Батыева тропа

Григорий Александрович Шепелев



Батыева тропа

(роман)


Краткое содержание

Крохотная деревня неподалёку от Новгорода. Хотя среди её жителей есть довольно странные личности и подростки, ничто в ней не нарушает однообразия — до тех пор, пока вдруг не появляются две весёлые девушки из Москвы. Когда в результате их поведения на деревню обрушивается несчастье, одна из девушек не находит иного выхода, кроме как взяться за оружие…


Пролог

Звали её Герда. Она не умела драться. И угрожать не умела. Ведь начиная с того момента, когда раскрылись глаза, её за любой намёк на желание пустить в ход зубы или когти жестоко били. Пока была совсем маленькая — ногами, позже — арапником и железной палкой. Из всех молочных зубов ни один не выпал сам по себе. Но куда страшнее, чем получать удары, было смотреть, как приводят в чувство других. Когда твоя злость сталкивается с болью, первая отступает медленно. Очень медленно. Да, конечно же, бьют и после того, как падаешь на пол и начинаешь пищать, но не всегда долго. Это зависит и от того, за что бьют, и от настроения избивающих. В любом случае, пока злость ещё горяча, боль не так сильна. Её начинаешь чувствовать в полной мере после десятка ударов. А вот когда на твоих глазах бьют других, страх и боль берутся за тебя сразу, одновременно. Откуда при этом боль? Непонятно. Но она есть, да притом такая же, как во время собственной ссоры с орущей двуногой тварью. Однажды на глазах Герды и остальных до смерти избили тигрёнка, который начал капризничать и рычать. Его убивали несколько тварей, так как он дрался мужественно, свирепо. Не отступал ни на шаг. Это было страшно. Но ещё более страшным образом поступили с медведем, который обратил в бегство целый десяток тварей. Им было велено наказать его за оплошности перед публикой. Всякий раз, когда Герда об этом случае вспоминала — а это чаще всего бывало глубокой ночью, в вольере, при неожиданном пробуждении, у неё вырывался стон. На утренних репетициях после этого её били, так как она работала плохо из-за чрезмерной готовности угождать. В такие минуты к ней относилась холодно даже Ася, помощница самой главной двуногой твари. Эта последняя — то есть, этот последний, всегда державший в руке арапник, кажется, внушал страх не только медведям, тиграм и Герде, но и двуногим, работавшим вместе с ним. И неудивительно — самый рослый из них был ниже его на полголовы. Рост Аси был вовсе маленьким, но она вела себя с самым главным более смело, чем остальные. И те, конечно, могли ему возражать, но всё же не так резко и упрямо, как Ася. Нет-нет, она никогда не вступалась за избиваемых, никогда не подбадривала их после репетиций, и отношения её с Гердой нельзя было назвать дружескими. Она просто не боялась Герду, как остальные помощники, и ни разу не попыталась внушить страх ей. Это уже было немало. Поэтому, когда в тот злополучный день Ася тоже стала кричать на Герду, та растерялась вконец.
Всё произошло на утренней репетиции. Ночью Герда видела сон, связанный с медведем, который умер от пытки. Она работала хуже, чем остальные. А номер был очень сложным. Требовалось сделать прыжок с одной тумбы на другую — но не обычный, а между ногами Аси, стоявшей в виде рогатки. Это была стойка на руках, но руки помощницы укротителя упирались не в пол, а в холки двух тигров — Рошфора и Спартака. Приняв эту ношу, тигры бок о бок шли к тумбе Герды, и Герда под барабанную дробь делала прыжок поверх Аси, ноги которой были раскинуты не особенно широко. Всё было бы ничего, не будь двух вещей — ночного кошмара, который посетил Герду перед зарёй, и странного запаха. Он был связан с этим кошмаром. А исходил он от всех, кто был на манеже. Едва его ощутив, Герда начала поскуливать и дрожать. За это её ударили в первый раз. Арапником, по ушам. Но это не помогло ей прийти в себя. Она ошибалась, то делая прыжок раньше, чем требовалось по времени, то срываясь со второй тумбы. Ни окрики дрессировщика, ни удары не помогали. Ночной кошмар стоял в голове, и перед глазами был лишь медведь — то плачущий и ревущий, то уже мёртвый. И всё это было неотделимо от запаха, потому что Герда чувствовала его и в тот жуткий день. Она не могла понять природу этого запаха, но запомнила, что тогда двуногие говорили друг другу: «Христос воскрес!» Сегодня же говорили про день какой-то победы.
Когда она сорвалась в очередной раз, Ася и двуногий с арапником подошли к ней с разных сторон. Герда моментально уселась как полагается, но арапник стегнул её по глазам. Конечно, она зажмурилась, но под правое веко натекла кровь. Запах заструился и спереди и с боков, так как подошли ещё трое. Они все что-то кричали, из-за чего запах уже просто стоял стеной. Ася не была на себя похожа. Она ударила Герду. Слабо, рукой. Но странное дело — именно её крик и её удар были нестерпимыми. Нет, Герда не шевельнулась. И она даже не поняла, за что человек с арапником начал снова хлестать её со всей силы, брызжа слюной и крича:
— Ах, сука! Ты на кого, тварь, скалишься? На кого?
Остальные тоже что-то кричали. Только Рошфор и Спартак безмолвно стояли рядом, опустив головы. И, возможно, всё бы закончилось как обычно, если бы на нос Герды вдруг не попала слюна изо рта того, кто полосовал её, входя в раж. Запах стал убийственным. Герда взвыла и перестала соображать. От её удара свалился бы вверх копытами буйвол весом в полтонны. Что ж говорить про двуногого, даже рослого и широкого, как медведь! Конечно же, он летел через всю арену. Когда он рухнул без вздоха и без движения, все уставились на его лицо, залитое кровью. Потом взглянули на Герду. И сразу ринулись кто куда.



Часть первая


Глава первая

Поезд прибыл в Великий Новгород в семь утра. Выспаться Маринке не удалось — все девять часов она то ворочалась, то сидела с опущенными ногами на верхней полке, боясь свалиться с неё. Порой отвечала на сообщения, благо что возможность подзарядить телефон была. Когда проводница уведомила о скором конце пути, Маринка оделась незамедлительно и, простившись с соседями по купе, выбежала в тамбур. Сильно хотелось курить, однако состав замедлялся и останавливался ещё двадцать пять минут. За окнами проплывали то деревенские домики, то панельные развалюхи в несколько этажей. Спрыгнув на платформу, Маринка сразу отдала дань пагубной привычке, а уж затем сориентировалась по карте, в какую сторону ей идти.
Стоял конец мая. Древнейший город страны только начинал просыпаться, и не было ощущения, что занятие это будет доведено до конца. Идя через парк к Кремлю, Маринка успела всласть накуриться и надышаться северной самобытностью. Птицы пели не совсем так, как в Москве. Судя по всему, они обсуждали на свой степенный провинциальный лад высокую девушку с рюкзаком, которую видели здесь впервые.
Кремль был открыт. Подойдя к собору святой Софии, Маринка вежливо поздоровалась с двумя женщинами, стоявшими у дверей, и спросила, можно ли войти в храм. Женщины ответили, что нельзя, но через пятнадцать минут уже будет можно. Так как и музеи Кремля тоже ещё были закрыты, пришлось потратить эти пятнадцать минут на ознакомление с самым главным памятником России, стоявшим посреди площади. Ошиваясь вокруг него, Маринка отметила про себя, что здесь, рядом с главным памятником и самым древним собором, в пределах стен, видевших рождение русского государства, нет никого, кроме двух унылых пожилых сплетниц.
Однако, войдя в собор вместе с упомянутыми особами, она там застала ещё двоих — столь же пожилого, сгорбленного священника в старомодных очках, который читал молитвы, и женщину средних лет за узким прилавком. Женщина продавала свечи и ладанки. Ни того ни другого Маринке не нужно было. Она прошлась по собору, желая выяснить, кто лежит в роскошных мраморных усыпальницах. Оказалось, что в них лежат разные князья и княгини. О некоторых из них Маринке не раз доводилось слышать от своего отца, который был культурологом и историком. Обойдя весь храм, она примостилась на лавочку близ дверей, чтобы отдохнуть и понаблюдать за людьми, вошедшими вслед за ней. Но вдруг перед нею остановился священник, который уже закончил читать молитвы и направлялся к дверям. Глядя на Маринку поверх очков, он с ней поздоровался.
— Добрый день, — сказала в ответ Маринка. — Точнее, доброе утро! У меня всё перепуталось в голове. Всю ночь не спала.
— Вы, я вижу, с поезда?
— Да, — кивнула Маринка, тотчас задавшись вопросом, по каким признакам можно было это определить.
— Из Москвы приехали?
На сей раз Маринка кивнула молча. Она была в изумлении.
— Да всё просто, — заулыбался батюшка. — Те две женщины, у которых вы спрашивали, открыт ли храм, по вашему говору распознали москвичку. Ну а по времени вашего появления да по вашим вопросам и рюкзаку легко было догадаться, что вы с вокзала. Поезд-то из Москвы прибывает в семь!
— Я не сомневаюсь, что Шерлок Холмс взял бы этих женщин себе в помощницы, — улыбнулась Маринка. — Впрочем, не знаю, насколько бы он одобрил ту быстроту, с которой они делятся своими открытиями.
— Но мы все здесь друг друга знаем более или менее! И охотно знакомимся с приезжающими.
— Любопытно. Ведь городок, насколько я знаю, вовсе не маленький! Не Москва, конечно… Кстати, и я не совсем москвичка. Мой городок ещё меньше этого. Вы про Павловский Посад слышали?
— Разумеется! Это город в Московской области. Так вы, значит, оттуда родом? А к нам приехали по делам? Или познакомиться с колыбелью русской культуры в её первозданном виде?
— Так уж и в первозданном? — насмешливо закатила глаза Маринка. — Скажете тоже!
— Я уверяю вас, так и есть. Ведь даже Батый не дошёл до Новгорода.
— Батый?
— Да, конечно. Так называемая Батыева тропа оборвалась здесь. Ну, в ста километрах к югу.
— О! Вы уверены?
Видя, что старый батюшка не совсем её понимает и не желая менять это положение дел, Маринка ответила на вопрос:
— Приехала я по делу. У моего двоюродного брата, который живёт в деревне недалеко от Новгорода, недавно умерла бабушка. Он остался совсем один. Парнишка самостоятельный, но подросток. Шестнадцать лет ему.
— Вот как? А где же его родители?
— Отец умер очень давно. А мать, мою тётю, убил сожитель, который вернулся с фронта. Теперь вот Лёньку могут забрать в детдом. Мне нужно оформить над ним какую-нибудь опеку.
— Господь вас благословит и окажет помощь, — вздохнул священник и вновь заспешил к дверям. Похоже было на то, что его ждало какое-то дело огромной важности, о котором он вспомнил при слове «фронт».
— Погодите, батюшка! — крикнула ему вслед Маринка. — Можно я вам скажу ещё пару слов?
Священник остановился и повернулся.
— Слушаю вас.
— А вы ничего такого во мне не видите?
— Вы о чём?
— Я несколько лет провела в инвалидном кресле. Потом вскочила с него и стала ходить. Наш местный священник предположил, что не обошлось без нечистой силы.
— Господь вас благословит, — тихо и невнятно повторил батюшка. И Маринка дальше не стала его удерживать. Посидев ещё несколько минут, она сама вышла, чтобы часок-другой погулять, а затем позавтракать и пуститься в дальнейший путь.
Завтрак состоялся в скромном кафе на берегу Волхова. Там Маринка разговорилась с официантками, от которых услышала ряд советов, где что купить и каким мощам поклониться, чтобы был толк. Запивая сэндвичи медовухой из деревянной кружки, она вызвала такси. Минут через пять такси подоспело. Это был «Опель» восьмидесятых годов двадцатого века. Расположившись рядом с водителем, седовласым интеллигентом лет сорока восьми или чуть постарше, Маринка вскрикнула:
— Ой!
— Что-нибудь забыли в кафе? — снял водитель ногу с педали газа, не дав своему авто стартовать.
— Да нет, нет, езжайте! Вы просто очень похожи лицом на моего папу. Да и не только лицом! Примерно такой же у вас и голос.
— Серьёзно?
Вырулив на проезжую часть, таксист разогнал древнюю машину до девяноста. На перекрёстке горел зелёный, так что и притормаживать не пришлось. Слева замелькали домишки частного сектора, справа тёк в естественных берегах широкий и прямой Волхов.
— Да, серьёзно! — несколько раз кивнула Маринка. — Точно такой же пробор, глаза, нос с горбинкой! И даже усы такие же. Как вас звать?
— Сергей.
— А меня — Марина.
— Очень приятно. Послушайте, а мы с вами не родственники? Знаете, почему я вызвался отвезти вас в Ершовку? Я из соседней деревни родом. Из Любеховичей.
— Нет, едва ли я вам довожусь роднёй, — задумчиво почесала Маринка нос. — У меня в Ершовке тётя жила, сестра моего отца. Она вышла замуж за паренька из этой деревни. У них родился сын Лёнька. Муж тёти Тани вскоре погиб, а в прошлом году погибла и тётя Таня. Её убил второй муж, который вернулся с фронта.
— Я что-то об этом слышал. А ваш двоюродный брат совершеннолетний?
— Лёнька-то? Ещё нет. Я как раз по этому поводу туда еду.
— То есть?
— Ну, после гибели тёти Тани Лёнька жил с бабушкой по отцу. И вы представляете, три недели назад она умерла!
— Вот беда! Не повезло парню. Он ещё в школе учится?
— Нет, он учится в медицинском колледже.
— А, в райцентре?
— Да, в посёлке Батецкий. Каждое утро ходит туда пешком.
— Ну, ничего страшного в этом нет. Идти до посёлка час, если быстрым шагом. Шесть километров для старшеклассника — это даже и не прогулка, а так, разминка перед пробежкой на физкультуре. А как звали его бабушку?
— Арина Тихоновна Юранова.
— Арина Тихоновна? Та самая? Детский врач?
С этим восклицанием, полным горечи и волнения, Сергей плавно сворачивал на шоссе за монастырём. Монастырь был слева. Справа до самого горизонта синела ширь Ильмень-озера, из которой вытекал Волхов.
— Да, она самая, — подтвердила Маринка, когда такси устремилось к северу-западу, набирая скорость. — Вы её знали?
— Господи, кто ж в районе Арину Тихоновну не знал? Она мою старшую дочь лечила, когда мы жили там, в Любеховичах! Так она, значит, умерла? И это её сноху год назад зарезали? Какой ужас! Вы представляете — краем уха я что-то слышал об этом самом убийстве, жена моя тоже слышала, но нам в голову не пришло, что это была невестка Арины Тихоновны! Конечно, мы в Любеховичах дом продали и родственников там нет, но надо ведь было всё же хоть как-нибудь…
Таксист не договорил. Маринка не поняла, что, на его взгляд, он должен был сделать, чтоб как-нибудь что-нибудь исправить-переиначить. И не хотела понять. Он вдруг перестал даже отдалённо напоминать ей отца, несмотря на орлиный нос и пробор. Дав ему минуту побултыхаться в каких-то нелепых мыслях, она задала вопрос:
— Сколько километров от Новгорода до этой самой Ершовки?
— Семьдесят, получается, — неохотно отвлёкся от своих мыслей Сергей, — если до райцентра — шестьдесят пять.
— До посёлка?
— Да.
— Значит, приблизительно час езды?
— Ну, плюс-минус.
— А там, в посёлке, психиатрическая больница есть?
Вот этот вопрос заставил таксиста сразу же позабыть про Арину Тихоновну. Он быстро взглянул на Маринку.
— Психиатрическая больница? В Батецком?
— Да.
— Вроде, нет. А что? Зачем вам психиатрическая больница?
— Мне она не нужна. Но моя подруга мне говорила, что не то в Новгороде, не то в окрестностях есть какой-то стационар для очень опасных психов. Она по образованию фельдшер, и ей хотелось бы там работать.
Сергей гнал свою машину под сто. На Маринку больше он не поглядывал, хоть дорога вышла за городскую черту и не изобиловала машинами. С обеих её сторон были перелески и деревушки.
— Ну и подруга у вас! Где она живёт?
— В Москве, как и я. Ну, точнее, я-то живу в Подмосковье, а вот она — именно в Москве.
— А что, в Москве психи кончились?
— Их там много! Но Женьку интересуют психи особенные.
— Понятно. То есть, не очень. Кажется, в Батецком подобной клиники нет. В Чудове, возможно, имеется.
— Это город?
— Да, тоже районный центр, гораздо более крупный. Чудовский район граничит с Батецким, и он восточнее. Там хватает всяких больниц. Я не исключаю, что есть и психиатрическая. Ну а в Боровичах-то она есть наверняка! Это ведь второй по величине город в области.
— А про первый вы тоже определённо не знаете?
— Вот про первый я как раз знаю. В Новгороде большая психиатрическая больница. Она находится близко к центру. Быть может, ваша подруга как раз её имела в виду?
— Наверное. Сейчас выясню.
И, достав телефон, Маринка стала писать Женьке сообщение. Выходило как-то нескладно. Не завершив писанину, Маринка всю её стёрла и просто сделала звонок Женьке.
— Да! — отозвалась та людоедским голосом.
— Ты что, спишь? — спросила Маринка.
— Нет, я не сплю! Я курю сигару.
— Куришь сигару? Да где ты её взяла?
— У тебя из задницы вынула, твою мать! — завизжала Женька. — Ты что, тварь, делаешь? Время — восемь утра! Я только легла после ночной смены!
— Женька, хватит орать! Одиннадцать часов скоро. Короче, я уже в Новгороде! Точнее, еду из Новгорода в Ершовку.
— Да провались ты с ней вместе! Чего ты от меня хочешь?
— Хочу спросить, где психиатрическая больница?
— Что?
— Ну, помнишь, ты говорила, что где-то здесь есть больница, куда ты хочешь устроиться? Та, где держат самых опасных психов! Я у таксиста спрашивала сейчас, и он мне сказал, что есть психушка обычная, в самом Новгороде. Она довольно большая.
— Ясно, — вздохнула Женька, закуривая. — А что ты сейчас пила?
— Медовуху! Две деревянные кружки. Мне официантки сказали, что она — самый популярный напиток в Новгороде.
— Реально? Тогда понятно, зачем там нужна большая психиатрическая больница.
И Женька ушла со связи. Маринка перезвонила ей и услышала, что её телефон в отключке. Тогда она закурила, сперва спросив разрешения у таксиста. Тот опустил два стекла. Стало очень шумно.
— Так ваша подруга — фельдшер?
— Типа того. На Скорой работает шестой год. Но хочет уволиться. Надоело.
— Сколько ж ей лет?
— Женьке? Двадцать семь, как и мне. Её старшая сестра — пианистка. Мой папа на днях помог ей устроиться концертмейстером в Школу-студию МХАТ. Он преподавателем там работает.
— А вы сами чем занимаетесь?
— Я снимаюсь в модных журналах. Джинсы и пиджаки рекламирую.
— Вы модель?
Маринка кивнула. Когда она докурила, водитель вновь поднял стёкла и ещё раз на неё взглянул.
— А вы в самом деле такая рыжая? Или краситесь?
— Крашусь. А что?
— На лису похожи.
Маринке стало смешно.
— Я и есть лиса! Лиса Патрикеевна. Мне наверняка здесь у вас понравится. Ведь и справа и слева, гляньте, тайга реальная началась!
— Вы правы. Восемьдесят процентов области — сплошной лес таёжного типа. Но только вам здесь опасно будет гулять, если вы — лиса.
— Это почему же?
— Ну, потому что у нас здесь не заповедник. Большая часть тайги — это личные охотничьи угодья.
— Вот как? А чьи, если не секрет?
— Какой там секрет! Вы помните, кто сказал, что без Путина нет России?
— Да.
— Вот вам и ответ.
Маринка присвистнула.
— Твою мать! Значит, хан Батый до Новгорода не смог дотянуться, а депутат Госдумы засунул себе в карман целиком всю область?
— Ну, не простой депутат, а…
Сергей не договорил. Впереди, за рощицей, подступавшей к самой обочине, показался передвижной пост ГАИ — раскрашенная машина и два инспектора. Один был в автомобиле, второй стоял у дороги, опустив жезл.
— Кажется, они нас услышали, — усмехнулась Маринка.
— Всё может быть! Вы только в глаза ему не смотрите.
— Нужен он мне! А что вы их так боитесь?
— Я ж говорю — здесь не заповедник. Когда в лесу убивают, на шоссе грабят.
— Как скажете.
Но ни «Опель» с местными номерами, ни пассажирка, уткнувшаяся в айфон, не вызвали интереса у должностного лица. Зато старый джип, двигавшийся следом, был остановлен.
— Так говорите, какая-то сучья рожа присвоила всю тайгу, чтобы убивать животных, когда заблагорассудится? — возвратилась Маринка к прежнему разговору, понаблюдав через зеркало, как инспектор подошёл к джипу и взял из женской руки, которая высунулась наружу, пластиковую карточку.
— Не какая-то рожа, а третья не то четвёртая в самом верхнем ряду, — уточнил таксист. — Это удивляет вас?
— Да, меня, вообще, легко удивить, — призналась Маринка. — Напугать трудно. Если приедет Женька, мы разберёмся с этой поганой рожей.
— А если их уже две?
— В смысле, две?
— Вы разве не в курсе, кого недавно назначили губернатором нашей области? Это песня! Они друг друга нашли.
— Женька через несколько дней тоже их поищет в лесу таёжного типа, — проговорила Маринка, вдруг ощутив усталость от затянувшейся болтовни с таксистом. — Даю вам слово.
— Господь вас благословит, — повторил водитель слова священника. У Маринки уже вовсю слипались глаза. Ей стало казаться, что линия горизонта под ослепительным синим небом висит на её ресницах, как паутинка с дохлыми мухами. «Они что здесь все, сговорились?» — мелькнула мысль. После этой мысли глаза закрылись.


Глава вторая

Ершовка стоит около ручья, который струится из лесу. Лес — дремучий, без конца-краю, и подступает он к деревушке близко да с двух сторон. Где-то в глубине того леса, среди бездонных болот, прячется исток реки Кересть, которая протекает по Чудовскому району. И несколько других рек, поменьше Керести, да ручьёв не менее сотни берут начало в болотистом том лесу, где много зверей и нечистой силы. Местные жители называют его тайгой, что, в сущности, правильно. От Ершовки тянется к западу, параллельно ручью, узкая дорога. Сказать точнее — грунтовая колея, посыпанная щебёнкой. Она приводит к райцентру. Это посёлок Батецкий на берегу небольшой и тихой реки Удрайки. В неё ручей и впадает с правого берега, прямо там же сливаясь с речкой Гусынкой. У этой самой Гусынки есть и другое название — Ковалёвка. Она немногим шире ручья.
Посёлок — можно сказать, что и городок, имеет инфраструктуру: вокзал, торговые центры, больницу, школы, кафе. В Ершовке же нет ничего похожего, потому что насчитывает она лишь девять домов. Два из них заброшены по причине смерти хозяев, ещё в одном живёт бабка Комариха. О ней рассказ впереди, но можно сразу сказать, что её изба мало отличается от бесхозных. Словом, пять семей в Ершовке живёт плюс Лёнька Юранов и Комариха. Поэтому-то из всех придуманных человечеством видов инфраструктуры Ершовка располагает только двумя — холодным водопроводом и электричеством. Газа нет. Но есть неплохое кладбище. Оно, правда, не очень близко — за рощицей, за ручьём. Точнее, наоборот — ближе к деревеньке ручей, сосновая роща дальше.
О том, что к Лёньке приехала его старшая сестра из Москвы, деревню оповестили Витька и Мишка, Лёнькины одногодки. Они коротали то утро с ним, сидя во дворе и опустошая бутыль с ягодным вином, которую Лёнька откопал в погребе после смерти Арины Тихоновны. Всё это, кроме деталей, Маринке стало понятно, когда таксист помогал ей вытаскивать из машины сумки с продуктами, купленными в райцентре. Это происходило перед высокой калиткой в ещё более высоком глухом заборе. Мальчиков сквозь забор Маринка не могла видеть, но голоса слышала отлично. Парни о чём-то спорили. Трудно было понять, о чём.
— Ну и матерщинники, — улыбнулся Сергей, прощаясь с Маринкой. — А забор даже не покосился за двадцать лет! Мой телефон у вас есть — если что, звоните.
— Всего хорошего.
Пока такси разворачивалось, Маринка, стоя у своих сумок, оглядывала деревню. При этом она заметила, что из двух домишек на неё смотрят. Почему-то чувствуя себя под этими взглядами далеко не так уверенно, как на подиуме, она закричала:
— Лёнька! Хватит там пьянствовать! Я приехала!
Стало тихо. Маринка сразу услышала миллионы кузнечиков и жуков, которые обитали в травяных зарослях. Ожидая, что будет дальше, она пыталась представить, каким стал Лёнька. Она видела его лет десять назад, когда тётя Таня с ним приезжала в гости. Было тревожно — вдруг превратился во что-нибудь неприглядное? Но когда калитка открылась, вышли три парня с рожами хоть и пьяными, но вполне себе миловидными. Своего кузена Маринка узнала сразу. Он был похож на неё — тёмные глаза, волнистые волосы, тонкий красивый нос. По носу Маринка Лёньку и щёлкнула, назвав сволочью, а его друзей просто отругала за подростковый алкоголизм и распорядилась отнести в дом пакеты. Три недоумка растерянно подчинились. Маринку несколько позабавила их серьёзность. Войдя за ними в калитку, она увидела впереди бревенчатый дом с мансардой и небольшой терраской, возле которой стояла лавочка, слева — заросли ежевики, смородины и малины, справа — сарай. Позади сарая и притулившейся к нему баньки, как и позади дома, был огород. Там росла картошка, которую можно было уже окучивать. У дальних углов забора, среди плодовых деревьев, виднелись душ и сортир. К ним вели тропинки, поблизости от которых располагались кусты крыжовника. Вёдерная бутыль с ягодным вином, в которой осталось не больше четверти содержимого, от внимательных глаз Маринки также не ускользнула. Эта посудина была спрятана под верстак, стоявший перед сараем.
— Вот поросята! — негодовала Маринка, следуя за подростками к двери дома. — Вы что, втроём столько вылакали?
— Оно слабое, — сказал Лёнька, а Витька робко прибавил густым басовитым голосом:
— Как кисель.
— Да по вам заметно, что это за кисель! А что ж вы девчонок не пригласили? Нету их, что ли, здесь?
— Почему? Хватает, — подал голос и Мишка. — Все были с нами. Одна вон, спит наверху!
— Ну, это другое дело, — обрадовалась Маринка. — Без девок можно допиться знаете до чего?
Мальчики смутились ещё сильнее. Это произошло уже на терраске, которая представляла собой летнюю столовую с умывальником. Далее за терраской располагались справа и слева какие-то закутки — не то кладовые, не то чуланчики, а за ними — широкая винтовая лестница на мансарду и пара комнат. Одна из них, кажется, была основной столовой или гостиной, другая — апартаментами Лёньки. Он и его приятели потащили продукты в первую комнату, где имелся доисторический холодильник, и стали их в него перекладывать. Всё, конечно, не уместилось. Да и едва ли требовалось совать в холодильник, к примеру, хлеб и баранки, о чём Маринка, усевшаяся с ногами на небольшой диванчик около печки, трём дурням и сообщила. Кеды она сняла ещё на терраске. Вняв её замечанию, три болвана стали выкладывать все кондитерские изделия и напитки на большой стол. Имелся ещё и маленький, круглый, больше похожий на барную табуретку. Маринке было смешно наблюдать за действиями смущённых подростков. Когда они уставились на неё, ожидая новых распоряжений, она вскочила с диванчика.
— Молодцы! А теперь ведите меня наверх. Хочу познакомиться с юной дамой, которую вы споили.
Отправились на мансарду. Дама, действительно, оказалась довольно юной. Она спала на кровати, от задней спинки которой осталась только стальная рама. Одета девушка была полностью, даже лоферы с кисточками остались на её ножках поверх колготок или чулок. Это наводило на мысль о том, что она уснула немного раньше, чем улеглась. Кофточка на ней не имела признаков суетливого снятия и поспешного надевания, ремешок на джинсах застёгнут был аккуратно. Совсем не были нарушены и нюансы причёски, скреплённой шпильками. Одним словом, не плавали на поверхности даже косвенные улики, указывающие на то, что Лёньке с его друзьями следовало немедленно набить морды. Маринка удостоверилась в этом после того, как прошлась по комнате и решила, что разместится именно в ней. Мебель была так себе, обои в углу топорщились да и пол поскрипывал под ногами, но зато вид из окна открывался сказочный — на овраг, кладбище и лес. Левитан, решила Маринка, не упустил бы возможности перед этим окном поставить мольберт.
— Девчонка-то, знаете, исключительной красоты, — сказала она, вглядываясь в личико легкомысленной дамы, которая улыбалась во сне. — Как её зовут?
— Ленка Гулькина, — неохотно ответил Мишка, зачем-то переглянувшись с друзьями. — Её мамаша — наш классный руководитель. Они живут над ручьём, в том конце деревни.
— Классный руководитель? Вы все в одном классе учитесь? Где, в Батецком?
— Я поступил в медколледж после девятого класса, — напомнил о себе Лёнька. — А они — да, перешли в одиннадцатый.
— Как маму её зовут?
— Светлана Петровна.
— А кто ещё с вами был?
— Катька и Наташка Денисовы. Они сёстры.
— Сколько им лет?
— Четырнадцать и шестнадцать.
— А ещё в деревне девушки есть?
— Лизка Комарова. Ей восемнадцать уже.
— Что ж она здесь делает?
— У Светланы Петровны живёт, чтобы не жить с бабкой Комарихой.
— Чем же бабка такая страшная?
Три подростка не торопились с ответом. Решив его не тянуть клещами, Маринка ещё раз прошлась по комнате и сказала:
— Ну, хорошо. Пусть Ленка проспится здесь, а вы, Витька с Мишкой, идите вон. Мне надо вашему другу дать по ушам хорошенько.
Лёнька встревожился.
— Да за что? Ведь мы ничего не сделали!
— Скажи лучше, что не успели ничего сделать! Всё, идём вниз.
Лёнька проводил друзей до калитки и что-то им объяснил. Маринка его ждала, лёжа на диванчике. Поза была ею избрана как для съёмки: левая нога вытянута, правая согнута в колене и на нём сцеплены пальцы рук. Однако на Лёньку вся эта красота не произвела отдельного впечатления — он, вернувшись, уставился на свою сестру точно так же, как двадцать минут назад, около калитки. Робко. Растерянно. Восхищённо.
— Чайник поставь, — скомандовала она, придав взгляду строгость. — Я ведь с дороги!
— Может, вина? — пробормотал Лёнька. — За встречу…
— А может, по лбу?
Лёнька угодливо захихикал и, схватив чайник, кинулся на терраску, чтобы наполнить его водой. Обратной дорогой, кажется, расплескал, так как было слышно, что он ругнулся и кран опять зашумел. Маринка, тем временем, просто села, ноги опустив на пол. Следя, как Лёнька включает чайник и распаковывает коробку «Липтона», она поинтересовалась, где чашки, ложки и сахар. Он снова ринулся на терраску и всё оттуда принёс, в том числе красивый заварной чайничек.
— Что ты, вообще, ешь? — опять привязалась к брату Маринка, когда уже пили чай, сидя за столом.
— Так ведь полный погреб всяких закусок, — ответил Лёнька, кроша белыми зубами баранку.
— Чего? Закусок? Ты ежедневно, что ли, закусываешь?
— Да нет! Еды, я хотел сказать. Ну, консервы, сало, маслята в банках. Бабушка запасла. А так я, вообще, иногда обедаю у соседей.
— У каких именно?
— Да у всех. Чаще у Денисовых. Иногда — у Мишкиной матери, тёти Нади. Она ведь держит и кур, и гусей, и уток. Мяса и яиц столько, что если бы не я, всё бы портилось.
— Любопытно!
Съев пару пряников и налив себе ещё чаю, Маринка сухо продолжила:
— Слушай, Лёнька! Мой папа тебе звонил?
— Да, звонил.
— Он тебе сказал, что если не оформить на тебя попечительство, ты окажешься в детском доме до восемнадцати лет?
— Конечно. Я и без него это знал.
— Отлично. Ты подтверждаешь своё согласие на то, чтобы я была твоим попечителем?
— Ну а как же! Кому ж ещё, если не тебе? Сам Дмитрий Романович ведь не может сюда приехать.
— Да, он не может бросить своих студентов. А я могу здесь побыть некоторое время. Заявку в органы опеки и попечительства по месту своего жительства я уже подала. Они направят запрос в здешние структуры, то есть в Батецкий. Думаю, что на днях сюда приедет комиссия, чтобы принять решение относительно моей просьбы. Ты понимаешь, что это значит?
Лёнька кивнул и распаковал два пирожных. Одно протянул Маринке. Та продолжала, взяв его двумя пальцами:
— Хорошо. Но на всякий случай я уточню. Если злые тётки, которые к нам приедут, заметят в доме бухло или девку пьяную либо что нибудь в этом роде — ты понимаешь, к чему это приведёт?
— Ещё бы не понимаю! Они откажут тебе.
— Вот именно…
У Маринки были ещё какие-то мысли, но Лёнька вдруг сделал ей предостерегающий жест, и она умолкла. И тут же оба услышали торопливый топот шагов — сперва на терраске, а потом ближе, по коридорчику. Вслед за тем в комнату вошли три хмурые женщины средних лет, одна из которых была весьма недурна собою. Её, пожалуй, можно было назвать редкостной красавицей, и простой наряд деревенской жительницы подчёркивал утончённость всех её черт и движений. Возможно, две её спутницы также чем-то заслуживали внимания, но Маринка к ним приглядываться не стала, поскольку сразу же догадалась, кем была первая и зачем она прибежала. Лёнька своим испугом её догадку полностью подтвердил. Заметив, что он готов спрятаться под стол, Маринка вскочила и обратилась к красивой даме, которая вошла первой и гневно остановилась, сжав кулаки:
— Светлана Петровна, всё в порядке! Я вам это гарантирую. Вашу дочку никто не трогал. Она спокойно спит наверху.
Три женщины молчаливо переглянулись. Потом уставились на Маринку с Лёнькой, который несколько раз кивнул.
— Вы его сестра? — спросила учительница. — Марина?
— Да, она самая.
— Как же вы догадались, кто я такая?
— Я ж вам сказала, что видела вашу дочь. У вас с ней одно лицо.
— Она наверху?
— Да, спит. Эти идиоты заставили её выпить стакан вина, и я их за это уже отшлёпала. Если бы они осмелились сделать что-то ещё, я бы их убила. Даю вам слово.
Опять обменявшись взглядами, три нежданные гостьи стремительно повернулись и устремились к лестнице на мансарду. Спустя мгновение она вся заскрипела и затряслась от их торопливости. После этого начал вздрагивать потолок.
— Две другие кто? — спросила Маринка Лёньку. Тот был ещё в глубокой тревоге и сказал сбивчиво:
— Тётя Надя, Мишкина мать. И тётя Лариса, Витькина.
— Вы действительно идиоты!
— Да что мы сделали? Ты сама сказала, что ничего!
— Да, сказала. Но я в этом не уверена. Две другие девчонки, Катька с Наташкой, точно в порядке? Их папа не прибежит сюда с топором?
— Нет, не прибежит. Он сам любит выпить.
— Успокоительная деталь! А зачем Мишка и Витька стали трепаться о том, чем вы занимались?
— Да, видать, Светлана Петровна встретила их, унюхала запах и допыталась. Кинулась к матерям. Вот все и примчались.
— Весело здесь!
Сверху доносились бойкие голоса и прочие звуки взволнованной суеты. Брат с сестрой прислушивались. Им всё же было тревожно. Но когда все, кто был на мансарде, сошли на нижний этаж, гора с плеч свалилась. Ленка шла первой. Она зевала и протирала глаза, очень осторожно спускаясь по деревянным ступенькам. Спрыгнув с последней ступеньки на пол, она опустила руки и улыбнулась Маринке, которая подошла к дверному проёму.
— Здравствуйте.
— Привет, — сказала Маринка и перевела глаза с осторожной школьницы на её сердобольных спутниц, также уже спустившихся. — Всё в порядке? Ведь я же вам говорила! Садитесь пить с нами чай.
— Чаю мы с тобой попьём обязательно, — улыбнулась в ответ Светлана Петровна. — Но не здесь. Мне сейчас противно смотреть на твоего братца, который стал алкоголиком. Пойдём к нам?
Маринка задумалась.
— Или к нам, — сказала вторая дама — как потом выяснилось, Лариса. — Я пирогов напекла с утра. Надеюсь, что Витька не все их уже сожрал!
— Вот и приходи вместе с ними, — не уступила преподавательница. — И ты приходи, Надежда. Да и Денисовых позовём, и Сопелкиных. Надо же познакомиться с нашей новой соседкой! Как ты на это смотришь, Марина?
— С радостью, — продолжая глядеть на сонную Ленку, дала Маринка ответ. И сразу же вышла вместе с соседками, сказав Лёньке, чтобы ложился спать и проспался.


