Пойло с Экзопюри

На Экзэпюре пиво было не очень. Совсем не очень, если быть точным.
Я зашёл в бар и заказал у зеленокожего бармена кружку лучшего сорта. Тот смерил меня презрительным взглядом, фыркнул и процедил сквозь острые зубы:
— Ф-ф-ф, землянин... — и плеснул в стеклянную ёмкость какую-то густую красную жидкость.
Я отхлебнул — и тут же закашлялся, захлёбываясь её мерзким вкусом:
— Что за дерьмо?!
Сидевший рядом клиент, такой же зеленокожий, представитель расы Кра-Кро, произнёс будничным тоном, даже не повернув головы:
— Ты угадал, землянин. Это переработанное дерьмо.
— Чего?! — взвыл я, чем тут же привлёк внимание всего бара.
Заведение было не из тех, где подавали мохито с зонтиками. Тут собирались в основном трудяги каботажного флота: ремонтники, грузчики, технари, ксенобиологи второго разряда — короче, все те, кто руками (и прочими конечностями) поддерживал галактическую логистику в рабочем состоянии. Аристократы — капитаны, министры, банкиры — сюда не захаживали. Да и вообще, на Экзэпюре их не бывало. Маленькая пыльная планета у Гамма Центавра была всего лишь перевалочным пунктом — вроде междугалактической «заправки с туалетом».
Так что мой крик вызвал волну раздражения:
— Чего разорался, землянин?
— Не нравится — не пей!
— Ой, какой неженка попался!
Я буркнул что-то невнятное, отвернулся и отодвинул кружку. Но мой сосед, мигнув красным глазом, наклонился ближе:
— Брось ты, землянин. Тут всё дерьмо. И вода, и еда, и, будь уверен, даже этот воздух в твоих лёгких вчера был чьим-то потным выдохом. Природы-то здесь нет. Всё — переработка. Просто добавили ароматизаторы, красители и эмульгаторы — и вот тебе пиво.
Он был прав. Я фыркнул. А чего я, собственно, ожидал?
Прилетел я всего час назад. Мой корабль — «Летучий Барсук» — вёз три миллиона единиц хлама, который Марс отправил в сторону системы Парагуя. Новый закон требовал сертификации груза именно на Экзэпюре — якобы нейтральной таможенной зоне для этого сектора. Пока капитан и его маклеры бегали по офисам за печатями и лизали бюрократические задницы, я решил не терять время и спустился на нижние ярусы. Хотелось нагрузиться нормальным пойлом.
Вот только пойло оказалось слишком... аутентичным.
Я извлёк сигару, закурил. Дым медленно пополз по бару, стелясь вдоль потолка и проникая в чужие ноздри.
— Чего этот землянин тут дымит?
— Он пожар хочет устроить?
— Совсем обнаглели эти людишки!
Бармен резко развернулся и прошипел:
— Здесь не курят! — и брызнул в меня из какой-то пульверизаторной штуковины.
Сигара погасла моментально, а мне на лицо начали прилипать пузырящиеся, лопающиеся комочки — как мыльные пузыри с агрессивным характером. Чертыхаясь, я вытер рожу полотенцем, валявшимся на стойке, и процедил сквозь зубы:
— Какое... негостеприимное заведение.
— Коллега, ты впервые тут? — раздался рядом голос настырного Кра-Кро. — Что-то не припоминаю твою физиономию.
— Впервые, — буркнул я. — Обычно летаем по Кассиопее, иногда к Магеллановым Облакам. А тут вдруг снарядили на Гамму Центавра.
— Оууу... В какую же клоаку вас занесло, — заметил зелёный, мигнув своим красным глазом. — Похоже, дела у вашего капитана совсем дрянь. В такую дыру только неудачники летают.
Он был прав. Наш капитан когда-то блистал, как новенький движок. А теперь — просадил весь капитал, проиграл лицензию в какой-то туманной арбитражной сделке и теперь хватался за любой контракт, лишь бы судно не конфисковали за долги.
