазах заблестели смешливые искорки.
– Извиняться!-Легко вырвалось у Свиридова, «ее приятно слушать, даже когда она на тебя ругается», мелькнула фраза дочери.
– Принимается,– весело открывая калитку,– как говорить будем?
– Э?– Не понял вопроса Свиридов.
– На ты, или на вы? Ты-вы, каждый раз скачешь, уж и не пойму.
– Мне так лучше на ты.
– Принимается,– повторилась Таисия Яковлевна,– заходи генерал.
– Ты это, не надо. Генерал, генерал, Василий я.
– Не буду. Пойдем Василий чаю попьем, поговорим.– Уверенная, что ей не откажут, ( или не ослушаются?) не оглядываясь пошла к дому.
За чаем Свиридов еще раз попросил извинения и, выразил большую благодарность за то, что дочь ничего не знает про его звонки.
– А зачем, чтоб ее совесть донимала?– Таисия Яковлевна, посмотрела на собеседника,– понимаешь, у твоей дочери очень сильный характер, она выдержит все! Не жалуясь, не показывая виду. Просто уединится на какое-то время, перестрадает. И опять с улыбкой, с любовью к жизни, к людям, от нее тепло идет, к ней дети тянутся! Детей не обмануть. Но, у таких как она, есть очень уязвимое место, они сами. Они прощают все, находят оправдание всем. Всем, кроме себя. Скажи я ей про звонки, совесть, чувство вины, она бы не смогла, уехала. Вроде, в конце концов не она, ты, но ты отец, значит, по ее меркам, и она тоже. Вот такие они.
« От тебя самой тепло идет.»
Часть вторая.
1
Просидев в клубе почти четыре часа, шел кинофильм «Клеопатра», Фаина чувствуя облегчение, вышла на улицу. Но за мгновения, облегчение сменилось раздражением на все сразу. На Любу, утянувшую ее на сеанс, на мерзкую, октябрьскую, с дождем и ветром, погоду, на то, что клуб находится далеко от дома, что нет уличного освещения, теперь тащись во тьме по грязи до дома, а плащ светлый, стирать точно придется, а стирать только вручную, и, вообще…
– Фай, тебе кино понравилось?– спросила Люба.
– Нет!
– Коль, а тебе.
– Не Люб, лучше бы дома побыли,– Николай любил вечера по пятницам проводить дома,– баньку бы истопили.
– Так какого черта, мы там торчали четыре часа? А?– Люба замедлила ход,– кто-нибудь скажет?
Простой вопрос рассмешил всех, стало веселее. Да и пятница, завтра выходной, спи сколько хочешь.
– Вы жмотки, уплатили, значит сиди,– осклабился Николай.
– Кто жмотки?
– Все экономистки жмотки.
– Вот змей!– Весело осерчала Люба,– Фай, давай поколотим гада!
– Не могу Люб,– вздохнула коллега,– у меня плащ белый, потом не отстираешь.
Уже с другим, веселым настроением дошли до перекрестка, Фаине направо, Щегловым налево.
– Фай,– с теплотой в голосе спросила Люба,– может к нам? Посидим.
– Нет Люб, я домой хочу. Даже если там никого нет.
Две подруги. Одна, искренне желающая хоть как-то скрасить одиночество другой, не понимая, что этой жалостью делает только хуже ей. В доме, где мир и покой, где живут, живут и не задумываются над тем, какое же это счастье,– семья. Семья, где мир и покой, семья, в которой, даже до конца не осознают, как они бесконечно
дороги друг другу. И дай им бог не осознать этого никогда, слишком дорого стоит, это осознание. И другая, то, что для подруги обыденно и просто, для нее прекрасная мечта. Только мечта. И в этом доме, она, как нигде в другом месте, в доме, где ее любят,с отъездом дочери, стала с каким-то болезненным обострением чувствовать себя еще более одинокой, неприкаянной. «Неужели ты этого не понимаешь?– Хотелось с обидой крикнуть в лицо подруги,– Неужели не понимаешь!?» Но, спохватилась,– «Слава богу, что не понимаешь, слава богу.»
– Пока Щеглы,– хватило сил на шутку.
– Мы не щеглы! Мы взрослые люди!
– Пока, птицы певчие.
Едва ступив на свою улицу, Фаина как это ни странно, почувствовала успокоение.
Наверное проза жизни успокоила. Впереди двести метров непролазной грязи. В пятидесятые годы здесь были колхозные теплицы. Ежегодно завозили свежий перегной, старый, вместе с ботвой, вытаскивали наружу, разравнивали вокруг, так на протяжении многих лет. Позднее теплицы убрали, а землю распределили под застройку частных домов. Новопоселенцы радовались,– Земля, мягкая как пух!
Но у каждой медали, есть обратная сторона. Даже летом, после дождя, пройти по улице, было проблематично. Что уж говорить про осень? Именно на эту улицу Будда завез районное начальство, требуя отсыпать щебнем улицы села.
– Подумаем,– пообещали, как всегда неопределенно.
– Думайте,– прыг в УАЗик, и елозя всеми четырьмя колесами вездехода, уехал.
Выбираясь на единственную отсыпанную в селе центральную улицу, начальство думало,– Как сделать ответную гадость вредному председателю? Надумали, тянуть до последнего, отсыпать не торопиться. Как там, паны дерутся, у холопов чубы трещат?
Не теряя надежды, не замарать плащ, Фаина до груди задрав его полы, осторожно тащилась по грязи. «Вот и дом. В следующие выходные Томка приедет. Соскучила-ась! Скорее бы. Вот как ей по грязи? А Рахим не приехал. Ну и ладно. А эта,– пойдем, посидим! Так, деньги Томке есть, чем бы ее вкусным покормить? Кто это!?»
В тусклом далекого фонаря Фаина разглядела силуэт мужчины стоявшего у ее калитки.
– Рахим?!– подойдя поближе,– откуда ты? Рахим.
– Тебе цветы, на день рожденья.– не отвечая на вопрос произнес мужчина,– нечетное число. Правда, немного с опозданием.
« В самое время!»– мелькнуло в мозгу женщины.
– Рахим, да ты совсем мокрый!– Фаина тронула рукав его куртки,– давно ждешь? Пошли в дом скорее, там тепло! Я печку топила! Мы с Щегловыми в кино ходили. Пойдем.
Уже в доме, при свете вглядываясь в нее, с восхищенной радостью, увидел ее такой, какой представлял в своем воображении. Особенно глаза, он никогда не мог толком разглядеть ее глаз, Фаина всегда прятала их, полыхнет в смущении синим светом, и спрячет. Лишь в грезах, он видел их такими.
По возвращении из Сибири в прошлом году, Рахим встретился со своим отцом, встреча неожиданная. Теневик воротила, большую часть жизни проживал в Москве, лишь изредка приезжал на родину, и всего на два три дня. Кто бы знал, что этот грузчик, с какой-то захудалой овощной базы, владеет огромным состоянием? В СССР владельцев таких денег, обычно, либо холили, либо расстреливали. Отца холили, не за симпатии конечно, скорее за то, что легко, совершенно не жалея, щедро делился деньгами с теми, с кем нужно. На работе он вообще не появлялся, в день зарплаты, к нему заезжал бухгалтер, отец расписывался в ведомости, естественно ничего не получал, наоборот, как это ни дико, выплачивал зарплату бухгалтеру, тут уж без всяких подписей.
Как уже сказано, будучи человеком не жадным, отец никогда не финансировал сына но, всегда давал ценные советы. На этот раз тоже, выяснив, сколько сын заработал за сезон, удовлетворенно кивнул.
– Не плохо. Рахим, в следующее лето в Красноярском крае, открывается золотой прииск, очень богатый. В этом году, на пробных работах, намыли в общей сложности, самородками и песком что-то около тонны. Прииск расширяют, нужны строители. Заработать можно в разы больше, чем ты привез, и все по закону, это немаловажно, поверь мне. Только смотри, прииск у полярного круга, это даже не Сибирь, если возьмешься, помогу, думать времени неделю, позвонишь, я завтра улетаю.
В тот же вечер, Рахим, собрав всех членов бригады, кратко и очень сдержанно предложил им на следующий сезон ехать осваивать север, примерно за такие деньги. Чеченцы, особенно, если вопрос касается денег, слов на ветер не бросают, тут сомнений не было. Вопрос в другом, климат, работать на износ, болеть нельзя. Каждый знал, заболел, подвел бригаду. Но ребята молодые, смогут. Все десять человек дали согласие.
– Я согласен,– утром дал ответ отцу.
– Молодец,– удовлетворенно кивнул пожилой горец,– решение нужно принимать утром. Когда ждать в Москве?
– Полечу с тобой.
– Может, поживешь здесь,– отец с сомнением посмотрел на сына,– жену тебе надо.
– Полечу с тобой.– Рахим уже был женат. Красавица Курбика, образованная умница Курбика, десять лет назад, всего через полгода после свадьбы с Рахимом, не раздумывая ни секунды кинулась в холодный Терек спасать семилетнего мальчика. К великому несчастью, не спасла ни его, ни себя, утонули оба.
Отец конечно мог попытаться заставить жениться, но понимал, так можно и потерять сына. Школу, затем, пять лет в инженерно-строительном институте Рахим отучился в Москве. Среда обитания дала плоды, Рахим при всем уважении к родителю, все за себя, решал сам.
– Хорошо.– вздохнул отец,– но тебе уже тридцать четыре года.
В Москве, Рахим целый месяц собирал информацию о прииске, не ту конечно которая в официальных источника, а о людях, от которых будет зависеть его работа. В итоге он знал о них все, кому можно дать взятку, кому нельзя, с кем о чем говорить, кто любит слушать, кто наоборот, все, вплоть до семейных взаимоотношений.
И не зря. Заработали так, что прилетев в Красноярск, Рахим с легким сердцем отдал кому надо лишние две тысячи, купил новенькую машину ВАЗ-2106, последнюю модель автозавода.
– Езжайте без меня,– Подождав, пока члены бригады оценили покупку,– я самоходом.
– Возьми с собой кого-нибудь, дорога не близкая.
– Нет.
Как мотылек обретя крылья, летит на свет, так и он, помчался на свет, синий свет струящийся из глаз ее. Не раздумывая гнал машину, ждет или нет, просто гнал, чувствуя неодолимую потребность увидеть эту, с необычайно красивыми глазами, женщину. Уже в Мариинске, и то, потому, что экипаж ГАИ, дежуривший на въезде в город, остановил его. Тут призадумался. Забрав «забытую» в правах купюру в двадцать пять рублей, стражи дорожного порядка с удовольствием, ( как не помочь влюбленному горцу!) включив мигалку, довели его до, наверное, единственного цветочного магазина в городе, и также с мигалкой, вывели из города на трассу. Уже в сумерках Рахим въехал в село. Вот и поворот налево, еще немного, и, врюхался! На что-то надеясь, погонял машину взад вперед, в итоге, застрял окончательно. Ниву надо было покупать Рахим, Ниву! Чертыхаясь вылез из салона осмотрев, понял, только трактором. Забрав букет, потащился к дому. Как уже известно Фаины дома не оказалось. В течении полутора часов ждал, наконец, увидел в темноте плетущуюся в каком-то непонятном одеянии, Фаина так и не отпустила полы плаща, женщину. «Одна! Одна идет!»
Фаина выглядела таковой, какой была в то зимнее утро, когда она шла на работу, когда неожиданно для себя, ощутила внутреннюю свободу, когда робкое предчувствие счастья, коснулось ее. Никто не видел ее одухотворенного лица, ее светящихся загадочным синим светом глаз, ее легкости в движениях. А может Рахим видел? Не в ту ли ночь, она приснилась ему? Как раз в то время, когда она шла на работу, он спал, разница во времени. Кто знает, кто знает… Кто-то позвал, кто-то откликнулся.
Она дождалась. Дождалась, не смотря на одиночество, и, кучу поклонников. Как ты вовремя, Рахим. Это то, что ей нужно. И не так уж важно, это всего лишь одна счастливейшая ночь в ее жизни, или будет еще. Главное, у ней было то, что ей нужно. Он любил не только ее красоту, не обладал ею, он любил,– женщину. Самое совершенное произведение природы.
2
Новую жизнь, Санька воспринял довольно спокойно. Тем более, Тамара рядом. Спустился на три этажа ниже, и вот она. Что и делал, по несколько раз на день.
– Одинцов! Ты что, меня пасешь?– Не выдержала девушка,– перед девчонками уже стыдно. Туда-сюда, туда-сюда!
– Не пасу я. Я просто.
– Просто он! Я здесь не одна живу, понимаешь?– Уже без раздражения, даже с сочувствием,– займись учебой Саш. Точки в пространстве нашел?
– Нет еще.
– Вот иди и ищи,– вывела в коридор Саньку,– пока не найдешь, не приходи.
Начертательная геометрия, кто ее только придумал?! Абсцисса, ордината, проекция, сам черт не разберет! Одинцов тупо пялился на условия задачи, затем на неизвестно который по счету исчирканный лист, вместо одной точки получалось целое множество. «Дребедень!– Ему уже казалось, что точка, как назойливая муха, летает в комнатном пространстве, и поймать ее нет никакой надежды,– ей то, зачем эти точки!?»
Как это часто бывает, больше хочется того, чего нельзя. Хотелось к Тамаре, и нельзя. И из-за чего? Какой-то точки! «Поесть что-ли,– уже поднялся со стула, и снова, как в замедленных кадрах киносъемки, плавно принял прежнее положение тела,– так вот же она! Ну-ка,– тщательно перепроверил,– есть!»
– Попалась гадина!– Уже в голос.
Лежащий на кровати сосед по комнате и одногруппник, Андрей Усанов, удивленно приподнял голову.
– Рехнулся?
– Андрюх, я точку нашел!– Санька энергично потер ладони.
– Врешь!– Андрей сменил положение, сел,– врешь?
Начертательная геометрия оказалась крепким орешком не только для Одинцова, по сути, для всей группы.
– Иди смотри!
Андрей тут как тут!
– Вот, смотри,– Одинцов поставил палец на чертеж,– координата икс, игрек, зет,– палец второй руки перемещался по листу,– а вот эта абцисса,– палец приподнялся над столом,– ордината,– Санька в воздухе сместил палец,– и аппликата!– еще одно завершающее движение пальца,– вот она, понял?
– Сань,– если раньше как-то хоть, что-то там понимал, теперь, после наглядного урока, Андрей запутался окончательно,– давай на моей задаче.
– Давай.
Новую задачу Одинцов решил быстро, метод решения одинаков, практически сразу. А вот Андрюхе объяснить?…
Санькина рука, подобно смычку дирижера оркестра, указывая место нахождения точки, безостановочно витала в воздухе, сами того не замечая абсциссу переименовали в «хрень», аппликата, «другая хрень»,перешли на более близкий и понятный обоим, сленг сельских механизаторов, голоса набрали силу, это когда одному все понятно, другому наоборот, чем дальше тем сложнее. Даже не заметили вошедшей Тамары.
Прислонившись к стене девушка с интересом наблюдала за «своим».
«Вон ты какой у меня!– залюбовалась,– А матюки! Ух ты!– затаенная снисходительная улыбка женщины,– мо-о-й!» – Стояла, и смотрела…
– Ты че тупой такой?
– За базаром следи, козел!– Назревало нехорошее.
– Я тебе за козла…– короткая пауза, которой воспользовалась Тамара.
– Не помешаю?– Спокойно спросила девушка.
Обучаемый и обучающий, или уже враги, тут не разберешь, тупо переглянувшись, повернули головы.
– Тома? Приве-ет,– расплылся в улыбке Андрюха, девушка ему очень нравилась,– а мы уроки учим. Ты давно пришла?
– Том, я нашел точку!
– Да уж минут пять,– игнорируя Санькин возглас, ответила Андрею,– лихо вы, уроки учите.
– Да начерталка эта,– вздохнул Андрей,– куда б ее подальше!
– Том, я нашел точку!
– Слышала я. Ты чего орешь как припадочный?
– Во-во!– Взбодрился Андрей,– псих!
– И ты дурак, нашел у кого уроки брать.
«В каждой шутке, есть доля шутки, все остальное правда.» Можно шутливо сказать конкретно по этому поводу, любовь творит чудеса! Ведь сказала же, пока не найдешь, не приходи. Нашел.
В отличии от своего избранника, Тамара не сразу обрела душевное равновесие в новой обстановке. Одно дело, новый коллектив в школе, там у нее была своя территория, ее маленькая комнатка, куда даже мама старалась не заходить без нужды, другое здесь, где, даже если нет никого в комнате, невозможно уединиться,
почему-то ей чувствовалось присутствие кого-то, словно кто-то следит за ней. А так хочется побыть наедине с собой!
И Одинцов. Там, в деревне, Санька приходил в основном по вечерам, когда Тамара уже даже как-то начинала ждать его, скучать по нему, и он приходил, жданный. Там он был… непонятно, откуда ей взбрело в голову слово, «десерт», но именно такое определение дала ему Тамара. Десерт, лакомство, лакомство для души. А здесь, ну какое же это лакомство, если оно чуть ли не каждый час высвечивается на пороге!
Неразбериха, суета. Сначала, девушка вообще не находила себе места. Везде люди, люди… В душе вновь стали появляться, так ненавистные ей те, из павлодарской жизни, чувства страха, тревоги, еще чего-то, что так близко к той черте, за которую не дай бог, переступить еще раз. Больше всего она опасалась своих соседок по комнате, невольно ожидая от них какого-нибудь подвоха, подлой выходки. «Обжегшись на молоке, дуют на воду». Ей и в голову не приходило, что у девчат своих проблем куча, что они также осваиваются, привыкают, притираются друг к другу, и что у них нет никакой причины, объединяться против нее. Да и выглядела она, не отталкивающе, скорее забавно. Соберется в комочек и сидит, как зверек. Одна из девчат, Ольга Дорогова, приглядывалась, приглядывалась и добродушно выдала,– «дикарка!» Двум другим соседкам Ирине и Ларисе определение характера понравилось, и уже с некоей симпатией к Тамаре, согласились,– Точно дикарка! Как Сашка с ней справляется?
Девушку лишний раз старались не трогать, коль тебе так удобно, ради бога, сиди, озирайся.
– Том, идем чай пить,– спустя какое-то время, по свойски присев к ней на кровать, позвала Ольга,– не будь такой стеснительной, хватит уже, пойдем милая, пойдем.
И благодарность, и недоверие, и какая-то детская беззащитность на доброту, мелькнули во взоре девушки.
– Ну,– Ольга ласково приобняла Тамару,– дикарка ты наша. Пошли-пошли.
Вот и Ольга. Обычная девушка из многодетной семьи, своей чуткой душой, как хороший психолог, скорее всего, сама того не ведая, избавила Тамару от надуманных противостояний, тревожных ожиданий, той трижды проклятой черты, за которой, так страшно!
Нет больше опасных врагов, есть Ольга, Лорка, Иринка, и она, Тамарка-дикарка.
Прилепили кличку!
– Кто сегодня варит?
– Дикарка.
– Раз я дикарка, мясо подам в сыром виде.
– Сожрем!
Знал ли Одинцов, что творилось в душе его подруги? К чему себя готовила юная воительница? Нет, не знал, может, смутно о чем-то догадывался,
но не знал. Тем не менее, он был всегда рядом, как видим, даже поднадоел.
– Ты чего не появляешься?– Как только Андрей вышел из комнаты, Тамара набросилась на Саньку,– совсем обнаглел?! Второй день уже…
– Ты ж сама сказала!!!
– Я сказала?!… Ну сказала, и что?
Да Одинцов, это тебе не точки в пространстве. Это женская, железная логика.
Новая среда обитания, совсем другая, сильно отличавшаяся от прежней, жизнь, знакомства. Поменялась жизнь, в чем-то и они стали другими, повзрослели, стали умнее, разборчивей, Тамара придирчивей. Одинцову, особенно в первые, напряженные дни, доставалось прилично. А на ком еще облегчить душу? Постепенно жизнь у девушки наладилась, но в какой-то мере, привычка придираться осталась, тем более безнаказанно, мама далеко, а Одинцов… а что Одинцов? В конце концов она к нему
не навязывалась. Пусть терпит, а коль не нравится… Дальше Тамара не додумывала, но становилась осторожнее. На какое-то время.
Вообще, в отношении к Одинцову девушка определилась давно, кратко и емко,– «мой». «А он мой, как хочу так и называю!»– В гневе крикнула матери. Уже тогда она не питала на его счет особых иллюзий свойственных для юных девушек, уже тогда она любила его, по словам мамы, «со своими достоинствами и недостатками», любила таким, какой он есть. Любила женской любовью, снисхождение к недостаткам, подчеркивание качеств, глубоко-глубоко затаенное, какое-то материнское чувство, в котором и забота, и, требовательность. В общем,– «Мой!»
И все же, спасибо маме за тот урок, проведя мучительную бессонную ночь девушка
раз и навсегда в первую очередь себе, дала обещание,– «Я больше никогда так не буду!» Вредничать да, привязываться да, но никогда ирония не переходила в сарказм, сердитость в злобствование.
– Да ты у нас полиглот!– ехидничала Тамара,– зараз два языка!
С начала первого семестра Санька нечаянно угодил (узнал парней, со своей группы) в подгруппу немецкого языка, где добросовестно отучился две пары подряд, хотя в школе проходили английский, о чем указывала твердая четверка в аттестате.
Как такового, урока иностранного языка в школе не было, из-за отсутствия преподавателей. Если точнее, у Саньки было три преподавателя, но по какой-то непонятной закономерности, все три, едва дотянув до Нового года, и то, после длительных убедительных просьб Таисии Яковлевны, с трудом нося огромные животы, уходили в декретный отпуск.
– Я же на уроке рожу!
– Ну потерпи а, хотя бы до полугодия.– квасила плаксивую мину директриса.
Подменять молодых мам, ставила свою давнюю подругу, учителя пения Полину Францевну. Главными мотивациями считались; первое, больше не кого, а второе;– Ты же немка!
– По паспорту! Ладно немецкий, а английский?
– Романо-германская группа! По сути одно и тоже!.
При всей своей ответственности, Полина Францевна на занятиях частенько путалась вместо английского, немецкий, немецкого, английский и русский, короче сам черт не разберет.
– Полина Францевна, давайте споем.– просили скучающие ученики, благо уроки проводились в кабинете пения.
– Давайте,– легко соглашалась иностранка.
– Ребята, надо верить в чудеса,– летело под баян с урока английского,– когда-нибудь весенним утром ра-анни-им, над океаном алые взметнуться паруса, и скрипка пропоет над океа-аном.
Испытывая чувство вины перед своими учениками, Полина Францевна щедро ставила всем подряд высокие оценки, не ниже четверки.
– А я не виноват, что англичанки одна за одной беременели!
– Знаю, не виноват, по возрасту не подходишь. Но я, осмелюсь напомнить, училась в том же классе что и ты, даже за одной партой сидели. И не спуталась!
– Так это ты-ы!– как всегда, с искренним чувством.
«Вот наказание-то!»– Девушке конечно льстило, что Одинцов очень высокого мнения о ней, она чуть ли не идеальна, или даже идеальна. Быть на пьедестале приятно, но не всегда же. Она не знала как это объяснить, ее не то чтоб тяготило, но эта его постоянная влюбленность, не любовь, а влюбленность. И самая красивая, и самая умная, и прочее, тому подобное. «Вот наказание-то».
Тогда в школьном коридоре, после бессонной, проведенной в страшном напряжении ночи, она прочувствовала его, и его жалость, когда от любви остается только жалость, и его смятение,и испуг, и отчуждение. «Нет! Только не сейчас! Я не смогу!»-Жуткая дрожь пронеслась по ее телу. Всего лишь мгновения. Уже сразу она чувствовала его возвращение к ней, чувствовала досель неведомую и такую успокаивающую его нежность, бесконечную бережливость в сильном, крепком объятии, как же уютно в этом объятии, она чувствовала все, и, «родная моя, единственная». Это такое счастье! «Родная…» Никто, кроме мамы, не называл ее так. Родная, но какая родная? Ведь он не воспринял ее слабости. «Сашка ты мой, Сашка. Когда ты перестанешь идеализировать меня, когда я смогу не опасаясь потерять тебя, сказать, что мне страшно, я боюсь, я всего боюсь в этом чужом месте, я боюсь Саша! Я боюсь… Я слабая, я не такая, какой ты меня выдумал.»
– Обними меня.
А кто знает точно, где влюбленность, а где настоящее чувство? Нет Тамара, не влюбленность у него, а любовь мужчины к женщине. Любовь, возвышающая тебя любовь, не позволившая сделать непоправимых ошибок, любовь, дающая тебе силу, цветение, свободу, свободу во всем. Впрочем, спустя много лет, напившись вина, ты будешь кричать ему; «Я из-за тебя, всю жизнь себя в узде держу! Ты понял! У-у!» Тут уж, вроде сама себя, но виноват Одинцов. Со своей влюбленностью.
3
В целом, учиться Одинцову нравилось. Только, оказывается, чтобы добраться до
науки, надо преодолеть столько всевозможных препятствий, что пока доберешься, уже нет ни того пыла, ни того вдохновения.
Вот с утра, прямо с утра проблема, это проснуться и подняться. Так тяжело! На второй паре занятий начинает беспокоить организм. Говорят, на голодный желудок лучше думается. Может и так, может и схватываешь все на лету, но голод, он голод. Сколько раз Одинцов давал себе слово, утром встать на десять минут раньше и закинуть в себя хоть что-нибудь. «Завтра так и сделаю». Но, завтрашним утром планы менялись, лишние десять минут сна казались полезнее.
Между второй и третьей парой перерыв, один час, можно перекусить. Вот именно, перекусить, утолить голод. Перекусить не получалось, получалось переесть. И ведь знал Одинцов, после сытного обеда, спать хочется еще сильнее чем утром. Знал, и боролся со своей слабостью, но в столовой столько вкусного!
Если после обеда лекция, вообще беда, засыпал с открытыми глазами. «Вот всегда спать хочется! спать и жрать!» Чувствуя серьезную озабоченность о себе, как о личности, пожаловался Тамаре,– я какое-то животное!
– Млекопитающее,– заливисто рассмеявшись, девушка протянула Саньке общую тетрадь,– смотри-и.
– Че это?
– Конспект,– сквозь смех выдавила девушка,– парочка, бык да ярочка!
На страницах, исписанных мелким, красивым почерком, то тут, то там высвечивались обширные пробелы.
– Вот,– Тамара мизинцем перечеркнула исписанное,– здесь не сплю, а вот здесь,– пальцем по пробелу,– сплю. Место оставляю, чтоб у девчат потом списать.
– Это, после обеда?
Девушка весело кивнула, смеющиеся глаза, такие красивые! И так близко-близко!
– Саш, давай сегодня никуда не пойдем, пораньше спать ляжем. Ой, нет… В «Москве» премьера, новое кино показывают, давай завтра?
– Давай!
У студентов, одна интересная особенность, многое откладывать на завтра. При чем, когда завтрашнее становится сегодняшним, а на него нет ни желания, ни времени, то оно легко и просто опять становится завтрашним. Если это касается житейских вопросов, то откладывание может затянуться до бесконечности. С учебой, к великому сожалению, такое не пролезет, сессия. На ней, как на страшном суде, ответишь за все грехи свои учебные. И не только учебные. Одинцову, в частности, пришлось отвечать за невнимательность, и излишнее любопытство.
– Представляешь,– гневно высказывалась на кафедре иностранных языков преподаватель Татьяна Владимировна, своей коллеге, тоже Татьяне только Сергеевне,– заявляется сегодня, первокурсник, уже третья пара по счету у них, а он только изволил! Ведь первокурсник! Наглость! Спрашиваю почему не был, молчит как партизан. Ладно бы это, так он все два часа мне на живот пялился! К доске повернусь, думаю, может мелом измазала, еще чем, осмотрю, нормально, чисто. Повернусь, он опять! Я как не в своей тарелке. Свалился на мою голову!
– А как фамилия?
– Так, э-э,– замешкалась Татьяна Владимировна,– вспомнила, Одинцов!
– Открою тебе секрет, он у меня учился. Моим животом тоже, очень внимательно…
– Он что, группы спутал?
– Не только группы, и языки. Он у меня немецкий изучал.
– Вот как! Ну Одинцов,– Санькина фамилия в памяти теперь удержалась накрепко,– Ты у меня попляшешь! Попля-я-яшешь!
Плясать не плясать, но сессию Одинцов провел в частом общении с Татьяной Владимировной, быть точнее, ежедневном. В конце концов зачет Одинцов получил, взяв преподавательницу не только измором, но и знаниями, хорошо подтянулся. Отвечал с запинками, но отвечал.
– Сдал,– промолвила Татьяна Владимировна на английском,– вопросы есть?
– Ноу, ит из ноу!
Вопрос у Одинцова был; обе молодые, стройные, даже красивые, а к Новому году как были, так и есть, почему? Да за такими в деревне, мужики табунами!
Зачет есть! вот он в зачетке! Можно посмотреть, Санька вынул зачетку, есть!
Слов не найти чтоб выразить, что чувствуешь. Да и находить не надо.
– Я зачет получил!– И любой студент поймет тебя, твои ощущения.
Вообще, студенчество. Можно наговорить кучу прекрасных слов, потратить много времени, но так и не выразишь главного, что такое студенчество. Но хватит одного
только слова, как вся суть твоя, не важно сколько тебе лет, бывший студент, отзовется на это слово,– студенчество! И ты не найдешь слов, бывший студент. Ощутить, ощутишь, а рассказать, поведать о том состоянии души, не сможешь. Сколько ни пытайся, все не то.
Первым делом Одинцов к Тамаре, поделится счастьем. Гостя встретили молчаливо и равнодушно, даже с оттенком недружелюбия. В комнате тишина, девчата готовились к экзамену по истории партии. Везде, где только можно, на стенах, на шкафу, на окнах, даже на дверце холодильника, висели огрызки бумажек с сжатыми в короткие фразы, ответами на вопросы экзаменационных билетов. По мере потребности, какая-нибудь из жилиц комнаты, встав, начинала прогуливаться, беззвучно шевеля губами, и интенсивно жестикулируя руками. Если жестикуляция и шевеление губ вдруг прекращались, девица тут же, считай безошибочно подходила к холодильнику ли, к стене ли, там где искомое, замирала на миг, вчитывалась, и вновь начинала маячить, с шевелением губ и жестикуляцией. Остальные во всевозможных позах, уткнувшись в конспекты, находились в состоянии относительного покоя.
– Здрасте!
– До свиданья!
Тамара выпорхнула навстречу,-сдал?
Одинцов расслабленно кивнул,-сдал.
– Молодец! Умничка! А сейчас иди Саш. Не мешай. Хорошо?
– Понимаю,– со вздохом,– вечером давай прогуляемся с полчаса, отдохнешь.
– Хорошо.
Одинцов лихо влетел на свой этаж. Не смотря на то, что последние три дня на сон оставалось не более четырех-пяти часов, ему совершенно не хотелось спать. Наоборот, внутри все клокотало, жизнь била ключем, хотелось каких-то действий, свершений, как говорится, можно горы свернуть. Как жизнь прекрасна!
Весь цветущий и счастливый ввалился в свою комнату, и, наткнулся на мрачную физиономию Андрея.
– Андрюх, ты чего?
Андрей, печально вздыхая, кивнул в сторону стола, на нем лежал лист ватмана по которому расплылось обширное, еще мокрое пятно коричневатого цвета.
– Представляешь,– пожаловался Андрей,– осталось только рамку заполнить, захотелось чаю, дебилу… Налил, а он бац, и упал, прям на чертеж.
Санька хотел сказать, что стаканы сами по себе не подают, так как в комнате никого не было, Андрей уронил его сам, что он полоротый, но видя, как парень страдает, не стал, жалко стало.
– Андрюх,-,Одинцов почесал затылок,– сейчас притащу телевизор, и мы махом!
Гениальное по простоте и эффективности, изобретение ленивых студентов,-телевизор. Не тот, в который смотрят, другой. Если тот телевизор, в котором кино, украшал жизнь, то этот, очень помогал в учебном процессе. Одинцов впервые увидел его в работе у своего земляка, студента-второкурсника Васи Курносова. Как-то, еще до ноябрьских праздников, Санька даже и не помнит по какому-то делу, зашел к нему в комнату. Его тогда несколько удивила обстановка в комнате. Свет, который с лампочки под потолком погашен, зато светилась на полу настольная лампа, как раз в центре поставленных в форме прямоугольника четырех стульев, на которые упиралось краями большое стекло. На этом стекле , как на чертежной доске, лежал разложенный ватман, по которому работал Василий.
– Вась, а чего свет снизу,– удивился Одинцов,– Виднее что-ли?
– Иди сюда, деревня!– тоном, повидавшем на своем веку, к ребенку, позвал Вася,– Видишь, ватман на миллиметровке лежит, на ней чертеж, он сквозь ватман просвечивается, видишь?
– Вижу.
– Вот, на миллиметровке чертить намного легче, я почти все даже без линейки,
потом через телевизор на ватман, и быстро и чисто.
– Какой телевизор?
– Вот это,– Вася кивнул на устройство,– и есть телевизор. Учись студент!
Это приспособление и притащил Одинцов в комнату. Андрей как сидел, так и сидит, продолжая обреченно смотреть на испорченный лист, и ни во что не верить. « По новой чертить надо».
– Андрюх, не сиди, помогай!– Выслушав кучу наставлений от Васи, что телевизор вещь хрупкая, с ней надо осторожнее, и не дай бог, сломают стекло, не расплатятся, Одинцов решил сам переделать чертеж неуклюжему приятелю,– стулья сюда ставь.
Сооружая, Санька по ходу объяснил принцип работы. Андрей, начиная понимать оживился.
– Ловко!
Во время монтажа выявились недостатки, на лампе отсутствовала вилка, и шнур коротковат до розетки.
Андрей тут же, без колебаний перерезал шнур от чайника,– теперь хватит, изолента есть?
– Нету, ты че творишь? Как без чайника-то?
– Да нормально все! Куплю изоленту и сделаю все как было, завтра. А сейчас,– Андрей пошире разведя оголенные участки, соединенил провода между собой, воткнул вилку в розетку, лампа засветилась,– во! Сань, до двух успеем?
– Не знаю,– Одинцов посмотрел на будильник, показывало четверть первого,– ватман еще не просох, на другом пятно оставит.
– А я утюгом!– В экстремальных ситуациях голова у Андрея работала прекрасно.
– Давай,-пользуясь паузой Одинцов попытался, предварительно зачистив зубами провода, включить чайник без вилки, но оставшегося огрызка провода не хватало ни на одну из трех в комнате розеток, не держать же чайник в руках пока согреется.– Кретин! Чаю хочу, специально булочек купил! Не мог от чего другого отрезать?
– А-ар-р черт!!!– прорычал Андрей,– будет тебе чай! Как девка на сносях, сам не знаешь чего хочешь.
– Чаю с булочкой хочу!– Одинцову не понравилось, что его сравнивают с беременной девушкой,– урод криворукий!
– На Сань, гладь ватман,– Андрей протянул утюг,– я сейчас!
Не успел Одинцов опомниться, как «урод», одним махом, отрезал провод у радиолы. – Охо-хо! Ты так и себе отрежешь!
– Щас вскипячу тебе чайник! Ты главное, гладь Сань, суши, ага?
– Ага-ага.– елозя утюгом по бумаге Санька от нечего делать наблюдал за работой Андрея, красиво работал, и шустро,– Андрюх, скрепки еще надо.
– Скрепки есть. Во, сейчас закипит,– на чайнике так же как и на лампе оголенные провода опасно торчали в разные стороны,– Сань, до двух, а, успеешь?
– Не люблю загадывать. Я же, тоже первый раз.
К двум чертеж был готов. Погарцевав по комнате, Андрей убежал. Одинцов, чувствуя приятную истому во всем теле, прилег на кровать, но глянув на телевизор, встал,– «надо в прокате настоящий телевизор взять, теперь уже после каникул. Урод,– уже в адрес Андрея,– даже радио не послушать!» В два похода, сначала стекло, затем, предварительно отсоединив вилку, и лампу, отнес хозяину. Повертев в руках вилку, слегка задумался, присоединить не присоединить к приемнику, положил на подоконник, пускай Андрей сам делает. Снова прилег,– « скучно без радио», и уснул.
4
«Красивая женщина-это профессия.» Вряд бы Фаина приняла это определение поэта о красивой женщине. Она по профессии экономист. Быть красивой, выделяться из общей массы, по ее мнению -это наказание свыше.
Но, вот, скажи ей Всевышний, выбирай мол, могу тебя сделать не то, чтобы некрасивой, а просто средненькой, на тебя не будут пялиться, мешать тебе, будешь незаметной, зато спокойной, согласна? И ответила бы женщина смиренно,– «наказания без вины не бывает, значит есть за что. Буду нести свой крест и дальше.» Попытается надуть самого Всевышнего. «Вот и неси крест, и не ной!»
– А я и не ною!– Фаина показала язык своему отражению в зеркале,– и буду нести!
С той ,незабываемой октябрьской ночи, Фаина сильно поменялась в лучшую сторону, расцвела. А сказать проще и точнее, она наконец позволила быть себе, собой. Ей вдруг стало наплевать, что о ней подумают, скажут, вот наплевать! И слава богу.
Буквально сразу поползли сплетни, что она, дескать, связалась с чеченом, который по всей видимости в розыске, иначе чего бы он бросил машину бог знает где от дома, и машина без номеров, транзитные либо не заметили, либо не пожелали заметить, и не появлялся целый год, и скромницей только притворялась. Они-то, уже с самого ее появления знали, что она притворяется, на самом деле развратница из развратниц, и что муж ее выгнал только из-за этого. А больше из-за чего? Дочка тоже, яблоко от яблони… И так далее, тому подобное. Если как-то, завидовали конечно, но, мирились с ее красотой, то быть и красивой, и счастливой одновременно, это уже слишком, такое простить, невозможно. Ведь, что еще обидно, она никак не реагировала на них, праведных, словно не замечала. Зайдет в
бухгалтерию, например, все женщины из кожи вон стараются показать свое, скрытое ради приличия, презрение к ней, а ей невдомек, спросит что по работе, и уйдет. Хоть бы для приличия стушевалась, ну получилось, грех, так она бессовестная, улыбается всем подряд! Ни в какие рамки! Неужели такая бессовестная? Вроде не глупая. Вообще-то, все красивые глупые. Считая себя умными, решили раскрыть глаза Любе, чтоб мужа подальше. От такой подруги…
И раскрыли. Люба разглядела в них такое, что одна из рьяных, невзирая на то, что время рабочее, в истерике ускакала куда-то, вторая, наглотавшись валерьянки, тоже засобиралась, главбух закрылась в своем кабинетике, и долго еще, не высовывала оттуда носа после того, как Люба покинула поле брани.
Вернувшись к себе в кабинет, с ходу плюхнувшись на стул, мрачно уставилась в окно.
– Люб, ты чего?– Фаина подняла голову от работы.
– Ай,– махнула рукой женщина,– в бухгалтерии бардак полный.
– Понятно,– Фаина вернулась к прерванной работе.
«Понятно ей,– Люба пристально посмотрела на склонившуюся к столу подругу,– эх ты горемычная моя, ухватила кусочек счастья, и все тебе понятно.» И вдруг, как-то стало не по себе, а если бы не к ней приехала, если бы в другое место! Что тогда? И травили бы все ее, (ее Файку!), и никто бы за нее не заступился! Ведь, никому дорогу не перешла, никому не сказала слова плохого. Только за то, что красивая? А если это была не Фаина, чужая красавица-незнакомка сидела бы у нее в кабинете? На чьей стороне была бы она, Люба? Неужели с этими? От зависти? Нет или да? Так да или нет?!..
– Какие же мы бабы, твари!
– Что?-Фаина снова подняла глаза.
– Ничто! Я тебя никому не дам! Вообще никого не дам!
– Чего-о?!
– Ничего!
Фаина готовила себя к расставанию с дочерью, заранее примирялась с неизбежным будущим. Но, готовиться одно, а вот оказаться в реальной действительности, совсем другое.
«Может, и права баба Катя, не ждать какого-то принца, а просто подобрать пока не поздно какого-нибудь, лишь бы в кровати с ним не противно было, и не думать ни о чем, не ждать. Стерпится слюбится. Но, кого? Вьется немало, до сих пор, даже молодые оглядываются. Много, а в тоже время некого. Думала все, пережила все свои беды, ан нет, одиночество тоже не сахар. Найду кого-нибудь, еще немного, и найду». И все откладывала, и ждала, не верила, а ждала.
Почему Рахима? Ведь, говоря правду, у них и не было ничего. Наверное потому, что больше некого ждать. «Придумала себе… Ребята надо верить в чудеса…» Эту песенку она услышала от дочки, Тамара напевала ее однажды, прибираясь в доме. Фаине почему-то запомнилась.
И оказалось, надо верить в чудеса. Он пришел! И не исчез утром, как она полагала, а еще целых два дня и еще две ночи был с нею. И не было никакой неловкости от присутствия гостя, и не был он гостем, с ней был ее, она опасалась этого слова, муж, не к месту совсем, но все равно, как муж. Все так просто, как ни странно, обыденно, словно давно так, и какое же это счастье, в этом обыденно и просто! Словно обычные выходные, отдых. На улице холод, снег с дождем, а так уютно, так тепло! И хорошо, что погода такая. И вечером стелиться пошла, так говорит Люба, когда готовит кровать ко сну, «стелиться», для двоих, не стесняясь. Лишь во тьме, погасив свет, уже скинув халатик зарделась, зарделась предвкушая, и опасаясь, (вдруг не повториться?), повторения их первой ночи.
– Черкешенка моя,– раздался в темноте голос Рахима.
– Почему черкешенка?– Фаина приостановилась у дивана, изящная, обнаженная.
– Покраснела.
– Неужели видишь? В темноте?
– И знаю, и потому вижу,– горец приподнялся с подушки,– ты очень красивая!
И повторилась ночь, и третья ночь, тоже повторилась, как первая, не омраченная предчувствием разлуки. И проводила, с легким сердцем проводила. Не попрощалась, а проводила. Словно знала, он возвратится. Он ничего не обещал, хотя нет, сказал,– «пока», но не это, главное другое, совместно проведенные, нет не проведенные, совместно сотворенные с ним выходные.
«Ты очень красивая». Фаина и так,и эдак, повернулась перед большим зеркалом, нет все-таки Рахим не льстит, хороша!
– И не ною! Ве-е!– Сквасив гримаску отражению, вышла из дома.
Подобно цветку, полузабытому хозяевами, но о котором вдруг вспомнили и наконец-то полили, дали живительной влаги, и он, в благодарность, расцветет, и исполнит свое предназначение, дарить красоту человеку, так и она, расцвела, раскрылась. К внешней красоте добавилось какое-то внутреннее сияние, что-то даже детское в нем. Вот исполнится заветная мечта у ребенка, и он не пытается скрыть своего счастья, наоборот будет стремиться поделится им со всеми, не заботясь о том, как отнесутся к его счастью, он все равно поделится им, своим счастьем. Детская простота, желание поделиться, и сдержанное величие красивой женщины. То, что ранее она позволяла себе только с близкими ей людьми, быть собой, то теперь, все эти черты характера чаще и чаще стали проявляться на людях, этакие озорные искорки так и выскакивали с невероятно красивых глаз. Шарм, чертовщинка, и здесь же, милая сдержанность, мягкость, еще что-то, чему трудно найти определения. Она перестала бояться, бояться всего, наверное, если быть конкретнее, будущего. Боязнь сменилась каким-то всеобщим дружелюбием, и даже, любовью к людям.
Если ранее, приходилось довольно часто ходить в гараж по работе, очередной поход представлялся чуть ли не пыткой, то теперь с удовольствием. Похотливые рожи, (может, ей так казалось), небритые, грубые, воняющие бог знает чем, и табаком, соляркой и бензином, и коровьим навозом, и, Господи-и, хоть закусывай!, перегаром, стали такими-такими! И они, молчаливая, высокомерная «хлеборезка», стала «хлеборезочкой», извечная нелюбовь механизированной братии к конторским, ее уже не касалось,– «хлеборезочка». Теперь, сами по себе, помимо вопросов касающихся непосредственно работы, завязывались какие-то веселые разговоры, на первый взгляд грубоватые, на грани дозволенного, вот именно, на грани, но…
– Вот так бабеночка! Мертвого подымет!
– Пасть закрой!
– Да я так…
– Пасть закрой!– Даже самый глупый пошляк, понимал, третий раз не повторят.
Впрочем, не только глупый. Попробуй им, какой-нибудь этакий умный, объяснить, мол она несет свой дар, красоту женщины, на радость им, на вдохновение, получил бы то же самое;– пасть закрой!– в лучшем случае, с добавлением,– умник!
Они не разбирались, чего она там несет, она просто, по душе им. Без всяких слов.
Она была счастливой, счастливой по настоящему. Когда-то, глядя через окно, на два силуэта темнеющих на фоне лунного сияния, дочери и ее друга, она по своему определила смысл слова,-счастье, от слова сейчас. Не нести в душе бремя прошлого, не бояться будущего, а жить, каждую минуту жить, это и есть настоящее счастье. После первой близости с Сергеем, она испытала потрясение, оставившее глубокий след, надрыв на ее понимании, что такое любовь. Может, на уровне инстинкта самосохранения, ведь она тогда очень любила Сергея, каким-то желанием оставить в себе что—то светлое о любви, как о чуде, раз и, как ей казалось, навсегда, наверное так и должно быть, поделила надвое, само понятие,– любовь. Одна возвышенная, платоническая, и другая, низменная, плотские утехи. Да, она испытывала наслаждение, ей нравилось, чего греха таить, но чтоб вступить в связь с посторонним, не с мужем? Для нее значило одно, стать падшей женщиной… И она была готовой, стать падшей женщиной, когда встретила его у своей калитки. С отвагой обреченной, которой уже нечего терять, которая уже все решила. Как же прекрасна она в своей решимости, каким светом горели синие глаза?! Видел он, каким светом, и не мог сказать, каким, видеть мог, а сказать, нет. Она сдалась, он овладел ей, победил. Так она понимала, овладел ей, и, по крайней мере, без ее
нежелания. А произошло, неужели есть чудо? Неужели такое бывает? Она не ошиблась? Он, не ушел с рассветом, он остался! Два обычных выходных дня. И, не самка она,– женщина. И не падшая. Вполне приличная…
Уже в конце января, на ее имя пришло почтовое извещение. Не понимая, откуда и что, отпросилась у Любы на полчаса, сходив на почту, получила.
– Что там, заказывала что-то?– Люба с удивлением вгляделась в лицо подруги,– Фай? Ты чего Фай, на тебе лица нет.
– Почтовый перевод, двести рублей.– Поставив локти на стол, женщина уткнулась лицом в ладони,– от него.
– Перевод? От кого? От Никитина?
Фаина убрав с глаз ладони, зло глянула на подругу.
– Какого Никитина? Какого Никитина, Люб! От Рахима!
– Рахима?!– Удивилась женщина. Честно говоря, на первых секундах, не зная как отнестись к произошедшему,– Во как!
– Люб, он со мной, как с проституткой?
– С ке-ем?– Смех разобрал женщину,– ты проститутку-то видала? Хоть раз в жизни?
– Читала.
– Читала она. Грамотная. Он тебе помочь захотел, вот тебе деньги нужны?
– Томке купить надо,– Фаина смущенно потупилась, то что надо Тамаре, да и себе самой, как-то не вязались с деньгами от мужчины.
– Во-от Томке, двести рублей лишние? Ты че такая дура? Неужели не понимаешь? Он помог тебе… От души помог. Как мужик… Как мужик который любит, он чечен. Ты можешь представить, что он тебе сопли, мол, единственная, неповторимая. Можешь?-
Фаина отрицательно закачала головой. Рахим только раз позвонил ей на работу, поздравил с Новым годом. Больше ничего.
– Ты ему хоть раз заикалась про деньги, проститутка? И вообще, с чего ты взяла, что так дорого стоишь? По мне так десятка, в лучшем случае… Да не красней ты…
Фай! Файка!– Люба вскочила к плачущей подруге.– Фаечка,– притянула голову,– ну чего ты, ну,– как ребенка погладила по голове,– обиделась?
Фаина помотала головой.
– Ну и славно, все хорошая моя, все.
Женщина почувствовала успокоение, тем более, он же не узнает, на какие покупки уйдут его деньги. Французское белье, это такая прелесть! Теперь не только Томке, и ей хватит.
– Вспомнила! Я видела.– напоследок всхлипнув, выдала Фаина.
– Кого ты видела?– Обрадованная за подругу, пришла в норму, поинтересовалась Люба.
– Проститутку! В «Брильянтовой руке».
– Где, видела?
– В кино, «Брильянтовая рука» называется.
– Господи-и!
Нет, уже в тысячный раз она повторила себе, он любит ее, он позаботился о ней, любимой. То, что полчаса назад, она восприняла как что-то унизившее ее, вновь стало подтверждением того, что нужна ему как человек, а не как кто-то… там.
Вот чего она опасалась, так это, как отнесется дочь к произошедшему. Буквально на следующие выходные Тамара приехала домой. Опасаясь, что ей могут наговорить посторонние про мать, Фаина решила рассказать сама.
– Том, тут такое дело…– И замешкалась, решительности поубавилось.
– Мам,– девушка уже с первых минут пребывания дома, заметила в матери какую-то странность,– что случилось? Говори, ты меня пугаешь.
– Да,– Фаина опять засомневалась,– даже не знаю.
– Ма-ам? Что с тобой? Ты заболела?
– Нет,– видя как дочь сменилась в лице, собравшись духом, выпалила,– У меня был мужчина!
– Ху-у!– Совсем как Одинцов,– Слава богу! Я думала ты заболела!
– Том,– мать во все глаза пялилась на дочь,– у меня мужчина есть!
– И что? И хорошо что есть! Я-то думаю, чего она глазками бегает. Ай да молодец!
– Так тебе все равно?
– Нет, не все равно, я очень рада за тебя.– Девушка усмехнулась,– я уже не маленькая, все понимаю, и мне будет спокойнее, ты не одна.
– Правда?– Как-то даже, беспомощно, промямлила.
– Правда, я хочу, чтоб ты была счастлива.
– Дочь, ты не думай, ты всегда мне дороже всех.
– Я и не думаю.
«Интересно, а что за этим,– все понимаю?»– Тревожно мелькнуло у матери.
5
В один из весенних вечеров Тамара зашла в комнату к Одинцову. Санька как раз был один. Вообще, в комнате их проживало трое; он, Андрей, и еще Костя Раев.
Костя с раннего детства занимался вольной борьбой, в одном из районных городов. Поступив в институт, не бросил спорт и в областном центре, поэтому увидеть парня в комнате, можно было не так часто, тренировки, соревнования, сборы. Андрея, как обычно, где-то носило по общаге. Парень искал себе девушку, но не мог никак найти. Почему не мог, неизвестно, но однажды, уверенным тоном, Тамара поставила парню диагноз,– шлюха!
– Саш, я на танцы записалась.
– Какие танцы?– Не понял Одинцов.
– Помнишь, я на «Студенческой весне» танцевала, «цыганочку»?
– Том, с «весны» прошла всего неделя, я как его там,– Одинцов замедлил, припоминая мало знакомое слово,– склерозом не страдаю.
– Так вот, с нами работала солистка ансамбля «Сибирские зори» Ирина, готовила нас. Она мне предложила. Ты как?
– Чего как?
– Ты не против?
– А если я скажу, против, ты что, откажешься?
– Да, наверное…
Одинцов конечно знал, ей очень это нужно, и обрадовался за нее, но эти жалкие, просящие глаза…
– Вот тебе моя воля!– встав перед ней в позу, с пафосом произнес,– никаких танцев!
Выражение глаз сменилось. Ой дура-ак! Ведь знал же, как ее обычно плавные движения, вмиг обретают такую дикую скорость! Знал, и встал вплотную. Звон в ухе-е!
– Скотина! Я с ним серьезно, а он!
– Том,– уже держа дистанцию, и прикрыв ухо,– ты че так на шутки реагируешь, я рад, правда рад, То-ом!
Девушка со свирепым видом вновь кинулась в драку. Тут уж Одинцов среагировал, заключив воительницу в крепкие объятья. Сделав резкие попытки вырваться, девушка наконец затихла, и, доверчиво прильнула головой.
– Лучик ты мой, самый светлый и теплый лучик.
Так и стояли посреди комнаты, прижавшись друг к другу.
– Саш, у нас времени будет меньше.
– Тебе это нужно.
– Откуда ты знаешь?
Одинцов пожал плечами,– Не знаю, откуда знаю.
Дверь в комнату резко распахнулась, влетел Андрей. Увидев Тамару, резко затормозил.
– Том привет.
– Привет.
Андрей уже сдержанно проследовав к столу, начал манипулировать с проводом к чайнику. Вдруг, дикий рев, с которым Андрей отлетел от стола.
«Так тебе и надо урод!»– Мелькнуло у Саньки.
– Андрей, ты чего!?– Тамара испуганно следила за парнем.
– Лечение электрошоком,– ответил за него Одинцов,– от психоза.
За все приходится платить. После того, как Андрей отрезал провода у чайника и радиолы, прошло уже почти три месяца. Как он обещал, починить на следующий день, не получилось, забыл купить изоленту, еще на следующий , опять забыл, жили без радио, когда все-же купил, вилка от радиолы куда-то запропастилась. Андрей пообещал купить и вилку, а пока, наглядно показал;– чайник занимает немного времени, кипятишь, выдергиваешь вилку, присоединяешь к радио, включаешь,– умелец включил приемник, по комнате поплыла приятная мелодия,– делов-то, завтра куплю вилку и шнур.
Каждый раз обматывать изолентой долго и нудно. Насобачились пользоваться одной вилкой на два прибора, без изоленты, главное концы пошире развести. А сегодня, Андрей спутал последовательность процесса, сначала воткнул вилку в розетку, потом начал соединять концы, естественно шибануло.
– Андрей, ты чего взвинченный такой?– Тамара участливо погладила парня по руке,– сильно ударило?
С женской интуицией девушка понимала, она ему небезразлична, но чем помочь? Разве только, участием.
– Да, так Том, мелочи жизни,– улыбнулся парень,– ты это,– кивнул в сторону Одинцова,– береги его, он мужик классный.
Санька хотел сказать, что он все слышит, но почему-то промолчал.
– У тебя все будет хорошо, Андрей, найдешь себе,– девушка снова погладила парню руку,– не твоя сегодня.
– Не моя, спасибо Том.
Тамара глянула на будильник, показывало без четверти семь.
– Магазин до восьми, пойдемте парни, купим провода с вилками.– И ехидненько,– это в целях, беречь Одинцова, тоже попутает не дай бог, у него склероз.
–У меня склероз?
– Ты само слово, склероз, минут пять вспоминал.
Тамара увлеклась танцами, увлеклась сильно, но уже не так как в детстве, гимнастикой, до самозабвения. Это уже не было главным в ее жизни, это было, да, важной, но, только составной ее частью, без которой можно обойтись, но уж если есть возможность, то, конечно уж пусть лучше будет, творчество,– возможность побыть наедине с собой. Теперь не нужна комнатка, чтоб сама с собой.
Она совсем перестала дичиться своих соседок, точнее, теперь подружек, по комнате, стала еще более находчивой и веселой. С началом занятий танцами вновь начала заниматься гимнастикой, растяжкой мышц, отчего увидев это впервые, Ольга чуть не брякнулась с кровати. Ее можно понять. Проснувшись до будильника, почувствовала какие-то легкие движения за спиной, девушка сладко потягиваясь повернулась от стены, и, так и осталась с раскрытым в зевоте ртом: какое-то существо, стоя на руках, ногами торчащими вверх выделывало такое, что ей Ольге, не сделать даже в нормальном положении, от абсолютного шпагата, до черт знает чего.
– Томка!– взвизгнула.
Тамара приняла нормальное положение, головой вверх, ногами на пол.
– Разбудила?
– Не то слово, я думала рехнулась! Пляшет че-то вверх ногами! Ты, это как?
– Гимнастику делаю, зажирела, тяжеловата стала.
– Зажирела?
– Я занималась художественной гимнастикой, теперь корова,– Тамара с улыбкой вспомнила любимое ругательство Марины Павловны, «ты гимнастка, а не корова».
– Ты не корова, ты дикарка! Ни разу, даже слова. Девки, вы видали?– Своим взвизгом Ольга разбудила и девчат.
– Привидение?
– Хлеще, Том покажи.
– Да пожалуйста!– Несколько даже, неожиданно для себя, легко согласилась девушка.
И выложилась. Насколько позволяло свободное пространство комнаты, мысленно проигрывая в голове мелодию одной из любимых ей ее программ, показала все, на что еще способна. Закончила, тяжело дыша, стала ждать оценки, как когда-то…
– Ни хрена себе!– что же, тоже оценка, весьма неплохая, главное, никакой зависти.
Все бы ничего, но Одинцов взялся таскаться к ней на репетиции. Как сказать
ему, что с ним ей неловко, тяжело, что он отвлекает, что это только ее, как сказать? В конце концов, психуя и кипя как чайник, после очередной репетиции, выдала напрямую:– Ты мне мешаешь на репетиции, не даешь сосредоточиться, не ходи больше.
– Это как?– Обида шевельнулась в душе парня,– это почему?
– Смотришь на меня!
– Да на тебя смотрят куча людей, а мне, значит нельзя?
– Нельзя!
– Том, что происходит, можешь объяснить?
– Саш,– девушка смягчила тон,– потому что их куча, как ты сказал, а ты один, понимаешь?
– Нет.
– Ты что, совсем дурак?– Тамара вновь рассвирепела,– потому что я люблю тебя! Ты смотришь, я теряюсь, не могу расслабиться, не могу побыть наедине с собой! Их, которых много, но ты один, мой один! Ты тем и мешаешь, что один!
Это пожалуй, первый и последний раз за всю их жизнь, когда она сказала,-люблю.
– А на концерты, тоже не ходить?
– Попробуй только не приди!
И рванула вперед, своей грациозной, летящей походкой, оставив позади друга,
плетущегося следом, со слегка разинутым ртом. Порой бывает приятно, быть побежденным.
6
Студент третьего курса Юра Усанов, он же двоюродный брат Андрея, набирал студенческий отряд, не строительный, а уборочно-транспортный. Студенты сельскохозяйственных институтов по всей необъятной родине, Советскому Союзу, садились за штурвалы комбайнов, рычаги тракторов, обслуживали сушилки, девушки становились доярками, телятницами, птичницами, и работали наравне с рядовыми тружениками села, считая это не то что, им будущим руководителям, зазорным, скорее даже наоборот, почетным делом. Они работали во благо Родины, не только за деньги.
– Сань, поехали с нами,– занялся агитацией Андрей, – на комбайны сядем.
– Я на комбайне не работал.
– Штурвальным пойдешь,– у Андрея загорелись глаза,– не работа, песня! Я без булды! Не веришь? И заработаем не хило. У нас и места красивые, Томь рядом, рыбалка, поехали?
Разговор происходил в присутствии Тамары. Девушка видела, Одинцову хочется съездить, но, похоже на чаше весов, с одной стороны неведомое, потому еще более захватывающее, на другой чаше весов, она, Тамара. Представив себя в качестве груза на весах, развеселилась.
– Саш, тут и думать нечего, езжай, ты же хочешь, поезжай.
– Откуда ты знаешь, хочу, не хочу.
– Откуда и все, от верблюда. Езжай давай.
– А ты?
– Я к маме, очень хочу побыть с ней, она мне и практику подберет.
– Я же скучать буду!– Одинцову стало наплевать, что Андрей рядом и все слышит. Считай все лето без Томки!
– Ти мой ма-аленький,– сладким голоском,– я к тебе прие-еду, конфеток привезу.
– Вот ведь,– озлился парень,– язва! Андрюх, я еду, прям щас поехали, у язва!
По приезду, первым делом напились. Саньке хватило двух стаканов Агдама, чтоб едва выползти, на непослушных ногах, на улицу и оросить траву содержимым желудка. Прямо возле крыльца сельского общежития. Последний раз он выпил на выпускном в школе, и то, всего бокал шампанского, Тамара ненавидела пьяных какой-то лютой ненавистью. Здесь ее не было, почему бы не попробовать? Не понравилось.
– Сань, ты че,– Андрей участливо взял приятеля за плечо,– рвет?
– Андрей, как на речку пройти?,– и опять,– ва-а!
– Зачем на речку?
– Протрезветь, ва-а!
– Так это, спать ложись.
– На речку!
– На речку, так на речку,– согласился Андрей,– я сейчас.
Парень ненадолго зашел в общежитие,– пошли, помочь?
– Сам.
Наверное с полчаса не вылазил из воды, бултыхался и бултыхался, чувствуя облегчение, в голове просветлело. Он бы еще покупался, но Андрей не выдержав, заорал;– Я сейчас залезу, и утоплю тебя, пиявка!
Санька вышел на берег, в голове еще шумело, но уже прошла тошнота, в ногах появилась уверенность.
– На, глоток сделай,– Андрей протянул бутылку вина.
– Нет, ты че с собой брал?
– Да, попивал сидел,– ухмыльнулся парень,– как знал, что ты долго будешь. Может глотнешь?
– Андрюх, меня сейчас опять вырвет.
– Молчу-молчу.– Допив остатки вина швырнул бутылку в прибрежные кусты,– пошли?
– Ага, Андрюх, ты сколько выпить можешь?
– Много Сань, я на алкоголь в батю, он всю деревню перепил, на спор. Нас не берет.
Это была правда. За год проживания в одной комнате, Андрей бывал под хмельком не
однажды, но чтоб пьяным, ни разу. И не сказать чтоб уж богатырь, сантиметров на
десять повыше Саньки, и поплотнее.
На утро, в начале восьмого, в комнату вошел Юра, командир отряда. Юра был местный, жил у родителей. Оглядев комнату, на столе недоеденная, разбросанная закуска, по полу практически везде, валялись пустые бутылки, перевел взгляд на спящих.
– Вот ты где, морда!– решительно двинулся к кровати Андрея,– тварь!– И бац, со всей силы по спине, спящему сном младенца, родственнику.
Пружинисто вскочив, Андрей сел,– Охренел?
Вместо ответа, еще оплеуха, бац!
– Вот это че?– Юра затыкал пальцем в сторону стола,– че спрашиваю?
– А я при чем?!
Бац! Братец не скупился.
– Еще?
– Нет!
– Если ты еще раз морда, такое устроишь, живьем закопаю! Понял?
– С чего ты взял, что я? Может, мы все…
Юра, не дав договорить, всей пятерней ухватил физиономию родственника,– Понял?
– Понял я, понял!– сквозь деформированные губы и нос прогундел обвиняемый.
У двоюродных братьев, сильно разных по характеру, все же была одна общая черта, оба вспыльчивы, но быстро отходчивы.
– Пацаны, вставайте,– громко, но уже спокойным голосом,– полдевятого на машинном дворе, нас инженер ждать будет. Андрюха дорогу покажет. И приберитесь за собой.
Одинцов был приятно удивлен за Андрея, как только они вошли на машинный двор. Мужики, здоровались с юношей как с равным, с уважением, невзирая на то, что некоторым, по возрасту годился во внуки. Да и Андрей, как-то переменился вдруг, стал каким-то взрослым, солидным, и это не было напускным, так сказать, для пущей важности.
– Вон инженер с механиком стоят,– Андрей кивнул в сторону спорящих между собой двух мужчин,– пошли мужики.
Начальство горячилось, даже не заметили подошедших.
– Я ей говорю,– вопил механик, энергично жестикулируя руками,– мне правая цапфа нужна, а ты мне левую суешь, а она,– тут мужчина в очень зрелом возрасте, начал кривляться, пытаясь изобразить собеседницу, старшего кладовщика районной сельхозтехники,– у меня нету, у меня нету, жаба!– последнее слово уже от себя, своим голосом.
– Гаврилыч, вот смотри, она тебе дала одну левую, ладно, с кем-нибудь с соседей поменяемся на правую, но а вторую, левую на кой утащил?
– Дык, они рядом лежали.
– Ты считаешь это веским аргументом?
– Чем считаешь?– Само слово, аргумент, до сей минуты в словарном запасе Гаврилыча, отсутствовало.
– О-о,– обреченно взвыл главный инженер,– Гаврилыч, ты понимаешь, что ты вор, ты попросту спер ее.
– Я ее домой снес?
– Тьфу! С кем поменяться, не знаешь?
– Цапфой?
– Цапфой.– Инженер решил поберечь свои нервы.
– Я поменял. У них же в сельхозтехнике и поменял, в гараже.
– Гаврилыч, мне тебя и убить и расцеловать хочется, одновременно.
Ухмыльнувшись своеобразной похвале от начальства, Гаврилыч глянул в сторону, стоявших на почтительном расстоянии, парней.
– Андрюшка, ты никак?
– Я дядь Коль я,– подойдя протянул руку деду,– здорово, здрасте Борис Петрович.
– Здорово Андрей,-инженер с довольной улыбкой пожал руку парню,– на уборку?
– Не один Борис Петрович.
– Знаю-знаю,– инженер, подойдя к парням, с каждым, обменялся рукопожатием.
«Не зря приехал»– Почему-то мелькнуло у Одинцова.
– Андрей, а Юра где?– Спросил инженер.
– Наверное еще у директора.
– Ясно, Андрей, заявка на пять комбайнов, так? А вас шестеро.
– Один штурманом Борис Петрович,– Андрей кивнул в сторону Саньки,– он на комбайне не работал.
– Научишься,– инженер улыбнулся парню,– К себе возьмешь?
– К себе.
– Гаврилыч!– позвал инженер деда, спокойно курившего, притулившись на какую-то железяку,– распредели комбайны, и запиши, кому какой. И цапфу ко мне в уазик положишь.
–Дык…
– Цапфу в уазик!– Тон закоренелого лидера, с которым обычно не спорят.
Неделю простояв на ремонте, на центральной усадьбе, перегнали комбайны в Медведково, второе отделение совхоза, откуда и был родом Андрей.
Если там, на ремонте, как-то этого еще не замечалось, то здесь в Медведково, Одинцов почувствовал себя чужим, в этой компании. Шнеки, барабаны,
соломотрясы, клавиши, еще куча непонятных названий, появившихся в разговорах ребят, ему были непонятны, чужие. Андрей оказался отвратительным наставником, на любой Санькин вопрос, отвечал неохотно, с каким-то пренебрежением, словно стараясь показать ему его никчемность, словно, он только и может, что принеси подай, поддержи. Если по работе Одинцов это терпел, стараясь вникать, в этот сложный для новичка агрегат, доходить своим умом, то уж в другом -то, нет. Санька никогда не стремился к лидерству, но и никогда не смог бы прислуживать. С комбайном можно возиться до бесконечности. Каждый день ребята заводили, каждый свой, включали молотилку, ходили вокруг, прислушивались, для Одинцова было просто непонятно, что можно услышать в этом грохоте, глушили, лезли куда-то в утробу, опять заводили, опять слушали, глушили, сходились посоветоваться.
– У меня что-то в наклонке стучит, не пойму че.
– Может, транспортер о днище, нижний барабан подтяни.
Все шли за советом к Юре, если его не было, обращались к Андрею. В одну из таких сходок Андрей небрежно обратился к Саньке.
– Сбегай воды принеси.
– Чего?– Одинцов почувствовал как бешенство наполняет его, как все исчезает в каком-то тумане, и остается ясной лишь одна ненавистная морда.
– Воды принеси, оглох что-ли?
Упоительное избавление от переполнявшей, не дающей даже дышать, злости, получи морда ненавистная! Бить, не обращать внимания на боль, бить, бить, бить! Два достойных друг друга противника, один мощнее, другой половчее. Пока их кое-как, с большим усилием, растащили, оба в крови, одежда в клочья. Их держат, а они сцепились глазами, и молчат, ни слова, берегут силы, опытные уличные бойцы.
Первым расслабился Андрей, сплюнув окровавленную слюну, даже улыбнулся;– попил водички.
Эта фраза и улыбка обезоружили и Саньку;– Все пацаны, отпустите, завязали…
Затарахтел видавший виды мотоцикл Юры, никто не знает, может только хозяин, и то вряд ли, но все знают козел, это не тот, который с рогами, а мотоцикл, и мотоциклом его никто не называл, козел он и есть козел. Никто никогда не спросит:– Ты на мотоцикле приехал?,– нет, спросят,– Ты на козле?
– Ну да,– ответит владелец.
Интересно, как бы на это отреагировал, знающий русский язык, иностранец?
Юра молча осмотрел всех, постоял, подумал, и обратился к Саньке.
– Я опоздал, или вовремя?
– Вовремя.
– Угу. Сань у меня к тебе просьба, давай ко мне штурманом, видишь то одно, то другое, на комбайн времени нет, а уборка начнется, боюсь еще хуже будет, не стоять же комбайну в поле, согласен?
– Согласен.
– Ну тогда пошли,– Юра недобро глянул на брата,– получил морда! То-то, бывает и
в своей деревне, не своя деревня, усек о чем я?
– Усек,– Андрей шмыгнул разбитым носом,– до тебя объяснили, доходчиво.
Юра ему что-то объяснял, говорил, Одинцов не понимал толком, вдруг такая тоска по Тамаре, так захотелось уткнуться в ее волосы, прижать-прижать к себе, впитывать ее, родную, единственную!
Кое-как дотянув до вечера, помывшись и переодевшись, Одинцов пошел, как говорят куда ноги несут. Ноги принесли к небольшой речке, вдоль которой и расположилась деревня Медведково. Спустился к воде постоял, посмотрел, искупаться не искупаться, решил не купаться, поднялся от воды, и пошел вдоль берега;– «завтра
же поеду к ней. А черт, с разбитой мордой? Андрюха сволочь. Вот заживет и поеду. Юре пообещал. Ну и пообещал, да плевать! Все же обещал. Еще скажут сдрейфил. Томочка моя.»
И шел терзаемый сомнениями, и не заметил как успокоился, невольно залюбовавшись природой, Андрей не преувеличил, места красивые. Уже луна, сумерки, как все меняется! Вот дерево, простое дерево, вроде одно и то же, а каждый раз другое, а поляна, как засеребрилась росою трава в лунном сиянии! Как все красиво, сказочно! Томочка, как красиво! И шел любуясь, словно соединяясь с этой земной красотой. В каком-то пленительном забытии о самом себе, словно от него остались только глаза, словно его душа выпорхнула и витает по всей округе, склоняется над каждой травинкой, вглядывается в серебряную капельку росы, вот рядом капелька, она такая же, и другая, и прежняя капелька стала другой, уже по другому серебрится, вот речка, как мелодично шумит перекат, он его не видит, а душа видит, и витает отпущенная на свободу душа, и неизвестно сколько времени витала. У души нет понятия,– время. У души есть вечность, сотканная из мгновений, и в каждом мгновении, целая вечность. «Вселенная ты моя!»
Если для Одинцова, время перестало существовать, для других, особенно для Андрея время приобрело большую, чем обычно, значимость. Время к двум ночи, а его нет и нет.
– Вот где он? Уже два доходит, где можно шариться?– Андрей швырнул колоду карт,– че так обижаться-то?
– Быковать не надо было.
– Так я и пришел извинится!– Андрей жил у родителей, и вдруг сменился в лице, хотя это так, образно, в лице он сменился еще днем, – Быковать? Твою мать! Со стада бык племенной удрал! Мужики берите все чем можно быка убить, пошли искать, быстрей мужики!– И выскочил из школы.
Ребята жили в небольшом деревянном здании, в котором раньше была школа начальных классов. Вооружившись кто чем мог, Андрей успел спереть в соседнем дворе вилы, пошли искать. К счастью, искать долго не пришлось. Метрах в двухстах, на поляне перед школой, на тракторной телеге в лунном свете был хорошо виден силуэт стоявшего человека.
– Саня, ты?
– Мужики стой!– Заорал потерянный,-тут бык! Падла!
Какой там стой! Четыре будущих сельских интеллигента, с первобытным ревом, вперемежку с современным, отборным матом, понеслись к телеге. Бык, выскочив из-за телеги, вроде как навстречу, тут же резко развернулся и дал стрекача в сторону речки. Слава богу, того, чего так боялся Андрей, не случилось.
– Сань слазь, бык удрал, все.
– Да сейчас туфель найду,– Санька обследовал всю телегу,– блин, нету. Я че, в одном туфле бежал? Мужики, я на телегу просто так запрыгнул, без рук! Борта закрытые… – Санька спрыгнул с телеги,– ни фига себе!
– Давно на телеге торчишь?
– Да нет, минут десять.
– А где шарился-то?
– А там,– Санька неопределенно махнул рукой,– Андрюх, а у вас и правда, природа красивая.
– Сань, ты это,– замямлил Андрей,– я этого быка, падлу, найду…
– Андрюх, да нормально же все.
– Сань ты понимаешь, я у бати штурманом был, он, чтоб я быстрей…
– Андрей, проехали.
Началась уборочная. Юра оказался прекрасным наставником, неторопливо, ясно, без
лишних слов, вводил парня в мир комбайнера, все чаще доверял штурвал, искренне радовался, когда у Саньки все получалось, объяснял, советовал.
– Так Сань,– в первый день на поле,– видишь рожь полегла, тут осторожнее, медленнее, иду на половину жатки…
Юра умолкнув на полуслове, остановил комбайн, поднял жатку, приличный ворох ржи попрыгал,и весь сразу проскочил в утробу агрегата, внутри что-то гукнуло напряженно, и снова заработало в обычном режиме.
«Чуть не подавился.»– мелькнуло в голове у Одинцова.
– Вот видишь, еще чуть-чуть, и зайца бы поймали.
– Какого зайца!? Не видел я никакого зайца!– Если бы кто другой, но Юра его
никогда не разыграет, не тот человек, но зайца не было никакого.
Глянув на своего штурвального Юра захохотал.
– Вон, твой приятель поймал зайца, придурок, до чего жадный,– Юра кивнул в сторону, стоящего на убранном участке поля, комбайна Андрея,– сходишь, поможешь?
– Схожу.
– Лом возьми.
Взяв лом, Санька на ходу спрыгнул с комбайна. «Лом-то зачем? Не было никакого зайца! Андрюха, что-что, но вот, чтоб жадным был?»
– Зайца поймал!– пожаловался Андрей, еще даже не подошедшему к нему Саньке- не хрен было жадничать!
– Андрей, какой заяц?
– Это когда солома под барабан куском попадает, барабан встает, начинают ремни буксовать, это и есть заяц.
– Понял, а почему мне никто не говорил?
– Поверье такое, как это типа, не буди лиха, пока тихо, так и тут, про зайца не говори,– не поймаешь.
– Но ведь ты не говорил.
– А я сжадничал, придурок! Полной жаткой полез на полеглую рожь, придурок! Крутим?
Одинцов полюбил эту работу, на комбайне, убирать хлеб. Полюбил, и еще раз убедился, что оказался прав, при выборе профессии, сельское хозяйство, это то, что ему по душе.
Где и как, до какого времени молотят зерновые, Одинцов не знал. Но вот у них здесь, молотят до тех пор, пока роса не падет. Только чуть отсыреет та же рожь, скажем, риск поймать зайца увеличивается в разы, выковыривай его потом, ломы гнуться. Кто-то выезжал заранее, Юра например, на той, последней минуте, вот чутье у человека, ни раньше, не позже. А кто-то, с зайцем, с утра уже проблема.
Так или иначе, работу обычно заканчивали между десятью, одиннадцатью вечера. Пока добирались до дома, уже двенадцать, а то и час ночи.
В один из таких обычных вечеров, газик всегда подвозил ребят к школе, вместе с ними выходил и Андрей, чтоб поговорить, покурить, потом шел домой пешком.
Подъехали, в окнах комнаты, где и жили студенты горел свет.
– Интересно, кто там? Вроде на замок закрывали…
– Я знаю кто там, Шприц падла!– Андрей злобно перекосившись, назвал кличку местного уголовника, живущего в городе, но изредка приезжающего в деревню, считая ее чуть ли не своей вотчиной, – замок вскрыл! Я тебе сейчас устрою, давно-о хотел!
Андрей рванул в школу так, что парни за ним едва поспевали. Проскочив коридор, резко открыл дверь, но увидев вместо врага мирно спящую на Санькиной кровати, Тамару, замер на мгновение, развернулся, и как бульдозер, раздвинув руки, попер обратно на улицу всех четверых сразу.
– Э-э, Андрюх, ты чего?
– Да тихо вы!– громким шепотом, не прерывая толкания,– тише вы!
– Андрей,– раздался позади живого бульдозера девичий голос, от которого у Одинцова перехватило дыхание,– я не сплю!
Ему не важно, сморят, не смотрят, он забыл, что на нем грязная, мазутная роба, лишь бы скорей дойти до нее, скорей уткнуться в ее волосы, и впитывать в себя, в самый сокровенный уголок души, сквозь запах шампуни, духов, аромат ее тела, ее самую, услышать ее, всю-всю! скорее же! Вот она! Наконец-то…
У души нет понятия,– время.
– Я тебе конфеток привезла,– Тамара смущенно глянула через его плечо, на глазеющих с коридора парней. Похоже Санькин порыв зацепил и их, в какой-то мере заставив забыть про деликатность,– как обещала.
До Одинцова стало доходить, где он, и с кем. Наконец-то выпустил девушку с объятья.
– Том, ты как сюда попала?
– На ковре самолете!– Влез Андрей, парни уже успели войти в комнату,– Посмотри че с девушкой сделал, Ромео мазутный!
Тамара испуганно глянув на Андрея, подошла к зеркалу, стоявшему на подоконнике
возле кровати Саньки.
– Мой миленок тракторист,– глядя в свое отражение, удрученно пропела девушка. Измазанное, от этого, необыкновенно милое, нет даже не лицо, мордашка,– блузку измарал… -Со вздохом, а глаза светятся, счастливые-счастливые!
– Том, пойдем в баню, к моим родокам, мы сегодня как раз собирались, тебе повезло, что пацаны за полотенцами зашли, а то так бы и ночевала одна, мы с ночевкой.-Позвал Андрей.
– Когда мы собирались?– удивленно спросил Игорь, один из ребят.
– Я же сегодня утром говорил, забыл что-ли? – сказано таким тоном, что Игорь сразу вспомнил.
– Точно!– Чтоб не остаться в долгу,– еще че-то там, про самогонку говорил.
– Раз говорил, значит будет,– после небольшой паузы ответил Андрей,– Том, пойдем?
– Нет Андрей,– Тамара с подозрением глянула на парня,– мы с теть Машей воды нагрели. Здесь умоюсь.
– А, так тебе теть Маша дверь открыла?
Тетя Маша, живущая по соседству с школой, пожилая женщина, которую директор совхоза, уговорил готовить по вечерам ужин студентам.
– Да. Я ей ужин помогла приготовить, у вас сегодня картошка тушеная, и компот.
Это могло случиться, но не случилось. Тамара попросила выключить свет, когда переодевалась , не сказав отвернуться, она прекрасно знала, что остается видимой, но не сказала. Он видел как она сняла джинсы, блузку, как повернувшись к нему спиной, деловито и спокойно, расстегнула бюстгальтер, сняла, как одев его рубашку, прошлепала босыми ногами к кровати, как легла. Он ничего не пропустил, ни одного ее движенья, и когда затихла, осторожно присел к ней, нашел ее руку, сжал немного, и тоже затих, вглядываясь в смазанные темнотой черты девичьего лица, таинственно мерцающие глаза, вглядываясь, любуясь. « Иди ко мне», беззвучно, одними губами позвала девушка. Господи, какое это блаженство, окунуться в тепло нагретое телом любимой! Какое счастье прижать к себе это тело! Она бы, наверное уступила, будь он настойчивее. Но он не был настойчив. И вдруг, она, крепко-крепко обняла его, прижала-прижала!– Наказа-ание ты мое…
–Че?