Глава третья

Мужа у Светланы Петровны Гулькиной давно не было. Вряд ли бы она успешно справлялась с большим хозяйством и своенравной дочерью, унаследовавшей её красоту, если бы не Лиза Комарова. Жила она в доме Гулькиных третий год, потому что также имела весьма непростой характер и с бабкой в тесной избушке не ужилась. Бабка Комариха, взявшая к себе внучку после смерти обоих её родителей в Чудове, была ведьмой. По крайней мере, её таковой считали, и у неё не было охоты это оспаривать. Домик старухи стоял как бы на отшибе, аж за ручьём. Там спуск был пологим, и ей удобно было стирать. А домовладение Гулькиных, как и прочие, высилось на другом берегу ручья, более крутом. Соседствовало оно с владением Кузнецовых, то есть родителей Мишки. Ручей напротив их дома был перекрыт высокой плотиной, благодаря которой образовалась запруда. В ней плавали гуси с утками. Развела их Надежда, Мишкина мама. Была у Мишки сестрёнка двух с половиной лет. Её звали Анька. Её и Мишкин отец, Николай Геннадьевич, был хорошим водопроводчиком. Он работал в райцентре, притом не только по основной специальности, потому что имел репутацию мастера на все руки. Не худшим мастером был Семён Дмитриевич Сопелкин — пенсионер, отставной военный, который жил со своей женой Авдотьей Григорьевной на другой стороне деревни. Их сыновья и дочь давно разбрелись по свету и редко было о них слыхать. Держали пенсионеры кроликов и козу по имени Пелагея. Имелись у них в саду и четыре улья. Мёд пчёлы давали жидкий, в цвет янтаря. Витькины родители, дядя Костя Блинов и тётя Лариса, также вели большое животноводческое хозяйство. Состояло оно из целой оравы кур и дружной компании поросят. Родители двух весёлых девиц, Катьки и Наташки Денисовых, никакой живности не держали, поскольку глава семейства, дядя Саша по прозвищу Бегунок, очень хорошо зарабатывал, будучи инженером и совладельцем автомобильного сервиса. Мастерская располагалась в райцентре, и Александр Львович каждое утро ездил туда на неплохом «Форде», а вечером привозил продукты из дорогих магазинов и выпивал целую бутылку вина. Жена его, Эвелина, огород всё-таки не забрасывала, потому что больше заняться ей было нечем, а обе дочери неустанно слонялись по всей деревне и всех смешили. Младшая, Катька, кое-как выучилась играть на баяне и петь народный фольклор. Старшая, Наташка, чуть-чуть владела гитарой и занималась в школе восточных танцев.
Выйдя от Лёньки, который даже и не подумал проводить женщин если не до калитки, то до крыльца, Надя и Лариса свернули к своим домам, чтобы подготовиться к чаепитию. Таким образом, обе Гулькиных и Маринка втроём продолжили путь до самой околицы. По пути Светлана Петровна пригласила Сопелкиных и Денисовых. Ей для этого даже не пришлось замедлять шаги, так как Семён Дмитриевич беседовал со своей козой у самой дороги, а Эвелина развешивала бельё возле своего большого крыльца. Оба приглашения были приняты, да притом с тёплыми словами в адрес Маринки. Но Пелагея, поняв, что суть разговора к ней отношения не имеет, наставила на Маринку свои рога и сердитым блеяньем предложила не попадаться ей на глаза без булки с повидлом или пирожного. От испуга Маринка расщедрилась и дала обещание угостить её круассаном. На том и договорились.
Земли у Гулькиных было много, однако дом уступал по размерам Лёнькиному значительно. Три четверти огорода были отведены под картошку. Забор представлял собой сетку рабицу на железных столбиках, и Маринка ещё с дороги увидела тонкую девушку в длинной юбке, кофточке и косынке, с тяпкой в руках. Она энергично окучивала картошку, взрыхляя землю и подгребая её к растениям. У Маринки возникла мысль, что девушка ничего себе, хоть лицо у неё немного угрюмое.
— Лизка, ты уже мою половину окучивать начала! — внезапно и негодующе подала громкий голос Ленка, доселе только сопевшая. — Уйди с грядки! Мы ведь договорились, что я доделаю!
Лиза выпрямилась и глянула на трёх дам, входивших в калитку. Понятно, что на Маринке взгляд её задержался и был он пристальным. Не отводя своих больших глаз под длинными и нахмуренными бровями от незнакомки, она ответила малолетней пьянице:
— Знаю я, когда ты доделаешь! К сентябрю. Тётя Света, где вы её нашли?
— У Лёньки она спала, на мансарде, — дала ответ Светлана Петровна. — А это его двоюродная сестра Марина. Если бы не она…
— Да ладно вам, ладно, — заулыбалась Маринка, прикрыв за собой калитку. — Подумаешь, вина выпили! Я, помню, в тринадцать лет так напилась водки, что весь Павловский Посад потом надо мной целый год смеялся… Это и есть ваш дом, Светлана Петровна? Он очень милый. Сколько в нём комнат?
— Три. Елизавета, хватит уже, достаточно на сегодня! К нам скоро гости придут, идём ставить самовар.
Оставив тяпку на грядке, Лиза послушно присоединилась к двум своим соседкам по дому и новой соседке по деревушке. Около дома с Маринкой нехотя познакомился очень старый, лохматый пёс. Он жил в маленьком сарае с распахнутой настежь дверью. Там, между двумя ящиками, для него была постелена телогрейка.
— Это Полкан, — представила Ленка пса. Маринка его погладила, сразу после чего он опять подался в своё жилище и завалился спать. Взошли на крыльцо. За порогом, в сенцах, произошло знакомство с менее старым, но столь же сонным и флегматичным котом рыжего окраса. Маринка предположила, что этого лодыря зовут Васька. Но он оказался Барсиком.
Из всех комнат она успела взглянуть только на одну, которая занимала добрых две трети дома. Там у Светланы Петровны или, как Маринка решила впредь её называть, Светланы, вдруг начала работать её привычка на всех наводить психоз. Взявшись вместе с Ленкой за большой стол, чтобы его сдвинуть на середину и разложить, она всполошилась какой-то мыслью и обратилась к Лизе, которая занималась в сенях большим самоваром:
— Елизавета! Бабушку мы твою забыли позвать! Иди, пригласи её!
— Тётя Света, да разве ж она пойдёт? — с досадой отозвалась огородница.
— Это исключено, — поддержала Ленка. — Мама, зачем сейчас тратить время на ерунду? Скоро все придут!
— Тебя забыли спросить! Прийти-то она едва ли придёт, но если не пригласить — обидится. Сходи, Лизонька!
Вызвалась пойти и Маринка. Ей любопытно было узнать о Лизе побольше. Они вдвоём направились к домику на отшибе, дальше которого находились только два дома, заброшенных. Когда перешли ручей у большой запруды, Маринка спросила Лизу, есть ли у той смартфон.
— Зачем он мне сдался? — пожала плечами Лиза. — Время терять на всякую ерунду?
— А тебе что, не хватает времени?
— А ты думала! Хоть скотину мы и не держим, но огород немаленький, сама видишь.
— А телевизор ты смотришь?
— Да вот ещё! Книги иногда по ночам читаю.
— Какие?
— Карамзина и Ключевского. Ведь Светлана Петровна — учительница истории. У неё таких книг в запечнике очень много. Катька и Наташка Денисовы надо мной всё ржут, а мне интересно.
— А Ленка над тобой ржёт?
— Ленка-то? Да нет. Она ведь красивая.
— Ну и что?
— Красивые девушки — не насмешницы.
У Маринки было на этот счёт уточнение, но она решила пока только задавать вопросы и повнимательнее приглядываться к попутчице. Так дошли они до избы бабки Комарихи. Та их уже ждала на пороге — сгорбленная, в платке, шушуне, с клюкой. «Странно, что в галошах, а не в лаптях!» — решила Маринка, здороваясь с обитательницей бревенчатого, слегка уже покосившегося домишки с двускатной шиферной крышей и окнами в грубо вырезанных наличниках. На стёклах лежала пыль, такая густая, что кружевные шторки едва просматривались. Старуха была лицом не страшна, не зла, но не без ехидства в глазах.
— Как же вы одна справляетесь, бабушка? — задала ей вопрос Маринка после того, как на приглашение Лизы был дан суровый отказ — мол, делать мне больше нечего, кроме как чаи распивать на старости лет!
— Разве ж я одна? — скосила глаза бабка Комариха на любопытную пигалицу в штанах.
— Ну а с кем же вы? Может быть, за лешего замуж вышли?
Старуха и не подумала разобидеться. Ей, напротив, стало смешно.
— Спроси у Варвары, с кем я живу, — сказала она, вдруг перестав скалить штук шесть зубов. — Она объяснит. А теперь ступайте отсель! Пошли, пошли, безобразницы! Не до вас мне — каша, поди, уже пригорела.
И, сделав шаг обратно в свои хоромы, поросшие снизу мхом, Комариха с треском хлопнула дверью. Двум безобразницам оставалось только пожать плечами и двинуться восвояси.
— Что это ещё за Варвара? — опять пристала Маринка к Лизе, когда чуть-чуть отошли. Лиза глубоко и шумно вздохнула.
— Я это, я! Когда моя мама была ещё с животом, бабка предрекла, что родится девочка и что нужно её Варварой назвать, иначе не будет ей в жизни счастья. Но меня всё же назвали Елизаветой. Через двенадцать лет родители умерли — ну, точнее, погибли в авиакатастрофе, и я стала жить у бабушки. Она Лизой меня ни разу не называла, только Варварой. Всё предлагала официально имя сменить. Когда мне всё это осточертело, я поселилась у Гулькиных.
— Потрясающе! Ну а с кем же она живёт, если не одна? Она ведь сказала, что ты это должна знать.
— Должна, но не знаю. Она всё время мелет какой-то бред! Впрочем, у неё частенько ютится какое-нибудь животное — то зайчонок, раненый пулей, то больной ёж, то уж, то птенец. Она их выхаживает, потом они возвращаются в естественную среду обитания. Звери бабушку очень любят и доверяют ей.
— На что же она живёт?
— Да пенсию получает, на что ж ещё? Дядя Саша, отец Катьки и Наташки, по седьмым числам каждого месяца возит её в райцентр, и там ей выдают деньги. Он и продукты привозит бабушке из посёлка, а дядя Коля и дядя Костя дрова ей на зиму заготавливают.
— Дядя Коля и дядя Костя? Это мужья Нади и Ларисы?
— Ну да. Между прочим, все помогают бабушке, а она никому спасибо не говорит! Одних только зверей любит.
— Вот в этом я очень хорошо её понимаю, — вымолвила Маринка и призадумалась. Солнце грело ещё не совсем по-летнему. Оно было уже на западной части неба. В той стороне глухой непролазный лес почти примыкал к Ершовке. Крайний из двух заброшенных домиков находился, можно сказать, уже на опушке. Но за опушкой темнели дебри, в которые и ползком было не продраться. Более редкий лес, удобный для грибников, стоял чуть южней, за овсяным полем. К северу от деревни были луга. Среди них, близ рощи, и находилось старое кладбище.
— Там твоих маму с папой похоронили? — с крутого берега над запрудой вгляделась в погост Маринка, остановившись. Остановилась и Лиза. Она смотрела на уток, которые с кряканьем плыли к ней, ожидая корма.
— Нет, они в Питере похоронены. Там родня какая-то есть.
— А в этом пруду купаться, вообще, можно?
— Да, мы купаемся здесь в жару. Дно чистое, твёрдое, но вода холодная очень.
Маринке через соцсеть пришло сообщение. Ознакомившись с ним, она издала весёлое восклицание. От неё при этом не ускользнуло, что Лиза не задержала взгляд на айфоне последней версии. Её больше интересовали утки и гуси.
— Женька уволилась, — сообщила Маринка, когда продолжили путь к Гулькинскому дому.
— Серьёзно? Вот это да! А кто эта Женька?
— Моя лучшая подруга. Несколько лет назад её старшая сестра, Ирка, с нами в одном подъезде жила. Снимала квартиру.
— Где, в Павловском Посаде?
— Да. И Женька к ней приезжала. Потом мой папа устроил Ирку в свой театральный ВУЗ, концертмейстером. Он сам там преподаёт, а она — выпускница московской консерватории. Пианистка. Переселившись опять в Москву, она вышла замуж, да тут же и развелась. К тому времени Женька тоже послала на хер всех своих ухажёров, так что теперь эти две красавицы снова вместе живут и по два раза в день у них мордобой, как было всегда.
— Это очень мило, — хмыкнула Лиза. — Никак не могут ужиться?
— Просто они так привыкли жить. Но Женька наверняка ко мне в гости сюда приедет, чтобы немножечко отдохнуть.
— Очень любопытно будет с ней познакомиться! А откуда она уволилась?
— Да с центральной подстанции Скорой помощи. Она фельдшер. Но мне очень часто кажется, что её саму нужно полечить, как и Ирку. Они меня иногда называют Ритой.
Лиза взглянула на свою спутницу недоверчиво.
— Ты, небось, надо мной смеёшься?
— Клянусь, что нет! Уже шестой год они мне твердят, что я — вылитая Ритка Дроздова, какая-то неформалка с Арбата. Она была их подругой.
— И умерла?
— Да. Её убили, когда пытались арестовать.


Глава четвёртая

Когда Маринка с Лизой пришли, чаепитие шло уже полным ходом. Но чаепитием это дело можно было назвать лишь с некоторой условностью и натяжкой, ибо вокруг самовара, который был установлен в центре стола и мало кого интересовал, стояли бутылки с водкой, вином и чем-то ещё. Имелась и самогонка, производителями которой на местном уровне были Витькин папаша и Семён Дмитриевич Сопелкин. Его жена, Авдотья Григорьевна, не явилась, сославшись на головную боль и мрачное настроение Пелагеи. Вообще, от выходок и капризов этой козы в доме двух почтенных пенсионеров зависело почти всё. Но все остальные жители деревеньки, кроме Александра Денисова, Комарихи и всех подростков, присутствовали. Александр был на работе, а Лёньке, Витьке, Мишке и двум девчонкам Денисовым запретили являться на торжество. Ленка легла спать. Но шума и озорства всё равно за столом хватало, так как Надежда приволокла младшую дочь Аньку, которой было два года. Впрочем, увидев Лизу, Анька, носившаяся вокруг стола и на всех оравшая с целью привести в ужас, тотчас утихомирилась и спокойно заулыбалась. Елизавета была ей самой лучшей подругой. Имея это в виду, Светлана Петровна их усадила рядышком, а Маринку расположила между Николаем Геннадьевичем, супругом Надежды, и дядей Костей, мужем Ларисы. Оба они, после пары рюмок уже начав чувствовать себя гусарами, принялись её потчевать холодцом, солёными огурцами и блинчиками с икрой. Она с удовольствием отдалась под их покровительство, потому что была очень голодна и имела цель поближе сойтись со всеми своими односельчанами. Николай попытался налить ей в стопку вина, а Константин — водки, и тут же у них разгорелся спор по этому поводу. В спор включились и их супруги, а также хозяйка дома и Эвелина Денисова. Предпочтениями Маринки никто не поинтересовался, кроме Семёна Дмитриевича. Поэтому, когда он предложил ей попробовать первача, она, засмеявшись, его уважила, сказав:
— Да! Я буду пить самогонку. Спасибо вам, Семён Дмитриевич. И вам всем, господа, большое спасибо за обмен мнениями. Я все их учту, поскольку спешить нам некуда.
— Это наш человек! — вскричал дядя Костя, за что немедленно получил от Ларисы шуточный подзатыльник, а от Светланы — надменный взгляд и вопрос, назовёт ли он своим человеком Зеленского, если выяснится, что тот ещё и алкаш.
— Да я в любом случае назову! — серьёзно ответил Костя.
— Стоп, стоп, стоп, стоп! — также посерьёзнел и Семён Дмитриевич. Едва зазвучал его командирский голос, все остальные разом притихли, и он продолжил: — Леди и джентльмены! Я предлагаю политику не затрагивать вообще, так как обстановка очень тяжёлая, ситуация крайне накалена и любое столкновение мнений может закончиться большой ссорой. Давайте не создавать почву для конфликтов и просто выпьем с Мариночкой за знакомство.
— Поддерживаю, — кивнул Николай, и все согласились с ним. Сразу выпили. Не успела Маринка перевести дыхание и принять из рук Лизы, которая сделала полглотка вина, пирожок с капустой, как дядя Костя снова наполнил стопки и Эвелина произнесла следующий тост. Она предложила выпить за дружбу. Светлана ей возразила, что в силу местных традиций надо бы выпить сначала за урожай.
— Мне дружба дороже, — не согласилась супруга автомеханика. — Еду, если что, в магазине купим, а дружбу надо беречь!
— Никто и не спорит, что дружбу надо беречь, — холодно пожала плечами хозяйка дома. — Но что касается магазина, то на него хорошо рассчитывать, когда есть у мужа машина и куча денег! А если самого мужа нет, да зарплата — сорок пять тысяч? Спасибо, Линочка! Уж теперь-то я буду знать, что если картошка не уродится, ничего страшного — будут ждать меня вместе с моей дочкой и Лизонькой целые магазины деликатесов!
— Выпьем за дружбу и урожай! — прихлопнул конфликт ударом ладони по столу дядя Коля. Взглянув на Семёна Дмитриевича, прибавил: — Ну и, конечно, за Пелагею!
Всем стало очень смешно. Маринкина стопка была теперь полна водки. С некоторым усилием её выпив и закусив колбасой, которую принесла с собой Эвелина, Маринка стала гадать, каким будет новый повод для ссоры между участниками застолья. Но не успели те опрокинуть стопки и отдать должное пирогам Ларисы Блиновой, которые та настойчиво рекламировала, как снова подала голос Мишкина сестра Анька. На этот раз она разревелась, да притом так, что всем стало страшно. Причина была банальна — Лиза хотела дать ей очередную конфету, уже примерно двадцатую, а Надежда этому воспрепятствовала. Рёв был громким, истошным, непримиримым. Все озаботились этим делом и начали прилагать усилия для скорейшего воцарения мира и тишины. Но не так-то просто было добиться этого. Видя, что сама Лиза уже готова расплакаться от стыда за свой опрометчивый шаг, Маринка стрельнула у дяди Кости парочку сигарет с зажигалкой и потащила неосторожную девушку из избы.
— Уходим, уходим! Пора нам подышать воздухом.
Рёв был слышен и за дверями, так что пришлось выйти за калитку. Маринка там закурила. Лиза сказала ей, что не курит. Она казалась очень взволнованной. Нужно было её хоть как-нибудь подбодрить.
— Не переживай, — хлопнула её по плечу Маринка. — Я в её возрасте даже ещё громче орала, если мне что-нибудь не давали. К Лёньке пойдём? Мне кажется, что ребята там собрались.
— Да наверняка!
И пошли. День клонился к вечеру, но до сумерек оставалось ещё часа полтора. Приближаясь к Лёнькиному забору, девушки за две сотни шагов услышали звук баяна. Уровень баяниста был ниже среднего, но угадывался восточный мотив. Потом баян смолк, и властный девчоночий голос крикнул:
— Катька, ты дура? Лучше кота сюда принеси и дёргай его за хвост! Красивей получится! Кто-нибудь мне включит музыку или нет?
Другой девчоночий голос что-то ответил с ещё большим раздражением, вскоре после чего громко зазвучала песня Зизи Адель.
— Наташка решила потанцевать, — объяснила Лиза, тревожно нахмурив брови. — Вот ужас!
— Что здесь ужасного? — удивилась Маринка.
— То, что танцует она для Лёнечки! Кто бы ей объяснил, что всё это без толку?
— Почему?
В ответ Лиза промолчала, и у Маринки мелькнула скверная мысль. Они уже были возле калитки, запертой изнутри. Песня продолжала звучать, делаясь всё более быстрой и зажигательной.
— Как бы мне на это взглянуть? — спросила Маринка. — Может, есть какая-нибудь задняя калитка?
— Нет. Только та, что здесь. Попробуй тихонечко за забор схватиться и подтянуться.
Маринка немедленно это сделала. Высота забора не превышала двух метров, и подтянуться более-менее удалось, но руки сейчас же начали разгибаться. Лиза пришла на помощь новой соседке — взявшись за её пятки, что было силы стала способствовать продвижению вверх. Благодаря этому голова Маринки полностью оказалась выше забора и продержалась там секунд пять. Этого хватило, чтобы с лихвой наглядеться и сделать выводы.
Лёнька, Мишка и Витька сидели близко друг к другу на лавочке у терраски. Витька держал смартфон, из которого и звучала песня Зизи Адель. Парни были вынуждены тесниться, так как бок о бок с ними расположились на лавочке ещё двое — девочка в сарафанчике и баян, поставленной рядом с нею. Было вполне очевидно, что ей пришлось поставить его, чтобы осушить гранёный стакан с красным содержимым, чем она в ту минуту и занималась, сморщив прелестный носик. Ещё четыре стакана, уже пустых, очень неприглядно стояли на самом краю ступеньки, рядом с которой был конец лавочки. По соседству с ними высилась совершенно уже пустая бутыль, виденная утром Маринкой под верстаком. Но это было ещё не самое страшное! Витька с Лёнькой курили, устроив соревнование, кто из них затянется глубже и не закашляется, а Мишка скучно зевал. Танец симпатичной девчонки, которая перед ними крутилась очень недурственно, запрокинув голову, вскинув руки над ней и делая завлекательные движения животом, их не волновал абсолютно. Была Наташка в тюрбане — да, да, в самом настоящем синем тюрбане с белым пером, танцевальном топике, длинной юбке и мокасинах. Хоть её танец по качеству всё же несколько уступал костюму, она заслуживала внимания. Не последнюю роль в её привлекательности играли белые волосы, что струились из-под тюрбана нежными и упругими кольцами до лопаток. Да и лицо с зажмуренными глазами, сияющее возвышенным упоением, не оставило бы спокойным и, уж тем паче, зевающим никакого джигита. Но не джигиты, видимо, плотно сидели на лавочке рядом с Катькой, а чёрт-те что. Сделав такой вывод, Маринка с помощью Лизы тихонечко приземлилась и задала ей вопрос:
— Где она взяла такой дорогой костюм для арабских танцев?
— Отец ей всё покупает! И Катьке тоже. Он их в посёлок три раза в неделю возит, и там они занимаются — одна танцами, а другая музыкой.
— Поняла. Ну, давай войдём?
Лиза постучала в калитку. За нею сразу же сделалось очень тихо, потом возникла негромкая, но активная суета. Открылась калитка несколько раньше, чем ожидала Маринка. Первой, кого она и Лиза увидели, оказалась Наташка, имевшая тот же вид, в каком танцевала. Впрочем, не совсем тот же — была прибавлена выразительная улыбка. Она, как по волшебству, осенила личико старшеклассницы блеском зрелой и обольстительной красоты. Тюрбан и изящный жест, с которым Наташка, открыв калитку, сделала шаг назад, давали ей сходство с вымуштрованной рабыней. Но сходство Лёньки с султаном было практически никаким, уж не говоря о его друзьях. Все трое сидели с такими физиономиями, что можно было подумать — их отвлекли от филологического разбора пьесы «На дне». У Катьки лицо было чуть попроще. Она, скорее всего, задумалась над романом «Отцы и дети». Или над тем, не бросится ли в глаза Маринке бутыль, кое-как засунутая под лавку. Ни сигарет, ни стаканов, ни признаков сожаления совершенно не было видно.
— Мы репетировали, — вполне уверенным голосом сообщила Наташка, вдвинув засов калитки в её стояк и вновь оказавшись перед глазами вошедших дам. Пленительная улыбка не исчезала с её лица, длинные ресницы быстрыми взмахами то гасили, то открывали сияние карих глаз, направленных на Маринку.
— И что же вы репетировали? — поинтересовалась та, засияв глазами не менее дружелюбно и столь же трогательно. — Спектакль «Три поросёнка»? Мне кажется, в книге нет ещё двух свиней.
Наташка расхохоталась, хлопнув себя руками по бёдрам.
— Вот это шутка так шутка! Лиза, ты слышала? Ой, я лопну сейчас от смеха!
Робкий и тихий смех послышался также с лавочки. Но Маринке было противно туда глядеть, и она опять взялась за Наташку:
— Судя по твоему костюму, это была уже генеральная репетиция. Ты, как я понимаю, готовишься к выступлению?
— Ну конечно! На следующей неделе вся наша танцевальная школа поедет в Старую Руссу, и мы там выступим перед публикой в зале на семьсот мест. Говорят, что будет и руководство области, и московская делегация! Представляешь? А у меня мандраж начинается перед публикой, вот поэтому я мальчишек и попросила внимательно на меня смотреть. А ты Лёнькина сестра, да? Из Москвы? Марина?
— Да, она самая. У вас есть ещё какое-нибудь бухло? Или вы всё вылакали уже?
Признаков смущения или страха по-прежнему было ноль. Послав Катьку в погреб, куда она побежала прямо вприпрыжку, Лёнька достал из больших карманов своей джинсовки стаканы и сигареты. Наташка, Витька и Мишка ринулись в дом. Первая вернулась с двумя дополнительными стаканами, а её напарники вытащили два стула и маленький круглый стол на высоких ножках. Катька, вернувшаяся из погреба, водрузила на этот столик миску с солёными огурцами, шмат сала и самогонку в бутылке из-под шампанского.
— Красота какая! — цокнула языком Маринка, когда все оперативно расселись и Витька выдернул из бутылки пробку. — Я ведь имела в виду вино!
— Вино уже кончилось, — заявила Катька, длинным ножом разрезая сало. — Да это слабая самогонка!
— Ты, как я вижу, уже эксперт?
— Она не сопьётся, — успокоительно помахала Лиза рукой. — После двух стаканов её будет выворачивать наизнанку. Наташка вот может спиться. Витенька, мне чуть-чуть! Пару капель.
Наташка стала смеяться. Было неясно, на что она намекала этими звуками. Но никто не заинтересовался данным вопросом, поскольку Витька уже успел всем налить.
— Девчонки, за вас, — провозгласил Лёнька, взяв свой стакан. И сразу же выпил. Все остальные последовали его примеру, а затем долго жевали сало и хрумкали огурцами. Напиток был неплохим.
— У вас в Старой Руссе будет общее выступление? — задала Маринка новый вопрос Наташке после того, как выпили по второй и между сестричками вспыхнул мелкий конфликт, вызванный желанием младшей опять взяться за баян. — В смысле, групповое? Или же каждая ученица выступит с индивидуальной программой?
— Сначала будут общие выступления, а затем пойдут индивидуальные, — объяснила танцовщица. — Но, конечно, не каждая ученица выступит, а лишь те, кого отобрали преподаватели. В нашем списке — я, Алиска Шпынёва и Галька Фомкина. Среди нас и лучших танцовщиц из других студий выберут победительницу.
— И что же она получит в качестве приза?
— Жёлтый тюрбан. Сейчас, как ты видишь, у меня синий. Жёлтый считается символом царской власти. Этот тюрбан будет подтверждением титула, так как победительницу объявят ханшей Валдая.
Юная баянистка сделала вид, что лопается от смеха. Мишка пихнул её локтем в бок, чтобы успокоилась. Она, видимо, уважала Мишку и сразу же перешла с громового хохота на хихиканье.
— Ханшей Валдая? — переспросила Маринка. — Вот прелесть-то! То есть, не султаншей, а ханшей?
— Именно так, — кивнула Наташка. — Сперва хотели, чтобы была султанша, однако потом решили, что это будет не в наших отечественных традициях. А вот ханша — другое дело.
— Естественно! А кто будет голосовать? Жюри или зрители?
— Ну конечно, голосовать будут зрители. А решать, какая из девушек победила, будет жюри.
Маринка обвела взглядом всех своих собутыльников, любопытствуя, кто из них охренел сильнее. Но ничего похожего вовсе не было. Никто салом не подавился, кусок огурца не выплюнул. Впрочем, Лиза спустя примерно минуту чуть улыбнулась.
— Совсем как на президентских выборах!
— Начинается! — неожиданно закатила Катька глаза. — Опять наша Варя всем недовольна! Извините, Елизавета Андреевна, что родная наша страна опять вам не угодила! Простите, ваше высочество! Представляешь, Маринка — у нас тут, в Ершовке, не только ханша, но и принцесса есть! И всё ей не по нутру в её королевстве! Одни кругом дураки, которые ничего не умеют делать!
— Нет, «Разговоры о важном» в детских садах и школах делаются, я вижу, на высшем уровне, — удручённо повесила Лиза нос. — Зачем так кричать? Наташенька, пусть она поиграет нам на баяне!
— Нет, пусть уж лучше орёт, — сделала решительный жест Наташка, и парни с ней согласились. Это взбесило Катьку ещё сильнее. Она потребовала, чтоб Витька опять налил, но вышло по капле каждому. Быстро высосав свою каплю, Катька продолжила:
— В восемнадцать лет и без жениха! Конечно, чему тут радоваться? Но никто ведь не виноват, что у тебя крыша съезжает уже конкретно! Ты же не думаешь ни о ком, кроме как о своём Евпатии Коловрате!
Лиза мгновенно залилась краской. И то, что парни вместе с Наташкой самым серьёзным образом пригрозили Катьку немедленно утопить в водосборной бочке, если сама не заткнётся, не помогло. Хоть Катька заткнулась, в глазах её оппонентки блеснули слёзы. Она вскочила с желанием убежать, но Маринка силой остановила её. С помощью Наташки заставила опять сесть.
— Не переживай, — сказала Наташка, взяв руку Лизы. — Я дома её убью, если отец с матерью ей башку не открутят за самогонку! Возьму и придушу ночью.
Лиза уже держала себя в руках. Почти то же самое можно было сказать про Катьку. Она надулась и начала хрустеть пальцами, угрожая им переломом, что обрекало на риск её музыкальные перспективы. Но никого это не встревожило. У Наташки возник вопрос, нет ли самогонки ещё.
— Надо тормознуться, — заметил Мишка. — Скоро уже все наши пойдут домой.
Все с ним согласились. Катькины пальцы не прекращали хрустеть один за другим.
— Евпатий Коловрат? — решилась переспросить Маринка, внимательно наблюдая за Лизой. — Что-то знакомое. Кажется, про него был какой-то фильм.
— Просто идиотский, — быстро заговорила Лиза, словно её прорвало. — Не нужно его смотреть! Читайте роман «Батый» Василия Яна. В нём всё описано чётко.
— Откуда ты это знаешь? — стал провоцировать Лёнька. — Была там, что ли?
— Нет. Разумеется, не была. Но у тёти Светы — два шкафа с Карамзиным, Ключевским, Костомаровым, Соловьёвым. Я прочла всё.
— Ну так расскажи! Маринка же не в курсах.
Катька и Наташка одновременно зевнули. Но Лизу было уже не остановить. Она начала рассказывать, сняв косынку с тёмных своих волос и скомкав её в руке:
— Глубокой осенью тысяча двести тридцать седьмого года внук Чингисхана, Батый, со своими полчищами вступил в пределы Руси, чтобы покорить её и двинуться дальше, на Западную Европу. Первой на его пути оказалась Рязань. Она не хотела сдаться, и хан велел убить рязанских послов, которые прибыли в его ставку. Главным среди послов был сын рязанского князя, Фёдор. Услышав о смерти княжича, его молодая жена Евпраксия, взяв своего грудного младенца, бросилась вниз с высокой теремной башни. Рязанцы во главе с князем вышли против Батыя, но отступили. Их было чересчур мало. И всё монгольское войско обрушилось на Рязань. Город защищался пять дней, но на шестой пал и был уничтожен вместе с людьми. Затем Батый двинулся на Владимир, взяв по пути Коломну, Москву и прочие города. Но вскоре ему пришлось ещё раз встретиться с рязанцами, и нерадостной была для него та встреча. Один из знатных рязанцев, молодой воин Евпатий Коловрат, во время беды с его родным городом находился в Чернигове. Прискакав обратно, он на месте Рязани увидел лишь пепелище, усеянное телами. Узнав от тех, кто сумел спастись, что произошло, Евпатий решил поквитаться с завоевателями. С ним было несколько сотен конных черниговцев. По пути к нему присоединились воины и охотники из Рязани, которые убивали монголов на лесных тропах. Всего набралось тысяча семьсот храбрецов, и этот отряд настиг стотысячную орду Батыя в Суздальских землях. Василий Ян утверждает, что битва произошла возле Переяславля. Сходу набросившись на монголов, черниговцы и рязанцы стали рубить их так, что те пришли в ужас. Видя, что его армия отступает, Батый велел лучшему своему богатырю, Тогрулу, убить Евпатия в поединке. Два этих воина встретились, и Евпатий тут же сразил монгольского исполина. При виде этого остальные монголы начали разбегаться в панике, потому что Тогрул считался непобедимым. Перепугался и хан Батый со всеми своими военачальниками. Они приняли решение пустить в ход китайские камнемётные машины. Под градом больших камней, которые применялись для разрушения городов, спастись было невозможно. Когда Батыю принесли тело Евпатия Коловрата, хан распорядился похоронить его с воинскими почестями, что и было исполнено. Вот и всё, что известно о рязанском богатыре Евпатии Коловрате.
Кончив рассказ, Лиза повязала косынку. Дрожание её рук бросалось в глаза. Наступали сумерки.
— Интересно, — проговорила Маринка, взяв со стола последний огурчик. — А точно ли это правда? Очень похоже на вымысел.
— Это правда, — ударила кулаком по коленке Лиза. — Некоторые историки сомневаются в этом лишь потому, что Рашид-ад-Дин, описавший завоевание Руси Батыем, не упомянул о Евпатии. Но ведь он не упомянул также о сражении на реке Мологе, в котором Батый разгромил войска великого князя всей северо-восточной Руси, Георгия Всеволодовича! Почему ж никто из учёных не сомневается в том, что битва эта была?
— Но ведь в любом случае твой Евпатий давно уж мёртв, — сказала Наташка. — Зачем ты всё о нём думаешь?
— Я не знаю. Мне хочется о нём думать.
— А он тебе не мешает думать о ком-нибудь помоложе?
— Да лучше думать о мёртвом, чем о таких вот живых, — вяло указала Маринка на трёх унылых задротов, которые неказисто вынули сигареты. И закурила сама. — Я буду удивлена, если хоть один из них возьмёт что-нибудь тяжёлое и поедет в Старую Руссу!
— Лёнька возьмёт свой маленький инструмент, — блеснул умом Мишка. — Он неподъёмный.
Маринка бросила взгляд на Лизу и двух сестёр. Те не обозначили ни смущения, ни досады, ни оживления. Просто молча перевели скучающие глаза на Лёньку, интересуясь, выкрутится ли он из неловкости. Тот курил и глядел сквозь дым на сумеречные звёзды, делая вид, что мыслями пребывает на том же уровне и дурацкие шутки проходят мимо его ушей.
— Откуда ж такая тяжесть в маленьком инструменте? — не удержалась Катька. — Может, он свинский?
Тут мысли Лёньки помимо его желания отделились от звёзд. Он недоумённо вытаращил глаза на Катьку. Витька под общий хохот её решительно опроверг рассказом о своих боровах, проявлявших большое рвение в деле улучшения демографии.
— Вы не поняли, — перебила его Наташка. — Она хотела сказать, свинцовый!
Всем стало ещё смешнее. Видя, что разговор зашёл не в ту степь и уже темнеет, Маринка сильным щелчком метнула через забор окурок и встала.
— Всё, по домам, — сказала она. — Самогонка кончилась. И родители ваши сейчас вернутся.
Гости немедленно разошлись, заверив Маринку, что были рады с ней познакомиться. Наводить во дворе порядок пришлось хозяевам. После мытья посуды Маринка стала зевать. Глаза у неё слипались. Поэтому ругать Лёньку она не стала, а просто молча дала ему подзатыльник и поднялась к себе на мансарду, чтобы лечь спать. В окне сиял месяц. С полей веяло прохладой. С трудом найдя выключатель, Маринка вынула из комода постельные принадлежности, застелила кровать и прошлась по комнате, потому что при свете слабенькой лампочки та представилась более интересной, чем при дневном. Обои в углу топорщились и загадочно шелестели от ветерка из окна. Маринка решила утром заставить Лёньку заняться ими. В старом шкафу, который угрюмо и выжидательно занимал противоположный угол, стояли книги — Стендаль, Достоевский, Цвейг, Набоков, Шекспир. И ещё какие-то. Среди них бросилось в глаза странное название — «Циники». Эта книга была не очень объёмная, и Маринка решила на днях её прочитать. Ну, по крайней мере, открыть. Не успела она опять подойти к кровати и расстегнуть на джинсах ремень, как ей позвонила Женька.
— Ты где? — спросила она.
— В доме, на мансарде. Сейчас уже лягу спать. Ты чего звонишь?
Женька второй раз сообщила, что подала заявление об уходе с работы и дня через три приедет. Слушая её подробный рассказ о склоках и разногласиях на подстанции, а затем о скандале с Иркой, Маринка неторопливо разделась, щёлкнула выключателем и легла. Закуталась в одеяло. Безмолвная темнота, нависшая над таёжным краем, уставилась на неё жёлтыми глазами с недружелюбной пытливостью. Было капельку жутковато.
— Ну, что ты скажешь о своём брате? — спросила Женька, почувствовав, что её рассказ становится утомительным для Маринки. И чиркнула зажигалкой.
— Парень с характером, — был ответ.
— Так это ведь хорошо!
— Кажется, не очень.
— Но почему? У него проблемы, что ли, какие-то?
— Да, — сказала Маринка и обстоятельно поделилась массой своих впечатлений о жителях деревушки. Особенное внимание было уделено восточному танцу и разговорам вокруг него.
— Я всё поняла, — усмехнулась Женька, ворочаясь на своём скрипучем диване. — Ты думаешь, что мальчишки интересуются не девчонками, а друг другом?
— Да тут ведь и думать нечего! Лиза прямо сказала, что зря она так старается!
— Кто? Наташка?
— Да, разумеется! А она и вправду очень старалась! Была готова взлететь!
— Ну, это естественная потребность. А что касается слов этой ненормальной, то ты их просто неправильно поняла. Она подразумевала, что Лёнька влюблён в неё, поэтому у Наташки шансы отсутствуют.
— Да ты что? — ахнула Маринка. — Не может этого быть!
— Почему не может? Ты что, не знаешь этих тихонь, тем более деревенских? За пять с половиной лет я их откачала сто двадцать штук. Пацанчик по заднице её хлопнет, она тут же начинает по всей деревне трубить о своей предстоящей свадьбе, а когда вдруг выясняется, что он лазит на сеновал с другой, вскрываются вены! Ты глаз с неё не спускай, а то и тебя полоснёт чем-нибудь по горлу.
— Да хватит гнать! Нет, слушай, серьёзно — я сама видела, что никто из них на Наташку даже и не глядел, когда она танцевала!
— Это нормально, если, как ты говоришь, им всем по шестнадцать лет. Ты знаешь, чего они боятся больше всего на свете? Так я скажу тебе. Покраснеть при взгляде на девку!
— Ой! Ой-ой-ой! Что-то не особо они краснели, когда шутили про член! И, кстати, про Лёнькин!
Тут Женьке стало смешно. Опять закурив, она пробубнила сквозь зубы:
— Во-первых, пьяные были. А во-вторых, не стали бы они о нём говорить, если бы всё было именно так, как ты это видишь. Впрочем, проверь.
— Это каким образом?
— Ну, пройдись перед ним как бы невзначай в голом виде и посмотри на реакцию.
У Маринки дух захватило.
— Женька, ты дура? Или вы с Иркой там накидались вечером? Надо всё-таки хоть немного соображать, скотина, что ты несёшь!
— Слушай, отвали! Хорошо, приеду — сама за него возьмусь. Если у него штаны лопнут в душе, когда он мне будет спинку тереть, тебе полегчает?
Смартфон в руке у Маринки едва не треснул по всей длине. Назвав Женьку мразью и сукой конченой, она выключила его и тут же уснула.