Везли мы всякую дрянь — третьесортные продукты, устаревшую электронику, костюмы для дискотек десятилетней давности и прочий утиль, который цивилизованные планеты даже на переработку не принимали. Только дальние колонии, забытые богами и бюджетами.
— Ну... это временно, — пробормотал я, неуверенно.
Кра-Кро захохотал — ну, или издал звук, который у них считался смехом: нечто среднее между шипением и кашлем через фильтр от пылесоса.
— О да, — протянул он. — Я это часто слышу. Но если уж упал на дно — не надейся всплыть. Всплывает только одно.
— Трупы, — мрачно сказал я.
— Точно, — кивнул он. — Ну и дерьмо. То самое, что мы пьём.
Я промолчал. Он продолжил, будто задался целью меня убедить:
— Пей, пей — привыкнешь! Меня вначале тоже выворачивало, а теперь не представляю себе лучшего напитка. Это тебе не ваши земные газировки. Тут душа чувствуется... переработанная.
Я тяжело вздохнул, решился и сделал ещё один глоток. Вроде бы уже не так паршиво. Гадость, конечно, но терпимая.
Пахло тиной и чем-то ещё — может, воспоминаниями дохлой медузы, может, забытым грибом.
— Пей, пей, — подбодрили другие завсегдатаи. — Мы все одного ремесла! Наши желудки могут переварить машинное масло и антиматерию! Так что будь как мы!
И знаешь... Это подействовало.
Я хлебал, чувствуя, как где-то внутри меня умирает гурман, зато рождается что-то более живучее. Настоящий каботажник.
В это время в углу бара вспыхнул сиреневый свет — активировалось караоке. Какой-то зелёный встал, взял микрофон — кристалл, переливающийся фиолетовым, как обиженный баклажан, — и запел.
Точнее, попытался.
Звук то прыгал в ультразвук, отчего мой мозг дрожал, как желе на астероидной тряске, то проваливался в инфразвук — так низко, что я скорее чувствовал, чем слышал, как вибрируют внутренности. Из всей песни мне удалось уловить лишь фрагменты:
— … Да-да, он был такой...
Но нежным было сердце...
Пропил меня за слиток платины...
И улетел к своей звезде...
Честно — текст как будто написан на спор в подворотне. Сплошная драма и неясный смысл. Может, дальше в песне случалась развязка, но мои уши к тем диапазонам не допускались.
Я просто смотрел, как он открывал пасть, будто рыба на песке. Судя по форме черепа и шести жвалам — гексаген. Из Гексагена или ГексаМуна.
Те ещё ребята. Молчат, работают, а потом вдруг вынимают плазменные ножи и начинается кровавый балет. Видел я как-то, как два таких перерезали сорок макрусов — тех самых бородатых моряков из системы Зета Олимпуса. Красота, если ты любишь мясные фонтаны.
Допив свою порцию, я протянул бокал бармену:
— Плесни.
— Четыре целковых, — буркнул тот.
Целковые — универсальная валюта для всех обделённых планет. На цивилизованных мирах давно перешли на импульсные кредиты или нейронные контракты. А здесь — монета. Звонкая, тяжёлая, с запахом ржавчины и пота.
Я кинул монету на стойку. Она весело звякнула, и бармен плеснул мне ещё пойла. Сделав глоток, я посмотрел на певца. Тот уже заканчивал под шквал одобрительных воскликов.
— Что, тоже хочешь? — подколол Кра-Кро, щёлкая своими десятью пальцами как кастаньетами.
— А почему бы и нет? — фыркнул я.
Подошёл к караоке, взял кристалл. Бар замер. Все уставились на меня, как на пьяного клоуна на похоронах.
— Ой, сейчас будет мычать землянин!
— Эти двуногие вообще умеют петь?
— Квакают, и всё. Нет у них культуры!
Толпа была пёстрая: меховые, слизистые, металлические. Даже местные путаны подтянулись — не в моём вкусе, если быть деликатным. Синекожие, с глазами в пятках и феромонами, от которых у нормального землянина начинается аллергия.
Кра-Кро приобнял одну с пятью глазами и прошептал:
— Слушай, как землянин запоёт!