– Ни че,– Тамара никогда не говорила, че,– Керосином воняешь, че!
Повернувшись спиной, взяла его руку положила туда, где ее надо обнять,– «мой-мой!», опять резко повернулась к нему с силой поцеловала в губы, опять спиной, положив, на прежнее место его руку, – спим,– вскоре, умиротворенно засопела.
7
– Тома,– Одинцов протянул девушке небольшую обшитую черным бархатом коробочку,– у тебя скоро день рождения, возьми пожалуйста.
– Что это?
– Это кулон с лунным камнем, хотел тебе на день рождения, а тут, в армию. Возьми пожалуйста.
– Можно я потом посмотрю?
– Конечно. Том ты иди, а? Не стой у вагона, ладно?
– Хорошо Саш,– девушка коснулась сухими губами его губ,– пока?
– Пока Том.
Напоследок как-то криво улыбнувшись, Тамара не спеша пошла по перрону к лестнице, которая, вела в город, минуя здание вокзала. Уже у лестницы замедлила шаги, остановилась низко опустив голову, но уже в следующую секунду, расправившись, так и не оглянувшись, спускаясь по лестнице, исчезла из вида. « Молодец Томочка, жизнь продолжается.»
Спустившись на привокзальную площадь, Тамара как сомнамбула направилась в сторону автовокзала, находившегося неподалеку от железнодорожного. «К маме, к маме.» К счастью, вот и автобус. Усевшись у окна, невидящим, остекленелым взором уставилась на проплывающие мимо пейзажи, « К маме, к маме». Девушка старалась лишний раз не шевелиться, чтоб только додержаться, только бы успеть до мамы.
«Мама ты только дома будь, мама!» Уже с дверей упала на грудь к подоспевшей матери.
– Моя, моя,– шептала мать, «доченька моя, заплачь, доченька не держи в себе
доченька, постарайся доченька». С облегчением почувствовала, как у судорожно задергались ее плечики, «слава богу, заплакала»,– моя родная, все хорошо, все хорошо, два года не так уж и долго.
– Долго!– Тамара разрыдалась,– это так долго, мама, это так долго!
– Ничего доченька,– как это ни печально звучит, мать обрадовалась, что дочь плачет, что говорит, не ушла в себя, все миновало, это уже не срыв, девочка здорова, вот только, горькое горе, у нее,– ничего. Это не навсегда.
Плакала девочка, выплакивая свое горе, единственное, что ей хоть как-то могло помочь, умерить боль, плакала, постепенно успокаиваясь, мирясь с неизбежным.
За перегородкой в залике у окна, стоял горец, в бессильной, лютой злобе сжимая до боли кулаки, опущенные в карманы брюк. Как же он ненавидел всех тех, из-за которых страдает эта хрупкая, ни в чем не повинная девочка! Всех тех, кто отобрал у нее мальчика, тех кому нужна война, кому выгодно делать оружие, и ради чего? Набить деньгами и без того переполненные карманы, ради власти?
Не сразу сложились добрые отношения у Тамары с Рахимом. Понимая все, тем не менее, девушка никак не могла привыкнуть к мысли, что у матери кроме ее, есть еще кто-то, и не просто кто-то, а тот, с кем ее мама ложится в одну постель. Тамара конечно знала, что Рахим приехал к матери еще в конце марта, как только дороги России можно было преодолеть уже без особого риска где-нибудь взять и утонуть, прям посреди дороги. Знала, что с молчаливого согласия Фаины он уже в открытую, практически поселился у нее, лишь изредка, и то, только когда Тамара приезжала на выходные, куда-то исчезал на эти дни. Она знала, и радовалась за мать, но почему-то никак не могла избавиться от какого-то если и не предвзятого отношения к Рахиму, то отчуждения точно. Тамара была вежлива и корректна с ним, даже доброжелательна, но он был чужим, и с этим она не могла справиться. Девушка даже пожалела, что поддалась настойчивым уговорам матери и согласилась пройти практику дома, а не уехать со своими однокашницами в совхоз, находящийся в пригороде областного центра, тем более, что занятий танцами, она не оставила, могла бы спокойно ездить на репетиции. День ото дня ей становилось скучнее в домике матери.
В один из вечеров, Фаина всегда приходила позднее дочери, Тамара от скуки вытащив из своего стола небольшой пакетик с письмами от Саши, и Вити Тихоновского, разложила их на диване, по очереди беря каждое, перечитывала, брала другое, и снова перечитывала. Увлекшись, даже не услышала как в дом вошел Рахим, услышала только тогда, когда он пройдя два шага заглянул в залик, застав как девушка торопливо собирает свое заветное в мешочек, подальше от чужих глаз. Его почему-то это тронуло, что-то такое очень девичье, стеснительное. Рахим знал про то, что пришлось пережить девушке, знал и то, что все пережитое, так или иначе оставляет свой след над которым время не властно. Курбика… И относился к ней как можно бережнее, осторожнее.
Спросив не вернулась ли еще Фаина, поспешно вышел из дома, с чувством, что нечаянно коснулся чего-то, очень ее личного. Утром разбираясь с проблемами по работе, Рахиму в этот сезон приходилось немного сложнее, прежняя бригада уехала вновь на те прииски, где работали в минувшем году, пришлось набрать других ребят, с которыми не было еще полного взаимопонимания, он нет-нет, да и вспомнит о Тамаре. Ему в качестве извинения, за нечаянное вторжение в ее личное, захотелось сделать девушке что-то приятное, и пока не приходило в голову, что именно. Но все-же пришло в голову, догадался чего подарить, письма в мешочке, шкатулку ей надо, вот что. Скрытница маленькая! Взбодренный, поехал в ИТУ, в простонародье «зона», где начальником был его давний знакомый. Хозяин, он везде хозяин, на зоне же хозяин, если так можно сказать, это хозяин в квадрате. Выложили весь лучшее. Рахим выбрал шкатулку средних размеров, сделанную из кедра, не аляпистую, а изготовленную мастером с тонким вкусом, расплатился
плиточным чаем, хозяин хлестал чифир, не меньше чем его подопечные, заторопился обратно. Подарок понравился, разговорились, сначала о том сколько талантов в местах не столь отдаленных, не шкатулка а произведение искусства, затем перешли на искусство вообще, затем, Рахим с юмором рассказывал о своих студенческих годах, Тамара искренне смеялась, на радость пришедшей с работы матери, потом не смотря на поздний час поехали полюбоваться тайгой, Рахим был удивлен, столько времени живут в Сибири, а тайги не видели, до нее езды-то, всего сорок километров. Всю дорогу говорили, смеялись, всем было уютно и хорошо. Домой вернулись уже во втором часу ночи.
– Рахим,– предложила девушка,– оставайся у нас. Так лучше.
Они подружились, подружились на столько, что он перестал быть чужим человеком в их доме. Нет не отец, не даже отчим, а просто старший товарищ, с которым всегда есть о чем поговорить, пошутить, посмеяться, даже спросить совета.
– Рахим, почему ты меня называешь маленькой, я ведь уже взрослая, и ты это знаешь.
– Том, все просто, ты ниже матери на полголовы, поэтому и маленькая. Если тебе не нравится, не буду.– Рахим слегка кривил душой, не все так просто, что-то отеческое к ней у него было, поэтому и маленькая.
– Не называй, мне неприятно.
И теперь эта маленькая плачет, но ведь невыносимо! Рахим решительно направился на кухню.
– Так, все.– Мягко, но твердо,– маленькая, хватит плакать.
– Ты же обещал не называть меня маленькой!– Забыв про слезы, да и выплакалась уже, Тамара чуть ли не с ненавистью уставилась на Рахима.
– Когда я обещал!? Ты чего врешь?
– Я вру?– заплаканные глаза запальчиво загорелись,– я вру? Да ты сам врешь!
– Два года, делов-то,– не давая опомнится девушке,– вернется, женитесь, родишь. Кого хочешь? Мальчика, девочку?
–Э…
– Рожай мальчика, с ним мороки меньше. Дай-ка,– повернув к себя Тамару, начал расстегивать пуговицы на пальто,– кстати, тебе это пальто идет.
Уже когда Рахим повесил пальто на вешалку, Тамара вспомнила о подарке Одинцова.
В тревоге подскочила к одежде, слава богу нашла, вернулась к сидевшим за столом матери и Рахиму с коробочкой в руках,– вот.
Подарок всем понравился, Рахим вдохновенно выдал про лунный камень все что знал, признаем знал совсем немного, но вранье, получилось у него здорово. Впрочем, мать с дочерью выслушали с недоверием;– тебя послушать, так подарку цены нет.
– Цена у него есть,– обиделся Рахим,– цену им, особы меркантильные, судя по золотой оправе, и золотой цепочке, стоит не менее двухсот пятидесяти рублей, для студента считаю, деньги немалые.– Здесь он не лгал, цену золота знал не по наслышке.
– Знала бы, убила!– Опешила Тамара, и что-то теплое колыхнулось в ее душе,– такие деньжищи!
– Похоже, парень неглупый, погибнуть от руки подруги, по крайней мере, нелепо. Вот и вручил, на последних минутах, от греха.– Рахим своего добился, обе рассмеялись.
Ложась спать, девушка извлекла с шкатулки коробочку, положила перед собой, погладила пальчиком бархат, хотела положить обратно, но передумала,– « завтра положу». Вздохнула как-то, совсем по женски, и заснула. Умиротворенная, успокоенная, ей снилось что-то хорошее, легкая улыбка, не раз за ночь, касалась слегка припухшего от слез, девичьего лица.
На следующий день, уезжая в институт, Тамара так и не осмелилась взять кулон, вдруг украдут, или потеряется, нет пусть уж лежит в шкатулке, у мамы, так ей будет спокойнее.
А жизнь, продолжается. Как бы они не скучали друг по другу, но постепенно, со временем, повседневная жизнь, и слава богу, притупляет, отводит куда-то в уголок памяти, в уголок души, саму разлуку, и уже просто ждут встречи, ждут предвкушая ее, встречу, но уже терпеливо, без страдания, просто ждут. Тамара более интенсивно занялась танцами и учебой, но уже не от тоски по Одинцову, а оттого, что у нее появилось больше времени. Ей все чаще давали сольные партии в той или иной композиции, ансамбль набирал популярность, конечно не из-за того, что она
стала членом коллектива, просто так получилось. Благодаря Ирине, ставшей художественным руководителем ансамбля в коллективе сложилась та обстановка, нет не дружеская, дружеской она была всегда, а та, которая подвигает к совместному желанию, как бы это выразить, риску что-ли, этакий, основанный на усиленном труде, авантюризм. Стали выезжать на гастроли не только по области, но и другие города, даже получать неплохие деньги. Спустя два года ансамбль был приписан к областной филармонии. Тамаре это было привычно, соединять учебу с иным требующим больших, как духовных, так и физических усилий, занятием.
А Одинцов отдавал долг Родине. Уставал так, как знают только новобранцы, попавшие в учебное подразделение погранвойск. Порой засыпал, не успев положить голову на подушку.
«Тревога!!!»
«– Том, ты говоришь бараны в цирке не выступают, смотри как пляшут, на задних ногах!»
Сладкий сон прервала звонкая больная пощечина, для мальчишек, друзей из детства, значит и для него, это пожалуй самое сильное оскорбление.
– Ты, салага…– сержант даже договорить не успел, отлетел в сторону от неожиданного удара в челюсть.
Два других сержанта среагировали быстро, но Одинцов проснулся уже окончательно, на победу уже не рассчитывал, но коль пошла такая драка… Бился с отчаянием, все равно терять нечего.
– Смирно!!!– вдруг прозвучала команда, и вовремя, парня уже свалили, и успели пару раз пнуть.
У Саньки постепенно выплыли из ниоткуда три физиономии с любопытством пялившиеся на него.
– Живой?– Санька узнал своего командира роты, старшего лейтенанта Павлова, двух других, майора и капитана он не знал, да и форма какая-то другая, под камуфляж, с большим количеством накладных карманов, как на куртках, так и на брюках, не как у офицеров их части,– встать сможешь?
Одинцов быстро поднялся, ему вдруг стало стыдно, что он в трусах и майке, перед этими бравыми офицерами в красивой форме. И смотрели на него не как ротный, с гневом, а с каким-то плохо скрытым дружелюбием.
– Одеться можно?
– Одинцов, за месяц пора привыкнуть, здесь нет слова можно, есть слово разрешите, ясно?
– Так точно, разрешите одеться.
– Ты парень, сходи умойся сначала, кровищи как с недорезанного барана.– Усмехнулся майор.
«Бараны, бараны, точно! Во сне плясали!»
– Иван Андреевич, ты пока шум не поднимай.– Попросил майор ротного, когда Одинцов ушел приводить себя в порядок.
– Доложить надо, он сержанту с челюстью что-то.
– Разберемся.
– Пугнуть-то все равно надо.
– Это конечно, больно смелый.
– Так, воин!– Когда Одинцов явился пред ясны очи командиров,– Что прикажешь с тобой делать? Устроил бучу в казарме, при сигнале, тревога! А если это была бы боевая! Представляешь последствия?! Старшему по званию челюсть сломал, по тебе не дисбат, по тебе зона плачет! Смирно! Стоять по стойке смирно! Не школьник, голову держать прямо, отвечать честно! Что произошло?
– Я спросонья.– прошепелявил воин, пинок пришелся по губам.
– Спросонья он. Девушка снилась?– Смягчился ротный.
– Бараны.
– Кто-о?
– Бараны.– Понимая, что парень говорит совершенно правдиво, все три офицера грянули в хохоте.
«Может, пронесет еще»– У Саньки появилась надежда.
– Чем на гражданке занимался?– спросил майор.
– Танцами.– Первое, что взбрело в голову.
Опять дружный хохот. Ротный-то, оказывается не такой уж и свирепый, ржет со всеми.
– К нам пойдешь, танцор?– спросил один из приезжих.
– Пойду.– Для Одинцова так и осталось загадкой, почему от его ответа, офицеры вообще покатились со смеху.
– Ну ты кадр! Ты бы хоть спросил, куда?
– Пойду.– Ему было неважно куда, лишь бы подальше отсюда. Чего говорить, сдрейфил не на шутку. Дисбат ли, зона, неважно, для него что, то, что другое, представлялось концом жизни.
– Андреевич,– майор с удовольствием оглядел ладную фигуру новобранца,– его берем, ты как?
– Да ради бога! А то еще кого-нибудь покалечит, спросонья!
Так Одинцов волею судеб попал служить, в одно, с недавних пор, созданные в погранвойсках подразделений, десантно-штурмовая маневренная группа, дшмг. Надо сказать, что здесь ему нравилось, не смотря на то, что нагрузки в учебке, по сравнению с тем как здесь, могли показаться детским садом. Здесь ощущался дух боевого братства между офицерами и рядовым составом, между старослужащими, и новым пополнением, здесь никто и никогда даже в мыслях не допустит, чтоб не то что унизить, а даже оскорбить человека, здесь уважали личность, да, было жестко, но все справедливо. Хотя никто не говорил про это вслух, но все ребята знали куда их так усиленно готовят, в Демократическую Республику Афганистан.
Со временем переписка Одинцова с Тамарой пошла на убыль, письма реже и реже. Девушке просто надоело читать одно и тоже. Дескать, служит при штабе погранотряда, в его обязанности входит, сопровождать проверяющих заставы офицеров, развозить опять же по заставам письма, продукты, и так далее, по ней очень скучает, раз даже во сне ее видел, как вместе в цирке были. По прошествии полугода бывало такое, что писем от него не приходило по месяцу, объяснения все те же, ездили с проверками по заставам. Ей иногда казалось, что он просто-напросто поглупел в этой армии. Когда до окончания его службы оставалось чуть менее полугода, письма перестали приходить совсем, что очень задело ее самолюбие. Девушка стала встречаться с сокурсником с зоофака, первым красавцем факультета, Денисом. Уходила любовь, неторопливым шагом.
Вполне возможно, что у них бы дошло и до постели, Денис далеко не Одинцов, знает толк. Если бы не сон, Тамара так и не могла понять, сон ли это? Вроде спала, уставшая до предела, репетиции, сессия, спала без всяких сновидений, и вдруг отчетливо услышала в комнате зов Одинцова, « Томочка, Томочка.» Девушка была почти уверена, что проснулась именно от его голоса, но в комнате никого не было. Тревожное чувство овладело ей, так и не уснув более, утром первым рейсом автобуса, уехала к матери.
« Ты знаешь,– Тамара перечитывала единственное письмо Одинцова хранящееся в шкатулке, присланное еще с отряда, приходящие с армии, прочитав, выбрасывала,– вчера пошел прогуляться, захотелось чего-то, задумался, или нет, ничего не думал, иду себе, да иду, и встал! Том, такая красотища! Луна такая яркая, и роса светится, поляна, она и так большая, а когда светиться, вообще необъятная, и каждый момент разная, вроде такая, и не такая, можно смотреть до бесконечности, там еще на речке перекат, он тоже, каждую секунду шумит по другому. И так хорошо стало, как-будто ты со мной, не у мамы далеко, а со мной, близко-близко!» Дальше Тамара читать не стала, как Одинцов удирал от быка, в одном туфле, это ей сейчас было не нужно. Сложив содержимое в шкатулку, девушка задумчиво подошла к небольшому оконцу, ей вспомнилось как она умудрялась влазить на подоконник, и сидеть там в невероятной позе, при этом чувствовать себя довольно комфортно,– «влезу не влезу?»– влезла, правда уже без прежнего комфорта, но упрямо сидела. «Одинцов, Одинцов, неужели мы разлюбили друг друга? Ты совсем перестал писать, я
почти перестала ждать. Но что это было вчера ночью? Я ведь слышала тебя. Наверное я просто устала, слава богу, хоть сессия позади. Нет, подоконник уже не по мне.» Девушка с неудовольствием выбралась на свободу.
Мысленно перебрав, что мама наказала купить в магазине, вышла из дома.
– Тамара, здравствуй,– окликнул ее знакомый голос, при выходе из магазина.
– Тамара Васильевна, здравствуйте!– Обрадовалась девушка,– как я рада вас видеть!
– Я тоже тебе очень рада,– учительница осмотрела девушку,– расцвела!
– Повзрослела, вы хотели сказать?
– Нет, девочка, расцвела.
– Можно я вас провожу? Давайте вашу сумку!
– Тома,– веселые искорки запрыгали в глазах классной,– может, я так выгляжу, но я не старуха.
– Ой, извините.
– Пойдем ко мне, я вчера из Москвы прилетела, вкусняшек привезла, пойдем?
– Даже без вкусняшек, Тамара Васильевна, с огромным удовольствием.
Помимо всяких достоинств, у Тамары Васильевны было еще одно, она любила слушать. Наверное поэтому собеседник, всегда высказывал порой даже не то, что
можно, а и то, что у него на душе. С интересом вникая в сказанное Тамарой, про студенчество, про то, что девушка серьезно занимается танцами, про то что даже стала на этом зарабатывать, молодая женщина заметила, Тамара ни слова не сказала о своем школьном друге, словно и боится, и хочет сказать.
– Как у вас с Сашей?– прервав на полуслове монолог девушки.
– Саша в армии.– Тамара сразу замкнулась.
– Я знаю.
– Понимаете Тамара Васильевна,– глаза девушки стали грустными,– наверное это просто юность, которая к сожалению закончилась.
– Я так не считаю,– ей вспомнился Новогодний танец,– по крайней мере у него все серьезно было, даже не по годам серьезно, да и у тебя тоже.
– Понимаете, он стал другой, не знаю, может нашел… какую, первый месяц, еще писал как-то, а потом как в штаб перевели, словно не он стал, письма как под копирку, одно и тоже. Не служба а рай, в командировку съезжу, и опять при штабе, мало того, что кормежка на убой, так еще и офицеры, со своих пайков отдают, так что посылки больше не присылай, я ему посылку раз послала, и все в том же духе. Одно и тоже, одно и тоже, или отупел, отожравшись на подачках офицерских, или… нашел какую, и врет, написал бы честно.
– Это ты про Одинцова?
– А про кого?
– Мне кажется не про него, а где он служит?
– На дальнем востоке, в погранвойсках, ладно бы хоть на заставе, а то…
– Где ты говоришь служит?– Голос учительницы стал напряженным,– при штабе?
– Ну да.
Тамара примолкла, молчала и учительница.
Будучи в гостях у родителей, в один из поздних вечеров, вернувшись со службы, к ней комнату вошел отец,– можно?.
– Пап конечно,– дочь глянув на отца сразу определила,– ты чем-то расстроен?
– Я посижу с тобой, ты скоро улетаешь.
– Пап, что случилось?– дочь участливо присела рядом,– расскажи, неприятности?
– Знаешь Том, нельзя так, и надо, за погранцов обидно, хлещутся в Афгане наравне со всеми, а им даже записей не делают, что воевали. И офицеры, и пацаны срочники хлещутся, и даже не имеют права сказать об этом. Сегодня старлея привезли, машина на мине взорвалась, куски собрали в цинк запаяли, и привезли. А матери с женой; в ущелье упал, спасая солдата. Вот и все дочь. Я так рад, что ты дочь, а не сын.
Отец даже не попросил, чтобы Тамара об этом никому не говорила, знал и так.
– Вот что девочка,– вдумчиво подбирая каждое слово,– у меня папа военный, служба раем не бывает, даже при штабе, поверь мне, просто Одинцов многого тебе не пишет, значит есть причины, и офицер, с таким, как ты о нем говоришь, не то что пайком, даже сигареты не предложит. Ты, недолго осталось, ты дождись милая, дождись, не делай преждевременно выводов. Я хорошо тебя знаю, ты бы никогда не полюбила того, кто тебе пишет.
На полпути к дому, встретился Рахим.
– Стой!
– Ты чего под колеса лезешь?
– На отвези!– Тамара бросила в открытое окно авоську с продуктами.
– Я в другую сторону.
– Потом отвезешь!
– А ты куда?
– Надо!– И подалась, своей летящей походкой в сторону проулка, ведущего к речке.
– Раз, надо,– Рахим невольно залюбовался девушкой,– иди,– уже себе, совсем тихо,– дочка.
Стремительно вошла на полянку, найденную Санькой еще в детстве, о тайне которой, с ней одной поделился.
« Ну Одинцов, я дождусь встречи с тобой, и если ты не тот, кого я знала, который мой, кину в морду твою золотую побрякушку, я ее ни разу не одевала, и катись ко всем чертям, а сейчас дождусь. И ты Денис подождешь, что-то твоя любовь больше на похоть смахивает, мне есть, с кем сравнивать.»
8
У Одинцова служба в Афганистане поделилась на три периода. Первый, это когда
ничего не знаешь, и всего боишься, боишься даже собственной тени. Второй, это когда уже все знаешь, ничего не боишься, и раз надо, значит надо, все. И третий, ближе к дембелю, когда все знаешь, ничего не боишься, надо, делаешь, но появляется сильное желание вернуться домой. Нет это не страх, скорее обидно будет, всю службу нормально, а тут когда до дома… Там Тамара, там мама.
Полгода беспощадного обучения, полгода, к концу которого, маршбросок на три километра с полной выкладкой стал просто прогулкой, десятка конечно, это да, даже потом есть ничего не можешь, оказывается как просто и легко обезвредить неподготовленного человека, никаких красивых драк, как в кино, просто, только успеть, Одинцов с улыбкой вспоминал драку с сержантами, если бы сейчас, поломал бы всех троих, тогда бы точно не открутился. Когда вывезут куда-нибудь дней на пять, дадут на завтрак соленой селедки, а про воду оказывается, забыли, ничего в обед привезем, время обед а их все нет и нет, наконец, привезут кипятку по кружке на брата, Одинцов в жизни бы не поверил, не испытай на себе, что простой кипяток, это такая вкуснятина, или уложат где-нибудь, и лежи целый час не шелохнувшись, шевельнись кто, час начинается сначала. Вот уж воистину скорей бы туда, что Афган и думать не смей, не знаешь ты такого слова, за «туда», и то, по головке не погладят. И невозможное становится возможным, нет кипятку, ну и хрен с ним, лежать не шелохнувшись? Да бога ради, хоть целый день. Спрыгнуть еще с не полностью приземлившейся вертушки, легко. И самое главное; ты стреляешь не в человека, ты стреляешь во врага, и ты не человек, ты тоже ему враг, он убьет тебя, и ты мертвый, откроешь под второй выстрел спину твоего боевого друга, вот и выбирай.
Вроде все, готов, но выход на первое задание, это какой-то ужас! А старшие после задания,– в штаны не наделал? Нет? Странно, я на первом, наделал.
И смеешься, чувствуя, как отпускает страх, не так страшен черт как его малюют,
и благодарность за поддержку, за искренность, что не надо стыдится, за свой страх, что и они через это прошли, и ты нисколько не трусливее, не хуже, ты такой же как все. И будь как все, выполняй аккуратно свою работу, не геройствуй, но и не трусь, ибо, и то, и другое, может стоить жизни твоего товарища, будь как все.
На этой точке Одинцову бывать приходилось не раз, здесь всегда все было спокойно, и жители кишлака, находящегося, в низине в километрах трех от них, были настроены мирно, даже дружелюбно. Время начало второго ночи, Одинцов со Сватом, краткое прозвище Володи Святко лениво перебрасывались словами, не особо ожидая смены на огневой точке, времени почти час.
– Отсидеться бы здесь до дембеля,– признался Сват,– Сань, тебе скажу. Чем ближе к дембелю тем я как-то, нет если чего то я…
– Сват, такая же фигня. Не то, что трусишь, и все равно, как трусишь, так?
– Ну, да. Танцор, я думал, только я так.
– Я тоже.
– Танцор, может все так, все мы из одного теста.
– Наверное.
– Ты после дембеля в институт вернешься?
– Конечно, а ты?
– Я знаешь Танцор, в торговый флот хочу, они по всему миру ходят. Люблю путешествовать. Бросай свою шарагу, давай вместе.
– Нет, Сват, ты хоть раз на комбайне работал?– Подойдя сзади, приобнял, положив руку на плечо друга,– не работа, песня!
И взрыв! Их откинуло, Одинцов почувствовал тупую сильную боль в правой стороне тела. « Томочка, Томочка.»
– Твою мать! – хирург, сразу стал материться, как только раненого переложили на
операционный стол,– фарш! И чего тебя ко мне притащили? – Обратился к лежащему без сознания пациенту,– я хирург, я не бог. Вот ты сейчас, считай у него, у него и проси!
– Сергей Феофаныч,– медсестра подняла голову от инструментов,– к ампутации?
– Тебе лишь бы отпилить чего!– хирург зло глянул на медсестру,– готовь все, что есть, давление?
– Восемьдесят на сорок.
– Маловато,– на секунду задумался,– этот десантник еще здесь?
– Я ему запретила уходить, пока не отпущу сама.
– Умница ты моя, позови.
– В операционную?
– К двери твою мать!– хирург опять заматерился,– Марин бегом!
Девушка выскочила с операционной.
– Потерпи сынок, потерпи родной,– хирург тронул лоб парня,– ты крепкий…
– Сергей Феофаныч,– позвала с двери медсестра,– он вот.
– Ты меня слышишь?
– Тэк точно!
– Ты парню жизнь спас, знаешь медицину?
– Я вэтэрынар.– У отвечающего, чувствовался кавказский акцент.
– Молодец ветеринар! Группа крови?
– Пэрвый положитэлный, вопрос нэ надо нэ болэл, кров дам.
– Родной ты мой! Раздевайся до трусов и в операционную, Марин, пошли за Васькой, и прямое переливание крови готовь,– к пациенту,– вот видишь сынок, везет тебе, Марин, у него кровь?
– Тоже первая положительная.
– Моя ты сладкая! За Васькой…
– Послала, лишь бы не пьяный был.
В дверь просунулась голова того самого Васьки, если быть корректнее, военного хирурга, капитана Василия Дмитриевича Шестопала,– Чего там?
– Тазобедренный сустав, фарш б…ий рот!
– Угу,-голова исчезла.
– Марин, переливание?
– Пошло.
Хирург посмотрел на донора.
– С Кавказа?
– С чэчэно-ингушетий, я чэчэнэц.
– Прирожденный воин,– без всякой лести, с уважением к народу,– кровь сдавал?
– Давал.
– Спасибо тебе воин, спасибо, а теперь молчи, береги силы. Марин спирту, по глотку, мне и Ваське.– к анестезиологу,– Юра, ты на наркоту не подсел? Соблазн-то велик, всегда под рукой.
– Нет,– равнодушно ответил владелец райских препаратов.
– А почему не пьешь?
– За меня отец все выпил.
Вошел второй хирург,– готов.
– С Богом!-Выпили спирт,– Время мужики, время против нас.
Он ничего не понимал, где-то летает, откуда, куда, почему, в голове какая-то, вязкая неразбериха, так неприятно, почему? Где? Позвал маму, она что-то ответила, он ничего не понял, опять крикнул маму, и очнулся, открыл глаза,– ма-ма!
– Очнулся?– спросила женщина в белом.
– Где я?– Одинцов, еще не до конца ясным взором огляделся,-Где я?
– В госпитале милый, в госпитале. Подожди хороший, я сейчас,– девушка вышла с палаты. Вскоре вернулась с молодым мужчиной, тоже в белом.
– Как себя чувствуешь?– спросил.
– Язык онемел, и во весь рот большой какой-то,еле шевелю.
– Это пройдет, наркоз еще действует, говоришь сносно, я тебя понимаю, пожалуйста назови свою фамилию, имя, и отчество.
– Одинцов Александр Александрович,– с досадой, какое все у него длинное, особенно отчество, пока выговоришь, устанешь.
– Молодец парень, молодец!– Обрадовался анестезиолог, к девушке,– Олеся, ты пожалуйста, будь с ним, если что, я рядом, начнет что спрашивать, отвечай, у
него все хорошо.
–Поняла Юрий Михайлович.
Проводив взглядом выходящего мужчину Одинцов повернул голову к девушке,– кто это?
– Врач анестезиолог, тебя на операции отслеживал. Если тяжело говорить, не торопись, отдохни.
– Я могу, а вы кто?
– Я Олеся, медсестра.
– Красивое имя, я его где-то слышал, много раз слышал.
– Может, песню?
– Точно песню,– Одинцов почувствовал усталость и сильную боль в правой стороне тела, поморщился.
– Болит?– Девушка участливо склонилась над парнем.
– Ага, да сильно.
– Потерпи мой хороший, тебе пока нельзя обезболивающее. Давай я тебе стихи почитаю, любишь стихи?
– Не знаю.
– Ну, не понравиться, остановишь, хорошо?
– Хорошо.
– Женский голос как ветер несется,
Черным кажется, влажным, ночным,
И чего на лету не коснется-
Все становится сразу иным
Заливает алмазным сияньем
Где-то что-то на миг серебрит
«Серебрит,где-то что-то, я это видел, поляна в Медведково, ночью под луной.»
И загадочным одеяньем
Небывалых шелков шелестит
«Перекат на речке шелестел, только он не шелестел, он шумел, все равно здорово, красивый стих.»
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет
Будто там впереди не могила
А таинственной лестницы взлет.
– Олеся, а много наших…
–Один двухсотый, два тяжелых трехсотых, тебя тоже хотели трехсотым отправить, но не долетел бы, крови много потерял, к нам привезли, Феофаныч матерился-а! Вам наша десантура помогла, к духам с тыла подоспели, ни один не ушел.– Наша, девушка произнесла как-то с гордостью, мол, знай наших!
– Двухсотый, Сват? Володя Святко?
– Этого я не знаю Саша. У вас же ни документов с собой, ничего. Хорошо, хоть нашивки с группой крови, а то анализов жди, гадай.
– А где наши?
– Их вчера ваши забрали, на вертушках. Они и тебя бы забрали, но Феофаныч не дал, говорит я не для того ему косточки пинцетом складывал, чтоб они от вибрации развалились, ваши и не спорили, лететь-то не близко. Вы в Союзе базируетесь?
– В Союзе, на границе.
– Как там?
– Да нормально.– Одинцов сморщился.
– Болит?
– Потерплю,– попытался улыбнуться,– Олесь почитай еще, чьи они?
– Анна Ахматова,– девушка показала лицевую сторону томика,– буду читать то, что мне нравится, не против?
– Нет.
Под мелодичный голос девушки, Одинцов забылся.
Проснулся от разговора. Трое мужчин в белых халатах, окружив его кровать, вставляя незнакомые медицинские термины, как он понял, обсуждали его состояние.
– Проснулся?– когда Одицнов открыл глаза, к нему обратился старший из них,– везучий ты парень, похоже, кому-то ты очень нужен на грешной земле, болит?
– Сильно болит,– пожаловался парень.
– А, где болит, рукой можешь показать?
Одинцов коснулся пальцем того места, где была произведена операция,– ломит, сильно.
– А ногу, ногу чувствуешь?
– Не знаю, ломит блин.
– Попробуй шевельнуть пальцами.
Казалось бы, ну чего там сложного шевельнуть пальцами ноги.
– Я забыл.
– Вспомни! Если не вспомнишь, отрежу и ногу, и все остальное, и в Турцию.
– Зачем в Турцию?– Такой оборот, даже коллег удивил.
– А чего ему в Союзе делать, в Союзе евнухи не нужны!
– Слышь ты, касторка вонючая,– Санька про боль забыл,– если ты мне хоть чуточку, хоть чего-нибудь отрежешь, я тебе,– дальше понеслись такие угрозы, выраженные в непристойностях, что сидевшая рядом медсестра Марина взбеленилась.
– Ах ты щенок!– вскочив со стула,– мы над тобой четырнадцать часов корпели!-
Красивая Марина превратилась в злобную фурию, Одинцов даже съежился, когда она замахнулась,– ка-ак щас…
– Марина все!– Хирург с удовольствием посмотрел на подчиненную,– я тебя в лотарейку выиграл! Вась ты видел? Он шевельнул! Ты видел? Ну ты молодец! Сшил ведь связку! Ну молодец!
– Феофаныч,– со смехом,– это не я, это Марина, как заорала! Марин ты прекрасна во гневе!
Одинцов понимал, что произошло что-то хорошее, а вот что, не понимал, тем не менее знал, это касается его. У всех медиков чувствовался спад какого-то затаенного напряжения, чувствовалось торжество победы, и он улыбнулся, вместе с ними.
– Может, я еще попробую?– Робко так, виновато.
– Сынок, если хочешь шевельни, не хочешь, не надо, уже не важно. Ты сделал лучше, ты приподнял колено. Вот этот врач сработал ювелирно, его зовут Василий Дмитриевич, он сделал больше… короче сделал! Вась, а если бы ты трезвый, шил.
– Я бы не сшил,– уверенно ответил хирург,– у меня бы тогда руки сами не работали, голова бы мешала. Феофаныч, а ведь мы рисковали.
– Рисковали,– лицо главного стало очень серьезным, даже злым,– они больше рискуют.
– Так Саш, теперь все зависит только от тебя, будешь ли ты волочить за собой ногу, или нормально ходить, зависит только от тебя, рана очень серьезная, головка бедра задета, ты хоть плачь хоть ори, но шевелить ногой надо, понял?
– Понял.
– Завтра тебя твои заберут, а сейчас перевезут в общую палату, рановато конечно, но реанимация нужна, не в игры здесь играем, сам понимаешь.
В общей палате Одинцову наконец вкололи обезболивающее, и он чувствовал себя довольно комфортно. Оказывается, как же это хорошо, когда ничего не болит. Одним этим уже можно наслаждаться, жить и наслаждаться жизнью. А Сват, лег.
В палату вошел молодой парень, явно не русский, поискав глазами направился к кровати Одинцова, по хозяйски придвинув стул сел напротив.
– Живой?
– Живой, это ты меня спас?– Перевезя Одинцова в общую палату Марина кратко и емко рассказала о всех, кому он обязан своей жизнью, и нечего хвост пушить, особенно когда ничего не знаешь,– а то ишь, орел! когтями он вырвет!
Не отвечая кавказец полез в нагрудный карман афганки, вытащив фотографию, протянул Саньке,– Деэушка твой?
– Моя,-Одинцов узнал фотографию Тамары.
– Забэри, красывый дэушка.– Встал собираясь уходить.
– Постой! Как зовут тебя, постой!
– Муса.
– Спасибо, Муса,– Одинцов не знал, что нужно сказать человеку, спасшему его жизнь,– я твой должник.
Выдернув из рук Одинцова фотографию, Муса что-то быстро написав на обратной стороне, протянул обратно.
– Дэушка хачу выдэть, прывэзэшь,– и вышел.
Санька повернул к лицу тыльную сторону фотографии, прочел адрес, и имя с фамилией, Муса Амиев.
Опираясь на костыль, Одинцов доковылял до кабинета главврача госпиталя,
постучался.
– Войдите!
Зайдя в кабинет, Одинцов в нерешительности встал. Помимо главврача в кобинете сидел еще один мужчина примерно того же возраста, что и хозяин.
– Чего тебе, боец?
– Отпустите меня в часть.
– Чего-о? Я тебя на комиссию готовлю, домой поедешь!
– Не надо домой, в часть отпустите.
– Воевать собрался?
– Нет, у нас инструктор по рукопашке, говорил если что у кого с костями там, ногами проблема, к нему. Сказал что на ноги поставит.
– У него фамилия не Иисус Христос?
– Нет, Соловьев, Соловьев Анатолий Семенович.
– Соловьев, Соловьев,– припоминая что-то пробубнил гость кабинета,– точно! Толян Соловьев, Борь ты его знаешь, по академии, травматолог. Талант! Кто он у вас?– обернулся к Одинцову.
– Инструктор по рукопашному бою.
– Странно, да Борь? Нет чтобы кости сращивать, ломать учит.– криво улыбнулся гость.
– Как раз в этом, ничего странного, у него сына какие-то подонки убили, считай возле дома, в Москве.– Главврач хмуро повернулся к Одинцову,– иди солдат, я подумаю. Стой, часть какая?
Назвав номер части Одинцов вышел из кабинета. Забрезжила надежда, как свет в конце тоннеля. Никто, кроме его не знает, чего стоил ему этот месяц в госпитале, где из-за вынужденного безделья, есть возможность на долго задумываться, анализировать, делать выводы.
Получая письма от Тамары, он с каждым письмом, он все острее чувствовал, что теряет ее, все сильнее и сильнее от каждого послания веет холодом отчуждения. Последним письмам, он не то чтобы был рад, он боялся их, потому, что любое из них может стать последним, как Свату…– « Выхожу замуж.» «Сват ты помнишь как мужики на базе хорошо отделали тебя, за то, что ты полез на рожон, и я тебе врезал, прости Сват, тебя не взяли с собой в группу на следующий вылет, а ты плакал. Ты справился, ты нашел себе другую мечту, мир посмотреть, а я найду? Сват ты заслонил меня своим телом, не зная заслонил. Но если бы ты знал, на мне не было бы и царапины, я знаю Сват. Ты сильный, а я? Я нет. Я не пишу ей, потому что боюсь последнего письма.» Знал Одинцов и другое про свою подругу; вот явись он к ней с костылем, и она будет его, в любом случае будет. И выбор ее, только ее. Если не по зову сердца, то по долгу совести. Этого ему не надо. Он должен явиться к ней здоровым, а там, как будет, так и будет.
– Решил твою просьбу, собирайся,– главврач, оторвал голову от бумаг на столе, собрав какие-то в огромный конверт, протянул Одинцову,– здесь твои снимки, передашь Соловьеву, и привет от меня.
– Сань, у нас времени с тобой, до приказа о дембеле, работать придется, как лошади,– Инструктор внимательно посмотрел в лицо Одинцова,– к подруге готовишься?
– К подруге.
– Что ж, причина веская, сто процентов не обещаю.
– Я понял.
– Работаем.
Желать одно, а вот исполнить желаемое, совсем другое. Возможно, если бы не этот зверь, так Одинцов частенько в душе называл Семеныча, как все его кличут, ничего бы и не получилось. Упражнения, упражнения, дикая боль, головокружение, а результат? Никакого! Нога просто тянется за ним, также как и тянулась, нисколько не слушается. Да будь все проклято! Господи домой уж что ли, к матери, а Тамара?
Упражнения, упражнения, больно, хоть бы Семеныч не орал! Орет и орет, он вообще-то не глухой, и есть! Костыль на трость заменили, слава богу! Упражнения упражнения, боль, но уже не дикая.
– На сегодня довольно,– Семеныч хоть орать перестал.
– Могу идти?
– Нет погоди,– Семеныч призадумался,– я тут приемчик один придумал, пойдем
покажу, тебе пригодится тоже.
Круговерть, невольно опираешься всем весом на правую ногу,-ор-р-р!
– Извини, забылся.
– Забылся?! Семеныч, ты меня чуть моей собственной рукой не задавил!
– Такое невозможно.
– У тебя все возможно!
– Лестно конечно, но, девушку как зовут?
– Тамара!– злобно, как собака взлаяла.
– Красивое имя.– как перешли с костыля на трость, Семеныч совсем перестал орать, зато стал орать Одинцов от неожиданной боли, не только в ноге, а в той части тела на которую Семеныч изволит применить прием.
Когда Одинцов научился немного ходить без трости у Семеныча разыгралось воображение, каждый день новый прием. Делают упражнение, Семеныча осенило.
– Сань стой, потом сделаешь, пошли на ковер,– обреченно вздохнув, Одинцов тащился на ковер,– вот на ковер, ты без трости, а чего везде с ней таскаешься.
– Далеко идти.
– А какая разница?
– Так идти не три шага, далековато.
– А пройди эти три шага, присядь отдохни, но без трости Саш не привыкай к ненужному.
Примерно также с хромотой,– Попробуй сделать хоть два шага не хромая, получилось?– Одинцов преодолел метра четыре.
– Больно Семеныч, сил нет больно, аж голова кружиться.
– Значит пройди меньше, но не хромай Саш. Не привыкай. Я тебе как врач скажу, люди привыкают в основном, к тому что им по сути не нужно, и вредно.
– Например курить?
– Курить конечно тоже, но это так, мелочи, люди привыкли к тому что умирать надо до ста лет, понимаешь? Они привыкли, образ жизни конечно, но ведь часто только и слышишь привычка. И страдать, и болеть, это своего рода тоже привычка, не твоя, так у кого-то позаимствованная, вот знаешь, внуши человеку, не ему одному, а всем, что умереть не дожив до ста пятидесяти, это такой срам, это такое позорище не только тебе, а всему твоему семейству,и он доживет, потому как надо, а надо со временем, перерастет в привычку. Все привычка.
– Семеныч,– Одинцова покоробила последняя фраза,– А Томка моя, тоже привычка?
– Нет Санек, это любовь, а любовь, это начало всему, начало у которого нет конца, потому что, ее конец, это только ее начало. Конечно если это любовь, а не так, погулять вышел. Хотя, большинство семей живут по привычке.
– Мудрено.
– Не понимаешь и слава богу, молодой еще, доверяй своим чувствам. Не будешь хромать?
– Я, буду стараться, Семеныч.
– Молодец, ответ честный, люблю честных.
9
Вот и дверь в ее комнату, постучался, ничего, постучался второй раз. Внутри комнаты послышалось шлепанье тапочек.
– Господи, открыто же,– Одинцов узнал знакомый голос, Ольга,– открыто же… Саша?!
– Привет Оль, Тома дома?
– Дома, но,– Ольга так и замерла, не зная что делать.
– Войти можно?
– А?
– Войти спрашиваю, можно?– Одинцову стало как-то тревожно.
– Да конечно,– девушка уступила проход в коридорчике,– проходи.
Что же ты творишь девочка? Ведь у тебя было время, Ольга не зря замешкалась в дверях, давая тебе возможность, встать с кровати, на которой сидела вплотную с Денисом, навалившись плечиками на его обнимавшую тебя руку, могла отдернуться, встать, отойти, тем самым, дать понять этому же Денису, что он, вошедший, если не тебе, так уж хотя бы ты для него, что-то значила в этой жизни. Не-ет, ты еще вальяжней закинула нога на ногу так, чтобы оголилось твое бедро, между пол не застегнутого на нижнюю пуговицу халатика, словно это у тебя случайно, а что это видит Денис, так это так, вершина айсберга. Ты любишь Дениса? Нет, Денис для тебя, так, на всякий случай, ты любишь его, входящего, ты давно это поняла,
поняла в полной мере как это ни странно, когда совсем перестала получать от него писем. Отомстить? О да! Только кому ты мстила, этому возмужавшему стройному парню, в мгновение ока превратившегося в мальчика с девятого класса, с растерянными, испуганными глазами? Что ж отомстила.
– Извините, я это, пойду.-Торопливо, зацепившись за вешалку, вышел из комнаты.
«Боже мой как стыдно! Как стыдно!»
– Да убери ты!– Тамара с гадливостью выдернула руку Дениса из-за своей головы,– с кровати встань!
– Чего-о? – Денис решил оскорбиться, не для него такой тон, с ним так не надо,– ты не слишком?
– Убирайся!!!
– Не понял.– Денис продолжал играть свою роль.
– Пошел вон!
– Слышь, ты не очень, че ты мне…
– Денис, тебя просят удалиться!– Ольга всегда не любила франта,– непонятно что-ли!
– Я ведь и обидеться могу.
– Можешь! А теперь иди!– Ольга подтолкнула в спину, вставшего с кровати Дениса.
Чуть ли не вытолкав гостя, и захлопнув дверь на замок, вернулась в комнату.
– А ты кровожадная!
« Кровожадная,– как сквозь туман,– кровожадная, кровожадная,– словно эхо по пустоте образовавшейся в ней,– кровожадная. Мама! Мама спаси! Ма-а-ма-а!»
– Все девочка моя, все-все!
Если бы не Ольга, заменившая ей маму. Сильно прижимая ее голову к своей груди, как свою маленькую сестренку, шептала и шептала – моя, моя. Все маленькая, все. Моя-моя.
Как из глубокого омута, она выкарабкивалась, всеми силами выкарабкивалась, из той тьмы где так одиноко, где так страшно!
– Я его потеряла, дождалась, чтоб потерять.– Бесцветным голосом произнесла девушка, скорее для себя, чем для кого-то,– потеряла.
– Никого ты не потеряла,– Ольга так и не отпустила от себя подругу,– он придет, вот увидишь, придет.
– Потеряла… – Заплакала, горько, безутешно.
– Индийское кино! Никуда твой Одинцов не денется! Прибежит как миленький.
– Оль, он меня застал с этим,– Тамара брезгливо дернула плечиками.
– Ты этого хотела.
– Оль я дура.
– Даже спорить не буду, еще какая дура, Том, ты меня испугала.
– Я дура-а,– разревелась.
– Все-все.
Ольга не ошиблась на счет того, что Одинцов вернется. Поднявшись к парням со своей группы, где оставил дорожную сумку, которые по тем или иным причинам не уходили в армию, сел кому-то на кровать, и замер как истукан.
– Сань, ты чего?– Одинцов не отвечая смотрел на какую-то дырочку в обоях,-Са-а-Нь!
– А?
– Ты чего?
– Нормально, водка есть?
– Сань, ты сам литр привез, и денег Степашке дал, должен сейчас подойти уже.
– Налейте.
– Ноу проблэм, – Одинцову, хотя еще никто не пил, налили.
– Держи,– протянули стакан наполовину наполненный водкой.
– Налей полный.
– Полный так полный, Сань че случилось-то?
– Нормально,– Одинцов толком не понимая, что пьет, выпил водку.
– Ни хрена ты, как воду,– протянули бутерброд с колбасой,– на закуси.
– Не надо, налей еще.
– Стакан?
– Не знаю,– Одинцов и правда не знал сколько ему надо.
Дали полстакана, выпил. Вместе с опьянением, почувствовал хоть какое-то облегчение.
– Сань как там служба?
– Да нормально,– перед глазами, быстро пьянеющего Одинцова высветилось лицо
Свата,– нормально пацаны.
– Расскажи.
– Потом,– как говорят, пьяному море по колено, засобирался к Тамаре, хоть поговорить-то имеет право, одноклассник все же.
– Ты куда?
– На шестой этаж.
– Смотри на рейд напоришься.
– Плевать!
На ту беду, прямо как в басне про сыр, навстречу по коридору шел тоже к Тамаре Денис, но уже не просто поговорить, а поставить девушку на место, пригрозить, что больше такого издевательства не потерпит, и так уже сколько времени, в конце концов он не первоклассник.
Встретились у двери комнаты, пьяный хоть и не в хлам, Одинцов, и спортсмен, почти трезвенник, Денис.
– Ты это,– попросил Одинцов,– дай поговорю, мне с ней поговорить надо.
– Слушай сюда, морда пьяная,– Денис любил эффекты,– тебе десять секунд, чтобы ты исчез отсюда навсегда, время пошло!
– Чего?– Одинцову стало смешно,– Ты из какого цирка, клоун?
Хороший удар в скулу, Одинцов даже немного прокатился по полу, застеленному линолеумом.
« Однако, Семеныч, хорошо ты не видел, хотя я расслаблен как ты и учил.»
– Первый разряд по боксу!– похвастал Денис,– Еще или хватит?
Молча поднявшись с пола Одинцов расслабленной походкой направился к противнику, Денис превратился в противника, к которому кроме как холодного равнодушия ничего не испытываешь, « это препятствие, убрал с дороги, и дальше чего на него нервы тратить», -учил Семеныч.
Предвидя еще удар Одинцов остановился перед Денисом, ожидая очередного удара, чтобы пропустить его по касательной, перехватить руку, а там вопрос техники, с которой слава богу, нормально. Но Денис решил сыграть в благородство с этим пьяным тюфяком, который сам под удар подставляется, которого и бить-то жалко.
Двумя пальчиками, так небрежно, взял Одинцова за грудки,– Я что, невнятно сказал?
Этот момент и увидела Ольга высунувшись на шум из двери.
– Томка! Там Денис Сашку бьет.
Пулей! И что? Кому как не ей знать этот взгляд, когда человек просто-напросто, делает свое дело, таких взглядов она насмотрелась у своих подружек по спорту на тренировках, делаю и делаю, не соревнования же.
Так же неторопливо, правда со вкусом, Одинцов слегка присев, обвил руку противника, сделал жест словно в руках рюмка, которую надо выпить потянул кисть к себе, а Денис так послушно, за захваченной рукой стал опускаться, разворачиваясь спиной и подставляя голову лицом вверх к груди Одинцова, чего тот и добивался. Уже обхватил голову левой, свободной рукой. «Он же сейчас шею сломает!»
– Стоять!!!– какой-то звериный вопль.
Одинцов сразу отпустил.
– Отойди от него! Отойди сказала!– Чувствуя дрожь во всем теле, уже совсем жалобно попросила,– Саша пожалуйста, не надо.
– Том, я все,– Одинцов попытался улыбнуться,– он первый полез.
– Я знаю,– Девушка почувствовала такую усталость, что казалось, сейчас упадет прямо здесь, в коридоре,– Саш ради бога иди, ладно? Я к тебе завтра приду, если ты хочешь конечно…
– Я хочу Том.
– Значит приду. Ты прости меня…
Одинцов ничего не забыл, он помнил, Тамара ненавидит пьяных. Но сейчас ошибся, не из-за этого просит уйти, взял ее руку, и даже пьяный наполовину, почувствовал как трясет девушку.
– Том, провожу?
– Я сама Саш, я сама. Ты прости меня, а теперь иди, хорошо?
– Хорошо Том.– Одинцов поплелся по коридору в сторону лестниц как-то вульгарно закидывая правую ногу.
– И че это было?– с ревнивым высокомерием, подразумевая разговор Тамары с Одинцовым, спросил Денис.
– Он тебя чуть не убил.
– Кто? Он!? Да я…
– Оль, не пускай этого павлина,– Тамара с трудом дошла до своей кровати, «Опять сколиоз?»
Уже совсем ни о чем не думая, долго смотрела на стену перед глазами, наконец заснула.
Одинцов вернулся в комнату, с мозгами на раскоряку, за что прощения просила?
Но ведь смотрела как и до армии. Ладно, завтра придет, все узнаем. Сегодня лучше
об этом не думать. Как нельзя думать о задании перед вылетом. В комнате шла гулянка, его с армии встречают, уже тот момент, когда виновник торжества, не особо-то и не нужен.
– Сань хлобысни!
– А давай,– залихвастки стебанув водки, отобрал у кого-то гитару.
Все, кто земною идет дорогой
Могут в пути упасть
Жизнь очень редко бывает ровной
Или только часть
Тут уж однокашники-собутыльники, не дождавшись припева;
И я такой же пройдя дорогой
Падал в пути не раз….
Веселье, песни, жизнь сегодня прекрасна, лети душа в рай! А завтра, будет завтра. Одинцову захотелось на улицу.
– Пошли все вместе?
– Не, мне надо с городом поздороваться, вот на дорожку, выпью!
Одному богу известно, как Одинцов вышел на улицу, каким образом добрался до скамейки на которой изредка сидели с Тамарой, ему это неизвестно точно, и что на него нашло, определить сложно, но он запел, хоть и пьяно, но вдохновенно, нисколько не путаясь, ни в словах, ни в мотиве.
Часто сижу я и думаю
Как мне тебя называть
Скромную, славную, милую
Как мне тебя величать?
Певческий вечер закончился в медвытрезвителе. Петь в двенадцатом часу вечера на улице конечно можно, но в трезвом виде. Впрочем, ты хотел поздороваться с городом? Добро пожаловать! Он тебя, и приветил, и приютил.
Тамара проснулась рано, еще шести не было. Осторожно сев, прислушалась к себе, головокружения не было, уже хорошо, встала все хорошо, хоть не сколиоз, пошлепала босыми ногами в ванную, наполнив чуть теплой водой, с удовольствием погрузилась. «С первым разобралась, самочувствие нормально, теперь с Сашей, Господи, как же стыдно, еще и ножку заголила. Саш ты не думай, я дождалась тебя, я тебе докажу, у меня есть чем доказать. А этот, даже не знаю, морда смазливая наверное, да какая она смазливая? Тьфу! Саш, я тебе все-все расскажу! Только конечно если, но ты сказал что хочешь. Надо было еще вчера поговорить,– дрожь пробежала по телу девушки,– нет ты…»
– Томка ты жива там,– неожиданно раздался голос Ольги,– больше часа торчишь.
– Живая я,– Тамара удивилась,– неужели больше часа?
– Ну да! Грехи смываешь?
– Выхожу Оль.
– Давай быстрее, скоро в школу.
Тамара вышла из ванной,– Оль, я сегодня в школу не пойду, ты не могла бы…
– Могла, я сегодня в садике дежурю.– Ольга подрабатывала в детском саду ночной няней,– со школы туда проеду.
– Спасибо а вдруг он не пойдет.
– Он и не пойдет, зайцем поскачет.
– Правда?
– Томка, меня твои мелодрамы, уже утомили.
Наскоро позавтракав Ольга ушла. Дождавшись восьми утра Тамара поднялась на этаж где жили механики. Комнату где мог остановиться Одинцов она знала, постучалась.
– Открыто!
В нос шибануло запахом перегара, объедками и еще непонятно чем, но постепенно дошло, дешевым сапожным кремом.
– Привет Олег,– девушка пошарила глазами по комнате,– А где Одинцов?
– А черт его знает!– Олег был не в духе, даже не поприветствовал гостью, забыл,– свалил вчера с городом поздороваться, романтик хренов, до сих пор не вернулся, а я если на вторую пару опоздаю, мне хана, не видать зачета по ТММ!
– Как ушел?– у девушки в душе поднялась тревога,– давно?
– Говорю же с вечера! Нажрался и подался,– Олег даже не заметил, что скаламбурил,– сиди теперь жди, а ТММ?.
– Как вы его отпустили?
– А как бы мы его удержали?– Вопросом на вопрос.
– А вдруг с ним что-то случилось?
– Интересно, что это с ним может случиться?– опять вопросом на вопрос.
– Олег, ну всякое…
– Том,у него гада, ни ключа с собой ни пропуска, если я ключ на вахте оставлю, ему его все равно не дадут, ты похоже, в школу не идешь?
– Нет.
– Посиди а?– Олег состроил плаксивую мину.
– Иди, а ты точно уверен, что с ним ничего не случилось?
– Том, с Одинцом ничего не случится, с кем другим, может, с Одинцом нет.
И такая уверенность, что Тамара немного успокоилась,– Ключ-то оставь.
– Ага, на тумбочке лежит.– Опасаясь, как бы Тамара не передумала, выскочил, поступил кстати, благоразумно. Только сейчас до девушки дошло, каким воздухом ей придется дышать, неизвестно сколько времени, когда Одинцов явится?
– Вот идиотка!– девушка пошла в ванную, искать, чем парни прибираются в комнате,– Саша, хоть бы все хорошо с тобой.
Ровно в семь часов, Одинцова вывели из камеры. Отдали одежду, в камеру вход только в трусах, повели к дежурному.
– Так ты танцор, или певец?– сразу огорошил капитан.
– В смысле?
– Тебя когда наряд подобрал, ты пел, говорят весьма неплохо, назвали певцом, ты заупрямился, я танцор, орешь, пока танцором не назвали в машину ни в какую, ведь не смогли запихать, назвали танцором, сам залез.
– У меня в армии кличка такая была.
– Теперь понятно, давно с армии?
– Вчера прилетел.
– То-то и смотрю, военный билет с собой, военные обычно не таскают. Ну и что с тобой делать? За услуги платить надо.
– Много?
– Пятьдесят рублей, или пятнадцать суток.
У Одинцова таких денег не было, в сумке осталось рублей сорок.
– Чего молчишь?
– А чего говорить?
– Делать с тобой, что? На работу когда пойдешь?
– Я студент, с армии восстанавливаться буду.– «Или не буду, видеть Тому с этим….»
– Студент.– Капитан призадумался,– Ладно студент, давай беги отсюда, на вот, твой военный, и не попадайся больше.
– Не буду. Спасибо.
– Давай.
Денег с собой у Одинцова не было ни копейки, можно конечно и зайцем, но решив, что приключений на него хватит, отправился пешком, считай километров пять- шесть. По пути опять всплыл разговор с Тамарой, и ничего не понятно, черт! Ведь ее знобило, болеет, может, надо чего? Поди, ничего серьезного, простыла, осень все таки, ноябрь, уже и снег не тает. Думая, что девушка придет после занятий, особо не торопился. В общагу пришел уже к десяти. Открыв дверь в комнату, почувствовал свежесть понял, окно открытое.
– Тома?– кинулся закрывать,– ты зачем открыла? Болеешь ведь!
Вот всего ожидала девушка, и удивления, и молчания, и неловкости, и обиды, всего, но вот этой простой обыденной заботы о ней?
– С чего ты взял, что я болею?– а у самой комок к горлу того и гляди разревется.
– Тебя вчера знобило, я тебя за руку взял, а тебя знобило.
– Ты вчера его чуть не убил, я так испугалась.
– Кого я чуть не убил?
– Этого павлина.
– Том, я хотел ему нос надрать, чтоб не сильно задирал, а убивать-то зачем? Зря ты за него боялась.
– Дурак!!! Я за тебя боялась! Ты где всю ночь был?!– Неожиданно для нее, вновь полезло подзабытое чувство собственности.
– В вытрезвителе.
– Мамочка моя родненькая!– Плюхнувшись прямо на пол Тамара расплакалась в голос. Как дитя.
Одинцов не знал что делать, если его Тамара, то обнять крепко-крепко, а если не
его? И обнял, крепко-крепко! Вот была бы возможность, он бы в себя ее упрятал, от всех бед, болезней, чтоб она никогда-никогда не плакала!
– Я тебя испугал, да? Том, ты прости, я не думал.
– Это ты прости, этот павлин! Он мне так противен.
У Одинцова сильно болел сустав, похоже Семеныч никак не предполагал, что бурная встреча возлюбленных будет происходить таким образом, она задницей на полу он рядом на коленях.
– Том давай встанем с пола, у этих чертей всегда пол грязный.
– Я помы-ыла!
– Да? Ну все равно, давай встанем.
– Саш пошли ко мне, здесь так гуталином пахнет.
– Пойдем Том, конечно пойдем.
Тамара хлопотала у стола, деловитая, в халатике, пушистая, как тогда. Вот бы и сейчас, как тогда. Как уютно, тепло, всегда бы так.
– Том, а этот Павлин, я его еще до армии помню, мне казалось, у него другая фамилия.
Девушка рассмеялась,– До вчерашнего дня! Это я вчера ему такое прозвище придумала, павлин, птица такая, красивая и тупая. Ничего из себя не стоит, одна окраска, а туда же, раньше не замечала, а как вчера тебя увидела,
сразу в голове,– павлин.
– Том, а это,– Одинцов кивнул в сторону ее кровати,– вчера.
– Это чтоб тебя позлить,– девушка покраснела,– раз у тебя бабы штабные, а я тоже могу красавчика охмурить… тьфу мерзость!
– Том, ты что думаешь у меня там бабы были?
– Теперь меня это не касается.
– Меня касается! Том, почему ты так решила?
– От тебя не письма, а набор слов, как в штаб перевели такая дрянь, ты врал, чтоб меня на всякий случай держать, как запасной вариант, вот я и подцепила этого павлина, тоже как запасной вариант. Ты потом вообще писать перестал.
– Я трусил Том, я боялся твоих писем, вскрываю и думаю, вдруг последнее.
– Последнее это как, не пиши больше?
– Да.
– А ведь было Саш, меня злили твои писульки. Как писать перестал, только тогда поняла, что уж лучше писульки, чем совсем ничего.
– Том прости, меня когда шибануло, я не знал, буду ходить, не буду, с костылем или нет, наверное так бы и ходил с костылем, если бы не Семеныч, думаю…
– Стой! Чем шибануло?
– Не знаю, скорей всего с миномета, в Свате железа было, уйма, и мне сустав разворотило, спасибо хирургам, классно сработали, не стали отрезать, думаю приду к тебе с костылем, а ты бросишь всех, и ко мне из жалости, а мне не надо из жалости, мне надо по другому, как у нас до армии было Том, и все равно трусил, боялся последнего письма…
– Ты где был?
– В афгане, в смысле, как в афгане, Союз-афган, Союз-афган, командировки, одни прилетели, другие полетели.
– Писать нельзя было?
– Конечно Том, нас там в афгане, не должно было быть, я имею в виду погранцов, мы туда летали общевойсковыми, без документов, даже фотки нельзя, но их как-будто не замечали, карманы не проверяли, у меня всегда твоя фотка с собой была, Том я ее никогда не забывал, всегда с собой. А писать, говорят придумывайте сами, вот я и придумал про штаб, чтоб ты и мамка не волновались за меня. А про баб в штабе не подумал, но мне и в голову не приходило, что ты ревновать будешь. То-ом?
Что То-ом? Наступило прозрение. Господи, как же стыдно! Если бы он знал, что простотой и искренностью в своих словах доставлял ей такие муки, которые невозможно передать словами. Она не знала что делать, как прощения просить за то, что так думала о нем, что так жестоко поступила с ним вчера. А ведь он не ревновал, он сразу все воспринял, воспринял, и отошел в сторону, она это чувствовала, даже не попытавшись удержать ее, да он пришел, пьяный, но он пришел не разбираться, он пришел к ней, она это тоже понимала, пришел как чужой, да, как чужой ей человек, но лишь бы побыть с ней, хотя еще раз побыть, даже просто
чужим ей человеком, одноклассником. И ничем бы не выдал своих чувств, своего отчаяния. Разве, что глаза, забудется на мгновение, и станут на это мгновение, как у того девятиклассника. Блеснут, теплым лучиком, и спрячутся, чтоб лишний раз тебя не расстроить. Саша, почему? Ведь она хотела, по глупости конечно, но чтобы ты хоть раз взревновал ее! А ты отошел в сторону, почему? Так вот оно что! Она ему нужна только такая, которой он нужен! По настоящему нужен! Меньшее он не воспримет, либо все, либо ничего. Никогда он не станет для нее препятствием. Полная, безграничная свобода во всем. Ступай любимая, я приму любой твой выбор, чего бы это мне ни стоило. При чем здесь ревность, когда любовь? Совершенно несовместимо. По крайней мере для него. А она ревновала. Как быть? Встать на колени? Нужно ли ему это? Нет, этого ему не нужно. Ты главное сама себя прости, ты сполна за все рассчиталась, ты его достойна, не принижай себя, будь сама собой,– его Вселенной.
– То-ом?
– Обними меня.
Ей стало так тепло и уютно. « Лучик мой, мой самый светлый и теплый лучик.»
10
Вскочив с дивана Фаина скорехонько подалась к раковине, ее вынесло, только вернулась, обратно.
– Хох,– уставилась на свое отражение в зеркале,– Чего смотришь, беременна ты!
В раздумье посидела, прошлась по домику, сунулась в комнатку Тамары. Постояла в задумчивости,– я беременна,– поведала стенам,– а мне, сорок лет.
Ухватить женскую логику практически невозможно, но если женщина беременна, невозможно вообще. Первым делом сунулась в сумку, торопливо вытащила кошелек, пересчитала,– На первое время хватит.– На какое первое? Даже у нее не было ответа, главное хватит.
– Том, вообще-то, это мое дело!– как-будто дочь перед ней, а не за сто с лишним километров от дома.– Мне решать!
– А ты,– Тамару сменил Рахим,– можешь вообще катится! Без тебя обойдусь. Укатил на родину, я беременна, а ты укатил! Скатертью дорожка!
То, что заметив сомнения Рахима, съездить на родину или не ехать, она сама настояла на поездке, почему-то забыто. Он ее бросил!
– А ты мне и не нужен! Ты свое дело сделал! Орел! И лети в свои горы.– Только сейчас до Фаины дошло, что на уровне подсознания, практически без участия холодного разума, уже с первой секунды, как узнав о своем положении, приняла решение,– будет рожать при любом раскладе. Уже сейчас ощетинилась, как волчица готовая до конца биться за своих волчат, так и она, не то что каких-то действий, а даже мыслей агрессивных не пропустит к тому, кто у нее под сердцем. « Он мне очень нужен, а еще больше нужна ему я. Что ж я готова!» В точности как и ее дочь, после того как Санька первый раз проводил ее до дома, наверное все-таки гены.
Все бы ничего, вот только токсикоз, хорошо хоть в этом году в конторе сделали теплый туалет, неслась бы сейчас на глазах у всего народа к уличному!
– Сожрала что-ли че?– Люба подняла голову от работы,– Фай, вот ты жрешь фрукты и не моешь, что за манера?
– Мою, не ври!– И без обиняков,– я беременна. Токсикоз замучил.
Как и предполагала, большие от природы глаза, вообще наружу, маленький аккуратный ротик в трубочку. Любе с ее быстрым мышлением, потребовалось время. Наконец выдала,– С тобой не скучно.
– Спасибо.
– Вы с ним сколько?
– Три года, и двадцать шесть дней.
– Часы не считала?
– Часы не считала.
– Ты что не предохранялась?
– Я никогда не предохранялась. Когда Томку родила, сказали, что мне забеременеть снова, процент минимальный.
– Судя по твоей мордочке, рожать собралась?
– Да.
– Рахим знает?
– Нет еще, сама только узнала.
– А если, ну понимаешь?
– Буду рожать. Буду рожать, даже если Томка будет против.
– Фай, я всегда рядом.
– Знаю Любаш, ты мне больше чем сестра, спасибо.
Люба всегда чувствовала себя неловко, когда ей, про нее говорили что-то хорошее. Сразу начинала грубить,– Родишь девочку, космы повыдираю.
– Во как! Это почему?
– От зависти, тебе две, а мне ни одной.
Рахим любил свою родину, ему нравились горы, нравился чистый горный воздух, любил посидеть, после того как ему настойчиво предложат сесть, послушать старых
аксакалов, нравились легенды о его народе. Он любил свою родину, но не был привязан к ней. Большую часть своей жизни, начиная с раннего детства, он прожил в Москве. Пробыв всего три дня заскучал. Да и еще отношения с отцом стали какими-то очень натянутыми. Предок всеми фибрами души заочно ненавидел эту русскую женщину, которую ни разу не видел, но которая подстрекает его сына нарушать все обычаи, все нормы поведения своего народа. Ну нашел себе, ну живи летом с ней, но не круглый же год! В конце концов, пора обзаводиться семьей, рожать ему внуков.
Был и разговор, жесткий, мужской, но воспитал его ты, отец, по своему образу. И чего греха таить, гордость за сына, сквозь раздражение, злость, все равно гордость. Настоящий мужчина. Вот только эта русская, где-то в глубине души понимая, Рахим никогда не пойдет у нее на поводу, вообще ни у кого не пойдет.
Значит только одно, любит он ее, провались она к шайтану.
Рахим заскучал, не только по Фаине, заскучал по всему сразу, по дому по Сибири, по той простоте общения, где нет никаких особых норм поведения, обычаев, которые, нужны его соплеменникам, но для него, это уже как бы ограничение личной свободы. Поэтому вместо обговоренных с Фаиной десяти дней, на шестые сутки пребывания в отчем доме, в аэропорт, и был таков. «Мой адрес не дом, и не улица, мой адрес Советский Союз.»– Глядя через иллюминатор, на просторы необъятной родины, с тем радостным чувством, которое овладевает человеком, когда он возвращается домой.
С самолета, как в ледяной омут, на электронном табло показывало 32 градуса мороза. Это в конце ноября-то? Нормально! Ни один таксист не соглашался ехать в такую погоду, аж за сто с лишним километров, тем более в ночь.
– Да в какую ночь! Время, начало восьмого!
– Не поеду.
Пошел к частникам, результат тот же. Рахим уже собрался обратно в здание аэропорта, обут не по сезону, в туфлях, ноги околели.
– Эй парень,– окликнули,– тебе куда.
Рахим сказал куда.
– Если хочешь подожди, мне по пути, сейчас самолет со Свердловска, мою заберу и поедем.
Рахим недоверчиво осмотрев старенького «Москвича», перевел взгляд на владельца машины. Ни тот, ни другой доверия не внушали, в виду приличного возраста обоих.
– Иди в машину садись, че мерзнуть.
– Моя к дочке летала, вторую внучку родила, я-то внука хотел, да ладно, внучка тоже хорошо. Замерз?
Рахим кивнул, он действительно замерз.
– Иди пока вперед садись, здеся потепле. Тока когда жена придет взад пересядь, ее тама укачиват. А ты че? Вы к нам по весне прилетаете, вместе с грачами, так и говорим грачи прилетели, то ись вы.
– Почему грачи?
– Дык такие же черные.– Дед говорил так простодушно, что Рахим захохотал.
– Что-то в этом есть. Нет отец, я живу здесь, жена у меня русская, местная,– ему вдруг захотелось, чтоб дед думал о нем так, жена у него.
– Ну дай бог, дай бог,– дед хотел сказать еще что-то, но увидев в толпе выходивших с аэропорта свою жену воскликнул,– во моя прилетела! Ты парень назад садись, пойду встречу, настороженно глянув на пассажира, не согрелся еще,
выскочил из машины даже не заглушив ее, доверился.
С симпатией понаблюдал, как пожилая женщина, сильно жестикулируя руками, что-то рассказывала своему мужу, как тот громко переспрашивал,и смеялся.
– Здкг-асте,– слегка картавя, женщина первой поздоровалась с Рахимом, как только села в машину, и к мужу,– Костя дома как?
– Все нормально Тань, все слава богу.
Супруга вновь продолжила рассказывать про свою поездку, про внучку старшую, внучку недавно рожденную, хорошо сосет грудь, не то что первая, а вообще они обе самые умные и самые красивые. Рахиму было приятно ее слушать, картавость как-то даже ласкала слух.
– Ты со скотиной упкг-авился?– поинтересовалась хозяйка, когда уже выехали на трассу.
– Дык када?– дед глянул на благоверную,– с работы и за руль, за тобой.
– Ехай маненько побысткг-ей, поздно уже.
Всю жизнь, только услышит Рахим это «маненько» так сразу перед глазами та поездка. Дед как влупил, Рахим глянул на спидометр, сто тридцать, «Москвича» на сотне уже из стороны в сторону, а тут сто тридцать, так и шел, сбавляя лишь когда проезжали населенные пункты, и опять, ралли! Сам конечно немного поутих, за рулем все-таки, скорость, но бабка, бабка! Сидит как ни в чем не бывало, продолжая рассказывать с трогательной картавостью, про поездку, правда чуть громче, машина ревет, гремит, всем чем можно, да и чем нельзя тоже. Долетели, махом!
Испытывая счастье уже оттого, что покинул бешеную машину, Рахим чуть ли не силком вручив тридцать рублей бабке, собрался в сторону села, до которого с километр пути.
– Ты сынок, извиняй,– бабка неуверенно держала деньги в руках,– мы б завезли, да скотина не поена, не кокг-млена.
– Не надо, здесь не далеко, большое спасибо,– и совершенно искренне тревожась,– счастливо добраться.
– Ну давай сынок,– машина опять, как говориться, с места в карьер, вскоре и рев ее, не стал слышен.
Хоть и несся, чуть ли не бегом, все равно замерз до посинения, туфли закостенели, тепла вообще не держат, курточка тонкая, но вот и дом. С силой забарабанил.
– Кто там?– послышался с веранды встревоженный голос Фаины.
– Фа-ая! Фая отрывай скорей!– Рахим затопал ногами,– Фа-ая!
Казалось, вечность прошла пока засов открылся, мимо женщины бегом в дом, в тепло.
Заскочил, и, туфли в кость, итальянские, поехал по линолеуму, как на лыжах, ба-бах!
– Явление Христа народу,– пробормотала, вошедшая следом женщина, в ту же секунду опустилась на колени,– ударился?
– Замерз, ноги вообще… ломит.
– Снимай скорее обувь!– Фаина сама стала сдергивать, с лежавшего на полу Рахима, туфли,– я не ждала тебя сегодня, Рахим, может баньку? Я быстро.
– А время сколько?
– Без десяти девять, успеем, к одиннадцати готова будет.
– Ничего себе, они меня за час привезли! Ну дед!
– Ты о чем?
– Да дед с бабкой, им по пути, меня взяли. Дед как влупил! Фай, а баньку можно, только ты со мной.
– Хорошо,– зарделась женщина,– ты хотя бы сядь, дай курточку сниму, а ведь я говорила! Одень потеплее. Да ну, там тепло, там тепло. Вот тебе и тепло. А ты чего так рано?
– Скучно там.
« Я тебя развеселю, так развеселю!– С какой-то тоской,– после бани скажу, хоть напоследок.»
– Вставай давай!– с улыбкой,– говорила же, не стели линолеум.
До бани не получилось, у Рахима, какое-то звериное чутье на все нюансы ее настроения.
– Фай, не тяни, что случилось?– черные глаза так и впились.
– В общем ты не думай, тебя, если хочешь знать, вообще не коснется, если не захочешь.
– Коснется или не коснется, решать мне самому, женщина. Говори!– лицо горца стало непроницаемым.
«А что это он со мной так говорит? Ты мне никто и зовут тебя никак, хватит, мной покомандовали!» И глядя, в эти, вдруг ставшие чужими глаза, ответила спокойно,– я беременна.
Все то же непроницаемое холодное лицо, взгляд в упор, но постепенно стало что-то возвращаться, сначала потеплели глаза, потом на губах едва заметная улыбка, и улыбка.
– Выходит, я заранее грохнулся?
– Выходит.
– Ошибки быть не может?
– Рахим, я не девочка.
– Вопрос спорный, для меня девочка. Дуреха.
– Почему дуреха?
– Как это может меня не коснуться, если ребенок мой, такое может выдать только дуреха.
– Я не поняла, так ты, рад, или не рад?
Он расхохотался, громко, от души, но видя смятение на лице женщины, поспешил успокоить ее,– конечно рад, как иначе? Неожиданно конечно. Скажу тебе по секрету, я счастлив, я очень счастлив! Синеокая ты моя! Иди ко мне,– Рахим обнял женщину,– Понимаешь, Томка мне говорила, что ты больше не можешь иметь детей, что-то там у тебя после родов, ну нет и нет, Томка мне как дочка, только ты ей не говори, нос задерет, не подойдешь. А ты вон чего! Моего, кровного!
– А вдруг девочка будет?
– Не важно Фай, тебе важно?
– Нет,– и засмеялась,– вообще-то важно. Любка сказала, если рожу девочку, она мне космы повыдирает!
В бане, внимательно изучив живот Фаины, прижавшись к нему несколько раз ухом, Рахим пришел к выводу,– Точно есть! Слышно, и видно. Чуть-чуть!
– Что можно видеть и слышать, если еще и месяца нет?
– Не спорь женщина! Я знаю, что говорю.
– Ну коль знаешь…
– Фай, как хорошо домой возвращаться! А заранее грохнуться, еще лучше!
Что же у них такое, у матери с дочерью, что если их полюбят, то разлюбить, как сказала мама Одинцова, уже не смогут никогда? Красота? Но красивых много.
11
С началом четвертого курса, комендант общежития сама предложила Ольге с Тамарой переселиться в комнату, рассчитанную на проживание двух человек.
– Девчат, у вас с комнаты две жилицы выбыли, так?
– Так, Ирина вышла замуж за городского, к нему переехала, а Лорка на заочное перевелась.
– Вот, комната на четверых, я должна к вам подселить еще двух, первокурсниц, вам это надо?
– Не надо.
– Вот, давайте я вам двухместку дам, а сюда первокурсниц вселю.
– Конечно давайте,– девчата даже не скрывали своей радости,– мы с удовольствием.
– Вот и хорошо, переходите в,– женщина назвала номер комнаты,– вот вам ключи, вещи перенесете, мне от этой отдадите.
Со всей скрупулезностью, и невероятной самоотдачей в работе, на которую способны только представительницы прекрасного пола, когда дело касается обустройства уюта в доме, девушки производили ремонт в комнате. Наконец, наступил тот момент, когда, обе чуть живые от усталости, переглянулись.
– Все?
– Кажется.
Три года они прожили вчетвером, прожили неплохо, без скандалов, без сплетен, без каких-то обид. Но так получилось, что из трех подруг, для Тамары самой близкой и почитаемой стала Ольга. К Ольге тянулись и Лариса, и Ирина, все три девушки, Ольга ко всем относилась со всей добротой своего большого сердца, но Тамару как-то выделяла для себя, «моя дикарка».
Жить вдвоем, это самое лучшее, вдвоем всегда проще договориться, а если вторая еще и очень по душе, вообще, это уже не общага, а своего рода, крохотный, но такой уютный, домик.
Сегодня Ольги нет, Тамара единая хозяйка этого гнездышка, делай все, что только хочешь. Намиловавшись всласть, возлюбленные наконец почувствовали, что-то вроде пресыщения, одновременно обоим захотелось сменить обстановку, захотелось чего-то привычного, повседневного. Все выяснено, все улажено, длившееся целые сутки накаленное до предела напряжение спало, растворилось, все ушло.
– Саш может в город куда-нибудь?
– Ага Том, тоже хотел предложить.
– А куда?
– В кино?
– Нет, в кино не хочу.– Тамара сделала гримаску.
– Том, поехали в центр, а там посмотрим, у меня деньги есть, рублей сорок наверное.
– Поехали.
Хотели поймать такси, но подошел полупустой автобус, не сговариваясь влезли, и хорошо, что не такси, это так здорово, глядеть на знакомые здания проспекта, и по новому узнавать их, и любоваться на их фоне профилем лица девушки, сидящей рядом у окна. Как это… , вокруг обыденная явь, а рядом с ним сидит его волшебство, и от этого, что она рядом, все тоже становится волшебным, и явь волшебна, и все волшебно, даже бабка добродушно смотревшая на них, и та волшебная.