Глава пятая

Катька и Наташка очень боялись встретить дома отца. Он был с ними строг, особенно вечерами, когда приезжал усталый. Им повезло — Александра Львовича дома не было. Он задерживался в посёлке. Но Эвелина, разгорячённая пикировками со Светланой, успела уже вернуться, и от неё дочерям досталось. Если Наташка отделалась лишь затрещинами, то Катька не отвертелась и от ремня. Мать её лупила по разным поводам даже после получения паспорта. Таким образом обе пьяницы и паскуды, как мать их аттестовала, отправились спать в слезах. Александр Львович приехал перед полуночью.
— Самогонку пили на этот раз, — встретила его Эвелина ябедой прямо возле калитки. Машину он оставил снаружи, проверив, звучит ли сигнализация, и вошёл с двумя тяжёлыми сумками.
— Самогонку? А где они её взяли!
— У Лёньки, где же ещё! К нему, кстати, двоюродная сестра приехала днём.
— Та самая?
— Да.
На том разговор и кончился. Подав ужин и отказавшись выпить вина, хозяйка трёхглавого теремка, как все называли избу Денисовых, ушла спать. Александр Львович к ней присоединился лишь через час. Но вскочил он первым, едва проглянуло утро. Будить никого не стал. Сорок пять минут ушло у него на то, чтобы принять душ, позавтракать и собраться. Он не любил опаздывать на работу, хоть вполне мог позволить себе такое как учредитель и совладелец станции техобслуживания. В посёлок он, как правило, ездил вместе с Николаем Геннадьевичем, который также работал там, но в другой структуре. В дождь, стужу или метель к ним присоединялась Светлана, предпочитавшая при хорошей погоде ходить пешком. Погода в то утро была на радость да и учебный год подошёл к концу, так что Николай на сей раз поджидал приятеля у машины в другой компании. Рядом с ним стояли сообразительная коза Пелагея, которую выпускали гулять на восходе солнца, и незнакомая девушка с ярко-рыжими волосами. Были на ней ковбойские джинсы клёш, толстовка и кеды. В левой руке рыжая стиляга держала пакет и складную удочку, в правой — пряник. Коза очень деловито глядела на этот пряник, но взять его не могла, поскольку давилась коржиком. Много времени это, впрочем, не заняло, и пряник исчез с такою же быстротою.
— Санёк, как думаешь, кто зараз съест больше пирожных — она или твои девки? — весело приветствовал Николай своего приятеля, протянув ему руку. Тот крепко пожал её. Улыбаясь девушке, сказал:
— Так, конечно, она. А если под самогоночку, то они, чтобы мать им уши не надрала! Кондитерские изделия отбивают запах спиртного. Здравствуйте, барышня!
Стряхнув крошки с правой руки, Маринка вложила её в большую ладонь отца Катьки и Наташки. Пожатие было слабым, но выразительным.
— Племянница нашей Таньки, — вздохнул Николай Геннадьевич. — К Лёньке с Москвы приехала, попечительство оформлять.
— Павловопосадская я, Марина меня зовут, — отрекомендовалась Маринка, достав из пакета «Парламент Лайт». Предложила. Односельчане взяли по сигарете. Мишкин отец дал барышне прикурить, затем продолжал:
— На рыбалку встала с первыми петухами! Вот тебе и москвичка! Может, ты и корову доить умеешь?
— Мне не спалось, — выдыхая дым, сказала Маринка. — Возле сарая стояла удочка, Лёнька спит, мне заняться нечем. Дай, думаю, посижу у реки Удрайки, на хлеб половлю плотву!
— Лучше бы червей накопать, — заметил Александр Львович. — Но ловятся и на хлеб плотвички с подлещиками, то правда. Ну что ж, садись! Подвезём. Мы сами в ту сторону направляемся.
Достав пульт, он нажал на кнопочку и открыл для Маринки заднюю дверь своего кроссовера. Но Маринка, коленом пихнув козу, которая потянулась к её пакету, отошла в сторону.
— Нет, езжайте. Охота пройтись пешком.
— Смотри, ведь до речки шесть километров, — предупредил Николай. — Топать больше часа! Пока дотопаешь, вся плотва уляжется спать. Рыба хорошо клюёт рано утром.
— Ничего страшного, я её разбужу.
Оба деревенских жителя посмеялись и сели в «Форд». Тот завёлся сразу, с пол-оборота, после чего взял неспешный старт и так же неторопливо двинулся в путь, покачиваясь на рытвинах и ухабах. Солнышко над тайгой уже поднялось. Докурив, Маринка погладила Пелагею, которая продолжала в упор глядеть на её пакет, и весело зашагала вслед за машиной.
Щебёночная дорога тянулась через поля, которые зеленели всходами ржи. Вела она до моста над рекой Удрайкой. Райцентр стоял за нею. Он был Маринке пока не нужен. За час дойдя до реки, она огляделась. Невдалеке, километрах в двух, стояла ещё какая-то деревенька, немногим больше Ершовки. Таксист накануне озвучил её название, но Маринка не сочла нужным его запомнить. Заметив возле моста, среди лоз, неплохое место для рыбной ловли, она спустилась к воде и, сев на обрывчике, занялась этой самой ловлей. Удочка ей была не нужна, да и рыба тоже. Собственно говоря, и ловли-то не было никакой — Маринка просто бросала в реку хлебные крошки и наблюдала, как небольшие рыбки-уклейки хватают их на поверхности. В тихой заводи, над которой она болтала ногами, этих уклеек было полно. Но вот по воде ударил голавль и двух из них оглушил хвостом, потом съел. Остальные скрылись. Этим рыбалка и завершилась, к большой досаде Маринки. Ей было лень разматывать удочку, да она и не знала, как ею пользоваться. Её расчёт был на то, что возле реки окажется рыболов, который подскажет. Но ничего подобного не было, и Маринка, выкурив сигарету, смирилась с мыслью, что ей придётся уйти не солоно хлебавши. Не очень-то эта мысль её и расстроила, потому что рыбок было ей жаль. Голавля, конечно, она бы вынула из реки с большим удовольствием, но едва ли он брал на хлеб. А если бы взял, то не утянул ли бы он её саму в реку? Вопрос был не из простых, потому Маринка решила не рисковать, тем более что уже становилось жарко. Поднявшись на ноги и взяв удочку да пакет, в котором остались лишь сигареты, она устремилась влево, к мосту. Что и говорить, рыбалка у неё вышла вовсе бесславная.
Держась близко к краю моста, чтобы не попасть под машину, Маринка перешла реку и оказалась в посёлке. Таксист её завозил туда накануне, так что у неё было уже какое-то представление о структуре этого населённого пункта. Он был настолько большим, что даже имел автобусный парк. Но Маринка всё же решила пройтись пешком. Ей требовался отдел опеки и попечительства. Сразу выяснив у прохожих, где он находится, она срезала путь, миновав какой-то музейный комплекс — как позже стало известно, это была усадьба Дубцы, и минут за двадцать достигла большого здания на Советской улице, где отдел и располагался. Да и не только он. В том же здании находились и пенсионный фонд, и налоговая, и местный расчётный центр. Снаружи здание было вроде бы ничего, внутри — просто ужас. Краска и штукатурка сыпались от шагов. Но в просторном офисе, куда новая жительница Ершовки вошла без очереди, объяснив другим посетителям, что ей надо только спросить, штукатурка сыпалась на весьма неплохую мебель и современный компьютер. За ним сидела и ничего не делала дама лет тридцати. Впрочем, перед нею стояла чашка уже остывшего кофе. Глаза у дамы были заплаканы, на полу возле её ног валялся мобильник. Девушку с удочкой обитательница просторного кабинета встретила взглядом, которым можно было сверлить бетон. Осознав, что нервы у секретарши взвинчены перестрелкой на личном фронте, Маринка в силу особенностей характера захотела взвинтить их ещё сильнее и, стукнув удочкой в пол, холодно сказала:
— Пятнадцать человек ждут, когда вы допьёте кофе! Среди них — несколько пожилых.
— У меня обеденный перерыв, — объяснила дама, с испугом взглянув на удочку. Уяснив, что этот предмет оказывает магическое воздействие на неё, Маринка решила добавить в голос ещё металла.
— Обеденный перерыв? Не рано ли вы обедаете? Я, кстати, ещё не завтракала. К вам из Павловского Посада пришёл запрос по поводу Леонида Юранова?
Дама съёжилась, продолжая глядеть на удочку как на кобру. Лишь спустя несколько секунд глаза её поднялись, губы растянулись в слабой улыбке.
— Одну минуточку.
Повернувшись к компьютеру, она мышкой растормошила его, затем попросила ещё раз назвать фамилию и прошлась по клавиатуре слегка дрожащими пальцами.
— Извините. Вы, как я понимаю, Марина Дмитриевна Керниковская?
— Она самая.
— Да, запрос поступил. На днях к вам приедет на дом комиссия по делам несовершеннолетних. В её составе будут наши инспекторы и сотрудница ПДН.
— Благодарю вас, — холодно проронила Маринка и вышла, на всякий случай ещё раз звонко ударив в пол тупым концом удочки. В коридоре она уведомила товарищей по несчастью, что нервная секретарша закончила свой обед и возобновила приём. Её поблагодарили хором, после чего одна из пожилых женщин робко вошла в кабинет опеки и попечительства, а удачливая рыбачка вышла на улицу. У неё было ощущение, что она поймала большую щуку.
Теперь уж можно было позавтракать. Напевая песню про городок, Маринка пошла в сторону вокзала, так как имелись все основания полагать, что возле него найдётся какое-нибудь кафе. Расчёт оказался верным. Первый же ресторан близ вокзальной площади почему-то сразу внушил Маринке доверие. Сев за столик и быстро сделав заказ, она, по обыкновению, разболталась с официанткой.
— Удочки испугалась? — переспросила та, выслушав рассказ о произошедшем в отделе. — Неудивительно! Они все там боятся удочек.
У Маринки глаза полезли на лоб.
— Как это понять? Ты чего, прикалываешься?
— Реально! Несколько лет назад одна здешняя девчонка — рыжая, кстати, которую эти ведьмы сделали психопаткой, пошла ночью на рыбалку и утонула, сорвавшись с крутого берега. Догоняешь теперь, в чём фишка?
— Мать твою драть! — схватилась Маринка за голову. — Прикол! Так я, значит, призрак этой девчонки?
— Типа того.
— Зашибись! Я в шоке! А как они её довели?
— Ну, всё норовили отнять у приёмной матери и засунуть опять в детдом. Слушай, извини, я пойду работать — народу, видишь, полно!
Маринка кивнула и призадумалась. А потом, как только официантка принесла кофе, сэндвичи и омлет, позвонила Женьке. Та сразу вышла на связь и спокойно выслушала историю.
— Да, неплохо! А ту девчонку нашли?
— Которая утонула? Я не спросила. Какая разница?
— Ну, не знаю. Может быть, никакой. Теперь будешь ждать комиссию?
— Да. А что мне ещё остаётся делать? Отдать Лёньку в детский дом?
— Ты только держи все свои фантазии при себе, окей? Если по деревне поползёт слух, что твой Лёнька — гомик, его сдадут не в детдом, а в психиатрическую больницу. Теперь есть такой закон.
— Я тебя убью, когда ты приедешь, — пообещала Маринка и прервала с Женькой связь. Позавтракала она без всякого аппетита. Но съела всё. Оставив любезной официантке двести рублей на чай, торопливо вышла. Ей ещё нужно было зайти в аптеку, чтобы купить витамины. Их порекомендовал врач, и уже давно. Аптек на пути к реке оказалось три. Сделав между ними выбор интуитивно, Маринка приобрела цианокобаламин B 12, который был ей прописан, в ампулах для инъекций. Купила также шприцы. Потом заглянула и в супермаркет, чтобы купить средства гигиены, пакет стирального порошка и несколько упаковок блинчиков с мясом. Этот супермаркет располагался недалеко от моста. Солнце жгло прилично. Маринка чувствовала усталость. Подумав, не нужно ли ей ещё что-нибудь в посёлке, она решила, что нет, и, перейдя реку, спустилась к низкому берегу в густых зарослях ивняка. Поблизости не было никого. Ничто не мешало снять с себя всё и всласть искупаться в заводи. Так Маринка и сделала. А затем повалялась минут пятнадцать в густой траве, нагретой лучами солнца, оделась и зашагала в Ершовку.


Глава шестая

— Неплохо ты порыбачила, — хмыкнул Лёнька, следя, как его сестра выкладывает на стол из пакета блинчики в упаковках. — А баночек пять пивка тебе не попались?
Маринка смерила шутника раздражённым взглядом. Она его разбудила, придя домой с солнцепёка, и он перед ней стоял лишь в одних трусах, с неумытой рожей. Мальчишескую стеснительность будто ветром сдуло с него. Но что это был за ветер, Маринка пока не знала. Она допускала всё, от быстрой психологической адаптации до глубокой закомплексованности, остро требующей разрядки. Неплохо было бы спросить Женьку, какие мысли возникли бы у неё в такой ситуации.
— Я сейчас лягу спать, — сказала Маринка, вытащив из пакета всё содержимое. — А когда проснусь часа через два, блинчики должны быть горячими. И желательно, чтобы был приготовлен молотый кофе. Ты с этим справишься?
— Постараюсь, — ответил Лёнька и потащился в свою маленькую комнату. Её дверь осталась открытой, так что Маринка смогла увидеть, как он опять улёгся в постель. Поднявшись наверх, она с удовольствием последовала его примеру и проспала три часа.
И что же она увидела, когда снова спустилась вниз, на терраску? Жарившиеся блинчики и горячий кофейник на электрической плитке. Но Лёнька, кажется, к этому отношения не имел, поскольку стояла у плитки Елена Гулькина. Сняв чугунную крышку со сковородки, она при помощи вилки переворачивала румяные блинчики, под которыми пузырилось, шипело, брызгало масло. Увидев перед собой сквозь масляный пар Маринку в халате, Ленка приветливо улыбнулась.
— Доброе утро! Точнее, вечер уже. Ты выспалась?
— Вроде, да. А ты что здесь делаешь?
— Жарю блинчики. Лёнька сразу бы их спалил! Он ведь ни на что не способен.
— И часто ты ему помогаешь?
— Да каждый день! И не только я. Спустись-ка во двор и сама увидишь.
Маринка незамедлительно так и сделала. У терраски она увидела Лёньку с Лизой. Они весело болтали. Первый при этом сидел на лавочке и курил — притом в том же виде, какой имел три часа назад, ни больше ни меньше. Лиза, одетая, по своему обыкновению, как монашка, стирала в тазу вельветовые штаны. Штаны были Лёнькины. Таз стоял на двух табуретках, вынесенных из дома. Ещё Маринка заметила у крыльца коробку стирального порошка, который она купила. Увидев её, Маринку, барин в трусах и одна из его служанок сразу же прекратили весёлую болтовню, которая увлекала их весьма сильно, и проявили смущение.
— Очень мило, — зевая, проговорила Маринка. — Елизавета, а ты зачем стираешь ему штаны? У него что, руки отвалятся, если сам постирает?
— Он не умеет этого делать, — сказала Лиза. — И почему он должен уметь? Я вот не умею топор точить, и Лёнька его мне точит. У каждого — своё дело.
Маринка перевела глаза на верстак. На нём были сложены джинсы, шорты и две рубашки — уже постиранные, но пока что не прополощенные. Хотела она заметить, что исполнять работу, для которой требуется топор, также дело Лёньки, но ей вдруг стало невмоготу продолжать этот разговор.
— Маринка, тебе и мне к Кузнецовым надо идти обедать, — поспешил Лёнька занять сестру другой темой. — Нас пригласили. И Лиза приглашена.
— Ты пойдёшь в трусах? — поинтересовалась Маринка. — Или оденешься?
Лёнька, сделав жест одолжения, молча встал, раскрошил окурок о каменную ступеньку крыльца и поплёлся в дом. Лиза проводила его улыбкой. Она уже отжимала штаны над тазом.
— Зачем же Ленка разогревала блины, если мы идём к Кузнецовым? — задалась вопросом Маринка, присев на лавочку. И ответ она получила от самой Ленки.
— Я их съем, — объявила та, внезапно возникнув в дверном проёме. — Я также приглашена к Кузнецовым, но не пойду.
Маринке стало всё ясно. То есть, почти. Ей хотелось знать, наденет ли Лиза постиранные штаны. Они, впрочем, были мокрыми да ещё в порошке, так что задавать вопрос не пришлось. Поблагодарив двух девушек за работу, Маринка поторопилась опять взойти на мансарду, чтобы одеться.
Домик у Кузнецовых был меньше, чем у Денисовых, но просторнее, чем у Лёньки. Ну и, наверное, раза в два просторнее, чем у Гулькиных. От Блиновых на трапезу к Кузнецовым явился Витька, а от Сопелкиных и Денисовых не нашлось делегатов. Для Пелагеи, которая попыталась влиться в компанию, тётя Надя вытащила из погреба чуть подгнивший кочан капусты. Но насладилась им Пелагея возле ворот. Анька за столом также не присутствовала. Её уложили спать. И на шестерых еды было вдоволь. Маринке больше всего понравился борщ, а жареную картошку и два куриных окорочка, приправленных соусом, доедала она мучительно, потому что этой самой картошки была большая тарелка с верхом. Однако пришлось ещё затолкать в себя пирожок, который хозяюшка подала на третье вместе с компотом. Пока обед этот длился, Надя пытливо спрашивала Маринку то о её работе, то об отце, то о самых разных сторонах жизни в Москве и Московской области. Хоть Маринка давала очень поверхностные ответы, многое обходя, все слушали её так, как будто она приехала из Лос-Анджелеса. Ей было от всего этого дискомфортно. Водка или вино помогли бы ей и самой почувствовать удовольствие от своих рассказов, но чего не было, того не было. От компота в роль не войдёшь! Поэтому, когда встали из-за стола, Маринка вздохнула от всей души и поблагодарила хозяйку в самых изысканных выражениях. Нужно было ещё помочь тёте Наде вымыть посуду. Лиза взяла это на себя, отправив Маринку подышать воздухом. Три подростка хотели за ней последовать, но Надежда велела им сложить стол и сдвинуть его к стене. Эта работёнка каким-то непостижимым образом отняла у них много времени, и Маринку встретила у крыльца одна только Лиза.
— Пошли к ручью, — сказала она.
— Зачем?
— Прополощем шмотки твоего братца.
Маринка не возражала. Взяв с верстака штаны и рубашки, они направились к берегу. Лучшим местом для полоскания была маленькая естественная запруда близ домика Комарихи. Не та, где плавали гуси с утками. В маленькую запруду ручей срывался звонким сияющим водопадом. Вода не только звенела, но и бурлила, пенилась, клокотала. И берега, и дно этой шумной ямы были в камнях различных цветов и форм.
Полоскала, ясное дело, Лиза. Маринка просто не знала, как это делается. Она перешла ручей, увидев за ним удобное возвышение, и расслабленно отдыхала на берегу, дымя сигаретой. Ей было сказочно хорошо около воды. Вдруг она увидела Комариху. Бабка к ней шла, старательно прикрыв дверь своего домишки. Шла очень медленно, опираясь на суковатый посох. И улыбалась, не размыкая сухих, обветренных губ. Когда она подошла и остановилась, Маринка с ней поздоровалась.
— Здравствуй, внученька, здравствуй, — отозвалась старушенция, неприятно прищуриваясь от солнца. — Ты, я слыхала, в посёлок ходила нынче?
Услышав бабушку, Лиза вздрогнула и слегка распрямилась, держа в руках Лёнькины штаны. С них текла вода. Встретившись глазами на один миг, бабушка и внучка едва кивнули одна другой, после чего Лиза вернулась к своей работе.
— Да, прогулялась, — сказала в ответ Маринка. — Прошу прощения, что не поинтересовалась, не нужно ли вам чего. Я утром проснулась, и дай, думаю, пойду! Было очень рано.
— Я встаю затемно, — сухим тоном отрезала Комариха. Маринка сильно сконфузилась.
— Извините! Если вам нужно, я прямо сейчас ещё раз схожу. Что вам там купить?
— Маринка, остынь! — послышался голос Лизы. — Если ей что-нибудь нужно, мы позвоним сейчас дяде Саше, и он всё вечером привезёт. Так будет быстрее, чем полтора часа туда, столько же обратно да там ещё целый час!
С этими словами Лиза отжала джинсы и сделала большой шаг с огромного плоского валуна, лежавшего посреди ручья у самой запруды, на берег. Все остальные вещи, которые она тщательно полоскала, были там сложены на траве. Опять взяв их в руки, Лиза прибавила:
— Но уж если, бабушка, ты так хочешь, мы туда сбегаем. Нам не трудно. Что тебе взять?
— Ничего не нужно, Варвара, — качнула головой бабка. — Мне от тебя совсем ничего не нужно до гробовой доски! Но если бы ты картошечку мне окучила, это было бы хорошо.
— Завтра будет сделано, — горделиво кивнула Лиза и зашагала вверх по узкой дорожке, которая пролегала между заборами Кузнецовых и Гулькиных, выводя к щебёночной колее. Маринка засуетилась, спеша вскочить и кинуться следом. Она, конечно же, не забыла вежливо попрощаться со старой склочницей. Та кивнула. И вдруг схватила Маринку за руку.
— Молочка мне не принесёшь?
Маринка перепугалась.
— Что? Молочка? Какого?
— От Пелагеи. Зачем им много? Козлёночек-то, я слышала, умер пару недель назад. Принеси пожалуйста! Семён Дмитриевич с Авдотьей мне не откажут.
— Да, хорошо. Принесу.
Бабка отпустила Маринку. И долго ещё стояла, глядя ей вслед, а затем на лес, на деревню и на погост за ручьём, в цветущих лугах. Только когда солнце стало клониться к лесу, она вернулась в свой дом.
Маринка пошла к Авдотье Григорьевне и Семёну Дмитриевичу без Лизы. Даже и звать не стала её, услышав от Ленки, что у Светланы Петровны стала болеть поясница из-за работы на грядках. Было вполне понятно, что завершать всю эту работу придётся Елизавете. Словом, пошла Маринка одна. Сразу за калиткой её сурово встретила Пелагея. Она отказывалась впустить нежданную гостью, требуя от неё пирожное. Лишь когда Маринка вывернула карманы и поклялась в следующий раз принести слойку с мармеладом, коза ей дала пройти. Старики Сопелкины пили чай в своей летней горнице со старинной дубовой мебелью и вагонкой вместо обоев. Когда Маринка вошла, они разом встали и наотрез отказались с ней разговаривать до тех пор, пока не отведает настоящего самоварного чаю с липовым мёдом. Маринка стала им говорить, что, мол, в другой раз, однако они оказались не столь наивны, как Пелагея, и сесть за стол всё-таки пришлось. Но надо сказать, что и чай и мёд того стоили. Осушив три чашки под сдержанную и милую стариковскую болтовню, Маринка почти даже без смущения изложила суть своей просьбы. Точнее, просьбы бабки-отшельницы.
— Час назад подоила, — без удивления, лишь с одной радостной готовностью поднялась Авдотья Григорьевна. Обменявшись взглядами с мужем, она прибавила: — Целых пять с половиной литров! А сколько нужно ей? Не спросила?
— Честно говоря, нет, — смутилась Маринка. — Но думаю, что немного. Ведро она, что ли, выпьет?
— Не удивлюсь, — усмехнулся в бороду Семён Дмитриевич. — Ведь козье-то молоко повкуснее крови! А кровь она у любимой внучки выпила всю, до последней капли. Неси, Авдотья, три литра.
Маринка слёзно рассыпалась в благодарностях. И уже через двадцать минут она отдавала крепко закрытую трёхлитровую банку, полную козьего молока, бабке Комарихе. Та вышла навстречу ей из своей избушки заранее, будто бы услыхала её шаги около ручья. Взяв банку, сказала:
— Спасибо, внученька! Вот за это Господь тебя наградит.
Её интонация была странной.
— А что, за всё остальное, значит, накажет меня Господь? — скорчила Маринка губы в улыбке. — Я правильно поняла вас, бабушка?
— Ну, за что-то накажет, а что-то и не заметит, — дала ответ коренная жительница деревни, в задумчивости пошамкав беззубым ртом. — И так оно будет лучше. А хочешь ко мне зайти? Налью тебе козьего молочка. Небось, отродясь не пробовала?
— Спасибо. Но мне пора.
На этот раз Комариха не провожала взглядом Маринку до верхних изб, только до ручья проводила. С банкой стоять было тяжело.
Маринка спешила. Над лесом горел закат высотой в полнеба, когда примчалась она домой. На лавочке у терраски сидели Лёнька, Витька и Мишка. Наташка в обычном платье и шлёпанцах суетливо бегала перед ними взад и вперёд, грубо ведя с ними какой-то спор. Увидев Маринку, она обрадовалась и, взяв её за руку, обратилась к ней за поддержкой. Но у Маринки не было сил всё это терпеть. Объяснив Наташке, что хочет спать, она поднялась к себе на мансарду.


