Аспирантка

Надо сказать, что пенсионные года ей пошли
на пользу, для её любознательной натуры, это
время оказалось очень вальяжным. Через каждые
три-четыре месяца, она придумывает себе какой-
нибудь новый тур, исходя из интересов времени…
Вот и сейчас перед ней лежит карта Туниса,
намечаются неисповедимые пути и отбираются
привлекательны места.

И уже через пару недель весь Тунис пред
нею распластался, северная часть Африки,
фантастически красивая, переливающаяся водная
гладь, с великолепным пляжем золотого песка и
прохладные неповторимые Средиземноморские
бризы… Неделя пролетела быстро, казалось вот
только что выбирала маршрут, и вот она уже мне
рассказывает о том, что Тунис известен своим
археологическим музеем Бардо, дворцовым
комплексом XV века со знаменитой римской
мозаикой и о великолепным море, от которого
она была в восторге. Мне же в виде сувенира, она
привезла удивительную историю любви, которая,
надеюсь и вам, будет тоже интересна.

Начну издалека, из Туниса… Театр начинается с
вешалки, как сказал когда-то Станиславский, а
путешествие Ирины Александровны по Тунису
началось с автобуса, в котором любознательная
группа жаждала соприкоснуться со знаменитой
Римской мозаикой. Автобус был полупустой,
чему моя приятельница была очень рада, ну
во-первых, она в своей душе оставалась врачом
и вирусы, переносимые дыхательным путём,
никто не отменял, а во-вторых, она по гороскопу
принадлежала к воздушной стихии, поэтому,
выражение воздух общий, не про неё, у неё
должен быть свой воздух, с которым она не
делилась с окружением.

Исходя из этих правил, она села в последнем ряду
автобуса и была рада, как ребёнок, оказавшись
хозяйкой всех шести мест, хоть ложись… Но
в последнюю секунду, когда передние колёса
уже начали двигаться, в отъезжающий автобус
ворвалась бабуся, начапуренная и радостная, что
успела…

И надо же было такому случиться, что пошла она
прямо в конец автобуса и плюхнулась вплотную с
Ириной Александровной. И мало того, что сразу
испортила ей настроение, она и продолжала ей его
портить на протяжении всего пути, ибо вынести её
чересчур надушенное тело, не было никаких сил…

У бабуси было всё не в меру и килограмм
косметики на лице, и литр духов на теле, и
любопытства не занимать, к раскопкам
побежала первая… Молодой тунисец на вполне
приличном русском рассказывал о том, что было
на этом месте в XV веке и как-то невзначай,
эмоционально спросил у неё, потому что она была
ближе всех к нему:

- Вы можете поверить, что тут был расцвет
искусства мозаики…

И она вдруг, неожиданно для всей группы
ответила:

- Я в жизни верю только в любовь…

Заулыбались все, но только недовольная Ирина
Александровна, пренебрегая удушливым запахом
её духов, приблизилась к ней и уже на правах
автобусного соседства сказала:

- Я с Вами полностью согласна, от любви в жизни
всё и радость, и переживания… Я врач кардиолог,
кому как не мне это хорошо известно…

И тут бабуся, улыбаясь представилась:

- Виталина Арсеньевна, историк, прошу любить и
жаловать, - на старый манер пошутила бабуся.

Только потом оказалось, что она вовсе и не бабуся,
а на пять лет моложе Ирины Александровны, и
что не просто историк, а кандидат исторических
наук, словом, она вдруг оказалась милой
собеседницей.

Женщины есть женщины и даже, если у них всё
есть и им ничего не надо, то мимо магазина всё
равно не пройдут, а в Тунисе и сам Бог велел зайти
хотя бы в одну сувенирную лавку, ну а как же
вернуться без мозаики…

В каждой стране есть свои деликатесы, в Карловых
Варах сувениры из уникального чешского граната,
в Прибалтике-из янтаря, ну а тут изумительная
мозаика.