– Том,– ему захотелось посмотреть на ее лицо.
– Что Саш,– вот оно, бесконечно дорогое, сейчас переспросит,– Саш?
– На набережную, ты не против?
– Нет.
Побродив по набережной, прошли к театру оперетты, постояли, нет в театр не хочется, пошли по самой, на их взгляд, красивой улице в городе, Весенней, вышли на площадь Волкова, и осенило, вот куда хочется! В кафетерий, «Цыплята табака» называется, там такие вкусные цыплята, с корочкой! Пока были в кафе стемнело, ноябрь, темнеет рано, зажглись фонари, на улице хорошо, снежок сыпет. Решили пройти одну остановку пешком, затем еще одну, и еще, так и дошли пешком до самой общаги. Вот и ее комнатка, Тамара даже не пригласила, словно это лишнее, словно это их обоих комнатка.
– Саш, я тебе полотенце приготовила,– Тамара с обмотанной головой, наверное тоже полотенцем, вышла из ванной,– на вешалке висит, синее. У тебя есть во что переодеться?
– Есть Том,– Одинцов засобирался.
– Ты куда?
– За сумкой.
– Я принесла твою сумку.
– Во блин, когда ты успела?
– Когда вы гражданин алкоголик, в вытрезвителе почивать изволили. Иди мойся.
Как тогда, присел на краешек, взял за руку, ожидая зова ее, но не дождался, склонился над ее лицом, поцеловал безответные губы, слегка озадачился, но все равно, по другому уже не мог, полез в блаженное тепло, нагретое ее телом, и,
прервалось дыхание…, девушка лежала полностью обнаженной.
Проснулись уже засветло, Одинцов потянулся обнять ее, но Тамара, отстранилась, словно что-то вспомнив, села. Затем, откинув одеяло, стала рассматривать шрамы на его теле. Место довольно интимное, Одинцов стыдливо попытался прикрыть ладонью. Руку бесцеремонно откинула, даже долбанула по ней, не мешай . Зачем ей это надо? А бог ее знает. Внимательно изучив, снова легла рядом. Помолчала.
– В школу не пойду,– словно отвечая на чей-то вопрос,– картошку пожарить?
– Пожарить.
Девушка села, посидела, вставая, хихикнула себе под нос,– вот я и баба!
– Чего Том?
– Ничего. Картошку без лука?– Тамара знала, Одинцов терпеть не мог жареный лук, так спросила, на всякий случай, все-таки два года прошло.
– Без лука…
– У меня сегодня репетиция, со мной пойдешь?
– А, можно?
– Можно.
– Пойду конечно!
Были репетиции, ей было приятно чувствовать его внимательный взгляд, он нисколько не мешал, этот взгляд, даже поддержка, не получилось что-то, безобразно упала? В глазах участие, вдруг ушиблась. Удачный элемент, радость. Был, при встречи с армии, полон гостей его родительский дом, будет играть гармошка дяди Вани, будут гитары, будут друзья, одноклассники, будет доброе общение с его мамой, не будет уже той настороженности, с какой относилась к ней прежде.
И раз в четверо суток, когда Ольга на смене, у них будет свое гнездышко, где только они вдвоем. Они еще не строили совместного будущего, наслаждались настоящим, и им этого хватало, но это была, если еще и не семья, то что-то уже главное от нее, крепкая, любящая пара. Были и мелкие ссоры, если быть точнее, придирки Тамары.
– По моему, у тебя носки потом воняют.
– Да ну, с чего ты взяла?– Чувствуя, что краснеет.
– Дай понюхаю,– девушка начала склонятся к ногам.
– Ты что, обалдела?– Одинцов прервал попытку.
– Дай сказала!– после такого выкрика, спорить бесполезно,– Фу, мерзость! иди стирай.
– У себя постираю.
– Мне самой постирать?
– Да иду я!
– Хозяйственное мыло под ванной!– Вдогонку.
Теперь как только идти к ней, Одинцов обязательно, тщательно мыл ноги, и одевал свежие носки, кто ее знает, взбредет опять в голову.
Тамара, знавшая на собственном опыте, Лорка меняла ухажеров, не часто но меняла, и все тащились к ним в комнату, засиживаясь порой далеко за полночь, вроде и ведут себя прилично, но все равно, в комнате посторонний человек, тем более парень, не очень-то и приятно. Сколько раз, ей сначала намеком, затем напрямую, что так делать нельзя, неприлично по отношению к остальным обитательницам. Девушка со всем соглашалась, обещала больше так не делать, но проходило дня три-четыре, и все повторялось сначала. Кстати, и Дениса первый раз в комнату притащила она, правда не в качестве своего возлюбленного, а как друга очередного воздыхателя.
Исходя из этого, Тамара старалась как можно меньше находиться в комнате когда была с Одинцовым, все время находя чего-нибудь в городе, либо кино, либо театр либо еще что-то, либо просто прогулка по вечернему городу.
– Саш, вот грусть какая-то,не люблю Новый год,– они прогуливались по бульвару, вечером первого января,– точнее после Новогодней ночи, как-то тоскливо, особенно вечером, еще этот мусор везде, тебе тоже?
– Том тоже, мне хочется чтоб скорей это прошло, и все как прежде, обычно. Дня два и все обычно. Мне больше нравится обычная жизнь, не очень люблю праздники.
– И я обычная?
– Ты вчера так танцевала,– Одинцов с Тамарой, Новый год встречали в общежитии,
домой не поехали,– тебе место сразу, круг образовали, ты была прекрасна, говорю как есть, я любовался тобой, гордился, вон ты какая!– Одинцов, сделал паузу,– но когда ты сегодня утром вышла из ванны в халате, с полотенцем на голове, мне такая ты лучше.
– Значит, обычная?
– Значит домашняя. Тома, выходи за меня замуж.
Резко остановившись, девушка довольно долго смотрела ему в глаза,– Ты это серьезно?
– Серьезно Том, как-будто не знаешь.
– Знаю, но женщины любят ушами.– И вдруг решительно,– а теперь послушай меня, я понимаю тебя, понимаю больше чем ты думаешь, я уже твоя, только твоя, наша первая ночь тебе доказательство, мне казалось доказательство лучше любых слов. Ан нет, теперь тебе придется поверить только словам, мне больше нечем. Поверь, я всегда буду с тобой, только с тобой. И не из долга какого-то, а потому-что ты мне нужен, ты мне нужен целиком и полостью, вместе с твоими вонючими носками. Я достаточно эгоистична, чтоб жертвовать собой, ты в этом ошибался, я ни на минуту
не осталась бы с тобой, если бы ты был мне не нужен, но ты мой, ты мой я твоя, я не то что чувствую, я это знаю. Я наряжаюсь, танцую, стремлюсь к чему-то, но это, все в первую очередь для тебя, для нас. Так было всегда, так было до твоей армии, но я тебя стеснялась, потому что была девчонкой глупой. Ты не бойся, родной мой, мой самый светлый и теплый лучик, прошу тебя, не бойся, я только твоя, в халате ли, нарядная ли, но я твоя… Саша ты понял?
– Я понял Том.
– Если тебе нужен штамп в паспорте он будет, но не раньше августа,– и рассмеялась,– причина о-очень веская! Сказать?
– Сказать.
– У меня мама беременна, в июле срок. У меня будет братик, или сестричка.
– Ого!
– Вот и я, ого! Мама вся изошлась, все боялась как я это приму. Я-то конечно рада, очень рада, лишь бы все хорошо прошло, все-таки возраст, сорок лет, а ей видите ли, стыдно передо мной, мол пора внуков, а она сама рожать. Сейчас я для нее вроде и взрослая но все равно, как-то еще маленькая. А представь, ей беременной, тащиться в загс на регистрацию дочери. Для нас-то, анахронизм какой-то, а для нее? Боюсь истерика будет. Ей расстраиваться нельзя. Подождем?
– Конечно подождем, с превеликим удовольствием!
– Вот, как бы дала по башке! Я тебе что говорила! Женщина любит ушами! А ты?
– А че я?– Перед ней стоял мальчишка с вылупленными в недоумении глазами.
– Опять че! Ему любимая девушка говорит, подождем со свадьбой, а он, нет чтоб расстроится, с превеликим удовольствием! Пошли домой, с превеликим удовольствием! И пусть Ольга хоть лопнет от злости, но к себе, я тебя не отпущу.
– С превеликим удовольствием!– Уже ради шутки.
– Слава богу. Хоть так.
Тамара еще чего-то ворчала, но Одинцов не слышал, он на все лады переваривал сказанное, и ярко светилась суть,– Томка его, только его и, больше бояться не надо. Вообще-то он знал…, но кто ее знает.
Ольга была пьяна, пьяна как говорят, в хлам. Причин столь обильного возлияния, как с трудом выяснила Тамара, две. Во первых подавленное настроение после праздника, проснулась а никого нет, так тоскливо. Сидела она сидела, ну вообще тоска, хоть вой! Пошла к девчонкам, а там Андрей, так вкусно пьет! Андрей вернулся с армии через две недели после Одинцова, и рьяно вернулся к прежнему занятию, искать единственную и неповторимую.
– Вот так пьет, как-будто не ром, а вообще,– Ольга пьяно склонив голову начала подбирать выражение, чтоб точнее описать, как Андрей пьет ром, нашла,– вобще-воще!
– А тебе понравился ром?
– У,-у,– Ольга отрицательно помотала опущенной головой,– горький.
– А зачем пила?
– Он сказал, в Германии все приличные девушки, пьют только,– девушка протяжно выдохнула,– ром. А я, прили-чная.
Ольгина голова склонилась еще ниже, похоже шея уже не держала.
Тамара подсела к подруге,– Олюшка, давай спать, давай?
– Угу,– Ольга согласно кивнула,– спать.
Заставив подругу чуть приподняться, выдернула из под нее покрывало.
– Ложись милая,– сама уложила непослушные ноги подружки на кровать, укрыла,– Спи, свет погасить?
Ольга сделала неопределенный жест ладонью, но Тамара похоже поняла, свет выключила.
– Теперь я знаю, как от пиратов ромом воняло. И где они его нашли?
– Андрей с Германии привез, он там служил.
– Неужели там правда, приличные девушки ром хлещут?
– Врет гад.
Почти бессонная ночь, долгая прогулка на морозе дали результат, по телам распространилась приятная истома, стало клонить ко сну. В виду присутствия Ольги в комнате, легли не раздеваясь, и не разбирая кровати. Как всегда, повернувшись спиной к Одинцову, немного поелозила, выбирая позу поудобнее, затем положив его руку на то место, где ее надо обнять, Тамара затихла.
Поспать не удалось. Похоже Андрей, приобретая ром, больше заботился не о качестве напитка, а о его количестве, подешевле, но побольше. Ольгу начало
полоскать прямо с кровати. Тамара шустро сбегала в туалет, возвратилась с тазиком,– Саш, держи ее голову над тазом!– Сноровисто собрав испорченный коврик, ускакала снова в туалет.
– Ты ей голову держи,– уже оттуда, сквозь шум наполняемой в ванную воды,– смотри чтоб не захлебнулась!
– Ага,– Одинцов попытался усадить Ольгу, но расслабленным телом, скатившись на пол, девушка сама заняла удобное положение над тазом.
– Мамочки! Ва, ва!– метко в емкость,– ой-е-ей!
Продолжалось довольно долго, Тамара успела застирать коврик, вернулась с мокрой тряпкой и ведром,– Саш, помоги ей на кровать, я пол смою.
– Я сама,– Ольга, убрав руки Одинцова, по частям вернула свое тело на кровать,– Том, ты пока тазик не убирай, ладно?
– Оль, может чаю?– Одинцов участливо тронул девушку,– легче будет.
– Не знаю, мне наверное легче уже не будет,– Ольга обреченно вздохнула,– Том, я свинья.
– Что ты, Олюшка! Ты приличная девушка, чистая арийка,– к Одинцову,– как ты говоришь, два дня? Мне тоже теперь хочется, чтоб два дня скорее прошло.
Перестройка, ускорение, плюрализм, консенсус, новое мышление. Одинцова эти новые слова как-то волновали мало, он даже толком не знал, что такое плюрализм.
Ему это было не интересно. Да и некогда особо задумываться над новой политикой партии. Его как-то больше заботило, куда бы сходить с Тамарой, денег-то, практически нет. Опять же сессия, слава богу сдал без хвостов. Второй семестр, сразу курсовые, конспекты, борьба с сонливостью, с голодом, обычная жизнь рядового студента. Насыщенная, веселая и, счастливая.
– Саш, сегодня Цукрова сказала, что мы, потерянное поколение, и ей нас жаль.– Тамара вспомнила слова своего куратора, когда они шли вместе с института,– к чему она?
– Том она ведет историю партии,– Одинцов ответил не задумываясь,– она до мозга костей коммунистка, может поэтому, может просто сказала.
– Цукрова, очень умная женщина, и коммунизм для нее не самое главное, тут что-то другое, просто так, она никогда не скажет.
12
Что нужно женщине, чтобы она спокойно вынашивала ребенка? Можно сказать коротко,– внимание, забота, понимание. Если первых двух, было с избытком, то с третьим…
– Рахим, как ты не понимаешь, я не хочу яблока! А морковку, вообще, возненавидела на всю оставшуюся жизнь!– Будущий папаша каждый вечер настойчиво предлагал Фаине съесть одно яблоко, и хотя бы одну маленькую морковину.
– Ну хоть яблоко съешь.
– Яблоко съем, морковку, не буду!– Женщина буквально, как собака в ногу жертвы, вцепилась в плод зубами.
– Хорошо, а если сок?
– Какой еще сок?
– Морковный. Я отожму, натру морковки, и отожму.
– Давай попробую, ты только само слово, морковь, не говори.
– Не буду,– Рахим подался на кухню. Повозившись там минут пятнадцать, вернулся разочарованный.
– В ней сока мало,– протянул стакан чуть наполненный соком, на глоток,– давил, давил. На.
Примерно так же, как пьют лекарство или водку, женщина проглотила содержимое.
– Все на сегодня?– Фаина для убедительности сцепила руки у себя за спиной,– эту дрянь,– подразумевалась морковь,– даже не проси, не съем ни кусочка!
В целом, беременность протекала нормально, не доставляя счастливой женщине особых хлопот. Больше хлопот доставлял как ни странно, Рахим. Неизвестно откуда, приволок финскую электрическую соковыжималку и, теперь каждый вечер Фаине
приходилось выпивать по полстакана морковного сока, правда, на пару с Рахимом.
– Вот и пей его сам!– когда он преподнес первые полстакана.
– Да без проблем,– Рахим, дожав до полного стакана, честно поделил поровну,– чекнемся?
– Нет!
Впрочем, сок есть сок, жевать не надо, проглотил и все. Узнав о беременности Фаины, Рахим, еще до соковыжималки, обзавелся специальной литературой, где обширно описано, чем кормить, что нужно делать в тот или иной триместр будущей маме. Как и предполагалось, приверженец здорового образа жизни, сделал уклон на занятие спортом. Каждое утро, кряхтя и чертыхаясь, бедной женщине приходилось заниматься физической зарядкой.
– Рахим, мне уже нельзя так делать, я только наврежу ребенку.
На что, он тут же брал книгу,– Вот, читаю; на двадцать четвертой неделе женщине рекомендуется….
– Да знаю я!
– Ну а чего тогда?
– Ты меня нисколько не жалеешь!
– А чего тебя жалеть, ты что, убогая?
– И не убогая!
– Ну все, хватит болтать, продолжим.
Постепенно, Фаина настолько привыкла к его опеке и заботе, что стала себя чувствовать чуть ли не юной девочкой в руках взрослого, с большим житейским опытом, мужчины. Каково же было ее удивление когда узнала, что взрослый мужчина, вовсе и не взрослый, а моложе ее, на два с лишним года.
Остроты добавило еще и то, что она впервые задумалась об этих простых, житейских вопросах, когда пришла в поликлинику, встать на учет по беременности. Оказалось, что она практически ничего не знает об отце своего будущего ребенка. Рахим и все. Ни отчества, ни фамилии, ни возраста. Фамилию все же вспомнила, видела где-то в договорах,– Рахим, Бакаев, кажется. А возраст и отчество, не знаю.
Женщина-врач прониклась сочувствием к красивой пациентке,– может, просто прочерк, оформим как мать-одиночку?
– Я не мать одиночка, у ребенка есть отец, такой отец, дай бог каждому. Просто я не знаю ни возраста, ни отчества.
– Хм.
– А вы пока ничего в графе не ставьте, на следующий прием я все принесу, можно так?
– Хорошо.– Гинекологу порой приходилось сталкиваться с таким, на первый взгляд не совсем здоровым, с понятия психики, поведением своих пациенток. Скорее всего, просто забыла, у беременных это бывает. Интересно, что бы она подумала, узнай правду?
Но Фаина-то, знала истину, беременность тут ни при чем, и надо подумать. В первую очередь о будущем, он молодой, она старая.
– Ты чего надулась?– Люба внимательно посмотрела на подругу,– на приеме что?
– Нет, там все нормально, и на учет встала, и плод, все в норме.
– Слава богу, в чем тогда дело?
– Понимаешь Люб, я вчера посмотрела его паспорт, он моложе меня больше чем на два года.– Фаина тускло глянула на собеседницу.
– Я знаю, и что?
– Ты знала? Ты почему мне не сказала?!– Громко возмутилась женщина.
– Так, не ори! Во первых, мне и в голову не могло прийти, что за столь длительный срок совместного проживания, ты не удосужилась узнать его возраста. Понимаю, есть дела куда важнее, такие, как продолжение его рода, но все же. И второе, какое это имеет значение? Ну старше ты, и что? Я бы нисколько не удивилась, если бы ты подцепила и на двадцать лет себя моложе. Посмотрись в зеркало, ты же красавица! Фай, ты просто красавица. А с Рахимом, так вообще расцвела. Тебе даже беременность к лицу.
– Но, я же состарюсь.– Фаине было не до нынешнего облика.
– И он состарится, ты как-то об этом не подумала, да? Он кавказец, но не Кавказские горы, горы кстати, и те стареют. И не думаю, что он тебя любит только за глаза синие. – Люба, вдумчиво посмотрела в окно,– Вы подходите друг другу. И возраст тут не помеха, два года каких-то. Да и в душе ты, еще совсем девчонка
несмышленая.
– Вот как!– Девчонка, еще куда ни шло, но несмышленой, Фаина себя не считала.
– Понести в сорок лет, и не колеблясь, решить оставить ребенка, оно конечно, сама мудрость жизни, согласна. А вот заглянуть в паспорт мужика, с которым столько времени вместе, ума не хватило, может там детей с дюжину…
– Нет там никого!
– А, значит паспорт мы все-таки изучили? От корки до корки, любопытство взяло верх над порядочностью, прогресс!
– Люб,– Фаина покраснела,– я так, раз уж взяла, посмотрела. Но я все знаю про Рахима, я ему верю…
– Ты и Никитину верила.
– Нет Люб, не верила, надеялась, потому что любила, но не верила. А Рахим, он настоящий, я его не придумала, я это чувствую. Я знаю про его жену Курбику. Она погибла, она была беременна. Он до сих пор, иногда ее зовет во сне, Курбика, и на своем языке, чеченском, что-то говорит ей… Я его знаю. Мне хорошо с ним, так уютно, спокойно. Но, очень-очень хотела бы, чтоб Курбика не погибла, чтоб он был с ней.
Люба знала, Фаина нисколько не позирует перед ней, так бы оно и было. Знала, вот найди Рахим другую, она натянулась бы как струна, и отпустила, не обвинив, не укорив.
– Фай, ну при чем, что ты старше?
– А вот при чем! Буду есть морковку, и делать зарядку!
Гибель жены Рахим переживал тяжело, очень тяжело, она была для него, как он сказал Фаине, самым главным человеком в жизни, это была правда. Но молодость, острое желание жизни взяло свое, он оправился, ушло горе, но что-то осталось, и это что-то, необъяснимо никакими словами, но с этим можно жить. Рахим нашел себе, как говорил его отец, очень увлекательное занятие для настоящего мужчины, добывать деньги, большие деньги. Он увлекся, увлекся так сильно, что в какой-то мере стал циником,– в этом мире все продается, и все покупается, дело только в цене. И покупал, зная цену, покупал автомобили, купил дом на родине, перестроил так, как ему нужно, оставалось только одно, привести туда жену, обзавестись наследниками. Но пустовал дом, который год пустовал, Рахим находил причины, чтобы отложить это дело еще на год, затем еще, он успеет. Подберет соплеменницу, женится, время еще есть, торопиться не стоит. Тем более, столько хорошеньких славянок, и в Москве, и в Сибири, вопрос только в цене, где подороже, где подешевле. Рахим, опять же по советам отца, научился не только зарабатывать, но и уметь тратить, и так получилось, что у него появилась особая статья расходов. Менял красавиц, и находил в этом удовольствие. А дом, в который вложены немалые средства, да душа тоже, оставался пустым, вызывая порой, какую-то неприязнь у хозяина. «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз». Слова из популярной песни стали неким лозунгом, и даже оправданием, для его образа жизни, он не один такой.
Первый раз, с Фаиной он чуть ли столкнулся в дверях колхозной конторы, сразу отметил восхитительную красоту незнакомки. Невольно задержавшись в дверях, проследил, и походка и грация, все при ней! Кто она? Наверное какая-то из города, приехавшая по служебным делам. Везет же кому-то, даже седая прядка в
черных локонах, и та дополняет, и волосы не крашеные. Все отметил горец. Вздохнув с сожалением, вышел на улицу.
Какова же была радость, когда он увидел незнакомку в кабинете у Любы, куда шел в довольно скандальном настроении, одно дело подписать документы у Будды, другое у Любы, жадна как сто евреев вместе взятых. Вошел и, даже замер на мгновение, женщина показалась еще прекраснее. Долго и настойчиво он добивался этой женщины. Но как оказалось, это не то, что ей нужно. Сказано просто и искренне, что уже достойно уважения. Рахим понял ее, и не обиделся, ей нужно то, чего он дать не сможет, и уехал. Лишь спустя год, примчался, примчался сам не зная зачем, чувствуя только одно, неодолимую потребность увидеть ее. И, теперь, у них будет ребенок…
14
Появление на экранах телевизоров, относительно молодого, нового генерального
секретаря народ воспринял благосклонно. Надо же, спустился с трибуны мавзолея и
в народ. Вот с бабушкой целуется, вот на комбайне, оказывается комбайнером был! Свой мужик! Наконец-то, дождались. Такой если пообещает, то сделает. А обещает много, жизнь в СССР превратится в рай. Полюбили генсека, и жену его полюбили. Правда не надолго. Приверженец гласности и свободы, ограничил доступ спиртного, при этом увеличив цену в два раза, до предела. Хорошо хоть гласность. В длиннющих очередях за веселящими душу напитками, костери и его самого, и жену его, ничего тебе не будет. Народ пользовался этим, надо же хоть чем-то заняться, все-таки два-три часа вынужденного безделья.
Впрочем, неизвестно о чем думал генсек, когда вырубали виноградники, может искренне хотел отрезвить народ. Но, вот какую надо иметь совесть будущим слугам народа, когда в разы поднимут цены на табак, тоже мотивируя это заботой о здоровье народа? Большинство из них курящие, прекрасно знающие, что курящему даже всего год, бросить сложно, что уж говорить о курильщиках со стажем?
И прикрывать это благими намерениями. Лицемерие, сквозь которое открыто видна одна цель, как можно больше высосать денег у народа. Заработать как-то, чтобы не то чтоб добавить, а хотя бы не урвать и так, с небольших доходов населения, попросту ума не хватает. Обирать, прикрываясь благими намерениями, это что?
Это был последний день как студента, в жизни Одинцова, сегодня он получил диплом. И вот теперь он, Андрей и еще четверо парней с его группы, теперь уже бывшей, хоть как-то решили отметить это немаловажное событие в их жизни.
Было торжественное вручение дипломов, были поздравления, казалось было все как раньше. Все было, но не было той теплоты и искренности в словах декана факультета, с которой он раньше провожал своих выпускников, не было традиционного застолья, не было и группы. Что-то сменилось в обществе. Оказывается их столько лет обманывали, оказывается они жили не правильно. А как правильно жить? Думайте сами, вы теперь свободные люди.
Вот и стояли свободные люди в свой торжественный день два часа за водкой, стояли все, так как, в руки давали не больше двух бутылок. Наконец затарились, какая радость уже от этого, тот кто отстояв часы в очереди, не обязательно за водкой, и, наконец приобретет желаемое, их поймет.
Молодость есть молодость, и счастливое настроение вернулось, все-таки дипломы получили.
– Пацаны,– произнес Андрей,– давайте по первой, в костюмах и при галстуках. Не просто ведь пьянка, мы теперь инженеры. Жаль конечно, что не вся группа, и не в ресторане, да че теперь. В общаге даже лучше.
Уже собрались выпить, но вспомнили про врученные значки, скинули их в кружку налили водки, пустили по кругу.
– Вот теперь мы точно инженеры!– Андрей пил последним,– ну, теперь по стаканам, берите за самый низ, чтоб как хрусталь звенели. За дипломы!
Выпили, заговорили о том кто чем хочет заняться, куда пойдут работать, в сельском хозяйстве стали платить даже больше чем когда они поступили в институт, значит повезло, вон Юра Усанов, Андрюхин брат, по концу года получил аж две с половиной тысячи рублей, и совхоз где работает, не самый лучший в районе, все будет здорово, им всем и так нравилось в сельском хозяйстве, а теперь еще как козыря выхватили, словно заранее знали куда поступить, вон и бригадный подряд, а
чего, верно, хочешь получить денежки, вкалывай не ленись, и им, только поворачивайся, сработают бригады, значит и тебе по концу года, крутись, и на счет запчастей и ремонт, все на тебе как и раньше, только раньше за свой оклад, а теперь как сработают бригады, такая и у тебя зарплата, все в одной связке. А что, справедливо, не то что при коммунистах, свой нос везде совали.
Мечтали и надеялись, не замечали, или считали, что это временно и не стоит обращать внимания, что полки в магазинах стали пустыми, ведь сельское хозяйство наконец обрело свободу, вот они начнут работать, и все наладиться, все вернется, станет даже лучше чем было, все будут жить богато, у всех все будет. Скоро на родную землю, на которой, они уже сами будут хозяевами, а не наемниками как при коммунистах, и все пойдет, все вернется в привычный уклад, жизнь будет как в сказке. Ведь земля, она кормилица, как без сельского хозяйства? Любая власть кушать хочет. Впереди только хорошее, иначе и быть не может.
– Сань,– Андрей уже где-то раздобыл гитару,– давай нашу, нашей группы!
Все кто земною идет дорогой могут в пути упасть
Жизнь очень редко бывает ровной или только часть
И я такой же пройдя дорогой падал в пути не раз,
И говорил я себе беспечно все также каждый раз:
– Хором пацаны!– Скомандовал Андрей.
Счастлив поверьте лишь тот на свете, счастлив поверьте лишь тот,
Кто ураганный и встречный ветер в свой превращает ход,
Жить- это значит в удачу верить и унывать нельзя
Пусть неудачи нас бьют как ветры не опускай паруса
В жизни бывают порой потери их пережить не легко
Но хуже всего нам в любовь не верить и проклинать ее
И когда беды стучались в двери и мне в любви не везло
Я повторял никому не веря бедам всем назло.
Андрей найдет свою любовь, сероглазую Ирину, внешне чем-то схожую с Тамарой, найдет, женится на ней, и ребенка ее усыновит, и не станет пить, и может ради них направит всю свою кипучую энергию целеустремленно, в одном направлении. Буквально, начнет с нуля, без копейки в кармане умудриться открыть небольшое кафе на окраине районного центра, возле оживленной автодороги. Заживет счастливо. Но совсем коротким будет его счастье. Не захочет он платить своему ненавистному земляку Щприцу, подонку и вымогателю, но спасибо СМИ, подонок и вымогатель не звучит, вот рэкетир другое дело, романтично, погибнет от пистолетной пули в спину, и не найдут правоохранительные органы убийцу, слишком запутанное дело, а он, не увидит своей дочки, родившейся через три месяца после его гибели.
Спустя полгода, вслед за ним уйдет еще один участник нынешнего застолья, Олег Завьялов, тот который уговорил Тамару подождать Одинцова в их комнате. Он не считал себя вымогателем, он считал себя рэкетиром, братком. Погибнет в бандитских разборках.
Ну это, через четыре года, а сейчас;
Счастлив поверьте лишь тот на свете…
Часть третья
1
Тамара сдержала свое слово, они поженились через неделю после рождения ее братика, названного Русланом. Наверное, надо отдать должное Рахиму, и ребенок родился полностью здоровым, и мать легко родила, чему врачи даже подивились, все-таки и возраст, и такой большой срок между первыми и вторыми родами.
Расписались в городе, по месту прописки, без свадьбы, без гостей. Такова была воля невесты.
– Целоваться перед жующей, пьяной толпой я не буду! Вот мы с тобой, и Андрей с Ольгой, свидетелями, все!
– Том, а кольца там, платье белое?
– Кольца будем, а вот платье белое, какое платье, мы с тобой почти год спим! Может ты костюм черный хочешь?
– Нет!– захохотал Одинцов,– был уже!
Догадавшись причине его смеха, Новогодний танец чуть не сорвавшийся из-за костюма, засмеялась и Тамара,– Там же синий был.
– Но искал-то я черный!
Им дали комнату как молодоженам, где прожили до окончания обучения Тамары. Если даже двумя годами ранее, кто-то из молодой семьи закончил институт раньше, администрация всегда шла навстречу, либо находили работу в институте, или вообще старались не замечать, ну надо ведь где-то им жить. Но в разгар перестройки, направленной на улучшение жизни народа, все поменялось. Тамару просто выдворили из общежития, предварительно правда, цинично предложив ей место дворника при этом же общежитии. Пришлось снимать квартиру. Одинцов устроился в небольшую организацию сторожем, Тамара продолжала выступать в ансамбле, денег в принципе хватало, год как-то прожили. Но перестройка, сначала развалился ансамбль, затем
в конторе у Одинцова началось что-то несусветное, ему пришлось уйти. Хозяева, мотивируя непонятно чем, по крайней мере квартиросъемщики не поняли, подняли оплату чуть ли не в два раза, подсчитав, молодые поняли, им не потянуть. Тамара могла конечно, куда-нибудь устроиться, но почему-то ей вот этот съем квартиры стал неприятен.
– Саш, давай решим на семейном совете,– притворно-торжественно произнесла мужу,– мы хотели с тобой ехать в тот совхоз куда нас с тобой приглашали в качестве главных специалистов. Но ты видишь, что времена не те, что-то начинается непонятное, предлагаю ехать домой. Устроимся у нас, или где-то поближе от родных, как ты?
– Согласен Том,– Одинцову прежняя затея разонравилась, хоть он и был ее вдохновителем,– у нас в районе своих совхозов хватает, и сбыт лучше.
– Вот, я уезжаю к маме, ей сейчас помощь моя не лишняя, а ты доучишься.
– Том, я не хочу без тебя,– это была правда, за все прожитое вместе время, ему ни разу не захотелось расстаться с ней даже хотя бы на неделю,– давай я на заочное, Том.
– Саш нет, без диплома тебя, как специалиста не везде возьмут,– девушка серьезно посмотрела ему в глаза,– я тоже не хочу без тебя, но так лучше, Саш.
– Хорошо.
Одинцов приезжал еженедельно, иногда, ночевать они уходили в дом его родителей, правда Тамара там себя не совсем комфортно чувствовала, но, не подавала виду. Вообще этот год их жизни нельзя назвать хорошим, но и плохим тоже не назовешь, они его пережили без всяких взаимных упреков, каждый в себе, на взаимоотношениях никак не отразилось, а может даже и немного повлияли в лучшую сторону.
В родном колхозе для них мест не нашлось, благодаря данной государством возможностью, хоть как-то распоряжаться своими деньгами, зарплата колхозников, практически не отличалась от зарплаты шахтеров, поэтому проблем с кадрами не было. Молодая семья переехала в совхоз «Дубровский», где получили квартиру в двухэтажном благоустроенном доме, наследие от Никиты Сергеевича Хрущева, вздумавшего когда-то деревню приравнять к городу. Не так уж и далеко от родных мест, как засек по спидометру Рахим, двадцать семь километров. Рейсовый автобус три раза в день до райцентра, оттуда до дома вообще добраться без проблем, жить можно.
Своя квартира. И почему Тамара раньше не замечала, как это здорово звучит,– своя квартира. Душа так и поет, своя квартира, своя квартира.
– А ничего квартирка, да Том,– Одинцов осмотрев обе комнаты, пришел к выводу,– и ремонта не надо.
– В общем да,– согласилась супруга, придирчиво заглядывая в каждый угол,– но кое-что, подделать надо.
Кое-что подделать, молодая особа начала с того, что разворотила все что можно, а следом, и что нельзя тоже. Одинцов с унылой обреченностью, наблюдал, как в общем-то, свежая, подготовленная для новых жильцов, квартира превращается в какое-то мрачное, серое, неуютное бомбоубежище. Стены, потолки, даже краску с окон содрала, все в пыли, обои, вперемежку с отвалившейся штукатуркой, по полу не пройти. Одинцов как маятник туда-сюда таскался от квартиры до мусорки, от мусорки до квартиры, уже теряя надежду, что это когда-нибудь кончится. Но слава богу, вроде все переломала, ободрала, Одинцов, все перетаскал.
– Стены ломать будем?– Пошутить решил, не подумав.
– Стены?– девушка посмотрела на простенок отделяющий коридор от зала,– надо с Рахимом посоветоваться. Здорово ты придумал.
– Я вообще-то пошутил.
Но его уже не слышали, Тамара внимательно осматривала простенок,– как ты думаешь, если его убрать, потолок не рухнет?
– Рухнет.– судя по тому, как на него посмотрела, понял, не убедил.
– Надо с Рахимом посоветоваться,– отложила окончательное решение.
Уже на следующий день, вечером после работы, все семейство Бакаевых было у них.
– Показывайте, а то звоните, ничего не понял,– сразу после приветствий, Рахим приступил к делу,– о какой стенке разговор.
– Вот эта,– Тамара кивнула на простенок,– если убрать, просторнее будет.
– Так,– Рахим включил воображение,– Том а ты молодец, просторнее и на самом деле, на целый угол, а визуально вообще, будет казаться еще обширнее, чем на самом деле.
– А потолок не рухнет?
– Не рухнет, межкомнатные стены не несущие.
– Все не несущие? – у молодой хозяйки загорелись глаза.
– Все.
– Рахим, а если и кухонную от зала тоже убрать?
– Так,– Рахим призадумался, очевидно представляя как это будет,– Том, мне кажется, будет вообще здорово, у тебя дар дизайнера, Саш у тебя жена, умничка!
– Не сомневаюсь,– без энтузиазма, прикидывая в уме, сколько ходок до мусорки придется сделать, согласился Одинцов.
Говорят, пока муж с женой клеят обои, разводятся по несколько раз в каждой ремонтируемой комнате. Разводится, не разводились, но спать ложились, не как обычно, она спиной к его груди, а спина к спине. Но просыпались как обычно, матрас узкий, на данный момент, единственное их спальное место, спина к спине места маловато, да и привычней, уютней. Обычно первым поворачивался он, но если нет, острый локоток больно впивался ему в спину, пытаясь вытолкать его с матраса, тут уж поворачивался, обнимал, и сколько помнил, всегда хватала его руку, укладывала туда куда ей надо, зачастую на то же самое место где и была, но сама, и умиротворенно затихала.
Наконец, ремонт закончен, все убрано, все отмыто, все сделано с любовью, с душой. Одинцов, поначалу не особо желающий, заморачиваться ремонтом в квартире, постепенно увлекся, вдохновленный супругой, и уже с удовольствием занимался работой, особенно, после того, когда разобрал стены, и все вынес на свалку, вид квартиры полностью поменялся. Даже так, с ободранными серыми стенами, чувствовалась какая-то свобода, простор.
– Том, словно и дышать легче,– искренне поведал жене,– как ты догадалась?
– Не знаю, ты сказал про стены, я и задумалась.
И вот теперь все готово, стоят посреди зала, любуются своей работой. Еще нет ничего, пустые стены, да длинный самодельный стол, служивший для работы на высоте, а уже так уютно, и просторно. Обнялись, просто так, довольные собой и друг другом.
– Новоселье справлять будем?
– Если ты хочешь.
– Не очень.
– Тогда не будем.– Им не нужны праздники, им больше нравились будни.
« А любовь, это начало всему, начало у которого нет конца, потому, что ее конец, это только ее начало»,– всплыли слова Семеныча. А ведь и правда, сколько раз он в нее влюблялся снова, и тогда, после Новогоднего праздника в общаге, когда она пояснила ему суть их взаимоотношений, и сейчас, его жена, сотворившая из обычной квартиры, необыкновенно уютное семейное гнездышко, он узнает и не узнает ее, или узнает по новому, она уже другая, она хозяйка этого гнезда, она каждый раз другая, как та поляна под луной, другая, оставаясь прежней, пьянящий аромат ее тела, он прежний, и другого ему не надо, он единственный, он неповторимый, уткнулся в ее волосы и замер. Она знала эту его странность, уткнется и затихнет,– «Принюхивается,– подобрала определение,– да пусть принюхивается, даже приятно.»
Одинцов довольно быстро нашел со своими первыми подчиненными общий язык. Все студенчество, он не пропустил ни одного сезона, чтобы не работать на селе, и в
качестве тракториста, и конечно же комбайнера, самая любимая его работа.
Он с честью прошел испытание, которое наверное везде, механизаторы беззлобно, но с большим ехидством, устраивали молодым специалистам на селе. С серьезным видом, городили какую-нибудь нелепицу, и так-же серьезно ожидали ответа от новоиспеченного начальства. Чаще всего это касалось исправности и обслуживания техники, и если подвох пролазил, могли вспоминать об этом долгие годы. Но он не только был с этим знаком, но и был готов к ним, так как довольно хорошо знал эту среду, в которой его уже не назовешь новичком, в какой-то мере, он сам был из этой среды. Между ними установились деловые, и даже дружеские взаимоотношения.
Но вот, что его поразило, так это то, что вместе с КСК-100 самоходным силосоуборочным комбайном, в сельхозтехнике ему пришлось получить еще и прицепной прессподборщик «Киргизстан», так сказать, в довесок.
– Дмитрич,– обратился к своему прямому начальнику главному инженеру совхоза,– зачем нам этот «Киргиз»? У нас на машдворе стоит один, я его осмотрел, он похоже даже в работе не был.
– Как зачем?– Удивился главный,– чтоб КСК получить.
– Ты хочешь сказать, если бы мы отказались от «киргиза» нам бы КСК не дали?
– Я этого не говорил. Ты чего пристал, заняться не чем?– Тут инженера посетила удачная мысль,– слушай, а займись-ка ты им, пригодится. На днях ячмень молотить начнем, солому коровы жрут за милую душу! Солома мелкая, в стога укладывать, морока одна, а вот если тюки наладить, самое то. Дерзай.
Для настройки агрегата, Дмитрич, трудно сказать чем он это мотивировал, скорее всего, с глаз долой, из сердца вон, откомандировал двух самых вредных и скандальных механизаторов совхоза, Полищука и Лохницкого. С ними никто не связывался. В виду их преклонного возраста, побить нельзя, а чтобы выслушивать их откровения, не хватит никакого терпения.
Сотрудничество началось с выяснения происхождения кличек.
– Вот ты скажи, почему тебя шкуренькой кличут,– осклабился Полищук.
– А тебя пистолетом, за че?– Кто-кто, а Лохницкий в долгу не останется.
С места в галоп, крик на весь машинный двор, аж покраснели от злости. Одинцов, на правах начальства, попытался выступить миротворцем, зря конечно, пострадал только. Оказывается, что в институтах их ничему не учат, вообще туда поступают лишь те, кто работать не хочет, кто только и делает, что пьет их, настоящих работяг, кровь, и нагло сидят у них же на шее, ничего не знают, и ничего не умеют, а туда же…
– Вот ты че, хоть раз видел «киргиза» в работе, вот тока честно!
– Нет.
– А че лезешь, умный больно?
– Вообще-то мне Дмитрич приказал!– Одинцов под таким напором невольно стал искать себе оправдание.
А кто такой Дмитрич? Уж не тот ли, который только и знает, что совать везде свой нос, и больше никакой пользы, даже вред. Пусть для начала узнает, что такое совковое масло. Хе-хе! К счастью для себя, Одинцов знал, просветили еще студентом, когда работал на комбайне. Дмитричу не повезло, он не знал, в первые дни его работы в совхозе, по требованию механизаторов запросил искомое на районной нефтебазе, не много, всего литров пять. Прошло уже девять лет, но этот розыгрыш над главным инженером помнили до сих пор.
– Так че, мы работать будем или нет?– чуть ли не в отчаянии возопил Одинцов,– или, я не знаю…
Ладно, он вроде парень не плохой, попробуют, ради него только, потому как наперед знают, толку не будет. Исполненные чувства превосходства над молодым специалистом, взялись за дело. Три дня бились с агрегатом, то шпагат не вяжет, то тюки не собирает, Одинцов на сто раз перечитал инструкцию по настройке, в конце концов первый результат, компаньоны перестали обзывать друг друга, как-то сработались, стали думать уже втроем над задачей. На четвертый день подборщик заработал, хорошо заработал, во всех режимах.
– Ну вот зробили, а ты боялся,– Полищук с укоризной посмотрел на Одинцова,– сказали настроим, и настроили, да Семен?
– Дык, а че,– Семен непривычно немногословен,– дело, делать надо!
Одинцов незаметно втянулся в свою работу, она стала частью его жизни, а не вынужденным времяпрепровождением, когда ожидаешь только одного, конца рабочего
дня. Ему нравилось организовывать что-то полезное, нужное. Уже с осени вместе с Полищуком и Лохницким потеснив электриков, в отапливаемом просторном боксе приступили к ремонту техники для работы в поле на следующий год. Как ни странно, эти два известные своими скандальными характерами, пожилых механизатора, хоть и ворчали, то не так, это не эдак, но работу свою делали добросовестно,и так рьяно, что Одинцову приходилось много времени тратить на выискивание требуемых запчастей, мотаясь по всему району. Если не находил, маты лились рекой, оказывалось, ему повезло, что родился поздно, при Сталине его бы давно отправили на Колыму лес рубить, и это в лучшем случае. Поначалу Одинцов психовал, ввязывался с ними в перепалку, да где уж… Лучше молчать, принимая их как стихийное бедствие, привык. И результат, указав парню где его место, начинали думать, проявляли порой такую смекалку, что казалось бы безнадежно умерший агрегат, приобретал вторую жизнь.
– Сань,– им и голову не приходило назвать его хотя бы по отчеству,– ты бы поменьше катался, а больше головой думал.
– Так вы сами орете!
– Вообще-то ты начальник,– с презрением,– ты на нас орать должен, а не мы на -
тебя. Не поддавайся паря, так толку не будет.
И не поймешь, то ли учили они его прозе жизни, то ли просто, из вредности. Но так или иначе для Одинцова это было продолжением учебы. Он стал больше думать, копошиться вместе с ними, порой даже получал скупую похвалу,– ишь ты!
Он и сам не заметил, как привык к ним, к этим скандалистам, к их нескончаемым претензиям, но если на все это не обращать внимания, это в первую очередь два очень умных, инициативных человека, с которыми интересно работать. Он как-то и не считал их подчиненными, больше наверное сотрудниками. И в одну из пятниц, переглянувшись с Лохницким, Полищук предложил.
– Сань, мы тут самогону раздобыли, давай выпьем, посидим,– и смотрят пытливо.
Отказать, значит обидеть, но перед глазами мелькнуло лицо Тамары.
– Не могу мужики,– видя как их лица вмиг стали отчужденными, поспешил добавить,– понимаете, у меня Томка, она ненавидит пьяных, я если даже с запахом, ее просто трясти начинает.
– Ты че подкаблучник?– С ехидством, но уже без отчуждения.
– Подкаблучник,– честно признался Одинцов,– вы пейте, слова не скажу, а я, ну не могу я!
– Сань, ну не можешь,-не надо,– Лохницкий пожал плечами, к Полищуку- Жень, ну че пристал? Нельзя человеку.
– Да я че, я ни че,– может Одинцову показалось, может на самом деле, что-то в голосе Полищука, одобрительное, он понял, тут перед ним никто из себя начальства не корчит, и никто им не брезгует,– посидишь с нами?
– Даже с удовольствием, расскажете что-нибудь?
– А че рассказывать-то?– К Лохницкому,– Семен, наливай, вечна телешься! А тебе паря скажу, бабу надо держать в строгости! Сань, у меня Анька такие котлеты делает, обожрешься! На.
Мужики выпили, покурили, еще выпили.
– Подкаблучник,– смачно хрустя соленым огурцом, пробурчал Полищук,– слушай, а ты че у инженера каблучка не попросишь?
– Да я у завгара спросил, он говорит, металлом один, а не машина.– Речь шла об автомобиле «Москвич» с фургоном.
– Металло-ом, ему все металлом! Семен, сделаем парнишке машину?
– Дык, а че, сделаем,– разливая по третьей,– тока надо глянуть, че там. Во! Пьяных по домам развозить будешь, меня с Женькой?
– Буду,– легко пообещал Одинцов, в душе был уверен, мужики поддали, и просто так, в пьяном порыве благодушия. Ему уже становилось скучновато, как всем трезвым в пьяной компании.
– Ты просил, чтоб мы рассказали че-нибудь,– Полищук неожиданно стал серьезным,– ты знаешь почему меня пистолетом кличут? Семен, ты знаешь?
– Горластый больно, и злой, пистолет одним словом,– к Одинцову,-ты от его добра не жди.
– Вот шкуренька, он и есть шкуренька, я тебе когда-нибудь устрою,– Полищук закурил, и как-то словно отдалился,– в войну это было… Я тогда кого, мальчонка еще, лет двенадцать было. Маманька в колхозе бригадиром полеводов была, это летом, а зимой как и все, со скотиной… Дело уже к обеду, к ней председатель, бери мол, кобылу, запрягай и в район, картошку на семена получи, какую-то
плодовитую завезли, и до района на станцию, недалеко, успеешь. Она меня с собой, чтоб подмогнуть, а мне и в радость. На улице зима, мороз, маманька и соломы, и тряпок всяких, чтоб картошку не заморозить, укутался тепло, еду. Мы бы и успели пораньше, езды-то, километров ну десять наверное, а там народу за этой картошкой, вагон чтоб не держать, война, разбирать надо. Пока получили, пока укутали эту картошку чтоб не замерзла, совсем стемнело, и переночевать никак нельзя, замерзнет, не зерно, ну и поехали. А мороз! Маманька видит я совсем околел, к себе прижала, а ноги-то мерзнут, она меня чуть-ли не силком с саней и пешком с ней, раз, да два, я совсем сник, кого там, мальчонка еще. Маманька дорогу решила спрямить, по полю, речка замерзшая, проедем, ну и встали в поле, кобылка ни туда ни сюда. А мороз. Она тогда…, вот сейчас было бы, ну распряги ты эту кобылку, и на ней до деревни бы, на сколько быстрее, а она сняла с себя телогрейку и на меня. Посиди говорит, встань походи и опять посиди, Жень, я до деревни тут недалеко, а какой там недалеко, километров пять наверное, ты говорит, только с картошки ничего не снимай, если замерзнет, со мной не знаю что будет, и ушла. А кого телогрейка, да и ходить лень такая. Я и смикитил, на кобылку залез, прилег всем пузом, и заснул. Как упал с нее не помню, наверное
недолго провалялся, успела маманька, так бы замерз. Слышу, «сыночек, сыночек», она меня так только до войны называла, в войну материла только, и обнимала так, как до войны, а мне хорошо так, на руках у маманьки…,э-эх, будь она проклята эта война!– Одинцов с каким-то даже, испугом, заметил навернувшиеся слезы в глазах рассказчика,– Семен, наливай,– Полищук не чекаясь жадно выпил, помолчав продолжил,– я тогда так толком и не проснулся, привезли меня, а уже поздно, пальцы на ногах отморозил, оба больших и еще один… Потом отрезали. Уже дома, председатель зашел чего-то, слышу а она ему, если не выживет, я тебя вперед картошки закопаю. А потом слегла. Меня уже из больницы выписали, уже даже ходить стал, а она все еще толком не вставала. Председатель, как-то зашел проведать, а я в него все че под руку попадет швыряю, за мамку значит, сижу и швыряю, стоять-то больно, а он, «вот пистолет!», так и прилипло. А маманька, так и проболела всю жизнь. Да какая там жизнь, померла в сорок восьмом. Вот че бы кобылку не распрячь? Семен, а я ведь летчиком хотел стать. Не прошел комиссию, из-за пальцев… Ну скажи че-нибудь, шкуренька.
– Согласен с тобой Жень, ну ее туды, войну эту, проклятую, наливать?
– Наливай. Сань иди к своей Томке, мне нравится как ты ее не женой, а Томкой зовешь, у нас еще бутылка, бокс закроем, не боись.
Ну поговорили и поговорили. В понедельник, после планерки, только в бокс, ему Полищук,– добро дали?
– Какое добро?
– На счет каблучка, какое еще. Или ездить не хочешь?
– Хочу, конечно хочу!
– А че не спросил?
– Да я, не знаю.– Не говорить же что прошлые разговоры посчитал не серьезными.
– Иди давай, разговаривай.
Разговаривать долго не пришлось, Алексей Дмитриевич согласился с радостью. Одно дело каждый раз давать Одинцову грузовик, чтоб привезти, какой-то жалкий ремень, или другое, не отрывать от работы ни машину, ни водителя.
– Права есть?– Только и спросил.
– Есть, категория «В»,– во время учебы в институте, будущим инженерам почему-то запретили выдавать категорию «С».
– Пойдет, с богом.
Возились месяц, Одинцов приходил домой, до такой степени грязным, что однажды жена (вот, убила бы!), спина осталась в мазуте, даже после приема душа, не заметила, он тем более, в силу строения человека. В результате, утром из спальни крик.
– Одинцов!!!
– Че случилось?– Прилетев галопом, увидел чуть ли не с ужасом смотрящую на еще не заправленную кровать, Тамару,– че случилось Том.
– Иди посмотри.
На белоснежной простыне явно выделялись жирные, грязные пятна.
– Ты как моешься?– возмущенно уставилась на супруга,– ну ка повернись.
– Господи-и,– задрав на нем рубаху,– снимай скорее! Ну ладно руки, лицо. Но как так можно спину измарать? Ты что там, по пояс голый работаешь?
– Нет, там не жарко, наверное когда движок вешали, роба и задралась, ямы в боксе
нет, приходится лежа.
– Лежа, иди по новой мойся,– усмехнулась,– лежа. Вот где взять простынь с пододеяльником? Машину-то скоро сделаете?
– Вчера завели.– Уже из ванной.
– Белье жалко.– вздохнула по бабьи,– Хоть не зря.
Одинцов очень удивился, когда Тамара уже поздно вечером, вдруг ни с того ни с сего, выдала;– А тебя в конторе все жалеют!
– Во как!– вылупился на супругу,– за че!?
– Говорят, с такими подчиненными, как у тебя, прямая дорога в психушку. По их мнению, вреднее этой парочки на всем белом свете не сыщешь. Ты когда-нибудь перестанешь чекать?
– Ты тоже меня жалеешь?– Одинцов даже обиделся за своих.
– А вдруг в психушку угодишь,– Тамара загадочно улыбнулась,– Не хочу чтоб у моего ребенка, отец был психом.
Сложно понять, по крайней мере для Одинцова это осталось неразгаданным, почему
за столько времени, Тамара забеременила только сейчас? Он никогда не спрашивал об этом, опасаясь сделать ей больно, вдруг что-то там у нее по женски. И сейчас не спросил.
– А как? – Лишь невольно вырвалось.
– Как у всех,– Тамара хорошо знала своего мужа, и ожидала приблизительно такой реакции, все равно не сдержалась,– смотрю, ты не очень рад?
– Том,– с плохо скрываемым страхом,– а с тобой, все хорошо будет?
Ему самое главное было, чтоб с ней ничего не случилось, вон сколько случаев! Он без нее? С ней, только с ней! И теперь, а вдруг?! Не надо никого!
– Одинцов, ты дурак?– озлилась супруга, но видя, что он чуть ли не в отчаянии, сменила тон,– Саш это нормально, когда женщины рожают.
– Конечно Том, это я так, я рад Том… ,– растерянно промямлил,– я люблю тебя.
– Саш, все будет хорошо, я тебе обещаю.– Затаенная, снисходительная улыбка женщины:– «Похоже, у меня в каком-то роде, будет второй ребенок, один уже есть».
Как Тамара собралась рожать тогда, когда ей нужно, неизвестно, но получилось именно так. Теперь, у нее есть свой дом, есть доход, и самое главное, ее мужчина, в котором она была полностью уверена. Она не повторит маминой ошибки, и не будет с ее ребенком того, что пришлось пережить ей. Теперь она готова стать матерью рожденного в любви ребенка.
Претензий к мужу конечно хватало. Взять хотя бы то, что узнав о положении Тамары, Рахим не медля привез ему целую сумку уже знакомых ей книг, и соковыжималку. Но, характер характеру рознь, она не мама. Сначала довольно вежливо предложила Одинцову оставить ее в покое, не помогло, пришлось диким криком доказывать свое право все решать за себя самой, довел ведь, зануда.
Скандал устроила утром, злая как сатана пошла на работу. Тамара работала вторым экономистом, без особой тяги, не сказать что выбранная профессия очень по душе, но с присущей ей ответственностью тянула работу, не только свою, но и главной, хитроватой женщины в приличном возрасте. Только разложилась с бумагами, можно сказать отвлеклась, как на тебе!
– Тамара,– заглянула секретарша,– тебя директор вызывает.
В последнее время Илья Васильевич, так звали директора, стал довольно часто вызывать к себе не главную, а ее, чем вызывал кипучее неудовольствие последней.
«Чего привязался? Эта опять, дергаться будет! Началось в деревне утро! Ну Одинцов!» У молодой женщины был тот редкий тип лиц, когда сердилась, не портило его, а наоборот, делало еще привлекательней.
– Здравствуйте Илья Васильевич,– войдя в кабинет,– вызывали?
– Да, Тамара Сергеевна,– директор с удовольствием осмотрел изящную фигурку вошедшей,– проходи садись, разговор есть.
– Илья Васильевич,– Тамара с неудовольствием села на предложенный стул,– почему вы вызываете меня, а не Зою Ивановну? В конце концов, она главный экономист!
– Кудахтанье я могу послушать и у себя дома, в курятнике.
Такое сравнение невольно рассмешило, что-то есть.
– Развеселил? А то влетела, злюка-злюкой,– и сразу к делу,– Том, хочу назначить тебя главной, вместо Зои, не справляется она.– директор пристально посмотрел в глаза Тамаре,– времена меняются, нужен грамотный экономист,-тут шеф
приосанился,– скажу честно, поблажек не будет.
«А мне нужны твои поблажки?!– Улегшееся было раздражение, вновь охватило молодую женщину,– надо же, я прям ждала твои поблажки! Красавчик холеный, терпеть вас таких не могу!» Что правда то правда, не смотря на свои сорок три года, директор выглядел очень хорошо, стройный, высокий, с благородной сединой на висках, тот тип мужчин, от которых женщины теряют головы.
– Я отказываюсь.
– Боишься?
– Скажу честно,– с издевкой, подражая его интонации, повторила слова шефа,– через три месяца ухожу в декрет.
Длительная пауза, шеф во все глаза пялился на подчиненную.
– Я уже с Соколовым договорился, как эту убрать,– директор кивнул головой в сторону ,– ты раньше не могла предупредить?
– Это как?– Тамару понесло, мало того, поблажки, так еще и предупредить,– я должна была прийти к вам и объявить, Илья Василич, мы с мужем спим в одной кровати, и если что, уж извините, всякое может случиться, вплоть до… Так что-ли? Я думала, в вашем, преклонном, возрасте вы должны были знать, какие могут быть
последствия.– Сделала ударение на слове преклонном.
Тяжел взгляд у директора, ох тяжел, глаза в глаза, кто кого? Нет, ее не испугать.
– У меня два сына, лоботряса,– примирительным тоном,– но такую невестку как ты, я бы наверное любил больше, чем их вместе взятых. У тебя нет такой на примете?
– А я вам не сваха!
– Э,– директор замолкнув на полуслове, вдруг затрясся всем телом, и не сдержавшись захохотал,– воительница ты моя милая! После декрета-то вернешься?
– Жизнь покажет.
– Ты прости меня, не хотел обидеть, честно.
– Могу идти?
– Том,– неожиданная просьба,– пожалуйста, улыбнись.
Тамара молча встала, уже собралась идти, и все-таки улыбнулась, довольно искренне,– и вы на меня не сердитесь.
«Может, он и в правду, только про работу думал, а мне в голову всякая дрянь. Нахамила. Ну Одинцов, ведь с утра вывел! Ты у меня сам морковку жрать будешь!»
Весь рабочий день провела в размышлении, как насолить благоверному за испорченный с самого утра день.
В итоге, вечером, уже сидя у телевизора, вдруг набросилась на мужа.
– Ты чего расселся? Сходи хоть соку выжми, или мне самой? Я и так, все сама да сама!– И еще сварливее,– а чего это ты со мной не разговариваешь?!
Что Одинцов, заполучил свою Вселенную? Получи и бурю магнитную…
2
Как только Рахим узнал о беременности Фаины, в голове стали рождаться мысли по строительству нового дома. Начертив план, огромного двухэтажного дома, показал Фаине.
– Вот смотри, на втором этаже две спальни и детская, внизу большая гостиная, санузел, две комнаты для гостей, кухня, как тебе?
– Хорошо Рахим, очень хорошо. Только,– потупилась женщина,– я отсюда никуда не уйду.
– Почему? Тебе не понравился мой план?– Несколько раздраженно спросил горец.
– Не в этом дело, Рахим…
– А в чем?– пытаясь заглушить нарастающий гнев,– в чем?!
– Либо ты сменишь тон, либо я не стану говорить.
Он знал, что за этими сказанными мягким голосом словами, скрывается несокрушимая твердость, так оно и будет.
– Извини Фай,– сразу смягчившись,– но я правда не понимаю.
– Не знаю, поймешь ли, но это мой дом,– собираясь мыслями Фаина сделала паузу,– думала, что и твой тоже. Понимаешь, в этих стенах я и Томка обрели покой, ты знаешь, что такое покой? Это когда почти потерянная дочь вернулась, это когда я перестала быть чужой для нее, когда мы вместе с ней возились в огороде, садили смородину, крыжовник, здесь я вновь стала для нее мамой, здесь она перестала постоянно вздрагивать во сне, а я могла спать, просто взять и уснуть, не
просыпаясь поминутно в тревоге за нее, потому что она вот, рядом со мной, под одним одеялом, а не в другой комнате, не подпускающая меня даже близко. Вот это и есть покой. Все остальное не важно, по крайней мере для меня. Но именно здесь, в этих стенах, я наконец познала, что такое счастье, впервые в жизни, и в полной мере. Я тебе благодарна за это. Здесь я зачала, это чудо, по другому и не скажешь, даже не мечтала, это мне дар, не знаю откуда, с небес наверное, мне дар, ребенка. И это тоже в этом доме. И ты тоже, в этом доме… Я не уйду отсюда, Рахим. И теперь, ты это знаешь.
– Ты думаешь, это из-за стен?
– Я ничего не думаю, но здесь, чувствую себя защищенной, независимой.
– От кого защищенной, независимой, может от меня?– невольно язвительно, и даже со злобой, ожидая скользких оправданий от женщины, но ответ ошарашил, как ушат ледяной воды на голову.
– Да, и от тебя,-с пронзительным прищуром, глянув ему в глаза, добавила,– в первую очередь.
– Вах!– Растерялся горец. Как такая мягкая, никогда не вмешивающаяся в его дела, никогда не спрашивающая, где он был, почему приехал поздно, или вообще не
приехал ночевать, женщина которую он уже считал своей до мозга костей, и вот так, прямо, жестко!?
– Я когда-нибудь хоть раз, чем-то обидел, плохо обошелся с тобой?
– Нет. Но этого и не будет никогда, не обидишь, и не обойдешься, а если…, ты сразу уйдешь, навсегда.
– Я для тебя хоть что-то значу?– в эти минуты, может он действительно засомневался, может просто попозировать,– значу?
– Значишь Рахим, и ты это знаешь.
« Ты это знаешь». Как одинаково звучит эта фраза у матери с дочерью, и запоминается. Когда еще, Тамара одной этой фразой указала ему на его излишнюю фамильярность, по поводу «маленькая», с оттенком игривой чуть-чуть, но фальши, а он до сих пор помнит. Ты это знаешь. И нечего, сцены устраивать.
Весной, с упрямой гримасой на физиономии, не спрашивая ее, Рахим тщательно обследовал стены домика, фундамент, кое-где подремонтировал, сменил, сама же сказала, что дом и его тоже. Мрачно, ожидая протестов, но протестов не было, разворотил из чего попало слепленную веранду, на ее месте возвел пристройку, намного большую, чем сам дом, все с таким видом, (вот только сунься!), она не совалась, лишь тогда, когда он сам работал, а не ребята с бригады, поддерживая большой живот руками, наблюдала за ним. А ему, хоть и не показывал вида, было очень приятно под этим взором синих глаз. Все переделал по новому, только оставил нетронутыми комнатку Тамары, да залик. В чем не откажешь Рахиму, так это в творческом, и умном подходе к своему делу, получилось здорово. И санузел, и ванная, просторная кухня, и детская, и даже еще одна комната. Доделывали всей бригадой, хотя он не просил, сами пришли, когда Фаина была уже в роддоме. Но успели, Руслан прибыл, из неизвестно откуда, с небес наверное, в родительский дом, когда он уже был полностью готовым для жилья.
Конечно, малышу это было пока безразлично, хоть в первую очередь для него все, а вот мама была счастлива. Все намного стало проще, не надо постоянно греть воду чтобы помыть ребенка, Рахим, опять же Рахим, сделал электрический водонагреватель, теперь вода как в благоустроенной квартире, и холодная, и горячая, набрала в ванную и купай пожалуйста, так же и со стиркой. Да и сама, каждый день купайся, без проблем, баню топить нет нужды, и просторно. Очень хорошо! Следующей, все удобства оценила Люба.
– Да ты мать, смотрю зажралась,– чуть ли не с порога,– думаю, чего не звонит, не зовет в гости, теперь понятно, унитаз, и тот в доме. Краля!
За время проведенное в декрете, Фаина немного отвыкла от выпадов подруги.
– С чего я тебе позвоню?– Чуть ли не на полном серьезе,– с валенка что-ли, у нас нет телефона! Сама не могла прийти? Зажрала-ась! Я сама всего неделю дома, не ожидала такого, в роддом уехала, стены только стояли, а вернулась, красотища. Как можно за неделю зажраться, сама подумай.
– Я и подумала, как можно?– Люба ехидно скривила губки,– хотя, от тебя всего можно ожидать, и нажраться в стельку, с утра на работе, и родить когда уже за сорок, толком не зная от кого, а уж зажраться за неделю, вообще пустяки. Показывай своего чечененка!
– Люб, а тебе не говорили, что ты язва?
– Это комплимент, или приятная действительность?
– Действительность! Пошли язва!
Вот, что может разглядеть мужчина в личике младенца трехнедельного возраста? Только то, что он младенец. А вот женщины…, и чьи у него губки и носик, папины или мамины, и на кого больше походит в целом, на папу или на маму, или на дедушку с бабушкой, и что самое интересное, практически никогда не ошибаются.
Склонившись над кроваткой, малыш спал, пошептались, Любе малыш очень понравился, вот только, жаль не девочка.
– Ты же сама требовала мальчика!– Возмутилась мамаша,– забыла?
– Ай,– махнула рукой гостья,– пошли отсюда, ребенка разбудим.
Осмотрев весь дом, подались на кухню.
– Молодец Рахим!– Присаживаясь к столу сделала вывод Люба,– все так уютно, красиво. Как у вас с ним?
– Хорошо.
– Ну и славно,– гостья вытащила из авоськи коробку,– ставь чайник, я торт принесла, твой любимый, «Прагу».
Фаина нисколько не покривила душой, сказав подруге, что у них с Рахимом все
хорошо. Он всегда, насколько мог, все-таки загруженность по работе, старался помочь, и, пожалуй самое для нее важное, уделить внимание ей, по прежнему любимой женщине. Вот только, ну ни стыда ни совести! Как иногда, да и не иногда, гораздо чаще, потащился вместе с нею в баню. Словно только для этого и пришел, принялся внимательно осматривать ее тело.
– Ты что, меня на продажу готовишь?!
– Фай, ну чего ты? Просто осматриваю как повлияли роды на твою фигурку. Чего тут такого?
– А я чувствуя себя рабыней на рынке!– Чуть ли не прорычала,– Чего тут такого!
– Фаечка ты моя,– Рахим крепко обнял женщину,– ну что ты говоришь, я же твой, и имею право.
– Тебе надо, чтоб я оставалась такой же как до родов?– Уже не так зло, слово, «твой», произвело выгодное для Рахима впечатление.
– А тебе не надо?– что уж говорить, Рахим знал куда надавить,– Вон Любка, тоже двоих родила, а выглядит? Девочка! Ты не хочешь остаться прежней, как до родов?
– Господи-и!– Фаина возвела глаза в потолок,– Ну и как, сильно плохо?
– Очень даже не плохо! Только вот смотри, мышцы живота надо подтянуть, вернуть на место и…,-дальше уже вдвоем стали деловито осматривать, он ее, она самую себя. Где, что, и как. Кстати, после этой процедуры, хоть и под присмотром Рахима, мамаша не сказать, что охотно, но сама, занялась послеродовой гимнастикой.
Рахим давно убедился, что за малейшее покушение на чувство собственного достоинства Фаины, впрочем, как и ее дочери, сразу получишь такой жестокий отпор, что долгое время будешь себя чувствовать, не просто виноватым, а вообще раздавленным. И это в лучшем случае, в худшем, если потеряешь, хотя бы на миг, то может так стать, что уже не вернешь никогда. «Меня ты можешь не любить, но уважать себя, заставлю».– Не раз Рахим произносил про себя эту фразу,– «да это про них, вот только, для начала, надо заставить себя, хотя бы не любить их». Даже если бы не понимал, что это невозможно, заставить себя не любить, он никогда бы не стремился к этому, он просто любил их, мать и ее дочь, любил, каждую по своему, но с единым за обеих, чувством гордости, и восхищения.
Тамара не знала, что такое отцовская любовь, ей не с чем сравнивать, но за год проживания с ними под одной крышей, пока Одинцов заканчивал учебу, уже в перестроенном доме, уже когда у Рахима родился сын, все-таки родной сын, она ни разу не почувствовала, что он хоть как-то сменил свое отношение к ней. Все та же ненавязчивая забота, умение деликатно подсказать, хотя бы по той же работе, и именно в тот нужный для нее момент поддержать, именно так как надо, именно теми словами, разговорить, выяснить причину ее плохого настроения, и успокоить скрытницу.
– Рахим,– Тамара нередко обращалась к нему со своим, девичьим, на этот раз с журналом мод «бурда»,– как ты думаешь, мне вот такой фасон подойдет?
– Думаю не очень,– после длительного размышления,– у тебя фигура узкая, но изящная, зачем скрывать такое от мужиков под этим балахоном?
– А этот,– модница указывала на другую картинку,– не скроет моего узкого изящества от мужиков?
– Вот ехидина!– Опять включая воображение,– думаю, это подойдет.
И зачем ей отец, когда у нее Рахим есть?
3
Тамара родила десятого июля в шесть часов утра. Одинцов вернувшись с роддома, долго торчал под окнами, все надеясь увидеть Тамару, естественно впустую , где-то к обеду, кое-как доплелся до своей квартиры, в одиночку, за два приема хлестанул бутылку водки, и не помнил, как уснул. Проснувшись, тупо уставился в окно, за которым были сумерки. проснулся неожиданно для себя испытывая, как ему сначала показалось странным, чувство покоя, и только потом в дело вступили мозги, прояснив причину,– «Томка родила! Точно, родила!» Ему не приснилось, родила! Родила! Родила! И так захотелось есть, аж руки затряслись! Скорей к холодильнику, первыми на глаза попались огурцы, один, второй, потом на ум пришло, с хлебом вкуснее, а где он? Да здесь же, в холодильнике, ай как вкусно. Родила! Родила! Родила! Пела душа, вот только ночь пройдет, (блин, как долго!) и
сразу к ней! Родила все-таки! Да и черт с ней, ночью! Сейчас пойдет накупается и спать, чтоб ночь быстрей прошла. Не хочешь спать? Не спи, кто тебя заставляет, шуруй, гуляй всю ночь, как когда-то с Томкой, а ведь родила! Лапотулечка, Вселе-енная! Бегом купаться!
Махом слетев со второго этажа, выскочил на улицу, и, врезался в соседку тетю Машу, вразвалку подходившую к подъезду с полным подойником молока.
– Ошалел мерин!– Одинцову с трудом удалось удержать бабку и себя от падения,– смотри сколько молока пролил! Чуть не весь подойник!
– Я ж не знал!– Ему было плевать, сколько и чего он там пролил. Так только для приличия,– не видал.
– Не видал он,– приглядевшись к парню, бабка подобрела, осторожно улыбнулась,– никак Тома родила?
– Родила теть Маш,– энергично кивнул папаша,– родила.
– И кто, мальчик, девочка?– Тетя Маша уже не осторожничала, расплылась в улыбке.
– Девочка,– Одинцову стало скучно стоять на одном месте,– теть Маш, я за молоко уплачу. Я пойду?
– Да ну тебя. Не надо ни че. Ты куда такую рань собрался?
– Какую рань?– Не понял Одинцов,– а время сколько?
– Дык, может пять,– бабка глянула на восток,– начало шестого.
– Сейчас че, утро что-ли?
– Ну да, утро,– бабка подозрительно глянула на потерявшегося во времени,– если ты к Смирнихе за самогонкой, не ходи, деньги дерет, а самогон дрянь. Пойдем, я тебе так дам, радость-то какая, пойдем. Са-аш?
Тупо уставившись на соседку, Одинцов пытался высчитать сколько же он проспал?
Пришел домой примерно в час, ну пока пил еще час, выходит два часа, с двух дня до двух ночи, двенадцать, и еще три, получается пятнадцать, ни хрена себе!
– Сашка!
– А!– Одинцов встрепенулся от окрика.
– Пошли говорю, самогонки дам. Оглох что-ли?
– Не теть Маш, спасибо, не надо,– зачем-то добавил,– пойду искупаюсь.
– Ну, так даже лучше.
Спустившись к пруду, Одинцов неторопливо разделся, постоял, сначала хотел как в детстве с разбега в воду, но передумал, вошел не торопясь в туман, курящийся над водной гладью, так же не спеша, расхотелось нарушать тишину на рассвете, побрел в глубину, и лишь когда идти стало невозможно, не вытаскивая рук из воды поплыл на середину пруда бесшумно, как в детстве, когда он с друзьями играл в разведчиков, задача, подплыть тихонько к стану врага, и сделать диверсию. Бывало, станом врага, оказывались простые, взрослые мужики вырвавшиеся на рыбалку с ночевкой. Подплывут, аккуратно отцепят, находящийся в воде садок с рыбой, и уплывут так же, бесшумно. Еще ему вспомнилось, как они учились отдыхать на воде, просто лежать на воде спиной, и ничем не шевелить, чтоб руки и ноги отдохнули.
Обучал Леший,– Ты руки маленько растяни, и дыши по другому.
– Как по другому?
– Ну, по другому, тупой что-ли?
Тупым выглядеть не хотелось, научился. Интересно, вот сейчас, ему инженеру,
хватило бы такого объяснения?
«А сейчас, смогу?»– Приняв нужное положение тела, задышал по другому, получилось.
Лежа на воде, он незаметно для себя, постепенно перестал ощущать себя, не стал ни о чем думать, просто смотрел и смотрел в наполненное утренней синевой небо.
Вряд ли он мог, даже себе самому, объяснить, что с ним происходит, что он наконец позволил себе избавиться от того, а в последние дни, страшного напряжения, когда ему казалось, вот расслабься хоть на секунду, и случится непоправимое, и держал себя, держал, чтоб все прошло хорошо у нее. К стыду ли его, или нет, не ему судить, он вообще не думал о ребенке, только о ней, о ней, и держал себя в этом напряжении, все долгие месяцы держал. Он никогда и никому об этом не скажет, да и себе не скажет, но только сейчас, находясь в двух стихиях одновременно, позволил себе расслабиться. Вскоре он выйдет из воды, и вдруг вспомнит, что он теперь отец, у него дочка родилась, и заспешит к своему рабочему «Москвичу» каблучку, чтоб поскорей съездить в роддом, и узнать, как у них там, теперь уже о обеих побеспокоится. А еще через несколько дней, ему какая-то женщина в белом, протянет махонького человечка, завернутого во что-то
розовое.
– Принимай отец.
«Какая легкая!»– пролетит в мозгу при первом общении с дочерью, что-то коснулось души его смутно, непонятно, этот маленький, невесомый человечек, он его ребенок?
Умом понимал уже, а в душе, непонятно, только одно, легкая и хрупкая.
– Мам,– с пугливой бережностью переложит в руки матери, и скорее, скорее к ней, уткнуться в ее волосы, и впитывать в себя аромат ее тела, послушать ее дыхание, всю-всю послушать, ощутить ее узенькие плечики, скорее, вот она! Наконец-то…
«Принюхивается. Да я это, я! Успокойся, слышишь? Все хорошо, со мной ничего не случилось, видишь? »
– Мам,– Татьяна недовольно глядела на братца, в конце концов выпустившего Тамару из объятия,– все с букетами жен забирают, а наш, ну хоть бы цветочек, ну не дурак?
– Угу,– Александра была занята вновь переданной к ней от второй бабушки новорожденной. Фаина взяла было ребенка, но трущийся о подол матери Руслан, дал такого рева, что пришлось поспешно вернуть внучку обратно, и схватить на руки сына.
Вот уж кто был доволен таким стечением обстоятельств, так это Рахим, не спускавший глаз со своей Фаины. Куча эмоций! Вспыхнула стыдливо, глаза разгорелись, стали вообще какого-то темно-темно синего цвета, и спрячет их, и снова вскинет, сын орет, качает его, пытаясь успокоить, склонит к нему голову, опять гордо вскинет, сердито глянет на него, опять к сыну, и еще что-то…, она была невероятно хороша в своем смятении.
– Ты что, не мог хотя бы Руслана забрать?– накинулась на него уже дома.
– Прости не мог. В эти мгновения, мне хотелось смотреть и смотреть на тебя.
– Чего-о? Я чуть сквозь землю не провалилась, а ему, мгновения! Ты вообще, как ко мне относишься? То смотрины устроишь в бане, то любуешься, когда мне… – Фаина не нашла слов, когда как ей,– только внешность?!
– Вот в этих мгновениях, как раз не только твоя внешность.
– А что еще!?
– А все вместе, и все сразу.
– Что вместе и сразу?
– То, от чего глаз не оторвать.
– Да, ну тебя!– У женщины в голове неразбериха, вот это как? Взяла на руки внучку, крошечку, а сын в рев, вот как? И вдруг, с охватившей ее жалостью поняла, что творилось в душе ее маленького сына. Ведь Тамара для него была не просто старшей сестрой, она была для него кем-то вроде второй мамы, дети определяют степень родства в первую очередь по тому, как к ним относятся, которая любила его как вторая мама, почти так же как и первая, и она его поменяла на другого ребенка, теперь она его не любит. И мама, самая родная мама тоже теперь любит другого ребенка… А его теперь никто не любит. Она поняла какое горе пришлось пережить малышу у стен роддома. Да, он еще совсем маленький, но от того что он маленький, случившееся с ним несчастье, переживает с еще более сильным отчаянием, чем взрослый, предательство самых близких, он им теперь не нужен…
Где он? Заторопилась к сыну, нашла, и со всей нежностью, на которую способна
только родная мать, обняла и прижала-прижала к себе, и по тому как отреагировал ребенок, то есть как и всегда, успокоилась, ничего страшного не произошло.
– Зря я в роддом поехала.– Подошедшему Рахиму.
– Ты не могла не поехать, Томка тоже твоя дочь,– опустился к ним на пол.
– И как теперь? Как нам быть?
– Это зависит от вас с Томкой. Руслан и поймет, да сын?– И обнял их обоих, помолчав, ворчливо добавил,– а то, вне-ешность, вне-ешность.
Кто и когда Одинцову сказал, что пока ребенок не родился, в дом люльку или детскую кроватку приносить нельзя, примета мол плохая, он не помнил. Кроватку он купил сразу как только Тамара родила, но чтоб до конца подстраховаться, решил не заносить домой пока не привезут дочку. По приезду сразу к делу, притащив коробку занялся сборкой. Сам себя костеря, торопился, там Томка с дочерью, а он в коридоре. Наконец, собрав проверил на прочность, нормально.
– Том, куда поставить?
– В спальню.
– Хорошо,– кое-как протиснувшись, затащил. Примерился, возле двухспальной
кровати, даже когда ее поставил впритык к стене, кроватке по ширине места все равно не хватило, получалось только с торца кровати.
– То-ом,– позвал,– так только.
– Как-то не очень,– прикинула жена,– это мне придется вскакивать, еще и бежать к ней.
– Да и вообще ребенок в ногах,– согласился Одинцов,– не совсем хорошо, мне кажется, может кровать поперек поставить?
– Давай,– согласилась супруга.
Ну нет, чтобы замерить. Одинцов пошел по пути лентяев, поднял тяжеленную кровать, вертикально, развернул, начал опускать ее в горизонтальное положение. Под углом к полу градусов примерно десять, кровать уперлась спинками в противоположные стены. Теперь сходил за рулеткой, смерил, кровать длиннее ширины комнаты на четыре сантиметра.
– То-ом, кровать длиннее,– сообщил вошедшей.
– И что будешь делать?
– Может, укоротить?– Подумав, добавил,– или заузить?
– Лучше укоротить. Попробуй. Только чтоб ноги полностью можно было вытянуть.
– Сейчас попробую,– чертыхаясь, Одинцов поставил кровать в прежнее горизонтальное положение, матрас, чтоб не вывалился со своего места, он заблаговременно перетянул бельевой веревкой, лег вытянувшись в струну,– у, еще места, будешь мерить?
– Мне-то зачем, я ниже тебя,– и вышла.
Часа два Одинцов ковырялся, пока отпилил, пока перекрутил крепления, наконец поставил. Опять беда, матрас не входит, отпилил сантиметров десять, ну уж фиг тебе! С силой утрамбовал на место. Чтоб показать все в самом лучшем виде, убрал мусор, помыл пол, даже кровать заправил.
– Готово,– высунулся из спальни,– иди смотри.
– Хорошо.– И вышла.
Одинцов никак не мог уловить, что с ней? Вроде и та же, и другая, спокойная, вежливая. Не понимая, и от этого тревожась, наконец решился спросить.
– Том, что происходит?
– А что происходит?
– Да ты другая совсем!
– Интересно, какая другая?
– Вежливая и спокойная.
– Вот даже как, я что, всегда психованная грубиянка?
– Ну при чем здесь грубиянка? Ты не такая, какая была всегда, чужая, вот какая!– Одинцов наконец дал ей определение,– словно чужая.
