Парыж 13. Французские балкончики

А туалет там совсем оригинальный. Унитаз у самого окошка.

Окошко узкое, но если привстать, чтобы позаботиться о гигиене, то твою худую или жирную заднюю точку – это у кого как, – и сорт твоей туалетной бумаги с противоположных фасадов зачикают.

И на той стороне подобная планировка.

– Дома-то их по типовым проектам, думают русские архитекторы: нечего – всё, что плохо или отдаёт ретроградным душком, – на русских валить.

И я в тех окнах видел, как бабёнка занималась мас…

– Массажем.

– Дура! Молчать, тебя не спрашивали.

– Да ладно, не краснейте, мадамы, – не массажем, мы же грамотные, а мастурбацией, типа тёркой полового органа, – дело-то обычное. Два раза в день – для нормальной, здоровой, не фригидной женщины – это норма. Поверьте, я вас не фотографировал, а только сам чуть-чуть… Ну, как бы вздрогнул. Так же, как и вы. Но не до конца, а так… шутя как бы. Как хорошенькую собачку погладить.

– Стоп! В номере телевизора нету, – понизил Бим статус гостиницы, – просто не-туш-ки! Вот те бабушка и Юрьев день! Ихний Юрьев день. Сервиз по-французски! А оплочено всё! Выключь, блин, машинку. Она ток ест по-нормальному, а порет ерунду. Шутиха Балакирева!

Бим сказал именно сервиз, а не сервис, – тоже мне шутник. А про телевизор в сетке не прописано.

– Что есть, с тем и соглашайся, – сказал я.

То же самое говорит чек.

– И холодильника вам не надо: ешьте в нашем кафе. Оставляйте там ваши денежки.

– Ёк-мотылёк, я тоже сейчас как ты сделаю. Подвинешь трусы, а я пока свои постираю? Верёвка длинная? Пожадил с верёвкой?

Верёвка типа шёлковой бечёвки или лески на всякий непредвиденный случай у меня всегда есть. Лежала в багажнике поначалу, потом я её в повседневную сумку переложил.

Но моей предусмотрительности никто не ценит – только посмеиваются, а сами, вроде как бы невзначай, пользуются.

То же и про шампунь, и про обыкновенное мыло, и про стиральный порошок.

Я уезжал за границу на месяц, на целый месяц! А это что-то, да значит.

Бим обещает возместить использованное по приезду на родину.

Но, не возместил.

Да и хрен с ним.

Там каждый положил на алтарь что-то из своего.

Никто не жадил и подпольно не еврейничал.

Бим: «Кирюха, слышь, а тут в гостинице даже стиральный порошок есть.

Я: «Это мой порошок. Из самого Угадая вёз».

Бим: «И мыло? А почему по-иностранному прописано?»

Я: «И мыло. В «Простоквашине» купил».

– Мыло? Эстонское?

– Ну да, рядом с курями.

– Курей чтобы мыть?

– Ну да. Иностранных. Ножки Буша. Слыхал?

– А-а, подвину, не вопрос. А где твои трусы? Хоть помнишь, куда свои положил?

Бим поозирался. Задумчиво, но более демонстративно – желая произвести на меня эффект – почесал снизу мошонку, прикинул в горсти вес яичек, – о-о-о, тоже проснулись, – сказал.

Я не прореагировал и не похвалил яичек.

А Бим расстроился и пошёл в душевую комнату искать брошенные сгоряча и потерянные давеча трусы.

Я подвинул то, что меня попросили, и торчу в окошке дальше…


***


Хотя это не окошко вовсе, а настоящий-принастоящий французский балкон.

Ностальжи идиота сбылась.

Всю жизнь мечтал побывать в Париже, думал и умру без Парижа. А тут такое.

Лучше бы и не знать, а мечтать по-прежнему, без крушения мечт.

Хотя лучше таки знать.

Лишний повод похвалиться перед девчонками: «Я и в Парижике бывал…», – хмыкнул бы я…

Они: «Ой, как мы вам завидуем, дорогой наш Кирьян Егорович, а как там в Париже? О нём только и мечтаем…»

Я: «Швейцария лучше: Люцерн, Лютисбург…»

Они: «Знать не знаем швейцарий, хоть там тоже ништяк, хотим во Францию и в Милан… немножко», – Милан их тоже магнитит – там центр итальянской моды. Модницы нашлись… с тремя трусами на двоих. Но так бывает на Руси, особенно у нормальных девчонок. То есть не испорченных богатыми мамами и папами. Потому как у них семьи самые простые, притом многодетные, а мамки разведённые, а папки сволочи и алиментов не платят.

Блиин! Трое трусов! У меня одного двенадцать, а если с подштанниками… когда на слалом ехать, то четырнадцать…

– Милан в Италии. Я там тоже был. Заманилово. Дуоме и всё. Столица, а камушки с трещинами продают.

Имел я в виду поделочные камни… типа бирюзы: «Не алмазы, вы что! продавали на улице, прям как на Урале. Только в Милане под сводами…

– Под древними? – это Бим встрял в мои головную процедуру. Я не ответил. Голова не умеет отвечать без разрешения.