- Я, знаете ли, по старой памяти хотела купить
папе рамочку из мозаики, - но тут грусть легла
на её плечи и упала тень на опущенные ресницы,
- папа ушёл полгода тому назад, а как он любил
рамочки, собирал уникальные, я со всех мест ему
привозила, но он в основном коллекционировал
старинные, Флорентийская мозаика эпохи
Возрождения, гильошированная эмаль – одна из
самых эффектных техник декоративной эмали, с
помощью которой создавались завораживающие
переливы цвета, эта техника берёт своё начало
во Франции, где-то начиная с 1874 года, если я не
путаю. Очень нарядные рамы с использованием
перегородчатой, расписной эмали, где витиеватые
переплетения создавали необычную красоту, при
этом лёгкую и ажурную за счёт сканного рисунка.
Папа был историк от Бога, в свои семьдесят он всё
ещё преподавал, отпускать не хотели, кладезь ума,
а память…, любая аспирантка позавидует… Одна
позавидовала, да так, что на целых девятнадцать
лет интерес к папе у неё не угасал… Ей что
ли купить тунисскую рамочку, чтобы папина
коллекция продолжала жить…

С этими словами, Виталина смахнув внезапную
слезу, взяла в руки рамочку в пастельных тонах,
нежную и изящную, и сказала:

- Папе бы она понравилась, у него был
утончённый вкус и врождённое чувство
прекрасного… Мама рано ушла из жизни, я её
плохо помню, поэтому всё лучшее, что у меня есть
— это от папы, я и историком-то стала, потому что
с детства в его рассказах росла… Знание можно
приобрести, а со вкусом труднее дело обстоит, до
папы не дотягиваю…

Моя приятельница зачаровано слушала её рассказ
о папе, о рамочках, ей было с ней интересно и
она сразу же прониклась в красоту мозаичных
рамочек, купив и себе, и несколько в подарок.

- На мой взгляд Бардо, пожалуй, единственное
место, которое нельзя пропустить в Тунисе, -
продолжала Виталина, - да, Карфаген – это,
конечно, тоже известное место, но рассказывать
по приезде больше захочется о Тунисе…

- А что, папа так и не женился…, - вернула Ирина
Александровна Виталину в рассказ о папе.

- Папа восторгался женщинами, - жеманно
сказала она и добавила, - как произведению
искусства, но к семейной жизни был холоден.
Его грела только красота, он до конца своих дней
менял рубашки, как Жаров женщин, как говорили
в прошлом веке… Вы помните портрет Бунина,
Ивана Алексеевича…

- Не очень…

- А напрасно, таких мужчин не всякой женщине
посылает Бог. Так вот, мой папа, Арсений
Александрович, был из таких… И роман у него
был покруче Солнечного удара, только узнала
я об этом спустя двадцать лет, из завещания…, -
грустно сказала она.

Моя приятельница была настолько сбита с толку
её рассказами о рамочках, о папе с его романом,
что и духи, казалось, уже выветрились, и к
раскопкам интерес поубавился.

- Слушайте, а Вам не хочется пойти выпить по
чашечке кофе с сахарным фиником, сказочный
десерт с мёдом и орехами.

- С удовольствием, тем более что я порядком
устала и глаза давно уже ищут место отдыха…

Так две любознательные пенсионерки, совсем не
любящие поговорить, пошли в близлежащее кафе,
предупредив тунисского гида, чтобы тот о них не
забыл…

- Я ведь про папин роман узнала не так давно,
поэтому он у меня, как перед глазами… Папа был
деканом исторического факультета Московского
Государственного Университета, а Анфиса была
его аспирантка, готовилась к защите диссертации
на соискание учёной степени кандидата наук…
Молодая, амбициозная, не робкого десятка, яркая,
броская, итальянского происхождения, по-своему
красивая, но не на мой вкус, мне она казалась
слишком высокой, широкоплечей, с размашистым
шагом, не то, чтобы вульгарная, нет, но не
застенчивая, не кроткая… Мне больше нравятся
робкие, что ли, а она нет, весёлая, разухабистая,
с грудным голосом… Но прямолинейная и
бесхитростная, ей бы где-то промолчать от
неловкости, а она нет, всё мне, как на исповеди
выложила, у меня уши горели слушать их
интимные подробности, а у неё слёзы текли от
воспоминаний…

- В тот день университет чествовал его
тридцатилетие в строю и шестидесятилетие в
паспорте. Он, в принципе, где-то нарциссом был,
всегда был комильфо, амикошонство не допускал,
а тут, видимо за хвалой и поздравлениями,
рюмочки с коньячком счёт потеряли и сердечко
зашалило. Анфиса почувствовала неладное и
отвела его в соседнюю аудиторию. Народ тоже
порядком охмелел и про папу вскоре забыли,
вернее решили, что аспирантка его домой отвезла.