– Вот значит как. А ты значит не чужой? Приехали, ты скорей за мебель схватился, даже ни ко мне, ни к дочери не подошел ни разу,– разговор происходил на кухне, точнее, то что от нее осталось, одна стена отсутствовала,– объясни пожалуйста, это как понять? У меня между прочим, не самые лучшие дни там были, наконец дома, а ты весь занятой, важный, на нас внимания никакого.
– Том я же кровати делал!
– Конечно, это гораздо важнее.
Одинцов призадумался, вон оказывается как.– Том, я наверное, дурак.
– Слово, «наверное», можно убирать смело.– Тамара оставалась совершенно серьезной, но прежняя задиристость все же мелькнула.
– Фу ты! Слава богу, а то вернулась, овечка божия! Слава… – Одинцову поневоле пришлось убедиться и в другом. Реакция как и прежде, он даже не сообразил, как прилетела звонкая оплеуха.– Ого!
– За овечку. Машу со мной купать будешь?– Когда двое, он и она, довольно долго живут вместе, уже не по сказанному, а по малейшим нюансам в голосе, безошибочно определяют, что хочет выразить один другому. Так и Одинцов, сразу понял, все, прошло смятение.
– Буду конечно!
Купая, точнее просто стоя возле жены, он неотрывно смотрел на эту крошку, и ранее незнакомое чувство, все сильнее и сильнее овладевало им, он не знал как выразить, как назвать это чувство, много чувств, слившихся в одно, и щемящая нежность, и умиление, когда малышка вдруг одновременно, начинала дрыгать ручками, ножками, такая совсем беззащитная, родная, и еще, и еще… до бесконечности, он даже и не пытался дать определения всем чувствам. А ведь со стороны, по сути все просто, любовь отца к дочери, рожденной любимой женщиной.
– Дай поношу,– когда Тамара выкупала и запеленала дочь,– я умею.
– Только не долго, не приучай к рукам, потом греха не оберемся.
Дня через три, к ним приехали Бакаевы. То, чего так боялась Фаина, дочь, сама того не ведая, с легкостью разрешила.
– Русланчик!– С порога схватила на руки братика,– Как же я по тебе соскучилась! Как дела?– Не ожидая ответа, начала снова тискать в своих объятиях мальчика,– Мой-мой!
Благосклонно восприняв ласки сестры, Руслан неожиданно выдал.
– Показы-ка, се ты там налозала?
Секундная пауза, затем дружный хохот.
– Ну пошли, покажу се налозала,– еще посмеиваясь Тамара повела брата к детской кроватке,– ты только потише, спит она.
Какое там! Вцепившись рученками в кроватку, устроил форменный допрос сестре и матери, почему она спит, когда все не спят, почему на голове волос мало, вон их сколько, что у нее, что у мамы, она может и не девочка совсем, а почему такая маленькая? Тут Тамара оплошала, сказав чтоб ей, у нее в животике тесно не было. Она что, у нее в животике была? А он тоже в животике был? Ну да, только у нашей мамы, и… Справедливо считая, что Руслан еще совсем маленький, семейство Бакаевых в баню ходили полным составом, загоревшими от любопытства глазенками, уставился на живот матери,– как же, через что они оттуда вылезли? Мать с дочерью в ступоре, выпучив глаза, молча уставились друг на друга. Рахим с Одинцовым красные от натуги удалились в кухонный закуток, оттуда послышался сдавленный смех. Стали вроде успокаиваться, но тут сплоховала Фаина;– Я тебе потом расскажу сыночек.
– В бане?
Мать с дочерью в новом ступоре, с кухни, дикий хохот.
– Вот что дочь, послушай моего совета, не рожай, когда ей,– Фаина кивнула на проснувшуюся внучку,– будет за двадцать!
Тамара усиленно закивала, не, не будет!
Уединившись в спальне, Тамара накормила дочь, выйдя, так-же, не придавая этому никакого значения, мимоходом подала Машу матери,– мам, на подержи, пойду на стол накрывать.
Руслан воспринял это уже совершенно спокойно, просто подошел, зачем-то потрогал племянницу, и отправился к Тамаре, по которой он тоже соскучился. И никто не мешал ей побыть вдвоем с внучкой.
Какой же нежностью светились эти, необыкновенно красивые, синие глаза, каким счастьем, как же это прекрасно, что они все вместе, и всем уютно и хорошо, начиная с нее, и кончая этой малышкой, ее внучкой, которая вроде и не у мамы на руках, а все равно, как у мамы.
4
Августовские события, названные путчем, Одинцовых, наверное как и всех, не взволновали, но день запомнился. В этот день началась уборка зерновых, а
Одинцову буквально на днях, помог случай сесть за штурвал комбайна. Один из комбайнеров сломал ногу.
– Вот, кого садить?– Мрачно изрек главный инженер,– вот прошла бы уборка, да ломай ты себе че хочешь! Хоть все четыре конечности сразу!– Свирепо уставился на смеющегося Одинцова.– Ты чего ржешь?!
– Да так, ты великодушен.
– Вот кого садить?
– Меня. Я на них четыре сезона отработал, когда в институте учился.
– Та-ак! А командиром отряда кто будет?– В целом инженеру предложение понравилось,– вдруг кто встанет, кому за запчастью ехать?
– Тогда не знаю.
– Заработать хочешь?
– Конечно, сам знаешь, у меня семья.– Это была правда, но не совсем полная. Одинцову очень нравилась эта работа.
– Пошли к шефу.
Вышло даже лучше, остался и командиром отряда, и комбайнером.
– Дерзай,– директор благосклонно кивнул,– только особо не распространяйся про
зарплату, что весь оклад, лады?
И сегодня наконец в поле, что там в Москве? Да ему-то какая разница.
Так же и Тамара. Включив телевизор, увидела какие-то толпы народа, по улицам катаются танки, орут чего-то, заинтересовалась. Но тут подала голос Маша, проснулась значит, интерес пропал, поспешила к дочери, взяла на руки, решила все-таки посмотреть, чего там. Но вот куда-то на трибуну при помощи кого-то, неуклюже залез мужик с добрым лицом, начал чего-то там говорить, интерес снова пропал, ей почему-то не нравился будущий президент России, особенно после того, как товарищ демонстративно выложил свой партбилет, заведомо зная, что за это ему ничего не будет, а вот очки в свою пользу, наберет. Как-то уж больно театрально, и подловато, столько лет в партии, и не просто, а в руководстве, а как запахло жареным, не просто ушел, а с пафосом. Для нее он был предателем. « Клоун! Да мне-то какая разница!»– Раздраженно выключила телевизор. Откуда ей было знать, что только в 1991 году, ряды партии покинули 30 миллионов человек, 30 миллионов предателей? И подавляющее большинство, кто стал управлять новым, свободным, демократическим обществом, бывшие коммунисты, значит тоже предатели? Том, окстись! Посмотри по телевизору, как они в церкви молятся. Все они есть, и будут христианами, и были христианами, только скрывали это, до поры до времени. Весьма искусно кстати, никто даже не догадывался.
Раздражение усилилось, когда она вспомнила, что сегодня по плану у нее стирка, ну это еще куда ни шло, а вот поменять постельное на кровати, это другое. Раньше была только проблема, поменять пододеяльник, но она нашла выход, вместе с одеялом влазила в пододеяльник, и уже без лишних усилий расправляла по углам это обширное изделие. А вот поменять простынь на матрасе, после того как Одинцов укоротил кровать, требовалась грубая, мужская сила, она и использовала эту силу, в лице мужа. А сегодня его нет, а стирать надо, и не разводить же по новой стирку из-за одной простыни. Решилась, а если уж решилась… Не зря же она кандидат в мастера спорта, упорства не занимать. Путем невероятных усилий, все-таки выдрала матрас, решила сразу поменять эту чертову простынь, поменяла, запихивать обратно, не лезет, ну ни как не лезет! Ах ты гад! Взобралась на спинку, со спинки, прыг! Что-то громко хрустнуло, и то, что в кровати между спинками, одной стороной упало на пол. «Сломала!» И расстроилась, и успокоилась одновременно, она сделала все что могла, а отрицательный результат, он тоже результат. Пошла заниматься другими делами.
Уже поздно вечером, когда Одинцов приехал с работы, она заранее себя настропалила, чтоб обвинить его в тупости, из-за которого кровать сломалась, но глянув на довольную физиономию мужа, поставила только перед фактом.
– Ты кровать укоротил, а матрас нет.
– Его не укоротишь Том, в нем пружинной стали, больше чем в машине.
– В матрасе?– Что уж говорить о ней, когда Одинцов после обследования, неожиданно для себя обнаружил, это довольно сложная, металлическая конструкция. Казалось бы, ну матрас, и матрас.
Одинцов открутил уцелевшую спинку, обе засунул под то, что осталось от кровати.
– Теперь будем жить половой жизнью,– усмехнулась Тамара.
– Ну не совсем, под нами спинки.
Она не повернулась к нему спиной, не уложила его руку как ей надо, а смотрела
на него, мерцающими в полумраке глазами, как когда-то в Медведково. Прошло больше месяца, уже можно. Он понял ее без слов, понял родную, единственную. И не хочется назвать это, половой жизнью, вообще никак не хочется.
Разве только, гармонией?
– И зачем мы такую широченную кровать взяли? Вон сколько места лишнего.
– Не говори Том,– еще плотнее прижимая к себе узенькую спину жены.
Так и запомнилась эта дата, он сел за штурвал комбайна, самая любимая его работа, она сломала кровать, и…, полностью восстановилась. После родов. Что-то там в Москве было? Было что-то, да какая им разница. Клоуны, они есть клоуны. Правда, от их шуток больше плакать хочется.
Если и не заплакали, то почувствовали себя подавленными, и даже униженными, когда Одинцов получив деньги за уборочную, да еще и свой оклад предварительно завезя Машу к Бакаевым, поехали на рынок, в кошельке, куча денег! Тамара давно мечтала купить себе норковую шапку ушанку, вот и купят, и еще купят, и еще, все купят! Какова же была их растерянность, когда выяснилось, что заработанных
денег, только и хватит на эту шапку.
– Том, ты купи,– Одинцов потерянно смотрел на расстроенное лицо жены,– купи, прорвемся как-нибудь, купи.
– Нет, передумала.
– Том, ну купи.
– Нет!– Судя по тону, сообразил, для него сейчас самое лучшее, молчать и исполнять роль носильщика. Она уже не будет с ним советоваться, и озвереет, если он только сунется со своими советами, и прятал жалкие глаза свои, чувствуя себя каким-то никчемным. Тамара же, наоборот, собралась, вся подтянулась, сжала до боли кулачки свои маленькие, на какие-то мгновения замерла с отрешенным взглядом, и, уже не подавленная, не униженная, она уже по другому восприняла действительность, деньги которые у нее в кошельке, вдруг оказались жалкими грошами по сравнению с ценами, это ей вызов, вызов от этой новой жизни, в которой заповеди из прежней, из морального кодекса строителя коммунизма, – «человек человеку,-друг, товарищ и брат», нет места. «Деньги, деньги, деньги!» Больше ничего, деньги любым способом, деньги не пахнут.
Придет время, она раздобудет эти деньги, но они никогда не станут для нее самым важным, она не Скарлетт О Хара, она Тамара Одинцова, и не что, а кто, именно кто, у нее самое важное в жизни.
Совсем не вовремя, мимо них проплыла богато одетая, молодая, симпатичная особа. Все бы ничего, но вот, это тупое, высокомерное выражение мордочки, интенсивно шевелящая челюстями, наяривая жвачку. Ах ты мормышка, наживка для мужиков, ах ты телка двуногая! Хоть бы жвачку выплюнула! Неужели теперь такими быть надо? А такие как мама, тетя Люба, она? Тоже из прежней жизни? Тоже не нужны? Взбунтовалась.
« Тамар,– всплыл в памяти голос Марины Павловны,– у нас не просто спорт, у нас художественная гимнастика, и у тебя две цели, добиться не только результата, но делать так, чтоб тобой любовались не только твои болельщики, а все, понимаешь?
Ты должна завоевывать симпатию к себе, с первого шага по ковру, еще до выступления, совмести в себе, два понятия,– простота, и величие. И ты будешь светиться, тобой любоваться будут».
А чего? Эта дурочка, или она? И что, что просто одета, на ковре вообще в одном купальнике, она приняла вызов, вспомнила то состояние души, которое на ковре, и пошла как по ковру, между торговыми рядами, изящная, красивая, простая и величавая.
– Дэушка, патхады,– окликнул ее торговец с кавказкой внешностью,– за твой красота скыдка сдэлаю.
Он хотел еще что-то добавить, но встретившись с ее взглядом, передумал. Она не прошла дальше, остановившись, оглядела товар, кавказец торговал женскими сапогами, подошла.
– Скидка говоришь?– выбрала пару сапог, примерила, в самый раз,– вот эти сколько?
– Стоит тыща двести, тэбэ за тыща отдам.
– Восемьсот.
– Нэ, нэ могу, сам за восэмсот брал.
Молча, и удивительно равнодушно, поставив обувь на место, подалась дальше своей
горделивой походкой.
– Стой дэушка!– Тамара изволила оглянуться,– забырай!
– Тэбя как зовут?– Производя расчет спросил продавец.
Сколько чувства осознания своей красоты, величия, в ее взгляде, он уже не надеялся, что ответит, а она вдруг, просто совсем.
– Тамара.
– Я так и думал.– Расцвел торговец,– Царыца Тамара!
– Удачной торговли,– и улыбнулась,– за царыцу спасибо.
– Дэушка, ты всэгда захады для тэбя всэгда скыдка будэт!
– Хорошо.
Пошли дальше, она не оглянулась, оглянулся Одинцов, и видел как продавец, даже из-за прилавка вышел, чтоб напоследок полюбоваться ей, ее походкой.
И так везде, ее простота и величие, пред которой сильная половина человечества, почему-то робеет. Робел и Одинцов, с неудовольствием чувствуя, что он уже не в роли носильщика, а просто носильщик. Понабрав еще чего-то, в основном на Машу, поехали обратно.
Следя за дорогой украдкой бросал взгляд на жену, вот уж действительно,
загадка на всю жизнь.
Выпрямившись, не касаясь спинки сидения, она неотрывно смотрела вперед, только вперед, словно что-то видела там, впереди то, что нужно преодолеть, любыми путями преодолеть, иного выбора нет, и она преодолеет, чего бы ей этого не стоило, и как когда-то, перед выступлением,– «Что ж, я готова». Она еще не знала что надо преодолеть, к чему она готова, но она преодолеет, чего бы ей этого не стоило.
Откинулась на спинку сидения, внимательно приглядевшись к мужу, положила ладонь на его руку,– Не расстраивайся Саш, нет тут, вины твоей, инфляция. Черт с ней, шапкой, – Положила голову на плечо его,– прорвемся, так ты сказал?
Хотел спросить, что это на рынке было, с какой целью мужиков охмуряла, но передумал, захочет, сама расскажет.
– Мам, там такие цены!– оповестила Тамара, выглянувшую с кухни мать,– Машка где?
– Потише, Рахим усыпляет,– кивнула в сторону зала,– пельмени стряпаю. Поможешь?
– Сейчас,– прошла в зал.
Увидела забавную картину, Рахим, прохаживаясь от простенка к окну и обратно, покачивал на руках засыпающую Машу, и Руслан, с важным видом вышагивающий рядом.
– Масу засыпляем,– увидев в дверях Тамару,– тсс!
– Поняла,– улыбнулась брату,– Рахим, не устал? Давай заберу.
– Да нет иди матери помогай,– он слышал разговор в коридоре,– мы с Русланом сейчас уложим и придем, она уже спит.
Тамара вернулась на кухню, Одинцов, помыв руки уже помогал стряпать.
– Шустро ты,– похвалила теща.
– Пси!– Делая вид будто не заметил вошедшей жены продолжил,– В три раза быстрее Томки, я три, она один кое-как. Медлительная.
– Ты чего врешь?!– Купилась супруга,– я медлительная? Мам, ты ему веришь?
– Не хочу никого обидеть,– уклончиво ответила теща,– давайте на спор.
– Давай! Сейчас руки смою!– умывшись, подсела к столу,– начали!– Интенсивно взялась за работу,– медлительная, я тебе покажу, медлительную.
Один, второй, третий, и только тут заметила, что Одинцов, не берет лепешки, глянула, а он трясется от беззвучного смеха, на мать, у той то же самое.
– Разыгра-али!– возмущенно,– мам, ну он ладно, он до трех лет на карачках ползал, ну а ты-то, мать родная называешься, разве так можно с ребенком?
– Прости дочушка, не по разумению я, а ты чего на карачках до трех лет?
– Врет она, я вообще до трех лет с люльки не вылазил.
Приглушенный смех всех стряпальщков.
– Вы чего тут ржете, мы с Русланом устали до одури укачивая ребенка, а они ржут!
Чуть не разбудили, да сын?
– Сами тепель засыплять будут.
– Абсолютно с тобой согласен сын, поможем стряпать?
– Мозно.
Чтоб всем места хватило, выдвинули стол, усадили Руслана, дали вилку, лепешку, стряпай.
– Рахим, а у вас тоже пельмени стряпают?– Приглядевшись, как ловко лепит, поинтересовалась Тамара,– Ты где стряпать научился?
– А я не умею.
– Как не умеешь? А тогда как стряпаешь?
– А это из-за нее,– кивнул на Фаину.
– Как из-за нее?
– Ну как, сказала давай стряпай, я и стряпаю. Ей же по фигу, умею я не умею.
– Мам, как ты могла? Человек не умеет, а ты!
Женщина притворно-печально вздохнув, поджала губки, мол она не хотела, так получилось.
Кто во что горазд, лишь бы весело было.
5
Одинцовы уехали не как собирались, сразу после рынка, а только утром. Ни тем ни другим, не хотелось потерять вечера, натопили баню, помылись, им всегда
хорошо, когда вместе. Да и расставаться утром проще.
– Хорошо Сашке на работе машину дали,– Фаина проводила взглядом выезжающую с улицы машину,– хоть и «каблучек», все равно какие не какие, а колеса.
– Драть им из совхоза надо,– лицо Рахима приняло злое выражение,– скоро его зарплаты на хлеб только и хватит.
– Рахим, что происходит?
– Развал происходит Фай,– помолчав добавил,– это только цветочки. Пошли в дом, простынешь.
Как только Фаина родила, Рахим стал подумывать о продаже дома на родине, его место здесь.
На следующий год, уже осенью, самое лучшее время для продажи, оповестив Фаину, что ему нужно съездить на родину, улетел продавать. Как на зло, отец оказался там же. Заранее приготовившись биться за свободу своей личности, оповестил о цели своего приезда. К его удивлению, биться не пришлось. Ни да, ни нет. Впрочем если отец против, это уже против, а такое равнодушие, можно смело принимать за согласие.
– Как внука назвал?
– Руслан.– Назвав его сына внуком, означило, что он его признал, хоть и рожденного русской, шайтан ее забери.
– Фотография есть?
– Руслана?
– Чего там еще смотреть, младенец он везде младенец.
Рахим протянул цветную фотографию Фаины, он никогда не отличался сентиментальностью, фотографию просила привезти старшая сестра, с которой у них всегда были доверительные отношения.
Внимательно изучив снимок, вернул, ни слова, понравилась, нет. В принципе Рахиму это было не важно. К его удивлению покупатель нашелся быстро, словно только и ждал объявления. Рахим заподозрил, что тут без отца не обошлось, но лучше об этом, даже и не заикаться. Повезло и все, хорошо повезло, продал за сколько просил.
– Куда хочешь потратить деньги?
– Не знаю пока,– Рахима вопрос удивил, отец никогда не задавал подобных вопросов,– пускай полежат пока.
– Деньги трать, лучше всего на золото, камни, на ювелирные украшения и все деньги которые у тебя есть, все используй, скоро они превратятся в бумажки.
– Так все серьезно?
– Более чем. Эти русские никогда не могут найти себе нормального руководителя, то тирана, то дурака, этот бровастый только, но ему не дали ни уйти вовремя, ни найти себе замену. А этот балабол развалит союз, точнее уже развалил.
–Почему тебе не нравятся перемены?
– Потому что я здесь, а не в Москве. Любые перемены в России, нашему народу обходятся большой кровью, прольется много крови. Ну-ка дай еще раз гляну,– отец резко поменял тему, не хочет говорить.
– Ей чего-нибудь купи, она знает о продаже?
– Она не знает, что у меня был дом.
Аксакал кивнул, одобрил,– Ей подари, остальное спрячь, хоть в землю закопай.
– Я понял.
Уже при выезде из дома в аэропорт, отец протянул ему обшитую темно-красным бархатом коробочку,– за внука,– поспешил добавить,– обычай такой. Внуку сам привезу.
– Спасибо дада,– вот ведь, человек. Самого себя стесняется, и внука признал, и жену его признал, так бы не обещал приехать, а вот все-равно… Рахиму было не до того, нарушает он обычаи, не нарушает, он просто обнял отца.
– Фай,– Рахим протянул коробочку,– от отца подарок, за внука, открывай.
– А что там?– Фаина опасливо взяла коробочку,– Рахим?
– Не знаю, я не открывал, не смотрел.
– Мам, ну открывай,– в то время Тамара жила у них,– интересно же.
То что увидели, повергло в легкий трепет даже Рахима, золотые сережки с сапфирами фиалкового цвета. «Под цвет глаз подобрал. Золото настоящее, камни похоже, тоже натуральные, деньги уплачены хорошие».
–Это дорого?
– Наверное,– ответил уклончиво.
Про предстоящий визит отца, Рахим не сказал, неизвестно когда заявится, чего тревожить заранее.
Предок заявился уже в конце апреля, уже когда подсохло, и можно было заниматься работой во дворе. Уложив сына спать, Фаина занялась уборкой во дворе, чего и говорить, малышка сын, это конечно прекрасно, но постоянная стирка, уборка, и все прочее, что называют рутиной, действует утомительно. Поэтому смена занятия как отдушина, тем более, когда работаешь на своей земле.
Фаина увлеклась, насколько это возможно для матери малыша, и не обратила особого внимания, что в калитку кто-то вошел, может Рахим подъехал, может Тамара на обед пришла. Вошел и вошел, продолжая работать, ожидая когда окликнет. Никто не окликал, странно. Уже с любопытством глянула кто там, и изумленно замерла. В метре от калитки, стоял какой-то незнакомый мужчина в возрасте, и с непроницаемым выражением лица, молча разглядывал ее, ни здравствуй, ни прощай, просто разглядывал, не смотрел, а бесцеремонно разглядывал. Возмутившись, таким поведением гостя, с невольной неприязнью стала всматриваться в лицо незнакомца. Не сразу, но поняв, кто перед ней, вспыхнула, отвернулась, не предполагая, что оказала услугу, дав рассмотреть ее, не только в анфас, но и в профиль. « Такая не то что сына, а и меня, древнего, с ума сведет.»
Справившись с собой, женщина гордо вскинув голову, уже с вызовом глянула в глаза горцу,– «Если ты подарил мне сережки, еще не значит, что меня можно так бесцеремонно разглядывать, в конце концов я у тебя их не просила!»
« Ух ты!»– С неудовольствием признавая, что если и не проиграл, то уж точно не выиграл немого поединка, пришлось заговорить первому.
– Где он?– Пытаясь, хоть с толку сбить эту русскую.
– На объекте,– спокойно ответила женщина.
« Умна,– при всех своих амбициях, подпольный воротила всегда оценивал людей объективно, независимо от того по нраву ему тот или иной человек, или нет. По роду деятельности, ему всегда приходилось очень напряженно работать головой, и в первую очередь ценил это качество в других,– а с серьгами, я угадал… »
– Внук?
– Спит,– снова спокойно. Знал бы он, чего стоит ей это спокойствие.
Неизвестно чем бы все закончилось, если бы во двор не вошла Тамара. Улыбаясь чему-то своему, мельком глянув на спину человека стоящего на тротуаре, выставив плечо вперед, принялась толкать его по своему ходу.
– Чего на дороге встал! Деловой?
Сделав несколько непроизвольных шагов, обалдевший гость свернув с тротуара, уставился на коварную.
– Опаньки-и!– От неожиданности девушка даже слегка присела,– вы это, вы извините, я обозналась,– и, не совсем вежливо по отношению к гостю,– мам, это кто?
– Вы хотите увидеть внука?– Опасаясь, как бы дочь еще чего не выкинула торопливо произнесла Фаина,– пойдемте, он сейчас проснется.
Тревожась за поведение Тамары, сама поступила довольно не корректно, подойдя, схватила гостя за рукав, потянула за собой в дом. Растерянно повинуясь тянувшей его за собой Фаине, гость постоянно оглядывался на идущую следом Тамару. Так и
вошел в дом к сыну, под конвоем двух дам.
– Проходите,– Фаина отпустила рукав,– давайте вашу сумку.
– Разувайтесь!– На уровне инстинкта скомандовала Тамара, мытье полов было ее прямой обязанностью.
«Томка!»– мать сердито глянула на дочь.
– Пойдемте,– у Фаины было одно желание, хоть на минуту избавиться от общества гостя, дух перевести,– или, что другое?
– Мне бы умыться.
Какое счастье! Фаина провела гостя в ванную,– Может душ примете? Вода горячая.
– С удовольствием, с дороги.
Стреляя глазами куда только можно, только не на гостя, женщина подала свежее полотенце, и халат Рахима,– Вот, все чистое, я стирала.
– Халат не надо, принеси мою сумку.
Исполнив просьбу, заторопилась на кухню.
– Ху-ух!
– Мам, они так похожи! Я думала Рахим, как долбанула!
– Похожи,– сухо согласилась женщина,– садись, сейчас плов наложу, еще горячий,-
подразумевая гостя,– как снег на голову!
Наложив в тарелку, грохнула ей перед дочерью,– ешь!
– Мам, а как нам себя вести?– Тамара взяла вилку,– у них же все, не как у нас. Они кажется, даже едят отдельно.
– А я знаю?!– Фаина всплеснула руками,– ешь давай! Не знаешь где Рахим?
– Нет, он как привез меня, сразу зашел к нам, ругнулся с тетей Любой,– Тамара временно подменяла мать на работе,– потом я его больше не видела. Я думал это он дома, долбанула! Как ты думаешь, сильно обиделся?
– Обиделся, его дело. Ты чего ковыряешься, ешь давай!
– А как его зовут?– продолжая елозить вилкой.
– А я знаю!? Кумир, Камир, да не знаю я!– Сокрушенно,– Этот Рахим! Когда нужен, никогда на месте нет! Вот что с ним делать!? Не зря же говорят, незваный гость…
– Хуже татарина,– закончил поговорку мужской голос.
Ну что за день-то такой! Испуганно переглянувшись, медленно как сомнамбулы мать с дочерью повернули головы на голос. В дверях стоял моложавый, пожилой мужчина, одетый в спортивный костюм. Вроде не сердитый.
– Меня зовут Керимсолта, проще Керим, а то язык сломаете. А что со мной делать?
Покормить наверное, я все-таки с дороги.
– Конечно-конечно! Мы сейчас.– Тамара стала торопливо допивать чай.
– Куда спешишь? Захлебнешься!– Гость с искренней симпатией смотрел на девушку.
– Вам стол освободить.
– А что, за столом места мало? Стол большой, всем места хватит.
– Мы думали, у вас отдельно,– искоса глянув,– мужчины едят отдельно от женщин.
– У кого, у вас?
– У вас, чеченцев.
– Вы с Рахимом отдельно питаетесь?
– Н-нет.
– Так он тоже чеченец!
Вот ведь пристал, не знаешь как ответить. Первое, что взбрело в голову.
– А он наш чеченец, а вы не наш чеченец!
Весело рассмеявшись, неожиданно быстро подскочил к девушке, ласково приобняв за плечи, поцеловал в щеку,– не ваш говоришь?
Не ожидая ответа также стремительно к Фаине,– спасибо за внука, красавица!– и обняв, поцеловал, ( Господи-и!) в губы. Покраснела-а!
– Так,– похоже гость, не смотря на необычный прием, а может благодаря такому приему, освоился,– кормить будете? Кстати хозяйка, я в общем-то не прихотлив, но вода у тебя не то, что не горячая, она ледяная, за минуту помылся!
Только сейчас Фаина вспомнила, что израсходовав всю горячую воду, забыла включить водонагреватель. Ну что за день-то такой! Хоть сквозь землю провались!
С комнаты раздался детский голос. Слава богу!
– Руслан проснулся, вы извините я пойду, я быстро, Том, накрой на стол,– торопливо вышла.
– Садитесь,– пригласила Тамара.
– Посиди со мной дочка,– попросил гость,– тебя как зовут?
– Тамара.
– Красивое имя, работаешь?
– Пока вместо мамы, у меня муж доучивается.
– Хорошо. А на кого учится?
– Инженер-механик.– Учини ей такие расспросы, назови ее дочкой, кто-то другой незнакомый, она бы наверное взбунтовалась, но видя, что человек на нее нисколько не обиделся, прониклась к нему благодарностью, тем более это отец Рахима,– а вы где работаете?
– Бухгалтером на овощебазе.
– Сроду бы не подумала!
– Почему?
– Ну,– девушка уклончиво отвела глаза,– не знаю… А вы тоже без акцента говорите, как Рахим. Может, вам коньяку налить?
– Нет спасибо, лучше чаю.
Вместо запланированных двух дней, Керимсолта задержался на целую неделю. Вот это непринужденное, искреннее, доброжелательное отношение ко всем, кто находится под этой крышей, конечно же, повышенное внимание к нему, конечно и потому, что он гость, но главнее, пришелся по душе всем, и матери с дочкой, и внуку с удовольствием идущему к нему на руки. В такой атмосфере царившей в доме, хочется
побыть как можно дольше. Ему нравилось даже то, как Тамара с его сыном не на шутку, сцепились из-за какой-то сметы;– тетя Люба права, объем работ завышен, твоя тетя Люба просто жадина и скандалистка, Фай, эта Люба испортит твою дочь, убирай ее оттуда, пускай лучше дома сидит, не пропадем без ее денег. И тут же, коль про деньги, Тамара получила зарплату, хочет купить Сашке кроссовки, свозит на рынок? Конечно свозит, и выбрать поможет, а то с ее куриными мозгами, купит какую-нибудь разноцветную дрянь, за парня стыдно будет. Ах ты! Это у нее мозга куриные?! Мам! Видя, как смеется женщина, засмеялись все. Ему особенно нравилось как смеются мать с дочерью, так заразительно!
Обладая прекрасным чувством юмора, Керимсолта всей душой стремился развеселить их, чтоб еще раз возбудить этот заразительный смех, а заслышав, испытывал истинное наслаждение, оставаясь при этом, с совершенно невозмутимым видом. Что и удивляться, обе, проявляли к нему навстречу, искреннюю заботу, старались угодить, накормить как можно вкуснее, поднести чай, да все! А Рахим, он попросту не узнавал своего отца.
Проводы решили устроить в ресторане. Музыка приятная, живая, вино искрится по бокалам, и за столом ей дорогие лица, казалось бы, чего еще. Но ей чего-то не хватало, ну чего, чего-то, ах вот чего, души полета! Слегка захмелевшая Тамара, порывшись в сумочке, стремительно встала,– я сейчас.
Уже предвкушая, летящей походкой направилась к музыкантам, в первую очередь сунула им деньги, потом начала договариваться, озадаченно переглянулись, спросили у ударника, тот кивнул, наиграл негромко ритм, попробовали всем ансамблем, согласились. Заиграли лезгинку, Тамаре всегда нравился этот танец, а сегодня сам бог велел. И поплыла, как истинная горянка поплыла. Приблизившись к своему столику, приглашающе протянула руку Кериму. Не в силах отказать полюбившейся девушке, вышел из-за стола и встал, но он не умеет. Не умеет? Не зря она научилась этому танцу в ансамбле. Не беда, и ух! Лети душа в рай! Женскую и мужскую партии одновременно! Скинула туфельки, как же соскучилась она по тому, когда музыка, душа и тело, сливаются во что-то единое, окрыляющее, самозабвенное! И дала себе волю, жестом руки, обращенной к музыкантам чтоб быстрей-быстрей, кружилась, летала по залу! Она конечно видела, как гости ресторана, вставая из-за столов, образовали большой овал, значит им тоже нравится ее исполнение, и еще вдохновеннее, еще смелей, на грани возможного! А дядя Керим, он такой настоящий, он как Рахим. И не побоялась, по окончании танца, ответить на его призывно протянутые руки, кинулась в его объятие.
– Дочка, дочка,– шептал старик, крепко прижимая к себе девушку,– дочка!
Все это пронеслось перед глазами Рахима, когда провожали студеным утром старенький каблучек.
Еще в начале августа ему позвонил отец.
– На родину ни ногой, ни по какой надобности,– как всегда кратко, без эмоций,– всех своих, я уже вывез.
– Что там происходит?– Рахим вообще-то никуда не собирался, но звонок встревожил.
– Если ты хочешь, чтобы у твоего сына был отец, послушайся моего совета.– И положил трубку.
В тот же вечер поехал в город к своему земляку, лет десять оседло живущему в Сибири.
– Иса,– после приветствий,– что происходит?
Иса молча вытащил откуда-то кассету, вставил в видеомагнитофон,– Уверен, что хочешь посмотреть? У тебя жена русская.
– Включай!
«Не покупай квартир у Маши, все-равно они будут наши», «русские не уезжайте, нам нужны рабы», повсюду слоганы. Но больше всего его поразили обезумевшие от ужаса глаза совсем юной девушки со славянской внешностью… Лучше бы не смотрел!
– В каждой нации есть отморозки, Рахим,– Иса отключил видео,– таких немного, но они есть, не считай себя виноватым, люби жену свою.
На всю жизнь, глаза этой девочки…
Приехав домой, быстро собрав жену с сыном, погнал к Одинцовым. И только когда переступил порог их квартиры, успокоился. Ему надо было увидеть Тамару.
-Фай, а чего она хотела купить себе на рынке?
– Шапку норковую, ушанку.
– Понятно, пошли-пошли, простынешь.
6
Новый год встречали у Бакаевых. Помимо Одинцовых, пришли еще и Щегловы.
– Слышь ты, нерусь!– Люба есть Люба,– ты нам по рюмке коньяку, налей.
– Время, еще восьми нет!– Возмутился нерусь,– на тебя никакого коньяку не напасешься, все до двенадцати выжрешь!
– Можешь и себе налить,– милостиво разрешила гостья,– пожалуйста повежливей, я все-таки женщина.
– Женщина она,– расставляя рюмки на подоконнике, стол был занят, готовились к другому праздничному, который в зале, все участники собрались на кухне, независимо от того нужна его помощь, не нужна,– Николай, тебе коньяка?
– Лучше водки.
– Понял, Сань, а тебе?
– Тоже водки.
– Том?
– И то и другое!
Все засмеялись.
– Понял,– Рахим вынул с холодильника початую бутылку белого сухого вина, налил Тамаре.
– Фай?
– Воды ей из под крана!– Влезла Люба,– и закуски, чтоб не опьянела!
И снова дружный хохот, все знали ту историю, когда Фаина переборщила, лечась от простуды.
– У-у язва! Столько лет прошло, все помнит!– Притворно-сердито хозяйка глянула на подругу,– я же не виновата, что она такая вкусная!
– Так тебе самогону?– Осклабилась Люба,– к Дашке сбегать?
– Коньяка!– Лицо хозяйки приняло задиристое выражение.
Запланированный праздник, благодаря Любе, принял несколько спонтанный характер, который всегда веселей запланированного. Так и торчали на кухне, притулившись кто где, и хохот, хохот! К праздничному столу не спешили, пошли, когда до Нового года оставалось не так уж много времени. Как-то и удивились, и не удивились, когда с наступающим Новым годом, их поздравил не как обычно, глава государства, а сатирик-юморист Михаил Задорнов.
– Что-же,– неестественно улыбнулся Рахим,– от государства остались одни обломки, кому как не юмористу… Том, а ну его, этот телевизор, давай лезгинку спляшем.
« Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по своему»,– Написал Толстой. Собрались три счастливые семьи. И веселятся, и чудят, понимая друг друга, даже невзирая на разницу в возрасте, ведь они похожи.
Утром, обнаружив под елкой большую машину, да еще и на батарейках, Руслан счастливый до небес в который раз подбегал ко всем, в том числе и к Маше
похвалиться игрушкой.
– Дед Молос подалил!
– Мать говорит ты до сих пор в Деда Мороза веришь,– Рахим ехидно посмотрел на Тамару,– неужели правда?
– Конечно правда, мама никогда не лжет.
– А чего под елку с утра не полезла? Сходи, посмотри.
Подозрительно оглядела и Рахима, и мать с мужем. Абсолютно невозмутимые жующие физиономии, хочешь, иди посмотри, в конце концов ты в Дед Мороза веришь, не мы.
Неуверенной походкой, озираясь на жующих, вышла из кухни. Из зала послышалось шуршание бумаги, довольно долгое затишье, наконец легкий шум шагов ее. Встала в дверях, на голове норковая шапка-ушанка растерянная, счастливая, стоит и смотрит, такая прелесть!
– Ну как?
– Прекрасно! Ай да Дед Мороз! Старый-престарый, а вкус имеет.
– Рахим!– Тамара старается быть серьезной, а глаза светятся-светятся,– это ты?
– Нет Том, мы с матерью, и он, муж твой.
– Ты где деньги взял?– Счастье счастьем, но деньги потрачены без ее ведома.
Так может смотреть только женщина. В одном взгляде, и любовь, и нежность, и благодарность за подарок, и,– ты у меня дождешься!
– Мам, а она заводская! Не самоделка, вот видишь бирка, и этикетка, ну-ка что за фирма?
– Она как раз к твоим глазам Том, ну-ка одень…
Переглянувшись, мужчины вышли из кухни.
Рахим нисколько не покривил душой, сказав, что шапку купили в складчину. Один из его земляков купил подержанную иномарку с дизельным двигателем. Сначала ничего, но потом начала так дымить, что все гаишники были просто счастливы. Измучившись откупаться, пожаловался Рахиму.
– Ничего обещать не могу, но постараюсь помочь,– От Тамары он однажды слышал про Одинцова как про хорошего специалиста по двигателям. Но жена, тем более Тамара, если муж не слышит, он вообще…
– Возьмешься?– напрямую к Одинцову.
– Попробовать можно, но не не знаю, с иномарочными движками не приходилось.
– Попытка не пытка?
– Давай.
Принцип работы двигателей везде одинаков, до и повезло, инструкция на английском, с которым благодаря преподавательнице в институте было неплохо, пошел, пошел, вот и причина, даже запчастей не потребовалось. Движок самодовольно заурчал, нанося вред природе в установленных нормах.
– Сколько?– Спросил хозяин.
–Да,– запыхтел Одинцов,– не знаю.
– Сань,– Рахим вперился в него взглядом,– он мой земляк, давай подешевле.
И заломил такую цену, что Одинцову даже не снилось.
Довольный земляк, хоть здесь выгадал, торопливо рассчитался, и будь здоров, по газам.
– Ты куда?– Одинцов заметил, что едут не в ту сторону.
– Ты Томке шапку хотел купить.
– Здесь хватит лишь на половину.
– Я добавлю, тоже не чужой, ты не против?– Видя сомнение у пассажира,– Сань, ну хорош, подарим совместно на Новый год.
Заехали на какую-то базу,– Пошли.
В кабинет заведующего притащили целую упаковку шапок. Выбрали ушанку из голубой норки, под цвет глаз Тамары.
– Рахим, а размер?
– Размер головы я знаю, мать сказала.
– Рахим, а с земляка не слишком?
– Не слишком, все умельцы сошлись на том, что надо менять топливный насос. А он в разы дороже, чем мы взяли. Можно было бы побольше содрать, но земляк. А ты молодец, быстро разобрался.– Помолчав добавил,– уходи с совхоза, там ловить уже нечего.
– Я подумаю.
Он ничего не хотел менять в своей жизни, он был ей вполне доволен, но менялась
сама жизнь, менялись ценности, менялось общество. А он довольный, не замечал этого, или старался не замечать, может надеясь на что-то, лелея в душе иллюзорную надежду, все вернется, все станет как прежде и даже лучше. Но реальность, от нее не уйти, особенно когда дело касается материального благополучия. Как бы не нравилась работа, все равно главным остается оплата за нее. С ней можно смириться, можно восстать против, но невозможно не принять, как бы жестока она не была, потому как, она реальность.
У реальной жизни, реальные сюрпризы. Рано утром третьего января, Рахим привез домой Одинцовых. Уютная квартира встретила хозяев не то что прохладой, а холодом. В квартире не более и десяти градусов выше нуля. Еще на что-то надеясь Тамара потрогала батарею, вот она прохладная. Хорошо Рахим зашел попить кофе, а не как обычно высадит и обратно, рабочий день, дела. После бурного и быстрого обсуждения, вопреки слабым протестам Тамары, мать и дочь отправили обратно.
Проводив, Одинцов поспешил на планерку. Еще на подходе к кабинету директора, услышал летящие оттуда маты. Похоже что-то серьезное, директор матерился крайне редко.
– Кто на смене был?
– Шорохов.
– Иван Иваныч? Он же всегда нормально работал!-Директор, в недоумении посмотрел на инженера,– Как он мог уйти с котельной? Ты у него был?
– Был, сейчас от него.
– И что он говорит?
– Что он не рабыня Изаура. Жена сказала, если он помянул Изауру, дальше говорить бесполезно, пьян в стельку.
– Дела-а,– удивленно протянул директор,– уж если даже Шорохов? Что творится?
Не просто так удивился директор. Иван Иванович Шорохов в недавнем прошлом водитель молоковоза, а ныне работающий на котельной пенсионер, отличался исключительной ответственностью. За долгие годы работы, он ни разу, не смотря на ранний час, не опоздал ни на ферму, ни на летние дойки, чтоб забрать молоко. Так же и на котельной, не было случая, чтобы он подавал температуру нагреваемой воды ниже графика. Вот такой человек, надо значит надо, баста!
На сей раз, то есть со второго на третье января, приняв смену стал материть сменщицу Катерину, на повод того, что температура низкая, мол провалялась на топчане, ей хоть трава не расти.
– А ты сам попробуй таким углем натопи!– Огрызнулась женщина,– пыль одна!
– Уголь тебе? Хреновому танцору…
– Пошел ты знаешь куда!– И выскочила с котельной.
Все еще матеря Катерину, Иван Иванович прошел на угольный склад, несколько приутих,– однако.
Уголь завезли еще до Нового года. Качество Иван Иванычу не понравилось сразу, какой-то серый и практически весь как пыль. За выходные что получше, сожгли, осталась одна пыль, штыба. Взяв лопату стал ковыряться, выискивая комочки. Но не он один такой ушлый, комочки выискивали и до него. Пришлось топить тем, что есть. Чуть ли не поминутно шуруя в котле клюшкой пришел к выводу, похоже зря материл Катерину. Но все равно продолжал шуровать, поднял температуру всего на три градуса, а устал, как в конце смены. Вспомнив о конце смены, вспомнил и про бутылочку, к которой, по давно заведенному распорядку прикладывался ровно в шесть утра, и с веселым настроением начинал приборку в помещении, которую проводили перед сменой. Хлебнул, продолжил хлопотать у котла. Хлебнул продолжил, хлебнул продолжил. К десяти вечера бутылка пуста, температура та же.
– Я с тобой все-равно разберусь,– пьяно пригрозил котлу,– щас схожу и разберусь.
Подался к своей давней подруге по работе, доярке Татьяне Смирновой, ныне торгующей самогонкой пенсионерке, более известной как Смирниха.
На беду или на счастье, Смирниха тоже была под шофе, только что проводила своих подруг. Иван Иванович приобретая спиртное, пожаловался, устал как собака, а толку никакого,– но я с ним все-равно разберусь.
– Погоди Иван,– жалостливая Татьяна засобиралась,– пойдем подмогну, бери бутылку в карман.
– Тань, ты настоящий друг! У тебя и надои были, не то что у других.
– Да-а было времечко,– польщенная женщина мягко улыбнулась,– может, по рюмочке? На дорожку!
– Давай!
Выпили, подались. Теперь по очереди, пошевелят в котле выпьют, пошевелят выпьют,
какая там температура их уже не интересовало, вспоминали молодость, пошевелят, вспомнят, выпьют, пошевелят вспомнят, выпьют. Бутылка пуста. Пошли за добавкой, прежде как возвращаться, на дорожку выпили, еще по одной. А потом;– Я им не рабыня Изаура!
Иван Иваныч не помнил как пришел домой, не помнил и о визите главного инженера.
– Илья Васильевич,– главный глянул на директора,– Шорохов он конечно натворил, благо ничего не заморозил, но ты видел какой уголь? Штыба серая! Мы с таким углем заморозим двухэтажки.
– Да знаю я! Хорошо хоть такой дают, в долг же.
– Может, им какого теленка отвезем, на падеж спишем.
– Теленка?– Директор растерянно оглядел присутствующих,– давай, не морозить же людей. Да и списывать не нужно, мы теперь сами по себе, бросили нас.
С планерки расходились с подавленным настроением, директор никого, как это бывало раньше, не отчитывал, чувствовалась какая-то в нем апатия, безразличие.
«Это пока договорятся, пока заколют, увезут, пока привезут уголь, и то еще неизвестно привезут ли,– Одинцов размышлял по дороге к своим,– не раньше вечера, не зря своих отправил, сам как-нибудь переночую».
В скверном настроении зашел в бокс. Сразу почувствовался запах самогона, Полищук с Лохницким пили.
– О Сань,– Полищук первым заметил вошедшего,– мы тут мерзнем, че так холодно?
– Мужики, вы чего с утра-то?
– Так холодно, да если честно не работники мы сегодня, а че холодно?
– Не знаю,– Однинцову не хотелось объяснять, выслушивать их нелестные отзывы, не хотелось ничего,– пойду на склад схожу, расписаться надо. Вы никуда не выходите, вас уже заметно.
– Не выйдем, а вообще плевать! За такую зарплату, еще и ее не дают! Хоть сейчас увольняй!
– Ладно, я на склад.
На складе посидел с кладовщицей, о чем-то немного поговорили, вернулся.
– Сань, ты чего квелый такой?– Семен пьяно посмотрел на Одинцова,– случилось че?
– Да вроде нет, настроение мерзкое.
– Может выпьешь с нами?
Выпить не выпить? Может повеселее будет, Томки нет. Чаша весов склонилась в сторону выпить.
– Давай.
Не успел выпить, заскрипела дверь, Одинцов выглянул из-за комбайна,– Рахим?
– Собирайся Сань, поехали. У тебя отец умер.
Отца похоронят рядом с Борисом, умершим немного более года назад. А весной в мае, обе сестры в складчину закажут одну общую для двух могил оградку, соберутся все, дружно сработав поставят, и только тогда заметят, много места останется пустым.
– Это для нас с Шуркой,– скажет тетя Зина,– в этой жизни вместе, и там вместе будем.
– Теть Зин,– Одинцова слегка покоробило,– ты че помирать собралась?
– Поживу пока. Но все там будем. Шур,– Зинаида весело глянула на сестру,– а помнишь как мы их на лысо подстригли?
– Помню, как не помнить?– Александра невольно хохотнула,– а ведь поверили.
Обе вдовушки засмеялись. На удивление всем присутствующим, как-то не совсем к месту. И рассказали.
– Сашка тогда еще маленьким был, а волосы росли хоть каждый месяц стриги. Но это полбеды, в парикмахерской всегда устраивал такой скандал, мама не горюй! Стригли так, отец значит, держит, парикмахерша стрижет, а он еще орет благим матом. А тут машинки в хозяйственный завезли, стригут которыми. Одинцов как узнал, бегом туда. Ему еще наказали за Борисом зайти, картошку полоть собирались, А чего ждать, пошли пока вдвоем. Ну и работаем потихоньку, а их нет и нет. Уже считай половину прошли, а их нету. Думаем, как-бы чего не случилось, пошли искать.
Одинцов старший как и планировалось первым делом сходил в магазин, купил машинку, потом зашел за Борисом.
– Смотри,– похвалился покупкой,– теперь сам Саньку подстригать буду.
– Дай-ка,– механизм работал от силы руки,– не сказать что туго, стричь можно.
– Во!– Одинцов выставил большой палец,– с Сашкой в парикмахерскую ходить, мука одна.
– Обмыть надо,– Борис твердо глянул в глаза свояку,– а то сломается.
– Там Зинка с Шуркой картошку собрались тяпать,– неуверенно произнес Одинцов,– нас ждут.
– Сань, я с ночной смены, мне взбодриться надо.
– Так и я с ночной!– Одинцов даже обрадовался, что он тоже с ночной.
– Тем более! Взбодриться надо? Надо. Обмыть надо? Надо. Давай беги за бутылкой, я пока яиц с колбасой поджарю. Выпьем помаленьку, поедим и пойдем.
Одинцову так захотелось выпить! Выпить и закусить именно тем, что и предложил Борис, жареной колбасой с яйцами. Слюнки потекли. Борис еще не закончил готовку, он уже вернулся с магазина.
– Быстро ты.
– Так магазин недалеко.
Чтобы взбодриться после бессонной ночи, бутылки оказалось маловато, решили повторить.
– Сань,– Борис задержал свояка в коридоре,– ты это, чтоб лишний раз не бегать,
бери две.
– А картошка?
– Ну какие мы сегодня с тобой работники, мы им,– подразумевая жен,– только мешаться будем.
Действительно, чего мешаться-то, а раз так, почему бы и не посидеть, свояки ведь. А день, такой хороший, и при чем здесь картошка?
Своих сил не рассчитали, закончив первую, открыли вторую, но сморила усталость.
Первым уснул Одинцов, по барски развалившись на диване. Борис попытался пристроиться рядом, тесновато. Во где просторно! Уснул на полу рядом.
Такими и нашли их сестры. Оба спят мертвецким сном, на столе открытая, но похоже даже не начатая бутылка водки, рюмки, сковорода с недоеденной закуской, и машинка, первопричина возлияний.
– Вот твари,– Александра сделала из газеты затычку для бутылки,– ну вы у меня опохмелитесь!
Шур,– заблестели глаза у Зинаиды,– давай их подстрижем.
– Как подстрижем?
– На лысо.
– Они же нас потом поубивают.
– Так уж и поубивают. Это нам их поубивать надо!– и так недобро посмотрела на спящих,– стой! Поставь бутылку на место. Мы им устроим кордебалет!
– Ты чего задумала?
Зинаида поведала о коварном плане мести. Александра, стараясь громко не смеяться, согласилась.
Обоих подстригли так, словно не мужья а они сами в хлам пьяные, не то, что небрежно, вообще безобразно. На головах у обоих осталось множество довольно обширных нетронутых машинкой клочков волос. Тщательно собрали остриженные волосы, поставили посредине кухни еще одну табуретку, раскидали, так словно стрижку производили здесь, машинку для правдоподобия, закинули под стол. Довольные и веселые, выпили по рюмке, чтоб им меньше осталось, поставили бутылку так как она и стояла, на столе больше ничего не трогали, подались восвояси.
Спать на полу, оно конечно просторно, но жестковато, Борис проснулся первым. Где он? Ага дома, уже хорошо. Почему на полу? Кто-то спит на диване, да это Саня. Слава богу, память постепенно возвращалась, интересно все выпили? Вот она, почти полная! Мрачные тона жизни стали немного красочнее. Налил выпил, стало еще лучше. Сашку будить не будить? Будить, потом поспит. С трудом но разбудил.
– Опохмелишься?
– Че осталось?
– Осталось, че у тебя с башкой?– Борис неуверенно осмотрел прическу свояка,– че-то не то.
– Башке опохмелиться надо!
– А, ну да, пошли на кухню.
– Борька! А у тебя че? На голове че?
Оба подались к зеркалу,– Мать честная! Мы че пили, что облазить начали? Зинкино лекарство на спирту какое?
– Борь,– Одинцов проявил здравый смысл,– зачем нам настойка, если мы даже водку не допили?– и, вспомнил,– Точно! Борь, я же машинку принес! Мы че друг друга
стригли!? Ну-ка!
Вернувшись на кухню, обнаружили и табуретку, и валяющийся вокруг волос,– Твою мать! Ты чего- нибудь помнишь?
– Нет.
– И я не помню, а машинка где?
Поискали, нет нигде.
– Сань, давай еще выпьем, потом думать будем, че с головами делать.
Выпили, посмеялись друг над другом, стало весело, потом, бесшабашно весело. Но вот проблема, не хватило. Глянули на часы, время половина девятого вечера, в магазин успевают, а как идти с такими прическами? Вообще-то это их головы, как хотят так и стригутся, и плевать! А деньги? Борис обшарил все свои заначки, пусто.
– Сань, кто там в магазине? Лидка?
– Она.
– Пошли, может в долг даст.
Глянув на поздних покупателей, продавщица первым делом повалилась на прилавок, что и неудивительно, покупатели деликатно подождали пока насмеялась, все-таки
без денег пришли.
– Лид, дай бутылку в долг,– жалостливо попросил Борис, чем вызвал новый взрыв веселья,– Лид, ну хорош смеяться, завтра принесу деньги.
– Ой не могу! Вы что с головами сделали?
– Сашка машинку купил, сына стричь мы и попробовали ее в работе. Наверное… Дай бутылку.
– Борь не могу, учет у меня завтра, а своих денег, рубль с копейками.
– Вот черт, ну ладно Лид, извини.– Свояки направились к выходу.
– Борь погоди,– вынув свой кошелек, Лида посчитала деньги,– на чекушку хватает, дать?
– Лид, спасибо, конечно дать!
– Сань,– когда вышли из магазина,– ну че нам эта чекушка? По глотку и все.
– Че предлагаешь?
– Пошли к тестю, эту чтоб не скучно было, по дороге и выпьем.
Сказано сделано, зашли за угол, по глотку, пошли к тестю. Они и не замечали, что на них все оглядываются, велся полный взаимопонимания разговор.
Вот, что одна, что другая, как чего в голову втемяшат, вот вынь и положи, не раньше не позже, вот что одна, что другая. Оно и понятно сестры ведь. Вреднючие! Зато красивые. Что верно то верно, красивые. Вот уже в космос люди летают, ну неужели нельзя придумать какую-нибудь электротяпку, не, лучше бензиновую, где ты в поле электричество найдешь, ну да бензиновую. Хлебнули за бензиновую. А китайцы, кормили их кормили, выкормили врагов себе и че, воевать теперь? Допили за мир во всем мире.
А тесть думаешь даст? Если есть, то даст. Думаешь есть? Должно быть, он сам почти не пьет. Да он вроде последнее время совсем не пьет. Не, иногда выпьет, редко совсем, но бывает.
Тесть встретил в полную противоположность продавщицы, злобными матами.
– Вы че твари подхватили?! С вас шерсть клочками лезет! Идите отсюда, не хватало мне заразы в доме.
– Че это шерсть, мы че бараны?– Одинцов вздумал обидеться.
Тут же получил толчек в бок от Бориса, мол, молчи лучше.
– Пап, мы не заразные, мы подстриглись.
– Зачем?– злость уступила место любопытству, стрижка очень странная,– Отродясь не видал таких стрижек.
– Сашка купил машинку, чтоб стричь Сашку. Ну мы с Сашкой и попробовали как она стрижет.
– Друг на друге что-ли?
– Наверное.
– Как понять, наверное?
– Да не помним мы!
– Нажрались?
– Ну да, пап дай опохмелиться.
– Так,– тесть взвесив все за и против, решил что дать лучше, чем не дать,– заходите на веранду, в доме бабка спит, приболела. И чтоб тихо.
Тесть принес кружку самогонки, закусить чего-то, бросил на пол тулуп,– здесь заночуете.
– Папа поднял их еще до рассвета, чтоб их никто не видел, они бегом к нам.– Заканчивала, совместный с сестрой, рассказ Зинаида,– я дома была, подстригла на лысо, уже по уму. Им потом еще долго поминали, народу-то сколько видело. По началу, вообще проходу не давали, мол зачем такие прически состригли, вам так к лицу было. Мы с Шуркой никому, молчим, а то бы точно поубивали. Вот сегодня только.
Смеялись возле могил, возле могил близких, дорогих им людей. Кощунство? Или может так и надо помнить, светло и весело? Как им, ушедшим навсегда, лучше? Никто не даст ответа. А может, их и нет, в могилах, смотрят на родных откуда-то сверху. Может,– « Там впереди не могила, а таинственной лестницы взлет?»
7
В детстве, Одинцов уже учился в школе, не помнит, кажется в первом классе, во
время весенних каникул гостил у бабушки в деревне на Алтае. Стояла пасмурная погода, тающий снег посерел, кое где уже появился накопленный за зиму мусор, , на улице никого из местной детворы, все это производило на Саньку гнетущее впечатление. Воспрянул духом, когда бабушка стала собираться сходить в магазин. Не смотря на ее протесты, упрямо надув губы, засобирался с ней, бабке пришлось уступить.
– Вот только не смотри там на меня жалкими глазками, у меня и так денег нет, че куплю то и куплю, понял?
– Ага.
Все прошло как обычно, жалкие глазки, подзатыльник, и вместо дешевых карамелек, шоколадка, и горсть дорогих конфет, тоже шоколадных.
Уже на крыльце, бабушка на секунду встав, призадумалась, и с крыльца направилась в сторону противоположную дороге домой.
– Пойдем Максима проведуем.
– Пойдем!– с радостью согласился парнишка.
Сколько он себя помнил, у деда Максима с бабой Лизой, его всегда первым делом усаживали за стол и угощали вкуснейшими шаньгами с картофельной начинкой и чаем с малиновым вареньем. Ему нравилось как хозяин присев у печки, покуривая самокрутку, разговаривал с ним как с равным, нравился этот сладковатый запах махорочного дыма, нравилось как баба Лиза, сидя за столом, о чем-то судачили с его бабушкой, нравилось, как по их уходу, хозяйка гладила его волосы, всегда повторяя одну и туже фразу,– давно ли его отец таким был? Эх времечко.
Санька знал, что бабы Лизы не стало прошлым летом, но после того он ни разу не приходил к ним, и детский ум еще не воспринимал до конца произошедшего.
Но на подходе к дому он почувствовал что-то неладное, вместо аккуратного забора остались одни столбики и кое-где прожилины, в ограде у собачьей будки брошенная цепь с ошейником, прямо возле крыльца вылитые с ведра нечистоты, но то, что он увидел войдя в дом, запечатлелось в его памяти на всю жизнь. Почерневшие от гари стены, похоже дымила печь, на столе гора посуды, с остатками пищи, повсюду грязь, мусор, холод, дед Максим в грязном нательном белье, на плечи накинутая фуфайка, и невыносимая вонь.
– Максим, ты опять запил?
– Марусь… – Не смотря на совсем малый возраст, Саньку поразило выражение его глаз, какое-то полное безразличие ко всему.
– Максим, ну зачем?
– Марусь, займи на бутылку. С пенсии принесу.
Одинцов навсегда запомнил, как бабушка трясущимися руками, вынула с кошелька трехрублевую купюру положила на стол, схватив его за руку, заторопилась к выходу, крикнув на ходу,– завтра придем!-Закрыв за собой дверь, добавила,-осиротел без Лизы. Эх беда, беда.
Помнится, в тот день Саньке очень захотелось домой, к маме.
Одинцов не знал почему ему вспомнился этот эпизод из его детства. Может потому, что происходило на работе. Ведь еще даже прошлым летом все было иначе, работали, к чему-то стремились, ремонтировали технику, на планерках решали какие-то вопросы, был дух коллектива, колхозный дух. И вдруг ничего не стало. Даже на этой самой планерке сменилось взаимоотношение, ни споров, ни взаимных упреков,
ничего, какое-то равнодушие. Буквально несколько дней назад он опоздав, опасался, что ему попадет, но никто похоже, и не заметил его отсутствия. И беспробудное пьянство, казалось, что мужики только и шли на работу для того, чтобы напиться. И где только деньги берут, зарплату второй месяц задерживают. А может из-за того, что возвращается в пустую квартиру. Так и не стало тепло в ней, Маша постоянно простывала, поэтому практически постоянно Тамара с дочерью находились у Бакаевых. Все бы ничего, доехать не далеко, но шины на Москвиче пришли в такую негодность, что ездить стало невозможно, а новые если появится возможность приобретут только к посевной, сейчас особо ездить никуда не нужно.
Еще и весна, серость, грязь, все так уныло, хоть бы солнце выглянуло. « Надо посуду помыть, а то точно, скоро как у деда Максима будет». Даже самый ухоженный дом, если в нем холодно, становится неуютным.
« Да пошло оно!»
Одинцов постучался в квартиру напротив.
– Теть Маш, это я сосед ваш.
– А Саша, проходи,– пожилая женщина тепло относилась к новым соседям,– ты по делу?
– Теть Маш, займи самогонки, получу отдам.
– Может поешь, у меня борщ. Тамара с Машей у своих?
– Ну да, холодно в квартире.
– Говорила же им,– подразумевая прежних жильцов квартиры,-не убирайте печку, какой там. Тепло им.
– Так пошлую зиму и было тепло.
– Прошлую… Борщ будешь?
– Нет спасибо, недавно поел.
– Сейчас принесу,– вскоре вернулась с бутылкой,– на вот, на кедровых орехах настоена, почти не пахнет.
– Спасибо теть Маш.
Прежде чем пить, решил помыть посуду, и прибраться в квартире. Быстро управившись, посуды немного, да и в квартире почти прибираться не пришлось, бардака наводить некому. Включив телевизор, вернулся к холодильнику, достал сало, хлеб,– « Томки все равно нету»,– нарезал лука. Налив самогону выпил, мягкое тепло побежало по телу. Напиток оказался приятным не только по цвету как у коньяка, но и по вкусу. Выпил еще, с телевизора поплыла знакомая музыка, начинался концерт ансамбля « Русская песня». Ему всегда нравился этот коллектив под руководством разудалой Надежды Бабкиной. Переставив бутылку с закуской на табурет, перенес к телевизору, поближе к батарее передвинул кресло. Накинул на себя плед, выпив еще, погрузился в кресло. Стало тепло и уютно, даже как-то весело. Чтоб еще веселей, включил на всю громкость.
– Москва златоглавая, звон колоколов,
« Люблю эту песню!»– Торопливо налив, выпил. Эх!
все прошло, все умчалося
В безвозвратную даль,
Ничего не осталося
Лишь тоска да печаль.
Одинцов скорее почувствовал, чем услышал, что в квартиру кто-то вошел.
« Не закрылся что-ли?» Но уже сразу увидел стоящую в проходе Тамару.
– Тома! – Одинцов отключил телевизор,– Ты откуда? А где Маша?
– Пьем?– тоном, не предвещавшем ничего хорошего.
– Да так, маленько.
– А праздник какой?
– Погода мерзкая.
– Погода? Погода, причина конечно веская,– медленно повернувшись направилась к выходу,– не буду мешать.
– Том!– Одинцов в три прыжка догнал Тамару у двери, схватил за плечи,– Том ну правда, накатило что-то, так паршиво! Прости!
– Пусти.
– Том, да я эту самогонку сейчас в раковину вылью! Том!
– Отпусти сказала!
Почувствовав, как Тамара нервно дернула плечами, сразу убрал от нее руки. «Все равно уйдет, не удержать».
В порыве она уже схватилась за ручку двери, готовая выйти, но в последний момент замедлилась в нерешительности, постояла, наконец повернулась лицом к Одинцову.
– Я ведь как чувствовала… Так и оказалось. Давно в загуле?
– Ты тоже скажешь! Говорю же, сегодня только, накатило что-то.
Обойдя мужа, как неодушевленный предмет, Тамара прошла в квартиру. Осмотрев все, осталась удовлетворенной, чисто и порядок. « Не врет». Тут же пришло в голову, что Одинцов вообще никогда ей не врал, если и врал, то только ради шутки.
– Том,– Одинцов снова полез к жене,– а где Маша?
– ФУ!– Тамара брезгливо посторонилась,– Отойди! Воняет не известно чем!
– Я луком с салом закусывал.
Кто-то сильно толкнул в дверь,– Сашка!– Послышался голос Рахима,– ты совсем обнаглел? Мало того, что привези, еще и занеси, Том куда картошку поставить?
Не ожидая ответа бухнул тяжелый мешок у входа,– сам поставишь куда надо, ого! Пьешь что-ли?
– Собирайся, поедешь с нами,– жена изволила глянуть на мужа.
– Мне завтра на работу,– Одинцову больше всего не хотелось остаться одному в квартире.
– Я привезу,– Рахим внимательно оглядел обоих, между ними что-то произошло, если и не скандал, то что-то неприятное. Добавил,– остальное значит, не нести.
– Собирайся,– Тамара уже спокойно посмотрела на мужа,– только сначала хоть зубы почисти, дышать нечем.
Предполагая, что Тамара как обычно сядет на переднее сиденье, Одинцов залез на заднее, скромно забился в угол за водительским сиденьем, и затих, глядя в окно. Вопреки ожидаемому, супруга тоже уселась сзади, также повернув лицо к окошку. Ему так хотелось обнять ее, прижать к себе, но не посмел, костеря себя за выпитую самогонку, еще более за лук на закуску,
Тем не менее, робея, нашел ее руку и сжал в своей. Она не воспротивилась, не откинула, ей почему-то стало жалко его. Молча придвинулась, посидев в раздумье, положила голову на плечо мужа.
– Не дыши на меня.
Так и ехали до самого дома, рука в руку, она положила голову на его плечо, и он отвернулся от нее к окошку, стараясь дышать только носом.
По приезду, Тамара сама затопила баню, отказавшись от помощи матери, взялась стряпать любимые мужем котлеты. Все хотелось сделать самой. И в баню с ним пошла, словно боялась оставить его одного хотя бы на минуту.
После бани Одинцов окончательно протрезвел, благо выпил не сильно много, настроение улучшилось, на душе стало спокойно, умиротворенно.
Какое же это счастье, когда жена и дочь рядом, здесь, с ним, да, пусть даже в чужом доме, лишь бы они были, какое счастье, когда дочка сидит у него на коленях, и, в любую секунду можно посмотреть на жену, которая деловито возится то у печки, то у стола, готовит ужин, и, она почувствовав его взгляд, приостановится на секунду и спросит,– ты чего смотришь?
– Да так… – и замнется, не зная, как выразить словами то, что на душе.
Какое же это счастье.
Уже ночью, как всегда прижав к себе спину жены, мелькнет в голове неприятная мысль, что завтра обратно, опять одному в квартире, непроизвольно вздохнет, и уткнется в ее волосы,– «завтра, будет завтра».
Тамара повернулась лицом к нему.
– Я думал ты спишь.
– Поспишь с тобой, пыхтишь как паровоз,– и сказала то, что он в глубине души, наверное и хотел услышать,– увольняйся Саш, нечего тебе там делать. Здесь работу найдешь.
– А жить где?
– Пока поживем у твоей мамы, думаю ей не в тягость будем. Она иногда к нам заходит, все к Машке тянется, если не сын, так хоть его дочь. Она как-то растерялась, когда твоего папы не стало. Найдешь работу, снимем или квартиру на поселке, или домик. Увольняйся. Завтра же пиши заявление.
– Прорвемся Том?
– Конечно прорвемся. А теперь спим, утром пыхтеть будешь, скоро вставать уже.– Опять развернулась, положила его руку так как ей надо,– обязательно прорвемся.
Одно дело, когда к тебе каждый день приходят, помогут прибраться посидят, поговорят, но все равно на ночь оставят одну, и другое, когда в доме есть постоянно еще кто-то. Александра все понимала, такова жизнь, у ее детей своя жизнь, они выросли, у них свои семьи, и надо как-то привыкать, жить одной. Все
понимала женщина. Но понимать, это только понимать. Конечно, так легче когда понимаешь, но не на много.
Поэтому, когда к ней решили переехать сын с семьей, сказать что обрадовалась, значит не сказать ничего. Ожила, так наверное точнее. Но, как говорят, благие намерения ведут в ад. Тамара никак не могла освоится в чужом для ее доме, сколько раз корила себя за то, что сама предложила мужу этот вариант, пожить у его мамы.
Пока Одинцов искал работу, все же, большее время был дома, но так и ничего не подобрав, прибился к давнему знакомому Рахима, в частном порядке занимающемуся ремонтом автомобилей. Стал часто задерживаться до позднего часа. В такие вечера Тамара просто изнывала. Уложит Машу спать и даже не выходит из выделенной им комнаты.
– Том, пойдем чаю попьем,– Александра почему-то чувствовала себя неловко перед ней,– что ты одна сидишь, пойдем.
Она всегда шла, никогда не отказывалась, но перебросятся парой слов, и не знают о чем говорить, наступала гнетущая для обеих тишина. В конце концов Александра не выдержала.
– Вот что я тебе скажу дочка,– женщина примолкла на секунду, вспоминая,– когда мы со своим поженились, тоже немного пожили со свекровью и свекром. Не скажу, что они ко мне плохо относились, особенно свекор, все мне конфетки приносил,– Александра невольно улыбнулась,– а я ему нет-нет, да вина бутылку, от бабки таясь конечно. Он эту бутылочку в кошкин лаз в подполье спрячет, и потихоньку пьет. Бабка оглянуться не успеет, а он уже веселый. Ругается, пытает где взял, дед всегда чего-нибудь придумает, но про меня ни разу не сказал. И я никому, даже Сашке не говорила. Все бы хорошо, только мне не хорошо. Свекровь она беззлобная, но горластая! Чуть чего орет, а я кого, восемнадцать лет всего, моложе тебя даже, в слезы. Бабка опомнится, скорей успокаивать, мол просто голос громкий, а у меня осадок на душе. Мне всегда хотелось одного, как можно скорее уйти от них. Я думала из-за характера бабкиного. Оказывается нет, теперь сама свекровь, стараюсь вообще не лезть к вам. Только я вижу, ты мучаешься дочка. Какая бы она не была, свекровь, хоть золотая, она все-равно останется свекровью. А у тебя еще и мама совсем рядом, наверное еще тяжелей. Ты иди к ней, забирай своих, и иди.
– А, как же вы?– Тамара чувствовала, нелегко далось женщине это решение.
– Не скрою, тяжело мне одной, не из-за дел, нет. Просто нелегко, одиноко, я ведь никогда не жила одна. Но смотреть на тебя, я не могу, и не хочу. Так что иди, а за Сашку не думай, он мужик, мужикам легче.
– Спасибо. Вы знаете, если честно мне и у мамы не очень, хочу отдельно. Может, это и эгоистично, но это так.
– Это нормально дочка, так и должно быть. Для женщины самое главное, свой дом, а для таких как ты, вообще жизненная необходимость.
Тамара хотела еще что-то сказать, но вдруг замерла, прислушиваясь,– Шипит что-то, слышите?
– Где? Точно шипит! Откуда не пойму.
– Кажется с подполья. Я посмотрю, я мигом!
Александра еще не успела открыть лаз до конца, Тамара уже там.
– Теть Шур, труба лопнула! Вода хлещет!
– Я сейчас,– женщина проворно спустилась следом,– бегом наверх, в стенке найди аптечку, в ней резиновый жгут, знаешь такие, ими еще вены перетягивают?
– Ага, знаю!
– Бегом! За Машей смотри!
Подхватив от греха подальше, дочь под мышку, Тамара ринулась в зал, быстро нашла искомое, обратно, также с дочерью под мышкой,– ловите! Поймали?
– Поймала! Том еще проволоки надо!
– Проволоки? А где найти?
– Так, так… о! Том, в бане веник проволокой связан! Меня закрой, не дай бог Машка упадет!
– Ага,– Тамара закрыв лаз, унесла дочь в зал, мигом в баню. Хоть проволока и алюминиевая размотать ее руками не представлялось возможным. Похоже затягивалось пассатижами а скрутку аккуратно срезали теми же пассатижами. Тамара с остервенением собаки разодрала веник, освободила проволоку, с победой понеслась обратно. Глянула в зал, Маша как ее посадили, так и продолжала сидеть, наверное в осмысливании необычного поведения матери с бабушкой.
– Посиди доча!
Бегом на кухню, отрыла лаз, шума воды уже не было слышно. Привыкнув к полумраку, разглядела свекровь. Женщина сидела на земле и обеими руками держала намотанный на трубу резиновый жгут.
– Том,– сокрушенно,– мне одной не замотать.
– Ага, я сейчас!– бегом в зал, схватила Машу на руки, и вместе с ней нырнула в подполье. Посадив дочь на землю,– Маша сиди,– сама на карачках к аварийному месту.
Вдвоем управились быстро и качественно, не то что не капало, даже не мокло.
– Хух!– Молодо воскликнула Александра, когда все трое вылезли на белый свет,– а ты молодец, не растерялась. Если бы не ты, утопили бы картошку. Суши ее потом.
– Да я то что, вы говорили я делала. А вот вы-ы! Мне бы никогда и в голову не могло прийти, что медицинским жгутом можно трубу починить.
– В этом как раз ничего удивительного, я всю жизнь на воде проработала, насмотрелась. А Маша-то, хоть бы вякнула! Умничка ты моя маленькая, Машенька,– позвала Александра,– я говорю умничка ты наша,
Взглянув на бабушку, девочка подняв ручку, указала на творило в подполье, и
четко произнесла,– бух!
– Вот тебе и бух. Пошли переодеваться, бух, и колготки, и майку измарали.
После разговора с Александрой, у Тамары было ощущение, словно ей развязали руки. Она вольна и может делать то, что ей захочется. К маме можно возвратится в любую минуту. Но она все откладывала и откладывала на завтра, и оставалась. Неожиданно для себя она прониклась какой-то искренней теплотой к этой женщине, появились даже общие разговоры, интересы. Так и тянула до лета.
В один из вечеров, Александра предложила ей прогуляться. Предложение неожиданное, но Тамара согласилась, Одинцов еще с вечера предупредил, вернется поздно, делать особо нечего, почему бы и не пройтись просто так, у мамы она сегодня уже была. Посадили Машу в коляску и пошли. Уже на улице поняла, Александра вышла не прогуляться, а вела целенаправленно к конкретному месту. В проулок, по которому они всегда ходили на речку, потом повернули налево, подошли к небольшому домику.
– В этом доме жили мои родители,– заговорила женщина.
Тамара знала об этом, Одинцов рассказывал еще когда они учились в школе, он все рассказывал.
– А покупали его мы с Сашкой, моим мужем,– сочла нужным уточнить,– Сашки сына еще не было, он родился уже в том доме.
« Решила меня провести по памятным местам!».– С долей раздражения мелькнуло у Тамары.
– Здесь этого дома не было,– Александра хоть и заметила настроение невестки, но не подала виду,– когда разрез открылся, приехали посмотрели, понравилось, купили эту усадьбу. Здесь халупа стояла, мы ее блиндажом называли. За нами и Зина с Борисом, а через год, и папа с мамой, как в этом блиндаже все помещались, сейчас ума не приложу. Потом папа заявил, ему очень хорошо, и они будут здесь строиться. Если мол, вы хотите, то есть мы с Сашкой, с детьми, живите с нами, не хотите, ищите себе другую усадьбу, а с деньгами поможет, вредной был, царство ему небесное. Помнишь я тебе говорила, чтоб от свекрови скорей убежать?
– Помню, только зачем мы пришли сюда?
– Ох молодые, высказаться не дадут! Ладно, короче, тебе здесь нравится?
– Да,– Тамаре действительно понравилось, и домик и усадьба, и место расположения, считай за огородом речка, тихий, тупиковый переулок.
– Пойдем в дом.
– Зачем?
– Затем, что если тебе понравится, он будет твоим, вашим.
– Что-о?!
– Вашим говорю! Пойдем, бери Машу на руки.
Две комнаты, и просторная кухня. Видно было запустение, в доме никто не жил как минимум год.
– Том теперь серьезно, дом стоит двадцать пять тысяч, пятнадцать я дам, у меня больше нет, остальные Зина добавит. Мне отдавать не надо, но Зине придется.
– Но, у нас и трех нет!
– Зина подождет, отдадите по частям.
– А если не сможем?
– Ты? Ты сможешь. Я спрашиваю тебе все нравится?
– Конечно нравится! Только надо с Сашкой посоветоваться.
– Вот ты мне не рассказывай! Советчица! Он по стопам своего отца, все на тебя сложил, змееныш! Лишь бы на солнышке греться.
– Вы это, вы не очень!– Тамара могла наговорить своему мужу все, что взбредет в голову, но никогда не потерпит плохого о нем от кого-то другого, даже от его родной матери.
– Вот что Тамара!– Перебила свекровь,– если я завтра не отдам задаток, дом уйдет, желающих много, отдавать?
– Конечно отдавать!
– Так-то лучше, а то, советчица. Бери ключ от замка своего дома.
– Почему вы меня одну привели, без Сашки?
– Почему?– Александра хотела сказать, что такой особе как она, Тамара, угодить не так-то просто, больно норовистая, и если ей что-то не по душе, то с этим вряд-ли смирится, а тут дом, в котором жить не один день, а если он ей не к душе что будет? Будет пилить ее сына. Но зачем говорить, коль понравилось,– а чтоб ты его обрадовала, а он обрадуется, я знаю, он здесь рос, до шести лет, пока папа с
мамой не умерли. Папа его очень любил.
– Спасибо, да что спасибо! Не знаю даже как спасибо! М-м…
– Бабушка!– Перебила Александра,– не люблю вранья, какая я тебе мама? Помню ты мне с подполья кричала тетя Шура, я в принципе не против, но как-то… Зови бабушкой. Так меня оба зятя зовут.
Тамара захотела обнять свою свекровь, но как? Буквально за минуты, последнее время особенно, мягкая, со всем соглашающаяся пожилая женщина, превратилась в человека с жестким, решительным характером.
– Спасибо, вы для меня.., как мама.
Судорожно, на мгновение Александра сильно прижала к себе невестку, тут же слегка оттолкнула,– Все. Закрывай дом, пошли, коров встречать пора. Маша иди к бабе на руки.
Давно она так сильно не ждала своего мужа с работы, а может, и вообще никогда так не ждала. Казалось еще минута и она больше не выдержит, вот в эту самую минуту он и заявился.
– Ты где шаришься!?– с ходу,– вечно упрется и жди его!
– Я же предупреждал…
– Предупреждал он, пошли!
– Куда?
– Надо!
– Дай хоть умыться, поесть.
– Потом наешься и умоешься, пошли!– Нетерпеливо потянула мужа на улицу.
– Том что случилось? С Машей?! Где она?
– Да спит Маша,– Тамара поняла, своей спешкой встревожила мужа,– Саш успокойся, случилось, но очень хорошее. Можно пока говорить не буду?
–Если хорошее, можно. А можно тогда, я хотя бы с собой бутерброд возьму?
–Бери, только скорей.
Тамара стараясь чтоб сюрприз получился, всю дорогу молчала, молчал и Одинцов, по причине простой и банальной, рот был занят прихваченными с собой бутербродами.
– Ты знаешь чей это дом?
– Знаю конечно, здесь мои дед с бабкой жили, потом…
– Сашка! Да перестань ты жевать! Этот дом наш!
– Э…– Одинцов чуть не подавился.
– Вот тебе и э. Кстати, ты задолжал десять тысяч!– Сказано таким радостным тоном, словно не они, а им кто-то должен.
– Пошли в дом! Не буду больше тянуть, твоя мама меня сюда привела.
Тамара рассказала все, за исключением того места, что он змееныш, и все свалил на нее. Она-то знала, что это неправда.
– Ну мамка! Почему мне не сказала?
– Она хотела чтоб я.
– Ну мамка!