Глава седьмая

На другое утро Маринка выпила с Лёнькой кофе и пошла завтракать к Гулькиным. Это было сделано под предлогом окучивания картошки у Комарихи. Хотел и Лёнька помочь, однако его сестрица, сообразив, что он собирается помогать не столько с картошкой, сколько с овсяной кашей, жёстко сказала:
— Нет! Ты лучше подклей обои у меня в комнате. Думаешь, мне приятно каждое утро видеть при пробуждении, как они там в углу висят?
И ушла, надев для работы старые шорты Лёньки. Светлана, Лиза и Ленка ей выразили восторг, так как ни одна из них овсяную кашу особенно не любила, а сварено её было на шестерых, потому что Ленка спросонок переборщила с крупой, а затем с водой, которой всё это надо было разбавить, так что опять пришлось добавлять крупу. К тому же, у Лизы не было аппетита. Её угнетали мысли о предстоящей работе. Она охотнее бы взялась окучить картошку на целом колхозном поле, чем у одной бабки Комарихи.
— Хочешь, мы с Ленкой вместо тебя всё сделаем? — предложила Светлана, видя, что Лиза беспомощно положила ложку в тарелку, не съев даже половины. Прежде чем дать ответ, Лиза поглядела на Ленку, кивнувшую без особенной радости, и решительно покачала взлохмаченной головой.
— Да нет, тётя Света. Я должна сделать это сама. Мы вместе с Мариной управимся как-нибудь.
На том и условились. После чая Лиза с Маринкой отправились к Комарихе, взяв по мотыге. Полкан хотел идти с ними, но у калитки вдруг передумал и там же улёгся спать, спрятавшись от солнца в кусты. Когда две соседки ещё спускались к ручью, они вдруг увидели Комариху, притом не возле её избушки. Бабка шла из лесу через луг, с невиданной ранее быстротою переставляя ноги в стоптанных башмаках советских времён. На свой деревянный посох она, судя по всему, опиралась только для виду. При этом девушки находились в поле её зрения несомненно. Ей было важно первой подойти к дому. Но, опередив девушек, специально замедливших близ запруды свои шаги, она перед ними открыла дверь во всю ширь и проговорила, стараясь восстановить дыхание:
— А, явились, миленькие мои? Я уж не ждала. Ну, входите в избу, коли пришли! Я вас молочком угощу.
Лиза и Маринка переглянулись. Каждой стало понятно, что её спутница не желает ни козьего молока, ни гостеприимства старой карги. Поэтому их отказ прозвучал решительно и уверенно, в один голос. Бабка насупилась.
— Ну и ладно! Ступайте тогда работать. Варвара, слышь!
— Ну, чего? — повернулась Лиза, которая уже шла к калитке в ветхом заборе, скрывавшем маленький огород. Впрочем, он был маленьким для Ершовки, где к остальным домам примыкало по шестьдесят-восемьдесят соток. У Комарихи было их семь.
— Ты шибко-то не спеши, — сказала старуха, признательно улыбнувшись внучке, — не то упаритесь! Нынче жарко. Это ведь всё не к спеху, можно и завтра доделать, если устанете.
— Вот ещё! — рассердилась Лиза. — Завтра ещё сюда приходить! Управимся и сегодня.
— Ну, твоё дело.
И бабка подалась в дом. А Маринка с Лизой взялись немедленно за работу. Весь огород был засажен только картошкой. Маринка вовсе понятия не имела, как надо её окучивать. Но наука была нехитрая, и, следя за действиями подруги, новая жительница Ершовки за пять минут всю эту науку освоила. Солнце, точно, пекло неслабо.
— Куда это она шастала, интересно? — задумалась вслух Маринка, пройдя половину грядки. — Неужто в лес?
— В лес, конечно, — сказала Лиза.
— Зачем?
— А кто ж её знает? Может, траву какую-нибудь искала от своих хворей? Она ведь все целебные травы знает.
— И что, хоть раз кого-нибудь вылечила?
— Не помню.
Было понятно, что разговор о делах бабки Комарихи для внучки её безрадостен.
— А давай пойдём искупаемся, — предложила она, когда поработали минут сорок. — Тогда нам будет полегче.
Маринка с радостью согласилась. Бросив мотыги, они бегом побежали к большой запруде. Утки и гуси, которые прохлаждались в ней, приветствовали их криками. Птиц стесняться девушкам в голову не пришло, а никого больше в овраге не было, и они бултыхнулись в воду, сняв с себя всё. Вода была ледяная. Почти как в проруби. В первый миг Маринка решила, что не удержится, заорёт. Но перехватило дыхание, так что даже и крикнуть не получилось. А потом стало малость полегче. Она вместе с Лизой стремительно доплыла до другого берега. Под высоким его обрывом, нащупав ногами дно, они развернулись и, взяв ещё более быстрый темп, наперегонки поплыли обратно. Утки и гуси от них шарахались, гогоча.
— Как тебе водичка? — с усмешкой спросила Лиза, выйдя на берег первой и сразу плюхнувшись на живот в тёплую траву. Маринка, стуча зубами, улеглась рядом.
— Великолепная! А нас здесь никто не увидит сверху?
— Едва ли. А если кто-нибудь и увидит, что за беда? Мы не по деревне голые ходим.
— А как ты думаешь, Лёнька не голубой?
Вопрос совершенно точно врасплох Лизу не застал и не удивил. Она рассмеялась, сделав упор на локти.
— С чего вдруг?
— Ну, я не знаю. Мне иногда так кажется. Да и помнишь, ты мне сама сказала, что зря Наташка старается для него?
— Ты про её танцы? Да, это зря. Но тут дело в том, что Наташка просто ему не нравится, вот и всё. Такое бывает.
Маринка хмыкнула. Выдернув из земли сочный стебелёк, стала его грызть. Солнце накрывало её жаркими ладонями, и ползучие ледяные капли на спине сохли.
— А на тебя-то он не заглядывается? — плюясь кусочками стебля и согнув ноги, чтобы подставить подошвы солнышку, продолжала Маринка. — Мне кажется иногда, что да.
Лиза оставалась спокойной.
— С чего ты это взяла?
— Ну, он вчера днём, когда я проснулась, не перед Ленкой сидел в трусах, а перед тобой! И вам было весело.
— Он курил. Ленка ведь была на терраске, а там курить бабушка ему запрещала. Он и привык выходить во двор.
— А вот это номер, — пришла Маринка в недоумение. — Так Арина Тихоновна ему курить разрешала, что ли?
— Сперва-то, конечно, нет. Но потом смирилась. А куда денешься? Он упрямый.
— Угу. Понятно. А Ленка точно ему не нравится? Ведь она красивей Наташки-то! А?
— Да не знаю я! — раздражённо отозвалась Лизавета и начала подниматься на ноги. — Я что, сплетница? Вот пристала! Пошли работать.
Маринка не возражала. Одевшись, две огородницы поднялись к владениям Комарихи и вновь взялись за мотыги. После купания стало легче переносить жару, однако же разговор более не клеился вплоть до вечера. И причину Маринка знала. Ей было ясно — Лиза досадует на саму себя, поняв, что проговорилась, подвела Лёньку. Более чёткого подтверждения того факта, что Лёнька остро нуждается в глубочайшей психологической помощи, для Маринки не могло быть. Она погрузилась в мрачную и тревожную озадаченность. Как и Лиза. Они работали, иногда перебрасываясь словами то о жаре, то о Пелагее. Ходили купаться ещё два раза. Ленка звала их сверху обедать. Они ответили ей, что придут, наверное, только ужинать. При втором купании обе снова развеселились, и через час работа была окончена.
— В самом деле управились, — удивлённо прошамкала Комариха, взглянув на свой огород. Маринка припомнила фильм «Морозко», где злая мачеха не могла скрыть досаду из-за того, что Настенька справилась с непосильной работой в срок. Сходство было явное. По всей видимости, старуха тоже о чём-то таком подумала, так как нехотя улыбнулась и продолжала:
— Спасибо вам, миленькие мои! Господь вас за это благословит. А что, молочка так и не хотите?
— Нет, не хотим, — ответила Лиза, на этот раз даже и не переглянувшись с напарницей. — Но спасибо, что предложила. Как-нибудь в другой раз.
— Ну, тогда ступайте, ступайте с Богом! Передавайте Светлане и дочке её привет.
Светлана на ужин подала рис и жареную колбаску. Лиза на этот раз смела всё, что ей положили. И попросила ещё. От сытости у неё очень ярко выступил на щеках румянец. Ленка, не в пример ей, ела очень медленно и в одной руке держала смартфон.
— Что ты всё читаешь? — спросила у неё мать, когда уже пили чай. — Опять «Гарри Поттера»?
— Смотрю новости, — важным тоном ответила старшеклассница. — Наши скоро возьмут Донбасс целиком.
Маринка и Лиза переглянулись.
— Это не новость, — сказала первая. — То есть, новость, конечно, но ожидаемая. Светлана, наши хоть раз проигрывали войну? Что-то я такого не помню.
— Мне твой вопрос не очень понятен, — сдвинула брови учительница истории. — Ты кого подразумеваешь под словом «наши»? Если Великий Новгород, то конечно! И ещё как. Иначе бы он остался республикой.
— Я имела в виду Россию. Были в её истории неудачные войны?
— Ну разумеется, нет! Ты что, не училась в школе? Одни сплошные победы. Самая впечатляющая имела место вчера, в Мошенском районе, возле селения Яковищи. Там окружили и уничтожили шесть оленей, в том числе самку с двухмесячным оленёнком.
Ленка оторвалась от смартфона и поглядела на мать, гордо вскинув голову.
— Начинается! А Россия-то здесь при чём? Ведь это же сделали браконьеры!
— А я что, спорю? Зайди на сайт государственной охотничьей инспекции Новгородской области.
— Хорошо, — пожала плечами Ленка и обратилась опять к своему смартфону. Через минуту она прочла, делая киношные жесты: — «Олени несколько дней бродили поблизости от деревни, что представляло опасность для её жителей. Операция проводилась силами местной егерской службы в составе государственной охотничьей инспекции Новгородской области. Основную роль в ликвидации агрессивных, очень опасных зверей сыграло высокое должностное лицо Российской Федерации, которое изъявило желание сохранить своё имя втайне. Трудно переоценить его вклад в обеспечение безопасности наших уважаемых граждан, живущих в лесной глуши! Руководство области выступило с инициативой о присвоении этому замечательному стрелку, имеющему заслуги в разносторонней деятельности на высшем уровне государственной власти, звания почётного жителя Новгородчины…»
Дочитать Ленка не смогла. Не то уронив, не то бросив смартфон на стол, она поднялась и ринулась в свою комнату, на бегу крича:
— Твою мать! Что же это делается? Вот жопа!
Хлопнула дверь, скрипнула за нею кровать, и сделалось тихо. Мать бедной девочки, вздохом выразив сожаление о своей несдержанности, взглянула на двух оставшихся.
— Извините, мои хорошие. Мне не следовало так делать.
— Всё-таки хорошо, что Евпатий Коловрат пал в бою, — сказала Маринка, допив свой чай и глубокомысленно стукнув по столу ложкой. Лиза оторопела.
— Что ты несёшь?
— Да, да, хорошо! Я думаю, если бы он победил Батыя, то начал бы извиняться. Кстати, и вы, пожалуйста, извините меня, Светлана Петровна…
— Света, — махнула рукой учительница. — Зови меня просто Света. Я тебя старше только на десять лет.
— Извините, Света. Мой папа — литературовед, историк и культуролог. Я вам задала вопрос, ответ на который знаю.
Они ещё пили чай. Домой Маринка вернулась, когда стемнело. Лёнька был чем-то занят в маленькой мастерской, которая находилась слева от лестницы. Заглянув туда, Маринка увидела, что он пилит длинный брусок, сжав его тисками на верстачке.
— Что это ты делаешь?
— Табуретку, — ответил Лёнька, не останавливая работу.
— Как табуретку? Да их полно уже развелось у нас! Зачем больше?
— Тётя Лариса просила сделать ей табуретку.
— Ты у неё поужинал?
— Да.
Маринка взошла к себе на мансарду. Прежде чем лечь в постель, она позвонила Женьке и рассказала ей обо всём, что случилось за день.
— Так она шла с травой или нет? — не поняла Женька, которая торопливо шагала по оживлённой улице.
— Комариха? Я не заметила у неё никакой травы.
— Очень интересно! Грибов пока ещё нет. Зачем она в лес ходила?
— Не знаю!
— Ладно, в пятницу я приеду и разберусь. Что-нибудь ещё?
— Да, конечно! Ты знаешь, Лёнька всё-таки гей.
Женька обругала Маринку матом, после чего раздались гудки.


Глава восьмая

Проснулась Маринка вскоре после рассвета. В саду щебетала иволга. Было солнечно, но ещё довольно прохладно. Маринка выспалась. Ощущая бодрое настроение и желание чем-нибудь поскорей заняться, она вскочила с кровати и босиком, чтоб не разбудить Лёньку, сошла на нижний этаж. Лёнька и не спал. Из его коморки слышалась музыка. Но Маринка не стала его проведывать. Сбегав в сад, она улыбнулась солнышку, второпях выполнила водные процедуры и так же быстро вернулась в свою обитель. Ей захотелось прочесть небольшую книгу, которая её заинтересовала своим названием. Это была повесть Мариенгофа «Циники». Но ложиться опять в постель желания не было. Раскрыв шкаф, Маринка надела ковбойские джинсы, блузку, взбила подушки и, щёткой начесав волосы, улеглась с книгой на кровать поверх одеяла. Тут её взгляд упал опять на обои, которые отошли от стены в углу. Они ей испортили настроение. Твёрдо решив надрать Лёньке уши, если он нынче же не подклеит эти обои, она без энтузиазма раскрыла книжку и попыталась вчитаться в повествование. Сперва было довольно скучно. Банальный и слабый текст никак всё не вытеснял из башки обои и Лёньку, которого срочно нужно было спасать от психиатрической клиники, неизбежной в случае проявлений гомосексуализма. Но вдруг, начав читать семнадцатую страницу, Маринка вздрогнула. Её заспанные глаза с длинными ресницами проморгались и вгрызлись в текст. Обои мгновенно были забыты. Но не проблема Лёньки. Дойдя до конца главы, Маринка перечитала страницу и бросила книгу на пол — не от презрения к автору, а, скорее, наоборот, отдавая должное подлинному цинизму, который обжёг ей руки. Спустя мгновение в них уже был айфон. Минут пять Маринка строчила Женьке эмоциональное сообщение, излагая план спасения Лёньки. Потом отправила. И от радости так шарахнула пятками по кровати, что та чуть не развалилась, даром что была выкована из стали. Да уж, повод для радости был что надо! А солнышко за окном светило всё жарче. К иволге присоединились ещё какие-то две или три певуньи.
Видя, что Женька её сообщение не читает, Маринка переместилась к зеркалу и поспешно сделала макияж. Глазам она придала величественное и хищное выражение, вытянув их стрелками до висков, губам — сочный блеск. Припудрила щёки, чтобы бросалась в глаза их томная бледность. Затем опять легла на кровать и, вытянув ноги к железной раме, которая только и сохранилась от задней спинки, задумалась, как ловчее подступить к Лёньке.
Тут как раз Лёнька и заявился. Вошёл, громко постучавшись и получив разрешение. Он одет был не без концептуальности, что раскрыло Маринке его желание позаботиться о её хорошем расположении духа — бриджи, прадедовская рубашка с очень широким воротником, носки безо всяких дыр и, самое интересное, не особенно старомодные замшевые ботиночки на липучках. Накануне даже и половины этого не было. Войдя, Лёнька сел на стул за спинкой кровати и стал глядеть на Маринку. Точнее, на её пятки, не вполне чистые после утренней беготни по грядкам. Вместо того, чтобы оценить макияж! Маринку, конечно, это взбесило.
— Ты, тварь, когда, наконец, приклеишь обои вон в том углу? — крикнула она, досадливо скрестив ноги. — Не раньше, чем табуретку сделаешь для Ларисы? Отдай ей наших пять штук, и пусть успокоится! Твою мать! Что за табуреточная деревня?
Тут только он удосужился поднять взор на её лицо. Именно поднять — Маринкины плечи и голова были на высоких взбитых подушках. Ни макияж, ни пышные волосы, судя по всему, его не очаровали, так как ответ прозвучал немедленно:
— Я сегодня подклею их. Ближе к вечеру.
— Я вчера уже это слышала! — не остыла Маринка. — Ты каждый день будешь повторять мне одно и то же? Чего явился?
— Да просто хотел спросить, мы завтракать будем? Я не к тому, чтобы ты готовила — если ты сейчас занята, я могу что-нибудь пожарить или сварить. Или просто кофе?
Маринка вмиг поняла, как ей надо действовать. Сменив гнев на милость, она кисло улыбнулась младшему брату в ответ на его приветливость до ушей, как у Буратино из фильма.
— Завтракать? Нет! У меня депрессия. Иди к Наде или к Ларисе. Или к Денисовым. Там Наташенька позаботится о тебе.
С этими словами она испустила глубокий вздох и сделала рукой жест скорбной непреклонности. Но сейчас же, словно вдруг ухватив за хвост внезапную мысль, вперила в кузена пытливый взгляд.
— Лёнька, знаешь что?
— Ну, чего?
— Ответь на один вопрос.
— На какой?
Маринка замялась и отвела глаза, но сразу вернула их в прежнее положение.
— На простой! Дело к тебе есть очень важное. Ты мне сможешь поставить клизму?
Лёнька поверил своим ушам. Но, кажется, он воспринял услышанное как шутку. Ещё бы! Ведь перед ним лежала его старшая сестра — рыжая, босая, в ковбойских джинсах и в таком блеске великолепия, что с ней рядом самые золотые мажорки из медучилища сдулись бы за секунду. Он неуверенно посмотрел ей прямо в глаза под нетерпеливо сдвинутыми бровями.
— Поставить клизму? Тебе?
— Да, мне! А что здесь такого странного? Вполне штатная ситуация. У меня проблемы, ты — медик. Кроме того, я ведь не чужая девка тебе, а родственница, и мне уже скоро тридцать! Вряд ли ты будешь сходить с ума.
Лёнька засопел. Старшая сестра, передразнивая его, скорчила гримасу и засопела точно таким же образом.
— Ты собрался надо мной ржать? А мне вот не до того, чтобы это слушать! Могу дать в лоб! Если ты тупой, объясняю: место моей работы — подиум, где меня снимают с разных сторон! Улыбка должна возникать на моём лице в любом настроении и в любую минуту, по поводу и без повода! А сейчас её просто нет! Да, я не могу заставить себя поднять углы губ и сверкнуть глазами! Это, по-твоему, не депрессия? Посмотри на моё лицо, как оно печально! И это только начало! Можешь себе представить, что будет дальше? Кончится тем, что когда недели через две-три я приду на съёмки, мой менеджер повернёт меня носом к двери и даст пинка!
— А клизма-то здесь при чём? — вконец растерялся Лёнька. — Депрессия ведь не в жопе, а в голове!
— Ты что, реально тупой? Или ты не видишь, что я за четыре дня набрала пару килограммов? Не видишь, да?
Лёнька удивился ещё сильнее.
— Два килограмма? С чего бы?
— От деревенского воздуха! Почему в деревне все девки такие толстые? Это воздух! Здоровый и чистый воздух! Мне, видимо, нужен воздух больной и грязный, чтобы быть в форме! Ну, или то, о чём я сказала. В прошлом году у моей подруги Альки Леднёвой возникли проблемы с весом из-за контрацептивов, и ей врачи назначили клизмы. Теперь благодаря им она опять в форме! При росте метр семьдесят восемь — пятьдесят пять килограмм.
Наблюдать за Лёнькой было забавно. Пристыженный депрессивным взглядом Маринки, он снова начал смотреть на её подошвы.
— И кто же ей ставит клизмы?
— Её молодой человек. Прикинь — они каждый день это вытворяют! Потом у них классный секс.
Лёнька покраснел. В его хлипком возрасте выдержать прямой взгляд Маринки было непросто. Она решила его добить, загадочно подмигнув ему левым глазом.
— Вот так, дружок! Кстати, жаль, что у меня нет парня.
Она не договорила. И это было понятно до такой степени, что у Лёньки перехватило дыхание. Он опять заглянул ей прямо в глаза, где в тени ресниц хитро разлеглась какая-то кошка.
— Да, парня у меня нет, — стала развивать свою мысль Маринка. — И это очень печально. Классного секса ведь не предвидится! Вот отсюда и депрессуха. Шучу, шучу! Вряд ли ты сумеешь подклеить эти обои.
— Да почему? — разошёлся Лёнька. — Подклею прямо сейчас, если тебе нужно.
— Ты ведь мне брат? — сузила кошачьи глаза Маринка. – Да или нет?
— Да. Двоюродный.
— И тебе шестнадцать?
— Почти семнадцать.
— Ты на какой курс медколледжа перешёл? На третий?
— Пока ещё на второй.
— Только на второй? Но вы проходили, как ставить клизмы?
— Конечно! У нас была даже практика в роддомах.
Маринка развеселилась.
— Реально? Какая прелесть! И тебя там ни разу с новорождённым не перепутали? Шутка, шутка, не обижайся. Ты можешь мне рассказать, как всё это происходит в клизменной?
Лёнька стал вдруг похож на девятиклассника перед двадцатилетней учительницей. Маринка даже подумала, что он вскочит. Да, кажется, порыв встать у него возник, но он подавил его и, как бы в задумчивости подняв глаза к потолку, начал отвечать по учебнику.
— Молодец, — прервала Маринка взволнованного подростка на самом пикантном месте и засмеялась. — Ты, я гляжу, весь этот параграф вызубрил наизусть?
— Да делать мне больше нечего, — опустил подросток глаза. — Я пересказал своими словами.
— Пусть будет так. Значит, там написано, что больная ложится на левый бок, с прижатыми к животу коленями?
— Да. Но в идеале рекомендуется ставить больную на четвереньки.
— Да щас тебе! Это уж ты врёшь, паразит!
Лёнькина улыбка опять дошла до ушей. И так захотелось Маринке съездить ему по наглой физиономии, что она невольно стиснула кулаки.
— Лёнька, ну признайся, что ты всё это в учебнике прочитал!
— Ничего подобного! У меня пятёрка была по практике.
— Хорошо. Допустим, я тебе верю. А на каком расстоянии должна быть клизменная кушетка от туалета?
Было похоже, что Лёнька ждал этого вопроса. Но всё же он для приличия поморгал большими глазами, прежде чем дать ответ:
— Примерно как наша лавочка у терраски от туалета в саду.
Маринка подняла брови.
— Ого! Не дальше?
— Дальше уже нельзя. Медсёстры мне часто на практике говорили: «Представь, что в жопе — пожар, который ты должен срочно тушить!»
— Классная метафора! А ты, сука, Мишку и Витьку завтра не спрячешь где-нибудь в огороде, чтобы они засняли на видео, как ты ставишь клизму старшей сестре?
Лёнька весь раздулся от возмущения, но Маринка сделала милый взгляд и успокоительно выставила вперёд ладонь.
— Не суетись, Лёнька! Я пошутила. Всё будет так, как ты скажешь, раз у тебя была практика. Ведь она реально была?
У Лёньки хватило наглости лишь кивнуть. Следя за ним с прежней зоркостью, депрессивная жертва свежего воздуха продолжала его допрос:
— Ты ещё сказал, что девушка перед клизмой должна немножко поприседать. Это была шутка?
— Нет, так и есть! Могу принести учебник. Там ещё говорится, что сразу же после клизмы больная должна попрыгать.
Маринка схватилась за голову.
— Серьёзно? И приседания, и прыжки? А на турнике покрутиться? Нет? Ничего про это не сказано?
— Вроде, нет. Но если бы у нас был турник, то я поискал бы другой учебник.
— Ой, как смешно! А если напор воды был чересчур сильным и пациентке не до прыжков? Бывали такие случаи в твоей практике?
— Специально для таких случаев есть горшок, — успокоил Лёнька. — Его ставят под кушетку. Но, вообще, все девушки после клизмы бегают быстро.
— Мать твою за ногу! Не турник, так пробежка! И это два раза в день?
— Да зачем же два? Наверное, хватит и одного.
Маринка задумалась. Из последней реплики Лёньки ей стало ясно, что с ним всё плохо, дело почти совсем безнадёжное. Но тем больше было причин воспользоваться советом опытных медсестёр-пожарниц.
— Я за спортивный режим, — зевая, проговорила Маринка и потянулась. — Минут через сорок пять ты будешь готов?
— Да, буду.
— Отлично. Я здесь пока подклею обои — мне как-то не очень верится, что ты справишься с этим делом. Кстати, а где ты клизму возьмёшь?
— У Мишкиной матери есть в сарае большая клизма. Там и горшок стоит. Я их потихонечку позаимствую.
— Хорошо, беги.
Лёнька убежал. Маринка же некоторое время ещё лежала, в мыслях анализируя разговор. Теперь уже затруднившись сделать определённый вывод из этого разговора, она решила взглянуть, прочитано ли её сообщение адресатом. Женька прочла сообщение и отреагировала злой рожей. Написав ей, что она дура, Маринка встала с кровати и минут десять расхаживала по комнате взад-вперёд, порой останавливаясь у зеркала. То, что она в нём видела, вполне соответствовало её затее. А время шло, пора было приступать к работе. Спустившись в Лёнькину мастерскую, Маринка не без труда нашла там обычный столярный клей и, прочитав то, что было написано на флаконе, решила, что подойдёт. И клей в самом деле, кажется, подошёл. Обои Маринка клеила аккуратно, пользуясь кисточкой и стараясь не замараться. Всё получилось. Пригладив обои тряпкой, Маринка вновь отправилась вниз — теперь уже на терраску, чтобы сполоснуть руки. Кончив и это занятие, она выглянула в окно. Лёньки видно не было.
Когда он пришёл откуда-то с баночкой вазелина, то вдруг увидел свою старшую сестру около терраски. Маринка его ждала уже несколько минут. Она встала носом в угол и неподвижно стояла, руки сцепив перед животом. Её янтарные волосы шевелились на ветерке, длинные и стройные ноги были приставлены пятка к пятке. Штаны Маринка с себя сняла. На ней была только блузка, не прикрывавшая то, что ниже спины. Это аппетитное зрелище показалось Лёньке таким забавным, что он едва не выронил баночку. Его смех Маринку взбесил. Она повернула голову и прищурилась одним глазом.
— Ой, сколько радости! Скажи честно, ты в первый раз видишь голый женский зад?
Это замечание привело недоумка в чувство. На верстаке у сарая лежала большая клизма со шлангом, уже наполненная водой. Открыв пузырёк, Лёнька быстро смазал её пластмассовый наконечник.
— Мне обязательно надо попрыгать перед тобой? — спросила Маринка, с повёрнутой головой пристально следя за этим процессом. — Может быть, обойдёмся без унизительной ерунды?
— А может быть, обойдёмся без идиотских вопросов? — скопировал Лёнька голос самой стервозной из медсестёр, учивших его пожаротушению. Он хотел поправить Маринку, которая всё напутала с очерёдностью упражнений, но передумал, решив, что ничего страшного.
— Ты не хочешь ради приличия отвернуться? — продолжила задавать глупые вопросы Маринка. — Или нормально? Может быть, я со спины похожа на парня, и ты поэтому не смущаешься?
— Нет, не очень похожа, — заявил Лёнька. — Волосы длинные.
— Ну а если представить меня с короткими волосами?
— Трудно сказать! Может, после клизмы немножко будешь похожа?
— Тьфу на тебя, дурак! Скотина какая-то! Сколько раз я должна подпрыгнуть?
— Сто раз.
Молча показав скотине язык, Маринка опять повернула голову носом в угол и начала подпрыгивать, минимально сгибая ноги в коленях. Её упругие ягодицы подрагивали умеренно, потому что были плотно прижаты одна к другой. Лёнька, тем не менее, снова малость развеселился. Он держал клизму перед собой, на уровне пояса, и поэтому у Маринки не получалось взглянуть, приносит ли её замысел результат. Это не мешало ей представлять, какими глазами смотрит на неё Лёнька и что он видит. Обоим было смешно. Сперва лишь хихикали, а затем стали громко ржать, хотя у Маринки вызывал злость горшок, замеченный ею возле крыльца. При этом она настолько безудержно предалась своему веселью, что даже и не услышала, как веселье Лёньки куда-то делось. Это произошло после полусотни прыжков. Досчитав до ста, жертва издевательства перестала изображать баскетбольный мяч и, шумно дыша через нос, повернулась к лавке, чтобы улечься на левый бок. Но этого сделать ей не пришлось. Она вдруг заметила, что кузен уже на неё не смотрит. Смотрел он в другую сторону. А точнее — на других девушек, совершенно даже и не раздетых. Больше того — одна из трёх этих девушек была в форме, с погонами лейтенанта. Конечно, этой последней детали Маринка именно в те мгновения не могла заметить, так как была, мягко выражаясь, в остолбенении. Она отдавала себе отчёт лишь в следующем: Лёнька, идиот, не запер калитку, и потому он смотрит сейчас, как баран, на трёх незнакомок, также остолбеневших, а они смотрят прямо в упор на неё, Маринку, застывшую без штанов!
Так прошла минута. Её хватило, чтобы прорезался голос у девушки в полицейской форме. Она холодно сказала, глядя опять-таки на Маринку:
— Доброе утро. Лейтенант Селезнёва, подразделение по делам несовершеннолетних Батецкого района.
Две дамы в штатском — крашеная блондинка и натуральная, также сухо представились. Их фамилии пролетели мимо ушей Маринки. Она смогла уловить лишь то, что обе они — из отдела опеки и попечительства. Лёнька молча глотал слюну. Огромная клизма была по-прежнему у него в руках.
— Я сейчас, — вернулся к Маринке голос, который она сама не смогла узнать. Сразу после этого ей пришлось опять повернуться задом, чтобы со скоростью ласточки влететь в дом и натянуть джинсы, лежавшие на диване в гостиной. Ни одна мысль, способная лечь в основу какого-нибудь разумного плана действий, на ум не шла. В зеркало Маринка взглянула, даже слегка пригладила волосы, но вернулась на место краха всех своих замыслов дура дурой.
А там всё было по-прежнему, исключая лишь то, что клизма опять лежала на верстаке, а пунцовый Лёнька давал какие-то несуразные объяснения, ковыряя землю носком ботинка.
— Здравствуйте ещё раз, — сходу перебила его Маринка, с кислой улыбкой и босиком приблизившись к трём чиновницам. — И позвольте прежде всего согласиться с тем, что картина, которую вы увидели здесь минуту назад, могла показаться странной и…
— Но мы здесь увидели не картину, а вашу голую задницу, — уточнила крашеная блондинка, а натуральная задала Маринке вопрос:
— Я правильно понимаю, что вы и есть Марина Дмитриевна Керниковская, претендующая на то, чтобы стать попечителем этого джентльмена?
Маринка молча кивнула. Ледяной тон чиновниц отбил у неё желание суетиться и лебезить перед ними. Да с какой стати? Она смотрела на лейтенанта полиции, чувствуя от неё главную угрозу и, вместе с тем, основной источник здравого смысла. Та неожиданно улыбнулась.
— Вам, видимо, стало плохо? Да, я согласна, Скорую помощь пришлось бы ждать часа два. В посёлке есть только одна подстанция. А ваш брат учится на третьем курсе медколледжа.
— На втором, — вернулись к Маринке вся её мягкость и обходительность. — Ну а что касается остального, то вы всё правильно поняли. У меня возникли дикие боли в области живота, и я, зная Лёню как очень умного мальчика, попросила его поставить мне клизму. Прошу прощения, что начальный этап этой процедуры произошёл на ваших глазах.
— И наши глаза говорят нам с полной определённостью, что начальный этап принёс результат, являвшийся целью всей процедуры, — ласково подхватила дама с погонами, потрепав Лёньку по плечу. — Мы должны признать, что ваш брат, действительно, умный мальчик. Но есть одна неувязка. Он утверждает, что попросил вас исполнить роль пациентки, чтобы помочь ему подготовиться к клизменному зачёту.
— Что за фантазии? — взялась за голову Маринка, вытаращив на Лёньку глаза. Тот уже собрался сказать ещё какую-то глупость, оставив землю в покое, но у Маринки не было в планах этого допустить. Она продолжала: — Кого вы слушаете? Он в колледж не ходит уже давно, потому что учебный год завершился, каникулы начались! Какой может быть у него зачёт? Да и не бывает таких зачётов, глупость какая! Он просто не захотел меня подставлять, поэтому заявил, что инициатива принадлежала ему! Вы в это не верьте.
— Мы так и поняли, — дружелюбно заметила Селезнёва и обратилась к Лёньке: — Всё правильно, не волнуйся! Ты бы поступил плохо, если бы не исполнил долг медработника и не взял ответственность на себя.
— Что ж, если Марине Дмитриевне вполне полегчало от упражнений, то предлагаю заняться нашей прямой работой, — снова подала голос крашеная блондинка. — Вы в состоянии ознакомить нас с условиями проживания Леонида, Марина Дмитриевна?
— Естественно, прошу в дом, — сухо подтвердила Маринка, поняв, что с крашеной девкой следует держать ухо востро. — И я предлагаю более не затрагивать со мной тему состояния моего здоровья. Все справки я предоставила.
— Безусловно, — опять сняла напряжённость сотрудница ПДН. — Лёня, ты пока наведи порядок в своём сарае. Туда мы тоже заглянем.
Поскольку дверь сарая была распахнута настежь, Маринка бросила в него взгляд, и — похолодела. На деревянном полу, между хромоногим столом и грудой каких- то ящиков, красовались два использованных презерватива. Было понятно, что не заметить их лейтенант полиции не могла. Сомневаться в зоркости двух блондинок также не приходилось. И, разумеется, была твёрдая убеждённость в том, что тупой скотине осталось жить полчаса. Маринка себе в этом поклялась, с кружащейся головой поднимаясь следом за тремя гостьями на терраску.
Осмотр дома, а также и холодильника занял ровно двадцать минут. Вопросы были немногочисленны — кто где спит, вместе ли едите, как происходит стирка и что Леонид читает. Видя, что решение уже принято и ничем повлиять на него нельзя, Маринка давала краткие и язвительные ответы. Но её ждал ещё один и едва ли не самый крупный сюрприз. Когда три чиновницы и она опять вышли на терраску, сотрудница ПДН Селезнёва сказала вдруг:
— Ректор университета имени Ярослава Мудрого, Николай Андреевич Ермолаев, просит вас передать привет вашему отцу, Дмитрию Романовичу. Они, как я понимаю, вместе учились.
— Что? Николай Андреевич в Новгороде работает? — закачалась Маринка. — Да как такое возможно?
— А вот представьте себе! Кстати, удивительно, что для вас это новость. Ваш папа ему звонил.
— Недавно?
— На днях. Николай Андреевич, в свою очередь, позвонил моему начальнику и заверил его, что подростку с вами будет неплохо. И нам теперь остаётся только признать глубокую проницательность Николая Андреевича.
— Да что вы? Так значит, я всё же буду назначена попечителем?
— Окончательное решение примет суд, но мы никаких препятствий к этому не усматриваем.
Не веря своим ушам, Маринка взглянула на двух блондинок. Они теперь улыбались ей.
Она проводила приятных девушек до калитки. Лёнька стоял около сарая и предложил его осмотреть. Дамы рассмеялись и обозвали Лёньку негодником. Прикатили они на маленьком «Мерседесе» с красивым спойлером. За руль села дама с погонами. Запирая калитку, Маринка вспомнила про горшок, который стоял около крылечка. Этим горшком Лёнька и получил по башке. Не шутя, наотмашь. Он стал от Маринки бегать, что-то крича в своё оправдание. Это было неубедительно, и Маринка гоняла его по грядкам, вокруг сарая и вокруг дома. Догнав в зарослях крыжовника, сбила с ног. Получив по лбу ещё пару раз, Лёнька притворился, что потерял сознание. Но Маринке на это было плевать. Он вынужден был очнуться и проявить полную готовность ответить на все вопросы.
— Кого ты здесь, сука, трахал? — раздался первый вопрос. Он был и последним, поскольку выяснилось, что ночью к Лёньке наведывалась Наташка Денисова. Видя, что он не врёт, Маринка с досадой плюнула ему в морду и пошла в дом.
Взяв свой телефон, она обнаружила, что пятнадцать минут назад ей звонила Женька. Маринка тут же ей набрала и без лишних слов на одном дыхании рассказала всё.
— Завтра я приеду, — бросила в ответ Женька, — и всех убью.