Она что-то хрюкнула в ответ. Язык мне незнаком, но по тону — не особо верила в успех.
Но я почувствовал вдохновение. Вдохнул поглубже и начал:
«Мой летит звездолёт, а вокруг — темнота,
Я в пути уже пять тысячелетий.
Вымерла вся родня, не дождались меня,
Но сияет лишь россыпь созвездий...»
Я пел про одиночество. Про то, как возлюбленная истлела ещё во времена Третьей Космической Эры. Про потомков, которые не знают, кто я, и не узнают. Про то, как ты летишь, а Вселенная — молчит. И только звёзды... холодные, чужие, вечные.
И, видимо, это зацепило. Бар замер, потом разразился аплодисментами. В меня полетели целковые. Путаны начали толпиться рядом, одна даже коснулась моего плеча — не в сексуальном смысле, а как бы... духовно. Кто-то прошептал: «Он поёт, как вымершая душа».
Я, конечно, отказался от всех предложений. Эти синекожие не женщины. Даже не мужчины. Это... что-то третье. Пол, который не описан ни в одной земной энциклопедии. Кислотные, с фиолетовыми органами в неожиданных местах. Биология Земли на них смотрит с ужасом и записывает в раздел «неприкасаемые».
Но не это главное. Главное, что я был звездой. Пусть и в дыре, где из дерьма делают пиво, а из тоски — искусство.
Удивлённый бармен склонился ко мне, прищурив два верхних глаза и приоткрыв жабры — признак искреннего интереса у его вида.
— Эй... как тебя звать-то, певец галактик?
— Джим, — ответил я. — Каботажник пятой версии. Орден Жёлтого Алюминия за полёт к Чёрной дыре.
Кро-Кра аж поперхнулся пойлом, хлопнул по столу и выдал:
— Уважуха! К Чёрной дыре летали только безумцы. Из них 90% не возвращались. А ты вот сидишь, пьёшь и поёшь.
Он был прав. Я вернулся. Не целиком, правда. Что-то внутри осталось там, где кривизна пространства выкручивает душу в гиперузел. Но тело — на месте.
Бармен молча придвинул ко мне кружку, налитую по самые края.
— За счёт заведения, — сказал он с торжественностью, достойной великого события. — Твоя песня тронула мою душу. А у меня, между прочим, три.
Тут разразился хор:
— Землянин — пой!
— Давай, Джим, не томи!
— Подними нам настроение, мы ж тут тухнем как черви в соли!
Я хлебнул глоток. Пойло на вкус было всё тем же — тина, эмульгаторы, отдалённый привкус переработанной тоски. Но уже казалось — почти родное. Микрофон снова оказался в моей руке, музыка сама собой заиграла, и я выдал:
«Как-то шёл на дело,
Взяв с собою бластер!
Было это на планете Зэт...
А со мною дама — вся она крутая,
Был и на двоих билет!»
Толпа замерла. Даже официант с лицом кальмара прекратил ловко жонглировать подносами.
Я пел, как мы с той дамой ограбили хранилище на планете Зэт, унесли миллионы в криптозолоте, убили сотню охранников, а потом меня ранило. И дама, холодная как морозильник в открытом космосе, схватила добычу, порвала билет на спасение и исчезла в тени звёзд.
«Теперь я сижу в каталажке,
Тысячи миллионов лет,
А она крутит рулетку
На Лас-Пугесасе — вот ответ!»
Последняя строчка ушла эхом в потолок, как последняя надежда в чёрную дыру.
Некоторые выли, другие вытирали слёзы. Бармен подал мне салфетку с гравировкой. Кто-то крикнул:
— Я знал таких женщин!
— Я был на Зэте! Чёрт, там до сих пор стены в пятнах!
Целковые летели ко мне со всех сторон. Путаны хрюкали и делали сальто. Даже автомат-уборщик подкатился ближе и пиликнул одобрительно. А самое странное — моё лицо внезапно засветилось на ближайшем рекламном щите:
"Сегодня в баре «Дно Вселенной» — живая песня от Джима!"