– Саш,– замялась Тамара,– она наверное зря так?
– Томочка не зря, очень правильно, очень и очень, правильно. Хозяйка ты моя!
Они не торопились обратно, дочка под присмотром, спать им не хотелось, даже Одинцову не хотелось, не смотря на усталость. Там и встретили рассвет. И слушали
щебетание птиц на рассвете, и смотрели ,на восход солнца, Как оно быстро встает над горизонтом! На крыльце своего дома.
8
Трудно сказать, по какой причине исчез Рахим. На вопрос Тамары, куда и зачем, Фаина отвечала сдержанно, куда не знает, и так надо. Судя по тому что мама относится к этому довольно спокойно, дочь поняла, ей чего-то не говорят, значит на это есть причины, и с лишними расспросами не лезла. Главное, Рахим жив и здоров, мама спокойна, Руслану было сказано, что папа в далеком городе, и немного там по работе, задержится. Мальчик конечно очень скучал по папе, но раз у него такая работа, он подождет, тем более он уже взрослый, ему четыре года.
Фаине пришлось уволиться с колхоза еще когда у нее закончился декретный отпуск. Конечно настоял на этом Рахим, но поддержала его и Люба.
– Фай, там делать нечего, такая дрянь стала! Люди бегут толпами, кто на разрез,
кто на шахту. Как Будда ушел на пенсию, вообще развал начался, сиди пока дома, особо ничего не потеряешь, времена пошли, не поймешь. Коль есть возможность, сиди с ребенком.
Спустя немного времени, Люба и сама ушла с колхоза, устроилась на шахту в бухгалтерию.
Перед отъездом, Рахим оставил Фаине приличную сумму денег в рублях, и несколько сотен в долларах. Но рубли, в виду инфляции кончились довольно быстро, а доллары, лежавшие в отдельном конверте, Фаина как только их увидела, сильно запаниковала. Схватив словно в конверте какая-то зараза, быстро упаковала в полиэтиленовый пакет, и запрятала так, что какой, даже самый тщательный обыск, не учини в ее доме, все-равно ничего не найдешь. И сама, старалась о них и не думать. Даже нужда, день ото дня становившаяся все сильнее, не преодолела ее страха перед иностранной валютой. Если раньше Фаине может и хотелось найти работу, то теперь в этом появилась необходимость. По совету Любы обратилась в отдел капстроительства на шахту. Внимательно изучив трудовую, хотя чего там изучать, запись приема-увольнения в Казахстане, и такая же в колхозе, все. Скорее всего, зам директора внимательно изучал саму владелицу трудовой книжки, и вывод.
–Хороша, хорошо,– тут же поправился,– вы работали в строительстве, вам работа знакома. Пишите заявление на прием, оставьте у меня, завтра с утра приходите, сегодня директора нет, а завтра зайдем к нему вместе.
На следующий день, в кабинете директора зам твердо заявил,– Фаина Андреевна прекрасный, грамотный специалист, и, нам она подходит.
– На счет грамотного не знаю, а вот, что прекрасный,– директор с удовольствием посмотрел на женщину,– это да,– тут же подписал заявление,– добро пожаловать Фаина Андреевна.
Нет, все-таки не зря Рахим изводил ее пристальным слежением за внешностью, пригодилось.
По поводу заботы о Руслане, договоренность с дочерью уже была, Тамара сразу согласилась, и как потом оказалось, с выгодой для себя, дети больше времени проводили вместе, и меньше отвлекали молодую хозяйку от занятий домашними делами.
В целом, работа Фаине понравилась, в основном занималась составление смет. Не маловажным было еще и то, что рядом была Люба, хоть и не как прежде в одном кабинете, но рядом. Вместе ехали в автобусе на работу, вместе обратно, вместе заходили в магазины. Что ни говори, но дружба всегда становится еще крепче, когда есть общие интересы по работе, по многочисленным общим знакомым, по совместно проведенному не как гостьи, одна у другой, а совместно проведенному, даже можно так сказать, по необходимости, времени. Зачастую, совместно проведенного по необходимости времени не хватало. Встав на перекрестке, где Любе налево, а Фаине направо, договаривали то, чего не успели. В один из таких случаев, когда договаривали, к ним подкатил сын Любы, Женька.
– Здрасте теть Фай, мам тебя подвезти?
– Катись отсюда!– Фыркнула мамаша.
Сын похоже, и ждал такого ответа, равнодушно пожав плечами, уехал.
– Опять сиденье задрал,– Люба проводила взглядом мотоциклиста,– ты знаешь, зачем
эта шентропа, сиденья задирают?
– Наверное считают, так красивее.
– Как бы не так!– продолжала кипятиться женщина,– рассказать?
– Конечно, пошли ко мне чаю попьем.
– Ну пошли, представляешь, на прошлых выходных собрались с Щегловым к его родителям. Все уже и в машину сели, Коля заводить, она ни в какую, бензонасос сломался. А ехать надо, обещали, дед с бабкой ждут. Решили на Женькином мотоцикле, у Щеглова категория есть, да и какие гаишники, если по полям.
Ну и поехали, еду, думаю зачем сиденье задрал, ведь неудобно сидеть-то, съезжаю как по горке на Кольку. Думаю ему наверное неудобно рулить, стараюсь подняться повыше, только поднимусь, опять соскользну. Доскользилась. Смотрю, Щеглов к ближайшей лесополосе мчится, мотоцикл бросил, меня на руки и бегом! Давно у нас такого не было! Представляешь?
– Да, как-то неудобно, представлять.
– Слушай дальше, полюбили значит, друг друга, полежали, успокоились, поехали. Уж думаю чего взад-вперед прыгать прижалась к нему и сижу, так уютно стало, а потом, даже не знаю, так захотелось большего! Ну и давай его прищипывать,
поглаживать, и снова в лесополосу! Вот это как?
– Честно признаться, не вижу в этом ничего плохого.
– Ничего плохого?! Мы с Колькой уже скоро двадцать лет живем, и то! А если у этого сопляка, такая же как он, соплячка сзади сидит? Привезут подтопольника! У самих еще молоко на губах! Всю жизнь перековеркают, и себе и ребенку.
– Люб, я знаю твоих, и Толю, и Женю. Они парни умные.
– А мы значит с Щегловым, бестолочи похотливые?
– Люб, да ты успокойся. Вот смотри, у всех парней сиденья на мотоциклах так задраны, верно?– Люба согласно кивнула,– верно, если следовать твоей логике, то все девчушки, как ты их называешь, соплячки, которые катаются с ними, должны быть беременны, много таких? Вот из Женькиной компании, беременных, много?
– Да пока, вроде ни одной.
– А чего паникуешь? Не мне судить, хорошо это или плохо, но современная молодежь в этом деле более просвещенна, предохраняются. Так что не переживай, все хорошо будет.
– Уверена?
– Да. Люб,– понимая, что проявляет излишнее любопытство, Фаина покраснела,– а обратно как доехали?
– Нормально доехали! Колька сиденье на место поставил.– Люба немного успокоилась, стать бабушкой, по крайней мере в ближайшем будущем, ей не грозит,– от твоего что-нибудь было?
В ответ Фаина отрицательно покачала головой.
– Фай, ты сильно не переживай,– Люба коснулась руки подруги,– плохие вести быстро доходят, если ничего не слышно, значит ничего плохого нет. Фай, все образумится. Не томи себя, хорошо?
– Хорошо.
– Ну пойду, ужин варить надо.
Даже лучшей подруге Фаина не призналась, что буквально рано утром, разговаривала с Рахимом по телефону. Хоть он и не просил ее чтобы никому не говорила про звонки, понимала сама, чем меньше кто знает, тем лучше. Рахим звонил не часто, первые вопросы о сыне, о ней, о Тамаре, но в конце как-бы невзначай, всегда спрашивал, приходил ли кто-нибудь незнакомый, спрашивал ли кто о нем. Услышав, что никто не приходил, и не спрашивал, Фаина это чувствовала, успокаивался.
– Фая, я приеду в конце октября,– пообещал в последнем разговоре,– ничего?
– Рахим, ты за нас не волнуйся, если надо, то мы подождем.
– Ну все Фай, пока?
– Пока Рахим.– После этих не частых звонков, Фаина всегда чувствовала успокоение, и уверенность, что он рано или поздно вернется, и все пойдет по прежнему.
Прибрав со стола посуду, пошла к дочери, и за Русланом надо, да и посидеть там, скоротать вечер. Фаину порой забавляло, а порой и не очень, взаимоотношения сестры с братом. Как подобает брату, с Тамарой вел себя независимо, еще и постоянно совался с советами, и иначе как Томка, ее не называл.
– Томка, картошку будешь жарить, чтоб с корочками была, поняла?
– Поняла.
– Можешь потом сбоку яичек поджарить,а желток с белком перемешай.
– Хорошо.
– Томка, Машу пора спать укладывать.
– Рано еще!
– Томка,– если Тамара прибиралась по дому,– ты зря под диваном моешь, там никто не ходил.
– Больше не буду.
– Томка…
– Господи-и!– Взывала к Творцу в конце дня Тамара,– скорее бы мама пришла!
Так целый день, Томка, Томка. И начинающая говорить Маша, естественно, звала ее не мама, как это должно быть, а Ока. Впрочем, Одинцову повезло не больше, Ака, что в переводе Сашка.
А вот к Маше, мальчик относился со всей ответственностью, потому как дядя, чем гордился неимоверно. Вся округа знала, что он дядя, а Маша его племянница. В этом был несомненный плюс, даже играя с соседскими мальчишками его ровесниками Вадимом и Андреем, Маша находилась всегда под присмотром бдительного мальчика, потому как, он дядя.
Что же касается Фаины, ее все, кроме Одинцова, он никак не называл, включая и Машу, называли мамой. Женщина лишь в калитку, как сын, а следом и внучка, еще не совсем уверенными ножками с криком, мама, бежали к ней.
– Путаница получается,– Сокрушенно вздыхала женщина.
– Со временем разберутся,– успокаивала дочь,– хочешь, я тебя для разнообразия, мать Терезой звать буду?
– Обойдусь.
– Судя по тому, как светятся глазки у нашей мамы, у нее прекрасное настроение,– Тамара снизила голос,– звонил?
Фаина молча кивнула. « До чего же счастье относительное понятие,– думала Тамара вглядываясь в лицо матери,– всего лишь звонок, а она счастлива. Как же иногда нужно мало человеку, чтоб ощутить его, это счастье. И как оно зависит от обстоятельств, при нынешних обстоятельствах, хватило одного звонка. Нет, сегодня же скажу Одинцову, чтоб дольше чем до шести вечера не торчал в своем гараже, приходит только переночевать. Не в деньгах счастье, с долгом рассчитаемся, пусть чуть попозже». Тамара посмотрела на часы, почти семь, пора растоплять баню, топила каждый вечер в основном из-за Одинцова. « Опять придет грязный, помазок мой».
– Мам, к нам в баню пойдете?
– Можно сходить.
– А, ну тогда затопи, тебе все равно делать нечего.
– Вообще-то я с работы.
– Так и я о том. Целый день сидишь, разминка нужна, а то растолстеешь.
– Какая ты у меня, заботливая!– Это так, ради настроения, Фаина чувствовала себя гораздо комфортней у дочери, когда чем-нибудь занималась, а не сидела без дела, как сама выражалась,– кочкой.
Одинцов заявился домой как обычно, после восьми вечера. Узнав что у них еще все находятся Фаина с Русланом, обрадовался.
– Во, хорошо, вы еще здесь,– широко улыбаясь, показал жене изрядно замызганный пакет,– Том, куда поставить.
– А что там?
– Мясо, шашлыки делать будем!
– Где взял? Украл?
– Я не вор, я комсомолец! За ремонт машины один дед рассчитался, будем шашлыки делать?
– Давай,– Тамара осторожно взяв грязный пакет, вывалила мясо в большую чашку,– Мам, будете с нами?
– Будем, давно не делали.– Последний раз они готовили шашлыки весной, когда Рахим был еще дома,– давайте.
Вроде, ничего такого, всего лишь шашлыки, всего лишь ужин на свежем воздухе, а праздник. Нет не шумный, с музыкой и танцами, а тихий, семейный праздник. Не так уж и много надо человеку, для того, чтобы почувствовать себя счастливым.
9
Если в доме с ремонтом Тамаре помогли, пришла вся родня Одинцова, к ним присоединилась еще и ее мама. Управились за два выходных дня, и покрасили, и побелили, то уж с приусадебным участком, пришлось столкнуться один на один.
Примерно сорок соток, густо заросшей несколько лет не обрабатываемой, земли.
« Лучше бы на усадьбе помогли убраться,– мрачно подумала Тамара,– тут до зимы не вырвать. Еще и Одинцов, с утра до ночи в своем гараже». Но хочешь не хочешь, делать надо. Злая на весь белый свет, приступила к работе.
Если в первый день, как всегда решив сделать столько и столько, и хоть тресни, это надо сделать, как когда-то на тренировках, наработалась так, что к вечеру было одно желание, лечь и не двигаться. Но вскоре пришел Одинцов, высказалась эмоционально, стало полегче, подалась готовить ужин.
На следующий день, чувствуя боль во всем теле, уже не ставила пред собой никаких конкретных целей,– « Сколько сделаю, столько и сделаю. Я тебе,– (подразумевая мужа?!),– не рабыня на плантации».
Дав себе свободу действий, вольная женщина, спокойно не напрягаясь, принялась за работу. И не заметила сама как отвлеклась, все пошло само собой. При однообразной не сложной работе, у человека появляется возможность думать о чем
угодно, или вообще ни о чем не думать, ковыряйся и ковыряйся. Тем более когда у него свобода, хочешь делай, не хочешь не делай. Так и Тамара, успокаивающее бездумье, потом разбросанные мысли, и про Сашку, и про Машку, и про долг тете Зине, и про свекровь, с которой, оказывается ей повезло, очень хорошая женщина, и, (вот черт!), крепко засевший в земле корень, кое-как выдрала, ну зачем им столько земли, сорок соток, ну куда?! И все лето, только и знай, что ковыряйся в этой долбаной земле, и не просто лето, а каждое лето, до гробовой доски. Ей это надо? А этот, засел в гараже, и сидит. А чего ему, жена все сделает, нашел дармовую силу! Ведь сказала же, чтоб в шесть был дома! На эту тему, думать дальше не стала, потому как, после ее просьбы Одинцов старался вернуться именно к шести вечера, но все-равно! Вот какой-то.., вот все самой! Корень выдран, страсти улеглись, мысли потекли спокойно. Может деревьев насадить, яблонь там, что еще можно посадить у себя на участке? И мелькнул в памяти тот вечер, когда Рахим впервые привез их с мамой в тайгу, ее первое впечатление, очарование суровой, величавой, таинственной красотой. Собственно, а почему у себя в огороде нужно садить только то, чьи плоды можно есть? Можно насадить всего, не обязательно только для еды. В голове постепенно стал зарождаться план, и, скомпановался в несколько слов, посадить лес, не сад, а лес, маленький кусочек тайги, ее тайги! Идея так понравилась, что молодая женщина искренне пожалела, что время посадки прошло. Но почему прошло, пусть пока не деревья, но июнь еще, что-то можно посадить, что приживется.
Вот уж действительно,– охота пуще неволи. Быстро собрав детей, пошла за советом к Александре. Уже к вечеру на усадьбе появились первые грядки, посажен лук-батун, несколько, выкопанных у свекрови, корней помидор, небольшая грядка на которой посажены огурцы, лишь бы все прижилось.
– У тебя приживется,– заверила Александра,– у тебя рука легкая.
Ей приходилось работать на огороде с мамой, она видела как появляются на грядках всходы, как растут. Но что это по сравнению практически граничащие с равнодушием ощущения, с теми, когда она увидела всходы на своей грядке? Небо и земля. Еще совсем недавно, само выражение, «сорок соток», портило ей настроение, то теперь наоборот, и хорошо, что земли много, у нее будет свой лес, своя беседка, своя поляна, все будет на ее земле! И еще бассейн будет! Если конечно, Одинцов копать согласится, а что поди не согласится? Беседку же начал делать. И не будет у нее, пугающего каждую весну, своей чернотой, поля.
Одинцов, наверное больше всего не любил, даже ненавидел, это работать ножовкой, вообще не любил работать с деревом. Предложение Тамары о строительстве беседки, повергло молодого человека в такое уныние, что не передать никакими словами. То что делать все равно придется, он уже понял по заранее задергавшимися крылышкам носа благоверной, верного предвестника вспышки гнева.
– И потом,– Тамара попыталась подсластить горькую пилюлю,– вот ты провозишься один раз, зато на будущий год, уже меньше копать, ковыряться в земле. Ты что думаешь, я всю жизнь одна в огороде пахать буду? Будешь со мной ковыряться, как миленький.
– А давай, я на всю усадьбу беседку построю.
– Не утрируй пожалуйста,– крылышки задвигались быстрее,– У тебя дочь растет!
– В жизни бы не подумал, что для роста дочери, необходима беседка, вот…
– Ты будешь делать?– Прошипела как кошка пред нападением.
– Буду!!!– Хотел сказать, «черт с тобой», но воспитание,– Чем бы баба не тешилась, лишь бы не орала,– переиначил известную поговорку.
– Может тебе не нравится и идея, посадить деревья?
– Нет Том,– совершенно искренне, ответил Одинцов,– очень нравится! И не только потому, что с годами меньше работы, ты у меня такая умница! Я бы не догадался, свой лес, как ты сказала кусочек нашей тайги, это так здорово! И для Машки, для всех.
Как девочка начала самостоятельно ходить, следственно, начала, хоть и не умышленно, творить порой то, что маме очень не нравилось, ее все чаще и чаще, стали называть, не как прежде, Машей, а Машкой. Но звучало это в устах родителей, да и бабушек с тетушками тоже, не как-то грубо, а наоборот, с нежностью, как-бы подчеркивая в ребенке, его милую индивидуальность. Впрочем, и ее маму, порой в глаза, и уж тем более за глаза, все близкие звали Томкой, даже свекровь, после того как, не просто смирилась, а полюбила свою невестку. Не
Тома, не Тамара, а То-о-мка. Вреднючая, но такая-такая! Ух!
Надо сказать, Одинцов везунчик по жизни. Только взялся за стройку, Фаина заметив, как зять, злобно сжав губы, с ненавистью распиливал очередную тесину, решила отступить от данного себе обещания, ничего не брать из инструментов Рахима, повела мученика к себе, и передала ему, редкую в то время электрическую циркулярную пилу, и совсем раздобрев, еще и более редкий в продаже, электрорубанок, это в корне поменяло подход к делу.
Еще и Тамара, последнее время большую часть времени проводила на участке, находя всегда себе дело, впрочем, искать особо не приходилось, дел хватало без исканий. Ему всегда нравилось незаметно наблюдать за ней, нравились ее движения, нравилось следить за выражением ее лица, глаз, подмечать малейшие, присущие только ей движения, его восхищали их резкие перепады, плавные, даже медлительные, и вдруг, совсем не ожидаемая стремительность.
Вот она встала, отрешенно-привычно, сама не замечая того, как поднесла ладонь к лицу, в области рта, указательным пальцем коснулась кончика носа, Одинцов знал, в эти мгновения она о чем-то направленно думает, нет ему совсем не обязательно знать, о чем она, ему только хочется смотреть и смотреть.
Не успел насмотреться, Тамара размашисто двинулась к куче выдерганной ею травы, встала, постояла, и, мгновенно! Как выстрел! Уже на корточках! Сноровисто запихав руку в кучу вытащила изнутри, уже начинающей разлагаться, пучок травы, начала изучать, прям виден ее интерес. Ну что можно увидеть интересного в нем? Но какая-же она у него прелесть!
– Саш, иди сюда,– супруга прервала прекрасные мгновенья,– помнишь, нам на растениеводстве говорили, сжигать выдерганные сорняки, прошлогоднюю траву, по крайней мере глупо?… Ты чего уставился? Ты вообще, слышишь меня?
– Слышу конечно,– Одинцов с трудом вспомнил о чем она, про прошлогоднюю траву что-то.
– Помнишь нам препод, Анисимов кажется, говорил, гораздо целесообразнее сделать компостную яму, и туда сорняки, траву, все. На следующий год, получится прекрасное удобрение, помнишь?
– Ну да,– Одинцов вернулся в прозу жизни,– конечно помню. Ты хочешь компостную яму?
– Да. Просто выкопать яму, где-нибудь в уголке, и ссыпать. Тем более она уже даже в кучах гнить начала, вот потрогай,– Тамара протянула пучок,– чувствуешь, горячий.
– Чувствую. Том, где копать будем?
– Не знаю пока.
– Давай там,– Одинцов кивнул в северную сторону участка,– То-ом! А давай там и лес посадим!
– Почему там? Я хотела…
– Погоди,– перебил Одинцов,– там север. А деревья с каждым годом будут все выше расти, будут давать тень на участок. А если на северной стороне посадить, то тени не будет. Ведь так?
– Верно. А ты уверен, что север там?
– Ты что, меня за дурака считаешь?– Его даже задело,– я конечно, не семи пядей, но север от юга отличить в состоянии.
– Да успокойся ты!– Тамара смущенно отвернулась,– я не знаю, где север, где юг, где другие стороны света.
– Во как!– У Одинцова округлились глаза,– ты что, серьезно?
– Ну правда…
Он уже собрался съехидничать, типа, оказывается, и на солнышке есть пятна, но видя, что она чувствует себя пристыженной, сделал все наоборот, кинулся оправдывать невежество супруги,– Том, тебе это не надо было, поэтому и не знаешь.
– Наверное.– Эта, его забота о ней, понимание, стремление сгладить даже вот эту незначительную оплошность, стремление всегда найти ей оправдание, даже если она не права, найдет слова, от которых ей всегда становится легче. Ну не знала она где находится север, действительно, что тут такого, он ей нужен был, этот север?
Господи-и! А она? Вот она? Вот будь она сейчас на его месте… Он как-то в разговоре спросил, чем дебет от кредита отличается, устроила такое представление! Он с высшим образованием не знает, как так можно? Это вообще уму непостижимо, это каким интеллектом надо обладать, и прочее, и прочее… И кому? Самому близкому, мужу! И всегда только и знает, что выставить Одинцова, она ведь
так и сказала однажды, недоделанным, в шутку конечно, а вдруг обидела? Он из кожи лезет, все старается для семьи, для дома, а она… Вот кто она?
– Саш, я стерва, да?– Казалось бы, вопрос не из темы, при чем здесь стороны света, и ее черты характера, но ответ последовал незамедлительно.
– Томочка моя милая, что ты? Это совсем не так, ты не стерва, ты стерва в квадрате.
– Я ему серьезно, а ему хи-хи, да ха-ха!– А ведь опять, все перевел в шутку, как ей наверное и хотелось, накрутила себе черт знает что. Неужели понял о чем подумала?– Ты что, меня насквозь видишь?
– Что в голове у тебя, не разглядишь, а вот желудочно-кишечный тракт, да. От начала и до.., ну понимаешь.
Черта с два! В отличии от своей мамы, Одинцов руку супруги легкой не считал, был на чеку, оплеуха пролетела мимо.
– Иди сюда!
– Мне некогда.
– Иди сказала!
И все прошло, все встало на свои места, ни стыда, за незнание простых вещей, ни чувства вины перед ним. «Мо-ой».
Одинцов вернувшись с работы, все находясь в сомнении, спросить не спросить, поминутно вздыхая, то пялился на жену, то отворачивался.
– Саш, что-то случилось?
– Да в общем,– Тамара как раз накрывала на стол, стоя к нему спиной. Уже хотел сказать, но в глаза бросились надетые на ней носочки , точнее даже не сами носочки, а небольшая дырка на пятке, образовавшая возле ранее заштопанной, затем обратил и на видавший виды халатик,– нет, ничего.
– Одинцо-ов,– Тамара внимательно посмотрела в глаза мужу,– что, говори? Я же знаю что-то случилось.
– Помнишь я тебе про мужика рассказывал, который машину поперек гаража поставил?
– Конечно помню,– невольно улыбнулась.
Недели две назад к работавшим в гараже Сергею, и Одинцову подошел мужик, явно с похмелья,– парни, помогите.
Продолжение просьбы звучало почти всегда одинаково, поэтому хозяин гаража отреагировал так-же предсказуемо и лаконично.
– Опохмелиться у нас ничего нет, денег дать можем, в магазин не повезу, некогда, если надо, шуруй пешком.
– Да нет!– Страдалец нетерпеливо отмахнулся,– помогите машину в гараже повернуть.
– В смысле, как повернуть, выкатить, не заводится?
– Тезка,– гостя тоже звали Сергеем,– пойдем лучше сам посмотришь. Сань и ты пошли.
Идти недалеко, всего через три гаража, собрались, свою дверь даже закрывать не стали, заинтриговал сосед.
– Твою мать!– Удивлению обоих не было предела. «Москвич» стоял строго параллельно въездным воротам, расстояние между бамперами и стенами гаража, с
обеих сторон сантиметров по двадцать-тридцать, учитывая то, что бампера хорошо вмяты в корпус автомобиля. Это значит, если бы бампера стояли на том месте, где предусмотрены заводом-изготовителем, а они стояли, Одинцов еще вчера видел своими глазами, зазор, должен был быть еще меньше.– Ты как умудрился, фокусник! И главное, зачем?
– Да не помню я!– Серега, который владелец машины, растерянно развел руки,– сегодня захожу, а он стоит!
Сосед, он вообще сосед, сосед по гаражу, это своего рода еще и единомышленник, автомобилист, помочь надо. Начали крутить баранку, повернут в одну сторону, толкнут, в другую, эффект конечно есть, но минимальный, в сантиметры.
– Сосед, мы так целый день дергаться будем! А нам работать надо.
В итоге, дали мужику ручную лебедку, при помощи которой в одиночку можно поставить машину, хоть вверх колесами, даже в трезвом состоянии, свозили за водкой, и вернулись к своим делам. Серега остался доволен, и работа пошла, и опохмелился, и сам по себе, отвлекать от дел никого не надо.
Так вот,– продолжал Одинцов,– если раньше, ему езда по пьянке как-то сходила с
рук, ну едет и едет, гаишники не особо кидаются, а вот если машина помята, остановят обязательно. В общем попался, лишили прав на три года. Сегодня пришел, говорит, продавать буду, товарный вид надо, сколько за ремонт? Серега говорит семь, и то если лонжероны не поведенные. Серега, который хозяин машины, говорит, смысла нет, ремонтировать, тысяч за пять продам, и ушел. Мне мой Серега и предложил, типа, цена бросовая. Да я и сам знаю.
– Саш, у нас денег нет,– Тамара с сочувствием посмотрела на мужа,– сам понимаешь, еще тете Зине должны, тоже пять тысяч.
– Да, Том все я понимаю, просто посмотрел, захотелось.
Казалось тема закрыта, поговорили и все, но уже оба скорбели об уходящей из рук недорогой машине.
– А так бы конечно,– задумчиво произнесла Тамара,– своя машина она своя, куда захотел, туда и поехал.
– Том, может к тете Зине?
– Я тоже об этом подумала, сходи, еще не поздно.
– Если пойду один, шансов никаких, пойдем вдвоем?
– Думаешь?
– Том давай так, орать тетка будет, к гадалке не ходи, я сначала поднимусь один, когда проорется спущусь за тобой с Машкой, стратегия и тактика.
– Ну давай попробуем, стратег мой.
Все произошло как и предполагал племянник,– Чем ты только думаешь, а? У вас домишко, развернуться негде, вот Машка подрастет друг другу в задницы толкаться…
– Вы в блиндаже жили, не толкались, так, сейчас,– Одинцов принялся считать,– раз, два, шестеро взрослых, двое детей…
– Считать умеешь? Больно умный? У тебя Томка скоро в щепку превратится, худющщая, не жрет толком, все долг отдает, чуть лишняя копейка, ко мне, на тетя Зина, я говорю, ты хоть себе оставляй! Хорошая девка, только кому досталась? Не зря тебя Шурка, мать родная, змеенышем называет! Сам вон какую морду наел, на жену все свесил, у девки кожа да кости! Машину ему! За водкой ездить?
– Томку с Машкой возить!
– Как Борька с Сашкой? Они нам тоже, купим мотоциклы, и по ягоду и на картошку, хоть куда, а сами? Рыбалка да пьянка! Ты ее хоть спросил,– крик пошел на убыль,– ее спрашиваю, спросил?
– Да вон она у тебя под балконом на лавочке сидит. Думаю, прекрасно тебя слышит.
Окинув племянника недоверчивым взглядом, вышла на балкон, разглядев, вскинулась,– а ты че там сидишь?! На второй этаж подняться сил нет?
– Коляску оставить боюсь,– Тамара поблагодарила судьбу за то, что с ними дочь, она действительно слышала эмоциональный разговор тети с племянником, и подняться в квартиру нисколько не хотелось,– вдруг украдут.
– Щас,– голова женщины по вертикали развернулась на сто восемьдесят градусов, в сторону третьего этажа,– Клава!
– Ов!– Сразу послышался отклик.
– Спустись, последи за коляской, у меня гости.
– Слышу, Сашка с семьей?
– Ага.
– Иду.
– Томка,– вот наверное сколько Тамар на поселке есть, наверное все напряглись, тетя Зина, еще не отойдя то запала, вещала громко,– заходи, сейчас Клава спуститься, приглядит.
– Теть Зин,– пока Тамара поднималась по лестнице, Одинцов решил слукавить,– ты только не кричи, она и так толком не ест ни хрена, а если накричишь, вообще ничего не ест.
– Ах ты змей! Ты еще и орешь на нее!– Эффект получился обратный,– вот только пожалуется, сама башку разнесу, понял? Нашел под силу…
Только заскрипела входная дверь, тетка вмиг смолкала, как грампластинка, поет, и раз, смолкла.
– Ты мне честно скажи,– тетка обратилась к притихшей Тамаре,– не бойся, если че я его на Колыму упрячу, обещаю, тебе машина нужна? Машенька, иди ко мне.
– Нужна,– с недоумением, передавая дочку,– а его на Колыму зачем?
– Он тебя не обижает?
– Господь с вами, теть Зин! Нет конечно!
– То есть, вам машина нужна?
– Теть Зин, если нельзя, то нельзя, мы только спросить.
– Берите. Я еще подожду.
– Теть Зин, нам подождать мало, нам еще и пять тысяч надо,– Одинцов поспешил опередить, начинающую нервничать тетю, добавил,– учти, у тебя на руках ребенок, у нее,– кивнув на жену,– аппетит. Ответь спокойно, сможешь дать или нет, честно говорю, откажешь не обидимся.
Если кричать нельзя, то хотя бы на племянника можно смотреть пламенно. Надо сказать, чувствовал себя неуютно. Наконец, пламя из глаз постепенно угасло,– прямо сейчас надо?
– Теть Зин,– Одинцов говорил правду, не юлил,– машина стоит дороже, ее мужик помял, но ничего страшного, для нас с Серегой на пару дней работ. Если какой-то спец по машинам попадется, уйдет тачка, как пить дать.
Тетка, не сказав ни слова вместе с ребенком на руках, вышла на балкон.
– Клава.
– Ов.
–Зайди.
– А коляска?
– Щас Сашка спустится.
– Ох-хо-ох, туды-сюды, нашла молодую, вниз боле не пойду!
– Не пойдешь,– к Одинцову, закрывая дверь на балкон,– иди на улицу.
– Теть Зин, он что, даже не попросил, не объяснил, что еще надо помимо долга?– Тамару возмутила наглость мужа.
– Он тебя точно не обижает?– вопросом на вопрос,– так-то, на него не похоже.
– Мы правда хорошо живем.
– Ну и ладно. Клав,– к зашедшей соседке,– у тебя две тысячи дома есть?
– Тока из смертных, надолго?
– Завтра с книжки в сберкассе сниму отдам, поди дотерпишь, не помрешь?
– Да ну поди,– перекрестилась бабка,– машина-то кака, хошь кататся?
– Не знаю Клав, этот,– Зинаида кивнула в сторону окон,– разбирается в них, дрянь бы брать не стал. С тобой подняться?
– Да, сама принесу,– бабка заковыляла к выходу из квартиры,– Зин, чайку поставь.
– Поставлю обязательно,– тетка заговорщицки подмигнула Тамаре,– помаленьку выпьем с Клавой. За машину.
Вскоре вернулась соседка, протянула деньги Зинаиде, как бы подчеркивая, дала тебе, ты и вернуть должна. Дружба, как говорится, дружбой, но…
Вместе с деньгами, тетка удалилась в спальню, вернулась уже с готовой в пять тысяч, суммой. Еще раз пересчитала на глазах у Тамары,– вот.
– Спасибо,– Тамара стала запихивать деньги в кармашек спортивных брючек.
– Стой, куда!– остановила тетка,– я тебе че, три рубля дала? А ну как потеряешь!
– Почему потеряю-то?
– Запихай в лифчик!– Тоном, не терпящим возражений,– подальше положишь, поближе возьмешь!
– Куда?
– Ай! Дай деньги,– выхватив у нее из рук купюры, тетка бесцеремонно залезла в бюстгальтер молодой женщины,– во, теперь точно не потеряешь! Учить вас все надо, молодежь! Теперь иди.
– До свидания теть Зин,– у Тамары было ощущение, словно ей подсунули к груди
лягушку,– спасибо еще раз.
В подъезде, торопливо вытащив деньги, махом скатилась со второго этажа.
– Ты знаешь куда она мне деньги запихала!– злобным шепотом,– я чуть со стыда не сгорела!
– И куда?
– В бюзик, куда! Одинцов, мне тебя порой убить хочется!
– Давай вытащу.
– Пошел вон!
Через неделю Одинцов вернулся с работы на собственном автомобиле.
Нужно сказать, не смотря ни на что, этот год оказался удачным для молодой семьи, по крайней мере, в приобретении. Сначала домик, вырванный Александрой буквально из рук других покупателей, затем и автомобиль, купленный недорого, и как потом оказалось, очень кстати.
Чего только не приходилось возить этому неказистому на вид автомобилю, но труженику, иначе и не скажешь. Уже осенью, благодаря ему, идея Тамары по поводу, своего кусочка тайги, стала воплощаться в реальность. Не хватало денег ни на
что, но они всегда находились на бензин, и всю осень гоняли машину в тайгу, выкапывали уже довольно высокие деревца, везли, садили у себя, опять ехали. Сосны, ели, пихты, Тамара отдавала предпочтение хвойным породам. В один из наездов ей на глаза попались три невысоких сосенки, как она сначала подумала, с более длинной, и более пушистой хвоей.
– Саш, смотри какие сосны необычные, хвоя длинная,– коснулась рукой ветки,– и не колючая совсем.
– Это кедры Том,– безошибочно определил Одинцов. Еще в детстве, когда гостил у бабушки на Алтае, не раз с местными мальчишками ходил за шишками, там и научился еще издали узнавать эти деревья,– выкапываем?
– Конечно! Свои орехи будут.
– На счет ореха не знаю, кедры долго растут, прежде чем плодоносить начнут.
– Зато смотри какие красивые, выкапывай.
Когда, с приходом осенней слякоти, поездки в тайгу пришлось прекратить, родилась новая идея, увеличить размеры дома. Стали планировать, но этого показалось мало, хотелось конкретных действий.
Коль ни на что нет денег, то можно начать готовить то, что можно найти даром. Теперь стали возить кирпичи, камни, все, что можно использовать в качестве бута в бетонный раствор, и куда еще можно было проехать, из которого на следующий год собирались заливать фундамент.
– Нет, мы все-таки не зря купили «Москвича»,– Нагрузив кучу обломков кирпича в багажник воскликнул довольный Одинцов,– да Том?
– Да конечно! Чувствую себя аристократкой! Вон, все бичи по свалкам пешком ходят,– Тамара картинно развела руки,– а я на маши-ине!
В поездках за бутом, в ней не было никакой необходимости, они с Машей даже не выходили из машины, Одинцов все делал сам, и грузил, и разгружал дома в одиночку, но по какому-то заведенному порядку, коль присутствие всего семейства в поездке возможно, то и едут всем семейством. А порядок есть порядок, и его нужно блюсти.
10
Приближались Новогодние праздники. У Тамары с каждым днем все более росла тревога, связанная с тем, что нечем накрыть праздничный стол, не было денег.
Опять же, из-за этих праздников, у Одинцова в работе затишье, клиентов не было, им плевать на неисправные авто, есть дела поважнее, праздничный стол, и чтоб не хуже чем у людей. Сказывался советский менталитет, в условиях дефицита всегда запасались, сейчас казалось бы, ну приготовь на вечер, и все. Если тебе чего-то не хватило, ты можешь уже ранним утром, первого января, сходить в любой магазин, и купить все, что только захочется, гораздо выгоднее, и даже свежее, на полках изобилие. Ан нет, надо все купить перед праздником, все, чего вдруг захочется, и с запасом. И хватали перед праздником даже то, чего может, не захочется вообще, лишь бы было.
Все конечно понимали, за одну Новогоднюю ночь, прилавки в магазинах не опустеют, но кто его знает, уж лучше заранее.
– Том,– Фаина утянув дочь в спальню, протянула стодолларовую купюру,– вот,
только поменять надо, думаю на Новый год хватит.
– Откуда у тебя доллары, мам?!
– Рахим оставил,– Фаина стыдливо спрятала глаза. Она ведь могла бы помочь при покупках дома и машины своими запасами валюты, но не сделала этого, слишком боялась за мужа, боялась даже косвенно привлечь внимание,– Том их надо поменять так, чтоб никто не знал, откуда они.
– Рахим так и не звонил?
– Нет,– женщина не смогла скрыть вспыхнувшей тревоги,– в сентябре последний раз…
– Мам, с ним ничего плохого не случится, поверь мне,– уверенно сказала Тамара,– он не из тех, он очень умный.
– Думаешь?
– Уверена, он в отца, а отец уж точно, не был бухгалтером на овощебазе, и ничего, жил, и хорошо жил, и не посадили.
– Хоть бы позвонил. Обещал еще в октябре вернуться, и вот, Новый год уже.
– Значит не может, говорю же он очень осторожный, тем более, у него сын растет.
– Думаешь?– Тревога на лице матери сменилась надеждой.
– Уверена.– Сказано таким тоном, что в этом нет никакого сомнения, так же, что после ночи, обязательно наступит день, сказано просто, без нажима на слово. Эта простота более всего успокаивающе подействовала на мать.
– Да-а,– выдохнула женщина,– а где поменять?
– Одинцов поменяет.
По магазинам, в виду того, что особо ограничиваться не надо, поехали все, включая и детей, не опасаясь неожиданных с их стороны просьб, купить то или иное. Увлеченная выбором продуктов, Тамара и не заметила как за ней с улыбкой на лице, наблюдает какая-то женщина. Заметила лишь тогда, когда та так и не дождавшись ответного внимания, коснулась ее плеча.
– Здравствуй Тамара!
– Здрасте.– Машинально, еще не зная с кем поздоровалась, оглянулась,-Ой, Тамара Васильевна! Здравствуйте! Как давно я вас не видела!– Тамара искренне обрадовалась встрече со своей бывшей классной руководительницей,– вроде и живем недалеко, а встречаемся редко.
– Я теперь в поселке живу. Когда мы с тобой последний раз виделись?
– Давно Тамара Васильевна, Сашка еще в армии был.
– Точно. У вас все хорошо? Я знаю, вы поженились, где он?
– В машине, когда мы с мамой вместе едем в магазин, он берет с собой какую- нибудь книжку почитать, и из машины даже силком не вытянешь, вредный.
– Слава богу у вас все хорошо,– женщина глянула на стоявших подле Тамары детей,– оба твои? Братик с сестричкой?
– Машка моя племянница!– Тамара даже не успела рта раскрыть, Руслану очень не нравилось, когда кто-то Машу принимал за ее сестренку, воспринимал как покушение на его собственное достоинство,– Я Машкин дядя! Поняла?
– Поняла конечно, Маша племянница, а вы молодой человек, как ваше имя?
– Руслан!
– Руслан, ага,– Женщина с трудом сдержала улыбку,– вы ее дядя, так?
– А Томка, сестра!
– Поняла.
– Тамара Васильевна,– Тамаре стало немного неудобно за брата,– давайте мы вас подвезем.
– Нет Том, спасибо. Я тоже на машине, только сама за рулем. Как у вас дела?
– В целом нормально,– после длительной разлуки, у всех разговор обычно не клеится, но своей бывшей классной руководительнице, Тамара почему-то сказала,– сижу без работы, не берут никуда. У меня и стаж только совхозный, даже того года нет, а как узнают, что ребенок совсем маленький, от ворот поворот, мол сплошные больничные, им не выгодно. Денег совсем не хватает.
– Да, времена,– Тамара Васильевна сделала небольшую паузу, и спохватилась,– Тамара, я могу предложить тебе работу преподавателем в школе, математику, пойдешь?
– О!– Тамара удивленно посмотрела на женщину,– у меня образование не подходит. Тамара Васильевна, и какой из меня педагог?
– Том, а ты попробуй,– волею судеб Тамара Васильевна возглавила коллектив школы, став директором, и ей до зарезу нужен был преподаватель математики. Ныне ведущая серьезный предмет, Анна Клавдиевна хоть и старалась со всех своих старческих
сил, но возраст, все чаще и чаще просто-напросто засыпала прямо во время урока, или забывала ту тему, которую собиралась объяснить на уроке,– зарплата конечно невысокая, но это лучше чем ничего. Попробуешь?
– Ну, не знаю, попробую,– Тамара никогда себя не представляла в роли учителя, но жить-выживать как-то надо,– только, меня пропустят? Я ведь не педагог по специальности.
– Том, у меня начальные классы ведет девушка с десятилеткой,– В целях не упустить возможность заполучить преподавателя, директриса умолчала, что эта девушка училась в пединституте заочно,– ничего пропустили, учителей не хватает катастрофически.
– Не знаю Тамара Васильевна, подумать надо.
– Конечно подумай!– быстро согласилась женщина,– если надумаешь, приходи в школу, или ко мне, после каникул, и все решим окончательно.
– Хорошо.
После Рождества Христова Тамара объявила мужу о своем решении идти работать в школу.
– А детей куда?
– К маме.
– Не понял…
– Мама не хотела пока говорить, не до конца известно было, теперь точно, она
попала под сокращение.
– Как попала? У нее же малолетний ребенок! А закон?
– Одинцов, когда ты только снимешь розовые очки? Какой закон? Как говорит твоя мама, « закон что дышло, куда повернул туда и вышло».
– Ну как, оставить одну с ребенком…
– У нее в паспорте прописано, она замужем.
– А, ну да. Том, говорят в школе черт знает что творится…
– Значит стану чертом, и буду знать, что там творится,– Тамара второй раз перебила мужа,– ты-то хоть под кожу не лезь!
– Том, может прорвемся, может не надо?
– На что прорвемся? На твои копейки?– жена пронзительно глянула мужу в глаза,– ты слепой, или бессовестный? Ты не понимаешь, что мы чуть-ли не на шее сидим у твоей матери? Не знаю как тебе, а мне стыдно! И ты предлагаешь, чтоб я и свою мать туда же, к ней на шею? Ты вообще думаешь… – и словно споткнулась.
Ей так хотелось наорать на него, мол ты в конце концов, мужик или кто? Ну делай хоть что-нибудь, неужели ты так и будешь работать у полуграмотного мужика, у которого образования-то восемь классов, каким-то слесарем. Ну открой сам, ту же автомастерскую, магазин, ну хоть что-нибудь! Думай, думай! За тебя теперь никто не будет думать, все зависит от тебя самого, у тебя дочь в конце концов! Я не хочу, чтоб она видела сладости только по праздникам! Я не хочу чтоб она была одета хуже других! И еще много чего пролетело в воспаленном мозгу молодой женщины. Хотела, и, не наорала.
Утром спровадив Одинцова на работу, а дочь к матери, отправилась на квартиру к Тамаре Васильевне. Сначала шла спокойная, уверенная, будет работать в школе, может быть даже понравится, что тут такого… И, мысль-паразит;– а этот, нет чтоб поддержать! Подумаешь, учитель. Вот все по себе судит, залез в свой гараж, тьфу, даже не свой! Премудрый пескарь! Всего боится! Вот если бы она куда уборщицей, тогда бы поддержал? Слабак! Нет, все же зря не высказала ему то что хотела, зря-а! Ну ничего-о, сегодня выскажет!
Распаляясь, даже не замечала, что уже не просто шла, а неслась своей великолепной, летящей походкой. Так и пронеслась мимо дома на поселке, в котором теперь жила директриса. Поняв свою оплошность, вконец озлившись и на Одинцова, и на себя, и на весь белый свет, влетела в подъезд искомого дома. И уже только там, притормозила. Слегка успокоившись, постучала в дверь квартиры.
Впервые увидев свою классную в халате, наброшенном на ночную рубашку, с взлохмаченными волосами и заспанным, недовольным лицом, потому как разбудили неожиданно, когда этого ей очень не хотелось, Тамара почувствовала себя несколько странно. Всегда подтянутая, всегда аккуратно одетая, всегда готовая, (к чему готовая, Тамара не раздумывала, готовая и все), и тут, на тебе! Тамара Васильевна тоже человек, у которого есть свое, своя жизнь, свои проблемы, свои, ее личные переживания, ей тоже требуется и внимание, и сочувствие, ей тоже порой хочется быть только для себя. « Я глупая девчонка.».
Как легкое облачко, набежит на солнце мимолетной тенью, пролетит, и вновь солнце светит, и вновь греет, так и у классной, уже нет на лице недовольства, уже светят эти глаза, и согревают своей добротой, ее,– глупую девчонку. И как тогда, в первый раз, когда Одинцов служил в армии, сейчас придя сказать, что согласна попробовать себя учителем, не таясь, словно под каким-то светлым влиянием, выложила все, что на душе, в том числе и о муже.
– Засел в гараже, и сидит. За копейки!
– Том,– когда возбужденная гостья немного успокоилась, Тамара Васильевна осторожно приступила к разговору,– когда ты выходила за него замуж, ты ожидала от него блестящей карьеры?
Казалось бы, простой вопрос поставил Тамару в тупик. А правда, чего она ожидала?
– Не отвечай, ты ничего не ожидала, ты вышла замуж по зову сердца. Скажи, вот вы сколько вместе, его отношение к тебе изменилось, он вообще сам, переменился?
– Тамара Васильевна, он вообще никогда не переменится! Как был шит белыми нитками, так и остался!
– Во как! Эмоционально. Правда не пойму, то ли с осуждением, то ли с одобрением. Ну не важно. Важно другое, ты сама знаешь, что он всегда будет тем же, тем, кого
ты полюбила, тем, от кого родила дочь, тем, которым ты сейчас недовольна. Ты сказала, что он воевал в Афганистане?
– Ну, да.
– Он много тебе рассказывал?
– Вообще почти ничего не рассказывал, так только. Как на базе водку втихушку пили, да как откуда-то из сада фрукты воровали. Когда в Союзе были.
– А ты сама спрашивала?
– Раз спросила, насупился как бирюк, потом всю ночь во сне Свата звал.
– Свата?
– Друг у него был, Сват. Он погиб,– и со вздохом, словно непроизвольно слетело с губ,– а моего ранило.
«Так вот ты какая девочка! Я-то опасалась, что ты бросишь его в погоне за лучшей долей, а ты «моего», не по имени, а как старушка вздохнув о своем дедушке, «моего», которая не только не бросит, а если надо, еще и на себе понесет. Не зря я тебя больше всех в классе любила.»
– Том, вот ты говоришь, он слабый. Вообще для меня тот мужчина, который постоянен в любви к одной женщине, а он тебя любит, это одна из основных черт сильной личности. Не из чувства долга, а именно в любви, любовь она капризна, ее удержать не то, что во второй половине, а даже в себе, удается не каждому. Это и умение прощать, и умение не замечать недостатков, умение противостоять соблазнам, всего и не перечислишь. Это даже не умение, а как бы сказать, качество души человека. Но если он постоянен в любви, ты даже не представляешь насколько он постоянен в своих взглядах в своем восприятии мира, в понимании добра и зла наконец. И он никогда не изменит своих убеждений, ни за что не изменит, а уж ради какой-то материальной выгоды тем более. Он никогда никого не предаст, он никогда не сможет лицемерить, он настоящий, он действительно, как ты говоришь, в какой-то мере шит белыми нитками, подразумеваю его искренность. В этом его сила, но и в этом его слабость. Он никогда не изменится. Сломаться может, измениться нет. Он дитя социализма. Там в лучшие годы этой эпохи, эпохи доброты, бескорыстия, равенства, был вскормлен и воспитан, там он был счастливым. И тебя он встретил там, как оказалось единственную, опять же, как я думаю, счастливую любовь. И той эпохе, он будет верен до конца. Где все вместе, коллективом, трудиться во благо всех, а не только для себя. Он никогда не воспримет, что эксплуатация человека человеком, это нормально.
А сейчас, вот подумай, что творится у него на душе? Ведь, все смешивают с грязью, цинично, все опошлили, все что было, все опошлили. Даже война в Афганистане, не пожалели ребят… Оказывается зря, зря он воевал, зря погиб его друг. А что он видит взамен? Проституция, рекет, алкоголизм, наркомания. Ничего святого. Духовность, доброжелательность к людям, становятся пороком, то что в нем…
– Тамара Васильевна, вы конечно извините,– с плохо скрываемым раздражением перебила Тамара,– что-то я не припомню, чтоб он хоть раз говорил о какой-то духовности. Ему на все плевать, и тогда и сейчас. Живет себе, как кот, и ничего ему не надо.
– Какая же ты еще молодая! Если не говорил, это совсем не значит, что не думал. Ты считаешь, он тебе всю душу выкладывает, ведь так?
– Да он простой как карандаш! Ему и выкладывать ничего не надо, все на морде написано! Как был мужиком, так и остался им же. Даром, что в институте учился.
– Все написано. И что ты прочитала на его, как ты говоришь, морде, грубиянка, про Афганистан, и про то, почему во сне Свата зовет и про то, как он лишился любимой работы в сельском хозяйстве?
– Никто его не лишал, сам ушел.
– Я наверное не совсем точно выразилась. У него не стало привычного уклада жизни, колхоза, где как в песне поется; « счастье общее и горе общее, у земли моей, и у меня». У него украли Родину, так успокойся,– заметив, как гостья вновь занервничала,– ох не любишь ты высоких слов, если это как-то касается твоего мужа. Скажу проще, у него украли привычную среду обитания, так тебе понятнее? У твоего мужика, назвав его мужиком, подразумеваешь низкий, недалекий от природного интеллект, украли привычную среду обитания…
– Нормальный у него интеллект! Ничего такого я не подразумевала!
«Вот ведь собственница!– мелькнуло у женщины,– сама значит, что хочу то и говорю, потому как он, ее, а вот кто-то, даже не смей!»
– Да успокойся ты! Я уж и не знаю как выразиться. Так слушай, мой папа генерал,
но он тоже мужик, не мужчина, именно мужик, в самом лучшем смысле этого слова.
Вот представь, допустим отловили где-то там зверя, перевезли куда-то в другую, местность, с другой растительностью, с другим климатом, всем другим, его лишат привычной среды обитания. Естественно, его не спросив. Как ты думаешь, ему, зверю, будет там комфортно? Нет Том, у него по звериным законам будет только два варианта, погибнуть, или выжить, приспособиться к новым условиям.
Том, и у мужиков что-то вроде. Они не скажут высоких слов, таких как долг перед Родиной, как героизм проявленный в боях за Родину, как ударный труд во благо отчизны, нет, ничего такого пафосного они не скажут. Но вот случись, что надо воевать, либо трудиться во имя чего-то важного для них, и в первую очередь для Родины, для семьи, они сделают все что могут, и даже больше… И не посчитают себя героями, просто так надо. Как не считает себя героем зверь, вступивший в смертельную схватку за свою территорию, за свою среду обитания. Просто, так надо.
И вдруг, они лишились своей среды, они ее потеряли, и потерялись сами. Ищутся, ищутся, а найтись не могут, самих себя найти не могут. В данный момент, они не слабые, они беспомощны. Но не попросят о помощи, попросту не смогут рассказать что у них на душе, они не умеют, они как тот зверь. Выживают, уходят, ломаются, спиваются,– молча. В одиночестве.
Глотнув уже остывший чай, Тамара Васильевна, какое-то время, словно вглядываясь через покрытое морозными узорами окно куда-то вдаль, сидела молча.
– Не знаю почему, но мне хочется рассказать о моем папе. Я всегда его считала таким несокрушимым, словно гранитная скала о которую хлещется волна морская, и не страшны ей никакие самые мощные волны, в сильнейший шторм. Казалось он все и всех победит. Я мало что знаю о его службе, знаю только, что он бывал в Африке, во Вьетнаме, еще где-то в длительных командировках. И, когда возвращался, это был праздник, он всегда старался шутить, радовать нас с мамой подарками. Вообще казалось, у него не командировка была, а словно куда-то на курорт съездил. Мне тогда лет четырнадцать было, я маме и говорю, папе везет со службой, командировки всякие, интересно, весело. Она тогда улыбнулась и говорит, «дочь, ты уже почти взрослая, учись судить о людях не только по словам, и даже не по поведению с тобой, учись глядеть в суть человека, по глазам учись, старайся со стороны, когда человек тебя не замечает». Я тогда не очень поняла. Но как-то, папа обычно закрывает дверь в свой кабинет, а лето, чтоб прохладней, чтоб сквознячек наверное, оставил открытой, я и увидела его наедине с собой. Ведь только что с нами веселился, меня все задирал, ну минуту назад, а вижу сидит на диванчике человек, расслабленная поза, словно просто отдыхает, но глаза серьезные-серьезные, вдумчивые, немного грустные и усталые, словно это и не мой папа, а другой человек, похожий на него. Меня это так поразило! Стою, рот разинула. Он, тогда наверное почувствовав мой взгляд, резко повернулся с тем-же незнакомым серьезным взглядом, какие-то мгновения, и опять, мой папа, которого я с рождения знаю: «Дожил,– смеется,– родная дочь за мной слежку установила!» Я стала наблюдать за ним, как мама посоветовала, незаметно. И поняла, я вижу лишь вершину айсберга, а что глубже, можно только догадываться.
А прошлым летом мы с Маришкой прилетели к ним…
– С кем?– не поняла Тамара.
– С дочкой моей, Маришкой,– пояснила Тамара Васильевна,– ты не знала, что у меня
есть дочь?
– Н-нет,– перед глазами у гостьи почему-то опять всплыл тот образ недовольной женщины в накинутом на ночную сорочку халате. « Ну какая же я дура!»
– Дочка у меня,– казалось, учительницу не удивило незнание Тамары.
– А…
– Отец ты хотела спросить?– Несколько суховато,– Отец был, погиб в шахте.
– Простите.
– Ничего… Так о чем я? А, вот прилетели с Маришкой, я как папу увидела, мне даже плохо стало! Вроде и радуется нашему приезду, а в глазах пустота, понимаешь, пустота как у обреченного. Пытается справится с собой, меня обнял, а руки как у старика древнего. Посидел с нами немного, и к себе в кабинет, я за ним, мама не пустила, говорит, ему одному лучше. Я тогда всю ночь не спала, лишь под утро уснула. Проснулась поздно, после десяти. Маришки рядом нет, в квартире тишина, думаю куда все подевались? Потом слышу, из папиного кабинета Маришкин голос. Заглянула, дочь что-то рассказывает, а папа слушает внимательно, и улыбается. Ей кого, шесть лет, думаю надоела наверное, уже захотела забрать, а
она ему в этот момент что-то брякнула, он засмеялся, скрипуче, как дверь заржавевшая, которую долго не открывали, и наконец открыли. И все две недели не отходили друг от друга дед с внучкой. Мы с мамой и договорились, мне так не хотелось…
«Пап,– говорю,– можно Маришка у вас останется. Меня директором школы назначают, сам понимаешь, пока в колею войду, ты не против?» А он вот знаешь, он засветился весь, пытается что-то сказать и не может, словно боится заплакать, а потом,– «Конечно дочь, тяжело тебе будет, еще и Маришка, егоза такая, глаз да глаз за ней, ты не волнуйся, я ныне в отставке, глаз не спущу!» Я ему еще и подсластила, говорю,– «это ты умеешь!» Он как засмеется! Как в прежней жизни. И глаза у него счастливые-счастливые! Когда прощались, обнял меня крепко, и не тряслись у него руки.
Каждый человек рано или поздно начинает готовиться к уходу на пенсию, это нормально, большинство даже ждут ее с предвкушением, папа тоже знал, рано или поздно придется уйти. Но то, что произошло в стране, он не воспринял, встал на сторону ГКЧП. И его просто вышвырнули… Замкнулся. И лишь Марина, дочь моя маленькая, каким-то непостижимым образом, умудрилась пробиться к нему. И спасла. Малолетняя девочка спасла генерала. Внучка спасла дедушку. Он ей нужен. И мне нужен, и жене, маме моей. Рано уходить, потому как, он нужен. Не все потеряно. А то, что внутри, он задавит свою боль, ради нас задавит, он сильный.
Я почти уверена, ты никогда не бросишь своего Сашу, но этого мало, особенно сейчас. Сейчас, тебе нужно осознать, какая же ты счастливая!
– О!– Вырвалось у Тамары.
– А что ты удивляешься? Ты не просто счастливая, ты избалована своим счастьем так, что даже не замечаешь его. И избалована ты им, твоим единственным, которому нет замены. Это такая редкость, когда ни у него, ни у тебя, нет замены. Ты должна осознать, ты очень счастлива. Осознаешь, будешь беречь свое счастье. И не произойдет такого,– « пока имеем не храним, а потеряем плачем». Осознай и береги.
Пусть всегда знает, он тебе очень и очень нужен. Нужен такой, какой есть. И не стремись его переделать.
– Тамара Васильевна, но ведь и у нас сменилась среда обитания!
– У тебя сменится среда обитания, вообще произойдет катастрофа планетарного масштаба, когда, не дай Бог! Когда навсегда потеряешь его.– И такая невысказанная тоска в глазах у женщины,– поверь мне… Я знаю…
Никогда, она не забудет этих глаз. Исполненных неизъяснимой боли, бесподобно прекрасных, в секундном откровении, этих глаз.
Возвращаясь к матери, Тамара никак не могла сосредоточиться чтоб осмыслить услышанное, все время перед глазами вставала сама Тамара Васильевна. Как же так? Почему? Почему она ни разу не увидела в этой удивительной женщине простого человека? Почему для нее Тамара Васильевна классная и все, где и доброта и сочувствие, и понимание. Почему ей только сегодня это пришло в голову? И то, дошло только тогда с утра пораньше вломилась к ней? А ведь точно, еще даже не рассвело до конца, начало девятого. Вот прям ждали ее! Почему она не знала, что у классной, как у женщины, обычной земной женщины есть дочь? Ладно дочь, она даже не знала, про случившуюся трагедию в ее жизни, похоронила мужа. Не
удосужилась узнать, а надо было. Это же наша классная, наша любимая учительница.
Еще в раздумье, разулась, на ходу расстегивая пальто, заглянула в кухню.
– О, да у нас гости!– Увидев сидевшую за столом Любу,– здрасте теть Люб.
– Здравствуй Тома.
Раздевшись, Тамара присела к столу,– а вы чего такие мрачные?
– Иван Сергеевич умер,– ответила Люба, – Будда наш умер. Пошел с утра снег чистить, упал и все… Сердце. Никогда не жаловался… А знаете девчата, вот будь все по прежнему, колхоз чтоб, он бы жил да жил. Так бы и был председателем, работал бы. А все развалилось, он стал не нужен. А раз не нужен, он и умер. Грех конечно, но наверное ему так лучше, чем видеть все это.
– Мам,– не глядя ни на кого, Тамара встала от стола,– пусть Машка еще побудет, я скоро.
« Я тебе все расскажу,– торопливо шагая,– ты даже не представляешь как ты мне нужен, я тебе сейчас все-все расскажу. Лучик ты мой, мой самый светлый и теплый лучик, ты не думай, ты мой, ты даже не представляешь, как ты мне нужен, я все—
все тебе скажу, ты не бойся, я смогу, у нас все будет хорошо».
Мельком глянув на входившую девушку, в следующую секунду Одинцов остолбенел.
– Тома!? Что случилось!? С Машкой!?
– Ничего не случилось.
«Вот он стоит, цел и невредим, только глаза вылупил».
– А что пришла?
«Однако, прилично испугала, вместо че, что».
– Ну и пришла!– сама того не желая, на уровне сохранения собственного достоинства, полезла в бутылку,– нельзя что-ли?
« Все тебе расскажи! Обойдешься!»
– Почему нельзя-то, можно конечно. Просто, ты никогда не приходила.
– А теперь пришла.
– Тамара, хочешь чаю?– Деликатно предложил Сергей.
– Нет спасибо, я на секунду,– к мужу,– пойдем на улицу.
– Том,– Одинцов плотно прикрыл за собой калитку,– че?
– Котлет сделать?
– Ну, сделать. Ты че из-за этого пришла?
– Наклонись, весь в мазуте.– Не отвечая на вопрос.
Одинцов послушно склонил лицо к жене. Украдкой, глянув по сторонам, схватила податливую шею, притянув к себе, поцеловала в губы.
– Пока.-И подалась, не пошла, а именно подалась своей горделивой, легкой походкой. « Вот сейчас стоит и смотрит мне вслед, и рот разинул! А если не разинул? Оглянуться, не оглянуться? Нет не буду. А если не разинул? – Ей почему-то хотелось чтоб разинул. Оглянулась,– разинул! Как всегда!»
– Ве-е,– сделала мужу гримаску, и уже не оглядываясь, зная, он так и будет смотреть ей вслед, пока не скроется из вида. Играющая улыбка на губах ее, улыбка счастливой женщины…
– Сань, иди фару поддержи,– позвал Сергей, как только Одинцов вернулся в гараж,– наживить гайку не могу.
Помогая напарнику, Одинцов тупо пялился в потолок гаража.
– Че у тебя морда такая? Не поймешь че приходила?
Одинцов пожал плечами,– нет.
– Чеши репу.
– Че?
– Я когда не понимаю, че моей надо, чешу репу.
– Как?
– А вот так,– для наглядности Сергей сдвинув вязаную шапку на лоб, почесал затылок.
Плохо соображающий Одинцов сделал то же самое.
– Помогло?
– Нет.
– И мне не помогает, двадцать с лишним лет чешу, ни разу не помогло.
К концу дня, Одинцов так наскучал по ней, словно не видел целую вечность.
11
Позднее, Тамара признается самой себе, что школа в которой она учила детей математике, станет для нее серьезным испытанием, но которое она потом будет считать подарком судьбы.
Может оно и к лучшему, что она не питала никаких грез, когда согласилась стать учителем, сомневалась, что вообще сможет учить, сможет найти контакт с детьми, которых как она справедливо считала не очень-то и любит, но в целом, ей нужна была работа, она ее нашла, и пора начинать, и нечего больше выдумывать. Она не испытывала особого волнения, по крайней мере трепета, когда впервые вошла в класс. В отличии от Тамары Васильевны, не растерялась под взором любопытных десятков глаз, в какой-то мере для нее это было привычно. И, довольно успешно провела свой первый в жизни урок. Также, спокойно, впрочем пряча улыбку, уж очень, с большим чем даже у учеников, любопытством смотрели на нее новые коллеги, прошла к своему столу, уселась.
– Тамара Сергеевна, как ваш первый урок?
– Нормально.
– И, все?
– Все.
– Поздравляем,– разочарованно, женский коллектив, он и есть женский.
– Спасибо.– Тамара искренне улыбаясь, оглядела всех присутствующих,– спасибо большое!
Умница, за первый день не сделала ни одной ошибки.
– Добро пожаловать в наш коллектив!
– Спасибо!
Выходя из школы, Тамара была уверена, где-то в закутке ее ожидает Одинцов, но когда пред ее взором нарисовались все четверо, удивление, затем хохот неудержимый.
– Ничего смешного!– Сердитое заявление брата только добавило жару.
– Том, ты чего?
– Вот понимаете, все за меня боялись, одна я не боялась. Пойдемте. Мам, ну этот ладно,– Тамара кивнула на мужа,– ну а ты-то, взрослая женщина, еще и детей с собой, мороз ведь.
– Да я, так, ребятишкам свежий воздух, прогулялись… – встала, глядя на подходившего мужчину.
– Вечно тебя дома нет!– Раздался до боли знакомый ей голос,– вечно, то в кино, то еще черт знает куда!
Она бы упала, но Рахим подхватил вовремя. Как тогда, в первый раз, вовремя появился в ее жизни. Когда уже почти перестала ждать.
Ты все смогла пережить, красивая женщина. Все беды свалившиеся на твою голову. Ты пережила постоянный, изматывающий, не дающий ни секунды передышки, страх за дочь. Появилась седая прядь в твоих локонах. Ты пережила все те дни и ночи тревожного ожидания, хотя бы весточки от Рахима. Не позволив себе, потерять своей красоты. Одной тебе известно, чего тебе этого стоило. Ты выдержала. Ты бы все выдержала! Так почему-же сейчас не выдержала? В такой счастливый момент твоей жизни, потеряла сознание. Или только сейчас, ты позволила себе, душе своей, дать волю? Она и вырвалась на свободу, и взметнулась в бездумном порыве в бесконечную высь, всего на чуточку, ей всего чуточку отдохнуть, набраться сил, и вернуться. Вот они все, все рядом с тобой. Возвращайся скорее, душа красивой женщины.
– Уснул?
– Уснул. На руках уснул. Как-то, ведь большой уже, а все маленький.
– Он для тебя всегда будет маленьким. Как ты для отца.
– Я для отца?
– Ты для отца.
– Ты нисколько не изменилась. Я тебя такой и представлял.
– Как тогда?
– Нет. Тогда ты была другой.
– Лучше или хуже?
– Не лучше и не хуже. Ты каждую секунду другая.
– Это хорошо, или плохо?
Не успел ответить, она уснула.
Вот ты и дома Рахим. Отдохни и ты. Тебя хотели убить, только за то, что ты чеченец. Ты сделал все, что мог. И даже больше… Ты спас своих ребят, буквально за час до расправы вывел их из небольшой избушки на прииске. У тебя, и твоих соплеменников на глазах, вспыхнула эта избушка. Вспыхнула и сгорела как спичка. Ее подожгли русские. Облили бензином, и подожгли. Чтоб никому не спастись… Но ты успел, тебя предупредили. Вывел. Ты не обозлился, ты полетел на Родину не для того чтоб мстить, нет. Ты, рискуя своей жизнью, всеми силами пытался наладить диалог между враждебно настроенными. Ты вставал между казаками и твоими соплеменниками. Они в тебя не стреляли, ты был без оружия, но стреляли друг в друга. Ты сделал все, что мог. И даже больше. И нет твоей вины. И не бессилен ты. Каким ты себя считаешь. В крови твоего сына две крови, твоя и русская. Но они соединились, стали кровью твоего сына. Если здесь и не твоя Родина, так Родина твоего сына. Отдохни Рахим, ты дома.
Луна призрачным светом освещала лицо спящей Фаины. Уже засыпая, на грани грез и яви, он все любовался ею. « Ты и во сне каждую секунду другая».
По детски приоткрытый рот
Лишь кончик пряди выдает
Ее неслышное дыханье.
Вот тень недавнего страданья
Как облачко на солнце набегает
Она его скорей сгоняя
Упрямо тронула бровями
Как-будто с мрачными мыслями
Ведет жестокий бой.
И удержав победу за собой,
Так облегченно, глубоко вздохнула
Прядь темным мотыльком вспорхнула
На щеку белую присела
Как слабый ветерок, несмело
Коснулась губ улыбка.
Как после плача носик всхлипнул
И вот она вся расцветает
Ну словно зорька молодая!
В час ранний трогает восток
И как ей по сердцу мирок
В котором в этот миг витает.
Так хорошо, покойно. Вдруг!
Лик исказил испуг,
И дива сонною рукой,
Кого-то ищет за собой,
Как мать отползшее дитя.
Но тело сильное найдя,
Вновь с облегчением вздохнула
И к мужу ласково прильнула,
Прижала нежною рукой,
Сквозь сон бормоча,-« бедный мой».
«Надо же! Она меня еще и жалеет, «бедный мой», в жизни бы не догадался, во сне проболталась… У самой телефон за неуплату отключили, дозвониться не мог, сидит без денег, а туда же… Девочка ты моя… Я с тобой поэтом стану! Надо отцу позвонить». И уснул.
Мир вашему дому.
Часть четвертая.
1
– Вот это ты видел!– Суя под нос Одинцову кукиш, злобным шепотом вещала Тамара. Разговор велся в комнате для приема посетителей в районной больнице,– видел? Даже не думай! Понял?
– Нет.
– В шахту, не пойдешь!
– Почему?– Одинцов никак не ожидал такой кипучей реакции жены.
– Потому!
– Точнее.
За этим «точнее», сказанное определенным тоном, она знала своего мужа, уж если сейчас решит, так решит, и на этом кончится ее власть, никакие уговоры, крики и скандалы не помогут, он все-равно сделает по своему.
– Саш, у Тамары Васильевны муж погиб в шахте. Подожди!– Заметив, что Одинцов собрался возразить что-то,– ты на работу, а я как? Трястись из-за каждого шума, бояться каждого стука в дверь? Я с ума сойду, Саш…
Эти жалкие глаза, чтобы не видеть этих глаз, скорее прижал-прижал к себе, и не важно, что на них смотрят посторонние, только бы не видеть этих глаз.
– Знаешь Том, я не очень-то и хотел, раз не хочешь, не пойду, делов-то. Хорошо?– Тамара судорожно кивнула.
– Том, ты лучше скажи,– вплотную к уху жены,– что у тебя, почему ты не говоришь? Это опасно? Из-за этого?
Почувствовал, как у жены затряслись плечики,– «Плачет! Что у нее?! Боже!» В одно мгновение картины, одна страшнее другой понеслись перед глазами.
Резко оторвав от себя, чтоб взглянуть, чтоб понять как это опасно, с облегчением увидел смеющееся лицо жены.
– Пойдем на улицу выйдем,– Тамара смущенно скосилась на посетителей, которые от нечего делать с повышенным интересом наблюдали за эмоциональной парой, тут же и кукиш под нос, и чуть-ли не скандал, и тут же страстные обнимашки. Вот только не слышно, о чем они? шибко тихо шепчутся. Обидно конечно.
– Саш ты знаешь где лежу? В гинекологии,– сама себе ответила на вопрос,– во первых, если я тебе расскажу, ты ведь все-равно ничего не поймешь, во вторых, я не хочу тебе рассказывать, потому как ты хоть и муж, а все-равно мужик. У баб свои секреты. Я тебе уже миллион раз сказала, ничего страшного, ну простыла немного, не бойся, если бы было что серьезное я бы, вот честно, в первую очередь тебе. Веришь?
– Верю.
– А теперь езжай, Машка у мамы?
– У моей.
– Тем более езжай, у нее и без нас дел невпроворот.
– Чего привезти завтра?– Одинцов был уверен в ответе, яблоки Тамара могла есть ведрами.
– Яблок.
– От узбека?– Больше всего ей пришлись по вкусу яблоки, названия сорта Одинцов не помнил, да и особой нужды не было. Азиз, так звали продавца, уже сам знал, какой сорт предпочитает Тамара, он их как постоянных покупателей запомнил, запомнил и сорт.
– От узбека. Саш езжай, мне на уколы надо. Пока?
– Пока Том.
Возвращаясь домой, Одинцов мрачно соображал, чем мотивировать свой отказ от предложенной работы. Ведь он сам в течении трех месяцев досаждал своего приятеля еще со школы Витьку Жулина, ныне работающего горным мастером на шахте, чтоб шевелился быстрее, и нашел ему место. Витька матерился, говорил, что помнит и, что скоро Одинцов ему будет сниться в кошмарах. Наконец Витька нашел, и на тебе!
И как теперь? Витя извини, жена не пускает? Бред!
«И эта тоже,– раздраженно о жене,– вылупит свои глаза! Как-будто двухсотые только на шахте бывают! То денег мало, то сама же и не пускает. Че бояться-то?
И куда теперь? Перед Витькой неудобно. Сделал сюрприз! Надо было сразу сказать, как только задумал. А может у них, когда по женски болеют, тоже сдвиг, как у беременных? Выздоровеет и успокоится. А когда выздоровеет? Место уйдет. Втихушку устроиться. А вдруг точно боится за меня? Глаза вон какие жалкие. Вылупит, а я не могу. Всю бы в себя запихал! И где работу искать? Так, на рынок заехать надо, яблок купить».
Как бы не любил мужчина своей избранницы, как бы не боготворил, он все-равно, встретив где-нибудь, в частности на рынке, стройную незнакомку, обязательно сначала залюбуется, потом с невероятной придирчивостью оценит, стоит ли любоваться, и сделав равнодушный вид, пройдет мимо. По сути, лиса и виноград, из басни Крылова.
Достойный представитель своего пола, Одинцов, не исключение: Завидев идущую навстречу высокую женщину, одетую в красивое, облегающее стройное тело, желтое
платье, на голове небрежно накинутый прозрачно-розовый шарфик, каштановая грива, точеные икры ног, уплывающие как лодочки под удлиненный подол, значит под подолом еще красивее, жаль вот только солнцезащитные очки-стрекозы, закрывают чуть-ли не половину лица. Полюбовавшись, оценил с головы до пят, потом с пят до головы, оценил, сделал вывод «ни че!» с восклицательным знаком, и напустив на себя равнодушный вид, собрался пройти мимо. И вдруг, эта «ни че!» резко сменив траекторию, толкает в бок Одинцова, да с такой силой, что тот кубарем летит на пустые картонные коробки, складированные между ларьками.
– Женщина, вы охренели!?– Выбираясь из картонного плена, возмутился Одинцов.
– Девушка,– уточнила незнакомка снимая очки,– помочь?
– Светка!– Одинцов узнал свою подругу детства, Колмогорову Светлану,– ты откуда здесь? Че толкаешься? А если бы не коробки!
– Руку давай.
– Не надо,– Одинцов поднялся,– привет!
– Привет!– Светлана обняла друга детства,– как жизнь?
– Нормально, а у тебя?
– В целом тоже нормально,– лицо молодой женщины слегка омрачилось,– по крайней мере сейчас. Чем занимаешься?
– Слесарю, я же колхозник, сельское хозяйство развалилось, совсем платить перестали, вот пришлось уйти,– и осерчав, зачастил;– вчера на шахту предложили, там хорошо платят, думал Томку обрадую, а она наоборот, не пойдешь, не пойдешь! Сама же бубнит, что денег нет, и сама же не пускает…
– Погоди!– Перебила Светлана,– какая Томка?
– Ну Томка, жена моя!– Одинцова удивило невежество собеседницы.
– Та Томка?
– Ну а какая еще? Ты че тупишь-то?– Ему и в голову не приходило, что Светка могла и не знать.
– Так Томка значит твоя жена? Здорово!– Светка есть Светка,– ты со словечками-то полегче, я дама нервная и знатная.
До Одинцова дошло, о том что Тамара его жена, знает не весь мир, и ему это вовсе не обязательно знать, пристыженно потупился.
– Ты сейчас домой?– Не обращая никакого внимания на прохожих, Светлана достав сигарету, закурила,– поехали отвезу, я на машине. Томку хочу увидеть.
– Свет, я тоже на машине, и Томка не дома, она в больнице лежит.
– Что с ней?
– Не знаю, по женски что-то.
– Давай к ней съездим.
– Сегодня не могу, мне дочку забрать надо. Давай завтра?
Договорились, что, завтра у Светланы как раз небольшое дельце на поселке, она его как сказала, «порешаю», потом заедет за ним, и вместе поедут к Тамаре.
Всю дорогу, и весь вечер Одинцова не покидало какое-то приятное ощущение от встречи со Светланой. Его радовало, что Света не изменилась, а если изменилась, то только в лучшую сторону, радовало и то, что в ней так и осталась та чертовщинка, которая всегда как-то выделяла ее из общего фона. Светка!
На утро, отвезя Машу к Фаине, доехал до гаража. Как и предполагал, работы оказалось не много, предупредив Сергея, вернулся домой.
Светлана подъехала, как и договаривались ровно в десять.
– Ни фига ты!– Удивился Одинцов,– прям как по часам, минута в минуту!
– Я старалась,– улыбнулась, улыбкой, еще незнакомой Одинцову. Улыбкой еще молодой, но уже состоявшейся женщины. Той улыбкой, которая даже некрасивое лицо
озаряет, делает привлекательным, таинственным. Какое-то внутреннее сияние, какая-то мудрость.
– Светка, я от тебя балдею!– Кратко выразился Одинцов.
– Поехали к жене твоей, обалдевший!
– Да я не про то…
– Да ладно,– перебила молодая женщина,– все взял? Поехали?
– Поехали.
К его неудовольствию, Одинцова довольно скоро отправили восвояси.
– Иди покури!
– Я не курю.
– Тогда погуляй, дай поговорить.
Проболтавшись по территории вокруг больницы минут двадцать, вернулся.
– Саш, ну дай поговорить!
– Том, мне там скучно.
– Сходи за мороженным, денег дать?– Тамара сунула руку в карман халата.
– У меня есть.
– Сходи Саш,– Тамара весело-просяще поглядела на мужа,– Са-аш?
Смирившись с неизбежным, Одинцов неторопливым шагом доплелся до магазина, купил мороженное, также неторопливо вернулся, где его уже поджидали.
– Томка у тебя дурочка,– как только выехали за территорию больницы,– тоже мне, учитель года.
– А че?– обеспокоился Одинцов.
– Затянула. Видите ли, конца учебного года ждала!
– Это опасно?
– В целом нет, но уколов натыкают! Сам же слышал, послезавтра выпишут. Кстати, ты ее первое время за задницу не хватай.
« Ее пожалуй схватишь!»– мелькнуло у Одинцова.
– Так ничего страшного?
– Жить будет. Даже рожать сможет, если захочет. Тебя домой?
– К теще, Машку забрать надо.
– Хочу посмотреть ее.
– Так давай сейчас заберу, к нам проедем.
– Некогда Саш, дела. В следующий раз.
Переплетение судеб, это явление посланное свыше? Или веление душ человеческих? Может где-то на уровне чувств им хотелось встретиться? Предопределение, или просто случай? Но случай, может это слияние чаяний? Еще там, на заре жизни они потянулись одна к другой, просто потянулись, еще не было дружбы, но было начало. И вот теперь встретились через десяток с лишним лет. Нет, они не скучали, не пытались найти одна другую. Но встретившись, опять же где-то на уровне чувств, нет не поняли, скорее ощутили, им обеим нужна эта встреча, им нужна эта дружба.
Но, вот скажи им. Уставятся обе непонимающе, чего он там городит? Ну встретились, и что? Дальше-то, что? Никакой романтики, даром только юбки носят.
2
Светлана не особо усердно придерживалась тех моральных устоев, в которых есть грань, между плохим и хорошим. У нее были свои взгляды, нравится или не нравится. И, если ей что-то не нравится, трудно представить даже, что может заставить ее делать то, что ей не интересно. С трудом, да и то благодаря не знаниям, а изворотливости ума, закончила, наверное так будет точнее, дотащилась до диплома, в котором черным по белому написано, что такая-то и такая закончила то-то, и сей документ тому подтверждение. С чувством, схожим, когда бывший зек показывает участковому милиционеру справку об освобождении, предъявила диплом матери.
– Вот!– Всем своим видом показывая, дочерний долг она выполнила, и все, на этом власть матери кончается,– все? Я свободна?