Глава девятая

Женька рано утром вернулась от подруг пьяная вдрабадан. Её сестра Ирка уже надевала в прихожей туфли, чтобы бежать на работу. Скинув свои, Женька еле-еле доковыляла до своего дивана и рухнула на него.
— Ты опять за старое, да? — стала доставать её Ирка, уже направляясь к двери. Женька, мотая взлохмаченной головой по подушке, дышала ртом и молчала. Ей было тошно.
— Я для кого заказывала билет, скотина ты наглая? — вновь послышался голос Ирки. — Ты ж не проспишься до вечера! Поезд в десять!
— Ты ещё здесь? — прошептала Женька. — Или мне снится кошмарный сон?
Ирка ничего не ответила и ушла, громко хлопнув дверью. И после этого Женьке сразу сделалось лучше. Ей удалось уснуть и вполне проспаться за два часа. Длинное Маринкино сообщение было несколько раз прочитано ею. Она занималась этим после тяжёлого пробуждения, продолжая лежать в одежде поверх постели. Необходимо было ответить, и Женька, недолго думая, послала в ответ на галиматью какую-то рожу. Затем она поднялась, разделась и пошла в душ. Стало совсем классно. Сварив крепкий кофе, она набрала Маринке. Та ей перезвонила через пятнадцать минут, когда Женька опять пыталась уснуть, забравшись под одеяло. Выслушав эмоциональный рассказ о какой-то клизме и о каких-то чиновницах из посёлка, Женька сказала:
— Завтра я к вам приеду. И всех убью.
В восемь часов её разбудила всё та же Ирка, вернувшаяся с работы. Она была в приподнятом настроении, потому что ей подарили большой букет хризантем. Вдыхая их аромат, две сестры поужинали на кухне окорочками и бургерами, которые притащила Ирка вместе с цветами.
— Дмитрий Романович ничего для Маринки не передал? — разгрызая хрящик, спросила Женька.
— А что он мог передать? — удивилась Ирка.
— Ну, книгу какую-нибудь! Он любит давать всем книги.
— Не всем, а только тебе. Ты всё у него выспрашивала про всякие там китайские манускрипты, чтобы просить потом деньги в долг! Вот он по своей наивности и поверил, что ты реально интересуешься этой хренью. Мне кажется, он последним во всём Павловском Посаде понял, что ты — просто обезьяна.
— Тьфу на тебя!
Ирка бы в долгу не осталась, но тут ей вдруг позвонили. Взглянув на номер, она упорхнула вместе с мобильником в свою комнату и там стала кому-то вешать лапшу проститутским голосом. Женьке было противно всё это слушать. Доев за Иркой хрустящий окорочок и бургер, она почистила зубы, вымыла голову и пошла к себе, собираться. Сборы плюс макияж заняли минут сорок пять. Пора было торопиться, чтобы не опоздать на вокзал. Ирка всё трепалась. Решив с нею не прощаться, Женька, уже одетая, подошла к портрету, который висел в прихожей. Это была фотография двух красивых молодых женщин. Одна, роскошная и сияющая блондинка, сидела в кресле, закинув одну ногу на другую. Вторая, темноволосая и носатенькая, сидела на подлокотнике, приобняв блондинку изящной тонкой рукой. Обе улыбались. Блондинке Женька весело подмигнула, сказав при этом: «Отлично выглядишь, Светка!» Темноволосой она шепнула, глядя в её внимательные глаза: «Марго, я сейчас поеду в Великий Новгород. Там опасно. Скажи мне что-нибудь, Ритка!»
Темноволосая, видимо, ей дала какой-то ответ, потому что Женька кивнула и улыбнулась. Ирка, тем временем, продолжала злостную телефонную проституцию. Высунув в сторону её двери длинный язык, младшая сестра взяла сумку и устремилась в далёкий путь.
Они с Иркой жили в Выхино. Когда Женька вошла в метро, были уже сумерки. Выскочив на станции «Комсомольская» в девять пятьдесят две, она сломя голову побежала на Ленинградский вокзал. Человек пятнадцать, которых она чуть не сшибла с ног, громко проводили её напутствиями. Поезд «Москва — Новгород Великий» уже готовился к отправлению. Проводницы с вежливостью, достойной лучшего применения, выпроваживали всех лишних. Одна из них, стоявшая у дверей шестнадцатого вагона, проверила паспорт Женьки и сообщила ей номер места.
В купе были три попутчика — молодой человек с женой и их друг. Они уже выпили коньяку. За минуту до отправления поезда девушка легла спать на нижнюю полку. Женька, сняв туфли, взобралась с сумкой на свою верхнюю, и ребята передавали ей пластиковые стаканчики с коньяком туда. Она стала требовать шоколад, что было вполне резонно — коньяк бил по мозгам крепко. До Твери Женька кое-как связывала слова с обрывками мыслей, и её можно было понять. Молодые люди, к примеру, выяснили, что дымчатые колготки в «Магнит Косметик» не берёт она никогда и что супрастин можно иногда колоть внутривенно. После Твери один из парней взялся проводить её в туалет, о чём пожалел, потому что Женька при неудачной попытке снять её с полки рухнула на него. Все кости у парня остались целы, но он чуть не потерял сознание от удара затылком об угол койки супруги. Та пробудилась и врезала ему по лбу, а Женька стала его откачивать, так как он завопил, что умер. В туалет Женьку тащили две проводницы. Её рвало пять минут. У двух хрупких девушек не хватило сил на её доставку в купе, и они призвали второго парня. Конечно, о верхней полке никакой речи быть не могло. Пострадавший парень уступил Женьке нижнюю, где она часа три-четыре и проспала с горем пополам. За полчаса до прибытия проводницы стали её будить. Это оказалось более трудным делом, чем даже ночное сопровождение в туалет. Но за две минуты до остановки Женька сказала, что сможет встать. Одна проводница надела на неё туфли, другая дала ей сумку. Путь от купе до дверей вагона Женька проделала с помощью двух своих собутыльников и их спутницы. На платформе эта компания с ней простилась, даже не потрудившись придумать внятный предлог.
Было семь утра. Ветерок дул северный. Мини-юбка, тоненькие колготки, блузка и пиджачок не очень спасали Женьку от холода. К счастью, он оказал на неё весьма положительное воздействие в плане ясности мыслей. Сойдя с платформы, она присела на лавочку возле транспортной остановки и кое-как вызвала такси. Потом закурила. Редкие пешеходы оглядывали её с большим любопытством. Некоторые из них были с собаками. Ни одна из них почему-то не обошла вниманием Женьку — она постоянно слышала то рычание, то сердитый недружелюбный лай, то, наоборот, приветливое повизгивание. Отвечать на всё это не было сил.
Таксист оказался видным и седовласым. Он помог Женьке протиснуться в старый «Опель», захлопнул за нею дверь, велев пристегнуться, и сел за руль. Разогнав машину, спросил, не нужно ли купить пива.
— Я не особенно люблю пиво, — призналась Женька. — Спирту глотнула бы. Я шесть лет на Скорой работала. В конце смены, бывало, жахнешь пятьдесят грамм — и сразу блаженство! Всё забывается.
— Вас, наверное, зовут Женя? — спросил таксист, лихо проскочив перекрёсток на жёлтый свет. Женька изумилась.
— Именно так! А вы что, волшебник?
— Скорее, жертва волшебника! Несколько дней назад я отвёз в Ершовку фотомодель, москвичку Марину. Она рассказала мне про свою лучшую подругу Женю, фельдшера Скорой помощи. Сообщила ещё, что Женя — копия Анжелики Варум в пору её юности. И теперь вот такси в Ершовку заказывает работница Скорой помощи из Москвы, точь в точь Анжелика в клипе «Художник». Трудно ли было, учитывая всё это, сообразить, что вас зовут Женя?
— Логично, — кивнула Женька, закуривая. — А вы единственный таксист в Новгороде? Почему мы обе на вас нарвались?
— Я просто очень люблю ездить в те края. Ведь там и моя деревня, где я родился.
— Сентиментальный вы человек, оказывается! А я вот всю жизнь мечтаю покинуть и навсегда забыть тот район, где я родилась. Кстати, как вы догадались, что я москвичка?
— По говору. По манерам.
— Вы Шерлок Холмс?
— Я таксист.
— Да, точно, я и забыла! — внезапно развеселилась Женька. — Маринка вам не сказала, что вы похожи на Дмитрия Романовича?
— Сказала.
— Спросила, как вас зовут?
— Спросила.
— Что вы ответили?
— Правду. Кстати, я не представился вам. Сергей.
— Я это заметила при заказе, — соврала Женька и, опустив стекло, по-свински избавилась от окурка. Потом прибавила: — Я сейчас, возможно, усну. А вы отвезите меня в посёлок.
— В Батецкий?
— Да. Там ведь до деревни недалеко?
— Нет, недалеко. Километров шесть.
— Это то, что надо! Пройдусь пешком.
С этими словами Женька опять подняла стекло, устроилась поудобнее и немедленно отрубилась.
Поспать ей удалось час. Это помогло лишь наполовину избавиться от похмельных страданий. Когда Сергей разбудил её осторожным прикосновением, она сразу и широко открыла глаза. Сонно огляделась.
— Батецкий?
— Да. Вон, видите, слева — мост через реку? Идите от него прямо и никуда не сворачивайте. За час-полтора дойдёте.
— Я поняла. Переводом можно?
— Да, разумеется.
И таксист продиктовал номер своего телефона. Сделав перечисление, Женька выразила формальную благодарность и осторожно, боясь что-нибудь сломать в старой и мудрёной дверной конструкции, выбралась из машины.
— А сумку-то вы забыли! — крикнул Сергей и также покинул автомобиль, желая помочь взять сумку с заднего сиденья. Вручая её рассеянной пассажирке, он улыбнулся. — Марина пообещала, что вы избавите нас от главного браконьера всей новгородской тайги!
— Это кто такой? — удивилась Женька. Сергей назвал должность и фамилию.
— Это будет непросто, — был ответ Женьки. — Но попытаюсь.
На том и договорились. Посёлок Женьке не приглянулся. Он чем-то напомнил ей Павловский Посад, где несколько лет назад жила её сестра Ирка. Но чем-нибудь подкрепиться было необходимо. Невдалеке от моста находился рынок. Женька купила там шаурму и пакетик сока. Позавтракав таким образом за столом возле павильона, где все на неё косились, она перешла Удрайку и по просёлочной каменистой дороге через поля зашагала к лесу, перед которым виднелась крошечная деревня. Это была Ершовка. На каблуках идти по щебёнке было не очень, но по обочине — лучше. Более или менее. Голова немножко болела. Когда уже было пройдено полпути, вдали показался встречный автомобиль. Он выехал из Ершовки. Это был «Форд», кроссовер. Щебёнка под ним хрустела, и он раскачивался на ней. Поравнявшись с Женькой, кроссовер остановился. Остановилась и Женька. Она как раз собиралась передохнуть, да и закурить. Водитель, тем временем, опустил стекло. Это был мужчина лет сорока, явно обитатель деревни. С ним рядом сидел второй, которого разглядеть Женька не могла. Оба с интересом стали следить, как она закуривает, поставив сумку на землю.
— В Ершовку, что ли, идёшь? — поинтересовался водитель. Женька молча кивнула.
— К кому?
— К Маринке, которая из Москвы приехала.
— А, к Маринке? — весело повторил Александр Львович, переглянувшись с Колей. — Ну, если к ней, грех не подвезти! Как звать-то тебя? Случайно, не Анжелика?
— Женя. Но вы в другую сторону едете!
— Не беда, садись! Развернёмся.
— Нет уж, езжайте. Я прогуляться хочу. Сумка не тяжёлая.
— Ну, как знаешь.
В этот момент вдруг скользнуло вниз стекло задней двери, имевшее тонировку, и Женьке дружески помахали две белокурые девушки. Она молча кивнула им. Стекло же передней двери, наоборот, поднялось, и «Форд», закачавшись, двинулся дальше. Продолжила путь и Женька. Тонкие каблуки всё же протыкали рыхлую землю, туфли на пятках слегка елозили. Женьке вскоре всё это осточертело. Она решила снять туфли вместе с колготками, запихнуть их в сумку и дошагать босиком. Данная идея вполне себя оправдала. Идти стало замечательно. Издалека приглядываясь к бревенчатым деревенским домишкам с печными трубами, живописно стоявшим возле оврага, Женька гадала, в каком из них поселилась её подруга. Тут же ей вспомнилось, что Маринка упоминала мансарду. Ага! Стало быть, вон в том, справа.
Уже на самой околице повстречалась Женьке коза. Она там паслась около забора крайнего домика. Заприметив босую Женьку с немалой сумкой, коза подбежала к ней и уставилась. Неужели тоже видела клип «Художник, что рисует дождь»? Оказалось, нет — козу интересовала сумка, что стало ясно, когда животное ткнулось в неё рогами, низко наклонив голову.
— Нету в ней никаких вкусняшек, — сказала Женька, опять достав сигареты. — Но я потом тебя чем-нибудь угощу, если ты проводишь меня к избе бабки Комарихи.
Однако же Пелагея была не дура. Хватит, поверила в понедельник одной москвичке! Ни пряника, ни пирожного до сих пор. Ах, нет, извините, два дня назад жадина расщедрилась! Курам на смех! Один разок! Вернувшись к забору, коза продолжила жрать траву. Женька не обиделась. Что с рогатой скотины взять? Пришлось потихоньку спускаться в овраг одной, стараясь не обстрекаться крапивой. Маринка ведь говорила, что Комариха живёт в овраге.
Идя уже вдоль ручья, где была тропинка, Женька заметила чуть повыше, ближе к домам, какого-то старика. Он косил траву — притом не косилкой, а настоящей ручной косой. Нетрудно было понять, что это и есть хозяин рогатой блеющей попрошайки, который таким вот образом заготавливает ей пищу на предстоящую зиму. Старик Женьку не заметил, и она вскоре зашла за густые заросли ивняка у большой запруды. В запруде плавали гуси с утками. Вероятно, водилась в ней также рыба или какие-нибудь лягушки да головастики, потому что птицы ныряли. И вскоре Женька увидела дом старухи-волшебницы. То, что это именно он и есть, стало ясно сразу. Да, на отшибе, в самом низу оврага, от леса невдалеке. Ближе к лесу располагались лишь два заброшенных дома. А вот и звонкий сияющий водопад, который обрушивается в запруду — другую, маленькую. Она была с двух сторон стиснута высокими берегами, а перед ней посреди ручья дыбился валун. Это необычное место Маринка также упоминала в своих рассказах. Переходя ручей, Женька ощущала ногами склизкие камешки и каких-то живых существ. Возможно, то были рыбки. Или пиявки. Вода бурлила, и сквозь неё что-то разглядеть было невозможно. Выйдя на твёрдый берег, Женька взошла на уступ, сделала ещё несколько шагов по примятой травке и оказалась перед избушкой старой колдуньи. За нею был огород, криво обнесённый плетнём. Ни одного дерева, лишь картошка. Дальше тянулся луг, ещё чуть подальше виднелись роща и кладбище. Слева — лес. Безрадостное местечко, что говорить! Мрачнее, пожалуй, и не придумаешь.
С такой мыслью Женька три раза стукнула в дверь. Далее стучать она не решилась, так как избушка, пожалуй, могла обрушиться. Если в ней кто-то находился, то он не мог не услышать такого грохота. Оставалось только войти, ибо ничего похожего на замок в двери не имелось. Так Женька и поступила, оставив сумку снаружи. Кому она тут нужна?
За дверью, как водится, были сенцы — узкие, сумрачные, с огромным кованым сундуком и дощатой лестницей на чердак. По углам стояли лопаты, ухваты, вилы. Что-то ещё подобное этому. На гвоздях, не полностью вбитых в стену, висели старые телогрейки. Ну, словом, всё как положено. Впереди темнела бревенчатая глухая стена без всяких гвоздей, а справа и слева было по двери. Приоткрыв правую, Женька несколько раз чихнула — так на неё повеяло пыльной затхлостью кладовой, в которую много лет пихали ненужный хлам, не освобождая её от прежнего. Никакого желания вглядываться в него, конечно же, не было. Закрыв дверь как можно плотнее, Женька толкнула дверь противоположную и вошла в просторную горницу с русской печью. Последняя занимала примерно треть помещения. Дальний угол между стеной и печью был отгорожен холщовой складчатой занавеской на перекладине. Вероятно, там находилась кровать или две кровати. Ну а напротив печи были два окна с кружевными шторками, стол и лавка. В ближнем углу стоял большой шкаф, рядом с ним — комод. Этим двум предметам было лет сто, не меньше.
Женька стояла около двери минуты две, думая-гадая, чего же всё-таки в этой горнице не хватает. И вдруг её осенило. Иконы где? Можно ли представить такую горницу без иконостаса в Красном углу, на особой полочке с белой скатертью? И, конечно же, перед ликами Богородицы, Иисуса и разных святых угодников непременно должна чадить, коптя потолок, чеканная масляная лампада. Но ничего подобного вовсе не было! Данное обстоятельство наводило на определённые мысли, вполне себе однозначные. А к чему заниматься самообманом? Женька была к этому не склонна. И, таким образом, оставалось Женьке признать очевидный факт, а именно: подозрительная старуха, которая здесь живёт — ведьма и колдунья. А чем ещё объяснить её поведение и отсутствие здесь икон?
Такая вот мысль возникла в вихрастой Женькиной голове. Поэтому, когда складчатая холщовая занавеска в дальнем углу вдруг пришла в движение, как от ветра, Женька ни капли не удивилась этому. Но, конечно же, испугалась. А уж когда из-под занавески, заставив её подняться, неторопливо вышла чёрная кошечка ростом выше любой овчарки, Женька, естественно, закачалась и опрокинулась, очень больно ударившись попой в пол. Упёршись в него ладонями, чтобы не упасть навзничь, она стала отползать к порогу. Её движение было медленным, ибо пятки скользили по половицам, сильно отталкиваться ногами не получалось. Да, если честно, что бы это дало? Даже если встать и ринуться со всех ног — разве убежишь от пантеры, которая не спеша идёт прямо на тебя, помахивая хвостом, и с лютой насмешкой щурит глаза убийцы?