Потом появилось сразу на четырёх. А потом — на всех экранах Экзопюра.
Местный новостной дрон завис над моим столом и начал стрим.
— Улыбнись, землянин, — прохрипел он. — Ты теперь знаменитость!
Я поднял кружку.
— За любовь.
— За предательство! — поддержал Кро-Кра.
— За каталажку! — добавил кто-то с дальнего стола.
— И за наше весёлое дно! — воскликнула путана с шестью ногами.
В этот момент даже закралась крамольная мысль: а не осесть ли мне здесь на пару лет? Петь, собирать овации, считать монеты — ведь звонкая валюта летела в мой карман, как астероиды в гравитационную воронку. Но, вспомнив, что я подписал с капитаном кабальный контракт — с мелким шрифтом, проклятым параграфом об «отработке до конца времён» — я вздохнул. Нет, не в этот раз...
Тем временем толпа всё прибывала. Бар уже лопался по стыкам. Моё кресло исчезло под кем-то из фанатов, но мне это было всё равно — я сидел на мешке с деньгами. Карман буквально опух, словно нарыв, полный целковых, жетонов, кредитных спиралей и блестящих монеток из титанового сплава. Бармен подливал мне пиво без просьбы, Кро-Кра отплясывал с какой-то светящейся путаной, а сцена звенела от ритма моей новой философской баллады:
«Нет, нет, только не сегодня!
Нет, не завтра и не вчера!
В нашей галактике время угасло,
Жить и умереть всем пора!»
Трек зашёл так глубоко в души, что аплодисменты длились минут сорок. Меня передавали на соседние планеты, голос срывался в эфире десятков лун и станций. В это время в таможенном офисе на орбите Экзопюра мой капитан и пара клерков, лениво щёлкавших по планшетам, случайно включили галактический новостной канал.
— Это же... Джим? — удивлённо пробормотал один из клерков, который помнил меня как «того, что таскал ящики с маринованными флаксами». — Наш работяга. Я ж не знал, что он талант...
Капитан, прильнув к экрану, смотрел, как толпа носит меня — Джима, каботажника пятой версии, героя Чёрной дыры — на руках, щупальцах и прочих конечностях. А банкинг-дрон, отвечающий за автоматическую проверку финансов, прохрипел:
— Уточнение: субъект Джим теперь располагает средствами, превышающими оценочную стоимость вашего судна. Он официально богаче вас, капитан.
Капитан побледнел. Рука задрожала.
— Доставить этого Джима ко мне! — зарычал он, схватив ближайшего клерка за ворот.
Но не тут-то было. Меня просто так не достать. Следующие две недели я давал концерты. Площадь перед баром переоборудовали в сцену, местные бизнесмены продавали пиво с моим лицом, даже унитазы с автографом «Джим был тут» стали сувениром.
«Летучий Барсук» стоял на верфи, как безногий корабль без пилота — потому что теперь никто не выпускал судно в гиперпространство без Джима. Мол, а вдруг снова споёт что-то гениальное на орбите?
Когда я всё-таки вернулся на корабль, это был уже не я — это был олигарх. За мной шла свита. Путаны шуршали платьями, криминальные авторитеты ждали аудиенции, а губернатор Экзопюра прислал приглашение на совместный ужин, где планировал обсудить совместные бизнес-проекты и, возможно, назначить меня министром культуры.
Капитан, стоя у самого трапа, опустился на одно колено, как рыцарь перед королём, и торжественно произнёс:
— Джим... предлагаю новый контракт. Без рабства, без пунктов и условий. Только одно: мы — партнёры.
Вот так — пойло и караоке сделали меня богатым и знаменитым.
С тех пор я всегда возвращался на Экзопюри. Всегда заходил в тот самый бар. Бармен наливал мне бесплатно, потому что мои песни кормили всю планету. Таможня улыбалась заранее, без досмотра, — у них даже появилось правило: «если прилетает Джим — бумажки подписываются сами».
А капитан? Капитан теперь ходил за мной и носил кружки с пивом.
(14 апреля 2025 года, Винтертур)