– Хух!– С не меньшим облегчением выдохнула и мать. Одному господу известно, каких невероятных усилий стоил ей этот диплом.– А че это значит, свободна, куда опять намылилась?
– А вот и не намылилась!– Светка победоносно вперилась в глаза матери, теперь она не одна, теперь за ней все государство,– меня в Новосибирск распределили, хочешь не хочешь, а три года отработать надо!
– Ну коль надо,– со вздохом согласилась мать,– ты там, ты меня-то хоть не забывай.
– Мам, ну че ты говоришь-то?– Заметив слезы на глазах у женщины, Светлана почувствовала как предательский комок подступает к горлу, того и гляди сама заплачет,– че ты уж совсем так обо мне. Ты же моя мама. Я же не на край света, я часто буду приезжать, вот увидишь.
– Все понимаю доча, все понимаю. И все-равно тяжко.
– Ма-амочка моя.
Закончилось длительное противостояние матери с дочерью, не будет больше назойливой материнской опеки, и не будет тяжких усилий, чтоб удержать строптивую дочь на пути истинном, когда, не мытьем так катаньем, казалось бы все,
радуйтесь! А они обнялись и плачут.
Здравый смысл, да и воспитание, «не мытьем, так катаньем», все-таки дали кое-какой результат. Получив полную свободу, Светлана не кинулась бездумно в вихрь самостоятельной жизни, полной соблазнов всевозможных, не натворила глупостей.
Как птица, встав на крыло, не сразу взмывает в неизведанную высь, а сначала осторожно пробует себя, примеряется, что ей по силам, а что может привести к гибели, и только потом, постепенно осваивает то пространство, которое ей предопределено природой. Так и она, когда за ней нет ни мамы, ни преподавателей, осторожно, несколько пугливо, входила во взрослую, самостоятельную жизнь.
Ей сразу, как молодому специалисту, (оказывается, не зря мама ее третировала, образование-то не лишнее!) предоставили не кровать, а уже отдельную, благоустроенную комнату в общежитии. Опять же, по существующим тогда законам, ей молодому специалисту, предоставили должность соответствующую ее образованию, и не прогадали, девица прекрасно справлялась со своими обязанностями. Светлане хватило всего одного месяца, чтоб освоится, перестать опасаться, сделать что-то
не так.
Будучи привлекательной, этот маленький, аккуратный носик, придававший личику чуть ли не ангельское выражение, и не соответствующий внешности бойкий характер, придавали молодой мастерице этакий шарм, вызывающий невольную симпатию даже у женской части коллектива, что уж говорить о мужской. Это огромный плюс в управлении коллективом. Немаловажно, Светлана никогда не стремилась, чтоб кому-то понравиться, уж какова есть. Если что-то не по ней, если ее не понимают подчиненные, или не хотят понять, девушка начиная кипятиться, и без всяких усилий тут же начинала повторять свои указания на том языке, который так близок и понятен всему рабочему люду, маты легко и свободно летели с ее припухлых губ, и все сразу понимали, что и как, и лучше с ней не связываться. При всем оставалась той же непринужденной откровенной девчонкой с маленьким аккуратным носиком. Прелесть сквернословящая! Ну как такую не послушать!
Начальник участка, понаблюдав за новенькой, сделал выводы, и прикрывая свою, с годами все более нарастающую лень, жизнеутверждающим лозунгом,– «Молодым у нас везде дорога», предоставил Светлане практически полную свободу в управлении участком, чему она и не противилась. Еще и бумажную волокиту, которую Светлана терпеть не могла, начальник взял на себя, справедливо для своего возраста считая, это все-таки лучше, чем взбираться по лесенкам недостроенных девятиэтажек, да и полюбил ее, бойкую. В общем сработались.
Светлане все нравилось, не нравилась только зарплата, ее катастрофически не хватало. И что делать? Сменить работу, найти с более высокой оплатой? Это выходит лишиться довольно комфортной, дармовой жилплощади, да и коллектив, работа интересная, и начальник порой дочкой называет, такого начальника еще поискать надо, нет не подходит.
Выйти замуж за какого-нибудь побогаче. То есть, только избавилась от одного надзирателя, в лице мамы, и тут же стать чем-то обязанной, или даже привязанной к другому? Нет, с нее хватит! Мама уж куда ни шло, но кому-то другому? Нет, ей хотелось свободы, свободы во всем.
Кто ищет, тот всегда найдет. Как-то, шатаясь по барахолке в поисках туфель на осень, Светлана подумала о спекулянтах, наверное неплохие барыши имеют коль их столько много. Собственно, а чего гадать, возьми да и попробуй. « И попробую».
Как раз подходило время ее первого отпуска, в период которого девушка собиралась съездить в Москву по туристической путевке, хотелось посмотреть столицу своими глазами. Почему бы не совместить приятное с полезным? Зачастила на барахолку, но уже не с целью приобретения а с интересом изучала цены на то или иное, запоминала, возвращаясь к себе, записывала. Вот и отпуск, призаняв к своим деньгам, у своего начальника еще сто рублей, укатила.
По большей части Светлана моталась не по экскурсионным маршрутам, тщательно подобранными туристическим бюро, а по маршрутам от горничной в гостинице, с которой свела близкое знакомство, по магазинам, о которых основной массе гостей столицы было неизвестно. По возвращении, распродав весь свой товар, пришла к выводу, барыш смело можно приравнять к ее двухмесячной зарплате. И это при том, что она новичок в этом деле.
Дальше больше, постепенно основная работа отошла на второй план, Светлана стала своей в нелегальной среде спекулянтов, которые щедро делились своими знаниями; куда, где и как. С работы пришлось уйти, кому нужна, вдруг ставшая нерадивой
мастерица, то на больничный, то опоздает, то еще что-нибудь, возись с ней. И выгнать не так-то просто, молодой специалист, воспитывайте. Предложили по тихому, вот тебе открепление, типа тебе надо уехать по семейным обстоятельствам , мы пошли тебе навстречу, ты нам, и до свидания. Светлана не расстроилась, вот только комнату в общежитии пришлось освободить. Но у нее уже водились кое-какие деньги, которые позволяли снять однокомнатную квартиру для себя одной, без подселения. С пропиской, еще легче, она просто не стала выписываться с прежнего места жительства.
Встала птица на крыло, лишь бы мама не узнала.
При очередной поездке в столицу, Светлана неожиданно встретила проводницу, в вагоне у которой ехала до Москвы и прежде. Девушки узнали друг друга, и разговорились.
– Ты по командировкам мотаешься?– Спросила проводница,– за месяц второй раз встречаемся.
– Ну,– Светлана на секунду замялась,– да.
– Понятно. Тебя как зовут?
– Света.
– А меня Ирина,– новая знакомая пристально посмотрела на девушку,– не знаю какая у тебя работа, но мне кажется, что мы занимаемся одним делом.
– Вот как!– Светлане стало не по себе,– и каким-же?
– Успокойся,– улыбнулась Ирина,– я не агент КГБ. Просто я видела тебя на барахолке, теперь в поезде, ты фарцуешь.
– И что дальше?– Не сказать чтоб испугалась, но осторожность не помешает. За спекуляцию можно было схлопотать реальный срок.
– Я тоже фарцую. Ты сейчас где-нибудь работаешь?
– Пока нет.
– Не хочешь попробовать проводником? Со мной в паре.
– Как-то об этом не думала,– Свете действительно, такое не приходило в голову,– хотя на поездах ездить мне нравится.
– Света,– оживилась проводница,– это совсем другая жизнь! Вот я чувствую, тебе понравится.
– А сильно тяжело?
– В плацкарте да, в купейном нет. По крайней мере мне, не тяжело. Здесь и пассажиры спокойнее, и грязи меньше, и пассажиры меняются реже, в купе обычно берут билеты от начала и до конца пути. А если туристическая группа попадет, с местами на весь вагон, так вообще не работа, а увеселительная поездка.
– Заманчиво!– Улыбнулась Светлана,– дай подумать.
– Конечно подумай. Приходи ко мне, у меня сейчас рейс три на два, так что я одна.
– Это как, три на два?
– Трое проводников на два вагона, проводников не хватает.
– Так вот где собака зарыта! А я думаю, чего это она меня агитирует.
– А ты как думала, что в тебя влюбилась без памяти?
Для Светланы все встало на свои места, Ирине нужна напарница, никакого подвоха нет, все ясно и просто.
– Тебе агитатором можно работать.
– А я и есть в какой-то мере агитатор. В университете была секретарем комсомольской организации факультета.
– Во как! Так ты идейной была?
– Я тебя умоляю! Такая должность, давала право свободного посещения лекций. Хочу иду, хочу не иду, усекла?
Разинув рот, Светлана согласно кивнула, и самокритично добавила,– да ты еще хлеще меня!
– А то!
Светлана стала проводником. К сожалению, а может и к лучшему, ей пришлось расстаться со своим парнем.
С Юрой они познакомились еще на стройке. Парень заведовал всем, что связано с электричеством, начиная от кранов, работающих от элетропривода, кончая последней розеткой, в готовившегося к пуску в эксплуатацию, доме. Первый раз встретились по работе, что-то там сломалось у Светланы, пришли электрики, скоро починили, и как обычно сели покурить с мужиками. Сели и сели.
Прождав около получаса, Юра злой как сатана пошел искать, в это время как назло
где-то еще чего-то сломалось, и если сию-же секунду не будет электрика,
произойдет то, что сами не знают, что произойдет. Пришлось нестись, искать.
Выяснив, где находятся подчиненные, влетев, вычислил физиономии своих, и с ходу, не скупясь в выражениях, мать- перемать. Сидят курят!
– Юр, мы только закончили! Не веришь, вон у девушки спроси.
Только тогда Юра разглядел, что в комнате кроме электриков находятся еще кто-то.
– Ой, извините,– парень посмотрел на девушку,– матерюсь тут, вас не заметил.
– Ничего, я привычная.– Улыбнулась Светлана,– я мастер здесь, а вы зря ругаете, они только закончили.
– А вас как зовут?
– Света.
– А меня Юра, будем знакомы?
– Будем.
Ну познакомились и познакомились, Светлана не придала этому никакого значения.
Возможно и забыла бы. Но на следующий день снова встретились, перекинулись парой незначительных фраз и разошлись. Нечаянные встречи, к ее удовольствию, стали происходить все чаще и чаще, потом оказалось им по пути к дому, потом как у
всех, кино, поцелуи. Узнав о ее тайной жизни, Света особо и не скрывала, Юра только улыбнулся, даже сказал что-то похвальное. Когда девушка ушла с работы и сняла квартиру, впервые провели ночь вместе, затем Юра все чаще и чаще стал оставаться у нее, и вскоре, перебрался совсем.
Светлана не задавалась вопросом, любит ли его не любит, главное чтоб он ее любил, да и у нее что-то есть, коль спят в одной кровати. Ей все нравилось, ее все устраивало, кроме конечно его ревности. Первую сцену он устроил когда она собралась в очередную поездку за товаром. Светлана только посмеялась, да и в глубине души отметила, ревнует, значит любит. Пред следующей поездкой состоялся тяжелый для обоих разговор.
– Для тебя деньги дороже меня!
– Не сваливай все в одну кучу. Деньги для меня только деньги. И мне нравится их зарабатывать, самой. Тебе придется с этим мириться, или уходи.
В тот день Юра хлопнув дверью, выскочил из квартиры, но спустя немного времени вернулся, попросил прощения, свой проступок мотивируя тем, что очень скучает без нее. Светлана простила, но что-то предупреждающее, в душе осталось.
И, когда она объявила о своем решении работать проводником, парень предстал пред ней в полной красе.
– Для меня проводница и шлюха одно и то же! Вот для чего ты ездишь! Столичных любовников ублажать! Теперь мне все понятно!
– Какой ты догадливый.– Светлана с удивлением смотрела на, безобразно искаженную злобой, физиономию.
– Заткни-ись!– казалось, парня сейчас разорвет,– я-то, тебя любил, а ты со мной только ради удовольствия, шлюха!
Вот оказывается как, он всегда считал ее шлюхой! Он считает себя жертвой, полюбил шлюху. Господи, какая мерзость! И слава Богу что это не произошло позднее, не понесла, а ведь собиралась.
– Уходи.
– Что?
– Убирайся!
– Я сказал правду!
– Правду. Теперь убирайся.
Демонстративно кинув ей под ноги джинсы, подаренные ему на день рождения, пренебрежительно бросив ключи на журнальный столик, направился к выходу.
– Теперь-то я точно не вернусь!
– Не вернешься,– ей хотелось только одного, чтоб он скорее покинул стены этой квартиры, ей почему-то казалось, что его присутствие наполняет воздух каким-то неприятным запахом. И когда он вышел, не смотря на холод, открыла окно настежь. Хотела туда же в окно выкинуть джинсы, но определив наметанным взглядом, что брюки надевались только для примерки, оставила. «Надо же, даже не одел ни разу,– по ходу разгадывая его мысли,-он мужик, таких дорогих подарков от бабы ему не надо. Штаны стоили чуть ли не всю его месячную зарплату. «Что-что, а гордый». Закрыла окно.
И вот первый рейс. Ирина сделала все как и обещала, Света с ней в одном вагоне, вторым проводником.
– Во сколько обошлось, я че должна?
– Дорого, тебе в жизнь не рассчитаться, теперь ты моя рабыня.
– Ирин, ну правда.
– Угомонись, ничего не должна. У меня брат на железке, в больших начальниках, он помог.
Четыре года проработала Светлана на железной дороге, и все четыре в паре с Ириной, всю страну исколесили. И все эти годы занимались подпольным бизнесом, возили товар уже в таких количествах, что если продавать самим, не хватит никакого времени, сдавали оптом. Везли все, с Владивостока красную икру, с Волгограда черную, со Средней Азии ковры, с Москвы одежду, обувь.
Куда рейс, у Ирины были налажены связи по всему Союзу, делали междугородний звонок, договаривались с нужными поставщиками. Те в свою очередь, с работниками вокзала, шла загрузка угля, торфа, белья. И надо быть действительно профессионалом, чтобы определить то, что загружают, необходимое для рейса, оказывается всего лишь ширмой, шла загрузка товара, который не отмечался в бумагах. Светлану поражало хладнокровие Ирины, проявлявшееся в редких случаях каких-то непредвиденных обстоятельств.
– Как ты можешь вот так спокойно улыбаться, когда у тебя в вагоне всяких шмоток
больше чем в ГУМе? Ведь сама приветливость, сама невинность, ты что, в театральном училась?
– В НГУ, я биолог, диплом с отличием.
– Тебе в разведке работать надо.
– Это почему? Потому-что я мышь серая?– Что верно то верно, даже зная Ирину, можно было пройти мимо, и не заметить, такая среднестатистическая, незаметная внешность, находка для структуры,– Не зарывайся, красотка!
– Ай Ир!– Светлана нетерпеливо отмахнулась,– ты прекрасно знаешь о чем я.
– Открою тебе девочка один секрет, я всегда спокойна.
– Ты хочешь сказать, когда у тебя под задницей икры на приличный срок, сидеть не пересидеть, а вокруг шмон, ты спокойна?
– Да.
– Заливаешь!
– Я уже сказала, я биолог.
– И че?
– Через плечо! Вот представь, ты идешь, на тебя летит огромная злая собака.
Если ты испугаешься, побежишь, она тебя обязательно укусит. Если ты даже испугавшись, все равно не теряя самообладания, встанешь и будешь смотреть на нее, она просто тебя облает, или обнюхает. Если ты ее примешь спокойно без тени страха, она остановится пред тобой, постоит, и уйдет поджав хвост, признав за тобой победу. Но уж если ты душой не лукавя, примешь ее, порадуешься ей, приласкаешь, она вся в твоей власти, уже ты будешь указывать, что ей делать.
Потому как ты умней. Так и люди, они ведь тоже звери, если кто умней, то тот и будет управлять теми, кто глупей. И я управляю дружелюбно, сама верю, глядя на них, что там ничего нет, и ради Бога, пожалейте себя и свое время, там все равно ничего не найдете, они и не лезут.
– Хочешь сказать, ты умнее всех проверяющих?
– Вопрос по существу. Только без ехидства пожалуйста. Давай так, мы с тобой занимаемся тем, чем во всем мире разрешено, коммерцией. И только у нас в стране, это спекуляция, преступление которое карается законом. Те проверяющие, которые умные, не считают нас преступниками, мы никого не ограбили, не обворовали, просто захотели немного подзаработать. И они хотят подзаработать, у них зарплата еще ниже нашей, я с ними обязательно поделюсь, точнее не поделюсь, а выплачу за то, что они меня охраняют. Ну что ты смотришь на меня своими зелеными глазами? Да охраняют! В первую очередь от своих-же, так называемых, высоконравственных коллег, которые взяток не берут, живут впроголодь, и злые на всех. Вот скажи, это каким умом надо обладать, чтоб так жить? Получать мизерную зарплату, в каждой копейке ущемлять себя, своих детей, свою семью, но не брать. Это ум? Или как собака, на уровне инстинкта ей дали команду «фас» она и помчалась выполнять команду. Так и им, внушили что такие как мы, преступники, они и помчались бороться со злом. Такими управлять легко, ибо им нужна команда, « фас» ли «Фу», получили и вообще не включая мозгов, на уровне инстинкта, понеслись исполнять команду. И не важно какая команда, лишь бы была дана. Ими я управляю, мысленно указываю, куда можно сунуться, куда нельзя, но управляю так, как управляет любящий свою собаку хозяин, с добротой. Да и держаться такие контроллеры у нас на железке совсем недолго, уходят быстро.
– Увольняются?
– Кто увольняется, кто быстро умнеет, кто под поезд попадает. Железка, зона повышенной опасности. Нужно быть очень внимательным, вроде чуть оплошал, а последствия, самые необратимые.
– Ирин, а как ты их вычисляешь? Тем кому можно дать, а кому нельзя.
– Я их по запаху чую,– и, засмеялась,– Девочка ты моя милая! Вылупит глазищи зеленые! Тут уж совсем все просто. Они, контроллеров имею в виду, еще только собираются, а уже все проводники, на всех поездах знают, на таком-то перегоне работают такие-то и такие, кому можно дать, кому нельзя. Это же железка, тут по другому никак.
Светлана не особо поверила в рассказ про собак и контроллеров, но вот то, что Ирине ничего не стоило угомонить даже очень неадекватных пассажиров, это она видела не однажды. И не важно кто перед ней, пьяный ли громила под два метра ростом, или старушка, которая может найти изъян даже на солнышке, результат один и тот же,– и волки сыты, и овцы целы.
Уже через год Светлана обзавелась собственной двухкомнатной кооперативной квартирой, купленной в одном из новых микрорайонов в Новосибирске, а еще через
год, гараж находящийся недалеко от дома, и что немаловажно, в охраняемом гаражном кооперативе, спустя полтора года приобрела и машину. К двадцати семи годам от роду, у нее было все, что семья, считающаяся благополучной в Советском Союзе, обретала, когда пенсия уже не за горами.
Зарабатывать на жизнь надо, необходимость, иначе не проживешь. Зарабатывать хорошо, очень даже не плохо, хватает не только на еду, но и еще на какие-то другие радости жизни, возможность исполнять какие-то свои желания. Зарабатывать много, это здорово, еще больше возможностей, а если есть возможность, обязательно появится потребность. А вот делать деньги, нет не работа на монетном дворе, а зарабатывать своим умом, своими способностями, это такое увлекательное занятие, такой всепоглощающий азарт, азарт игрока, где деньги служат не для исполнения каких-то своих желаний, потребностей, а становятся самой потребностью. Получается, деньги ради денег. Не скупой рыцарь, который где-то в подвале над златом чахнет, нет. Такой человек позволит себе все, что может на данный момент позволить, поездки, какие-то другие развлечения, рестораны, посещения концертов, но даже развлекаясь, он по большей части будет думать о том, как заработать. Главный интерес для него, делать деньги. И не важно, что со временем этих денег которые у него будут, или уже есть, может хватить на десять роскошных жизней, все равно будет стремиться делать еще и еще, только потому, что это осталось единственное, что ему по настоящему интересно в жизни, делать деньги.
По тому же пути шла и Светлана. Тем более у нее не только на десять жизней, пока и на одну не хватало. То есть, пока еще были потребности помимо, как уже основной, делать деньги, туда хочется съездить, сходить на концерт, купить что-то.
– Говорят, Бог шельму метит,– Ирина недовольно смотрела, как Света что-то записывала в своем блокнотике,– С тобой явно оплошал.
– Чего?– Света оторвалась от записей.
– Ничего! Ты знаешь почему от тебя все мужики сбегают?
– Вообще-то, это я их бросаю, а не они меня.
– Вообще-то я сказала, сбегают, а не бросают.
– И почему?
– Да потому что твои внешние данные, полная противоположность тому, что внутри! Вот с виду, сама невинность, простушка милая, беззащитная. А копни поглубже?
Расчетливая, холодная деляга! У которой в голове только деньги, больше ничего.
Предполагаю ты и в постели о них не забываешь…
– А вот это не твое дело!. Между прочим, ты тоже не прочь заработать…
– Не прочь,– в свою очередь перебила Ирина,– ты права, но у меня есть муж и сын. Тебе уже двадцать семь, а у тебя никого. Светка, опомнись! Не все покупается, не все продается.
– Вообще-то тебе не двадцать семь, а тридцать два.
– Я ей про Фому, она мне про Ерему! При чем мой возраст? Светка, не зацикливайся на деньгах! Вот что ты там пишешь?– Ирина кивнула на блокнот на столике.
– Подсчитываю.
– Подсчитывает она. Ты бы лучше в окно посмотрела, полюбовалась, смотри красота какая.
– Да видела уже сто раз.
– Ничего ты не видела, и боюсь, ничего уже не увидишь.– Ирина сердито насупившись, вышла.
Светлана вновь склонилась над блокнотом, но не шла работа. Господи, как быстро летит время, ей уже двадцать семь. «Все настроение испортила!» Небрежно бросила на столик авторучку, прокатившись по столешнице, ручка упала на пол. Поискала, склонившись под столик, не видно, похоже закатилась куда-то под батарею,– « И черт с тобой!» Мрачно уставилась в окно.
Стояла ранняя осень. Уже кое-где на деревьях пожелтели листья, где-то березы стояли еще зеленые, небольшие перелески сменялись обширными полями, по которым неспешно ползали зерноуборочные комбайны, уборка в самом разгаре. Насыщенное синевой осеннее небо, стадо коров на пастбище, вот и деревня со станцией, их поезд здесь не делает остановки, опять перелесок, здесь еще нетронутое поле желтеет в ожидании своей очереди, вот опять стадо, но это уже не колхозное, тут и телята, и коровы разной масти, и овцы, это уже стадо частников, Светлана знает, выросла в деревне. « И чего я там не видела? И чего там красивого?» И все-же продолжала смотреть.
Ирина ничего нового не сказала, только душу разбередила.
Все чаще ей приходили мысли о семье, о ребенке. И не потому, что ей этого очень хотелось, основной причиной были размышления о возрасте. Она понимала, еще немного и может так статься, что будет поздно, и свобода, которой она дорожит до сих пор, может стать обузой. Все-таки уже двадцать семь, скоро тридцать. Тридцатилетний возраст казался ей той чертой, за которой уже потеряны все возможности, чтоб создать полноценную, счастливую семью. « Как будто без нее не знаю! Лезет!»
– Пассажир какой-то странный,– сноровисто складывая использованное постельное белье в мешок, проворчала Ирина.
– Какой пассажир?
– С четвертого купе. Чуть ли не всю ночь в коридоре, то стоит, то сидит.
– Ну стоит и стоит, и чего странного?
– Да не пойму, вроде и одет не плохо, опять же билет в купейный, а не ест ничего, пачку печенья купил, да чай, и все. В дороге вторые сутки.
– Может он на диете?
– Свет ты что? Ты когда-нибудь мужиков, сидящих на диете, встречала? Я вот не встречала. Вон мой, пузо уже на глаза лезет, а он все считает себя неотразимым, и пиво хлещет, змей. А этому, какая диета? С него скульптуры лепить можно.
– Может, по путевке куда ездил, прогулялся.
– Прогулялся, ага! Такие в плацкарте едут или в общем вагоне. Не похож он.– Взяв со столика книгу, Ирина направилась к выходу,– ладно, пойду спать.
Светлане стало интересно. Четвертое купе рядом, выглянула. А ведь и правда, не сказать, что высокий, но подтянутый, стройный, и на пропивоху никак не тянет.
Кто он? Раза три-четыре, Светлана, специально, задевая его неуклюже, проследовала мимо необычного пассажира, никаких эмоций, даже не оглянулся. – Мужчина! Вот вы встали, не пройти и не проехать! Вы работать мешаете!
А в ответ, такая обезоруживающая, немного виноватая улыбка, что Светлане сразу стало неудобно за свою выходку.
– Я мешаю? Извините…
– Да не мешаете,– вне всякой логики,– стоите и стойте! Только не мешайте.
Пассажир пристально посмотрел на девушку, в глазах появились веселые, лукавые искорки. Он похоже, понял истинную причину нападки от проводницы. Она из кожи вон, старается обратить на себя внимание, а ему все-равно. Света тоже поняла, что ее просчитали, ей стало как-то стыдно, даже покраснела. И тут-же обозлилась и на него, и на себя, и на Ирину, и вообще. Ей уже опять захотелось нагрубить незнакомцу, а то, поди возомнил о себе! Но как нагрубить человеку, который не говорит ничего, стоит только, и улыбается по доброму? Не к чему придраться. Так и пришлось уйти, молча.
Прикрыв за собой дверь в служебном купе, немного успокоившись, занялась заполнением служебных бумаг. Но не выходил из головы незнакомец, ей так хотелось, чтоб он постучался к ней в двери. И он постучался.
3
Стоял конец июля. Расположившись в беседке на огороде, Тамара со Светланой занимались засолкой огурцов. Рядом с беседкой, Одинцов сложил из кирпича небольшую печку, сделал над ней навес, и зачастую летом готовили и питались там, на свежем воздухе.
– Хорошо у тебя Том,– Светлана присела передохнуть,– вы так здорово придумали.
– Ты о чем?
– Да обо всем. Вот веришь, я впервые в жизни солю огурцы не на кухне, а в лесу. Вы так здорово придумали с этим кусочком тайги. Даже дышится легко!
– Ну до кусочка тайги еще далековато, деревья-то еще не выросли, еще ниже тебя. Какая-же тайга?
– Они вырастут. Представляю как вообще здорово будет. Уже сейчас красиво. Мне у вас так нравится.
– Приезжай почаще,– Тамара смахнула пот со лба, пропаривала над кипящей в кастрюле воде банки,– последнее время вообще редко стала появляться.
– Да дела все, с утра до ночи, сама понимаешь, бизнес.
Это была неправда, точнее сказать полуправда. Дела действительно отнимали уйму времени, бывало приходила домой, и падала. Но, вот в чем, казалось было трудно заподозрить Светлану, так это в деликатности, жгучей боязни надоесть, а это и было основной причиной нечастого посещения Одинцовых. Это было единственное место, где она спасалась от одиночества, от самой себя. И очень дорожила этой дружбой. Уже с первых посещений, Светлана и сама не терпела просто так сидеть без дела, и трепать языками, теперь же, мотивируя тем, что Тамара только из больницы, стоит поберечься, стала усердно помогать хозяйке.
Для Одинцовых Светлана была прежде всего той Светкой, с которой они расстались много лет назад,– неугомонной, горластой, веселой. Она и была таковой с ними. Нет она не лицемерила, не играла этой роли. Точнее будет сказать, забывалась, оттаивала, наслаждалась, да, наслаждалась, глядя на чужое счастье, всей силой души стараясь приумножить это чужое счастье своим присутствием. И сама была счастлива с ними, лишь бы не надоесть. И ей всегда были рады, Светка приехала!
Однажды, это единственное, что она могла себе позволить, так это дарить игрушки Маше, тем не менее всегда пугливо наблюдая, как отнесется к этому Тамара, мать относилась нормально, по женски понимая ее, у которой нет своих детей, привезла девочке большую куклу. Маша так обрадовалась, что редко для ребенка, потискав в руках подарок, вдруг аккуратно положив его на диван обняла за шею тут же сидевшую рядом Светлану,– я тебя люблю!
Смешавшись, Света взглянула на Тамару, как она? Мать лишь чуть заметно кивнула, все нормально Света, все нормально.
– Понравилась? Ну и хорошо девочка,– засуетилась,– ты играй, а я пойду покурю.
Убежав в беседку, торопливо закурила.
Она даже не услышала, как подошла Тамара, как постояла рядом, почувствовала только тогда, когда та накинула на не ее плечи курточку.
– Прохладно на улице,– села рядом.
Эта забота о ней. Не за что-то, а просто о ней. Господи, как давно это было, когда о ней позаботились просто так. Как давно! И потекли ненужные слезы.
– Света, ты чего Свет?– Тамара коснулась подруги,– что ты миленькая, что ты? Иди ко мне.– Обняла ее.
И началось. Как словно плотину прорвало, все понеслось, и слезы, и маты, и проклятия, и Бог шельму метит, и тварь она двуногая, и гореть ей в аду веки вечные, и что она их очень любит, вот правда-правда, и если ее прогонят она не обидится, и многое, многое. Тамара, как прижала ее к груди, так и не выпускала, пока плачь не перешел во всхлипы, пока совсем не затихла.
– Все?– как ребенку поглаживая голову подруги. Света кивнула,– теперь скажи, за что мы тебя должны прогнать? Ну-ка колись!
– Мне у вас хорошо. А когда мне бывает хорошо, потом обязательно будет плохо.
– Прям обязательно?
– Ага,– Света шмыгнула носом.
– Может, расскажешь.
– Расскажу потом… Нет, сейчас расскажу!– Решительно оторвала голову от груди подруги, собираясь духом, какое-то время помолчав, с каким-то безразличием к себе, как на исповеди,– я убила человека.
– Как убила?– Тамара во все глаза уставилась на подругу,– как убила?!
– А вот так, из пистолета.– Светлана жестко посмотрела ей в глаза,– мне уйти?
– Господи,– Тамара машинально отстранилась, но уже в следующую секунду еще плотнее прижала к себе подругу,– Нет Свет, не уходи. И если не хочешь, если тебе тяжело, не рассказывай.
– Том,– Светлана снова закурила,– ты не прогнала, спасибо. Теперь расскажу.
Мы с Ваней познакомились в поезде. Меня сразу к нему потянуло. Ты же знаешь, я проводником работала. Он стоит и стоит у окна, смотрит и смотрит. Ирка сказала, что голодный, ничего не ест. А мы бабы, сама знаешь, мне жалко стало. И не подойдешь ведь к незнакомому, не скажешь, пойдем мол, накормлю. Думаю надо как-то контакт наладить, сную взад-вперед, толкаю. А он, ну ничего! Только с каждым моим дефиле, все плотнее к окну прижимается. Вот поверь, злить начал! Я что, думаю, если я проводник, значит на меня и внимания обращать не надо? Я вообще-то женщина! Ну и наорала, дура.
Он знаешь, как улыбнулся, я и поплыла, вот не встречала такой улыбки, ни у
одного мужика не встречала! У меня их много было, мужиков-то, а вот такого никогда не было, чтоб от одной улыбки… Понимаешь, да? Ну и хорошо, что понимаешь.
Извинился, и улыбается, и молчит. И я молчу, а чего? Как говорят, не солоно хлебавши, ушла к себе в купе, сижу, а сама мечтаю, вот бы постучал, вот бы постучал. Нашел бы причину, чаю там, да мало ли, например, спросить когда остановка будет, мало ли? Том, он постучался! Без всякой причины постучался! Я ему, вам чего? А он, ничего не смог придумать, я просто так, вы, говорит, мне сразу понравились еще в Москве, при посадке, а подойти постеснялся. Я как девчонка вспыхнула вся, а фасон держу-у! Проходи говорю, я тебя кормить буду. Он как засмеется! Рад, говорит, что мы на «ты» перешли, и я оказывается, такая прелесть, и что он такую первый раз в жизни видит. Том, а мне плевать, врет не врет, так хорошо, я с ним сразу бабой безмозглой стала, слушала бы и слушала. Он, вот знаешь, другой бы выкобениваться стал, что не голоден, еще чего там, Ваня сразу признался, что денег у него маловато, экономить на пище ему не привыкать, но есть и в правду хочет. Как он вкусно ел!
Я вроде и не хотела а присоединилась, уже вдвоем, наяривае-ем! Я еще думала, поиздержался где-нибудь на отдыхе, прокутил. А оказалось, он несколько лет служил в Германии, капитан, как отпуск, с женой куда-нибудь в Европу ехали, она так хотела, да и он был не против. А потом, когда войска из Германии стали выводить, жена не захотела возвращаться, кажется даже фиктивно, вышла замуж за какого-то немца, и дочь с ней осталась. В общем, не важно.
В Союзе часть расформировали, кого могли, раскидали по другим частям, кого при желании, отправили в запас с небольшой пенсией. У Ивана выслуги лет хватало, там в Германии то-ли год за два, в общем, не знаю. Ваня сам, откуда-то из под Краснодара, про Сибирь только слышал, вот и поехал посмотреть, в Новосибирске у него приятель по училищу жил. Раньше переписывались, потом затерялись.
В общем, мы весь остаток дороги вместе, я там, пассажиров приму, чай, еще чего, и к нему. Том, это был мой самый счастливый рейс! В Новосибирск поезд прибывал ночью. Думаю сейчас выйдет на вокзале, нам-то еще вагон готовить к сдаче, и уйдет, и никогда больше не увижу его. Я к Ирине, мол пусть с нами, ему куда ночью? А Иринка, вот классная такая! Выходи, говорит, с ним, я тебя прикрою, и вагон сдам, и товар, не отпускай своего счастья. Мы с Ваней ко мне. Том, как это прекрасно! Я тогда впервые была счастлива, что не одна в квартире. Представляешь, просыпаюсь а его нет! Я даже испугалась, вот правда, не приснилось ли мне. Слышу, ключи в дверях, заходит с пакетом. Меня увидел, заулыбался, проснулась, говорит, ты извини, так сладко спала, не стал тебя будить, по хозяйничал, по магазинам прошел, сейчас, говорит, я тебя кормить буду. Потом поехали по адресу его друга, а он там уже не жил. Мы бы могли поискать его, но не стали. Мы все десять дней вместе, до моего рейса, я ему показывала город, ездили на Обское море, Кино, театр, цирк, предложила ресторан, он отказался… Это потом до меня дошло, что он потратил все свои деньги. Говорят же, бабы глупеют от счастья. Десять дней как один, пролетели мгновенно, мне в рейс. Я говорю ему, давай я больничный сделаю, побудем еще вместе. А он мне, я уже билет на самолет забронировал, я же еще военнослужащий, улетаю в один день с тобой. Я чуть сознание не потеряла! Такая боль, такая обида! Со мной, как со шлюхой! Побыл, развлекся и драть! Хоть бы предупредил. Стою, молчу, не могу ни
говорить, ни смотреть на него, и не слышу чего он там… Он тогда, как тряхнет меня! Ты чего молчишь, спрашивает, слышишь меня? Я только тогда в себя стала приходить, глянула на него, а он так смотрит напряженно, ты согласна, спрашивает. Я, на что согласна? А он, ну ты даешь! Кому я? Я тебе говорю, я самолетом домой, сдам офицерскую книжку, получу паспорт, еще кое-что по делам, и к тебе, в Москву, мне этих нескольких суток хватит, и с тобой обратно вместе, еще раз, спрашивает, ты не против? Я только головой замотала, не могу говорить, сперло дыхание, а билет в свой вагон сможешь купить? Я опять, только киваю. Ты будешь моей женой?…
Томка, ты знаешь, что и от счастья истерика бывает? Меня колошматит, реву, не могу остановиться. Он меня кое-как успокоил. Том, вот правда, мы уже на улицу вышли, тогда до меня дошло, что у него денег-то, нет. Бегом домой, ему говорю, стой здесь, ведь возвращаться плохая примета, схватила все что дома было и к нему. А там оказалось много, он говорит ты что, все свои сбережения отдала? Он ведь не знал про мои делишки. Не надо столько, говорит. Что останется, отвечаю, обратно привезешь, быстрее в такси его, и домой, пора было тоже в рейс
собираться.
Светлана смолкла, закурила неизвестно какую по счету сигарету.
– Я ведь к тем порам совсем одна осталась. Мама умерла, Сережа тоже, от водки паленой умер, отца не было, на всем белом свете одна. Представляешь как я его ждала! Думаю вдруг опоздает, или… Господи, чего я только не передумала! Прибыли, еще только на вокзале, пассажиров провожаем, и вдруг Иринка, да громко так, Светка, смотри он, он тебя ищет. Смотрю точно! Носится по всем вагонам, номер поезда знал, а вагона, нет. Он успел Том, говорит, мои деньги помогли, деньги любые двери в кабинет открывают. И улыбается, счастливый такой!
Я еще четыре рейса сделала, и уволилась, скучала без него. Потом, мы с ним магазин открыли, времена уже другие, можно стало, зажили. Мне захотелось ребеночка, а не получалось никак, естественно к врачам, начала лечится. У меня какой-то гормональный сбой в организме, я лечусь, Ваня в основном и вел дела. Крыша у меня была надежная…
– Крыша, это рекет?– спросила Тамара
– Да, есть в Новосибе такой. Его все Калашник звали, неплохой мужик, кстати. Ты не думай, среди бандитов много людей хороших. Калашник меня еще на барахолке при социализме крышевал, ни одна тварь не лезла. И он никогда лишнего не брал, по понятиям. А тут какие-то, то-ли спортсмены, то-ли еще кто, наехали. Пришли первый раз, я им объяснила, ну вроде все, разобрались, ушли.
Светлана судорожно перевела дыхание.
– Я как раз на лечении была, заявились снова. Не знаю, может возомнили о себе, может войны с Калашником захотели, заявились, вдвоем. Если бы я только знала… Ну почему я Калашнику не позвонила, когда они в первый раз заявились! Безпредельщики! Пришли, претензии Ване, а он не из робких, да, и хоть и не спецвойска, но спортивный, послал их, началась драка, прям в магазине. Девчата рассказывали, Ваня одного сразу уложил, а второй нож выхватил, в живот… Девчата скорую, милицию.
Ваня еще три дня жил, я его к лучшим хирургам… Им говорю, любые деньги, только спасите. Девушка, отвечают, тут никакие деньги не помогут. Ему,– Света с трудом перевела дыхание,– говорит, один самый пожилой, лучше быстрее уйти, ты, говорит, даже не представляешь какие он муки терпит…
А Ваня не уходил, наверное я не отпускала… Очнется, увидит меня, и улыбнется… Господи-и!– Светлана как от приступа, низко склонив голову к своим коленям, тихо прошептала,– Ванечка.
Тамара, в порыве сострадания, хоть как-то пытаясь облегчить мучение подруги, коснулась ее плеча.
– Не надо.– Светлана передернулась скидывая ее руку.– Он так и ушел… с улыбкой.
– Света, Светочка…
– Не надо,– Светлана слегка поморщилась,– я уже дома, нет, на следующий день кажется, или на другой, не помню, слышу, звонят. Думаю, позвонят и уйдут. Нет, звонят и звонят, значит знают, что дома. Открываю, сам Калашник. Он обычно присылал кого-нибудь, домой, в магазин, а тут сам.
Говорит, мы его взяли. Я даже спрашивать не стала, кого. Я вот знаешь, аж затряслась вся! Такая злоба! Хочу посмотреть на эту рожу, а Калашник, мне, уверена? Уверена, отвечаю. Ну собирайся. Я бегом! У Вани пистолет был, не знаю откуда может с Германии, может еще откуда. Я его в сумочку, в голове одно
отомщу, отомщу. И всю дорогу, отомщу, отомщу, самолично отмщу! Не помню где, знаю только за городом, на берегу Оби где-то. Я его сразу узнала, он тогда тоже был, стоит такой весь, мерзкий, я пистолет из сумки, и в живот ему, в живот! Никто даже сообразить не успел, сколько пуль было, все… Ребята подскочили, выхватили… Поздно…
Том, а мне легче не стало, зря я… Ты даже не представляешь, как это, убить человека. И кишки наизнанку, и душа наизнанку, все наизнанку! И ничего не исправишь.
Очнулась уже в машине, слышу кто-то нежно, мне сначала показалось, что это Сережа, брат мой, шепчет, все девочка, все, пройдет, пройдет. Но Сережи-то нет. А это Калашник обнял меня и шепчет, и шепчет.
А потом, я пила. Калашник меня домой не пустил, привез в, куда-то за городом, и почти силком напоил до бесчувствия. На утро просыпаюсь, не пойму где, потом вспомнила, что натворила, и завыла. Тут же ребята. Хорошо, я их знала, Света, Света, вокруг меня, Света, может выпьешь, давай Света и мы с тобой. А мне лишь бы забыться, не видеть эти елозящие по земле ноги… Не знаю сколько, день, два,
неделю. Очнулась, женщина какая-то сидит у кровати, капельница в руке у меня. Потом слышу, за перегородкой Калашник орет, про какую-то ровню, которую они нашли, что быки они тупые, чуть девку не угробили. Что ей надо-то, только понюхать, а они, себе стакан, и ей стакан, дебилы. Про меня, значит.
А потом, наступило, не знаю как это сказать, это даже не безразличие, не знаю.
Если бы не Калашник, если не его парни, меня бы, наверное не было. Потом, когда я немного отошла, Калашник у меня все выкупил, и магазин, и квартиру, и машину, не могла я, и перевез сюда, на родину.
– Правильно сделал.
– Да Том, правильно,– что-то вроде улыбки коснулось заплаканного лица девушки,– поверь, они хоть и бандиты, но тоже люди. Я здесь, хоть как-то жить начала. Опять же Калашник, это он меня магазин заставил купить, и с Берендеем свел.
– С кем?
– С авторитетом местным, он теперь меня крышует. Я сначала кое-как Том, лишь бы не сидеть, а потом, вот знаешь, у денег есть одно свойство, они притягивают, их интересно зарабатывать, это знаешь, это как игра в карты, азарт. Я увлеклась, не особо конечно, но увлеклась. Дышать стала, как-то жить. Хотя, чувствую себя прокаженной. Вот Машенька меня обняла, я так испугалась! Девочка обнимает убийцу! Господи! Лучше бы меня посадили! А я, даже с повинной прийти не могу.
Светлана потянулась за сигаретой. Пачка пустая, ну ничего, в машине еще есть. Скомкав пачку, бросила в старое прохудившееся ведро, стоявшее для мусора возле беседки.
Никогда не курившей Тамаре, тоже захотелось закурить.
– Не знаю Свет, пошла бы я с повинной, не пошла, не знаю. Но я бы убила.
– Ты меня не осуждаешь?
– Нет Свет, не осуждаю… Ты не человека убила, ты убила врага. И ты, если в чем и считаешь себя виноватой, я вот тебя не считаю, но ты искупила. Сама себя осудила, и сама себя наказала. Все Света, хватит. Пора начинать жить.
Они больше никогда не заводили разговора на эту тему. И ничего, на первый взгляд, не изменилось в их отношениях. Вот, огурцы солят, в доме царит атмосфера праздника,– Светка приехала!
– У меня водитель на Газели,– равнодушно, словно так, для разговора,– вот знаешь, он наглеет с каждым днем, он на бензине, ну ладно бы там, ну сделал себе, ладно. Но зачем меня принимать за дуру? С каждым днем наглее, и наглее. Похоже, травку покуривает.
– Короче.– Тамара с подозрением посмотрела на гостью, догадываясь та куда клонит.
– Короче, мне водитель нужен!
– И?
– Ну что и то!? Что сразу, и! Да, я хочу предложить Сашке!
– Вот с ним и разговаривай!– Всем видом показывая, что затея подруги ей не нравится, Тамара отчужденно отвернулась к печке.
– Томка!– Гостья тоже занервничала,– есть такое понятие гордость, согласна. Но есть еще и тупость! Так вот, ты сейчас, тупишь! Ты что не понимаешь? Тебе скоро
в школу, а одеть нечего! Гордость оно, конечно хорошо, но не с голым же задом! Томка, я с кем разговариваю? Ты хоть обернись.
Светлана попала в цель. Тамара не была вещисткой. Но, тем не менее всегда очень внимательно относилась к тому, как она выглядит. Она никогда не одевалась броско, вызывающе, но всегда со вкусом, предусматривая каждую мелочь в своем наряде. Но теперь, при всей ее бережливости, умении преподать себя даже просто одетой, не осталось практически ничего, чтоб одеться, и не чувствовать себя жалкой, ничтожной, в этой одежде.
– С Одинцовым разговаривай.– Бросила через плечо Тамара. Но уже без апломба.
– Том, мне надо знать как ты,– в ответ молчание, которое Света приняла по своему, на эту тему разговор окончен.– Ай! Да ну тебя, эгоистка конченая.
– Вот как!– Тамару задело, это она-то?!
Повернувшись всем корпусом, раздраженно посмотрела в глаза подруги.
– Я значит, эгоистка?– Тоном, не предвещавшим ничего хорошего,– Та-ак.
– Обиделась? – Светлана спокойно выдержала пылкий взор хозяйки,– а я поясню. Ты
мне больше, чем сестра. А вот, за кого ты меня держишь? За тварь последнюю? Ты кого боишься? Ты про меня знаешь больше чем кто-либо. Да ты сама тварь! Ты что, думаешь, если я тебе помогу, потом начну права качать, лебезить заставлю? О себе заботишься. А мне каково? Видеть, что вам нужно помочь, а я могу помочь, и смотреть со стороны, и ничего не делать? Я кто по твоему?! Куда уж мне до души твоей высокой! Да ты сама-то, кто? Любишь, и видишь только себя… Чего пялишься?
Молчаливая минута, тягостного ожидания у одной, и осмысливания услышанного, у другой.
– Свет,– жалобно вздохнула Тамара,– а мне и правда на работу идти не в чем. Сашка на автобазу как устроился, за три месяца только раз зарплату получил. Хочет к Сереге вернуться, там хоть какие-ни-какие, но живые деньги. Поговори с ним.
– Поговорю,– Светлана продолжила укладывать огурцы в банку,– сейчас с огурцами закончим, и поедем тебя в школу одевать.
– Нет.
– Пое-едем!
– Свет, я все верну.
– Конечно вернешь.– В голосе прозвучало не торжество победы, а какое-то удовлетворение. Как после окончания тяжелой, но нужной работы.
– Свет,– с сомнением,– а ведь он может и заартачится.
– Том, попытка не пытка.
Все меняется. Меняется уклад жизни, меняется быт, меняются даже людские взаимоотношения, все меняется. Но не меняются чувства человека. Любовь и ненависть, доброта и злоба, алчность и бескорыстие.
4
Две привлекательные, молодые женщины решили подновить гардероб. Четыре часа пролетели, как один миг. Примеряли, спорили, торговались. Сколько красивого, еще больше безвкусицы, и из всего этого, нужно выбрать, еще раз примерить, поискать вдруг есть еще лучше, найти именно то, что лучше всего подходит, и по цене, и по качеству, и по вкусу. И все это надо сделать, всего за каких-то четыре часа?
Вроде все купили, успевают и Машку от мамы забрать, и к приходу мужа, ужин приготовить. По пути к автостоянке Тамара сосредоточилась на вычислении, сколько задолжала.– «Прилично,– подвела неутешительный итог,– вот хорошо у меня Одинцов такой, никогда не считает. А любит меня больше всего, видите ли, когда я халате. Черт! А халаты у меня, как у древней старухи, застираны до мышиного цвета. И сама в них как старуха. А он смотрит!» Дальше в голове понеслось; любит серо-голубой приталенный, она совсем распустилась, вон мама, всегда чистенькая, аккуратненькая, о она? Бывает, ходит чуть ли не до обеда нечесаная, а он все видит, и как такую любить? Баба деревенская! Неужели за собой последить нельзя? Ведь, он хоть и муж, но еще и мужчина. А они как известно, любят глазами… И так далее, и тому подобное.
Все свелось к одному;– Свет, мне халат нужен!
– Какой халат?– Не поняла подруга.
– Дома носить, домашний!
– А чего молчала?
– Да забыла я!
Сложив покупки в машину, вернулись за халатом. Пока нашли, пока выбрали, еще час. Ай, где один, там и два! Купили два.
– Свет, теперь прямиком к маме, за Машкой. Хоть бы к приходу Одинцова успеть поесть сварить.
– А обмыть?– С интересом наблюдая, как Тамара с отрешенным лицом вновь начала производить в голове расчеты, ехидно добавила,– зажала?
– Ты меня по гроб жизни хочешь в долговую яму загнать?!
– Да хватит тебе! Вот знаешь, я за тобой давно наблюдаю. И знаешь что, вот придет время, я у тебя занимать буду. И знаешь почему?
– И почему?
– Тебя никак не устраивает то положение в котором находишься, экономить буквально на всем.
– Да сейчас почти все так. И ничего, живут.
– Живут. Только они смирились с таким положением дел, а ты нет. Ты всегда
добиваешься своего. Взять того же Одинцова, захотела, и добилась. А за ним столько девчат ухлестывало…
– Я его не добивалась!– Перебила Тамара, была задета женская гордость.
– Ты мне-то не рассказывай. Ты захотела, он и твой со всеми потрохами, столько лет, а он все вокруг тебя скачет, подкаблучник.
– Заткнись! Никакой он не подкаблучник!
– Ой-ой! Слова ей не скажи. Да не злись ты!– Светлана коснулась руки подруги,– я, может просто тебе завидую, обмоем?
– Обмоем!– хлестко так.
– Давай Одинцову коньяку возьмем.
– Обойдется!– Насупившись, уставилась в боковое стекло, помолчала,– водки возьмем.
«Вот интересно, есть ли еще где на земле такая традиция, обмыть покупку. Или только у русских?» – Тамара уже заранее горевала о дополнительной трате денег.
Вот терпеть не могла долгов! А эта, капиталистка! Возьми это, ну и что, что подороже, зато здорово, прям как для тебя шили. И это. Нет! Возьми-и… Господи-и! Сколько же она задолжала!…
– Стерва!!!– Ни с того, ни с сего.
– Хо-хо!– Как-то даже, плотоядно.
Как ни странно, обеим понятно, о чем они. Из богатейшего русского языка выбралось всего две фразы. Чем не людоедка Эллочка с подружкой Фимой из известного романа?
Одинцов с утра злобствовал. Буквально на глазах у всех сперли медные кабеля со сварочного аппарата, и никто не видел. Но когда, уже ближе к обеду, заметив всеобщее оживление и слесарей, и водителей, пришел к выводу, кабеля сперли по всеобщему сговору. Кабеля сдали, набрали самогону, и, «жизнь сразу радостной стала!»
Злобствование сменилось унынием. Тащили все, что в принципе, можно утащить, потом когда, то что утащить можно, закончилось, тащить стали даже то, что тащить нельзя, то, что нужное в первую очередь. Продавали, и пропивали. Заказов на грузоперевозки с каждым днем становилось все меньше, все чаще рабочему люду, находясь на работе, попросту нечем было заняться. Все чаще, и все более на длительный срок, стали задерживать зарплату. Ни работы, ни денег.
Казалось бы, свобода, занимайся чем хочешь, открывай свое дело и богатей, живи во благо своего живота, рухнули оковы коммунистического рабства. Пользуйся свободой, которую предоставила тебе демократия. Вот только одного не предусмотрели власть имущие, а может, наоборот, предусмотрели. Предприимчивых людей вообще немного, уж тем более среди тех, кто вырос и воспитан в том обществе, где приветствовалось всеобщее равенство, где быть предприимчивым считалось чуть ли не пороком, такие люди считались личностями, которые легко идут на сделку со своей совестью, которые легко меняют свои взгляды на противоположные, лишь бы взамен получить выгоду. «Мать родную продаст»,-с презрением отзывались о таких. Впрочем, по большому счету так оно и было.
Еще вчера они гордились званием рабочего, еще вчера они чувствовали свою нужность, еще вчера, для многих из них работа считалась чуть-ли не вторым домом, куда они шли с удовольствием, еще вчера был дух единства, коллектива. Еще вчера они были заодно с шахтерами, предпринявшими забастовку, «так и надо с ними,
коммуняками», шахтерам и зарплату подняли в разы, и отпуска увеличили, а вот им?
Им которые и возили все для шахты? Им ничего. Ни поднятия ни тарифов, ни окладов, ничего. Шахты все чаще стали напрямую работать с поставщиками, все меньше и меньше стало заказов, росла инфляция, потому как новоявленный президент, с помощью шахтеров, их забастовок, влезший на высокое кресло, попросту, не понимая ни в политике, и еще более в экономике, а лишь в стремлении показать свое «Я», пробраться к высокой власти, наобещал, и сделал… Сделал то, что никому не удавалось во все века существования России, поставить Родину на колени. И перед кем?
Одинцов их понимал, а злобствовал из-за того, что за все имущество он нес
ответственность как механик. Но сегодня иной случай, кабеля украли по всеобщему сговору. Это говорило о том, что им всем, не единицам, а всем, всему коллективу глубоко наплевать, что его сделают крайним, обвинят. За три месяца работы, он так и остался чужим в этом коллективе. А может, они вообще стали чужими друг другу? Сближает только одно,– напиться и забыться. А ты механик, коль с нами не пьешь, так ты вообще никто для нас, и что с тобой будет, нам глубоко безразлично.
Зайдя в кабинет начальника автоколонны, сообщил о пропаже. Сразу вопрос,– а ты на что? Штаны просиживать? Даже за кабелями не усмотрел!
Для большего эффекта, начальник, упершись кулаками в стол, навис над подчиненным, сидевшим напротив,– че молчишь? А?! Да ты… – Что-что, а уколоть, оскорбить человека, который стоит ниже рангом, начальник уже научился, понес только держись.
Знал бы он, что от тяжких увечий, его спасли Тамара и Маша, наверное бы им в церкви свечки поставил.
Ничего не забыл Одинцов из того, чему их обучал Семеныч, кроме одного, сохранения холодного рассудка. Накопленное за эти месяцы, да что там месяцы, годы, напряжение искало выхода. И вот эта, ненавистная, толстая морда нависшая над ним. Над ним!? Не делая лишних движений, сразу ликвидировать?
Или обезвредить? А Маша с Тамарой? Ведь его посадят! А они как? Встать и уйти?
Одинцов одновременно резко ударил по упертым в стол рукам начальника. Лишившись опоры, грузный мужчина смачно приземлился мясистой физиономией в стол. Перестал сквернословить.
Подождав, пока начальство примет соответствующую его положению позу, и успокоившись сам, взял со стола чистый лист бумаги, написал заявление об уходе.
– На!– перекинул на другой край стола.
– Ты мне нос разбил!
– Делай выводы, учись с людьми разговаривать.– И вышел.
В этот день Одинцов был без машины. Ждать служебного автобуса примерно около часа, не было никакого желания. Если идти по дороге, через мост, восемь километров, он замерял по спидометру, если напрямую вплавь через речку, ближе.
Подался напрямую. Переплыл речку, положив одежду на своем берегу, постояв, вернулся в воду. Купаясь, вспомнил о своей полянке, до которой рукой подать. Решил посетить. Но ничего не коснулось его души, полянка как полянка. Но не спешил уходить. Не спешил уходить, старался оттянуть встречу с Тамарой, сказать о том, что увольняется. Нет, он не был подкаблучником, как часами назад выразилась Светлана, он не боялся ее, он любил, любил всей сутью своей. Ему никогда не приходил в голову вопрос, кого больше любит, жену или дочку. Для него они, одно целое и неделимое, к обеим испытывал одинаковую нежность, лишь бы они, лишь бы им. Они! И эта нежность, не давала ему покоя. Он, который хочет сделать для них все, чтоб им было хорошо, на самом деле, сделал то, от чего им станет еще хуже. Гнетущее чувство вины перед ними.
«Думай Одинцов, думай, ищи».
– Эх насекомые,– не замечая, что начал говорить вслух,– вам хорошо, вам думать не надо. Нажраться бы прям здесь, до поросячьего состояния, чтоб ничего ни думать, ни чувствовать, а вы бы по мне ползали, как по своему, уж не знаю, по кому своему, хотелось бы, чтоб как по приятелю. Надеюсь, хоть этого я заслужил.
Направился домой, не как обычно с работы, через калитку, а напрямую, через
огород.
Давным-давно, Одинцов не помнит в каком это было классе, помнит точно, стоял апрель, точнее конец апреля, тепло, солнечно, сухо. Идя со школы, он размечтался о новом велосипеде, мечтал безнадежно, потому как велосипед у него был, наследие от сестер. Велосипед старый, куда-то уже делись крылья, сиденье покрытое грубой кожей, истрескалось, рама ободранная, в общем старый. Но вполне пригодный для его главного предназначения, на нем можно кататься.
Так что о новом велике можно было только мечтать. Санька мысленно, в деталях представлял его вид, вот он весь зеленый, пахнущий новым, блестящий руль, над цепью кожух, чтоб штанину не зажевало, вот он весь-весь такой новый, красивый, и он на нем катается! Но вот и дом, пора возвращаться в реальность. В дневнике запись,– « на перемене бранился нецензурными словами». Какой там новый велосипед? Хоть бы на улицу отпустили, опять мать запрет, и сиди дома. И что за жизнь, чуть что, сразу,– сиди дома!
Зашел на веранду и замер. На веранде стоял велосипед! Вот он стоит, точно такой, из мечты! Зеленый! На всякий случай, Санька зажмурился, уж не кажется ли, глаза открыл,-стоит! Еще даже лучше чем из мечты, над задним колесом багажник! И тоже блестящий, как руль. Это было такое неожиданное счастье! Сбылась мечта!
Нечто подобное испытал и в тот вечер. Счастливая неожиданность!
Поднимаясь по огороду к дому, услышал громкий говор Тамары и Светланы. Приблизившись еще, почувствовал аромат шашлыков. По тому, как громко говорят определил, выпили.
– Светка!– Возмущалась Тамара,– я же тебе говорю! Нельзя чтоб пламя! Надо чтоб только тлело! Вот Одинцов когда шашлыки жарит, у него всегда бутылка с водой!
Чуть только загорит, он сразу водой.
– Видала я твоего Одинцова! Надо-же, прям шашлычник знатный!
– Но ведь сгорят!
– Ты знаешь че! Если не помогаешь, так хоть не мешай! Иди вон, налей лучше!
– Сейчас налью! А ты знай! Если шашлыки испортишь, Одинцов тебе устроит. Он когда голодный, знаешь какой злой!
– Че ты все Одинцов, Одинцов! Видала я! Иди наливай давай!
Тут и Одинцов подоспел. Похоже Тамару не удивило, скорее всего не до удивления, что Одинцов появился со стороны огорода, когда творится такое.
– Саш, она шашлыки жгет!– завопила сходу,– я ей говорю, она все-равно свое!
– Светка дай!– Одинцов кинулся спасать шашлыки.
– Не мешай!– Заупрямилась подвыпившая.
– Свет, готовить шашлыки, чисто мужское занятие,– Одинцов кивнул на ее произведение,– ты где-нибудь видела шашлыки черные?
Крыть было нечем, действительно, таких шашлыков она не видала.
– Это вы с Томкой мне помешали! На вот, сам жарь!
По счастью, женщины решили приготовить только два шашлыка, чтоб с вином, так вкуснее. А уж когда придет он, все остальные. Чтоб с пылу, жару.
Распределив равномерно по мангалу еще не сгоревшие дрова, направился к дому.
– Так девчат, шашлыки с магазина, эти не ешьте, они внутри сырые, не надо.
Я сейчас переоденусь и приду, приготовлю, я быстро.
– Саш,– Тамара крикнула вдогонку,– а ты что больше любишь, коньяк или водку?
– Том, ты же знаешь, водку конечно.
– И что?– накинулась на Свету,– опять скажешь, что я денег на коньяк зажала?
Уходя, Одинцов не расслышал, что ответила Светлана. Уже на крыльцо, опять жена,– Саш!
– Да!
– Там в морозилке водка тебе. Обратно пойдешь, захвати, и в холодильнике бутылку вина.
– Хорошо!
Вроде, просто жене ответил, но и отметил состояние свое, ему действительно стало хорошо. А завтра, наступит только завтра.
Переодевшись, прихватив водку и вино, вернулся в беседку, как раз в мангале догорели дрова, можно готовить шашлыки, чем и собрался заняться. Но, чудеса да и только!
– Саш, ты сначала выпей, потом шашлыки пожаришь. Выпей, выпей!
И это говорит Тамара, его жена?! Определенно, что-то случилось. Нет, сегодняшних передряг на его трезвую голову хватит, дальше лучше уж на пьяную. С удовлетворением отметив, что на столе нет ни одной рюмки, щедро налил себе чуть-ли не полный бокал, залпом выпил.
– Том, что случилось? Не тяни.
– Да ничего не случилось! Вообще-то случилось, я Светке в долг влезла, одежду себе приобрела.
– Фу-у! Том, как ты себя сегодня ведешь, мне показалось, что произошло непоправимое.– Спиртное давало свое, то, что Тамара влезла в долги, а он ушел с работы, это не важно. В конце-концов, к Сергею вернется.
– А как я себя веду?
– За всю нашу совместную жизнь, ты впервые настояла на том, чтоб я выпил.
– Не хотел бы, не пил! Я в тебя силком не заливала!
– Во, это уже ты, и слава богу. А то пугаешь…
– Светка хочет предложить тебе поработать у него водителем на Газели!– Решив,
что нечего ходить вокруг да около, Тамара заявила напрямик,– зарплата даже чуть больше чем у тебя сейчас, и деньгами, а не как у вас, бартером в три дорого! Пойдешь?
Как порой неожиданно просто решаются самые тяжелейшие проблемы. Он был счастлив. Не потому конечно, что будет работать у подруги детства, нет. А потому, что ее это устраивает, не пришлось расстраивать жену свою любимую.
– Пойду.– Не раздумывая, ответил Одинцов,– Свет, я пойду.
5
Сказать, что Светлана была зла, это мягко сказать. Уже как три дня назад, она отдала машину в ремонт, где ей пообещали, что к утру следующего дня машина будет отремонтирована. Но и сегодня опять ее ждало разочарование.
Два брата, занимающиеся ремонтом автомобилей пользовались двоякой, но с той и другой стороны, заслуженной славой. С одной стороны, ремонт производили всегда качественно, оплату брали умеренную, и что немаловажное, в процессе работ делали полное обследование автомобиля, и если что-то обнаруживали, всегда предупреждали владельца о том, что нужно сделать заранее, чтоб в близком будущем избежать более серьезных поломок.
А с другой стороны, примерно раз в месяц, братья позволяли себе расслабиться, но делали это не по графику, а спонтанно, уж как выпадет. Наступал такой момент, вот ни с того ни с сего, просто молча глянут друг другу в глаза, и к заветному шкафчику, где спиртное. И все, три дня выходных! Стоит ли чей автомобиль у них в ремонте, или не стоит, уже не важно.
Многочисленные клиенты знали об этих непредсказуемых загулах, и воспринимали их
как стихийное бедствие. Знала об этой беде и Светлана. Но ей всегда удавалось попадать как раз в тот благоприятный период, когда братья усердно работали. На этот раз не повезло.
Сколько ни долбилась в закрытую изнутри дверь гаража, в ответ тишина. Швырнув напоследок увесистым, для большего шума, куском гравия в железные ворота, матерясь как заправский сапожник, подалась на привокзальную площадь, где стояли частники, занимающиеся извозом.
Выбрав автомобиль почище и поновее, молча открыла переднюю дверцу плюхнулась на кресло.
– Поехали.
– Куда?– после небольшой паузы поинтересовался водитель.
Светлана назвала адрес Одинцовых. Водитель не двигаясь, продолжал внимательно изучать пассажирку.
– Че смотришь, поехали! Пф!– Светлана нервно смахнула с глаз челку, прическа немного истрепалась, когда еще в гараж ломилась,– сидит тут!
– Ну., поехали,– пожал плечами водитель.
Только тронулись, из находившегося в непосредственной близости магазина, вышел мужчина, с сильно помятым лицом, явно человек с похмелья. Увесистый пакет и довольное выражение физиономии, живописно подтверждали о том, что мучится от недуга ему остается совсем не долго. Увидев отъезжающую машину, мужик бросился наперез. Пришлось притормозить. Мужик вплотную приблизился к открытому окну со стороны Светланы. Запахло перегаром,
– На вот! Выкуси!!!– Высунув ему под нос кукиш, мстительно прокричала Светлана,– алкаши вонючие! Пешком прогуляйся, для здоровья полезно! Отвали от машины!
– Че-о?!– Мужик вытаращил глаза.
Водитель, засмеявшись, резко тронулся с места. Незадачливый пассажир как онемевший, остался стоять на проезжей части.
– Ненавижу алкашей!– Все еще горячась оповестила Света.
– А чего так?– Посмеиваясь поинтересовался водитель.
– Да представляешь, загнала машину в ремонт, а слесаря запили! Еще позавчера должны были сделать!
– Понимаю,– сочувственно кивнул водитель,– ты мне дорогу показывай.
– Начинающий?
– Ну,– не к месту хохотнув,– вроде того!
– Так, сейчас направо, и по главной до самого выезда из города.
– Понял.
– Ну чего все пьют-то так?– чувствуя потребность выговориться, продолжала
жаловаться Светлана,– вот, пьют и пьют.
– Да не злись ты так,– улыбнулся водитель,– зачем себе нервы зря тратить. Давай о чем-нибудь другом поговорим, меня Гена зовут, а тебя?
– Света.
– Вот и познакомились. А ты домой или в гости?
– В гости, к друзьям детства.
– Здорово.
– Ну да.
Не редко так бывает, два незнакомых человека в дороге вдруг разговорятся, почувствуют взаимную симпатию, и обоим приятно, от совместно проведенного времени. В беседе с водителем, Светлана совсем успокоилась, даже как-то подзабыла о свалившейся на нее напасти, и когда подъехали к дому Одинцовых, решила уплатить побольше, чем с нее запросят.
– Сколько?
– Нисколько,– водитель весело посмотрел на пассажирку,– я не таксист.
– Во как!– Удивилась Светлана,– зачем тогда повез?
– Ты была крайне настойчива,– усмехнулся Геннадий,– у меня просто не было выбора.
– Во как!– повторилась Света,– это я что, в наглую залезла? Еще смотрю, тачка-то у тебя новая, дорогая, и таксовать? Думаю, как не жалко?
– Тачка не моя, тачка того мужика, которому ты от души предложила закусить своим кукишем.
– О!– С трудом переваривая новость, Светлана во все глаза уставилась на мужчину, – Выходит, это я фигу под нос хозяину?! Да я бы на его месте просто взяла бы меня за шкирку, да и вышвырнула!
– Похоже он так и собирался сделать, да я скорей по газам, и драть.
– Вот дура!– вспомнив изумленную физиономию мужика, нервно хохотнула,– вот дура!
– Слушай, ты возьми деньги, а?– Когда слегка успокоилась,– и извинись за меня, пожалуйста.
– Свет, ты не могла бы мне у хозяев чаю попросить. Я вчера тоже, мне бы чаю.
– Пойдем, здесь живут очень хорошие люди.
Очень хорошие люди, в три пары глаз уставились на новоявленного гостя. Светлана почему-то смутившись, кроме как робкого, «здрасте», больше ничего не говорила.
Видя неловкость ситуации, Одинцов первым протянул руку незнакомцу.
– Саня.
– Гена.
– Крокодил?– Спросила Маша.
– Машка!– Тамара сердито глянула на дочку,– вы извините, я Тамара.
– Очень приятно, Гена,– и к девочке,– а тебя как зовут прелесть?
– Маша,– похоже, гневный оклик матери на девочку, не произвел должного эффекта,– ты Светкин жених?
– Марш в свою комнату!– Озлилась мать.
– Тамара, ну не ругайтесь на нее,– гость присел на корточки перед ребенком,– нет не жених, но хотел бы стать им.
– Том,– Света окатила желающего стать женихом пламенным взором,– Гена с похмелья, ему бы чаю.
– Конечно-конечно,– засуетилась хозяйка,– пройдите пока в зал, Саш займи гостя, я мигом.
– И давно ты с ним?– Как только остались наедине со Светой.
– Он меня из города привез! Я думала он таксист, а он не таксист вовсе!
– Жених?– Усмехнулась Тамара.
– Томка, мне не до смеха.– Света жалко посмотрела на подругу,– я о нем знаю столько, сколько и ты. Давай быстрее чай, а то у меня в горле пересохло!
За чаем разговорились. Выяснили, что Гена с Кириллом, хозяином машины, работают нефтяниками в Сургуте, вахтовым методом, две недели на вахте, две недели выходные. Жили оба в Омске, затем Кирилл с женой вернулись сюда, в свой родной город, а Гена у них в гостях, по причине дня рождения у Кирилла. На вопрос о семейном положении сказал, что разведен, есть сын, живет с ним и его мамой.
Просидев с полчаса Гена засобирался.
– Поеду, а то Кира меня точно убьет,– уже вставая из-за стола,– у вас очень уютно.
– Приходи еще!– Не смотря на запрет, Маша так и крутилась у стола.
– Конечно приезжайте,– Тамара едва сдержалась чтоб не сделать дочери замечание.
– Спасибо Маша,– Гена почему-то ответил только девочке,– Свет, проводишь?
Уже выйдя за калитку, спросил,– ты когда обратно?
– Мы за грибами собирались, скорее всего завтра.
– Можно я за тобой приеду?
– Ну,– женщина замешкалась с ответом,– а твой Кира разрешит?
– Он разрешит.
– Тогда завтра в девять утра. Так пойдет?
– Пойдет,– расцвел мужчина,– конечно пойдет!
– Ну пока?
– Пока.– Словно опасаясь как бы она не передумала, Гена быстро сел в машину, и уехал.
А она задержалась у калитки. Ей стало хорошо, хорошо по новому, или как по прежнему, как было когда-то, до того… Что-то теплое, живое, робко, совестливо коснулось ее души, какое-то предчувствие, желание чего-то.
И как-же здорово, что они поехали за грибами. Как прекрасна тайга осенью! Почему она этого раньше никогда не замечала? Ходила бы и ходила по ней вечно, какая красота, какая тишина, какое величавое спокойствие! Вот век бы так, бродила бы и бродила, и слушала тишину засыпающей до весны, тайги. Какой покой на душе, и какое же это наслаждение, вот так впитывать это состояние покоя, не думая ни о чем, не заботясь, просто бродить, и наслаждаться, просто наслаждаться всем, и тишиной, и таежным осенним воздухом, и тем, что она есть, она живет, и легкость во всем.
– Свет,– когда уже возвращались домой, окликнула Тамара,– ты как, грибы пожарим, или шашлыки сделаем?
– Мне без разницы. Только в беседке, ладно?
– Конечно в беседке,– улыбнулась Тамара,– смотри какой вечер теплый, последние деньки, бабье лето. Конечно в беседке. Вина возьмем?
– Мне водки!– Весело вмешался Одинцов.
– На дорогу смотри!
С некоторых пор Тамара, а точнее, с тех пор, как муж стал работать у Светланы, стала вреднее чем обычно. А причина одна, в которой она не призналась бы даже себе самой: Одинцов, оно конечно, он и есть Одинцов. Но Светка, женщина видная, и кто его знает… Теперь, наблюдая за подругой,– « да ну! Я всегда знала, между ними ничего не было, и быть не могло. Хоть бы этот Гена человеком хорошим оказался, хоть бы приехал».
– Свет, ты как?
– Давай возьмем,– равнодушно ответила Светлана.
– Ну и ладно,– и мужу,– Саш в магазин заедем. А шашлыки сам сделаешь? Мясо дома есть.
– Сам сделаю.
К девяти утра к дому Одинцовых подъехала машина.
– Приехал, надо же?– Стараясь выглядеть спокойной сказала Светлана,– Томка! Я как?
– Прекрасно,– понимающе улыбнулась подруга,– Сигарету брось.
– Че? А, да.– Светлана затушила окурок,– Том, я как?
– Сказала ведь, отлично выглядишь. Тебя проводить?
–Че?– Не сразу поняла Света,– не, не надо.
Вот ведь женщина! Минуту назад, совсем девчонка, нервно курившая у окна, а только за порог, уже спокойная, в меру самоуверенная, снисходительно позволяющая обращать на себя внимание, особа, не спеша идущая к поданной машине.
Нужный эффект произведен. Гена шустро вылез из-за баранки, подскочив, открыл для нее дверцу.
– Привет,– радостно светясь,– присаживайся!
– Привет,– спокойно улыбнулась Светлана.
Гене показалось мало открытой дверцы, еще, когда особа усаживалась, за локоток поддержал.
– Ну штучка!– Воскликнула Тамара, наблюдавшая вместе с мужем за Светой,– Одинцов! А чего это ты, когда тебе Светка предложила работу, весь сразу аж засветился, а?
– Предложила не Светка, а ты. Это во первых…
– А во вторых?
– А во вторых,– Одинцов пристально глянул на супругу,– во вторых, я в тот день
написал заявление об уходе с работы.
– Вот как!– Тамара гневно задвигала крылышками носа,– а почему не сказал?!
– Не хотел тебя расстраивать, да ведь и обошлось все.
– Обошлось ему! Расстраивать он не хотел!
– Том,– Одинцов коснулся плеча Тамары,– ты что, все эти полтора месяца думала, что у нас со Светкой…
– Ничего я не думала!– Резко скинула с плеча руку мужа,– у тебя сегодня выходной, может еще раз за грибами съездим?
– Поехали, Машку возьмем?
– Ныть будет.
– Она еще больше будет ныть, если ее оставим.
Не долго побыла Светлана в роли важной особы. Как только отъехали от дома Одинцовых, Гена спросил.
– Куда поедем?
– В ментовку ее!– Раздался голос с заднего сиденья,– за захват автомобиля!
Подпрыгнув от неожиданности, Светлана резко развернулась, встав коленями на кресло, воззрилась на говорящего.
– Кирка придурок!– сдерживаясь, чтоб не рассмеяться от финта пассажирки, крикнул Гена,– те чего девушку пугаешь!
– Ее пожалуй испугаешь!– Мужчина с интересом изучал лицо преступницы,– вон как смотрит, того и гляди укусит!
С детства Света усвоила себе, врага надо видеть в лицо, а именно им себе его в данный момент, и представляла.
– Че он здесь делает?!– Запальчиво к Гене, тем не менее, не сводя глаз с противника.
– Э!– Кирилл, не сдержался, и захохотал во весь голос.
– Останови!– Светлана быстро приняла обычное положение для пассажира,– останови сказала!
– Свет,..– Геннадий попытался что-то сказать.
– Останови!– выкрикнула пассажирка.
– Генка не останавливайся!– Весело завопил хозяин,– упустишь, не поймаешь!– и тут же протянул руку девушке,– Кирилл!
– Останови, пожалуйста,– похоже, боевой запал иссяк, Света произнесла как-то по детски, беспомощно, просяще. Гена сразу остановился.
– Стойте, не выходите!– Заторопился Кирилл,– я сам выйду! Только не выходите, ради бога, я серьезно! Это я сам, меня Генка не хотел с собой брать, я сам залез, девушка, ради бога, не уходите! Ну честное слово! Меня Кирилл зовут, а вас?
– Света,– уже собиравшаяся выйти из машины, нехотя буркнула Светлана.
– Вот и познакомились. Поехали? Генка поехали!
– Урод!-воскликнул водитель, и Светлане,– Свет, поехали?
Пока женщина в нерешительности соображала, ехать не ехать, машина уже набрала скорость.
– Вы уж не сердитесь,– Виноватым тоном попросил Кирилл,– ну не обижайтесь на меня, а?
– Это вы меня извините, за вчерашнее.– С запинкой произнесла Светлана,– ваш друг просто встал там, где таксисты всегда паркуются.
– И правильно сделал!– воодушевленно воскликнул Кирилл,– я вот чую, это судьба…
– Кирка сволочь!– Видно Геннадий разозлился не на шутку,– я тебя точно зашибу!
– Ген, я уж лучше из машины выйду, останови.
Света невольно рассмеялась от такого предложения, улыбнулся и Геннадий.
– Свет, может и правда высадить гада?
– Не надо,– и, не поймешь, то-ли всерьез, то-ли в шутку, добавила,– вдруг точно в ментовку пойдет. Посадят за угон, обоих.
Друзья развеселились, Светлана успокоилась, неловкость перед хозяином автомобиля, растворилась, можно ехать дальше.
По ее просьбе сразу поехали к гаражам, куда она опрометчиво отдала свою машину в ремонт. По счастью братья пропились, машину отремонтировали. Пока выгоняла, пока рассчиталась за ремонт, Кирилл уехал, Гена ожидая ее, скромно стоял в стороне.
– А где Кирилл?
– Уехал, меня бросил. Сказал, что его очередь, кидать.
– Врешь?
– Вру,– честно признался Геннадий,– Свет, сегодня воскресенье, давай куда-нибудь сходим.
Пока забирала машину, пока рассчитывалась за ремонт, и уж, когда села за баранку своей маленькой машины, такой уютненькой, такой родной, задалась вопросом, а стоит ли? Нужно ли ей менять что-то в своей жизни? Вот сейчас она поедет по своим магазинам, посмотрит хозяйским глазом, скорее всего, за что-нибудь, придется всыпать Илье, нерадивому подсобному рабочему, поговорить с девчатами, ее продавцами, узнать как, что, решить какие-то проблемы, которые каждый день сваливаются на ее голову, а поздно вечером, усталой вернуться в свою квартиру, сняв только обувь, сразу завалиться на диван, и полежать бездумно. Потом, пройти в спальню, раздеться до нога, в таком виде испытывая наслаждение оттого, что на ней ничего нет, такая свобода всем клеточкам ее тела, продефилировать пред единственным своим зрителем, котом Тихоном, в ванную, принять душ, не одеваясь пройти в кухню, включить чайник, вернуться на диван,и включить телевизор. Стоит ли? Ведь ей никто не нужен. После Вани…
Уже собралась ответить отказом, но глянув в полные ожидания глаза мужчины, не решилась.
– И куда?
– Может в кино?
– Гена,– усмехнулась Светлана,– мы уже не студенты.
– Свет, да это я так!– Мужчина по своему принял ответ женщины,– у меня деньги есть, хочешь в кафе там, в ресторан, куда только захочешь!
Зачем он ей? Ведь все эти ощущения, это всего лишь отголосок прошлого, мелькнуло, как мелькает зарница, мелькнула, осветила горизонт на мгновение, и погасла. Вчерашнее так и осталось вчерашним, ничего в душе. Ну а него в душе? Видно невооруженным глазом, у него есть. Почему-то ей стало жалко этого человека.
– Поехали Тихона кормить,– грустно улыбнувшись, сказала женщина,– наверное, опять весь корм по кухне растащил.
– Тихон, это кот или собака?
– Кот. Противный такой, если домой не приду ночевать, обязательно натворит чего-нибудь.
6
На этот раз Одинцовым повезло напасть на небольшую полянку, где грибы можно было собирать не вставая с колен, так их было много. Настроение у супругов, те кто любит эту тихую охоту их поймут, было прекрасным, даже не смотря на то, что дочь чуть ли не сразу по приезду в тайгу, начала назойливо интересоваться, когда поедут обратно.
По пути домой, Тамаре попался на глаза дорожный знак, с указателем, что при повороте налево, в трех километрах от главной дороги, находится населенный пункт, под названием, «Дубровка».
– Может, заедем?– Предложила мужу,– посмотрим, как там.
– Давай,– согласился Одинцов,– интересно, в нашей квартире кто-нибудь живет?
– Посмотрим.