- Анфиса мне призналась, что как только она
вошла в аудиторию, их глаза встретились и, если
бы эта встреча произошла бы в другом месте,
они бы не остановились, поэтому, оставшись с
ним наедине, она не повезла его в госпиталь,
а отвела в другую аудиторию, положила на
преподавательский стол, сняв с него пиджак
и вчетверо сложив, положила под голову,
расстегнула рубашку и, простите за подробности, я
ведь с её слов пересказываю, от которых душа моя
краснела…

А Анфиса нисколько не смущаясь продолжила:

- Я легонечко начала делать ему массаж сердца,
сперва ладонями, он лежал молча, не шевелясь,
потом только кончиками пальцев, потом губами
целовала его, едва касаясь…, а потом… Потом он
крепко обнял меня двумя руками и перевернул,
и всё тоже самое проделывал со мной, но с такой
сумасшедшей страстью, от которой замирало
дыхание, от неизведанного прежде счастья я
только стонала, неиспытанного ни раньше, ни
потом сладострастного фейерверка. Я опомниться
не могла всю неделю, продолжая находиться в
том же состоянии, а он назавтра, на кафедре, меня
не узнал… А что я могла ему сказать…, я не могла
ему сказать, что Вы меня лишили сна, покоя и
желания жить, потому что без Вас, и без всего
того, что было, я теперь не могу… Прошло пять
лет, он меня так никогда и не узнал, а я его так
никогда и не забыла.

Виталина сделала небольшую паузу, отпила пару
глотков кофе и продолжила:

- А дальше Анфиса рассказала мне, как
попробовала сойтись с одним доцентом и даже
пожениться, только спать с ним не могла, потому
что в мыслях с другим лежала, и мужа Арсением
пару раз назвала, а потом всё-таки развелась…
Итак, в 30 лет, устав бороться со своим чувством,
Анфиса вернулась работать в университет, чтобы
видеть его, дышать с ним одним воздухом,
слышать его голос и надеяться.

- Но надежда,-как она говорила, - проходила мимо
неё опустив голову… И тогда она, в один из особо
пасмурных дней, когда тёмным дымом затянуло
небо, когда дождь хлестал особенно жестоко, как
бывает поздней осенью, проходив под проливным
дождём вокруг его дома и вымокшая до нитки,
вошла в подъезд, и позвонила…

Он открыл, она стояла мокрая и плакала:

- Впусти меня и обогрей, я вымокла вся изнутри,
моя душа промёрзла, не прогоняй, впусти
обогреться.

А он встал на колени и сказал:

- Я пять лет молил Бога тебя забыть, я не мог
смотреть в твои глаза, моё сердце ежедневно
плакало и терзало меня. А я сердцу своему
отвечал, - она так молода и так хороша, зачем ей
нужен этот старик, - ну раз ты пришла, значит я
тебе зачем-то нужен...

- И она ему, - представляете Ирина Александра,
она ему говорит: - я пришла за твоими поцелуями,
за руками твоими, за голосом и не уйду, лягу тут и
не двинусь с места.

— Вот какая бывает любовь, вот тебе и старый
конь, а какая могучая харизма в нём жила,
девятнадцать лет счастья Бог им отмерил… А я
ничего такого не знала, только сама себе другие
картинки про неё рисовала…, сомнительные... А
когда его не стало, я нашла его завещание, в нём-
то и была исповедь его души… Благодарность
Господу за подаренное счастье, за лучшие годы, за
главное чувство его жизни.

Он откровенно называл Анфису своей
Божественной любовью и писал о ней те же слова,
которые и она мне о нём говорила…