Часть вторая


Глава первая

Двумя блондинками, которые помахали Женьке из «Форда», были Наталья Денисова и Елена Гулькина. Первую Александр Львович вёз на занятия в школу восточных танцев, вторая же присоединилась к своей соседке от скуки.
— Надо же, отказалась, — с недоумением покачал головой Александр Львович, снова разогнав «Форд» после разговора с Женькой. — С чего бы? Может, машина ей не понравилась?
— Это вряд ли, — сказал Николай Геннадьевич. — Она, конечно, с Москвы, но и там сейчас на китайском хламе, в основном, ездят. А интересно, чего она пешком топает? На автобусе, что ли, в райцентр приехала? Или поездом?
— Просто ей захотелось пройтись пешком, вот и всё, — пожала плечами Ленка. — Охота вам, дядя Коля и дядя Саша, во всём искать скрытый смысл! Моя мама тоже предпочитает пешком ходить до посёлка. Будто не знаете!
— Но она, по-моему, не имеет ничего общего с твоей мамой, — не согласилась Наташка. — Есть у неё в глазах какая-то чертовщинка! Вы не заметили? И реально похожа на Анжелику Варум. Маринка мне говорила, что да, похожа, но я не думала, что так сильно! Просто живая копия.
— А Маринка не объясняла, зачем подруга к ней собирается приезжать? — спросил Александр Львович.
— Да просто так, погостить. В Москве сладко, что ли? Её, говорят, скоро совершенно разбомбят дронами.
— Ну, уж этого не допустят, — махнул рукой Николай. Переехав мост, Александр Львович высадил друга и двух девчонок, а сам направился дальше, к другой стороне посёлка. Его автомастерская располагалась там. Николай работал на строящемся объекте вблизи моста, а девочкам нужно было пройтись до улицы Ильича, где и находилась юношеская танцевальная студия «Шахерезада». Они дошли до неё минуты за полторы.
— Эльвира уже приехала, — сообщила Наташка, заметив около входа красный «Пежо 308». — Но ничего, подождёт. Покурим?
Ленка кивнула. Остановившись возле машины, приятельницы достали по сигарете и закурили. Студия занимала часть первого этажа девятиэтажки, деля его с парикмахерской. Вывеска Ленке не приглянулась совсем. Девушка и тигр! Она танцует, а он просто стоит рядом и смотрит вдаль.
— Эльвира — это владелица вашей школы? — спросила Ленка, пуская дым изо рта.
— Да нет, ты чего? Владелица школы — Дана! Она же главный преподаватель. Эльвира — её помощница.
— Обалдеть! На какой же машине ездит начальница?
— На «Тойоте». Вообще, Эльвира — специалист более широкого профиля. Она, правда, сильнее любит бальные танцы. Ну, танго, вальс и тому подобные. У неё недавно была своя танцевальная школа. Пришлось закрыть её.
— Почему?
— Да как почему? И танго, и вальс — это чисто западная культура! Конечно, пока ещё это всё не запрещено, но и не приветствуется. Пошли?
— А эта Эльвира не спросит, кто я такая и с какой стати припёрлась? — заколебалась Ленка, бросая окурок в урну.
— Нет, ты чего? Она твою маму знает. Ну, не знакома, а слышала про неё.
Ленка осмелела. Вошли.
Студия имела уютный зрительный зал на шестьдесят мест, с довольно просторной сценой. На этой сцене, которая позволяла дюжине девушек не мешать друг дружке во время танца, происходили отчётные выступления, репетиции и занятия. Хоть в то утро было занятие, двое зрителей в зале всё же присутствовали. Они сидели не близко один к другому, хоть и в одном ряду. Во втором. Это были женщина лет за сорок, в монашеском одеянии, и совсем ещё молодой человек в костюме и узких имиджевых очках. Они кое-как держались на самом кончике носа и не мешали глазам вглядываться вдаль поверх них. Глаза были маленькими и пристальными. Две девушки из Ершовки, войдя, сразу удостоились их очень долгого взгляда, хотя на сцене блистали целых одиннадцать девушек плюс Эльвира. Последняя была в юбке с глубоким боковым вырезом и жилетке поверх рубашки с маленьким декольте. Судя по всему, она не переоделась, переместившись из «Пежо» в студию, только скинула туфли. Вставая на пальцы ног и нежным, высоким голосом поясняя каждое своё движение, она медленно демонстрировала девчонкам возвратный шаг и оттяжки александрийского танца. Заметив Наташку с Ленкой, которые очень тихо, на цыпочках, вошли в зал, Эльвира остановилась и в знак приветствия наклонила голову с очень пышной каштановой шевелюрой.
— Доброе утро, сударыни! Натали, ты пришла с подругой? С Леночкой? Замечательно. Пусть она посидит и понаблюдает за нами, а ты присоединяйся.
Все ученицы также приветствовали вошедших, но лишь улыбками. Таким образом, атмосфера Ленку очаровала сразу. Кроме того, она вдруг заметила, что приятный очкарик тоже ей улыбается, как подруге, и делает приглашающий жест, указывая на кресло рядом с собою. Против такой улыбки было не устоять, и Ленка мгновенно к нему подсела. Он что-то ей прошептал. Монахиня, находившаяся в другом конце ряда, скосила взгляд, но сейчас же вновь обратила его на сцену. Что до Наташки, то та уже была среди учениц, притом без ботинок. Она оставила их у сцены.
— Элечка, извини, — гулко прозвенел в большом помещении её голос. — Мы с Леной очень хотели приехать вовремя, но у папы машина не заводилась!
— Зачем же ты извиняешься, раз машина вас подвела? — ласково спросила Эльвира. — Ничего страшного не случилось. Мы продолжаем александрийский танец. У нас сегодня два зрителя. Ну, так вот…
Это было всё, что преподавательница сочла достаточным сообщить про странную парочку, разделённую целым десятком кресел и вот теперь уже Ленкой. Последняя, между тем, подставила своё ухо парню в очках, который ей что-то весело объяснял. Она лишь кивала, следя за происходящим на сцене. Закончив вводную часть, Эльвира велела двенадцати ученицам продемонстрировать то, что они усвоили. Началась какая-то несуразица. Но Эльвира громко хвалила девочек, отбивая такт хлопками в ладоши. Потом включила и музыку в телефоне, который лежал на стуле. Когда девчонки вконец сбились и расстроились, их учительница сама и уже под музыку, в нужном темпе, исполнила танец полностью. Все ей дружно зааплодировали. Даже женщина в чёрном несколько раз хлопнула рукой об руку. По её лицу было видно, что она вовсе не собиралась этого делать, но мастерство педагога произвело на неё глубокое впечатление. И, когда овации стихли, вдруг прозвучал от неё вопрос:
— Эльвира, и это пока что всё?
— О чём вы, Ольга Владимировна? — скорее с досадой, нежели с удивлением повернулась Эльвира к зрительнице. Та, делая суровые жесты правой рукой, дала пояснение:
— Вы, вне всяких сомнений, мастер своего дела. Но ведь не вы же будете выступать перед руководством области в Старой Руссе! А то, что нам показали сейчас ваши ученицы, пока не может претендовать даже на последнее место в конкурсе. Вы ведь только начали заниматься с ними александрийским танцем!
— Вы правы, Ольга Владимировна, — пожала плечами Эльвира, перехватив боязливые взгляды всех своих учениц. — Египетский танец мы только начали и не будем с ним выступать. Для конкурса у нас заготовлена совершенно другая программа из двух частей, которую мы сегодня вовсе и не планировали репетировать.
— Интересное заявление, — удивилась женщина в чёрном. — Зачем же я, в таком случае, здесь сижу, проделав далёкий путь? Чтобы оценить ваше мастерство, столь хорошо видимое на фоне успехов набранной вами группы?
— Простите, у нас занятие. Если бы меня уведомили о вашем приезде хотя бы за полчаса, я бы, так и быть, подготовила персонально для вас внеплановый и ненужный прогон конкурсного танца. Но чего не было, того не было, и придётся вам подождать, если вы хотите увидеть то, с чем мы выступим.
Тут произошло неожиданное. Суровая дама в чёрном вдруг повернулась к парню в костюме. Тот улыбнулся ей и кивнул.
— Сколько же нам ждать? — осведомилась монахиня, вновь направив тяжёлый взгляд на Эльвиру.
— Не очень долго. Девочки сейчас повторят сегодняшний материал, потом отдохнут, и мы попытаемся удовлетворить ваши ожидания. Вы согласны, сударыни?
Ученицы, к которым был обращён вопрос, нестройно ответили в один голос, что отдых необязателен.
— Так и быть, — кивнула Эльвира. — Тогда вам ждать минут двадцать, Ольга Владимировна.
Опять взяв мобильник, она запустила музыку, села и стала руководить движениями своих учениц при помощи жестов, голоса и ритмичных ударов пяткой в палас. На этот раз девочки, вдохновлённые танцем преподавательницы, работали куда лучше. Если у некоторых из них и были ошибки, то незначительные.
— Отлично, — дала оценку Эльвира, выключив музыку после трёх повторов материала. — Так я врубаю «Блестящих»?
— А что, ваша замечательная акустическая система вышла из строя? — вдруг спросил тот, чей голос последние полчаса слышала лишь Ленка. — Почему, Эльвира Маратовна, вы не подключаете телефон к колонкам?
— Мне, честно говоря, лень вставать, — был ответ Эльвиры. — Вам во втором ряду всё будет неплохо слышно через смартфон. Девочкам — тем более. Начинаем?
Все ученицы ответили утвердительно. После того, как Эльвира холодно обменялась репликами со зрителями, в её танцевальной группе произошёл подъём настроения. Из смартфона мощным энергетическим вихрем взвилась песенка «Чао бамбино, сеньорита!» И началось. Сперва в этом зажигательном танце солировала Алиса Шпынёва, очень красивая девочка ростом метр восемьдесят один. Смотреть на неё спокойно было нельзя. Начала она с нескольких забросов в лежачей позе, а затем выполнила проходку на скрестном шаге и, наконец, блистательный грант батман, который и завершил её роль солистки. Это движение повторили другие девушки, и эффектный групповой танец с десятками очень сложных фигур продолжился до финальной ноты.
— Вот так всё будет у нас, — сказала Эльвира, выключив телефон. — Надеюсь, мы вас не разочаровали, господа зрители?
— Ну а где же вторая часть конкурсной программы? — сменила дама в монашеском одеянии властный тон на задумчивый. — Если не ошибаюсь, вы говорили, что подготовлены индивидуальные выступления!
— Так и есть. Но вы их до конкурса не увидите. Индивидуальный танец связан с большим нервным напряжением исполнительницы, и я, как преподаватель, такие вещи строго дозирую.
Дама в чёрном ещё раз стрельнула взглядом в сторону Ленкиного соседа, после чего с её стороны раздались сразу два вопроса:
— Охота девочкам танцевать под песню, которой уже лет тридцать? Вас не пугает тот факт, что одна из исполнительниц этой песни, а именно Жанна Фриске, скончалась в сорокалетнем возрасте?
— Но вы ведь в монастыре и в храме поёте песни гораздо более старые, — возразила Эльвира. — Вас не смущает тот факт, что автор их текстов умер, когда ему было тридцать три года?
Повисла пауза. А затем монахиня сжала пальцами подлокотники кресла и задала ещё сразу два вопроса:
— Вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите? А главное, про кого?
— Да, конечно. Я ведь не мусульманка и говорю про своего Бога. Поэтому мой вопрос — не к нему, а к вам.
— Приехала Дана Викторовна! — громко выкрикнула Алиса Шпынёва. Она была девочка неглупая и имела хороший слух. И точно — все, затаив дыхание, уловили из коридора быстрые шпилечные шаги. Спустя мгновение в зал вошла владелица студии — невысокая тоненькая шатенка лет тридцати пяти, одетая очень стильно.
— Я счастлива всех приветствовать, — улыбнулась она, замедлив шаги у сцены, а после этого вовсе остановившись, чтобы внимательно заглянуть в глаза всем присутствующим. — Всё получается, девочки? Не устали? Эльвира, всё хорошо? Как вам наши танцы, Ольга Владимировна? Ильяс! И вы тоже здесь?
— Как видите, Даночка, — поспешил с ответом улыбчивый собеседник Ленки. Хотел он что-то прибавить, но не успел, поскольку Эльвира встала со стула.
— Дана, мне уже нужно идти, — сказала она. — Закончи, пожалуйста, без меня. Ты не возражаешь, если я заберу Наташу Денисову? Ей ведь шесть километров идти до дома, а я могу подвезти.
— Нет, не возражаю. Ты им вдолбила возвратный шаг?
— Вдолбить-то вдолбила, но подшлифуй. Ксюша и Ульяна ворон считали, ленились.
Две названные особы обиженно заморгали и стали протестовать. Погрозив им пальчиком, Дана Викторовна торопливо пошла переодеваться. Её сотрудница поспешила следом за ней, чтобы надеть туфли. Ленка с Наташкой ждали её на улице весьма долго. Около двадцати минут. Когда она вышла и, коротко извинившись, открыла автомобиль, они сели сзади. Обеим было тревожно, так как бросалось в глаза, что обмен любезностями с монахиней резанул Эльвиру по нервам больно и глубоко.
— Бензин почти кончился, — проворчала она, включив поворотник, чтобы начать движение. — До Ершовки, пожалуй, хватит, а вот обратно — не знаю. Заедем на АЗС?
Девчонки не возражали, тем более что заправка была поблизости. На ней, правда, скопилась большая очередь. Продвигаясь к бензоколонке, Эльвира молча вела какую-то переписку в мессенджерах. Ей пришлось самой идти к кассе и заправлять, так как никакого сервиса не было. Но кафешка при АЗС имелась. Слегка отогнав машину, преподавательница отправилась в это скромное заведение, чтобы вымыть руки. Она вернулась с тремя закрытыми пластиковыми стаканами кофе. В них были вставлены трубочки.
— Кофе здесь неплохой, — сказала она, вручив два стакана своим попутчицам. — Специально не стала спрашивать, какой взять, потому что девушки из Ершовки любят дурачиться и ломаться. Взяла вам тыквенное лате. Думаю, понравится. Дана так пристрастилась к этому виду кофе, что только его и пьёт.
Поскольку дурачиться и ломаться было уже бессмысленно, обе девушки из Ершовки рассыпались в благодарностях и всосались в любимый напиток Даны. С несколько большей эстетикой отдала ему должное и Эльвира. Это не помешало ей завести машину и начать путь в сторону реки.
— Я так понимаю, Ильяс визитку тебе оставил? — полюбопытствовала она, проскочив на жёлтый и залихватски выруливая к мосту. Вопрос, несомненно, адресовался Ленке.
— Визитку? Нет, — оторвалась та от трубочки. — Спросил только, есть ли я во «В контакте».
— Ты, я надеюсь, ответила отрицательно?
— Нет, я кинула ему ссылку. А разве не надо было?
— Не знаю. Будь осторожна с ним. Если что, сразу заноси его в чёрный список. Что он тебе про себя рассказывал?
— Ну, что ходит по танцевальным студиям и решает, какие девочки могут выступить на областных конкурсах, а каким ещё рановато.
Эльвира молча кивнула и сделала глоток кофе. Съехав с моста, «Пежо» устремилось через поля, трясясь и качаясь в щебёночной колее. Скорость пришлось снизить до двадцати.
— Элечка, а разве этот Ильяс имеет какое-то отношение к молодёжной политике? — удивилась Наташка. — Мне почему-то всегда казалось, что он — из силовиков. Ой, кстати, я поняла, почему всех этих людей с постными и наглыми лицами называют силовиками! У них ужасно сильные руки. Я как-то раз доила козу, и у меня руки уже через пять минут онемели. А эти силовики, которые сидят в зале во время наших занятий, каждые полчаса бегут в туалет на десять минут! Вот какая сила у них в руках.
— Очень остроумно, — пробормотала Эльвира. — Только Ильяс не бегает никуда. Вот если бы я с мальчишками занималась, мы, может быть, смогли бы увидеть что-нибудь в этом роде.
— С мальчишками? — подскочила Наташка, в то время как Ленка прыснула. — Ты серьёзно?
— А ты как думала? Он — помощник Эйнштейна. Но не великого физика, а сексота средних размеров, который на букву «Х».
— А, нашего нового губернатора?
— Ну, насколько он наш — не знаю. Мы за него не голосовали. Его нам сбагрили из Москвы, где он, говорят, слишком примелькался на гей-тусовках. А здесь у нас развлекается его друг — тот самый, которому подарили нашу тайгу.
— Колодин? Из Государственной Думы?
— Да. Он здесь оборудовал несколько притравочных станций, где собак учат рвать на куски медвежат с волчатами, у которых выдраны зубы. Эйнштейн с Колодиным очень любят следить за этим процессом с веранд охотничьих домиков, попивая бурбон и куря сигары. Замечено, что они к волчатам и медвежатам очень гуманны — не позволяют собакам терзать их до смерти в первый и даже во второй раз, берегут для третьего. Представляете, девки, как это трогательно? Ведь только благодаря такой бережливости не у всех медвежат с волчатами в нашем крае вырваны зубы и когти спилены!
В наступившем молчании и отсутствии интереса к остаткам кофе французский автомобиль подкатил к Ершовке. Решив не въезжать в деревню, Эльвира затормозила перед околицей, где паслась Пелагея, и сразу сделала разворот, сдав задом к оврагу.
— Ну всё, поеду назад, — сказала она своим пассажиркам. — Ты, Леночка, приходи ещё в гости к нам. Может быть, надумаешь записаться? Если у нас получится ещё семь учениц набрать, Дана снизит цены.
Ленка учтиво выразила признательность и открыла дверь, чтобы выйти.
— Эля, а кто такая эта монахиня? — поинтересовалась Наташка, также открыв свою. — Почему она себе позволяет соваться в наши дела?
— Она настоятельница Николо-Косинского монастыря в Старой Руссе, — нехотя объяснила преподавательница, — и сопредседатель районного департамента по культуре и молодёжной политике. А Ильяс — член коллегии по защите духовно-нравственных ценностей при Свинштейне… Тьфу, как же его фамилия-то? Забыла!
— А интересно, Свинштейн берёт его с собой в лес? — очень выразительно чмокнула Ленка ртом.
— Да, наверняка. Но если Ильяс у тебя спросил, есть ли ты в соцсети, вряд ли он ходит туда охотно.
Девочкам стало весело. Они вышли и, хлопнув дверцами, помахали Эльвире, которая дала старт и разогнала машину довольно резко.


Глава вторая

Наташка повела Ленку к себе, так как было слышно, что молодёжь собралась в саду у Денисовых. Эвелина, как позже стало известно, вместе с Ларисой Блиновой и Кузнецовой Надеждой пошла к Светлане Петровне, чтобы за чаепитием обсудить прибытие Женьки. Свою двухлетнюю дочку, Аньку, Надежда взяла с собой. Вредная девчонка также была любительницей посплетничать. Плюс к тому, она пребывала в иллюзии, что её любимая Лиза примет участие в чаепитии. Но всё вышло не совсем так, что привело к рёву на полчаса.
Чем же занималась виновница всего этого, то есть Женька, пока её обсуждали таким вот образом в домике над оврагом? Она лежала в шезлонге под кроной яблони, скрестив ноги, и исполняла простенькие мелодии на гитаре. Это ей не мешало делать ещё два дела — курить и врать. Точнее, все три, поскольку она иногда прикладывалась к бутылке крепкого пива. Баловались пивком, которого в погребе у Денисовых было много, и её слушатели, но только мужского пола. Наташкина сестра Катька, которой принадлежала гитара, качалась вместе с Маринкою в гамаке между двумя яблонями. Яблони сгибались, но кое-как выдерживали двух девушек, потому что те были худосочны. В пиве Маринка себе отказывала, дав твёрдое обещание Эвелине за Катькой зорко следить, чтобы не пила, и быть для неё примером в этом нелёгком деле. Всё это было поручено также Лизе. Она сидела слева от гамака и справа от парника, в пластмассовом кресле, и пила квас прямо из бутылки, качая длинной ногой, закинутой на другую ногу. Эту изящную позу, вовсе несвойственную Лизе, вызвало то, что квас был перебродившим.
— Может, тебе сигаретку дать? — хмыкнула Маринка, всё это распознав после трёх глотков. Но от сигаретки Лиза испуганно отказалась, хоть Лёнька, Мишка и Витька, валявшиеся на травке у парника, стали предлагать ей каждый свои.
— Вы просто уроды! — вскипела Женька, прервав мелодию из советского фильма про Электроника и рассказ о том, как ей удалось во время полёта в Турцию сломать шейные позвонки террористу, пытавшемуся взорвать самолёт с сотней пассажиров. — Раз человек не курит, зачем ему предлагать? Вот если я предложу вам сейчас заняться со мной экстремальным сексом, в конце которого будут сломаны ваши шейные позвонки, вы будете рады?
Никто ничего не понял, кроме Маринки. Но та хранила интригу, и три курильщика затруднились с ответом Женьке.
— У тебя что, с ним был экстремальный секс, с этим террористом? — спросила Катька. — Надеюсь, бортпроводницы презерватив тебе выдали?
— Он бы ей не понадобился, — вздохнула Маринка. — Шейные позвонки были сломаны таракану, который близко подполз к пятому по счёту бокалу виски.
Все снова переглянулись в недоумении. Женька молча закатывала глаза.
— Разве в самолётах есть тараканы? — пожала плечами Лиза. — Свинство какое! Их нету даже у бабушки!
— С самолётами всё нормально, — выставила Маринка ладонь вперёд. — Этот перелом шейных позвонков произошёл дома, на кухне.
— При чём же здесь самолёт?
— Я ведь говорю, бокал был по счёту пятым! — подняла палец Маринка.
— А экстремальный секс с этим тараканом произошёл или нет? — не отстала Катька. — Или его шейные позвонки были сломаны без наркоза?
— Нет, экстремальный секс у неё был с Иркой, когда она увидела таракана этого на столе, вернувшись с работы. Ирка ведь её трижды предупреждала: «Пей в своей комнате! Если ещё хоть раз увижу тебя на кухне с бутылкой, эта бутылка будет у тебя в жопе!»
Лиза упала с кресла. Квас она умудрилась не расплескать, хотя её выворачивало от хохота. Катька стала беситься так, что яблони задрожали над гамаком и с них на Маринку посыпались всякие насекомые. Она стала бросать их в Женьку, виновную во всём этом. Что до парней, то они бы сдохли, если бы им сейчас же не оказали помощь Ленка с Наташкой, которые в ту минуту как раз явились.
— Что вы здесь курите? — заорала последняя, отхлестав парней по щекам, в то время как Ленка у них отбирала пиво, чтобы допить три бутылки сразу. — Вот полоумные! Если мама сейчас придёт и это услышит, она мне даст по башке! Быстро успокойтесь!
Страх перед Эвелиной всех привёл в чувство. Лизу пришлось снова усадить и множество паучков с Женьки и Маринки стряхнуть, а Катька и мальчики отдышались самостоятельно. Также расположившись у парника, обе вновь прибывшие стали докапываться до сути произошедшего. Но возможно ли было им передать ту самую суть во всём её блеске, тем более что у Женьки не было настроения принимать участие в этом? Конечно, нет. Ленка и Наташка мало что поняли, но немножко всё-таки посмеялись и стали Женьку просить рассказать что-нибудь ещё. Женька пришла в ярость. Даже отбросила сигарету вместе с бутылкой, высосанной не полностью. Отпихнула ногой быстро окосевшую Ленку, которая вдруг решила нарисовать у неё на пятке помадным карандашом не то самолёт, не то таракана.
— Да вот ещё! Больше ничего не хотите? Как будто мало здесь у вас клоунов! Пусть Марина Дмитриевна расскажет, как её братец ей ставил клизму вчера!
Эта небылица никого сильно не рассмешила. Маринка стала зевать, да так заразительно, что у Лёньки тоже открылся рот.
— Ну а где подробности? — опечалилась Лиза. — Женечка, неужели всё это происходило не на космическом корабле? Инопланетяне не заглянули в иллюминатор?
— Они пролезли в корабль, — приняла пас Маринка. — Лёнька, баран, не завинтил люк. Женька! Может, вспомнишь ещё какие-нибудь детали?
— Да очень мне это надо, — фыркнула Женька и заиграла самую знаменитую вещь «Металлики». Всем понравилось, но послушать именно саму Женьку хотелось больше.
— Ну Женечка, ну пожалуйста! — заскулили девчонки хором. И было дано согласие. Передав гитару Маринке, Женька покинула свой шезлонг и велела Лизе переместиться в него, а сама уселась в жёсткое кресло. Причиной этому было то, что Ленка да плюс ещё и Наташка не успокоились и, теперь уж вооружившись прутиком, начали щекотать ей пятки на расстоянии, а у Лизы была защита в виде ботинок. Тогда две развеселившиеся подруги опять подсели к мальчишкам и стали на них смотреть. Те этого не заметили. Они все глядели на Женьку, неторопливо начавшую свой рассказ:
— Однажды Дроздова Ритка, которая, между прочим, нашла Грааль и раскрыла тайну гибели группы Дятлова, заморочилась пирамидами. Ну, египетскими, которые стоят в Гизе, возле Каира. Я там недавно была и даже потрогала пирамиду Хеопса.
— Тебя подпустили к ней? — усомнилась Катька.
— А почему бы и нет? Я что, её украду? Это в своё время не получилось даже у Ритки, хотя она как не фига делать у патриарха часы подрезала. Золотые, за семьдесят тысяч долларов! Тут же, правда, и отдала. Но я отвлекаюсь от пирамид. У Ритки возник вопрос, кто их строил. Ведь пирамида Хеопса, к примеру, сложена из огромных каменных блоков весом от тонны до двухсот тонн! Ритка объясняла мне, что такие глыбы было бы очень трудно ворочать и поднимать даже в наше время, не каждый подъёмный кран с этим справится. А до нашей эры в Египте не было кранов! Их даже сейчас там нет. Ну, во всяком случае, я не видела. Что, голыми руками или верёвками ты поднимешь такие камни на высоту сто пятьдесят метров? Да, глыбы по двести тонн лежат, в основном, внизу, но их надо подтащить, уложить и состыковать. Кто мог это сделать семь тысяч лет назад?
— Слоны не могли? — поинтересовалась Наташка.
— Нет, не могли. Почему — не помню, но Ритка мне говорила, что не могли. Уже после смерти Ритки я придолбалась с этими пирамидами к Дмитрию Романовичу, отцу Маринки. Дмитрий Романович знает всё про древние времена, но про пирамиды он мне сказал, что это загадка и способа разгадать её пока нет. Тогда я подумала про Андрюшку…
— Это которому ты хотела дачу поджечь? — вспомнила Маринка.
— Нет, ты чего? Дачу я хотела поджечь другому Андрюшке! А тот мне нравился. Он тогда учился на инженера, и я его грузанула древними пирамидами. Этот умник включил компьютер, что-то начертил, вычислил и сказал, что поднять, уложить и выровнять плиты было возможно, но каким образом, он не знает. Тогда я стала думать сама.
— Вот сейчас начнётся самое интересное, — усмехнулась Маринка и обвела всех взглядом. — Нервных прошу отлучиться в погреб, за пивом.
Но нервных не оказалось, и Женька, пытаясь взмахами рук отогнать от себя осу, продолжала:
— Верная мысль меня посетила сразу. Все пирамиды были построены египтянами.
— Ну а как же они ворочали глыбы по двести тонн? — очень осторожно выразил Мишка недоумение всей компании, обозначенное минутным безмолвием. Изловчившись щёлкнуть осу длинным красным ногтем, Женька хихикнула.
— А вы разве не догадались ещё? Серьёзно? Какие же вы тупицы! Древние египтяне решили эту проблему элементарно, без всяких сложностей. Они просто отключили земную тягу, и эти глыбы сделались лёгкими, как пушинки! Их ничего не стоило сдвинуть, выровнять, а затем поставить на них остальные глыбы нужных размеров и форм. Получились стены. Когда всё было готово, древние египтяне опять нажали на кнопочку гравитации, и земная тяга восстановилась. Вопросы есть?
Но ни одного вопроса никто не успел задать, так как у Наташки внезапным образом поднялось настроение. Она вспомнила про египетский танец, который послужил темой утреннего урока, и выразила намерение блеснуть своим мастерством.
— Но ты ведь не знаешь этого танца! — вскричала Ленка. — И Женька не объяснила нам, где находится кнопочка гравитации! Как строители пирамид смогли её обнаружить?
Наташка дала ответ, что александрийский танец, действительно, не готов, но ничего страшного — сейчас будет показан танец для конкурса. И вскочила, готовая начать танец. Эта её идея не привела в восторг никого, кроме Женьки, которая знать не знала, где египтяне нашли кнопку гравитации. Наплевав на протесты парней и большинства девушек, собиравшихся это выяснить у неё, она вынула смартфон и включила песенку «Чао бамбино, сеньорита!» Наташка затанцевала. Делая грант батман, она оступилась и шлёпнулась на траву, но сделала вид, что так было нужно, и начала выполнять лежачие композиции. В целом, всё смотрелось неплохо, но основные аплодисменты сорвала Женька. Вспомнив, как в клипе на эту песенку белокурая девушка сидя делает взмах ногами, она блистательно повторила это движение. Её голые пятки мелькнули в воздухе, и под очень короткой юбкой мелькнули белые трусики. У парней глаза округлились. Девочки ахнули. Также ахнули Эвелина и дядя Костя Блинов, свернувшие к яблоням из-за флигеля. Константин решил познакомиться с Женькой, да и не только он. Следом шли Надежда с маленькой Анькой, Лариса и Семён Дмитриевич с Авдотьей Григорьевной. Замыкала шествие Пелагея. И только она одна не стала рукоплескать Женьке и Наташке, вскочившим в крайнем смущении. Им не верилось в то, что чей-то восторг, кроме дяди Костиного, был искренним. Даже Анька, хлопая в свои маленькие ладошки, глядела только на Лизу.
Маринка, выпрыгнув вместе с Катькой из гамака, представила Женьку односельчанам. Они все расцеловались с новой знакомой, после чего возник между ними спор, к кому ей идти обедать. Сопелкины обещали к чаю блины со свежайшим мёдом, Блиновы хвастались грибным супом, Надя — пельменями. Эвелине особо нечем было похвастаться, и решили Женька с Маринкой пойти к Блиновым, поскольку обе очень любили грибы, да и дядя Костя сделал намёк на весьма удачную самогоночку. Сопелкины и Надежда не успокоились и продолжили гнуть своё, но в эту минуту Анька подняла рёв по необъяснимой причине, и спору пришёл конец. Пока большинство народа во главе с Лизой пыталось Аньку усовестить, две москвички пошли к Блиновым.
— Правильно сделали, — сказал Витька, отправившись вместе с ними к себе домой. — Я вам покажу всех своих свиней!
— Очень хорошо, — согласилась Женька, — посмотрим твоих свиней, так как Третьяковская галерея и Эрмитаж уже надоели, а в Лувре нам не бывать в связи с политической обстановкой.
Пока Лариса и Константин готовили стол, Витька торопливо провёл экскурсию по курятнику и свинарнику. Кур Блиновы держали не меньше сотни, а поросят было пять. Всё животноводство лежало на Константине, и он справлялся с этой объёмной отраслью, невзирая на инвалидность. Одна нога была у него короче другой по причине травмы на производстве. Пенсию ему назначили не бог весть, однако же на одежду для всей семьи и прочие незначительные расходы её хватало вполне, а что до провизии, то её, как легко понять, покупать не требовалось. Подобно Семёну Дмитриевичу Сопелкину, Константин был очень активным производителем самогонки, и оба его приятеля — Николай Кузнецов и Саша Денисов, в течение многих лет не могли решить, какой из производителей компетентнее.
Проводя экскурсию, Витька здорово волновался. В отличие от того же Лёньки, он не считался красавчиком, и ершовские барышни относились к нему без всякого придыхания. Но в домашних животных он разбирался, чему Маринке и Женьке были предъявлены доказательства. Он, к примеру, им разрешил погладить всех поросят, ручаясь за миролюбие каждого, а затем самую большую свинью пинками из хлева выгнал и объявил, что можно на ней поездить верхом. Женька и Маринка заколебались, ибо свинья, начав ошиваться по огороду, косилась на них неласково. Тем не менее, Женька всё же решилась. Догнав Хавронью, она на неё вскочила и поскакала галопом между картофельных грядок, стиснув щетинистые бока своего коня голыми коленками. Было страшно, но не до визга. Витька за этой скачкой следил внимательно, а Маринка согнулась от хохота пополам. Но, когда пришла её очередь оседлать жирную скотину, то стало ей не до смеха, так как она на третьем прыжке скотины низринулась вверх тормашками, распахав одну грядку носом.
— Когда едешь на свинье, её надо держать за уши, — сказал Витька, с помощью Женьки подняв её и отряхивая от мелких комьев земли. — Ещё раз попробуешь?
— Нет, спасибо! Я как-нибудь проживу и без чемпионства по свинским гонкам.
Витька пожал плечами и, взяв лопату, загнал верховую хрюшку обратно в её жилище, которое после этого крепко запер. Потом осматривали курятник. У Женьки к животноводу возник вопрос, откуда его родители берут столько зерна, чтобы прокормить девяносто кур и дюжину петухов.
— А поля колхозные для чего? — всерьёз удивился Витька. — Ведь ты, когда шла пешком из посёлка, сама видала, что справа — рожь, а слева — ячмень, и это до самого горизонта! С таким богатством можно хоть целый табун лошадей держать. И, кстати, за перелеском овсяное поле есть.
— И вы на полях берёте зерно?
— А что нам, смотреть на него прикажешь? Скотину надо кормить, тогда и она накормит тебя!
— Логично.
Дубовый стол в избе с изразцовой голландской печью уже давно ждал гостей. Во время обеда, который был очень вкусным, Лариса и дядя Костя шутили с гостьями, подливая им самогонки в музейного вида стопки, а Витька хмурился. Было очень похоже, что он досадовал на Маринку из-за её отказа от получения навыков верховой езды на свинье. Маринка и Женька, развеселившись, вовсе забыли о нём, так как дядя Костя стал петь им песни.
Домой подруги вернулись уже под вечер, в сопровождении Пелагеи. Она их встретила у калитки Блиновых и грозно ткнулась рогами в калитку Лёньки, которую перед ней закрыли. Лёнька курил, сидя у крыльца. С ним был Мишка. Они скучающе пялились в телефон, откуда звучали какие-то неприличные восклицания.
— Перестаньте это смотреть, — сказала им Женька, вместе с Маринкой проходя в дом, чтобы снять пиджак. — Лучше натопите нам баню! Но не рассчитывайте войти в неё вместе с нами, вы ещё мелкие.
Два оболтуса тут же стали таскать охапками из поленницы дрова в баню. Растопив печку, наполнили водой чан. Женька и Маринка следили за их работой, сидя на лавочке. Обе были почти раздеты.
— А что, может, пригласим двух этих лохов попариться с нами? — громко спросила Женька, прищуриваясь на дым, который валил из стальной трубы. — Лично мне не жалко.
— А мне обидно, — раздула Маринка ноздри. — Они на нас налюбуются, а потом к ним придут Дуньки Кулаковы! Или Наташки Денисовы, что примерно одно и то же.
Лёнька и Мишка молча стерпели эту затрещину по ушам. Когда две насмешницы не спеша направились к бане мимо кустов ежевики, их обнажённые спины слегка чесались, будто от комариных укусов. За дверью это прошло, и стало понятно, что два подростка буравили спины взглядами.
В тесной, тёмной парилке стояло такое пекло, что Женька чуть не расплавилась. Ну, во всяком случае, было чувство, что она вся отлита из олова и не пот течёт по спине, а сама спина вместе с головой, которая раскололась на много-много кусков. Судя по всему, Маринке было не легче. Слегка отхлестав друг дружку жидкими вениками, они выползли в предбанник и там уселись на лавку, низко опустив головы.
— Надо завтра сходить к бабке Комарихе, — пробормотала Маринка, стряхивая с волос горячие капли.
— К кому? К бабке Комарихе? Зачем?
— Так ты ведь мечтала с ней познакомиться! Разве нет?
Они просидели примерно час, редко перебрасываясь словами о деревушке и о косметике с парфюмерией. А потом отправились спать, потому что Женька чувствовала себя неважно, да и стемнело. В саду свистел соловей. Ветра почти не было. Над Новгородчиной загорались большие летние звёзды. Лёнька опять что-то мастерил. Как выяснилось, уже начинал склейку табуретки, которую заказала ему Лариса.
— Ты ляжешь здесь? — спросила Маринка Женьку, включая свет в большой комнате.
— Да, наверное. Ух ты, печка! Я её днём не заметила почему-то. А он где спит?
— Вот за этой дверью. Там его комната.
Женьке это всё не понравилось, и она решила спать наверху, чтобы не мешать Дуньке Кулаковой. Слишком стремительно поднимаясь вслед за Маринкой по узкой винтовой лестнице, она чуть не свалилась, поскольку было темно. Её пиджачок, юбочка и сумка были уже на мансарде. Там небольшой ветерок всё же ощущался.
— Прикрой окно, — попросила Женька, проскальзывая в постель.
— Зачем? Тебе холодно?
— Нет. Боюсь летучих мышей.
Маринка не стала спорить. Погасив свет и выполнив просьбу Женьки, она легла рядом с нею. Женька уже спала, свернувшись под одеялом и натянув его на ухо.