Уж лучше бы проехали мимо. То, что предстало пред глазами повергло обоих в уныние. Много брошенных, заросших бурьяном усадеб, полуразрушенных домов, с зияющими без рам и стекол оконными проемами, дорога ведущая к совхозным фермам, когда-то укатанная до асфальтной глади, через отсыпанный щебень, уже наполовину затянулась полынью, на бывшем, тоже заросшем высокими травами, совхозном машинном дворе ржавели остовы техники, разрушены фермы для скота, разрушена совхозная контора, полное отсутствие людей на улицах, даже не видно ребятишек, обычно играющих на улице в столь погожий, солнечный день. Повсюду запустение, разруха, и мертвая тишина. Ни снующих по селу тракторов, автомобилей, ни людей. Лишь у одного небольшого дома, паслась коза на привязи. Значит еще живут люди, да живут. На двухэтажных домах, в одном из которых когда-то была их квартира, копошились несколько мужиков и одна женщина, одетые в такие одежды, которые уравнивают всех, и молодых, и постарше. Все одинаково заросшие, одинаково исхудавшие, небритые, грязные. И даже к женщине нужно было внимательно приглядеться, чтобы понять, что это все-таки женщина, а не мужчина с длинными,
маслеными, давно не мытыми волосами. По чьему-то заказу эти несчастные, наверное за весьма символичную плату, а может и вообще только за спиртное, разбирали дома на кирпичи.
Тамара узнала эту женщину, бывшую доярку совхоза Марину Осееву, веселую хохотушку, певунью, превосходно играющую на баяне. Узнала и ее мужа, бригадира полеводческой бригады механизаторов, Николая. Узнал Николая и Одинцов. Но не остановился поговорить, спросить как жизнь, все было и так видно. Не хотелось ни человека, пусть даже опустившего, поставить в неловкое положение, ни самому касаться прошлого, развернулся и поехал, желая побыстрее выбраться из умирающего поселения.
– И все ушло…
Там где вчера вздымалась в небо,
Столица гордых королей,
Сегодня первозданный хаос.
Из мертвой глины и камней.
Застыл в бездонной тишине…-
Задумчиво продекламировала Тамара.
– За каких-то несколько лет. Саш, как все быстро развалилось!
– Да Том, все развалилось.
– И люди. Саш ты узнал Осеевых?
– Колю,– кивнул Одинцов,– а жену его, я сначала и не понял, что это женщина.
– Спились. Зачем?
– Сейчас многие спиваются.
– Но почему?
– Не знаю Том. Наверное от безнадеги, от желания забыться, не видеть всего этого.
– Но ведь мы не спились, мы ведь как-то живем!– Тамара раздраженно передернула плечами,– почему все сразу причину ищут? А чего ее искать? Причина в самих людях! А то, спирают все на жизнь такую плохую. Прям конец света наступил!
– Том, не все такие сильные как ты.
– Какая я к черту сильная? Я обыкновенная баба!
– Ты необыкновенная Том,– Одинцов ласково посмотрел на жену,– если бы тебя не было у меня, я бы наверное тоже, хлестал эту дрянь с мужиками.
Она знала, он говорит то, что думает, без какого-либо желания угодить ей, польстить, и приятно от такого откровения. Не смотря на совместно прожитые годы, она так и осталась самой главной женщиной в его жизни, и благодаря ей, не так уж важно, получается у него или не получается, но семья у него всегда на первом месте.
« Я могу собой гордиться»,– мелькнуло в голове у женщины. Но, вот если бы его не было у нее? Если не он? Тамаре не захотелось дальше думать на эту тему. Доверчиво прильнула головой к плечу мужа, решила сказать ему что-нибудь хорошее. О том, что кроме его ей никто не нужен, и, не успела.
– Мам, уберись,– недовольно пробурчала дочь с заднего сидения.
– Чего-о?!
– Мне не видно.
– Чего тебе не видно?
– Впереди не видно. Всю дорогу загородила.
– Дожила!– Освобождая просвет между сиденьями, воскликнула Тамара,– родная дочь
командует! Одинцов, твое воспитание!
Пряча улыбку, и как подобает примерному водителю, Одинцов внимательно следил за дорогой. Вдруг, резко затормозив, свернул на обочину и остановился.
– Сашка, ты чего?– Встревожилась Тамара,– сломались?
– Нет. Том смотри сосенка растет,– Одинцов кивнул в сторону от дороги,– видишь?
– Вижу,– Тамара разглядела недалеко от края брошенного поля, маленькое зеленеющее среди пожелтевших, высоких сорняков деревце,– и что?
– Я сейчас.
Выйдя из машины, Одинцов прямым ходом направился к деревцу. Постоял возле него, вдруг встав на колени, начал выдергивать сорняки, а какие корни не подавались, обламывать будыли по самую землю.
– Мам, а че папа делает?– спросила Маша.
– А я знаю?– Тамара вышла из машины, следом и дочь. Какое-то время с интересом наблюдали, как глава семейства, ползая вокруг деревца, вырывал сорняки.
– Пап, а ты че делаешь?– Первой не выдержала дочь.
– Я сейчас Маша,– доделав задуманное, Одинцов вернулся к машине.
– И что это?– спросила Тамара,– смотри сколько репья нацеплял!
– Да Том,– Одинцов принялся отдирать с одежды колючки,– вдруг весной пал пустят, сгорит сосенка, а теперь глядишь, и выживет. Я здесь когда-то ячмень молотил, урожай хороший был, теперь вон, бурьян растет. Достало смотреть на брошенные поля. Уж пусть лучше деревья растут, пусть природа теперь красоту наводит. Коль людям не надо. Поехали?
– Стой,– Тамара ободрала оставшиеся колючки репейника с одежды мужа,– теперь поехали,– с ехидцей,– а если опять сосна на брошенном поле попадется, опять полезешь?
Одинцов сразу насупился. Только сейчас до него дошло, нелепо как-то получилось.
Что к чему? Сам не понял.
– Поехали…
Исподтишка наблюдая за мужем, сосредоточенно следившим за дорогой, она корила себя за неуместное свое ехидство, ну зачем? Неужели было трудно понять, что за этим его, «достало», скрывается, так много! Поле на котором он убирал хлеб, заросло бурьяном, умирающее село, даже ее, в общем-то, не особо любившая свою профессию, работу в сельском хозяйстве, повергло в уныние. А ведь он любил. Не раз, в разговоре признавался ей, что лучше не делал работы, как убирать хлеб, работать на комбайне, в целом вообще, работать на земле… «Счастье общее, и горе общее, у земли моей, и у меня», вспомнились слова из песни, произнесенные когда-то Тамарой Васильевной. Ведь не просто так, он кинулся спасать деревце. «Пусть природа красоту наводит, коль людям не надо». Осиротело поле, заросло бурьяном, горе у него, не стало нужным людям. А сосенка, она как малая надежда, вот вырастит лес, и будет радовать глаза людям, как радует ее маленький кусочек тайги у них на усадьбе. А ведь это его отчий край, и пусть отчий край будет красивым, величавым, пусть диким, но не брошенным, как сейчас. И такая жалость и понимание к нему, чуть не до слез! Искоса опять глянула на него, сидит спокойно рулит, за дорогой следит, ничего такого. Навыдумывала…
Утомленно приложила голову на плечо мужа.
– Ничего Саш, сейчас приедем баньку затопим.
– А со мной пойдешь?– Одинцов на секунду ткнулся в волосы жены.
«Принюхивается»,– мелькнуло у Тамары.
– Вместе пойдем.
– Ты опять дорогу загородила!– громко возмутилась дочь.
– Ты не за рулем! По сторонам смотри!
Сзади послышалось недовольное ворчание, затем девочка, кряхтя как старушка, поднялась с сидения, постояла, и уткнулась подбородком в голову матери.
Так и ехали не спеша, голова к плечу, и голова сверху, всем хорошо и удобно, семья одним словом. Им-то удобно, а вот инспектору ГАИ, такое расположение пассажиров показалось подозрительным, сразу жезлом махать.
– Как черт из табакерки! Вот везде! Не удивлюсь, если гаишник вылезет даже в тайге из медвежьей берлоги!– вырвалось у Одинцова,– Том достань документы в бардачке.
Инспектор был разочарован, стоят тут, уже два с лишним часа, и никакого толку. Вроде и конец выходных, дорога хоть и пустынная, но в это время всегда находились нарушители, то рыбаки, то охотники, то еще кто-нибудь, и среди них, чуть-ли не через одного водителя, с вожделенным запахом перегара. А инспектор со
своим напарником, ребята простые, с ними всегда можно договориться. А вот сегодня, ну прям невезуха, ну ни одного! И этот, тоже…
– А чего это вы отвлекаетесь,– уже так, для острастки,– Все в одну кучу, я грешным делом, подумал сиамские близнецы за рулем.
– А ты черт из табакерки!– выражение, сиамские близнецы, девочка услышала впервые.
– Машка!!!– Рявкнула мать.
– А че он дразнится! Он первый начал!
– Замолчи!– Тамара знала, если не остановить, дочь обязательно продолжит, и конь педальный, и козел, и возможно еще что-то новое, появившееся в лексиконе развивающейся личности.
– Я вот сейчас твоего папу штрафану!– Инспектор строго заглянул в салон автомобиля,– будет тогда тебе!
Коль мама запретила говорить, Маша старательно скорчила в ответ инспектору рожицу,– ве-е!
– Однако,– с каким-то даже сочувствием глянув на Тамару, инспектор протянул документы Одинцову,– счастливого пути.
– Спасибо!– Откликнулась из машины Тамара, всем своим видом стараясь показать, она воспитанная женщина. А что дочь грубиянка, ну это…
– Приедем домой, я тебе всыплю!– Как только отъехали от блюстителей, повернувшись назад, гневно прошипела дочери.
– Ве-е!– В ответ рожицу.
– Останови машину!– Крикнула мать, заранее зная, Одинцов ни за что не остановится,– останови сказала!
Так оно и получилось.
– Ну То-ом,– прибавляя ходу, просяще прогундел папаша,– он же первый начал.
– Заступничек!– Обрушилась на мужа,– всю избаловал! Стыдно-то как! Все-равно дома получит!
Теперь он, исподтишка наблюдал за супругой; вот краска с лица постепенно сошла, крылышки носа угомонились, уже не вибрируют, угас и огонь в глазах, все, успокоилась. Каким-то чутьем угадала ее настроение и Маша. Просунув головку между кресел, прильнула щекой к руке матери.
– Я тебя люблю.
– А я тебя нет!– стараясь быть сердитой, бросила Тамара.
– Врешь,– не меняя позы, равнодушно отметила девочка.
– Вот ведь!– с долей беспомощности в голосе, вякнула Тамара. Накинулась на мужа,– чего сидишь лыбишься?! Вот кто из нее вырастет?! Сидит лыбится!
Лихие девяностые. Так потом назовут последнее десятилетие уходящего века.
Откровенно говоря, Тамаре было плевать, кто там с кем воюет, кого убивают, еще и ненавистная реклама, вообще старалась не смотреть телевизор. Пред ней в каждой повседневности, вставали более серьезные проблемы, такие как, сэкономить на питании, но чтоб было вкусно, на своем и Одинцова гардеробе, при этом, в первую очередь касается ее самой, выглядеть прилично, и дом (когда они его только доделают?!) чтоб было уютно, так как ей нужно, и чтоб осталось хоть немножко денег, хотя бы частично погасить долги. Тамара наконец рассчиталась с тетей Зиной за машину, фу-ух, это так здорово! Ощущения, словами не передать! Осталось рассчитаться со Светкой, и свободна, как птица в полете!
Но это как-то, рано или поздно решаемо. А как быть с Машей, доченькой ненаглядной? Здесь «рано или поздно» не пройдет, упустишь и все, уже будет только поздно. Уж больно самостоятельна и своенравна. Хорошо это или плохо? Как воспитывать ребенка? К какой жизни ее готовить? Ведь все с ног на голову.
Почувствовав, что Маша засыпает у нее на руке, шепотом попросила мужа поддержать ей головку, сама каким-то чудом перекарабкалась на заднее сидение, уложила дочь к себе на колени, бережно, чтоб не вспугнуть детский сон прижала к себе. Протяжным, нежным взором всматриваясь в милое лицо, беззвучно прошептала,– спи доченька… Все будет хорошо.
И кто из нее вырастет? Вырастет настоящая женщина. Женщина, которая знает себе цену, которая в первую очередь любит себя, любит себя таковой, какая она есть, которая никогда не будет смотреть свысока, кто бы пред ней ни был, но и к себе не потерпит неподобающего к ней отношения. Уже сейчас, еще совсем малышка, совсем по детски, она вступила в борьбу за свою честь и честь ее родителей,
вступила без страха, не задумываясь о последствиях.
И надо отдать должное ее маме, у которой хватило мудрости, при ее в общем-то, взрывном характере, сквозь страхи и сомнения, вырастить ее таковой, с ничем не омраченным чувством собственного достоинства, не покусившись на данную ей с рождения индивидуальность, очень бережно относиться, не оскорбив, не унизив, ее «Я». И это чувство собственного достоинства, никогда не позволит ей пойти даже на малейшую сделку со своим «Я». Даже в любви, не говоря уж о других каких-то выгодах. Уже сейчас в ней чувствуется какая-то внутренняя сила, которая лишь в малой части, отражается детским, потрясающе чарующим обаянием, под влиянием которого, ей невольно любуются, невольно отмечают, «не ребенок, а сама прелесть!»
Вырастет настоящая женщина. Она не растеряет этого детского обаяния, этой силы, которая неуправляемая, необузданна в малом возрасте, нет, эта сила обретет хозяйку в ее мышлении, в женской мудрости, станет управляемой, и укрощенная эта сила, которая, лишь в малой ее части, будет светиться спокойным сиянием,-
женским обаянием. Милая, искренняя, простая, и в этой простоте и искренности, духовная, возвышенная чистота, и эта чистота, надежней любой охраны, будет оберегать ее от пошлости, цинизма, навязчивых притязаний, будет пробуждать только светлые чувства, чистые помыслы.
Настоящая женщина, не та, у которой целая коллекция поклонников, ибо она никогда не даст повода, не подарит надежды, и не просто так, а если даже будет сомневаться в своих ответных чувствах. И вряд ли она ошибется в своем выборе, а выбор будет за ней, не ее выберут, а она выберет, только того, кто ее достоин, кого она полюбит в ответ.
Но если кто-то полюбит ее безответно, она всей душой, всем искренним вниманием, будет стараться облегчить страдание любящего ее, и, даже не разумом, а сама собой, своей сутью, несчастную безответную любовь, перенаправит, предвосхитит любящего на счастье иное, неизъяснимое, самозабвенное,-счастье творчества… Стихи, картины, музыка, да всякое творчество, в чем бы оно не выражалось, она подвигнет его на созидание, созидание во благо…
И совсем не обязательно, что, то или иное творение будет посвящено именно ей, оно может быть вообще никому не посвящено, но творящий в своих порывах всегда, всегда будет чувствовать присутствие ее сути, ее силы.
7
Прогнав «Москвича» подальше во двор, Одинцов уже собрался загнать и «Газель», как услышал вой сирены, тот самый вой, который производят автомобили ГАИ, за кем-то гнались. Вой приближался в сторону их проулка, «ага,-злорадно подумал Одинцов,– пацаны на мотоцикле, сейчас по дороге к речке, там по тропинке через кусты, потом через проход для скотины, и ищи-свищи! А вам хрен с горчицей!»
«Хрен с горчицей», это для ГАИ.
Скрестив на груди руки, ехидно улыбаясь, стал с предвкушением ожидать, вот-вот появятся. И появились! Едва отскочить успел! Во двор чуть-ли не на полном ходу влетела Светка, буквально следом, подъехала машина ГАИ.
– Помогите! За беременной женщиной гонятся!– Свесившись с сиденья, завопила Светка,– а у меня токсикоз!
– Светка зараза!– Выходя из машины, крикнул капитан,– ты уже два года беременна! Слониха что-ли?
– Жмых?! Ты?– приглядевшись к инспектору, воскликнула Светлана,– ты че мне сразу-то не сказал?
– Капитан милиции Соловьев!– Строго произнес инспектор,– вам ясно гражданка?
Одинцов сразу узнал в этом стройном, красивом офицере, Алексея Соловьева, друга Сергея, брата Светланы, заполучившего в детстве кличку «Жмых» за излишнюю худобу.
– Гражда-анка!– Светлана с пьяной старательностью передразнила Алексея,– а сам-то ты кто?
Непонятно почему, ей слишком не понравилось, что ее назвали гражданкой.
– У-у ментяра!
– Пошли в трубку дышать!
– На!– Наверное, что означает этот жест, когда правая сжатая в кулак рука, вытянута вперед, а ребро левой ладони уперто в локтевой сустав правой, известно всем, а кому неизвестно, то и не надо,– и подыши, и понюхай!
– Юр, наручники!– Свирепо рявкнул Алексей, направляясь во двор к Светлане,– посмотрим как ты в браслетах…
Светку только и видали! Мимо стоявших на крыльце Тамары с Машей, шмыг в дверь, лязгнул засов, готово!
– В дом не пущу!– Тамара враждебно уставилась на незваного гостя.
– А ты сама-то в него попадешь?– Усмехнулся капитан,– здорово Саня, сто лет тебя не видел.
– Здорово Леш,– обменялись рукопожатиями,– ты че так за ней, аж с сиреной…
– Да понимаешь, у нас сегодня рейд по району, совместно с районными, еще и областники понаехали, ну и едем с Юрой,– Алексей кивнул в сторону стоявшего у машины молодого лейтенанта,– Юр, иди познакомься.
Подойдя, парень первым протянул руку,– Юра.
– Саня,– Одинцов с удовольствием отметил крепкое, мужское пожатие.
– Здравствуйте,– лейтенант повернулся в сторону крыльца,– меня Юрой зовут.
– Тамара.
– Маша,– представилась девочка.
– Юра,– с улыбкой глядя на девочку, повторился парень.
– Иди в дом.– Опасаясь за дочь, Тамара кое о чем подзабыла.
– Как я пойду в дом, если там Светка от чертей закрылась?!
– Стой и молчи!– Матери стало еще тревожнее.
– Ладно!
– Ну едем значит, с Юрой,– продолжил капитан,– смотрим, ползет! Она обычно нормально ездит, а чуть выпьет, ползает, да еще и не по своему маршруту, я Юре поравняйся, она-то меня хорошо знает, я окно открыл, ору стой, областники в районе, а она как глянула на машину, дикошарая, даже не посмотрела кто ей машет, как влупила! Плевать, кочки не кочки! По встречке! Юра ей в хвост и сирену, а куда деваться? Так хоть впереди слышать будут, посторонятся. Она к нам в деревню, тут тем более, ребятишки, так и до вас. Я еще думаю, к кому? Здесь же у нее никого не осталось, оказывается вон куда. Со своего маршрута.
– Леш, с какого маршрута?
– Маршрут у нее есть, мы его кто как зовем, кто пьяный, кто беременный. Поддаст и по Советской ползает. Там движение не сильное, одностороннее, доползет до центральной площади, развернется, и обратно до рынка, доползет и обратно. Наши ее раз тормознули, она втихаря два пальца в рот, и рыгать, объясняет, токсикоз у нее, она просто беременная и никакая не пьяная, а коньяком за версту прет. Наши начальнику, что делать? Он, правила нарушает? Нет. Помехи создает? Нет. Ну и пусть ползает. Последите за ней. Че смотришь? Она парнишке жизнь спасла. У этих засланцев игра новая появилась, кто ближе всех от машины дорогу перебежит. Идиоты! А этот, самый рисковый, везучий оказался, от бампера Камаза отлетел, не попал под колесо, раз, рядом среди прохожих хирург оказался, два, и Света, три. Хирург сразу определил, ребро в легком, время идет на минуты. Света их к себе в машину, и в больницу. Не стали ждать скорую. А нам информация, черт знает откуда! Перепутали как всегда. Машина сбила ребенка, уходит из города, план-перехват. Все экипажи за ней. В одном месте дорогу перекрыли, так она изгородь снесла, по пешеходному тротуару, мимо нас, и драть! Только при выезде из города поняли куда она, в городскую больницу, в восьмую. Заперлась там в машине, сидит и курит, сидит и курит… А что у машины морда в хлам, даже не вышла, не глянула…
Как узнала, что пацан жить будет, сразу уехала. Начальник потом ржал, одна девица, все ГАИ сделала. Предложили машину бесплатно отремонтировать, отказалась. Ну шеф и велел, негласно конечно, чтоб присматривали за ней, коль за рулем бухнуть может. Оказалось, закономерность какая-то. Раз в месяц в одно и то же число, двадцать седьмого, с десяти вечера и примерно до двенадцати. А сегодня не знаю чего она? Областники как на грех… Сань ты ее не пускай сегодня, ладно?
– Хорошо.
– Ну давай. Поедем мы, работать надо.
– Давай.
« Значит двадцать седьмого у нее Ваня умер,– догадалась Тамара,– Господи, Светка! Ну зачем? Зачем ты изводишь себя? Светка, дурочка ты моя! Зачем?».
Постучала в дверь.
– Свет! Ты меня слышишь? Открой!
– Жмых уехал?– Послышался приглушенный голос.
– Уехал, открывай!
Светлана открыла дверь, воровато выглянув, осмотрелась.
– Козлина!
– Во как! Плохой дядя обидел хорошую девочку. Ты чего изводишь себя, дура!
– Хох?– Светлана непонимающе вылупила пьяные глаза.
– Ай!– Тамара, досадливо махнув рукой, оглянулась в сторону двора, где Одинцов деловито топтался у Газели,– Саш, баня готова?
– Сейчас посмотрю.
Оставив свое занятие, Одинцов зашел в баню. Похоже, еще угля подкинул, из трубы сильно повалил дым.
– Готова,-оповестил выходя обратно,– для Светки самое то.
– Откуда ты знаешь когда для Светки самое то?
– Я все знаю.
– Знает он… Свет, в баню пойдешь?
– Как хорошо, что вы у меня есть!– Чувственно промычала гостья.
– В баню, спрашиваю, пойдешь?– Более настойчиво повторила вопрос Тамара.
– Пойду., Том ну правда…
– Правда,– не дав договорить, потянула подругу в дом,– пошли переодеваться.
Опасаясь за состояние Светланы, мало ли, все-таки пьяная, Тамара решила идти в баню с ней, следом увязалась и Маша.
– Сейчас я из тебя зеленого змия изгонять буду!– Задорно воскликнув, вынула веник из таза с кипятком,– ложись на полог, тебе не сильно жарко? Давай березового настоя плесну на камни? Аромат будет.
– Давай.– Согласилась Светлана.
Тамара щедро полила на раскаленные камни настоя, взяв заранее запаренный Одинцовым веник, принялась не слабой рукой изгонять змея. То ли змий, то ли еще что, только как ни старалась Тамара, в силу своего спортивного характера, не любившая проигрывать, со всей мочи хлестать подругу, ожидая просьбы, что хватит мол, та же, не то чтоб вякнула чего-нибудь, вообще, какое-то полное равнодушие, словно и не ее хлещут.
– Ну как?– Спросила уже без задора.
– Поддай еще.
– Хм!– Тамара нехотя плеснула, вроде и немного, но по бане быстро распространился сильный жар. Сидевшая на лавке Маша, соскользнула на пол, уже оттуда стала наблюдать как мама лупила неподвижное тело. Вот эта неподвижность тела, и невозмутимость владелицы этого тела, сначала стали раздражать Тамару, а затем вообще привели в бешенство. Лежит как статуя! Вот ее уронили, а ей по фигу, лежит себе! С отчаянием, парильщица, взяв веник двумя руками, напоследок со всей силы хватила Светлану по мягкому месту, бросив на это же мягкое место и веник, повалилась на пол рядом с дочерью.
– Эй,– ожила статуя,– а спереди?
– Иди ты к черту!– Со злобой, свойственной проигравшим, выкрикнула Тамара.
Сообразив, что парить ее никто больше не будет, Светлана села. Помедлив, набрала ковш кипящей в баке воды, и на камни. Затем села на полог, и уже сама начала хлестать себя в грудь, живот, как сама выразилась, «спереди». Жар, гонимый веником, добрался и до пола.
– Мам!– Тревожно вылупив глазенки, громким шепотом воскликнула Маша,– она нас сварить хочет! Бежим отсюда!
– Бежим.
Светлана, проследив пристальным взором, как толком не помывшиеся мать с дочерью, ретировались за дверь.
– Тоже мне,-вдогонку высказала свое мнение, немного помедлив, взяла ковш, плеснула еще на печь.
– Во!– Отметила жар в бане,– это дело, а то… Тоже мне.
Напарившись вволю, а если быть точнее, до полного изнеможения, окатила себя холодной водой, посетовала, жаль еще снег не выпал, вот бы сейчас с бани да в снег, легла на пол.
Лежала ни о чем не думая, лежала, прислушиваясь к себе, в голове просветлело, воздействие алкоголя практически прошло, с удовлетворением ощутила, как наполняет ее, самое желанное в последнее время чувство, чувство успокоения, покоя.
«Душистый пар не только тело, но и душу лечит».– Говорят в народе.
Светлана вылезла из бани когда встревоженная Тамара, уже собралась идти за ней.
– Я уж думала, ты того.
– Нормально,– Света плюхнулась на диван,– дай морсу. Похолодней пожалуйста.
Взяв бокал, с намешанным в холодной воде малиновым вареньем, с наслаждением, причмокивая и пыхтя, принялась цедить напиток.
«Как дитя малое.»– Мелькнуло у Тамары. Ей всегда нравилось это умение, или свойство характера Светланы, наслаждаться мелкими радостями. Вот сидит, сосет простую воду, а с виду, словно преподнесенный богами ей в дар напиток, и вкушению, соответственно, следует отдаваться целиком и полностью.
– Че?– Светлана наконец заметила, что за ней внимательно наблюдают.
– Ни че!– Усмехнулась Тамара,– ты чего за руль пьяная садишься?
– А че?
– Тьфу ты! Вот это ваше «че»! Пришибла бы! Ты что считаешь, пьяная за рулем это нормально? Че-каешь!
– Ни че я не считаю! Просто захотелось к вам, вот и приехала… Нельзя что-ли?
– Ну и взяла бы такси…
– Я уже раз на такси приехала!– Ни с того, ни сего взвинтилась Света,– Спасибо!
– Во как! Ты чего орешь?– Тамара непонимающе посмотрела на подругу. И
улыбнулась,– та-ак, что-то не чисто, Гена?
– Отстань!
После такого ответа, даже у самой не любопытной женщины, оно, любопытство, разыграется со страшной силой.
– Он тебя обидел?
Светлана окинула подругу презрительным взглядом.
– Действительно, мы сами кого хочешь обидим…
– Вот именно!– Света сделала мину, типа того, что разговор на эту тему закончен.
–Не хочешь, не рассказывай.– Равнодушно сказала Тамара, не без основания полагая, что после такой фразы, выданной определенным тоном, раззадорит подругу.
Так оно и получилось.
– Два дня проходу не давал!
– Вон оно что!– Окончательно убедившись, что Свете ничего плохого не сделали, Тамара ехидно осклабилась,– это много, или мало?
– Вот зачем он мне!– не обращая внимания на реплики, рассуждала Светлана,– жила себе и жила, никому не мешала… Приперся! Том, ну зачем он мне?
– Ну не нужен, расстанься…
– Мы и расстались.
– А теперь жалеешь?
– Том, вот это, не знаю как сказать, вот оно вот здесь,– Света положила ладонь на грудь,– давит и давит, я его ненавижу, я не могу от него избавиться, нигде не могу, давит и давит, я так устала! Вот взяла бы и вырвала! И никак! А ведь все хорошо было! И вы у меня! Намотаюсь за день, кое-как поднимусь на этаж, и знаю, сейчас помоюсь, попью кофе, покурю, и так хорошо будет на душе, спокойно. Тихон еще рядом ляжет, урчит. Посмотрю телевизор и спать. И ничего сниться не будет… Я их помяну раз в месяц, они и не снятся…
«Кого их?»– чуть не сорвалось у Тамары, но сразу поняла, о ком она.
– А так снились?
– Раз только, они там вместе… Раз вместе, и поминаю обоих… Том, пойдем на улицу, курить хочу.
– Обалдела? На улице мороз, октябрь на исходе, кури здесь.
– Спасибо.– Света с удовольствием закурила,– не могу больше. Не могу.
– Свет, ну чего ты не можешь?
– Я к Ване хочу… Он простит.
– Света, Света нет его, пойми!
– И меня не надо…
– Ты чего городишь! Дура!– Тамаре стало не по себе,– не смей, слышишь, не смей!
Он тебе чего-то наговорил!? Гена? Светка!
– Эмансипе.
– Чего-о?
– Он сказал, что я эмансипе!– Света обидчиво выпятила нижнюю губку.
– Та-ак,– женщина рассудила, коль уделяется повышенное внимание мелочам, Света сводить счеты с жизнью, по крайней мере в ближайшем будущем, не собирается,– вот прямо просто, взял и назвал?
– Ну,– Свете не хотелось показывать себя с неприглядной стороны,– да, в общем…
– Рассказывай!
– Че орешь!? Сама дура!– Света жадно посмотрела на пачку сигарет, обычно Тамара курить в доме запрещала.
– Кури уж,– подождав пока Света прикурила, Тамара повторила вопрос,– выкладывай!
– Вот училка! Че орешь-то! Я его выгнала. Сказала, развлеклись, и будет! И ему пора к сыну… И вообще…
– Он тебе не понравился?
– В том то и дело, что понравился,– и как-то тихо, со вздохом, больше для себя, чем для собеседницы,– очень понравился…
– Зачем тогда прогнала?– Тамара уставилась на подругу,– ты нормальная?
– Не знаю Том… Я испугалась…
– Ты и испугалась?– С усмешкой спросила Тамара, но глянув на подругу, сразу сменила тон.
– Света,– мягко, с участием,– ну чего ты? Ну Све-ет.
Наверное ей это и было нужно, участие. Как уже говорилось, Света меньше всего старалась нагружать своими проблемами именно их, Одинцовых. Этот дом, эта семья, стали для нее тем местом, где можно, и нужно наслаждаться жизнью, куда следует входить, оставляя все невзгоды и переживания там, за калиткой, с единственным
чувством, предвкушением праздника, и приукрашивать собой этот праздник, и получать великое удовольствие от того, что ей здесь рады.
Но не всегда человек поступает так, как считает нужным. Сегодня, ей стало невмоготу. Не помогли ни коньяк, ни сигареты, еще и замерзла, почему-то систему отопления в доме стали ремонтировать только поздней осенью. Холод и одиночество. Одиночество и холод. Бежать. Бежать скорее! А куда? Сама не знала куда. А приехала к ним… «Как хорошо, что вы у меня есть!»
– Том, а вдруг опять., а у него сын, я не смогу, я с ума сойду! Понимаешь?
– Понимаю, если начнется ядерная война, виноватой будешь только ты!
– А я-то при чем?!– Света вылупила зеленые глаза. Сообразив, уже с обидой,– я с тобой серьезно, а ты-ы…
– И я серьезно! Ты чего на себя всех собак вешаешь? Почему ты во всем винишь себя? Почему ты считаешь, что Ваня погиб по твоей вине? Светка, ты ни в чем не виновата!
– Я всем приношу одни несчастья.
– Свет, ну хватит. По крайней мере, мы счастливы, что ты у нас есть, Свет, и это правда.
– А с этим как? Как жить?
– А этого ничего не было. Это была не ты Света, не ты.
– А кто?– Ей так хотелось, чтоб Тамара сказала те слова которые действительно подтвердили, что, это, сделала не она.
– Правильность Света. Он сам, осознанно, встал на этот путь. Ради денег, чужих денег, больше ничего, не то, что святого, вообще ничего. Представляешь, сколько он мог отобрать жизней? Скольких детей оставить сиротами,– перед глазами Тамары мелькнул образ Андрея, ее и Одинцова друга со студенчества, которого уже нет, у которого родилась дочь, с серьезными психическими отклонениями. И такая ненависть охватила ее!
– Это даже не животное,– со злобой продолжила женщина, мать,– это сорняк, который просто необходимо убрать с грядки, убрать, чтоб не задавил те растения, которые посеяны заботливой рукой, посеяны для пользы. И его вырывают, и это правильно, это так и должно быть… Их вырывают!
А Ваня, он настоящий мужик, мужик в самом лучшем смысле этого слова… Они мужики, сами решают, сами делают выбор. Они никогда не спрячутся за чужую спину, уж тем более за женскую. Ты должна гордиться тем, что тебя любил настоящий мужчина, это и тебе оценка, он никогда не полюбил бы пустышку, пусть даже красивую. Он пожертвовал собой, ради тебя. Пожертвовал, чтоб ты жила, понимаешь, жила! Чтоб ты была счастлива, именно счастлива, иначе какой смысл жить? А ты что творишь? Ты изводишь себя Света. Выходит, он погиб зря, ты обижаешь его…
– Обижаю?
– Да, обижаешь… Ты даже не должна, а обязана быть счастливой. Ради его светлой памяти… Вот Гена приедет…
– Он не приедет Том,– на глазах у женщины навернулись слезы.
– Уверена?
– Том, он ко мне так хорошо,– Света всхлипнула,– а я, ой мамочки-и! Ду-ура-а.
– Не плач, успокойся…
– Ты знаешь че я ему наговорила!? Я ему сказала, ой мамочки-и!
Не смотря на весь трагизм ситуации, Тамара с усилием спрятала улыбку. Света ныла как нашкодивший ребенок, который своим нытьем пытается, если и не избежать
наказания, то хотя бы уменьшить оного.
– Рассказывай.
– Сказала, что мне был нужен кобель, я его получила, потешились и будет.– Света сконфуженно затихла.
– Все?
– Все.
– Врешь! Говори!– Все-таки профессия накладывает свой отпечаток, если и не на характер, то на поведение точно. Со стороны, чем не педагог с нерадивой подопечной?
– Сказала, мне такие как он, мужики вообще не нужны, а с довеском тем более.
– Ах ты тва-арь!
– Тварь Тома,– обреченно призналась женщина,– еще какая тварь.
Тамаре до боли стало жалко ее. Жить с таким грузом. Мало того, так еще и это. Уже месяц живет, целый месяц тяжких мук совести, запоздалого раскаяния.
– Свет, он вернется.
– Все Том, не надо.
Тамара согласно кивнула, не надо, значит не надо.
Они просидели весь вечер вдвоем. Одинцов было, сунулся присоединиться, но вскоре ему стало скучно, ушел к телевизору, У Маши, как ни странно, появились свои дела, была в своей комнате, и вела себя тихо, что уже опять, довольно странно. Просидели говоря обо всем, о погоде, об одежде, моде, о делах. Света посетовала на свою тупость, ей предложили купить не дорого помещение, здесь на поселке, в жилом доме, где раньше было учреждение для досуга детей, она и купила, а зачем? Если открыть магазин, место не подходит, покупателя не будет, да и площадь большая, хоть пляши, и плати за нее. Тамара, в свою очередь, пожаловалась на то, что со школы ушла директор школы, ее любимая Тамара Васильевна, и как-то пусто стало, на то как изменились педагоги, уже в открытую занимаются поборами с родителей. Она их не осуждает, нет, зарплата нищенская, еще и ее задерживают, жить как-то надо, и все равно неприятно. Говорили, об обыденном, просто разговаривали, как бы стараясь отдалить прежний разговор, подзабыть то, чего обе, да обе, очень хотели забыть, и не вспоминать никогда.
Когда уже собирались спать, Маша вдруг неожиданно, впервые, попросила мать разрешить спать со Светой. Тамара встретила пугливый взгляд Светланы.
– А чего ты меня просишь, ее проси.
– Свет можно?
– Конечно можно! Конечно-конечно можно!
Усмехнувшись, Тамара вышла на кухню. Вскоре вернулась с разведенным в воде настоем валерианы,– на выпей.
– Что это?
– Валерьянка.
– Зачем? Я здорова.
– Не сомневаюсь,– уверенно сказала хозяйка,– пей давай. Это чтоб спать. Марья во сне брыкается как лошадка, с ней спать, навык нужен, пей-пей.
Подозрительно глянув на дочь, Тамара выключила свет в зале, пожелала спокойной ночи, ушла в свою спальную.
– Света,– как только все стихло в комнате у родителей, таинственным шепотом позвала Маша.
– Да девочка.– Так же таинственно ответила Светлана.
– Купи мне косметику.
– Куп,– чуть не сорвалось с губ согласие купить,– чего-о?!
– Косметику, как у мамы.
– Однако,– Света убедилась, нет не ослышалась.
– Я у нее вот столечко,– в темноте Светлана не разглядела, сколечко на пальчиках показала Маша,– только попробовала, а мама когда увидела, как начала ругаться! По пра-авде!
«По правде», это значило, что Тамара похоже, не просто рассердилась, а рассвирепела, и в ругань вкладывала всю душу.
– Купишь?
– Мне твоя мама голову оторвет.
– Не оторвет она тебе ни че! Купишь?
– Не рано тебе косметикой пользоваться?
– Не рано мне ни че, я скоро вырасту, купишь?
– Куплю,– заранее поежилась Светлана, зная, разговор с матерью будет не из легких, но и своей любимице отказать никак не могла, да и не хотела,-спим?
– Спим,– девочка обхватила ручками голову женщины, прижала к себе со всех силенок,– я тебя люблю!
– И я тебя,– Светлана бережно, с нежностью, обняла маленькое детское тельце, все еще источающее аромат материнского молока.
«А ведь она меня использовала!» И уснула, с улыбкой на губах.
А Тамаре не спалось. Она понимала, сейчас удалось успокоить Светлану, а дальше?
Завтра вернется в свою холодную квартиру, вернется в одиночество, и все повторится. Понимала, одними словами, убеждениями, Свету вывести из этого состояния не получится, даже учитывая то, что эта женщина по характеру сильная, деятельная, не любящая, как это иногда случается у людей, страдать. Ей нужны кардинальные перемены в жизни, ей бы родить, стать матерью, обрести семью. Это единственный для нее выход, ее спасение, спасение от самой себя. «За что ей это
все?»
– Саш,– повернулась лицом к мужу,– Саш, проснись.
– С тобой уснешь,– недовольно пробурчал Одинцов,– елозишь и елозишь. Че Том?
– Опять че!– Одинцов на многолетнем опыте сразу понял, коль Тамара обратила внимание на «че», значит не в духе, и от греха подальше, прежде чем говорить, думать, и не задавать лишних вопросов.
– Что-то случилось?
– Саш найди Кирилла.
– Это который друг Гены?
– Да.
– Где же я его найду-то? Он в городе живет.
– Ты марку его машины помнишь?
– Да Тойота-корона, у нее движок…
– Потом про движок расскажешь, а номер помнишь?
– Номер не помню.
– А я помню, 97-79, он на одиннадцать делится.
– Как делится?
– Сумма, вот смотри, 97 плюс 79 равно 176, делим на 11, получается 16, я потому и запомнила. Все номера перевертыши делятся на 11.
– Интересно, я не знал, и Кирилла найти по машине?
– Ну да, через Соловьева.
– Классно, Том, да тебе в ментовке следачкой работать!
– Я подумаю.
– Э, э, я же пошутил!– Встревожился Одинцов.
– А я,– подумаю!– Заупрямилась женщина.
То, что подумать на счет работы в милиции, Тамара сказала так просто, ради шутки, но вот вопрос о смене работы уже не раз всплывал в ее мыслях. Она даже не предполагала, что отношение к работе может так сильно поменяться из-за одного человека. Ей и раньше не особо нравилось быть преподавателем, а с уходом Тамары Васильевны, вообще пропало всякое желание даже подходить к школе. И уйти некуда, в стране победившей демократии, побочный эффект,-безработица.
Когда-то годами ранее, на рынке, почувствовав себя униженной и оскорбленной, она дала себе слово, у нее все-равно будут деньги, она не будет считать копейки, экономить буквально на всем, а нормальные деньги, чтоб нормально жить.
Но одно дело дать себе слово, а другое выполнить. Какие только планы-мечты, не рождались в этой хорошенькой головке. Но все эти планы-мечты тут же разбивались о трезвомыслящий ум спортсменки, уж она-то знала, что для воплощения своей мечты, нужно точно, до мелочей, конкретно знать, чего ты хочешь, что тебе принесет удовлетворение. Деньги? Да деньги, но не это главное. Как-то по телевизору, она услышала слова произнесенные ее самым любимым артистом Юрием Никулиным, «Счастье, это когда утром очень хочется идти на работу, а вечером очень хочется вернуться домой». Вот что ей надо! Без пафоса, лаконично и точно. Одно у нее есть, «вернуться домой».
После разговора с Тамарой Васильевной, она, как ей казалось до этого, знающая своего мужа до мозга костей, определилась,-какая же она была дура, как поверхностно, эгоистично, относилась к нему. Пару дней после разговора, даже, с особым, повышенным вниманием, спрашивала как настроение, что он хочет покушать, как работа, в целом заботливая жена, и,– не на шутку встревожила мужа. К счастью
хватило только на два дня. В конце-концов сам виноват, избаловал ее, а она женщина., слабая. Все вернулось в свое русло. Но что-то осталось. Случается, он почувствует ее внимательный взгляд, посмотрит в ответ, она не отвернется, не отведет своих глаз, как это бывало ранее, а улыбнется навстречу, просто улыбнется, но станет ему, нет не ему, обоим, трудно подобрать слова к тому чувству, которое охватит их, да и не нужны им, слова, но все-таки, хорошо-хорошо на душе.
Да, она счастлива, она научилась беречь свое счастье, но хоть и говорят, с милым и в шалаше рай, оно конечно верно, но ей все-равно, шалаша мало, хочется чего-нибудь покомфортней, и чтоб на работу утром очень хотелось, и деньги, чтоб…
Вон Светка,(вот она бы, ни за что так не поступила!), бездумно потратиться на какой-то сарай, в котором хоть пляши, стоп!!! Светка сказала, хоть пляши?!
В следующее мгновение, рука мужа, обнимающая ее там где ей нужно, резко отброшена, села.
– Ты че сегодня?– Сонно спросил Одинцов.
– Спи давай!– Тоном, типа отстань, следом, склонилась к нему, поцеловала,– спи мой родной, спи. Все хорошо, вот правда-правда, все хорошо. Мне надо.
До самого рассвета Тамара маячила по кухне, то присядет у стола, то опять ходит, наконец, решительно направилась в зал, ее даже не остановило, что здесь спят дочь с гостьей, как была в ночной рубашке, так в ней и попробовала встать на руки.
То ли ночнушка, сползшая на голову, оголив по девичьи стройное тело, то ли долгий перерыв в упражнениях, не удержав равновесия, грохнулась. Вскочили все. Первым из спальни подлетел Одинцов.
– Тома, Тома!– пытаясь поднять, схватил жену за плечи.
В ответ, запутавшейся в одежде рукой жест, не лезь мол, и звуки похожие на всхлипы.
«Плачет!»
– Ты че ей нагородила!?– Одинцов зло глянул на гостью.
– Ни че я ей не городила!– Запальчиво бросила в ответ Света, не сводя глаз с валявшейся на полу подруги, -«опять я?!»
– Э-э, тихо!– Тамара торопливо начала выпутываться из ночнушкиного плена, появилось покрасневшее от хохота лицо,– испугала? Простите! Свет поехали твой сарай смотреть!
– Какой сарай!? Ты в, это… – Света буквально впилась зелеными глазами в лицо подруги.
– Да не смотри ты так!– весело воскликнула Тамара,– со мной все в порядке, я в своем уме. Поехали смотреть то помещение, которое ты купила недавно.
– Зачем?
– Школу танцев открывать буду.
8
Тамара вышла из подъезда красивого, Сталинской постройки, дома. Одинцову хватило одного взгляда, чтобы понять, супруга сильно расстроена. Он знал, не стоит сразу лезть к ней с вопросами, да и понимал, коль вернулась такая, разговора с Кириллом не получилось, и уже заранее, проникся к нему неприязнью.
« Морду набью!» А причина?
– Он тебе нагрубил?
Тамара отрицательно помотала головой.
– Ну Том?
– Сказал, чтоб я никогда больше не приходила. Я говорит вас сразу узнал, я когда они за Светкой приезжали, на крыльцо выходила, вы ее подруга, он против меня ничего не имеет, но говорить не о чем, извинился, и закрыл дверь.
На глазах у жены навернулись слезы.
– Я сейчас!– Одинцов выскочил из машины.
– Сашка стой!
– Том не бойся, все будет в порядке,– на ходу успокаивающе крикнул супруге, и скрылся в подъезде.
По массивной, красиво изготовленной, стальной двери, сразу определился, за дверьми, богатые, скорее всего чванливые, холодно-вежливые, обитатели квартиры.
И был приятно удивлен, когда дверь открыл полноватый мужчина, с некрасивой, но с такой добродушной, располагающей к себе физиономией, что Одинцову стало даже как-то неловко за свои домыслы.
– Вам кого?– Вежливо спросил владелец металлической двери.
– Если вы Кирилл, то вас.– Не менее вежливо ответил Одинцов.
– Понятно, вы с этой женщиной.– Более утвердительно, чем с вопросом произнес мужчина.
– Это моя жена,– на всякий случай отметил Одинцов, мало ли,– поговорить надо.
Разговор получился горячим. Два интеллигента с высшим образованием, беседовали по душам. Поэтому дословно разговор воспроизводить не будем, не совсем прилично, а если начистоту, совсем не прилично. Стоит отметить, чем сильнее сквернословили, тем больше проникались обоюдной симпатией.
В общем суть такова;– А ты знаешь, что Генку в больнице откачивали! Кирилл умолчал, что Гену увозили к давнему приятелю Кирилла, врачу-наркологу, прокапать от алкогольного отравления, не солгал ведь, возили. Довела друга. А ты знаешь, что Томка Светку валерьянкой отпаивала, Одинцов тоже не стал вдаваться в
подробности, что это было один единственный раз. А Томка это жена? Ну да жена. Тамара значит, красивое имя. А ты знаешь, что у него жена привезла сына сказала на неделю, и исчезла. А мальчик ждет! Как проснется, так сразу, мама приехала? А Генке каково?– А ты знаешь, что у Светки мужа убили? А зачем отцу ребенка довеском называть? Сука! Ты прав, сука! Ну а чего тогда? Слышь, ты с Томкой поговори а. Она лучше знает. Пойдем? Пойдем говорю!– Интеллигент бесцеремонно схватив другого интеллигента за рукав, потянул к лестничному маршу.
– Погоди, дай хоть штаны одену,– На Кирилле был одет только короткий халат, из под которого были видны кривые, волосатые ноги,– неудобно как-то, перед женщиной…
Чувствуя, что он при разговоре лишний, Одинцов не стал садится в машину, деликатно стоял в стороне. Наконец Кирилл вылез из машины, подошел к нему, с улыбкой протянул руку.
– Тебя как зовут?
– Саня.
– Во, а то поругались-помирились не познакомившись, Кирилл. Вот дуреха!– Одинцов понял, последняя фраза относилась к Светлане,– Сань, я поговорю с ним, нам послезавтра на вахту. Все, что смогу. Ну давай!
Напоследок еще раз пожав Одинцову руку, направился к подъезду, и вдруг остановился на полпути.
– А жена у тебя прелесть,– обернувшись,– и умница, и красавица, и правильная…
Такую всю жизнь на руках носить надо.
Всю дорогу до дома, задумчивым взором следя за дорогой, Тамара молчала. Выглядела немного даже усталой, немного грустной, и,– такая-такая! Какая такая, Одинцов не определился, а по приезду, у калитки подхватил, и через весь двор, до самой двери в дом, пронес ее на руках. И глаза ее, близко-близко! Самые прекрасные на свете глаза…
Погасив свет по всей квартире, женщина присела у окна на кухне. Ей всегда нравился ноябрь, то самое время, когда снег покрывал землю, и уже не таял, когда еще вчера унылая природа, наводившая тоску слякотью, голыми ветвями сбросивших листву деревьев, несущихся с бешеной скоростью по небу, низких облаков, все вокруг серо, неприглядно, как-то даже безнадежно, и вот он, снег. Не первый, который обязательно растает, и своим таянием наведет еще большую слякоть и уныние, а который укроет землю уже до весны. И радостно на душе, обновление, успокоение, жизнь продолжается.
Она специально погасила свет, чтоб отчетливо видеть, как кружатся снежинки в свете фонарей, как счастливые, обалдевшие от преображения природы, ребятишки носятся по двору, кричат, валяют по снегу друг друга, не боясь измараться, не слышат, или делают вид, что не слышат, как некоторые родители, открыв окно, зовут свое чадо домой. Да и не так уж настойчивы родители, каникулы, пусть порезвятся, лишь бы на глазах, времена-то какие.
Интересно, а будь у нее ребенок, загнала бы домой? Нет, не загнала бы. Детство, самая счастливая пора жизни, и она ни за что бы не посмела отобрать у ребенка хотя бы секунду этого счастья. Тем более, времени еще мало, начало восьмого часа.
Закурила, как солдат зажав в кулаке сигарету. Ей не хотелось, чтоб кто-нибудь
заметил огонек в окне, и подумал, сидит и наблюдает. Просто, в квартире не горит свет, значит в ней никого нет. Еще подумают, сидит одинокая, страдает… А ей хорошо. Приятная истома после напряженного физического труда, успокоение. Уютно, чистенько, ни соринки, и тепло. Хоть не зря в октябре холод терпели, отопление отремонтировали, раньше было прохладнее.
Она даже вздрогнула, когда раздался звонок. Кто это? Скорее всего соседка, опять чего-то надо. Не спрашивая, кто, открыла дверь, и, обомлела, за порогом стоял Гена. Попятившись, уперлась спиной в стену, и по этой же стене соскользнула на корточки, как сомнамбула уставилась невидящим взором в одну точку.
Он, не сказав ни слова, аккуратно закрыл за собою дверь, присел рядом, посидел немного, обнял, прижал к себе крепко, и долго, молча гладил ее распущенные волосы, не успокаивал, не просил перестать плакать, гладил и гладил…
9
А вот Тамаре было все-равно, какая там погода, дождь ли, снег, она даже этого не замечала, вообще ничего не замечала. У нее появилась цель, у нее появилось дело. Еще ничего не было, ни школы, ни учеников, ни денег на воплощение своей мечты, но было главное, она точно знала, что ей нужно.
И началось… Началось примерно так, как когда-то на квартире в Дубровке, с перепланировки, разворотила все, что можно, да и что нельзя тоже.
– Свет, давай эту стену уберем. Межкомнатные стены потолок не держат.
– Я знаю, я же строитель как-ни-как.
– Так постой,-Тамара в раздумье погладила кончик носа,– эту, противоположную, тоже.
– Том, и получится большой танцевальный зал?
– Да Свет.
– Том, я по телеку видела, как репетируют в балете, Там в зале одна стена зеркальная.
– Точно! Светка, ты умничка!– Тамара так и загорелась, но сразу поостыла,– а где брать? Это наверное дорого.
– Думаю нет, в Новосибе на оптовой базе, где шмутки беру, видела эти зеркала, целый штабель, лежат наверное со времен Брежнева. Отдадут, если и не даром, то за копейки.
В целях экономии, Тамара решила сама делать ту работу, которую могла, убирала мусор, сдирала с окон старую краску, обои, в общем все, что под силу. Делала это так увлеченно, с удовольствием, словно ничего нет интереснее, что Светлана посчитала нужным присоединиться. Сначала просто помочь, а потом тоже увлеклась, и даже почувствовала некую потребность.
– Томка, ты как Том Сойер, во! У вас даже имена одинаковые!
– Не поняла.
– Ну помнишь, его забор заставили красить, а он хитрец поставил дело так, что из наказания, выручил для себя выгоду, стал самым богатым, вроде как, даже дохлую кошку приобрел. А ты меня втянула.
– Ну, дохлая кошка, это сильно,– Тамара сделала серьезную мину,– буду скромнее, сгоняй-ка за колбаской, желательно копченой.
Смеялась Света, смеялась как давно не смеялась, заливисто, громко, целительно для души ее истерзанной.
– Фух, ну ты стерва!
– Нет Свет, я не стерва,– со вздохом и уже с обиженной миной,– Одинцов сказал, что я стерва в квадрате.
И снова смех заливистый,– Том, сейчас за колбаской?
– Жрать охота, ты не хочешь?
– Теперь тоже хочу. Слушай, а давай вообще никого нанимать не будем! Сашка и так постоянно здесь, я Илью приволоку. Он хоть и лентяй глупый, но силы в нем, как у медведя, он и стены уберет.
– Не поверишь,– у Тамары заискрились глаза,– я только-только, то же самое хотела предложить! Сэкономим?
– Сэкономим.
Экономить, у Светланы нужды не было. Два магазина, один в городе, вещевой, второй на поселке, продуктовый, давали ей приличный доход, за месяц у нее
выходило примерно столько же, сколько у Тамары, преподавателя в школе, как минимум за полгода. Она никогда не говорила своей подруге о своем состоянии, только потому, что Тамара об этом никогда не спрашивала. Света понимала, это не просто отсутствие любопытства, это гордость, чувство собственного достоинства, и если хоть как-то, хоть косвенно, задеть эту гордость, все, это будет если и не концом, то началом конца этой дружбе, а это для нее непреодолимо. По крайней мере в данное время.
Она знала цену деньгам. Но, она наняла бы лучших мастеров, сделала ремонт на высшем уровне, и никогда не пожалела об этом. А этой гордячке (черт бы ее побрал!) объяснить, мол так и так, помещение должно сдаваться в аренду, полностью подготовленным. Но, искоса глянув на увлеченную работой подругу, сделала вывод;– выложить из своего кармана ей придется, в лучшем случае, половину. Сетовать из-за того, что придется заплатить меньше, чем нужно?!
– Дурдом какой-то!– Вырвалось у Светланы.
– Что?– Тамара подняла голову от работы.
– Ничего! В краску растворителя добавь.
– Тут написано, готовая к применению.
– На сарае тоже кое-что написано, а там дрова. Добавь, ровнее ложиться будет.
Она знала цену деньгам. « Девушка, тут никакие деньги не помогут». Слова, произнесенные с искренним сочувствием к ней, старым хирургом, сделавшим все, что мог, лишь бы спасти Ваню, не требуя, не намекая на вознаграждение, на всю жизнь острым укором врезались в ее память. Деньги, это всего лишь деньги. Да, иметь их неплохо, совсем даже неплохо. Но, зачастую происходит обратное, деньги имеют человека, коварно-медленно, расчетливо, превращают его в ходячий кошелек, бездушное существо.
И кто знает, нет знает, она знает, что если бы на ее пути не встретился Ваня, полюбивший простую проводницу, она бы стала такой же, ходячим кошельком для своих денег. Расфуфыренным, ходячим кошельком. А ведь как мало нужно для счастья… Какими же вкусными были бутерброды с колбасой, которые, как она выразилась, наяривали с Ваней в служебном купе вагона. Не было ничего вкуснее!
Она знала цену деньгам. Как только, вернувшись с Новосибирска открыла магазин, вдруг откуда-то ниоткуда, объявился родной дядюшка, который двадцать пять лет назад, когда умерла ее бабушка, с пеной на губах требовал у мамы свою долю наследства от их родительского дома. Иначе он выставит дом на продажу, а куда она пойдет со своими детками его мало волнует. Теперь, оказывается он всегда ее любил, шуструю. И где она была все эти годы? Он так соскучился…
Света в привычной для ее форме, искренне высказала все, что о нем думает, грубо проводила до выхода, на прощанье посоветовав больше не появляться не то, что в магазине, а вообще, на ее глазах.
А за день до того вечера, когда Света в сопровождении ГАИ нанесла визит к Одинцовым, у нотариуса было составлено завещание на имя Марии Александровны Одинцовой, в котором она признается единственной наследницей всего ее имущества.
Приняли самое подходящее для обеих решение, делать самим. Для Тамары, уже въевшаяся в ее характер, привычка на всем экономить,а для Светланы… Вряд ли она знала такое понятие, как трудотерапия, но именно это и получилось. Лучшее лекарство от депрессии, это тяжелый физический труд.
Еще будучи студенткой, по окончании первого учебного года в техникуме, Света в качестве бойца стройотряда, уехала на стройку в Хакасию, где и освоила профессию штукатура-маляра. И ей понравилась эта работа.
И вот сейчас, орудуя где мастерком, где кистями, с удовлетворением отметила, что руки все помнят, не потерялся навык. Все ловчее, сноровистей. Подцепила очередную порцию раствора, на стену шлеп, и растирать. Мастер своего дела, ни одного лишнего движения.
– Как у тебя ловко получается!– Воскликнула Тамара.
– Нормально, я ведь работала.
И невероятная выносливость, у Тамары уже хватило сил только на то, чтоб присесть, а не упасть и тут же уснуть, и исподлобья наблюдать за все еще продолжавшей работать подругой, втайне мечтая об одном, (когда же она закончит!), как та, ловко соскочив с козлов, начала выписывать кренделя, дурашливо исполняя танец.
– Меня плясать возьмешь? Видишь как я могу!– Господь наделил Светлану на
редкость изящными ножками, и чего бы она ими не вытворяла, получалось если и не красиво, то все-равно привлекательно.
– Свет,– жалобно хныкнула Тамара,– может хватит на сегодня, а?
– Устала? Ну хватит значит, хватит,– в знак солидарности добавила,– я тоже устала.
Весело оглядев результат трудов, засмеялась.
– Томка, а ведь мы почти все сделали, вдвоем!
– Не говори,– несколько ожила Тамара,– столько трудов!
Вдвоем. То, что Одинцов с Ильей тоже пахали как лошади, ни той, ни другой даже в голову не пришло. Ну помогли немного, ну убрали стены, ну сделали на Газели (не на себе же!) четыре ходки на свалку, вывозя кирпич с мусором, ну поменяли электропроводку, всего-то. Вдвое-ем!
– На завтра че,– Светлана принялась давать наряд самим себе,– докрасим окно, затем батареи, и, останется только приборка.
А на завтра Света не появилась. Озадаченные продавцы позвонили к ней домой, телефон отключен. Зная, что Светлана дружит с семьей Одинцова обратились к нему.
Тот в свою очередь к Тамаре, не знает ли чего.
– Саш, позвони Кириллу.
– Зачем?
– Ну почему ты у меня такой тупой!
– Точно!– Обрадовался Одинцов.
– Что тупой?
– Ну Том…
Мигом сносился в магазин, телефона в помещении не было, выяснив, вернулся.
– Гена приехал,– расплылся в улыбке,– какая же ты у меня умница!
– А ты тупой!– Заблестели глаза у умницы,– Сашка! Получилось, слава Богу, да? Дай поцелую!
10
У нее все получилось. Не сразу конечно. Уже десять дней как развесили объявления об открытии школы танцев для детей, ни одного желающего не появилось. Тамара уже начала нервничать, считать себя просто романтичной дурочкой, затея пустая, никому не нужны эти танцы, как пришла молодая, хорошо одетая женщина. Как потом оказалось, давняя приятельница Светланы.
– Можно?
– Проходите конечно,– вежливо ответила Тамара,– вы по какому вопросу.
– Я прочитала объявление, у вас школа танцев для детей открывается? Верно?
– Верно.
– А можно посмотреть, чему и как тут учат?
– Собственно, показывать нечего,– удрученно вздохнула Тамара,– вот уже много дней, как развесили объявления, и никого. Наверное зря.
– Понятно,– похоже, женщине понравился прямой ответ,– а саму школу осмотреть можно?
– Проходите конечно, осматривайте,– улыбнулась Тамара,– вы инспектор?
– Нет я не инспектор,– бросила через плечо женщина, по ходу осматривая помещение,– я мать двух девочек, и если получится, ваших первых учениц, мне у вас понравилось. Когда я могу привести детей?
– Да хоть сейчас!
– Так, а оплата?
Тамара назвала ту сумму, которую они со Светланой высчитали в расчете на пятнадцать-двадцать детей.
– Не сказать что дорого,– женщина первый раз улыбнулась,– за моих чертенят тем более. Надеюсь, педагог вы?
– Да, педагог я,– Тамара рассмеялась,– ведите своих чертенят!
Уже на выходе, женщина в задумчивости остановилась, затем решительным шагом вернулась обратно.
– Вас как зовут?
– Тамара.
– Меня Алина., понимаете, дочери постоянно дерутся. Вот дерутся и все! Ладно бы
мальчишки, а ведь это девочки… Может быть общее занятие как-то повлияет на них? Как вы думаете?
– Вы знаете, вы сначала приведите их,– Тамара понимающе посмотрела на мать,– а там думать будем.
И рассмеявшись, добавила,– я вам сочувствую, у меня одна дочь, я с ней с одной-то с ума схожу, а если две.
Чертенятами оказались две очаровательные девочки-близнецы восьми лет отроду. Все бы ничего, но поводом начать заниматься танцами, было не желание, а альтернатива наказанию за разбитую в пылу боя антикварную вазу, купленную мамой за бешеные деньги. А мама, казанская татарка кстати, в отличии от Тамары, обещавшей всыпать дочери, но никогда не исполнявшей обещание, без лишних слов, порой применяла к делу хлопушку для ковров.
Так что для Тамары предстала сложная задача, как увлечь тех, у которых нет желания? Выходит, с ходу в бой. Думайте Тамара Сергеевна, думайте.
Венера и Луиза, нет, Луиза и Венера, или все-таки… Ай, потом разберемся. Так, если постоянно дерутся, физическая подготовка на высоте, в драке, по словам матери, ни та, ни другая не уступают, значит обе настойчивы, и немаловажно,
терпимы к боли, еще один плюс, фигурки, находка для тренера по художественной гимнастике, что уж говорить об учителе танцев. Все есть, осталось увлечь. А как? С чего начать? Так и ничего не придумав, решила начать с того, с чего и собиралась до девочек, по заранее составленному плану, с разминки. Но в последний момент, включила на магнитофоне вариации на народные темы в современной обработке, и станцевала.
Когда закончила, девочки, с восторженным блеском в глазенках, глядели, теперь уж точно на свою, наставницу. Им тоже захотелось.
Понравилось и их матери.
– Здорово! Тамара, вы настоящая профи! Признаться, не ожидала.
– Спасибо,– и уже к девочкам,– ну что, будем заниматься?
– Да!– Сестры энергично закивали,– будем-будем!
Увлекла? Да никого ты Тамара Сергеевна не увлекала. Ты просто показала, что такое танцы. Это когда музыка, душа и тело,– сливаются воедино.
Довольная собой, девочками, их мамой, погодой, вообще всем, спешила домой. Откуда-то появилась уверенность, теперь у нее все получится, придут еще дети, будут заниматься.
И даже о деньгах, немаловажной причине всей затеи, если и подумала, то так, косвенно, мимоходом, деньги отступили на второй план.
Справедливости ради стоит заметить, она отнюдь не потеряла голову, занимаясь тем, чего искала и наконец нашла. Все гораздо прозаичнее, Одинцов стал зарабатывать столько, что у Тамары стало хватать не только на выплаты долгов, питание, одежду, прочие повседневные траты, но и откладывать на достройку дома.
Пригласив Одинцова к себе работать, Светлана столкнулась с неожиданной проблемой, как давать распоряжение тому, у кого еще вчера вечером мылась в бане, хлестала коньяк, даже смеялась на эту тему, за одним столом сидят, а выпивка у всех своя, у Тамары вино, у Сашки водка, у нее коньяк. А с утра, она хозяйка, он наемный работник? Разный социальный статус? Вечером значит, он хозяин она гостья, а утром наоборот? Но она не чувствовала, находясь у них, себя гостьей, была какая-то полная раскованность, радость общения, покой на душе. И как? В придачу ко всему, с его приходом затраты на машину снизились чуть-ли не в половину. Светлана знала, все ее подопечные приворовывают, и это воспринимала как должное, даже не психовала на эту тему, чего зря нервы трепать.
Этот же, абсолютно честен. Черт бы побрал этих Одинцовых вместе с их моральными устоями! Вот какой социальный статус, если они, Одинцовы гораздо чище, выше ее. Ведь она в них больше нуждается, чем они в ней. И она уже почувствовала, во взаимоотношениях появилась какая-то натянутость, что-то уходило, уже что-то не то, не как было, уже не так уютно.
Промаявшись с месяц, пришла к поистине Соломонову решению.
– Саш, купи у меня Газель.
Одинцов удивленно уставился на Светлану, если это шутка, то не совсем хорошая, если правда, то ведь прекрасно знает, денег у них нет.
– Ну что ты смотришь? Я серьезно предлагаю купить машину, отдам в рассрочку. Вот посмотри,– Света протянула ему прайс-лист с расценками на грузоперевозки,– все будет зависеть от тебя! Как будешь крутиться, так и зарабатывать. У меня машина
больше простаивает, так ведь?
– Так,– согласился Одинцов,– только тебе какая выгода?
– Самая прямая, у меня не будет лишней головной боли, все затраты на машину будут твои, я же наняла, уплатила, и все. Ты тоже, привез, получил, и поехал дальше, зарабатывать.
– Заманчиво конечно, но что-то как-то, не понятно.
– Ты че скотина из меня душу выворачиваешь!– Неожиданно для него взвинтилась Светлана,– ты че не понимаешь, кроме вас у меня нет никого на всем свете?! Не могу я тебе приказывать, с детства вместе! Был бы ты дурак, еще куда ни шло, а ты умный! А Томка, она уже стала какая-то чужая! А мне надо? Бери машину, не будь дураком! Достали вы меня со своей гордостью!– И вопреки логике,– И вообще, идите вы к черту! Жила без вас и дальше проживу!
Светка, подруга детства. Он не знал о ней того, что знала Тамара, даже ему, самому близкому человеку ничего не сказала жена. Но сейчас, глядя на нее, он понял ее, ее одиночество, ее непонятный надрыв, он не гадал почему, он понял, ей очень нужны они, и она в ответ, от всей души пытается помочь им, а они, точнее Тамара, не желают принять ее помощь, не желают быть обязанными… Что-то Томкина
гордость попахивает высокомерием. И он туда же.
– Свет, ни я, ни Томка, ни Машка…– Одинцов хотел сказать, что они без нее не проживут, но это уже лишнее и неправда,– Свет, я с радостью, такой шанс не каждому дается. Спасибо тебе! Я это, вот только с Томкой посоветуюсь.
– Даже не сомневалась, так скажешь,– ехидно осклабилась Светлана,– беги советуйся, подкаблучник хренов.
– Че подкаблучник-то?– Возмутился Одинцов,– ведь не мелочь покупать, все-таки машина.
– Ладно Саш, я знаю, это я просто, вы вообще молодцы,– сделав паузу продолжила,– скажи своей щепетильной дуре, на счет покупки машины, это твоя идея, а то опять ноздри раздует.
– Хорошо.
«Щепетильная дура» в то, что идея от него, конечно не поверила, она очень хорошо знала своего мужа, тем более Одинцов не умел врать, но сделала вид, что поверила, и сразу согласилась. Не раздувая ноздрей.
Мало того, Одинцов часто заявлялся домой уже ночью, даже не ворчала, терпеливо ждала, не смотря на усталость, дожидалась, подогревала ужин и только вместе с ним ложилась.
Как только нужда перестала стучаться в дверь, у нее сразу поменялось отношение к деньгам. Хоть также и считала каждую копейку, на сотню раз думала, как ими распорядиться, но они не уже не занимали столь важного места в ее голове. Вот рассчитаются со Светкой за машину, и не будет Саша так сильно упираться, с раннего утра до поздней ночи. Всех денег не заработаешь.
Спешила домой женщина. довольная, счастливая. И пусть у нее пока только две ученицы, дети придут еще в ее школу. Школу? Нет, не звучит, пусть будет студия, студия танца.
11
Не всегда получается так, как хочется. Гена оказался достаточно ревнивым человеком, и по приезду с очередной вахты, выпив спиртного, в сердцах брякнул чего-то не того. Света тоже, слегка пьяная, сразу без лишних слов хватила кулаком по сразу ставшей ненавистной физиономии ревнивца. Нужно ли отмечать, что удар у девицы далеко не женский? Тут и работа на стройке, и удалое детство, проведенное не с куклами и девочками, а с мальчишками, и ведь даже они старались не связываться с ней, и не потому, что она девчонка, хотя это тоже, но в большей мере из-за того, что Светка весьма опасный противник. Толком не очухавшись от удара, на уровне инстинкта самосохранения, Гена в ответ тоже кулаком, попал уж непонятно как, но аккурат ей в глаз.
И что? Казалось, она даже не почувствовала боли, мгновенно отреагировала метким пинком мужику в пах. Пока тот приложив к ушибленному месту руки, плавно приседал к полу, вцепилась ухоженными ноготками в лицо противника. Упав на пол Гена взвыл.
– Еще?– злобно сверкая глазами.
– Нет,– Гена с трудом принял более благородную позу, то есть с четверенек сел на пол,– первый раз в жизни поднял на женщину руку, и уверен, последний. Свет прости, но ты так саданула! Я даже не понял, как у меня получилась.
– Проехали,– Света тоже почувствовала себя виноватой, но больше, наверное победительницей, которая проявляет снисхождение к поверженному,– в конце-концов я первая начала. Хотя, за дело.
– Прости. Я это…
– Ну все, забыли,– женщина озадаченно осмотрела окровавленное лицо,– однако. Посиди я сейчас.
Смочив чистое полотенце, принялась стирать кровь с лица друга;– Генка! Я тебе всю морду изодрала! Может в больницу?
– В какую больницу? У тебя весь глаз опух, и синеет,-и голосом диктора телевидения,– встреча прошла в теплой, дружественной атмосфере! Давай лучше выпьем.
– Никакая косметика не поможет,– Света уже осматривала себя в зеркало,– и как завтра на работу? Наливай.
Выпили, потом еще выпили, вместе посмотрелись в зеркало, посмеялись, еще выпили.
– Генка! А ведь завтра у Томки день рождения!– Вдруг вспомнила Светлана,– как мы поедем?
– Придется не ехать.
– Придется,– согласилась женщина, махнув рукой добавила,– наливай!
Каким-то непонятным образом пришли к выводу, коль завтра к Одинцовым нельзя, то нужно ехать сегодня.
К счастью, у влюбленных хватило ума, не ехать самим, а то Томка опять ругаться будет, а позвонили Кириллу, увези мол, тот и приехал. Вошел и остолбенел. У друга вся физиономия изодрана, еще и в зеленке, у Светланы заплывший, уже сильно посиневший глаз, и пьяны оба, чуть ли не в стельку.
– Это кто вас?!
– Кир, я не хотел,– принялся оправдываться Гена,– как-то само п-получилось.
– И я, ик!– Светлана икнула,– нечаянно.
– Это вы что?!– У Кирилла глаза на лоб,– друг друга? Подрались?!
– Говорю же, не хот-тел, п-получилось.
– Нечаянно я,– повторилась и Света,– увези нас к Томке, ик!
Предусмотрительный Кирилл, сам пьяный такой, что в голову взбредет так и будет, если не он, вызовут такси, или того хуже, сядет за руль кто-нибудь из них, а на дворе ночь, машин на дороге немного, первые же гаишники остановят, отказывать не стал, попросил чашечку кофе, а им вежливо предложил еще по рюмочке, и поедут, на что пара согласилась без куража. Минут через десять все было готово; Гена уснул, положив голову на стол, собутыльница же, еще спросила,– скоро ли поедем,– тут же неопределенно замаячив телом, не удержав равновесия, грохнулась на пол. Добрый парень, не валятся же женщине на полу, унес Свету на кровать, затем подумав, утащил к ней и Гену.
– Спите спокойно, дети мои.– Прогундел голосом проповедника. Посидел на всякий случай, подождал, удовлетворенно хмыкнул,– спят,– и довольный собой, вышел из комнаты.
Утро для природы, всегда только утро. И для животных, и для растений,– это когда ночь переходит в день, все. И лишь для человека, величайшего творения этой же матушки природы, оно всегда разное. Бывает добрым, счастливым, бывает не очень, по настроению, а бывает ужасным.
Именно таким оно оказалось для Светланы. Проснуться лицом, трудно сказать, что к лицу, скорее к НЕЧТО!, красно-зеленого цвета, со всевозможными оттенками! С перепугу отпрянув, Светлана так долбанулась о стену головой, что в ней что-то хряснуло и загудело. Впрочем, можно сказать ей в каком-то смысле повезло, голова заработала, НЕЧТО постепенно стало лицом Гены.
– Господи Иисусе!– Перекрестилась,– привидится же!
– Ни хрена себе!– События минувшего вечера в полной последовательности вернулись в ударенную голову,– Вот дура! Гена, Гена, да проснись же ты!
Проснувшийся Гена никуда не шарахался, головой не ударялся, просто изумленно пялясь на правый глаз подруги, выдал то же самое,– ни хрена себе!
Молодая женщина, вскочив с кровати шустро подалась к зеркалу. Опухоль вокруг
глаза немного спала, но кожа приобрела темно-фиолетовый цвет. Внимательно оглядев синяк, убедившись, что никакой тональный крем не спасет, озлилась. Заполучить синяк под глаз от мужика с которым встречается без году неделя?!
– Как у тебя фамилия?
– Широков.
– Вот что, Гена Широков,– уже было хотела выгнать в три шеи, но опять остаться одной, да и нравится сильно, нравится даже в этом неприглядном виде,– если еще хоть намек на ревность, мы с тобой расстанемся…
– Свет…
– Не перебивай! Слушай дальше! У меня было много мужиков, всяких. Но я никому никогда не изменяла, выгоняла, расставались, было! Но я не шлюха, понял?! Если у меня кто-то появится, ты узнаешь об этом первым. Я никому, ничем, не обязана.
И если ты хоть раз, хоть намеком, хоть взглядом, оскорбишь меня, это будет конец.
Знала бы она, вот такая взлохмаченная, в коротком халатике, (Господи! До чего красивые у нее ноги!) с фонарем под глазом, с похмелья, во гневе, произвела на
него неизгладимое впечатление. Она, ее чарующая, обворожительная сила. Ему стало хорошо и тревожно, тревожно из-за того, что в любой момент может потерять ее. Она, одна она теперь, и никого не надо. Однажды он чуть не потерял ее, еще не ведая, но чувствуя, тогда в ее жестоких словах какой-то надрыв, поэтому слишком жестоких словах, какую-то невыразимую боль, но не поверил своим чувствам, поверил ее словам. И вчера, ревновал, не имея на это никакого права. Ведь еще вчера он ненавидел свою жену, и любил. А сейчас, ничего не осталось, ни ненависти, ни уж тем более любви… Как он вообще, мог любить пустышку? Она, одна она, драгоценная женщина. С синяком под глазом.
– Я понял.
«Я боюсь потерять тебя».
– Блин!– Спохватилась Светлана,– сегодня же у Томки день рождения!
– Да, Свет.
– Хорошо хоть Кирилл не увез вчера. Машку бы перепугали! Ведь ночь уже была.
– Свет, давай купим ей подарок, цветы еще, что ей подарим?
– Цветы точно не надо… Слушай! Давай ей купим акустику в студию! Самую лучшую!
Ген, ты не думай, я оплачу!– Загорелась Светлана, взглянув на друга поостыла,– черт, с такими мордами…
– Морды в конце-концов наши, верно?
– Тебе хорошо говорить, ты мужик.
– А ты очки одень, солнцезащитные.
– Ага зимой!– усмехнулась Света,– где-то на кухне тональный крем есть.
Зайдя в помещение удивленно огляделась, вокруг царила идеальная чистота.
– Ген,– позвала,– это ты что ли убрался?
– Нет Кирка,– уверенно ответил вошедший Гена,– у него мания на чистоту, особенно на счет грязной посуды на столе. В институте мы в одной комнате жили, бывало еще не доешь, он прям из под носу тарелку хвать, и мыть! Его видите ли, так мама приучила.
– Хорошо приучила, жена наверное довольна.
– Как раз наоборот. Он столько посуды переколотил, пьян в умат, на ногах не стоит, а убраться все равно лезет, перестаралась мама. Во, вот и записка,– Гена приподнял стоявшую на подоконнике початую бутылку коньяка,– доброго утра нам желает.
– Убери.
– Бутылку?
– Да.
– В холодильник?
– Хоть куда, лишь бы с глаз,– закурив, глянула в окно,– погоди, не убирай.
– Мужики с Новым годом!– Приоткрыв створку, крикнула троим мужчинам определенных занятий, точнее без оных.
– Рановато,– благодаря синяку, Свету приняли за свою,– двенадцатое декабря сегодня, рехнулась мать?
– Выпить хотите?
– Давай!
Затянув покрепче пробку, Светлана кинула бутылку в сугроб,– Нашли?
– Нашли-и! Снегурочка ты наша!
Как и предполагала, тональный крем не помог, по мнению ее самой, замазанный синяк выглядит вульгарно.
– Как ты сказал? Морды наши? Поехали за акустикой! Без всяких очков, я уплачу.
– Свет, я сам уплачу, я ей обязан по гроб жизни.
– Как это?
– Она встретилась с Кириллом, сказала, что я тебе не безразличен, а что ты наговорила, так это неправда.
– Вот как,– женщина как-то сникла,– я думала, ты сам.
– Я бы приехал Свет, я бы обязательно приехал, но у меня сын. Я его никогда не брошу, не оставлю. Даже ради тебя.
– Ну причем здесь сын?
– Довесок.
Одно слово может ударить больнее хлыста. Каково же было ему.
– Это тоже не правда, это я, не знаю…
– Поехали за акустикой, можно я за баранку?
– Угу…– Это проклятое чувство, комок в груди, его никак не вырвать, опять все вернулось, неужели…
– Как ты думаешь- сквозь пелену послышался голос Гены,– нам наверное придется доплатить сверху.
– За что?– Как ни крути, Света человек бизнеса,– за что доплатить?
– За наш непрезентабельный вид,– серьезно так,– а и Бог с ним потребуют, дам.
– Пусть только попробуют!
– Думаешь?
– Да!
– Ну поехали.
Денег лишних конечно с них никто требовать не стал. Но одетые прилично, женщина так вообще в норковой шубе, особы, вызывали подозрение. В трех магазинах побывали, выискивая то что им нужно, и везде за ними по пятам, следовал кто-нибудь из сотрудников магазина, под предлогом, что-нибудь подсказать. Наконец выбрали. Казалось бы, плати и забирай. Но почему-то потребовался паспорт. Не выдержав столь повышенного внимания к ним, Света ругаясь матом, тем самым вызывая еще большее недоверие, потребовала хозяина магазина. Хозяина магазина на месте не оказалось. Светлана потребовала телефон. Телефона, к сожалению тоже не знают.
– Телефон!– Поражаясь тупости персонала, нарисовала в воздухе прямоугольник,– аппарат телефонный! Так понятно!?
– Так понятно.– Продавец принесла трубку радиотелефона.
Выхватив телефон, набрала номер хозяина магазина.
– Сейчас,– злобно глядя на девушку,– боюсь за твою премию, ой как боюсь. Алло Андрей? Это Света, узнал? Молодец. Ты че за порядки у себя устроил, на хрена тебе паспорт?! Какой паспорт? Мой паспорт, гражданки России! Я у тебя акустику за четыре миллиона хотела купить, а теперь передумала, куплю в другом месте. Почему? А у меня паспорта с собой нет! Представь, не ношу с собой! Дать трубку? На!– Света протянула телефон продавщице.
Похоже хозяин на брань не скупился, на глазах у девушки навернулись слезы.
– Извините,– виновато обратилась к Светлане.
– Извини-ите,– вся злость на молодую продавщицу уже прошла,– зачем паспорт тебе потребовался?