– Там на трассе мухлюют, – продолжил я, снова мысленно, но как похоже, что так и будет, и, надо же – точно так и случилось, вот же правду говорят, что мысли реализуется, если сильно желать, но я и не желал ни грамма, а оно всё равно случилось: у Боженьки всё расписано наперёд, и от его плана в сторону не моги: молнией в башку накажут… Короче: да было дело, приключилось, реально…, но было это после, а не щас: на обратном пути, на Родину, так сказать…

– Склеенное яйцо подсунули, – как бы говорю я девочкам своим любименьким, – заводской брак. Из малахита. Мелкие жулики везде одинаковые. Так склеют – хрен разберёшься.

– Нет, нам в Париж, – как бы орут.

Но как бы орут так, что звук в космос прорвался и летит себе пучком: оттого, что не может двигаться волнами, ибо нет для них ни космического студня типа море-окияна, ни наномикроскопного эфира, ни амеров, ни флюидов, ни холодных фотонов, которыми я Вселенную наполнил, наспех, конечно. А фотоны в космосе есть, но они никуда не торопятся, ни грамма не вертятся, почти спят: ждут, когда их Кирьян Егорыч, то есть я, встряхнёт мощным кулачным боем, а после нарисует схемы и опишет на бумаге. Ибо, если написать и нарисовать в компьютере, то другие вездесущие фотоны, которые с потрохами куплены американцами, из моего компьютера информацию вытащат и кому надо «из этих служб» доложат.

…Тут я бы рассердился на этих ненормальных существ человеческого ряда, женской половой принадлежности: эстроген в них играет… или другой какой гормон – мне без разницы, а в эндокринологии я не силён, и рассердился я не то чтобы уж совсем по-настоящему, а понарошку, но всё-таки с такой глубиной мысли, и с таким импульсом дребезжания в герцах, и такой длиной электромагнитного сердечника, чтобы поверх резонансов и помимо всяких психологических наук, этих дурашек… с мальчиками в головах, встряхнуть: с пользой для нашей родины, а не для того, чтобы как в песок ушло.

– Да нахрен этот Париж вам сдался, – не моргнул бы я глазом: в точности как щепетильный Порфирий Сергееич учил меня обращению с женщинами, – так себе, обыкновенный городок…


***


А напротив тысячи таких французских балконов…

Балкончиков, точнее сказать.

Ксаня так и говорил: приедем, мол, увидите – что такое настоящие французские балкончики.

Это вовсе не те, мол, что вы мечтаете в проекты впихнуть…

Сибирь! Какие, нахрен, могут быть французские излишества в Сибири?

Погоду, господа, различаете?

А как дети начнут падать?

Тут вспоминается лекция: «Как надо устраивать ограждения на балконах» «Ребёнок что поросёнок. Головка пролезет – значит, весь ребёнок пройдёт; вот и пролезает, в точь по науке, и летит».

Это слова одного нашего ну очень уважаемого преподавателя по проектированию с погонялом «Хроня». Он уж, поди, давно отдал богу душу, а летучая его фраза живёт в веках, и у каждого студента Сибстрина в особенности.

– На тротуар летит, а вовсе не на ветки и не в газон, – добавил бы я, – а его там внизу никто не ловит.

Потому, что никто не готов ждать под балконом такого сюрприза: когда там, дескать, созреет для полёта ребёнок: чтобы его поймать и получить за это Орден Спасения… Нашей Необычнейшей Русской Нации.

И ещё: в Париже сквозь французские балконы чада почему-то не падают…

Бим не согласился, и мне пришлось поработать с формулировкой.

– Ну, может, раз в десять-двадцать лет… в зависимости от конфигурации защиты: литьё, гнутьё, решёточки, дырочек для просовывания головок нет. А у нас так и норовят: а дырочки аж дырища. И решётки в виде лесенок делают… некоторые наши идиоты… у которых детей нет, вот они и не знают что и как. А орденами за спасение… ну за ловлю деток… не награждают. Потому, что часто летают. И нет такой массовой традиции – курительные балкончики делать. Ещё на них любить девушек хорошо…

Тут Бим чрезвычайно заинтриговался, и даже попросил перед продолжением сигаретку.

Я спрос тут же удовлетворил.

– Ну и вот. Поставишь её, она вроде бы курит и поглядывает на улочку, а на самом-то деле: ножки грациозно раздвинуты, а сзади пристроился Нектор Пыхтящий; и освещённая, блистающая рассыпчатыми огнями, улица имени Камилла Писсаро, с прогуливающимися под дождём французскими парочками, – вся ему похрену…

– Здорово! – сказал Бим. – Теперь я верую, что ты что-то можешь. Весьма описал. Особенно, где «похрену». Да-да-да, именно так и бывает.

(Конечно, он уже двести лет живёт в Париже и выiбал таким макаром сотню-другую шлюх и всех президентских любовниц. Правда, постаревших, когда их уже никто не хочет).

Я, обласканный Бимом, гордо затушил сигарету и засунул её в щель карнизной полоски, на уровне перекладины французского балкона. Там уже с десяток бычков, или больше.

Ксаня этого – то есть про заныканные бычки – не знает, а то расширится и будет орать про экологию и чистоту городов в Европе.

Он ругает нас так по-взаправдашнему, как разве что только невесту взасос целуют… в брачную ночь.

– А особенно, – он говорит, – в Париже нельзя сорить. И в унитаз не бросайте!