Глава третья

Утром, когда по третьему разу пропели все петухи, Женьке стало сниться, что она тонет. Она как будто бы плыла в море, под ярким солнцем в зените, и вся морская поверхность в полном безветрии перед нею сияла как изумруд. Вода была очень тёплая. Ничего, совсем ничего, кроме этой самой воды и синего неба, Женька не видела. Ни малейшего звука, включая даже и плеск от её движений, слух не улавливал. Каким образом она вдруг очутилась в открытом море? С какого катера её сбросили? Ведь не дура она, чтобы отдалиться от пляжа вплавь на несколько километров! Впрочем, после двух или трёх стаканов такое могло случиться. Но всё было бы хорошо, если бы не скованность и свинцовая тяжесть в ногах. Они наотрез отказывались служить, а рук не хватало, чтобы противостоять силе, которая увлекала и даже, можно сказать, тянула ко дну, крепко ухватив холодными щупальцами за пятки. Женька боролась за выживание, как могла. Она и барахталась, и пыталась громко кричать, запрокинув голову, но, лишь только крик начинал, казалось, высвобождаться, выскальзывать из груди, которая была сдавлена проявлениями всё той же роковой силы, вода попадала в рот. Когда неподвижное море сомкнулось над головой и солнечный свет стал тусклым, расплывчатым и дрожащим, Женька проснулась.
Пару минут она хлопала глазами, пытаясь сообразить, где находится. Понемногу вспомнила всё. Сбросив одеяло, уселась. Маринки в комнате не было. Солнце грело сквозь два стекла в деревянной раме, закрытой на две вертушки. Отсюда и духота! Убрав со лба волосы, слипшиеся от пота, Женька вскочила и широко открыла окно. В комнату ворвался приятный ветер. Хоть он казался прохладным, Женька решила не одеваться. Так, в пляжном виде, она и спустилась вниз, на терраску. Несколько бутербродов с сыром, лежавших в продолговатой тарелочке на столе, не вызвали у неё слюноотделения. Почему-то хотелось пить. Вдоволь наглотавшись тёплой воды из чайника, Женька вышла на яркий солнечный свет, спустилась с крылечка, и — пожалела о том, что не утонула в бескрайнем море. Картина, открывшаяся её глазам, захлестнула сердце смертной тоской. Основной деталью этой картины была Маринка. Босая, потная, облачённая в старый пыльный халат и вооружённая тяпкой, она окучивала картошку рядом с сараем. Лёнька был занят тем же, но ближе к кустам смородины возле душа и туалета.
Такое Женька увидела. Проморгавшись и убедившись, что это ей не мерещится, она сдавленно пожелала двум землепашцам доброго утра и мимо них прошла в туалет. Вернувшись затем к крылечку, села на лавочку и спросила:
— Завтракать будем?
— Обедать уже пора, — прозвучал ответ новоиспечённой колхозницы. — Но мы с Лёнькой ещё часок поработаем. А ты завтракай. Там лежат бутерброды с сыром. Кофе и чай стоят в жёлтом шкафчике.
— А откуда взялся швейцарский сыр?
— Его поздно вечером дядя Саша принёс, когда из посёлка вернулся, — объяснил Лёнька. — Вы уже спали.
Женьке не очень хотелось завтракать. Взяв лежавшие на скамейке Маринкины сигареты и зажигалку, она закинула ногу на ногу, закурила. Выдохнув дым, поинтересовалась:
— Грибов ещё в лесу нет?
— Я думаю, вряд ли, — опять отозвался Лёнька. — Дождей ведь не было! Грибы любят тепло и воду.
— Значит, я тоже гриб, — заявила Женька, вспомнив свой сон. — Как думаете, какой? Лисичка, свинушка или поганка?
— Женечка, отвяжись, — бросила Маринка, молотя тяпкой. — Нам жарко и мы устали. Ты будешь завтракать?
— Нет. Я всё-таки пойду в лес. Кого мне позвать с собой?
— Лизу позови, — сказала Маринка. — Девки Денисовы с тобой к лесу близко не подойдут. Они кабанов боятся. И Ленка вряд ли потащится. Витька с Мишкой тоже сегодня окучивают картошку. А Лиза, может, пойдёт.
— Она ведь живёт у Гулькиных?
— Да, у них.
Женька поднялась. Бросила окурок в мусорное ведро, стоявшее возле лавочки.
— Пойду к Гулькиным. Ой, Маринка, я кеды твои надену? Ведь не на шпильках же в лес идти!
— Да уж, это точно. Только надень что-нибудь ещё. Если ты придёшь к Гулькиным в трусах, Светлана Полкана на тебя спустит.
Женька воспользовалась советом. Через пятнадцать минут она вошла к Гулькиным, познакомившись у крыльца со старым Полканом. Он хорошенько её обнюхал и ткнулся носом ей в ногу под самой юбкой. Ленка и Лиза играли за столом в карты и пили чай. Светлана Петровна мыла посуду. Увидев Женьку, она сразу поняла, кто это такая, но Ленка с Лизой всё же представили ей свою новую приятельницу. Как Женька ни упиралась, как ни орала, что ей ничего не хочется, её всё же заставили сесть за стол и отведать молочной рисовой каши с маслом, которой Ленка опять наварила к завтраку слишком много. И это было ещё не всё. К чаю Женьке подали две ватрушки. Она осилила их и, боясь ещё какого-нибудь сюрприза, стала дышать через рот.
— Тебе плохо, Женечка? — испугалась Светлана. — Картошки с рыбой не хочешь?
— Нет! Большое спасибо! Я просто вспомнила сон.
— Какой ещё сон? — удивилась Ленка, тасуя карты. — Только, пожалуйста, без подробностей, если это была жёсткая эротика.
— Вовсе даже наоборот! Я во сне тонула. Когда уже захлебнулась, мне в рот заплыл морской ёж. Я его нечаянно проглотила. И вот сейчас мне кажется, что он стал оживать, погрузившись в чай!
— Но ведь ёж морской, а чай — это жидкость пресная, — виновато заулыбалась Светлана. — Может быть, я по ошибке соли в него насыпала вместо сахара?
— Невозможно, — вздохнула Лиза. — Я думаю, ёж обычный, а не морской. И он среагировал на ватрушки.
— А как же он очутился в море? — спросила Ленка.
— Да не было его там! Ведь Женьки на самом деле там тоже не было. Она просто во сне разинула рот, вот ёж туда и проник. Их здесь очень много, и по ночам они иногда в дома забредают. Женечка, открой рот пошире и наклонись! Ёж из тебя выкатится.
— Нет, я думаю, он упрётся, — мотнула головой Женька. — Что ему делать здесь? Вот если бы мы с тобой пошли в лес, он бы сразу выкатился! Ведь лес — его родной дом.
Таким вот мудрёным образом заманила Женька Елизавету в лес. Никто так и не сумел понять, зачем он вдруг Женьке сдался. Три её собеседницы, обменявшись быстрыми взглядами, без единого слова договорились выяснить это позже.
Дорога к той части леса, где можно было пройтись, не скатываясь в овраги очень большой глубины и не продираясь сквозь дебри, тянулась через овсяное поле. Она была продолжением колеи, что вела к Ершовке со стороны посёлка. В лесу эта колея шла чуть под уклон, углубляясь в заросли плодовитого и раскидистого орешника, а затем обрывалась, ибо уклон становился очень крутым. То был склон оврага, по дну которого среди рощ берёзовых и сосновых струился звонкий ручей. Позади ручья были опять заросли, а за ними лежало большое дикое поле, со всех сторон окружённое настоящей тайгой, где чёрт ногу сломит.
Пройдя овсяное поле и миновав лесную опушку, две девушки зашагали в вековом сумраке царства птиц и зверей к ручью. Зверей видно не было, но какие-то птицы шуршали крыльями, пролетая на маленькой высоте среди густых крон. Порой доносились и беспокойные голоса этих крупных птиц.
— На нас кабаны здесь не нападут? — негромко спросила Женька, также с тревогой вслушиваясь и вглядываясь в тайгу, которая угрожающе подступала к узкой тропинке и даже, можно сказать, нависла над ней. Лиза улыбнулась.
— Не нападут. Кабаны — не хищники. Да, они иногда заходят в деревню — точнее, шастают по краям в поисках съестного, но сторонятся людей. У бабушки очень часто роются в огороде. Александр Львович и дядя Коля хотели ей заменить забор на более крепкий, но она им не позволила — пускай роются, говорит.
— А медведи, волки?
— Это другое дело. Но волки могут напасть разве что зимой, а медведь-шатун, которого подняли из берлоги, точно набросится, и спасения от него искать бесполезно. А если летом в лесу встречаешь медведя, то никогда нельзя от него бежать. Надо сделать вид, что ты вообще его не заметила, и спокойно продолжать путь, отклоняясь в сторону. Только плавно, медленно! Если даже не побежишь, а прибавишь шагу, он может кинуться за тобой.
Женьке стало грустно. Вопросов к Лизе больше у неё не было, и они шагали до ручья молча. Ближе к оврагу лес широко расступился. На двух буграх, которые возвышались над живописной, пестревшей цветами впадиной, перешёптывались берёзы. Одни из них пригорюнились, а другие стояли прямо. Узкой тропинкой в зарослях подойдя к ручью, девушки умылись и утолили жажду, черпая воду горстями. Присели передохнуть. Противоположный берег густо зарос кустами. Лишь там, где была среди них тропинка, просматривались дубы на краю цветущего поля. В кустах щебетали птицы.
— Здесь хотят выстроить резиденцию губернатора, — сообщила Лиза, прищуриваясь от солнечных бликов на ручейке. Женька онемела. Когда дар речи вернулся к ней, она заорала:
— Здесь? В смысле, здесь?
— Ну, не тут, в овраге, а там, где мы сейчас шли. Место почти ровное — лес под корень срубить на несколько километров, и строй дворец за стеной! Ручей можно заплотинить, и будет озеро. А точнее сказать — бассейн. Естественно, персональный. То есть, семейный. Кругом ведь будет охрана! Нашу деревню, возможно, даже оставят. Только дорогу заасфальтируют.
— Ничего не могу понять, — отчаянно затрясла Женька головой. — Ты, может, прикалываешься?
— Нет, я говорю серьёзно. Такая задумка есть, разговор об этом идёт давно.
— Но у губернатора резиденция в самом Новгороде!
— Да, верно. Официальная. А здесь будет охотничья резиденция. У Колодина есть такая в Холмском районе. А губернатор чем хуже? Вроде, ничем. Вот и присмотрел для себя местечко.
— Охотничья резиденция?
— Да, конечно. Зверям и птицам живётся здесь хорошо. Ведь мы не мешаем им, они — нам. Плодятся, резвятся, выкармливают детёнышей. Почему не перестрелять половину? В соседнем районе, в Чудовском, с этим всё очень хорошо. Около деревни Мурыгино Прошлым летом открыли притравочную станцию «Патриот». Колодин туда часто приезжает — там ведь его угодья, сто государственных егерей ему подчиняются! А у бедного губернатора до сих пор ничего подобного нет. Ну так скоро будет. Рядом с его резиденцией оборудуют даже две или три притравочных станции, где собаки будут тренироваться на живых мишках с выдранными зубами.
Женька задумалась.
— А она далеко отсюда?
— что?
— Эта станция.
— Километров пятнадцать или семнадцать к востоку. Ну, где-то там!
Лиза указала рукой за поле. Солнце вошло в зенит, обдавая лес душным маревом. Ветерок лишь время от времени шелестел кронами деревьев.
— Пошли домой, — предложила Женька, вставая. — Устала я.
— С чего вдруг?
— Даже и сама не пойму. Наверное, спала плохо.
Идти к опушке было уже не так легко и приятно. Во-первых, всё-таки в гору. А во-вторых, гора на плечах — в виде новостей. Женьке не хотелось думать о том, что она услышала. Но кругом стоял дикий лес — дремучий, загадочный, первозданный, который должен был очень скоро исчезнуть, уступив место огромному, комфортабельному, роскошному штабу звероубийц. Не думать об этом было нельзя.
— Значит, ничего невозможно сделать? — спросила Женька, когда уже шли к деревне через овсяное поле.
— А что тут сделаешь? Нынче не тринадцатый век, когда можно было взять что-нибудь тяжёлое и хотя бы попробовать пробить лоб самому Батыю! Мы сейчас в рамках цивилизации. Рот откроешь — сядешь на двадцать лет. И все будут рады, так как на суде выяснится, что ты получала деньги от иностранных спецслужб.
Бабка Комариха сидела на табуретке возле своего домика. Опершись ладонями о клюку, она щурилась на солнце и улыбалась. Девчонки к ней подошли, перейдя ручей по каменной глыбе у водопада.
— Бабушка, здравствуй, — сказала Лиза вполголоса, так как было похоже, что Комариха погружена в свои мысли, и не хотелось её пугать. — Хочу тебя познакомить со своей новой подругой, Женей. Она из Москвы приехала.
— Из Москвы? — вздрогнула старуха, и взгляд её прояснился. Окинув им сперва Лизу, а затем Женьку, она слегка улыбнулась. — Да сколько же у тебя подруг-то в Москве, Варвара? Штук сто, наверное, и одна другой симпатичнее! Так ведь с Женечкой мы знакомы.
— Вот как? — пожала плечами Лиза. — Я и не знала! Когда ж успели вы познакомиться?
— Вчера утром, — сказала Женька. — Маринка мне столько интересного говорила про твою бабушку, что я к ней решила зайти прямо из посёлка. Мы пили чай.
— Неужели в доме?
— Да, в доме.
— Маринка выдумщица, — шутливо подняла палец старуха. — Неделю здесь пробыла, а сказок насочиняла про меня столько, что впору книжку писать! Или это ты, Варвара-краса, сплетни распускаешь да небылицы? Язык-то у тебя длинный! Помню, в три года всех начала изумлять своими придумками.
— Я с тех пор чуть-чуть изменилась, если ты не заметила, — раздражённо сказала Лиза. — Больше молчу. Так легче живётся.
— Ну а глаза-то не спрячешь! Глаза-то у тебя прыткие, говорливые! Глянешь в них — и бог знает что приходит на ум, аж страшно становится. Правда, Женька?
— Так что ж мне, выколоть их, чтобы никого не тревожить? — топнула ногой Лиза. Не пожелав выслушать ответ, она повернулась и зашагала к ручью, а от него — в гору, к избе Светланы Петровны. У Женьки не было тем для конфиденциального разговора со старой ведьмой, и она кинулась вслед за своей попутчицей. Та была не на шутку разозлена. Она пригласила Женьку обедать, но без большого радушия. Женьку это нисколько бы не смутило, будь у неё аппетит. Но уж чего не было того не было, и сердитая Лиза пошла к себе, а Женька — к себе.
Нелёгкая земледельческая работа всё ещё продолжалась. Больше того — в пахоту на Лёнькином огороде включились Витька и Мишка. И было ясно козе, что они надеялись таким образом оказаться в поле внимания Женьки, когда та вернётся из лесу. Не желая обманывать их надежды, Женька уселась опять на лавку и закурила. Произошёл короткий обмен приветствиями.
— Что, много нашла грибов? — поинтересовалась Маринка, всё менее гармонично вписываясь в суровый крестьянский быт. — Сколько сковородок готовить?
— Одной сковородки хватит! — лопнуло вдруг у Женьки терпение. — Чтобы дать тебе по башке! Сколько будет стоить вся эта долбаная картошка, которую ты отсюда выроешь осенью? Две-три тысячи? Это час работы в Москве! И ты там работаешь не мотыгой, а своей жопой, показывая её то в одних трусах, то в других! Когда это кончится, твою мать? Я спрашиваю тебя, когда эта тупость кончится?
— Никогда, — вздохнула Маринка. — Она меня засосала.
Витька и Мишка выразили желание покурить и подсели к Женьки. У них имелась колода карт. Женька согласилась сыграть с ними в подкидного.
— На раздевание? — совершенно осмелел Мишка.
— Да щас тебе! Просто так. Разденемся завтра, когда купаться пойдём.
Игра проходила весело. С матом, с шутками, с тумаками. Последние раздавала двум парням Женька, когда оставалась дурой. У Лёньки также возникло вскоре желание получить от неё по лбу, и он присоединился. Потом явилась Наташка. Она притащила дюжину банок пива и окорочка гриль. Тут уж и Маринка не устояла. Бросив свою мотыгу и сполоснувшись под душем, она подсела к играющим. Продолжалось всё это до поздней ночи.


Глава четвёртая

Утро началось привычно, с рассвета. На нём обыденности и кончились. Николай Геннадьевич на работу решил не ехать, воспользовавшись отгулом. Надежда устала требовать, чтобы он заменил проводку, не позволявшую ей включать два мощных прибора сразу, и игнорировать это дело дальше было опасно. Освобождённый от спутника Александр Львович, изредка вспоминавший мудрое правило, что начальство не опаздывает, а задерживается, проспал аж до девяти. Он спал бы и дальше, но Эвелина вдруг разбудила его по просьбе Светланы Петровны. Ей позвонила директор школы с внезапным требованием приехать в связи с какой-то комиссией. Таким образом Александр Львович вместо попутчика взял попутчицу. Они выехали примерно в десять часов. В семь минут одиннадцатого Ленка получила от своей мамы тревожное сообщение. Текст его был таков: «К нам в деревню движутся внедорожники. Подозрительно. Вместе с Лизой сейчас же бегите к Лёньке!» Этот короткий текст Ленку напугал. Она постоянно читала новости о войне во всех её проявлениях и была готова к чему угодно. Лизу ей, к счастью, разыскивать не пришлось. Они вместе мыли пол. Ни та ни другая сперва не поняли, для чего надо мчаться к Лёньке, который был под защитой двух ушлых девушек из Москвы, но тут же сообразили, что, видимо, для своей же собственной безопасности. И помчались со всей доступной им быстротой, даже не обувшись.
Деревенька была уже взбудоражена, потому что Светлана и Александр отправили сообщения всем, кто мог их прочесть. Старики Сопелкины загоняли во двор козу. Лариса, Надежда и Эвелина вполголоса совещались возле дороги, глядя на первый джип, который поднимал пыль уж недалеко от деревни. Три дамы единогласно приветствовали поступок Ленки и Лизы, бежавших к Лёньке.
— А вы почему не прячетесь? — прокричала им Лиза, уже берясь за калитку.
— Ещё чего не хватало! — отозвалась Эвелина. — Уж если мы таких сук, как три наших кобеля, загнали под плинтус, как-нибудь справимся и с фашистами-террористами.
Две другие кумушки засмеялись и выразили согласие.
— Ну и курва ты, Эвелина! — высунул голову из окна Николай Геннадьевич. — А вот если бы Сашка был сейчас здесь — небось, не была бы такая смелая!
— Если бы Сашка был сейчас здесь, вряд ли бы и ты меня так назвал! Хватит петушиться, лучше отправь своего оболтуса к моим девкам, чтоб не тряслись. А мы, если что, дорогих гостей встретим здесь.
Пока Мишка Кузнецов мчался через сад к двум сёстрам Денисовым, Лиза с Ленкой, бегом вспорхнув на мансарду, будили Женьку. Им помогали в этом непростом деле Маринка с Лёнькой. Они уже знали всё и были одеты. Но вся эта беготня, суета и паника оказались зряшными. Раньше, чем успела Женька открыть один левый глаз и осведомиться, что четырём идиотам от неё нужно, Лёнька, который смотрел в окно, сообщил, что колонна джипов проехала через всю деревню, не останавливаясь, и скрылась в густом лесу за дальней околицей. Там была именно та часть леса, которую Женька с Лизой и удостоили накануне своей прогулкой. Грунтовую колею через этот лес, которой они воспользовались, хорошие внедорожники одолеть кое-как могли.
— Они далеко в него не проедут, — заверил Лёнька, не отходя от окна. — Ну, может, на километр. А дальше колеи нет, там одни овраги! Даже трёхосный «Урал», скатившись в любой из этих оврагов, наверх никогда не выберется.
— А им далеко заезжать не надо, — сказала Лиза, пройдясь взад-вперёд по комнате. — Вы что, не поняли, кто пожаловал? Это ведь губернатор со своей сворой! Охрана, холуи, бабы. Видали, какие джипы? И их штук семь. Ты мне вчера, Женька, не верила? А вот он решил осмотреть местечко в последний раз, точно ли подходит оно ему для дворца с аквадискотекой!
— Да, внедорожники очень даже крутые, — подтвердил Лёнька. — «Тойоты» и «Кадиллаки».
— Ну, значит, это реально наш новгородский царёк с каким-нибудь инженером-проектировщиком, — согласилась Ленка. — Кто же ещё может ездить на семи джипах? Странно, в такую рань! Во сколько же они выехали из Новгорода?
В этот самый момент у Женьки открылся и правый глаз. Она подскочила и спрыгнула на пол так, будто ей в постель заползла змея. Все с недоумением наблюдали, как новая гостья Лёньки, со сна похожая на взлохмаченную кикимору, торопливо просовывает роскошные ноги в юбку и надевает рубашку с воротником апаш.
— Ты чего вскочила, как на пожар? — спросила Маринка. — Тебе ведь уже сказали, что это не террористы!
— Да мне плевать и на них, и на губернаторов, и на всю остальную шваль! — заорала Женька, вытаращив глаза на Маринку так, что та заморгала. — Я хочу кофе! Видимо, кофе уже готов, раз ты меня разбудила, … твою мать?
Все оторопели. Такого крика не было здесь давно.
— Может, ты закроешь свой рот? — вспыхнула Маринка. — Я не глухая! Если ты хочешь кофе, то иди вниз и жди, когда я его сварю!
Женька промолчала. Но по её глазам было видно, что от неё сейчас можно без труда получить по морде. Лиза рискнула ей улыбнуться. В ответ раздалось сопение, от которого содрогнулся бы матадор. Все спустились вниз. Прошли на терраску. Там Женька села за стол и мрачно уставилась на сарай, который был виден из торцевого окна. Пока Лиза и Маринка варили кофе для всех, Ленка попыталась выяснить у кикиморы в мини-юбке, что вызвало её гнев.
— Я видела классный сон, и он был оборван перед развязкой, — стала остывать Женька. — Забей. Лёнька, это правда, что губернатор собрался вырубить лес на несколько километров и выстроить резиденцию?
— Ну, не знаю, сам ли он так решил или из Москвы ему поручили всё это сделать, — был рассудительный ответ Лёньки. — Бабушка говорила, что, может быть, из Москвы.
— Слушай, а Москве-то это зачем? — удивилась Лиза, поставив чашки на стол. — Я не вижу логики!
— Я понятия не имею! Но бабушка говорила так, когда с дядей Сашей и тётей Светой пила вино.
Женька призадумалась. Когда кофе был налит в чашки, с её стороны раздался такой вопрос:
— Вино или чай они тогда пили?
— Вроде, вино, — почесал нос Лёнька. — А что?
— Лёнька, ты тупой? Если они пили вино, то Арина Тихоновна должна была как-то обосновать свою мысль! Неужели ты ничего не помнишь?
Лёнька беспомощно покачал головой. Женька уж хотела дать ему в лоб, но вмешалась Ленка. Она воскликнула, громко хлопнув рукой по краю стола:
— Я помню ту посиделку! Это произошло недели за две до смерти Лёнькиной бабушки. Мама ночью пришла домой и сказала: «Арина Тихоновна права! Местный феодал — не последний винтик в машине власти, а власть заботится о своём величии и престиже!»
Маринка подала булочки и присела к столу сама. Все стали пить кофе. Вряд ли он Женьке нравился. По её лицу и громким, протяжным вздохам было понятно, что надо ждать от неё ещё какого-нибудь эффектного заявления. Но никто и близко не мог предвидеть того, что произошло. Отодвинув чашку, Женька сказала, что ей становится жарко и она прямо сейчас побежит купаться в овраг.
— Ну и идиотка, — произнесла Маринка, с притворной скукой зевнув. Лёнька, проявляя дипломатичность, спросил у Женьки, купалась ли она в проруби.
— Не купалась! И дальше что? Ты хочешь сказать, что вода холодная? Я всегда наливаю в ванну одну холодную воду да ещё лёд бросаю в неё.
— Женька, не бреши! — взорвалась Маринка. — Достала ты уже, дура! Ты понимаешь, что на границах России идёт война и все ждут терактов? Если ты попытаешься сейчас высказать губернатору всё, что ты о нём думаешь, то охрана тебя пристрелит!
— Я всё понимаю! — с грохотом поднялась из-за стола Женька. — Всё, кроме одного! Какая-то мразь считает вашу тайгу своей личной собственностью, где можно стрелять в животных, которым некуда деться, а вы свои языки засунули в жопы! Вот это как прикажете понимать?
И, не дожидаясь ответа, Женька широкими и решительными шагами вышла из дома. Все ринулись вслед за ней, но больше отговорить её не пытались. Был избран другой план действий. Ленка и Лиза, опередив сумасшедшую, громогласно оповестили весь населённый пункт о её припадке. Жители деревушки высыпали на улицу. Семён Дмитриевич и Авдотья Григорьевна попытались заманить Женьку на чаепитие, соблазняя её янтарным полевым мёдом, а дядя Костя тянул к себе, в качестве приманки используя самогон. Но всё было без толку. Видя это, Надежда, Лариса и Эвелина вмиг организовали для Женьки сопровождение. Оно, впрочем, само организовалось бы, ибо Лёнька, Витька и Мишка были готовы ради столичной барышни совершить и не такой подвиг. Хотели влиться в ряды Женькиной охраны и все Ершовские барышни — кроме Аньки, которой было два года, но ни одну из них не пустили. Маринка тоже решила остаться дома. Она на Женьку обиделась.
— Хорошо, — сказала ей Женька. — Сиди на своей мансарде, если ты курица. Вперёд, парни!
— Тьфу на тебя, — сказала в ответ Маринка и, точно, плюнула. А потом закрыла калитку.
Все были убеждены, что через деревню проехал в лес губернатор. Чтобы не получить обвинений в экологической катастрофе — в лесу ведь были тропинки прямо к оврагу, Надя поторопилась всю свою водоплавающую живность запереть в птичнике. Так что, спустившись в овраг, Женька и три её лейб-гвардейца застали там тишину. Конечно, не совсем полную, потому что несколько миллионов кузнечиков ни в каком сарае нельзя было запереть, да и жуков с пчёлами. Да и ветер, который шелестел зарослями высокой травы. Бабка Комариха либо сидела дома, либо гуляла в лесу. Видно её не было. Подойдя к плотине, Женька и мальчики удивились тому, насколько прозрачным был водоём. В центре запруда имела немалую глубину — около трёх метров, но даже там её дно просматривалось до самых маленьких камешков. Лёнька, Витька и Мишка эту особенность обнаружили в первый раз, что было неудивительно — гуси с утками никогда в течение дня из этой запруды не вылезали, если погода была хорошая. При плохой вода обретала тёмный, свинцовый цвет.
— Раздевайтесь, мальчики, — деловито распорядилась Женька и подала пример. Сняв юбку с рубашкой, она осталась в купальнике. С удивлением поглядела на своих спутников. — Что же вы? Вчера ведь такие смелые были!
Парни и вправду очень смущались. Предположив, какая причина этому может быть, Женька улыбнулась.
— Боитесь, трусы не выдержат? Ха-ха-ха! Можете их снять, я не собираюсь на вас глядеть! Что я там не видела?
— А зачем нам-то раздеваться? — засопел Витька, переглянувшись с товарищами. — Ведь ты, как я понимаю, решила нашему губернатору показаться во всей красе, чтобы он к тебе подошёл? Но мы-то ведь можем побыть в одежде.
— Про вашего губернатора ходят разные слухи, — пожала плечами Женька. — Ленка с Наташкой мне говорили, что его штат, в основном, состоит из мальчиков. Вдруг реально всё так и есть? Вам на всякий случай надо раздеться.
— Да вот ещё! — внезапно и горячо взбунтовался Лёнька, сжав кулаки. — Этого ещё не хватало! Не буду я гомосеков сюда приманивать! Ты совсем обалдела, такое мне предлагать?
Женька испытующе поглядела ему в глаза. Ей всё стало ясно.
— Так! Любопытно. Значит, Наташенька ночью всё-таки не ушла? Точнее, ушла, а потом вернулась? А рано утром, когда поднялся переполох, ты только штаны успел натянуть, а на остальное времени не хватило? Я правильно поняла?
— Женька, хватит бредить! Зачем ты всё это говоришь?
Но Женька нешуточно разозлилась. Не обращая внимания на приятелей Лёньки, оторопевших от её слов, она подступила к нему вплотную и ухватила его за брючный ремень.
— Слышь, ты! Мне нет никакого дела до этой твоей неаполитанской ночи — не я оформила попечительство, а Маринка. Но если ты мне сейчас рыбу распугаешь, то я тебя утоплю вот в этом пруду! Тебе всё понятно? Быстро разделся и жопой кверху лёг на траву! И вы раздевайтесь, живо! Я отвернусь.
И не обманула — на всякий случай дав Лёньке по уху, отвернулась и стала смотреть на лес. Точнее — на угол леса, который соприкасался возле заброшенных изб со склоном оврага. Ей было слышно, что мальчики без большой торопливости исполняют её приказ, особенно Лёнька. Неудивительно! Ну, и ладно. Переживёт. Пока он снимал рубашку, Витька и Мишка разделись до старомодных трусов, которые делали их похожими на детдомовских голодранцев, и стали его подбадривать соответствующими шутками. Он уже расстегнул штаны, под которыми, в самом деле, других предметов одежды не оказалось, когда за его спиной внезапно раздался страшный крик Женьки:
— Герда, я здесь! Беги ко мне, Герда! Сюда! Скорее, сюда!


Глава пятая

Из леса прямо к плотине мчалась пантера. Очень большая, чёрная, с кровожадными и прищуренными глазищами — ни дать ни взять, бросившаяся в атаку Багира из мультфильма про Маугли. Но всё было наоборот. Хищница из джунглей не настигала врага, а изо всех сил пыталась спасти собственную жизнь, обратившись в бегство. Её преследовали косматые волкодавы. Было их восемь. Каждый из них раза в полтора уступал пантере величиной, то есть был немного крупнее волка. Клыкастые пасти псов были широко разинуты, языки свисали наружу. Но, как и зверь, собаки не издавали ни звука, сосредотачивая в погоне всю свою волю и быстроту, всю силу своих чудовищных лап. Размеры собак, как и их молчание, говорили о том, что это не гончие псы, а именно волкодавы, нацеленные загрызть животное, а не выгнать его под ружья. Но азиатская хищница стремительностью заметно превосходила этих огромных собак. Делая прыжки в четыре-пять метров, она направлялась к Женьке, которая продолжала звать её. Когда чёрный зверь был на полпути от леса к плотине, Женька вдруг вспомнила про мальчишек и повернулась к ним.
— Ничего не бойтесь! Она ручная! Она не тронет! Стойте на месте, вам ничего не грозит!
Но какое там! Лёнька с округлившимися глазами уже сидел по шею в запруде, сделав туда прыжок прямо из штанов. Судя по всему, холод родниковой воды он даже и не почувствовал. Витька С Мишкой просто остолбенели на берегу. Они испугались ещё сильнее, чем Лёнька — до такой степени испугались, что ноги их вросли в землю. Но это было Женьке и Герде на руку. Первая, продолжая кричать, что бояться нечего, наклонилась и взяла камень. Вторая же, подскочив к запруде, остановилась у самой кромки воды, выпустив огромные когти, и развернулась. Взмахнув ресницами, она очень широко раскрыла страшную пасть с белыми клыками. Из её горла вырвался такой рёв, что Лёнька ушёл с головой под воду, а Мишка с Витькой присели. Но они видели, что огромный хищник, помахивая хвостом, встал бок о бок с девушкой. Это ясно и недвусмысленно подтверждало её слова о том, что бояться нечего. В тот же миг прозвучали следующие её слова:
— Взяли камни! Быстро!
Не подчиниться Женьке, рядом с которой рычала на весь овраг чёрная пантера, было нельзя. Весь берег, к несчастью для волкодавов, был каменистым. Витька и Мишка сейчас же вооружились, схватив по паре камней. Последовал их примеру и голый Лёнька. Он осознал, что выпрыгнуть из боды будет для него менее позорно, чем оставаться в ней. Но, ясное дело, не камни в руках мальчишек произвели гнетущее впечатление на собак, а голос царицы джунглей, которая заручилась союзом с девушкой. Восемь псов замедлили бег, а потом и вовсе остановились. С близкого расстояния в них нетрудно было узнать кавказских овчарок и алабаев. К рыку пантеры столь же свирепо и угрожающе примешался их общий лай.
— Всем стоять на месте! — крикнула Женька, стараясь переорать зверей. — Нельзя поворачиваться спиной!
Но Герда приказу не подчинилась. Она была всё же не собакой, а кошкой, притом не совсем домашней. С места сделав прыжок к самому большому из алабаев, который был ближе всех прочих псов, она с ним сцепилась. Рык продолжался, а вместо лая внезапно раздался вой.
— Герда, Герда, Герда! — взвыла и Женька, подпрыгнув так, что при приземлении её пятки пронзила боль. — Назад! Назад, я сказала!
Но было поздно — громадный пёс с распоротым животом уже бился в судорогах, а Герда вступила в схватку с двумя другими. Во всех остальных собак полетели камни. Камней был град. Три спутника Женьки очень старались. Пять волкодавов начали отступать. Они то рычали, то лаяли, то визжали. И вот тут со стороны леса раздался выстрел. Раньше, чем он донёсся, Женька заметила нескольких человек, которые выбегали из леса с ружьями. Выстрел, который сделал один из них, был предупредительным.
Игнорировать этот выстрел было нельзя. Псам он внушил бодрость, а их врагам — понимание, что пора отступать. Первой это сделала Женька. Видя, что Герда, расправившись с одним псом и ранив другого, готова за ней последовать, она рыбкой нырнула в маленький водоём. Позади него, за кустами, был крутой склон, а дальше — заборы. Один из двух ближайших заборов был Кузнецовским, а другой Лёнькиным. Поняв замысел предводительницы, три парня бросили в осмелевших собак ещё несколько камней, после чего также прыгнули в пруд и пустились вплавь, как и их сообщники. Чёрная голова пантеры уже была рядом с Женькиной. Меньше чем за минуту доплыв до другого берега, зверь и девушка выбрались на него, продрались сквозь дебри береговой ракиты и устремились вверх, к заднему забору домовладения Лёньки. Сам обнажённый домовладелец и оба его приятеля повторили этот маршрут столь же торопливо, хоть уцелевшие псы их и не преследовали. Услышав со стороны стрелков, бежавших из леса, команду «Фу!», собаки остались на том берегу запруды.
Невероятный шум, которым сопровождался бой у плотины, привлёк внимание почти всех жителей деревни. Они с волнением наблюдали за действиями москвички, трёх её спутников и огромного зверя из джунглей Индии. Эвелина успела выбежать за калитку и отследила события куда лучше, чем её младшая дочь, Лариса и Кузнецовы, которые все приникли к щелям своих заборов. Наташка, Лиза и Ленка, после скандала оставшиеся с Маринкой, на забор влезли, как и она сама, и расположились на нём как в зрительном зале. Но, разумеется, когда Женька дала пантере команду перескочить через этот самый забор, всех четырёх девушек с него сдуло, и они с воплями поспешили укрыться в доме. Через забор Герда перепрыгнула с места. Препятствие высотою в два с половиной метра было для неё шуточным. Женька и три гвардейца — двое в трусах, третий совсем голый, потратили на него чуть-чуть больше времени. Лёнька сразу побежал в дом, где, само собой, попался на глаза девушкам. Невзирая на грандиозную предысторию своего появления, он успел заставить их покраснеть, прежде чем надел первые попавшиеся штаны. Тем временем, Женька, промчавшись с Гердой по огороду, втолкнула её в сарай и закрыла дверь. Захлопнула дверь своего домишки и Комариха. Она начала следить за происходящим сразу после того, как прогремел выстрел.