– У вас синяк под глазом, и перегаром пахнет, ваш спутник вообще весь зеленый, а купюры словно только из банка, все новенькие.
– Они действительно только из банка, и что?
– Откуда мне знать, может они фальшивые, а у вас грим. Мне потом всю жизнь не рассчитаться.
– Логично,– вмешался зеленый Гена,– умница!
– Хозяин че сказал?– Свете уже стало жаль девушку.
– Если не купите, вышвырнет.
– Так и сказал?
– Да, и отматерил.
– Вот Ген!– Светлана вновь закипела,– вот весь такой елейный, весь такой добренький, вежливый, ко мне клинья подбивал, у паскуда! А девчонку до слез… Иди, оформляй документы, постой, а сколько он тебе платит?
– Двести пятьдесят тысяч.
– Понятно. Ген вот почему здесь подешевле, он тварь на девчонках экономит! Иди
девочка, оформляй,– девушка ушла,– ну мразь, погоди!
Проявляя невиданную здесь наглость, Света закурила прям в магазине. Оставшаяся в зале продавщица не посмела даже вякнуть.
– Все готово, сейчас унесу в машину,– подошла к ним уже знакомая девушка,– вы только откройте, пожалуйста.
– Что-о?– Света даже задохнулась,– да там килограмм тридцать! Ты что всем таскаешь?
– Нет, только таким как вы.
– Каким таким?
– Богатым.
– Почему же ты не уйдешь отсюда?
– У меня ребенок маленький, не берут нигде.
– Одна растишь?
– Одна.
– А муж?
– Умер.
– Наркота?
Девушка нехотя кивнула.
– Так девочка, тебя как звать?
– Настя.
– Вот что Настя, пойдешь ко мне продавцом? Златых гор не обещаю, но пятьсот в любом случае, еще пять процентов с продажи. На тряпки. Пойдешь?
– Я должна Андрею Сергеевичу… Пока не рассчитаюсь…
– И сколько ты должна Андрей Сергеичу,– тоном, где имя звучит как издевка над носителем сего имени.
– Двести.
– Считай уже не должна, иди собирай вещи, а мне дай-ка еще раз телефон. Ген пожалуйста, помоги девочке, и подожди в машине.– Кивнув, мужчина вышел.
– Слушай, вышвыривать тебе никого не надо,– как только ответили на другом конце,– да купила! Настя у тебя больше не работает, я ее забираю… Заткнись, че-то ты сразу по другому запел… Ты сейчас приедешь? А кто ты такой, чтоб я тебя ждала? Она тебе должна? И сколько? А-а, ты не помнишь, память отшибло? Зато Настя помнит, двести… Так, короче, двести, и ни копейки больше… Ах ты мразь! Ты мне еще угрожаешь! Дешевка!– Светлана с силой надавила на кнопку отключения связи.
Поискав глазами, обнаружила обеих продавщиц, спрятавшихся за кассу, и оттуда пугливо наблюдавших за скандальной покупательницей .
– Так девчат,– Светлана положила на стол две стотысячные купюры,– передадите своему жиртресту,– подразумевая много лишний вес хозяина магазина,– Настя готова? Пошли.
– Мне… – замялась девушка,– я это…
– Поздно дорогая моя!– Жестко обрезала Светлана,– там, хуже тебе не будет. Обещаю. Пошли!
По дороге, уже вместе с Геной деликатно расспросили Настю о том, кто она, где живет, есть ли у нее специальность, Гена сказал, что она прехорошенькая, комплимент подействовал, девушка почувствовала себя раскованней, даже полушутя отметила, что ей страшно было садиться в машину, почему?, потому что выглядят они., ну не совсем привычно, и кто его знает, завезут куда-нибудь, а у нее дочка.
Девушку привезли на окраину города, в так называемый частный сектор. Домик в котором она жила с мамой и дочерью оказался совсем небольшим, но ухоженным. Похоже уже по осени домик побелили, подновлен забор, который тоже побелили, дорожки тщательно очищены от снега, все опрятно, аккуратно, чему Светлана обрадовалась, не смотря ни на что, обитатели этого дома не опустили рук, и никогда не опустят.
– Так Настя,– выйдя с машины вместе с пассажиркой,– я пока на работу не пойду, сама понимаешь, синяк настоящий, не грим, пока пройдет, вот тебе сто тысяч аванса, приходи денька через четыре, хорошо?
– Хорошо.– Девушка осторожно взяла деньги, но сразу словно боясь что отберут, зажала купюру в маленьком кулачке.
По тому как она их взяла, не до гордости тут, Светлана определила, нужда в этом доме сильная.
– Ген,– обратилась к другу, тоже вышедшему из машины,– ты за наши морды обещал
переплатить?
– Обещал.
– Так переплачивай!– Приказным тоном.
Трясясь от сдерживаемого смеха, мужчина вынув из кармана две купюры по сто тысяч протянул девушке.
– Держи Настя, мне в отличии от этой меркантильной особы, отдавать не надо.
– Мне не нужно! Мне хватит!
– Настен, это тебе компенсация,– улыбнулся Гена, всучая в другую маленькую ладонь деньги,– вон за нее, помнишь как она на тебя орала.
Пока девушка растерянно озиралась по сторонам, люди с «непривычной внешностью», укатили.
Они уже не видели, как она, радостно взвизгнув, понеслась к дому. Где ее ждала мама, где ждала доченька, которой, она накупит сегодня всяких вкусностей! И ей, доченьке, и маме, и себе,-пирожное!
Когда человек другому человеку, сделает что-то доброе, хорошее, просто так, от души, ему самому обязательно станет хорошо, приятно, настроение такое, ну хоть
пой.
–Свет,– в этом настроении и был Геннадий,– ведь точно, не бывает худа без добра. Не схлопочи ты вчера фофана под глаз, так бы и прозябала девчонка.
– Ага, если бы,– лицо женщины приняло злое выражение,– он тварь, вот как сейчас вижу, сначала с ней весь такой добрый, нежный, совал ей что-то, типа подарков, мол, потом сочтемся, а как дело дошло, девочка в отказ. Дальше больше, добренький превратился в злого, точнее осерчавшего, выбор ей так скажем, либо в постель, и ты в шоколаде, либо небо с овчинку, не нравится гони долг, и свободна. А с должниками, мол, ты сама знаешь, разговор короткий. А ведь сломил бы мразь, пошла бы девчонка, ради дочери, ради матери… Ну мразь, погоди!
Вытащив из сумочки сигареты, Светлана закурила. Смачно затянувшись, как заправский мужик, выпустила дым через ноздри. Казалось бы, ну неприлично для женщины, ну некрасиво, а у нее так мило, забавно, ей вот так нравится, а на остальное плевать. Может потому и мило, что ей плевать.
– Свет,– Гене стало не по себе,– может это только домыслы?
– Это не домыслы.– Светлана грустно вздохнула,– Ты знаешь как он завизжал, когда я сказала, что забираю, боров недорезанный! Знаю, сами проходили.
– Ты?
Да я,– Света потянулась за сигаретой,– чиновник один, из городской администрации, зав отделом по, не помню как отдел называется. Короче, все бумаги по предпринимательству, коммерции через него. Я когда магазин оформляла он мне здорово помог. Все без проволочек, все быстро. Думаю, уплачу сколько скажет. И тут в ресторан приглашает, говорит деловая встреча. Ну я и приехала с деньгами, дура. Спрашиваю, сколько? А он заулыбался весь такой, мол, что ты все деньги да деньги, поехали лучше на турбазу, у него там все схвачено. Я вообще с самого начала поняла, куда он клонит, говорю, так свои проблемы я не решаю. Он чего-то там, брось ломаться, не девочка. А я, вот дура, нет чтоб промолчать, или как-то вежливей, да не девочка, толк в мужиках знаю, и с первого взгляда вижу, кто на что горазд. Ты мол, так себе, шприц одноразовый. Он аж позеленел, пожалеешь шипит, а я ему напоследок, о чем жалеть-то в зеркало посмотрись, плюгавенький… И ушла.
А потом началось. С роду не знала, что у нас столько инспекций, и пожарные, и по труду, и по охране труда, и по защите прав потребителей, экологии, и все радеют о народе, предписания строчат, даже с прокуратуры пришли, мол на вас жалобы. Достали!
Уже закрываться хотела, а тут Берендей, он меня крышует, ко мне сам иногда заезжает, чаю попить. Приехал, а я сижу за столом, расстроенная вся. Он, в чем дело, я и рассказала. Он чаю попил, собрался, дела говорит, некогда, и ушел. Потом на следующий день звонит, спрашивает кто-нибудь приходил. Нет, никто не приходил. Ну и работай. Ген, вот, что за государство, от чиновников бандиты защищают?
– Российская федерация,– со злобой произнес мужчина,– и как он разобрался? Побили?
– Да ну!– усмехнулась Светлана,– может они бандиты, но не дураки. Они просто его водилу у двора перехватили, отправили, типа на ремонт, а сами к подъезду подъехали. Тот только вышел, они его под белы руки и в машину, мол ваша
сломалась, а водитель ваш, наш товарищ, попросил подвести вас. А то на улице не безопасно, попадете куда-нибудь, или вообще пропадете, хороший водитель, заботится о вас. Усадили значит, и едут, между собой разговаривают, меня несколько раз помянули, вроде я как родня Берендею, а может и не родня, но печется о ней, обо мне значит, как о родной. Подвезли, пожелали удачного дня, а он, парни потом рассказывали, бледный весь, выскочил из машины, и чуть ли не вприпрыжку, драть, даже спасибо не сказал, невежа. Ну и все отстал гад, трусливым оказался, потом вообще исчез из города, уехал куда-то.
– А ты,– Гена слегка замялся,– ты что, на своих не орешь?
– Ору,– согласно кивнула Света,– как не орать. Только по другому.
– Как это, по другому?
– Ну, не знаю. Вон позавчера. Есть у меня Маринка, на продуктах. Мужиков люби-ит! Вообще-то взаимно, фигурка у нее, в общем, я ее с тобой знакомить не собираюсь. Так вот, ругаюсь, по делу ругаюсь! Приняла хлеб, разложила, а крошки на столе, ну минутное дело! Ну сотри ты их! Черта лысого, покупатель идет, ну не хорошо! Я ей высказываю, а она, вот знаешь, навалилась на прилавок, отклячила задницу, и семечки лузгает, как-будто не ей говорят! Ка-ак дала по этой заднице!
Пи! Взвизгнула, махом убралась! Ну как не наорешь? А вообще знаешь как они за глаза меня называют? Стешей! Стеша опять брешет! Вот ведь стервы! Я им когда-нибудь устрою… А чего ты ржешь?
– Свет, ты такой кадр,– смеясь сказал Геннадий,– вот честное слово, я восхищен тобой! Ты такая прелесть!
– Даже с фонарем под глазом?
– Благодаря ему!
– То есть? А без фонаря?
– Так себе.
– Ах ты!– Пока женщина подбирала выражение, чтоб высказать свое негодование, мужчина съехав на обочину, резко затормозил, и буквально впился в ее, долгим, страстным поцелуем…
– Ого!– Света перевела дух после пылких объятий,– а мы куда едем-то?
– К Одинцовым,– понимая, что Света шутит, улыбнулся мужчина.
– Интересно, как они нас встретят?
Встретили как встретили. Тамара уронила тарелку, Одинцов разинул рот, Маша начала материться.
– Ни х… себе!– Заметив намерение матери шлепнуть ей по губам, юркнула за спину отца.
– Я сам ох…л!– Отвечая на гневный взгляд супруги, тем самым и оправдывая дочь, и емко выражая свое душевное состояние, воскликнул папаша.
Опять же взглядом, доходчиво говорящим, (огребетесь еще!), окинув богохульников, Тамара перевела взор на гостей.
– Хеппи беби ту ю!– Вразнобой пропели гости.
– Спасибочки,– хмыкнула именинница,– вот вылитые иностранцы! Светка, ты куда опять влезла?!
– Никуда я не влезала, мы просто подрались,– Света уже не считала, что разборка с Геной что-то из ряда вон выходящее, и не стоит, а вот другое!– Мы тебе такой подарок! Вот тебе понравится!
– Что-то страшновато,– усмехнулась Тамара.
– Сань,– отмахнувшись от подруги, Света обратилась к Одинцову,– помоги Гене.
– Свет,– как только мужчины вышли за дверь,– что произошло, это он тебе?
– Том, все нормально,– усмехнулась Светлана,– мы даже стали ближе друг другу.
– Сближение больше похоже на столкновение!– У Тамары завибрировали крылышки носа,– как он на тебя руку поднял?!
– Я сама первая врезала. И вообще, ты не злись на него, он хороший.
– Поживем, увидим.
– Том, я сегодня счастливая, ты, ну не надо! Хорошо?
– Хорошо,– не удержавшись, съехидничала,– мазохистка!
С подарком попали в самую точку. Тамара так обрадовалась, что даже изодранный Гена ей вновь стал симпатичен. Тем более Светка далеко не сахар, вполне может вывести из себя самого ангела.
Вручив Тамаре подарок, гости засобирались.
– Вы что, на мой праздник не остаетесь?!– Возмутилась именинница.
– Ну Том,– просительно пробубнила Света,– я домой хочу, вот правда! Да и вид у
меня не праздничный.
– Что есть, то есть,– согласилась хозяйка. Даже ей, казалось бы, знающая подругу до мозга костей, не пришло в голову, что Света буквально час назад, выбирая ей подарок, шлялась по магазинам с фонарем под глазом,– ну давайте, счастливой дороги.
– Ага.
Светлана не солгала, за эти сутки они действительно стали ближе друг другу, даже как-то, роднее. Начав отношения с постели, впрочем, это тоже немаловажно, как оно там получится, за эти, экстремально проведенные сутки, познали друг друга на столько, что у обоих было такое ощущение, что они давно живут вместе, и, довольны жизнью.
– Ген, ты на подарок наверное все потратил,– еще по дороге домой поинтересовалась Светлана,– давай хоть половину отдам.
– Свет,– засмеялся Гена,– я не тот художник, который все продал, чтоб миллион роз купить, я не романтик, я прагматик.
– Сколько же ты получаешь, прагматик?
– Не скромный вопрос конечно,– осклабился мужчина,– но твои чары, особенно в настоящее время…
– Что ты привязался к синяку!? Он скоро сойдет!
– Вообще-то я не его имел в виду, но ты сама заострила, ну-ка, дай полюбуюсь.
– Иди ты к черту! Сидишь вытрепываешься! Не хочешь, не говори! Сидит тут.
– Ладно-ладно,– Гена откровенно любовался ей,– за последнюю вахту, семнадцать миллионов.
– Сколько-о?!– Света даже забыла обидеться,– семнадцать?
– Да.
– Нормально! У меня и то, даже десятки не выходит!
– Свет, ну что ты удивляешься, у нас повариха на точке около трех имеет.
Дома, переодевшись в халат, Светлана принялась за уборку. На предложение Гены своей помощи ответила отказом, отправила на диван, включила телевизор.
– Вон смотри, не мешай.
У нее давно выработалась привычка, при нехитрой работе, думать о чем-то серьезном. Вот и сейчас, сжав губки, усиленно работая руками, думала.
Наконец, доведя квартиру до глянца, плюхнулась на диван рядом с Геной.
– Хух!
– Устала?
– Нет,– и без обиняков,– хочу познакомиться с твоим сыном. Не смотри на меня так! Нагородила, виновата. Но я всегда любила детей, всегда. Я так хотела родить, лечилась… Когда лечилась, у меня убили Ваню… Своих детей у меня не будет. Честно скажу, желания усыновить у меня никогда не было. А твой сын, это твой сын, он мне не будет чужой. Он твой сын,– Светлана сделала ударение на слове, твой,– не могу обещать, что полюблю его, это будет вранье, нельзя полюбить не зная… Но я сделаю все, чтоб ему было хорошо с нами. Я хочу чтоб у нас была семья. Я хочу ждать тебя с командировки вместе с ним. Как ты?
– Можно попробовать.
– С ребенком пробовать нельзя. Либо да, либо нет.
– Да.
Он понимал, это ее обдуманное решение, это не желание угодить ему. Она его приняла, и уже не отступит.
– Да.
12
– Вот Свет,– жаловалась Тамара,– вот почему так? Сначала никого, потом близняшки, а потом целая куча сразу!
Тамара сетовала на то, что произошел настоящий наплыв детей, желающих заняться обучению танцами, при чем разного возраста, от семи лет, до пятнадцати. За какую-то неделю девятнадцать человек, она растерялась.
– У меня глаза в разбег! Я не знаю что делать! Светка!– Взглянув на подругу, обозлилась. Подруга, угнездившись на подоконнике, покуривая, пыталась выпустить
дым колечком,– я с кем говорю?
– Во,– колечко наконец получилось,– Том ты че психуешь? Чем больше учеников, тем больше денег, так?
– Так-то оно так. Свет, но их так много и сразу. Глаза в разбег!
– Глаза в разбег, не потому, что их много, а потому, что ты еще не привыкла думать своей головой.
– А до этого я чужой головой думала?!
– Не психуй сказала! Раньше, взять ту же школу, ты работала по программе, тебе дали ты и делала, то есть исполняла чужую волю. Теперь, над тобой никто не стоит и не указывает, придется самой думать, как лучше. Ты не переживай, научишься.
– Но дома-то, я своей головой думаю!
– Еще не хватало чтоб и там за тебя думали. Ты пойми., во! Эта работа тоже твой дом, больше ничей, только твой, ты хозяйка. Как ты захочешь так и будет.
– И что же мне хозяйке делать?
– Ну не знаю… Погоди, вот мне привозят товар, много и всякого. Я сначала раскладываю один к одному, потом думаю как разместить на прилавке, чтоб привлекало, раскладываю по полочкам, выставляю цены, и все, порядок. А там, как
Бог покупателя пошлет. Ты главное не психуй, поняла?
– Поняла,– съязвила новоиспеченная хозяйка,– очень доходчиво! По полочкам!
Так или иначе, но Света дала зацепку. Во первых, она хозяйка, в первую очередь хозяйка самой себе, одно дело понимать, другое чувствовать. Как дома, не только она, любая хозяйка, она не понимает, не раздумывает, она просто хозяйка. Со всеми вытекающими последствиями. Уже она сама себе дает указание, что сделать так, а не иначе в своем доме. А почему так? Потому-что, ей так нравится. Нравится, это опять же чувствовать. И вот за это, чтоб ей нравилось, свернет любые горы.
Во вторых, разложить товар по полочкам. Тамар, ты со психу совсем одурела? Ведь ты это видела еще там, когда занималась художественной гимнастикой, разложить по полочкам, (тьфу!), распределить детей по возрастным группам. Так у нее стало две группы, младшая от семи лет до двенадцати, и старшая от тринадцати до шестнадцати.
И в третьих,– чего психовать-то? Коль уж впряглась, вези… Думай, чувствуй, воображай, твори.
С каждой очередной репетицией становилась уверенней, спокойней, сказался опыт работы в школе, и хотя она не любила своей прежней работы, довольно равнодушно относилась к детям, но как и во всем, относилась к делу очень ответственно.
Всегда сдержанная, ровная, никогда не повышающая голоса, даже несколько замкнутая, за что и заполучила прозвище, «Снежная королева». Изящная, с какой-то присущей только ей прелестью в движениях, которую отмечали даже просто прохожие, а здесь, учитель в классе, на виду, и ей любовались, конечно, больше мальчики, и даже у самых отъявленных сорванцов, не возникало желания чего-нибудь там выкинуть, а если и возникало, то сразу пропадало под спокойным взглядом серо-голубых глаз. Как когда-то, в девятом классе, пропало желание пошутить у Одинцова.
И вот теперь, от репетиции к репетиции, все больше убеждалась, это ее, это то, что хочется ей делать. И уже не «Снежная королева». Все то же осторожное отношение к детям, но уже нет того равнодушного спокойствия, уже совсем другая, если быть точнее, не другая, а какая есть на самом деле, такая, которую знали только близкие ей люди. Расцвела, раскрылась, проснулось то, что дремлет в каждом человеке,– творческое начало. К сожалению, очень не у многих оно пробуждается это начало, так и уходят не раскрывшись.
Уже не те глаза, равнодушно-спокойные, все чаще плавные движения обретали стремительность, показывая то или иное в танце, учила, радовалась за своих подопечных когда получалось, огорчалась когда не получалось, сердилась когда видела, что у ребенка может получиться, но не получается.
– Вот что ты делаешь? Вот смотри!– показывала еще раз,– ты ленишься, или стесняешься? И то и другое недопустимо!
Всегда критично оценивая себя, пришла к выводу, ей не хватает знаний. Начала собирать специальную литературу, у них дома уже был видеомагнитофон, Одинцов в поездках в Новосибирск, заходил в специализированные магазины, покупал кассеты с обучением танцам, просто с концертами. Смотрела, читала, сопоставляла, думала.
Затем исполняла сама то, что задумала, и если это нравилось, приступала к работе
с детьми. Увлеченно, с интересом.
Но Тамара была бы не Тамарой, чтоб вот так взять и окунуться с головой в творчество. Нет, эта дама прочно, обеими ногами стояла на земле грешной, на которой как известно, житейских проблем хоть отбавляй. Да, нужда отступила от порога ее дома, уже не нужно считать каждую копейку, экономить буквально на всем, можно позволить себе что-то большее. Но тем не менее, подсчитав свои доходы, вычтя расходы, делала неутешительный вывод, не густо. И как? Мысль повысить оплату за обучение детей, откинула сразу. Даже ту оплату, не сказать, что высокую, многие родители отдают частями. И не из-за того, что жалко, а в основном из-за того, что им, родителям, зарплату тоже дают частями. И так в основном у всех. А некоторые жируют, как эти. Тамара с долей раздражения посмотрела на Светлану с Алиной, попивающих кофе в ее кабинетике. Сидят себе, а чего им? У одной два магазина, у другой мастерская по изготовлению рекламных щитов, вывесок.
Как это часто случается приятельница одной подруги, после знакомства довольно быстро становится приятельницей другой подруги. Алина нравилась Тамаре, общение с ней всегда доставляло удовольствие.
Сидят, треплют языками.
– Девки, а вам не кажется что вы растолстели?!
– Чего-о?!– Две пары глаз ошарашенно уставились на хозяйку кабинета.
– Ничего! Сидите тут, бублики с чаем жрете! Жрете и толстеете!
– Ты где здесь бублики видишь?
– Потому и не вижу, что вы их уже сожрали! Нет чтоб делом заняться!
– Каким делом-то?
– Каким-каким, аэробикой! Вам, как первым, скидка!
Теперь уже уставились одна на другую, наконец, переварив полученную информацию, женщины одновременно затряслись от смеха.
– Ну Томка! Ну чертовка! Как выкинет! Алин,– Света обратилась к Алине,– вот так реклама! Твои щиты просто отдыхают!
– И не говори! Том, ты хочешь начать проводить занятия по аэробике?
– Девчат! Только сейчас в голову пришло! На вас посмотрела и пришло!
– Мы что, такие толстые?
– Ай!– Тамара сделала нетерпеливый жест рукой,– в вашей среде много молодых, думаю желающие найдутся.
– Интересно, че за среда такая?
– Светка, не тупи!– Тамара снова махнула рукой,– я имею в виду тех женщин, у которых водятся деньги.
– Понятно,– Алина призадумалась,– а ведь должно получиться! Том у тебя должно получиться. Коль мою татарву завлекла, а их…
– Что ты сразу татарва?!– Тамара кинулась в защиту своих любимиц,– Очень хорошие девочки. С ними работать одно удовольствие, старательные на редкость, и такая синхронность! Как отражение в зеркале. Тата-а-арочки…
– Татарочки,– Алина сделала гримаску,– эти татарочки вчера котом друг в друга швырялись!
– Чем-чем?
– Котом, не чем, а кем, живым котом! У-у живодерки!– Женщина продолжила о наболевшем,– вот ни у кого в родне ни у меня, ни у Рамиля, не то что близнецов, вообще двойняшек не было, и на тебе Алина! А что старательные, так это чтоб у другой, упаси Аллах, лучше не получилось, вот и хлещутся. Том у тебя получится, придут.
– Две уже пришли.
– Во как! И кто?
– Правильно думаешь, ты со Светкой.
– Во дает! Алька,– засмеялась Светлана,– нас без нас женили! Будем аэробикой?
– Можно,– Алина деловито сдвинула чашку с недопитым кофе в угол стола,– Так, давайте определимся с оплатой, во! Том я вывеску сделаю, давай…
Дальше началось то, что называется обсуждением вопроса. За одно обсудили Надьку, которую Тамара в глаза не видела, спросила кто такая, ей рассказали, Тамара удивилась, (как так?), а вот так, и если она придет, не связывайся ни в коем случае, обсудили новую моду на мелирование волос, кому идет, кому не идет, еще много чего обсудили, в общем, и с пользой для дела, и просто, хорошо провели время.
– Том, а нам сколько процентов скидка?
– А я, что-то передумала. Зачем вам скидка? Вы что убогие? Инвалидки?
– Мы сейчас тебя инвалидкой сделаем!
– Да?– Тамара призадумалась,– ладно, вам бесплатно.
13
– Артем,– с плохо скрываемым раздражением Светлана обратилась к мальчику,– ну что ты стоишь и стоишь у окна? Ну скажи, чем тебя развлечь? Давай поиграем в хоккей. Что, мы его зря купили? Ну давай а?
– Не хочу.
– А что ты хочешь?– Светлана повернув ребенка к себе, встала перед ним на колени,– ты только скажи, я все-все сделаю! Ты только скажи!
Мальчик отведя глаза, молчал.
– Ну Артем,– ласково попросила женщина,– ну пожалуйста.
– Отвези меня к бабушке,– пугливо взглянув на Светлану прошептал мальчик.
– Тебе со мной плохо?
– Меня мама здесь не найдет, она приедет к бабушке. Приедет а меня нету.
– Но,– Светлана хотела сказать, объяснить шестилетнему, уже все понимающему мальчику, что у его бабушки есть и ее адрес, и ее телефон, и если бы мама приехала, она бы обязательно нашла, но осеклась… Он это все знает без напоминаний. Знает, и не верит, не хочет верить. Сказать, это значит ему сделать еще больнее, еще сильнее отдалить от себя, а он…
Светлана сделала то, что уже давно порывалась, прижала крепко-крепко к себе ребенка, прижала и затаилась, затаилась с ним, от этого жестокого мира взрослых, с которым ему довелось столкнутся в столь раннем возрасте.
А сколько их брошенных, в новом, свободном государстве Российская Федерация? Не счесть. Она это все видит, даже в ее городе, сравнительно небольшом, столько беспризорников, она понимала, сделать с этим что-то она бессильна, только жалко их… Только пожалеть. Но этого мальчика… Чего бы это ей не стоило…
– Увезу.
– А когда увезешь?
– Увезу,– Светлана взглянула в глаза ребенку. Он впервые не отвел их, не спрятал. Да полные просто ожидания ответа, детские глаза, да, но он не отвел, не спрятался в себе,– сейчас поедем. Нет, ты сначала покушай, я пока позвоню.
Светлана набрала номер телефона в своем кабинете, Насти на месте не было.
Как оказалось, с синяком подсаженном Геной, повезло не только Насте, но и ей самой, заполучила ценного работника. В придачу к уму, у девушки еще и диплом бухгалтера, и склонность к усидчивости, она с удовольствием занималась тем, что Света терпеть не могла, работать с бумагами, девушка стала бухгалтером. Тихая, скромная, это Свету радовало, и бесило то, что совсем безответная. Настя была единственной ее подчиненной, при разговоре с которой она тщательно подбирала слова, да что там слова, интонацию голоса (!), чуть что, у девушки уже глаза мокрые. Вот размазня! И тем не менее, если Светлане нужно было куда отлучиться, она спокойно, зная, что все будет нормально, оставляла Настю за себя.
Света набрала номер телефона продавцов.
– Ал-ле,– голосом Марины развязно ответила трубка.
– Марин, найди Настю пусть мне перезвонит на домашний.
– Вот мне больше делать нечего как Настю выискивать! У меня покупателей полный магазин!
– Слышь ты,– зашипела Светлана,– я сейчас приеду…
– Щас найду!– проорала трубка,– че сразу кричать-то?!
Тут же, короткие гудки брошенной трубки, у которых Света и поинтересовалась.
– И кто из нас кричит? Нет, ты точно у меня дождешье-е-ся!– Чего дождется ее нерадивая любимица, Света не уточнила,– курва!
Через минуту перезвонила Настя. Предупредив, что ее несколько дней не будет, Светлана положила трубку. Подумав, подняла снова.
– Алло Сереж,– Светлана никогда не обращалась к Берендею по кличке,– привет.
– Привет Свет.
– Серег, я сейчас в Омск поеду,– Света слегка замялась,– Там как на дорогах? Я с ребенком.
– Свет, ты в курсе, что это почти тысячу километров, тебе лучше на поезде.
– Не, мне сейчас, я на своей. Как ты думаешь…
– Каков бы мой ответ ни был, ты все-равно попрешь?
– Наверное.
– Ну давай. Ни пугать, ни успокаивать не буду, давай.– Берендей положил трубку.
Каково же было у нее удивление, когда подойдя к своей машине, увидела здоровенного парня по кличке Чисайна, одного из ребят Берендея.
– Привет Свет!– сверкая золотым зубом, радостно поздоровался детина.
– Привет Аркаш! А ты че здесь делаешь?
– Тебя жду, тебе в Омск надо?
– Ну, да.
– И нам надо. Хотели завтра с утра, а коль тебе сегодня надо, то и мы с тобой, за компанию, веселей. Пойдет?
– Конечно!
– Поехали?
– Поехали.
Для нее так и осталось загадкой, то ли действительно у них были дела в Омске, то ли Берендей отправил в охрану, и не захотел сказать правду. А если не захотел, то и спрашивать не нужно. И вообще, ну их!… Ей, главное, чтоб с Артемом ничего не случилось.
По приезду, Аркаша протянул ей обрывок бумаги.
– Свет, когда обратно поедешь, позвони по этому номеру. Не забудь.
– Что так опасно?
– Да ну! Только, береженого бог бережет.
Светлана, когда Маша была совсем маленькой, часто играла с ней в прятки. Затаится где-нибудь, и с умилением слушает топот быстрых ножек ищущей ее девочки. И если Маша ее не могла найти, словно нечаянно делала что-то, чтоб девочка обнаружила ее, и найдя, кричала, заливисто смеялась от радости, нашла! Визг, суматоха, уже смех обеих, и прятавшейся, и нашедшей ее.
А то, что увидела сейчас, какая чудовищная разница!
Проскочив мимо бабушки, мальчик торопливо пробежал по всем комнатам дома. Он искал свою маму. Не нашел. Забился в уголок своей комнаты, затих.
– Ты не серчай Света,– забубнила старая,– он сейчас пообвыкнет маленько, ни че. Генка бывало тоже…
– Потом расскажете,– Светлана прошла в комнату к Артему, постояв, присела рядом.
– Артем,– осторожно коснулась руки ребенка,– иди ко мне, иди?
Не дождавшись ответа, осторожно переместила мальчика себе на колени,– ну вот, хороший мой, ну вот.
Прижав к себе ребенка, стала покачивать своим телом, так делала ее мама когда успокаивала, или делила боль от ушибов, или просто усыпляла.
– Мы найдем твою маму,– Светлана коснулась губами головки ребенка,– обязательно найдем. Ты мне веришь? Арте-е-м?
Светлана почувствовала слабый кивок согласия, верит.
– Домой поедем?
Или ей показалось, или на самом деле, малыш вздрогнул, помедлив, кивнул…
Так и не спуская с рук ребенка, подалась к выходу.
– А вы куда?– Спросила хозяйка.
– Приезжайте в гости,– бросила на ходу Светлана,– будем рады!
Подойдя к задней дверце, резко повернулась, обошла машину, посадила ребенка на сидение рядом с собой, уже когда сама уселась, более дружелюбно крикнула стоявшей на крыльце пожилой женщине,– Приезжайте-приезжайте!
Как всегда, наметив себе цель, Света шла к ней, если что-то не получалось, не только не отступала, а начинала ломиться напролом. Вот и сейчас, глядя на непроницаемую физиономию дежурного отделения милиции, начала кипятится.
– Что значит не примете заявление?
– Подавайте заявление по месту прописки потерявшейся.
– Она прописана в Омске, или вообще не знаю где.
– Вы ищете того, сами не знаете кого.
– Я ищу Широкову Евгению Павловну, вот фотография, в заявлении указан и возраст и примерный рост, и телосложение, что еще надо?
– Подавайте по месту прописки.
– Значит не примешь?
– Женщина идите, не мешайте работать.
– Работать?!– Света сильно повысила голос,– чем же ты занят? Предполагаю, у тебя под столом вязание на спицах, носки вяжешь? Жене кофточку?
Из камеры для временно задержанных, раздался дружный женский хохот. За ночной рейд по злачным местам, наряд милиции насобирал пятерых девиц, занимающихся делом. Ребята могли насобирать и больше, но в УАЗ-469, при всем желании больше пятерых не запихаешь, а на вторую ходку попросту нет бензина, лимит.
– Я смотрю вы только по бабским делам мастера! Вон целый обезьянник! Орлы!
– К ним хочешь?!– дежурный сменился в лице,– курица!
– Сиди на насесте! Петух!
Как известно, в русском языке одно и то же слово имеет много смысловых значений.
С грохотом уронив стул, оскорбленный мужчина кинулся к выходу из дежурки. Неизвестно, что бы произошло дальше, возможно и потасовка, если бы в отделение милиции не вошел майор, начальник этого отделения.
– Стоять!!!– определив намерение подчиненного, рявкнул начальник,– чего стулья швыряешь?
– Оскорбляет товарищ майор,– дежурный злорадно глянул на Светлану,– оскорбление лица правоохранительных органов при исполнении служебных обязанностей, согласно
статьи УК РФ. Арест до пятнадцати суток!
– Дальше!
– Че дальше?– удивился дежурный,– а, рапорт напишу!
– Номер статьи?
Дежурный тупо уставился в потолок, делая вид, что подзабыл.
– Боря-а!– с сарказмом воскликнул майор,– если бы ты назвал номер статьи, я бы наверное от изумления грохнулся. Слава богу ты этого не сделал, иди подними стул, и займи свое место.
– Насест!– раздался женский возглас из комнаты временно задержанных, и дружный хохот.
– Что у вас?– Начальник обратился к Светлане.
– Ни че!– Света еще не успокоилась.
– Выходит, вы просто так, шли по улице, вдруг решили зайти в милицию, и нахамить дежурному?– Незнакомка вызывала симпатию. На многолетнем опыте работы с людьми, он практически с первого взгляда определял сущность человека, и глядя на нее, понял, такая по пустякам тревожить не будет.
– Человек пропал, женщина, а этот…
– Так стоп!– Чувствуя, что женщина сейчас несколькими емкими словами даст характеристику бедному дежурному, не задумываясь, что тем самым навредит себе, оборвал свою визави,– пройдемте ко мне в кабинет.
Окончательно успокоившись, Светлана изложила суть дела.
– Заявление мы конечно примем,– вздохнул начальник,– обязаны принять. Но то что вы нам дали, мало. Нам нужен круг знакомых, с кем она уехала, марку и госномер автомобиля, все. Может есть какие-то индивидуальные приметы?
– Не поняла.
–Ну родинки, шрамы, швы от операции, во что была одета.
– А, зачем?
– Понимаете, когда труп не опознан, перед захоронением, производят тщательное описание, что было с ним, украшения, во что одет, шрамы…
– Вы думаете она мертва?– Эта мысль Светлане не приходила в голову.
– Я ничего не думаю, я делаю свою работу.
– Хорошо, как только ее бывший муж вернется с вахты сразу же узнаю все подробности, и принесу вам. До свидания.
– До свидания.
Давно не провожал с такой теплотой старый служака посетителей своего кабинета, очень давно. Вот она, новая русская, ухоженная, красивая бизнес-леди. А сколько человечности, доброты. Не муж потерянной, не отец мальчика, ждущего свою маму, а она подала заявление в розыск. Ради, по сути чужого ей ребенка. Кому как не ему, человеку служащему в правоохранительных органах, знать и видеть что происходит в стране, в обществе, и вот.
Значит, не все потеряно, пройдет затмение, рубль станет лишь рублем, а не мерилом счастья. « Девочка моя, обещаю, я найду ее. Хоть на земле, хоть под землей. Ради тебя найду.»
Такой реакции она не ожидала.
– Кто тебя просил?!– Взорвался Геннадий,– не суйся не в свое дело!!!
Светлана некоторое время изумленно изучала его физиономию, а стоит ли вообще с ним жить, что-то быстро становится другим. А Артем? Как? Ведь он только-только, вчера вечером сам подошел, сел рядом на диване, посидел немного и обнял ее. Как? Входит выгнать и его, ребенка?
– А, чье это дело?– Излишне спокойным голосом произнесла женщина,– этим-то хоть могу поинтересоваться? Без вашей просьбы.
Лицо Гены сделалось жалким.
– Свет, послушай…
– Нет, это ты меня послушай,– так же не повышая голоса перебила женщина,– ты уже больше суток дома, и только раз при встрече обнял ребенка, своего сына, один раз! И как? Словно исполнил свои обязанности. Теперь понимаю, почему он не особо скучал по тебе.
– Она нас бросила! Почему я должен ее искать?!
– Она бросила тебя. Не знаю по какой причине, и причина, чем больше узнаю тебя, тем больше склоняюсь, что уважительная. Но не ребенка…
– Да ты ничего не знаешь, она…
– И знать не хочу!– Отрезала Светлана,– я хочу знать ее особые приметы, родинки шрамы, может еще что-то на теле. Для опознания.
– Ты что, думаешь ее…
– Заткнись! Артем услышать может,– и с чуть ли не со звериной злобой обрушилась на мужика,– я не знаю какая она мать, хорошая, плохая, но точно знаю, что ты, отец, и твоя мамаша, бабушка, еще хуже. Вы черствые сухари! Это как надо относиться к ребенку, если тоскует по плохой матери? А тебе не кажется что ему просто хочется избавиться от тебя, и еще больше от твоей мамаши! Ведь она больше месяца не видела внука, и даже не подошла, не приласкала. И он не к ней, а по комнатам, маму искать. Ты бы видел его глаза, этого я ей никогда не забуду, и тебе не забуду! А его, усыновлю! И не отдам! Понял? Животное!
– Свет, дай закурить.
– Свои кури!
– Да бросил я.
– Вот и береги свое здоровье!– Выходя из кухни Света сильно хлопнула дверью.
Поспешила в комнату Артема, на ходу мелькнуло, «не зря я трехкомнатную купила», заглянула, мальчик сидел у компьютера, который купил ему отец. «Не такой уж он и сухарь, у ребенка есть все, что только можно. Любит он его. Все равно, сволочь!»
Взяв сигареты, пошла на кухню. Сквозь стекло в двери, заметила, как Гена торопливо вытирал слезы.
– На!– Бросила на стол пачку. И вышла, справедливо считая, мужчина должен плакать в одиночку.
Не прошло и двух месяцев, как Геннадия вызвали в отделение милиции по месту прописки.
Тело уже захоронили, поэтому опознание производили по фотографиям. Не смотря на то, что тело женщины было сильно обгоревшем, он опознал свою жену. Ее нашли в сгоревшей машине где-то на Алтае. Рядом с ней труп мужчины, как оказалось, занимавшегося не совсем законным бизнесом.
– Кому-то перешел дорогу,– равнодушно сказал следователь.
– А ее за что?
– Только за то, что была с ним,– следователь протянул золотой медальон в виде сердечка,– возьмите, на ней был.
– Свет, как Артему сказать? Не могу я…
– Я скажу,– помолчав, добавила,– Ген, так лучше. Артем будет знать, мама не бросила его, она любила его, и будет любить всегда, с небес…
Сильная женщина. По большому счету она не знала, что такое,– мужчина. В отличии от своей подруги, которой посчастливилось встретится со своим мужчиной, когда он был еще практически мальчиком, прожить с ним многие годы, знать его, знать, что и у них бывают минуты слабости, беспомощности, знать, и воспринимать это спокойно, как обычное, обыденное, не стоящее заострять на этом внимание, а если нужно, защитить своего мужчину, не дать в обиду, и ничего не видеть в этом зазорного для него. У Тамары все это вложилось в одно слово,– «мой». И даже не смейте.
Для нее мужчина, Ваня. Как это не жестоко, но она прожила с ним всего лишь
полгода. Да, он погиб, погиб защищая ее. А если бы не погиб? Что было бы через год, два? Никто не даст ответа.
Возведя того которого так и не познала, в рыцари без страха и упрека, с ним сравнивала Геннадия, естественно не в пользу последнего. Разочарование. Не мужик, мямля. Забыто все хорошее. Прохладное прощание перед вахтой. Закрыла за ним дверь, вернулась на кухню, закурила. Погасив свет, подошла к окну. Долго стояла всматриваясь во тьму ночи, разбавленную светом уличного освещения, словно там искала совета, искала, и не находила. «Ладно, утро вечера мудренее». Повернулась от окна, и обомлела. В свете ночника всегда включенного, Артем боялся темноты, его, Артема и увидела.
– Ты почему не спишь? Первый час ночи, а ты не спишь.
– Папа тебе надоел?– в глазах ребенка стояли слезы.
– С чего ты это взял?
– Ты сама так сказала, тихо-тихо, а я все-равно услышал.
– Что ты мой маленький,– Светлана мимоходом включив свет, поспешила к нему подхватила на руки,– наверное ты еще не поймешь, но я баба, что я горожу, совсем не значит, что я так думаю. Ни твой папа, ни уж тем более ты, мне никогда
не надоедите. А хочешь…
Светлана глянула на часы, до отхода поезда оставалось чуть более пятнадцати минут.
– Успеем!– Бегом к телефону.
– Дежурная по вокзалу слушает.
– Девушка можно дать по громкой связи объявление?
– Кто-то потерялся?
– Нет, наоборот нашелся!
– Не поняла?
– Вы можете сказать, что Широкова Геннадия Петровича любят и ждут дома.
– Однако.
– Ну пожалуйста!
– Ох и влетит же мне, но я скажу, такое скажу.
– Девушка, и пожалуйста не ложите трубку.
– Не доверяете?
– Да ну что вы, это чтоб мы с сыном тоже слышали.
– Широков Геннадий Петрович,– гулко раздалось из трубки,– вам просили передать, что вас очень любят, и ждут дома.
14
Даже в самых счастливых семьях случаются скандалы. Одинцовы не исключение.
А все началось из-за того, что обсуждая оплату за занятие аэробикой, женщины коснулись такой темы, как мелирование волос. Поговорили, и, не забыли. А ведь им уже за тридцать, и не та ни другая ни третья, еще ни разу. Тамара вообще не красилась, как-то в голову не приходило.
Но женское любопытство, это когда нет никакой нужды лезть куда-либо, а все-равно тянет. Это у одной тянет, а если сразу у трех? Женское любопытство помноженное на три.
Решили покраситься у Тамары в студии, чего в парикмахерской торчать, тем более зеркал, целая стена, смотрись сколько угодно.
Светлана привезла знакомую парикмахершу, мастера своего дела, все готово можно начинать, и на тебе, Одинцов заявился.
– Это вы чего?
– Покраситься хотим.
– Том, и ты тоже?
– А что?– Вопросом на вопрос,– нельзя что-ли?
– А меня спросила?
– А почему я должна тебя спрашивать?– Тамара сразу ощетинилась.
– Осмелюсь напомнить,– с не меньшим сарказмом,– я вообще-то твой муж.
– И что?– Скандал набирал обороты.
– Смотрю тебе непонятно,– Одинцов разозлился,– ты мне жена, могла бы и посоветоваться!
– Не ори на меня!
– Действительно, чего орать-то? Короче, если ты покрасишь хоть одну волосинку, обрею наголо! Поняла?– По упертому выражению лица благоверной, он знал, не дождется ни слова, поэтому ответил за нее сам,– поняла.
Злобно осмотрев всех присутствующих, подольше задержав взгляд на Светлане, не сказав ни слова, вышел.
– Ни хрена себе!– Светлана перевела дух,– Томка! Я думала он во мне дырку прожгет!
Противоречивые чувства овладели Тамарой. С одной стороны, какое-то даже приятное, она ему дорога какая есть, похоже очень дорога, коль закатил такое, она даже и не припомнит, чтоб с ней так говорил, а с другой, при посторонних, чуть ли не представил ее своей собственностью, типа, что он укажет, то она и будет делать, можно сказать, унизил.
– Да пошел он! Девки давайте краситься!
– Че-то расхотелось,– усмехнулась Светлана,– не знаю, оболванит тебя, не оболванит, но мне не сдобровать точно, так глянул! Я его с детства знаю…
Как всегда, не зная как поступить, съедаемая сомнениями, подалась к маме.
– Вот возьму и покрашусь! И пусть только попробует! Разведусь сразу!
– Красься Том,– Рахим вошел в комнату,– он не обреет, и разводиться не придется.
– Уверен?– Тамара получила поддержку, которой в общем-то не хотелось.
– Конечно, я вперед тебя обрею.
– Вот почему ты вечно подслушиваешь?!
– Подслушиваешь?– ехидно осклабился Рахим,– да ты орешь на весь дом!
– Да…
Тамара хотела сказать, чтоб он пошел, но не сказала. Вскочив с дивана подалась в коридор.
– Ты куда?
– Домой!
– А чай?
Не отвечая, сердитая Тамара шустро оделась, и буквально выскочила из дома.
– Фая, иди посмотри,– Рахим смеясь, смотрел в окно,– во несется!
Фаина подойдя к окну, улыбнулась, дочь стремительной походкой шла по улице,– «если Саша сейчас дома, я ему не позавидую.»
– Зачем ты ей?– Когда Тамара скрылась из вида,– она бы и так краситься не стала.
– Конечно бы не стала,– Рахим весело посмотрел на жену,– и злилась бы на Сашку.
Теперь еще и на меня будет злиться. На двоих злости не хватит. И себе в оправдание, какой смысл краситься на зло мужу, коль все-равно остригут.
– Ты думаешь она тебе поверила?
– Нет наверное, но у нее теперь есть лишний повод не делать этого. До чего же все-таки вы с дочерью, гордые и вредные! Больше конечно, вредные.
«Обреет он,– летело в голове у молодой женщины,-я тебя вперед обрею! И тебя обрею! Я вам не овца которую стригут, я вам устро-ою! А с тобой, вообще разговаривать не буду!– пауза в размышлении,– пока не извинишься!»
Подходя к дому, с неудовольствием отметила, машины нет, значит муж где-то на выезде, а ей сейчас надо! Но уже у калитки, услышала шум приближающегося автомобиля, по которому Тамара безошибочно определяла «Газель» мужа. Замешкалась немного, тут и Одинцов подъехал.
– Том,– словно часами назад ничего и не было,– ну То-ом!
– Ну что?!– С такой интонацией, типа он такой зануда, и надоел.
– В субботу в нашем институте вечер встречи выпускников, поедем? Ведь не ездили ни разу.
«А ведь не извинится! Точно не извинится! Чувствует себя правым. А ведь мог бы. Я же все-таки женщина.»
– Че молчишь-то?
– Тебе чего от меня надо?!-
– Ну То-ом,– просяще прогундел Одинцов,– ну ладно, че ты…
«Вот так-то лучше,– оценивающе оглядела благоверного с головы до ног, а стоит ли вообще с ним разговаривать?– нет не извинится. Будет блеять, мычать, а не извинится.»
– Ла-адно, че-о ты!– Передразнила мужа,-тьфу! Лапоть сибирский!
Резко развернувшись подалась к дому, не пошла, а подалась своей горделивой,
легкой походкой, на сей раз размашисто двигая правой рукой, вот всем видом показывая,– она в отличии от него, еще ничего не решила, пусть не думает, ему еще отзовется, и вообще!
– Поедем!– Бросила через плечо.
А он слышал, и не слышал, чего она там сказала… Он, нет, не любовался ей, он, наверное так точнее, опять впитывал в себя каждое ее движение, каждый жест, всю ее, всю-всю! Как когда-то давно, или совсем недавно, когда он пришел сказать, что пойдет на рыбалку, где ей быть не нужно, а она восприняла как приглашение, быстро согласилась, и, подалась, подалась в точности как сейчас… Или по другому?
Не успел Одинцов войти во двор, как озабоченная Тамара торопливо вышла навстречу.
– Дом закрытый! Машка опять баб Зину раскрутила! Поехали в магазин!
– В какой?
– В ближайший! Ни та ни другая, пешком ходить не особо любят.
Казалось, что тут такого, ну пошли, расщедрилась бабушка, купят чего-нибудь. Но все происходило иначе. Как только за порог магазина, баба Зина сразу начинала
экономить, Маше наоборот, хотелось праздника живота. Разногласия перерастали в ссору. Обе гнули свое, переходили на такой крик, что все посетители магазина сбивались в кучку возле них, и наслаждались дармовым зрелищем. Ругаются на равных, не смотря на разницу в возрасте более полувека. Со стороны смотреть, очень увлекательно, и, трогательно. Девочка, ну прелесть!
Тамара мнения обывателей не разделяла, ее мнение таково, малолетняя дочь ведет себя как базарная торговка. Пробовала говорить с тетей Зиной, ответ один и тот же;-почему она должна молчать, когда эта козявка на нее орет.
– Так не ходите с ней.
– А я и не пойду!– Пожилая женщина показала кукиш ребенку,– вот ты че у меня дождешься!
– Ве-ве-ве!– Скорченная в ответ рожица.
И, как только баба Зина оставалась с Машей за няньку, все повторялось.
Вечер встречи выпускников. Если бы Одинцовы приехали ну года через три-четыре после выпуска, возможно были бы и радость встречи, и приятные впечатления, они же, заявились впервые за одиннадцать лет. Сплошное разочарование.
Тех, с кем они учились, с кем прожили счастливейшие годы жизни, собралось от силы человек восемь-десять, чего греха таить, лучше бы они их не видели…
Приехали только те, которые чего-то добились в новые времена, у которых похоже была цель не встретиться с однокашниками, побеседовать, пообщаться, а больше показать себя. Выходили к микрофону, рассказывали, даже бахвалились. И, что неприятно удивило Одинцовых, их слушали, слушали нынешние студенты с уважением, прощая это бахвальство, им можно, они богатые.
А ведь буквально лет пятнадцать назад, такого выступающего, в лучшем случае, они, студенты, подняли бы на смех.
Не было Ольги, не было тех, ради встречи с которыми они приехали, не было ничего из той жизни. Ушла эпоха, эпоха в которой они родились и воспитались, где, как ни смотри на то время, в первую очередь оценивался человек по своим духовным качествам, а не по содержимому в его кармане.
– Ну здравствуй Тамара,– раздался позади ее голос.
Оглянувшись увидела того, кого уже давно забыла, и не хотела вспоминать, Дениса.
– Здравствуй.– Женщина осмотрела стоявшего перед ней изысканно одетого, немного пополневшего мужчину.
– Как дела? Чем занимаешься?– Денис оценил взгляд Тамары по своему, приосанился.
– Да нормально, живем, хлеб жуем.
– Хлеб? Эх Тома-Тома,– лицо Дениса приняло напыщенное выражение,– вот могло бы сложиться все иначе.
– Интересно, как иначе?– С нескрываемой иронией поинтересовалась Тамара. Впрочем, он иронии не заметил. С высоты своего положения.
– Сама понимаешь,– Денис изволил глянуть, на деликатно отошедшего в сторонку Одинцова,– по другому.
Тамара хотела что-то ответить, но вдруг рассмеялась, тем самым приведя собеседника в замешательство. Хотел обидеться, не успел.
– Все Денис,– продолжая смеяться,– нам пора.
Не попрощавшись, поспешила к мужу.
– Саш пошли отсюда.
– Пошли, а ты чего смеешься?
– Да так,– и засмеялась снова,-до чего нас баб ревность доводит!
– Чего?
– Ничего! Ведь просила, одень костюм, галстук. Вечно в кофте!
– Мне в костюме неудобно.
– Неудобно ему… Поехали домой.
– Может, прогуляемся по центру, по набережной? Когда еще выберемся.
– Давай.
– Зря мы приехали.
– Да Том, зря.
– Помнишь, мы с тобой в кино ходили, «Подранки» называется. Там в конце фильма стихотворение читалось. Я дословно не помню, но смысл в том, что в прошлое лучше не возвращаться…
– Истина проста. Никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне. Не найти того что ищем. Ни тебе ни мне. Путешествие обратно я
бы запретил. Я прошу тебя как брата, душу не мути.
– Точно! Как ты запомнил?
– Не знаю Том, стих понравился.
– И тогда был понятен смысл, но как-то просто грустно, по хорошему. А сейчас,– Тамара сделала паузу, подбирая выражение,– пусто как-то. На душе.
– Том, а ну его, этот город. Поехали домой.
– Поехали. Баньку затопим.
– Со мной пойдешь?
– Вместе пойдем.
Одинцов с удовольствием отметил, скандал трехдневной давности окончательно забыт.
Уже шагая к припаркованному на автостянке «Москвичу», он мельком бросил взгляд на афишу, висевшую на стене картинной галереи, и остановился.
– Том!– окликнул супругу.
– Да,– обернулась Тамара,– ты чего встал?
– Читай,– Одинцов кивнул на афишу.
– Выставка картин Заслуженного художника России Виктора Николаевича Тихоновского.
– Том, это может наш Тихон?
– Может быть,– Тамара, припоминая, свела брови,– у Тамары Васильевны на стене портреты ее родителей, написанные Витей.
– Зайдем?
– Конечно зайдем.
В зале посетителей было немного, человек десять, да в углу какой-то мужик в рабочем халате ковырялся с подставкой для картин, скорее всего работник галереи.
Ни у того, ни у другой, тяги к изобразительному искусству не было. В галерее они были всего раз, еще когда учились на первом курсе.
Но коль пришли, то пришли. Не спеша переходили от полотна к полотну, всматривались внимательно, с основном по причине, а вдруг это и правда Тихон, если он, то даже не верится, так здорово! А если не Тихон? Все-равно здорово. Но хочется чтоб Тихон.
– Саш, смотри,– с улыбкой всматриваясь в картину на которой были изображены школьники, три мальчика и девочка,– мальчишки из кожи вон, лишь бы внимание ее привлечь, видишь, вот этот, глаза выпучил, врет ей что-то напропалую, а она, кулачок в бок, ножку в сторону, и вот всем видом, типа того, городите что хотите, мне то все-равно, а ей не все-равно, далеко не все-равно, ах ты фифочка! Са-аш! Ты чего?– Только сейчас Тамара заметила, Одинцов неотрывно смотрел на картину висевшую рядом.
– Том,– Одинцов кивнул на картину,– он тебя нарисовал!
– Чего?
Темно-синее, почти черное, звездное небо. И не на фоне, а среди звезд как единое с ними, лик девушки, совсем юной девушки. Вдумчивое выражение глаз, ее глаз! Она вроде смотрит на тебя, но как-то не на тебя, а сквозь тебя, словно там, за тобой есть что-то, гораздо более важное чем ты, на которого она смотрит. Одинцов никогда не мог предугадать, что последует за этим взором, разворотить ли очередную стенку, или предложение приготовить то или иное на ужин, купить, не купить в магазине. Ни мечтательности, ни грусти, просто она о чем-то думает. О
повседневном, обыденном.
Казалось, художник схватил ее вдохновленной рукой из кухни, взлохматил слегка прическу, и на небеса! И весьма доволен, тем что натворил. Ну вознес и вознес, ей то… Вот сейчас додумает то, о чем думала, и только тогда заметит нежный взгляд мужа,– ты чего на меня так смотришь?
Взгляд мужа, это как это ни прекрасно, но это только взгляд. А тут, на небеса!
– Зачем?– Тамара несколько испуганно посмотрела на мужа,– Саш, зачем?
– Вот тебя не спросили!– Возмущенно воскликнул мужик в халате, неожиданно оказавшийся рядом с ними,– Заче-ем! Захотел! Стоит тут, вытрепывается.
– Эй,– Одинцов окликнул мужика, с умыслом предупредить, за такое можно и по морде схлопотать, и уже громко,– Тихон! Том, это он!
– Здравствуй Витя,– Тамара тоже узнала художника.
– Здравствуй Тома,– порывисто прижал женщину к себе,– Томка моя! Драгоценная моя Томка!
– Ты почему писать перестал?– прильнув головой к груди друга, спросила женщина.
– Том я не знал, что писать.
– Просто о себе, о жизни, об учебе, о всем.
– О всем, это уж точно тебе не интересно.– Усмехнулся Виктор.
– Вить, спасибо тебе за стих.
– За какой?
– За тот, последний, где ты сказал, любовь лишь можно подарить.– Не отрывая головы от груди друга, женщина вздохнула,– я ведь себя как-то, немного виноватой чувствовала… Что Сашка у меня, не ты… А как стих прочла, разу так хорошо стало, ты просто подарил, ты не страдаешь…
– Спасибо тебе Том.
– За что спасибо?
– За то, что ты была, а теперь снова есть в моей жизни, спасибо!
– Ага.
– Эй!– Возмутился Одинцов. Он видел, между его женой и его другом детства, есть что-то, чего он не знал, но ему это не было неприятно,– я вообще-то муж! А
стоите тут, обнимаетесь!
– Лев,– ехидно осклабился Виктор,– ты конечно прости, но я не современен, могу конечно и тебя обнять, но предупреждаю, мужики мне не интересны.
– Вот скотина!– Захохотал Одинцов,– как был Тихоном, так им и остался!
Виктор с детства славился острым языком. Мог немногословно и рассмешить до упаду, мог и разозлить до чертей в глазах.
– За скотину схлопотать можно. Забыл с кем говоришь?
– Че-е?!
– Да ни че!
– Ты че-е?!
– А ты че?!
– Жену отдай!
– Обойдешься!
– Так,– Тамара со смехом освободилась от объятий друга,– здесь не место для вашего чеканья.
Действительно, немногие настоящие ценители искусства, смотрели на них с неприязнью, устроили тут. Им и голову не могло прийти, что один из невоспитанной троицы, тот самый художник на выставке картин которого, они и находятся, Заслуженный художник России, Виктор Николаевич Тихоновский.
Не смотря на отсутствие интереса к своему полу, друзья детства обнялись крепко.
– Здорово Лева!
– Здорово Тихон!
– Как ты?
– Да нормально, а ты?
– Тоже нормально.
– Пойдемте,– предложил Виктор,– здесь есть комната для гостей, чаю выпьем.
– А вы так всегда вместе?– Включая чайник, спросил Виктор.
– Всегда.
– Классно! Том, надоел поди-и!
– Не то слово!– Тамара включилась в игру,– противный на редкость.
– Во как!– Противный муж воззрился на супругу,– я и не знал!
– А я скрывала!
– Том,– художник с удовольствием окинул взглядом женщину,– ты нисколько не
изменилась!
– Врешь.
– Вру,– легко согласился Виктор,– ты стала еще прекрасней! Нисколько не потолстела!
– А если бы потолстела?
– Ты не потолстела, Том,– и такое искреннее любование женщиной,– иначе и быть не могло. Не зря я…
Закипел чайник. Молодо вскочив, Виктор принялся готовить к столу.
– Че не зря-то?– Одинцов потребовал разъяснений.
– Томка, я с этой «Россиянкой» столько соплей на кулак намотал! С тонну! А теперь гляжу на тебя, не-ет, не зря!
– Картина называется «Россиянка»?
– Да Том, это даже не я, это один швед назвал.
– Кто?
– Швед, у него жена русская. Он как первый раз глянул, сразу, Россиянка. Так говорит, только русские женщины смотрят.
– Интересно, как это мы смотрим?– Тамара притихла, припоминая глаза девушки с картины.
– А вот так и смотрите!– засмеялся Виктор,– Сань?
– Да не говори!– подтвердил Одинцов,– уставится, и хрен поймешь че ей надо!
– Вить,– Тамара пропустила мимо ушей емкое замечание мужа,– а почему я на ночном небе? Только про сопли с тоннами ничего не говори.
– А это Ленка, жена моя. Говорю же я столько… – Виктор на секунду осекся,– короче, не знаю, только начну работать, не то, ну никак! Начну, брошу! Начну, брошу. А Ленка однажды и говорит, ты бы свою музу на небеса определил! Я, типа того, че ты мол ревнуешь-то, это же юность, это когда… и пацанам обещал. А она свое, вот и пиши, на звездном небе. И пошло! Ленка у меня не только жена, она и соавтор, и друг, и мать моих сыновей, и вообще! Вот двоих родила, и даже нисколько не растолстела! Том вот фигурка у нее…– Оратор чуть не кинулся сравнивать фигурку жены с фигуркой Тамары,– она знаете, с детства занималась художественной гимнастикой…
– Чем занималась?– Одинцовы переглянулись.
– Художественной гимнастикой, стала даже кандидатом в мастера спорта, потом со спиной что-то…
– Сколиоз?– Вырвалось у Тамары.
– Точно! А как ты догадалась?
– Проходили.
– Ага. А вы там же, в деревне живете?
– В целом, да.
– Вот вы… Я не знаю. Лев! Сань! Вот вы такие! Вы даже не знаете какие!
– Ты чего разговорился? Ты че, хлебнул?
– Да хлебнул! Я хлебнул радости жизни! Томка, Сашка! Вы вместе, я боялся. Боялся встретить тебя, Том! Боялся,-ты толстая баба, Сань ты, почему-то я не знаю, тебя вообще никак, а вы! Вы всегда вместе! Да с вас прям сейчас писать! Жива Русь!
– Ни че не пойму! Том?– Одинцов уставился на жену.
– Сама не пойму,– Тамара пожала плечами,– вроде как, благодаря нам Русь жива.
– Лестно,– усмехнулся Одинцов,– А ты че халат напялил? Подрабатываешь?
– Ну, да,– Виктор сделался непроницаемым,– вот на чай заработал. Если бы вы не пришли, глядишь, к вечеру и на бутылку хватило.
– Вить, а если серьезно?– Улыбаясь спросила Тамара.
– Понимаешь Том, это кстати мне Ленка посоветовала, я очень болезненно относился к критике. Как меня только не обзывали, и просто рисовальщик, мол делал бы свое дело и делал, рисовал афиши для кинотеатров, и не лез, я когда в МАХУ учился, на афишах подрабатывал, кстати неплохо, рублей до двухсот в месяц выходило, так вот даже это припомнили, и портреты у меня плоские, это я признаться понять не смог, что имел в виду автор статьи, и что портреты пишу за деньги по заказу всяких там. Были конечно и такие, по делу критика, и хвалебные, но в основном вот так, лишь бы высказаться, показать свой ум,– Виктор брезгливо сморщился,– я вот прям вижу эти рожи чванливые! Ведь ничего не понимают! А я дурак, от злости в запой, от обиды в запой! Раз чуть не сдох, хорошо соседи скорую вызвали, меня уже без сознания, в наркодиспансер увезли. Там мы с Ленкой и познакомились.
Заметив, какую реакцию произвели слова о жене на слушателей, Виктор захохотал.
– Ну и мины у вас! Должен разочаровать, Ленка не пациентка как я, она там работала медсестрой, капельницу мне ставила.
– Слава богу.– Сказала Тамара.
– Кстати,– художник сделался серьезным,– я за ней три месяца ходил. Все никак не мог доказать, что я не алкоголик, не верит и все! Я ей, неужели по моей морде не видно? А она, вот язва! Это тебе не видно, а я на вас алкашей насмотрелась, сразу вижу. И ни в какую! А у меня как раз выставка, вторая по счету. Я ее туда чуть ли не силком приволок. Ходит смотрит, увлеклась. Я, ну как? Талантливо, говорит. Ну и какой я алкоголик? Талантливый отвечает. А сама смотрит на меня уже по другому. И напрямую, ты что от меня хочешь? И я напрямую, хочу чтоб ты стала моей женой. А у меня ребенок, сын. Ну и хорошо, говорю. Я подумаю, отвечает. Вскоре согласилась, поженились. Как-то опять, облили грязью, хожу злой пустой как не знаю… Не то что писать, жить не хочется!
Лена мне, ну нельзя же так. Я, вот что меня всегда гложет, я ни разу не был полностью доволен своей работой, ни разу! А если они правы? Если я ноль? Лена и говорит, Вить, наплюй на них, пиши как видишь, пиши не для них, пиши для себя в первую очередь, пиши для людей. Поверь, злопыхатели всегда найдутся. Ты
талантлив, ты не ноль. На твои выставки приходят зрители, вот по ним и смотри, что нравится, что оставляет равнодушным. Вот я и стал следить незаметно, как простой посетитель. Хожу приглядываюсь, прислушиваюсь. И вот знаете, вот где настоящая критика, а не словоблудие. Потом делаю выводы, в каком направлении нужно поработать. А халат сегодня одел, подставка сломалась решил отремонтировать, не мараться же. И два дела сразу, и чиню, и наблюдаю.
И знаете, это немаловажно, у меня семья, двое сыновей, Ленка не хотела сначала, но я настоял, больше для нее, я усыновил Алешку, через год родился наш сын, назвали Димой. Мое творчество, в большей мере стало моей работой, нужно зарабатывать деньги. Акценты поменялись, важнее стало сколько я зарабатываю, а не то, что про меня скажут, у меня семья. Что-то я увлекся,– спохватился художник,– а как вы? Как у вас? Дети есть?
Одинцовы вкратце рассказали о себе. Узнав, что они дружат со Светланой очень обрадовался.
– Со Светкой?! Этой амазонкой?!
– Да,– засмеялась Тамара,– а ведь точно амазонка!
– Вот бы увидеть ее.
– Так поехали, мы на машине.
– Не могу,– огорченно отказался Виктор,– у меня самолет на десять вечера.
– Прилетай когда сможешь.
– Обязательно прилечу!
– С семьей?
– С семьей.
Грустным было расставание, но по хорошему грустным. Ведь расстаются не навсегда, впереди будет радость встречи, и уже не как ныне, мимолетно, а
сядут за празднично накрытый стол, приедет Света с семьей, и будут вести беседы, веселиться, провезут Виктора по местам его малой родины, где он родился, где прошло его детство.
Уже при расставании, Виктор протянул Тамаре картину.
– Том, возьми «Россиянку».
– Нет!
– Ну как знаешь,– художник равнодушно пожал плечами,– продам шведу, две тысячи баксов, они не лишние.
– Дай сюда!– Тамара грубо выхватила картину,– висеть на стене, куда ни шло, но быть продажной!
Я искренне того жалею,
Кто счел ненужною затеей
Любовь кому-то подарить,
И сердце настежь растворить
И все до капельки отдать,
И ничего в ответ не ждать.
Как часто мы не замечая
Любовь в торговлю превращаем
На чувство требуем ответ
Но ничего на свете нет
Чтоб верную любовь купить
Луч солнца к стенке не прибить.
Иль унижаемся, страдаем,
Порой подачки получаем.
Как раб с хозяйского стола.
Виним любовь,– ох как ты зла!
Но обвинение бросая
Порой, мы все же вспоминаем
Про то прекрасное прозренье
Про то счастливое томленье
Когда любимый хоть на миг
Твоей души заслыша клик
Ответит искренним вниманьем
Неужто все твои страданья
Не окупились взором этим?
Любовь бывает безответной
Но злой, жестокой,– никогда!
А ведь мгновенья, не года
Приют в душе находят вечный,
А годы, годы скоротечны.
Так что ж любовь,
И как с ней быть?
Любовь,– лишь можно подарить.
И чувством дара насладиться,
И чувством этим окрылиться,
И в миг прекрасный воспарить,
Забыв желанье, луч прибить.
Любовь, лишь можно,– подарить!
Это стихотворение много лет назад Тихоновский написал Тамаре, за которое много лет спустя она сказала спасибо, и письмо в котором оно было прислано, бережно хранится в ее шкатулке.
Тихоновский никогда не признавался ей в любви, иначе не было бы переписки, не было бы ничего. Он старался скрыть свою любовь, она делала вид, что не замечает ее. И это стихотворение было представлено ей как другу, как он считает, подобает относится к этому чувству. И только сейчас, она посчитала нужным признаться, она знала, конкретно кому это написано, и сказать спасибо.
15
Приближался день рождения Одинцова. Чем ближе дата, тем сосредоточеннее становилась Тамара.
– Лучше бы я совсем не родился!– Вспылил Одинцов. Сосредоточенность жены сильно мешала ему жить.
– Для тебя стараюсь!
Тут Тамара лукавила. Для Одинцова стараться нужды не было, он вообще терпеть не мог празднично накрытый стол. Не успел присесть, живот уже полный, еще чуть посидел, все, даже дышать тяжко.
– Так не хватай все подряд!
– Как не хватай, если вкусно?
Говорить с ним на эту тему, переливать из пустого в порожнее.
– Будешь в городе, заедешь в магазин, где мы колбасу копченую брали…
– Это такой крюк давать?!– Возмущению не было предела,– мне вообще-то работать надо!
– Купишь,– Тамара словно и не слышала воплей мужа,– колбасы и карбоната.
– Список.
– Какой тебе к черту список, колбасы и карбоната!
– Список!
– Ты что дурак?
– Прдусмотрительный! Че напишешь своей рукой, то и куплю, чтоб потом на меня стрелки не переводила, ты говорила, в я не привез!
– У-у изжога!– Черкнув на первой попавшей бумажке,– на!
– Тихон паскуда,– сворачивая к магазину, ругался Одинцов,– из-за тебя весь сыр – бор!
Вся вина Тихоновского, состояла в том, что он прилетал с семьей к нему на день рождения. Ради такой встречи, Тамара со Светой и старались на славу.
– Интересно, какая она,– Света села перекурить,– а Том?
– Сейчас приедет, увидим.– Спокойно ответила Тамара, хотя этот вопрос интересовал ее не меньше подруги,– вот чем ее угостить, чего у них в Москве нет?
– Картошкой в мундирах!– Засмеялась Светлана,– прикинь, она такая знатная вся, а
мы ей, угощайтесь!
Тихоновские прилетели за сутки до назначенного торжества, что уже сыграло в пользу Лены, прилетели раньше, то есть не строит из себя особы, которую нужно ждать. Женщина довольно быстро напрочь разрушила тот стереотип, бытующий на всех просторах необъятной Родины, о коренных москвичах, как о высокомерных, чванливых людях, которые требуют к себе повышенного внимания, только из-за того, что они гости из самой столицы.
– Лен,– предложила Светлана,– как ты на счет того, чтоб на ужин шашлыки, у Сашки они такие, пальчики оближешь!
– С удовольствием, у меня и сыновья их любят,– и вдруг у гостьи глаза загорелись,– девчат! И картошку, в костре печеную!
Переглянувшись, женщины пытались сдержать смех, но не получалось, засмеялись.
– Что-то не так?– Лена несколько смутилась.
– Да все так!– Заторопилась Тамара,– просто вот перед вашим приездом, мы со Светкой ломали головы, чем тебя кормить, чем угощать, она и предложила, картошкой в мундирах…
– Лучше на костре!– Упрямо перебила гостья, насупившись добавила,– в мундирах, я ее дома наелась, когда моим мужикам винегрет готовлю. Им хоть каждый день.
Обыкновенная женщина. Такая же как и они. Ей до чертиков надоел этот винегрет, а куда деваться, коль ее мужики, его любят. Стройная, изящная, симпатичная, благодаря повышенному вниманию к своей внешности, даже красивая, со вкусом одетая, а почему бы и нет? Ведь средства позволяют. Такая же как они, ее новые подруги, обыкновенная женщина, в первую очередь, мать, жена.
– Сашка!– Светлана крикнула Одинцову,– пошли шашлыки делать.
– Генка скоро приедет?– Ехидно поинтересовался Одинцов.
– Тебе какая разница?
– Большая. Вот он приедет голодный, а пожрать нечего. Навшива-ет тебе-е! Интересно посмотреть, как он тебя по двору гонять будет. Да Вить?– К гостю.
– Конечно!
– Я вас щас сама погоняю! Пошли сказала!
– А выпить дашь?– спросил Виктор.
– Я дам!– Лена ввязалась в перепалку,– тебе сколько?
– Ни сколько!– Супруг обидчиво выпятил нижнюю губу,– уж и пошутить нельзя.
Тамара с удовольствием слушала перепалку друзей детства. А когда неожиданно для нее ввязалась и Лена, ей стало смешно, и хорошо. Молодец Лена! Ты своя.
Уже хотела тоже сказать что-нибудь, но ко двору подъехала машина, почему-то Кирилла. Еще ее удивило, что за рулем его жена Анна.
Как оказалось, сегодня возвращаясь поездом с командировки, Кирилл слегка принял, Гена же по неосторожности проболтался, что у Одинцовых гостит заслуженный художник России.
Кириллу страсть как захотелось увидеть оного, так как, таких он ни разу в жизни не видел. И типа, у Гены машина не завелась, попросил Кирилла подвести. Благо жена его встречает на вокзале. Гена понимая друга, сам знаменитых не встречал, и тоже очень любопытно, согласился, вот и прикатили.
Пробыв у Одинцовых несколько минут, деликатный Кирилл засобирался.
– Вы куда?– Тамара на правах хозяйки, стала настаивать,– никуда вы не поедите, сейчас шашлыки будем делать, Саш?
– И я о том! Кир ну в самом деле!
– Да неудобно как-то,– Кирилл покосился на гостей из столицы,– че мы тут…
– Неудобно штаны через голову одевать,– усмехнулся Одинцов,– да Вить?
– Это точно!– Воскликнул художник,– мы с Левой пробовали, не то что штаны, плавки не смогли напялить.
– Это как?
– А в прямом смысле! Трико не получилось, решили попробовать на плавках, бесполезняк! Зря только плавки порвали.
– Это шутка?– Лена удивленно смотрела на мужа.
– Если бы,– Виктор улыбнулся,– мне от матери так досталось! Плавки в тряпки, совершенно новые. Не поверила, что это нам в школе задавали, провести эксперимент. Кир, оставайтесь.
Анна сказала, у нее ребятишки у бабушки, и бабушка уже наверное волнуется, оставила на час, а уже времени сколько прошло…
– Так,– Света с решительным видом закурила,– едем за ребятишками, вон посмотри на этих.
Светлана перевела взгляд на четверых детей, играющих на траве возле беседки.
– Смотрите как им весело?– Задержалась на Артеме, играет мальчик, слава Богу, играет,– и ваши поиграют. Да Том?
– Конечно.– У хозяйки тут же завертелось в голове, куда всех спать укладывать? Так, детей она уложит, Лену с ней, где будет спать Одинцов, его дело, а остальные? Ай!– Ань посмотри как им весело, давайте везите! Давайте-давайте!
Лена попросилась ехать с ними, первый раз в Сибири, хочется посмотреть. Укатили, не взяв с собой Кирилла, вместо его поехала Светлана. Впрочем, это его не огорчило, нисколько!
– Том,– вкрадчиво.
– Нет!
– Понял.
Кирилл неплохой психолог. Тамара умная, даже очень умная, но тем не менее она женщина. Вот еще заикнись он, хотя бы намекни еще раз, все, мечта осталась бы мечтой. Но он стоически молчал. Конечно не молчал, это тоже могло привести к отрицательному результату, нет он балагурил, помогал ей расставлять посуду, резать овощи на салат, в общем, друг и товарищ. Зыркнув на остальных трех мужиков, потом еще раз на него, почему-то пожалела всех четверых, ну что действительно?
– Вить, ты что больше любишь, водку или коньяк?
– Водку конечно!– Мгновенный ответ. Словно только то и делал, что ждал этого вопроса.
Не успела сказать даже слова мужу, тот уже на ход.
– Я понял!– Заторопился к дому.
– Алкаши вонючие!– К Кириллу,– ты Анне сказал аккордеон прихватить?
– Нет.
– Эх ты-ы!
– Да она привезет!– Не совсем уверенно.
– Посмотрим.
По сложившейся традиции, когда Кирилл с Геной возвращались с вахты, обе семьи ехали не куда-нибудь, или вообще никуда не ехали, а к Одинцовым, в баню.
Взаимная симпатия Одинцова с Бубенко, такова фамилия Кирилла, возникла еще с первой встречи, когда каждый гнул свое, не подбирая выражений, то у Тамары, в общем-то не очень предрасположенной к дружбе с первым встречным, симпатия появилась только после того, когда она застала Кирилла у себя на кухне.
Как-то просто собрались у Одинцовых, вообще без повода, Света приехала, уже с Геной и Артемом. Затем решили отдохнуть, Одинцов затопил баню, Света с Геной в магазин, Тамара принялась готовить что-то вкусное.
Затопив баню, Одинцов вернулся, перекинулись парой фраз о том как у Светы вроде жизнь налаживается, и спасибо Кириллу. Он и предложил пригласить Кирилла.
Тамара сказала что она не против, хотя когда Кирилл дал ей от ворот поворот, запомнила, до сих пор воспринимая как личное оскорбление. Но чего не сделаешь ради подруги, пусть приезжает, если захочет.
Одинцов позвонил, Кирилл приехал, с женой. Посидели, естественно не только за чаем, поговорили, Света захотела курить, пошла на улицу, женщины составили ей компанию.
По возвращении уже в коридоре Тамара услышала, кто-то на кухне гремит посудой. Заглянула, и обомлела; гость который первый раз у нее в доме, деловито ковыряется у раковины! Еще и напевает!
– Ты, вы,– спуталась даже,– чего здесь делаете?!
– Посуду мою.
– Зачем?
– Странный вопрос, чтоб чистая была.
– Я сама могу!
– Ну., присоединяйся.– Разрешил гость.
Ошарашенная Тамара встала рядом.
– Откуда ты узнал, что именно этим полотенцем я протираю посуду?
В целях того, чтоб ни Одинцов, ни Маша, не путались, Тамара самолично прикрутила две вешалки для полотенец, по одной стороне раковины, для рук, по другую, для посуды.
– Так видно же.
– Как видно?– Удивилась хозяйка,– я своих месяц дрессировала, они только на уровне инстинкта берут то, которое нужно.
– Ну, не знаю, мне видно.
– Дела.
– Том,– Кирилл продолжал протирать посуду,– спасибо тебе, за Генку спасибо.
– И тебе спасибо, за Светку.
– Выходит, нам обоим спасибо.
– Выходит так.
Уже зная про его странность, Тамара никогда не лезла со своей помощью, но всегда сидела рядом за кухонным столом, и всегда находилась тема для разговора, порой даже спора.
С Анной оказалось еще проще. Эта дородная женщина оказалась не только бескорыстной доброты человеком, но и замечательной аккордеонисткой, а у Тамары люди владеющие музыкальными инструментами, всегда вызывали особое уважение.
Кирилл не ошибся, Анна взяла с собой аккордеон.
И получилось так, это не день рождения, празднование которого превращается в обычную пьянку, получился настоящий праздник. Праздник, где не обильный стол, не выпивка, а дух веселья, радости, радости встречи друзей. Аккордеон, беседка в кусочке тайги, июньский ясный вечер, и общение, и желание петь. И они пели. Пели все песни которые помнили.
Света вспомнила, как классно Саня когда-то пел «зореньку».
– Сань спой.
– Попробую.
Часто сижу я и думаю,
Как мне тебя называть?
Взглянув в глаза жены, он уже не отводил от нее глаз, смотрел и пел, пел только ей, ей одной.
Я назову тебя реченькой…
«Родная моя, родная моя»
Я назову тебя зоренькой…
Я назову тебя радугой….
« Родная моя, ты для меня все! Ты моя,– Вселенная!»
Конец.
Потерянное поколение
© Copyright: Лимонов Валерий, 2025
Свидетельство о публикации №225041401375
Свидетельство о публикации №225041401375
Рецензии