Глава шестая

В течение следующих полутора часов Лёнькина калитка была крепко заперта изнутри. Часть этого времени Женька, выпив стакан вина, вела разъяснительную беседу с тремя своими телохранителями и девушками. А потом Маринка встала возле забора на маленький круглый стол и поговорила со взрослыми жителями деревни. Они её давно звали, столпившись перед калиткой. Мужчины все были с ружьями. Но Маринка и Женька, которая не сочла обязательным высунуть свою голову, убедили собравшихся, что оружие не понадобится. Наташке пришлось это подтвердить, так как Эвелина начала требовать, чтобы её дочь немедленно показалась ей. Встав на круглый столик рядом с Маринкой, Наташка выразила желание, чтобы все разошлись по своим домам и не беспокоили зверя, который заперт в сарае. Маринка с Женькой прибавили, что особой необходимости запирать зверя не было, так как он социализирован.
— Что вы глупости говорите? — воскликнула тётя Надя. — Эта пантера напала на человека, и он погиб!
— Этот человек её бил кнутом, — напомнила Женька. — Вы что, не знаете? Ведь помощница дрессировщика рассказала об этом на всю страну! Я и Комариха с этой пантерой дружим! Она для нас как котёнок.
— Ну и дружи! — яростно взмахнула рукой Лариса. — Ты совершеннолетняя, у тебя своя голова! А наши девчонки и Витька с Мишкой пускай идут по домам! Им здесь делать нечего.
— Не пойдём, — твёрдо заявила Наташка. — Мы здесь останемся до тех пор, пока эти твари, которые к нам сюда припёрлись на семи джипах, чтобы пантеру эту убить, отсюда не уберутся!
— Она ведь совсем ручная, — прибавил Мишка, который сидел на лавочке со своими приятелями и Лизой. — Вы сами видели, как она слушается Женьку. И нечего здесь шуметь! Лучше принесите нам молока и мяса.
Но женщины продолжали бы возмущённый ропот, если бы Николай Геннадьевич, дядя Костя и Семён Дмитриевич, повесив на плечи ружья, не предложили им успокоиться.
— Поглядим, что дальше произойдёт, — сказал рассудительный Семён Дмитриевич, закуривая свою пенковую трубку. — Я думаю, за пантерой сейчас приедут. Не для того эту кошку выследили и гнали семнадцать вёрст под ствол губернатора, чтобы он её упустил. Ведь не поленился, приехал сюда из Новгорода, чтобы совершить подвиг — и на тебе! Нет, он своего добьётся, притом под видеокамеры.
— Гнали семнадцать вёрст? — переспросил Коля. — С чего вы такое взяли-то, Семён Дмитриевич?
— Ну, как? Вчера и позавчера здесь егерей не было. Значит, выследили её в районе Мурыгино, где у них егерская служба и станция по натаскиванию собак. Все другие станции — много дальше и за болотами. У Мурыгино, стало быть, пустили за нею гончих, сюда пригнали, взяли в кольцо да и губернатору позвонили. А она вырвалась. Вот поэтому стали травить её волкодавами. Женька!
— Что? — отозвалась Женька из-за забора.
— Высуни голову, надо пару вопросов тебе задать!
Маринка с Наташкой уже сидели на лавочке. Встав на столик, Женька с неудовольствием повторила:
— Что?
— Ты мне не дерзи, обезьяна! Лучше скажи, как ты познакомилась с этой кошкой?
— Я говорила уже: зашла к бабке Комарихе, а там — пантера! Я, разумеется, чуть не обосралась, но Герда меня не тронула, лишь обнюхала и всю рожу мне облизала. Тогда я вспомнила, что читала в Яндексе, как пантера Герда в Чудовском цирке напала на дрессировщика, потом вырвалась на свободу и скрылась. Тут и старуха пришла. Она рассказала, что повстречалась с Гердой в лесу, домой её привела да и приютила. Сначала я, говорит, подкармливала её, а потом она вдруг взяла да приволокла кабана! То есть, научилась охотиться. Порой Герда из леса не возвращалась целые сутки, и Комариха ходила её искать. Ни разу не находила, но Герда благополучно сама ночью прибегала с охоты. Но вот ей не повезло.
Женьку молча слушали все. С одной стороны забора стояли взрослые, а с другой сидели подростки. Катька Денисова слушала из окна дома Кузнецовых. Ей поручили следить за маленькой Анькой.
— Вот так история, — сдвинул кепку на ухо дядя Костя, чтобы почесать лысину. — Мы-то думали, губернатор сюда приехал благословлять строительство, а он, вишь, всё с тем же — зверей в лесу убивать! Да вот обломался. И не видать ему этой кошечки! Вы вот Женьку считаете ненормальной, а я скажу, что она сейчас наведёт здесь шороху. И я — первый, кто с нею выпьет!
Лариса молча схватилась за голову. Но всем прочим речь самогонщика пришлась по сердцу, хоть никто не сказал ни слова. Николай Геннадьевич молодецки пригладил свои вислые усищи, а Семён Дмитриевич кивнул, дымя своей трубкой. Чувствуя поддержку односельчан, Константин продолжил:
— Это очень даже и хорошо, что Сашки и Светы здесь сейчас нету. У Сашки бизнес в посёлке, а у Светланы — работа в школе, так что им незачем тут светиться. Но если мы сейчас отползём, то пропал наш лес! Я ведь прав, Авдотья Григорьевна?
Пожилая женщина, до сих пор стоявшая молча, вдруг подняла большие глаза на Женьку — точнее, на её верхнюю часть, устало торчавшую над забором.
— Женечка! Может быть, молочка я ей принесу? Она ведь, поди, голодная! Молочко нашей Пелагеи ей, кажется, по душе.
— Надо подождать, Авдотья Григорьевна, — суетливо и как бы вскользь улыбнулась Женька, повернув голову лицом к лесу. — Думаю, что ей будет сейчас не до молочка. Господа! Быстро отнесите ружья домой и сразу же возвращайтесь. Если вы будете с ружьями, то сюда подъедет только охрана, а у неё инструкции жёсткие. Ради бога, поторопитесь!
Спрыгнув со столика, Женька сделала успокаивающий знак всем своим друзьям, сидевшим на лавке и на ступеньках, и вошла в дом.


Глава седьмая

В доме ей было нужно надеть рубашку с джинсами, хорошенько начесать волосы щёткой, взять телефон и произвести с ним некоторые манипуляции. Сделав это, она опять спустилась во двор и строго сказала своей ватаге:
— Калитку не открывать без моей команды! Если вдруг что, орите как можно громче. Но вряд ли это понадобится. Всё ясно?
Все семеро лишь кивнули в ответ, и Женька направилась босиком к калитке. Сдвигая засов, прислушалась. Потом вышла. Лёнька и Мишка, которые осторожно следовали за нею, тут же калитку изнутри заперли.
Впечатляющая колонна люксовых внедорожников, выехавших из леса, остановилась так, что её длина в точности совпала с длиной деревни. Перед калиткой, которая отделила Женьку от её банды, стоял второй внедорожник. Это был чёрный «Кадиллак Эскалейд» с внушительным кенгурятником и непроницаемой тонировкой стёкол. Он потеснил жителей деревни. Они толпились в прежнем составе, но у обочины.
— Телефоны убрали, — очень любезно, почти что весело обращался к ним губернатор, правой рукой опиравшийся о капот огромной машины. — Да, да, убрали, убрали! Здесь вам не зоопарк, не музей, и я не давал разрешения вести запись нашего разговора.
Мобильные телефоны были только у Эвелины и у Ларисы. Обе они, судя по всему, Не знали, что отвечать. Не знала и Женька. Но промолчать она не могла и сказала первое, что пришло ей на ум:
— Они, вообще-то, у себя дома!
Высокопоставленное лицо слегка повернуло голову и скользнуло по Женьке маленькими глазами. Женька неторопливо шла к нему вдоль машины, обогнув заднюю её часть. Более короткий путь к губернатору, со спины, плотно преграждала его охрана. Телохранителей было трое, все двухметровые. Подле них виднелся взъерошенный молодой красавчик, явно не относившийся к их числу. Он подбежал к Женьке и преградил ей дорогу. Громко сказал:
— Александр Елисеевич! Она вышла из этой самой калитки.
— Отлично, пусть подойдёт.
Женька подошла, но не раньше, чем к ней самой подступила девушка в полицейской форме, стоявшая у другой машины, и попросила немножко приподнять локти. Когда Женька это сделала, девушка очень лёгким, скользящим прикосновением пальцев ощупала её всю, от ключиц до щиколоток.
— Прошу вас.
И оказалась Женька лицом к лицу с губернатором. Он был пухлым, внимательным, представительным.
— Вам известно, кто я такой? — мягко прозвучал с его стороны вопрос, который сопровождался такой же мягкой улыбкой.
— Я где-то вас видела, — заявила Женька. — А вы меня?
— Сомневаюсь. Но не уверен. Очень уж вы похожи лицом на одну певицу, не поддержавшую СВО! Надеюсь, характер у вас помягче, Чем у неё?
— Полагаю, да. Она бы сейчас пантеру на вас спустила.
— Ого! Прелесть-то какая! Вы бесконечно милы. Но всё же вернёмся к нашему диспуту. Вы сказали — они, мол, у себя дома! Спешу уведомить: их дома — в пределах заборов.
— А всё, что вне — это ваша собственная парковка?
— Нет, разумеется. Это место общего пользования.
— Тогда уберите ваши машины с проезжей части. Местные дети здесь занимаются велоспортом.
Маленькие глаза стали ещё меньше. Улыбка, впрочем, осталась.
— Как вас зовут, мадемуазель?
— Евгения Николаевна.
— Даже так? Сколько же вам лет, позвольте полюбопытствовать?
— Двадцать семь.
— Всего лишь? Вы совсем юная. Вам известно, что я вас старше в два раза?
— Нет, неизвестно. На глазок можно определить только возраст пня. Кстати, Вячеславу Викторовичу Колодину сколько лет?
— Вячеславу Викторовичу? Ему уже шестьдесят. А что?
— Вопрос появился по ходу дела. Если вы требуете от других почтения к старшим, то почему же не уступили Вячеславу Викторовичу Колодину право убить животное, за которым охотится вся страна? Ведь Вячеслав Викторович такой страстный охотник, что половину области объявил своими угодьями!
Собеседник Женьки издал короткое восклицание, продолжая глядеть на неё с прищуром.
— Я правильно понимаю, что вы — не местная жительница?
— Да, правильно. Я москвичка.
— Наверное, ещё учитесь?
— Нет, работаю.
— Где, простите за любопытство?
— На Скорой помощи.
— Обалдеть! Ну, тогда разрешите ещё вопрос. Если вы позволяете себе в таком хамском тоне вести беседу со мной, исполняющим обязанности губернатора Новгородской области, как же вы разговариваете с простыми людьми, которым оказываете помощь? Мне даже страшно представить.
Женька шутливо сделала книксен.
— Позвольте ответить вам одной очень старой восточной мудростью. Ею со мной поделилась одна пантера, которая родилась в азиатских джунглях.
— Очень занятно! Я не уверен, что эта ваша пантера родилась там, но — прошу, прошу! Какова же мудрость?
— Пантера сказала мне: «Знай: чем выше обезьяна карабкается наверх, тем лучше всем видно, какая у неё красная задница!»
За калиткой раздался смех. Было очевидно, что семь ушей к ней прилипли. Улыбчивый губернатор, стоявший спиной к калитке, повернул голову. Спустя миг он снова смотрел вперёд, но этого времени Эвелине хватило, чтобы состроить рожу, которая рассмешила Надю, Ларису и девушку в полицейской форме. Девушка эта, впрочем, тотчас вернулась в строгое состояние, а вот местные жительницы — чуть позже. Односельчане взглянули на них сурово, ибо предугадать, чем кончится разговор героя восточной мудрости с Женькой, было немыслимо. Разговор продолжался так:
— Какое вы имеете отношение к дому, из коего сейчас вышли?
— Прямое. Я в нём живу.
— В качестве кого?
— В качестве того, с кем вы говорите.
— А с кем же я говорю?
— Со мной. Я, кстати, представилась.
— Хорошо, пусть так. Вам известно, что дикий зверь, которого вы незаконным образом помешали нам захватить, убил человека?
— Вы ничего не путаете? Я где-то читала, что этот зверь убил укротителя.
— Любопытное заявление! Вам понятно, что вы исповедуете фашизм?
— Нет, мне это непонятно. Я ведь такая бестолочь, что порой даже не могу отличить пень от обезьяны.
— Ну, хорошо. Нам сейчас придётся проникнуть в это домовладение и спасти жителей деревни от зверя, который уже дорвался до человеческой крови.
— А вы уверены, что он здесь?
— Да, вполне уверены. Если мы выпустим собак, которые взяли след, сомнений не будет ни у кого.
— Очень интересно! А мне казалось, что основанием для проникновения в частный дом является не собачий лай, а судебный акт! Или нынче это одно и то же?
— В экстренных случаях у сотрудников МВД есть право не дожидаться судебных постановлений. Сотрудники МВД, как видите, здесь присутствуют.
Женька важно кивнула и повернулась к смешливой девушке в форме. Та ей кивнула в ответ — да, дескать, не врёт! Тогда Женька снова воззрилась на губернатора.
— Объяснить вам, зачем у меня в руке телефон?
— Если вам не трудно.
— Отнюдь. Я сейчас веду прямую трансляцию нашей с вами беседы. Несколько тысяч моих друзей и подписчиков ловят каждое ваше слово. Вы собираетесь штурмовать деревенский дом, в котором живёт мальчик-сирота шестнадцати лет. Мы все помогаем его двоюродной сестре, с которой меня связывает дружба, оформить над ним опеку. Вы абсолютно убеждены, что ваше проникновение в этот дом не укрепит слух о вашем пристрастии к худосочным и гибким юношам? Этот слух давно будоражит всё интернет-сообщество.
Глава области вскинул брови.
— Вы понимаете, Женечка, что наносите мне сейчас оскорбление при свидетелях? Я уж не говорю про прямой эфир, которым вы козырнули!
— Вы заблуждаетесь. Я не делала никаких заявлений о вашей ориентации. Повторяю — есть такой слух, которому я не верю. И мне будет очень жаль, если этот слух сейчас подтвердится. Думаю, и моим подписчикам будет жаль. Они начнут плакать. Я уж молчу про ваших коллег! Они так завоют от огорчения, что у нашего президента случится сильная головная боль и рвотный рефлекс. Вот это я вам говорю как медик. Вы трупы двух своих псов, надеюсь, забрали? Там, между прочим, дети купаются.
— Да, конечно. Это те самые дети, которые вместе с вами бегают без трусов?
— Заметьте, от вас!
Одарив улыбкой почти до самых ушей всех троих охранников, возвышавшихся за спиной губернатора, Женька сделала разворот на пятке и подошла к девушке в мундире.
— Вы ещё раз обыскивать меня будете?
— Для чего? — удивилась девушка.
— Ну, не знаю! Мне показалось, что у вас всех тут хороший вкус. Скажите, а кто сидит в шести остальных машинах? Пресс-служба?
— Как вам сказать? Помощники губернатора.
— И помощницы, я надеюсь? Или охота — чисто мужское дело?
От собственной своей шутки Женьке стало смешно. Громко хохоча, она подошла к калитке. И там взяла себя в руки.
— Откройте, мальчики! Плохой дядька вас не затащит к себе в машину.
Внутри заёрзал засов. Калитка открылась, и Женька неторопливо вошла. Вся банда столпилась возле калитки. Всем было весело. Но не Женьке. Сделав всем знак молчать, она навострила ухо. Только когда послышался шум заводимых двигателей и джипы начали отъезжать, скрежеща колёсами по щебёнке, она опять улыбнулась.
— Всё, мы их сделали. Лиза, Ленка, Наташка! Идите вместе за молоком к Авдотье Григорьевне. Заодно успокойте всех окончательно. А мы тут пока успокоим нашу Багиру.
Три названные особы поторопились выскочить и прикрыть за собой калитку. Маринке и трём парням Женька предложила подойти ближе к сараю. Берясь за дверную ручку, она сказала:
— Герда, не бойся! Сейчас мы к тебе войдём. Все свои!
И открыла дверь.


Глава восьмая

Александр Львович и Светлана Петровна вернулись в восемь. Односельчане сразу же рассказали им всё. Потом Эвелина включила видеозапись беседы главы Новгородской области с Женькой. Дала взглянуть и на зверя, которого она также снимала в течение десяти минут, войдя с мужиками к Лёньке.
— Вот дураки, — вздохнул Александр Львович и обратился к жене, которая с нетерпением ожидала его реакции: — Ты, надеюсь, про ужин-то не забыла? Или им Герда уже полакомилась?
— И это, стало быть, всё, что тебя волнует в данный момент? — нахмурила Эвелина брови.
— Да, всё.
Светлана поужинала в райцентре, и потому она, озаботившись совершенно иным вопросом, бесстрашно вошла в зверинец. Ещё бы, там ведь была её дочь! И Ленку, и всех остальных ребят храбрая учительница обнаружила в большой комнате. С ними была бабка Комариха, расположившаяся на стуле в дальнем углу. Ребята сидели кто на диване, кто на полу, около пантеры. Герда лежала, положив морду на вытянутые передние лапы, и безмятежно помахивала хвостом, сонными глазами глядя в дверной проём. Когда в нём возникла взволнованная Светлана, Герда слегка приподняла голову и уставилась на неё очень выразительно — это, мол, кто такая, зачем пришла? Не обидит?
— Мамочка, всё в порядке! — поторопилась Ленка подняться с пола, где она разместилась вместе с Наташкой, Мишкой и Лизой. — Она совсем безобидная, всех боится! Катька на ней даже прокатилась верхом.
Вся прочая молодёжь и бабка молчали, с большой тревогой следя за лицом учительницы. Оно было очень строгим. Когда безмолвие затянулось, Маринка встала с дивана, желая дать объяснение, но Светлана вдруг задала вопрос:
— Чем вы её будете кормить? Пелагеей?
— Да почему Пелагеей? — вскричала Женька, сидевшая на диване в позе султанши. — Она умеет охотиться!
— Что ты мелешь? Она уже доохотилась до того, что её саму чуть не разорвали! Надо быть идиотами, чтобы отпустить её опять в лес! Она, впрочем, вас не спросит — прыгнет через забор и сожрёт козу! Что вы тогда скажете старикам? Или вы намерены посадить её на стальную цепь, как собаку? Тогда уж лучше бы дали пулю в неё всадить! Было бы гуманнее.
— Светка, хватит блажить! — послышался из угла голос Комарихи, сопроводившей свои слова тяжёлым ударом посоха в пол. — Герда с Пелагеей давно знакомы.
Эта внезапная информация оказалась новостью и для Женьки, уж не говоря про всех остальных. Дружно озаботившись безопасностью Пелагеи, мальчики, девочки и Светлана уставились на старуху.
— Разве может такое быть? — пожала плечами Лиза. — Когда могли они познакомиться?
— Что вопросы-то глупые задаёшь? — проворчала бабка и поднялась. — Не в одной деревне, что ли, живём? Разве Пелагея к ручью попить не спускается? Ну а коли так, могли ли они не встретиться? Дважды прямо при мне встречались! И ничего, вроде не бодались и не царапались. Моя Герда не дура — знает, где дикий зверь, где домашний скот. Поди, в цирке видела лошадей и прочих животных! И Пелагея не больно-то испугалась — рожки сперва наставила, а потом ничего, малость оглядели друг дружку и разошлись. Коза — храброе животное и неглупое. И пантера умом ей не уступает. Была бы она голодная — может быть, накинулась бы. Но её тайга хорошо кормила.
Произнеся эту речь, Комариха вышла, да так стремительно, что Светлана едва успела посторониться. Герда не выразила желания побежать за своей первой благодетельницей. Она словно поняла, что та предоставила её участь новым друзьям, сидевшим вокруг неё. Когда гулкие шаги Комарихи стихли уже за порогом дома, Женька сказала:
— Не тронет она козу! И в лес больше не пойдёт. Глупое животное не смогло бы работать в цирке. Кормить её будем мясом и молоком.
— Ты соображаешь, что говоришь? — всплеснула руками преподавательница. — Ведь это тебе не кошка! Она, наверное, весит килограмм восемьдесят! Прокормим мы её, что ли?
— А почему бы и нет? — спросила Наташка, переглянувшись с подругами. — Ваш Полкан ненамного меньше, а вы его как-то кормите. Если вдруг что — кинем клич в инете, и миллионы добрых людей подключатся!
— А тысячи прибегут, чтоб её убить, — вздохнула Светлана. Присев на корточки перед Гердой, она её очень осторожно погладила между маленькими ушами. — Глаза-то у неё грустные! Вы ей что-нибудь дали поесть, кроме молока?
Этого вопроса как будто ждали. Катька, Витька и Мишка бойко заспорили, кто из них принёс больше мяса Герде.
— Ну, молодцы, — прервала их диспут Светлана, выпрямившись. — Ох и заварила ты, Женька, кашу! Честно скажу — не нравится мне всё это. Но если вляпались, продолжайте. Выбора у вас нет.
С этими словами учительница ушла. А Маринка, Женька и все их друзья-приятели оставались около Герды ещё несколько часов, решая, как обустроить её безопасное пребывание в новом месте. Сошлись на том, что хрен знает и будь что будет.
Спала Герда в той же комнате. Лёнька заперся в своей, смежной. Проснувшись первым, он выпустил Герду в сад, и она гуляла, не проявляя желания перепрыгнуть через забор. Лёнька сделал вывод, что за ней можно и не приглядывать, так как голова у неё работает куда лучше, чем, например, у Ленки. Дочку Светланы Петровны он считал дурой по двум причинам. Она, во-первых, была отличницей, во-вторых — дала ему по мордасам в прошлом году, когда он при всех спустил с неё плавки возле запруды.
В одиннадцатом часу заявились Надя, Лариса и Семён Дмитриевич с супругой. Они принесли пантере немного мяса и козьего молока. Внимательно наблюдали, как она завтракает.
— Нельзя её отдавать, — вынесла свой вердикт Авдотья Григорьевна, забирая пустую миску. — Она ведь всё понимает!
— Ну, это до тех пор, пока не голодная, — недоверчиво покачала головой Надя. — Впрочем, посмотрим.
На том и договорились. После двух кумушек и заботливых старичков опять притащился весь молодняк. Женька и Маринка были разбужены и ругались. Во время общего завтрака на терраске Маринка вдруг предложила идти купаться — только не на запруду, а на Удрайку, то есть за шесть километров. Все барышни согласились. Парней решили не брать. Не взяли и Катьку, как слишком мелкую. Но для Мишки сделали исключение. Он, во-первых, был очень похож на девушку, во-вторых — умел играть на гитаре. Женька с Маринкой владели ею не хуже, но им было неохота тащить её под палящим солнцем шесть километров. Герду благоразумные барышни не рискнули оставить с Витькой и Лёнькой. Они могли, по словам Наташки, её споить.
Во время пути к реке Герда неуёмно резвилась. Жаркое солнце было ей нипочём, несмотря на чёрный её окрас. Она с дикой быстротой убегала вдаль по полям, но при первом окрике возвращалась. Слушалась она всех, но, кто бы её ни звал, всегда подбегала к Женьке и по-кошачьи тёрлась о её ногу, заглядывая в глаза.
— А вот интересно, быка она задрать сможет? — задался Вопросом Мишка, пощупав мускулы Герды и проведя рукой по её загривку, шерсть на котором то поднималась дыбом, то была гладкой, почти невидимой.
— Даже самка пантеры ломает позвонки буйволу, — объявила Наташка, которая изучила данный вопрос через интернет. — Тигр и медведь стараются с ней не связываться. Она силой сопоставима с тигром, а в ловкости ей нет равных. Умеет прыгать по скалам и по деревьям отлично лазает.
— Получается, что у нас, в России, она была бы самым опасным зверем? — спросила Ленка.
— Да, стопудово. Если её разозлить, мало не покажется никому! История в цирке — этому подтверждение. По словам бабки Комарихи, она в зубах притащила целого кабана! Лиза, как ты думаешь, твоя бабушка не нафантазировала?
— Едва ли, — сказала Лиза. Она шла с удочкой и с пакетом, в котором была наживка с прикормками. И все знали, что рыба будет. Лизе, в отличие от Маринки, рыболовецкое дело было знакомо. Больше того — она в нём выказывала талант.
Компания подошла к живописной заводи, скрытой в зарослях ивняка. Первой продиралась сквозь них Маринка. Несколько дней назад она в этой заводи искупалась голая, и остались хорошие впечатления, несмотря на вязкое дно. Герда попила из реки, потом забралась в кустарник и легла спать, потому что больше заняться ей было нечем. Все её спутники, утомлённые солнцепёком, разделись и с наслаждением окунулись в ласковую, прохладную воду. Течение было слабое, а местами оно шло вспять. Прямо под ветвями плакучих ив плескался какой-то некрупный хищник, глуша мальков. С другой стороны реки, за шоссе, высился райцентр.
Наплававшись, нанырявшись, спутники Герды расположились на берегу. Маринка взяла гитару. Слегка подстроив её, начала играть «Шербурские зонтики». Лиза, размотав удочку, наживила крючок пареным пшеничным зерном и отошла в сторону, за кусты. Там, среди кувшинок, могли водиться лини. Так она считала. Но вскоре ей стали попадаться плотвички, что тоже было неплохо.
— Не позвонить ли Эльвире? — подумала вслух Наташка, лежавшая рядом с Ленкой. Та удивилась.
— Преподавательнице? Зачем?
— Если ей сейчас делать нечего, то она, возможно, приедет к нам. Ведь она в посёлке живёт.
Остальные девочки пожелали узнать, о ком идёт речь. Наташка им объяснила, и они выразили согласие. Она тут же Эльвире и позвонила. Та приняла звонок.
— Да, Наташенька.
— Привет, Эля! Ты сейчас где?
— Зашла в кафетерий после занятий.
— Они у тебя закончились?
— Только что.
— Я сейчас с подругами здесь, напротив посёлка. Мы искупались и загораем на берегу. Ты не хочешь к нам присоединиться?
Эльвира быстро заговорила с официанткой:
— Одну минуточку подождите — я, может быть, сейчас ничего не буду заказывать… А вы где конкретно, Наташка?
— Ну, переедешь мост — и налево. Объедешь угол реки, где канава, и тормози. Оставишь машину, спустишься вниз и увидишь нас.
— Знаю это место. Ладно, сейчас приеду. А надо что-нибудь взять?
— Ты, самое главное, возьми мясо. Сырое. Свинину или говядину. Килограмма полтора-два.
— Вы там шашлыки намерены жарить?
— Типа того.
— Очень хорошо. Вас там сколько?
— Шесть человек и кошка.
Эльвира опять заверила, что приедет. Этим беседа и завершилась.
— Она крутая, — сонно сказала Ленка, уткнувшись носом в траву. — Я с ней подружилась два дня назад. Это было классно.
Обе москвички стали дремать на солнышке. Женька, расстегнув лифчик, подставила лучам спину с резко выступающими лопатками, а Маринка — лицо. Мишка пошёл к Лизе, принёс от неё несколько плотвичек. Герда, мигом проснувшись, нашла им очень полезное применение.
Через двадцать минут примчалась Эльвира. Она привезла не только парное мясо, которое ей велели не вынимать из багажника, так как Герда была сыта, но и три бутылки шампанского, семь пломбиров, огромную гроздь бананов. С Гердой танцовщицу познакомили только после предупреждения, что у кошечки не совсем обычный размер. Но всё-таки, когда кошка по просьбе Женьки высунула из зарослей свою голову и мяукнула, у Эльвиры произошла внезапная слабость в ногах, и она упала. Ей дали выпить шампанского и доходчиво посвятили её в суть дела. С первых же слов поняв, о какой истории идёт речь, она отошла от грани потери чувств. К ней даже вернулся слабый румянец. Между тем, Герда опять легла, зажмурила глазки и засопела, чем внесла вклад в умиротворение обстановки.
— Давайте съедим мороженое, — прозвучал слабый, но твёрдый голос Эльвиры, когда пять девушек, дополняя одна другую, раскрыли перед ней всю картину, как говорится, в цветах и красках. — Оно растает сейчас!
Все были, естественно, только за. Пломбир был ванильным, и даже Лиза, совсем не любительница мороженого, в конце облизала пальчики.
— А теперь мне надо остыть, — сказала Эльвира, когда аккуратный Мишка собрал в пакет все обёртки. — Дно чистое? Кто со мной?
— Мы все уже перегрелись, — был ответ Женьки. — Вперёд!
Эльвира разделась, и по реке пошли волны от дружного погружения. Выяснив, что Эльвира отлично плавает, Женька ей предложила соревнование. Остальные придирчиво наблюдали, как две азартные девушки устремились к противоположному берегу и, доплыв до него, вернулись. Верх одержала Эльвира, притом с большим перевесом. Женька расстроилась.
— Твою мать! Я здесь слишком много жру.
— В этом виде спорта ты везде первая, — усмехнулась Маринка, за что едва не была утоплена. Когда снова расположились на берегу, Эльвира вернулась к делу. Вот что сказала она:
— Нельзя в интернете объявлять сбор пожертвований для Герды. За ней приедут убийцы. Странно, кстати, что и без этого до сих пор они не приехали! Надо думать, как бы обезопасить её. А насчёт кормёжки не беспокойтесь — я подключу знакомых зоозащитников, волонтёров, и средства быстро найдутся. Дня через два я вам привезу мяса на всё лето. Вам есть где его хранить?
— Ну а как ты думаешь? — рассердилась Наташка. — В пещере, что ли, живём? Ильяс, кстати, тоже был.
Эльвира насторожилась.
— Ильяс? Ты что имеешь в виду? Где он был?
— Он был с губернатором, когда Женька наехала на него! Вот, можешь полюбоваться.
И, взяв смартфон, Наташка включила видеозапись наезда Женьки на губернатора, каковую запись ей перекинула Эвелина. Все просмотрели видео от начала и до конца.
— Классно я его? — триумфально щёлкнула Женька пальцами. — Видели, как он весь аж побагровел, когда я ему сказала про президента? Но лоханулась я — надо было немножко ещё нажать, он бы и подох от инсульта!
— К тебе подходил Ильяс, — с грустью сообщила Эльвира.
— Ильяс? Это кто такой?
— Ну, тот невысокий, взъерошенный чувачок, который сказал, что ты из ближайшей калитки вышла. Он занимается сохранением и защитой духовно-нравственных ценностей в Новгородской области. Очень злобная мразь! И крайне опасная. Его надо остерегаться.
— Не выпить ли нам шампанского? — предложила Ленка, беря бутылку. Идея всем пришлась по душе, и Мишка откупорил две другие бутылки. Пили прямо из них, по очереди. Затем пробудилась Герда. Она подошла к Эльвире и познакомилась с ней поближе, дружески потершись башкой о её плечо. Эльвира едва не скатилась в реку. Но уж теперь ни капли не испугалась.
— Чего тебе? Отвали! Будет тебе мясо, но не сейчас. Слушайте, мне кажется, что не очень приятен ей алкоголь! Она чует запах и головой трясёт. Старайтесь при ней не пить крепкие спиртные напитки.
— Меня сильно подмывало этому плюгавому суслику прямо там, у машины, шею свернуть, — сокрушалась Женька. — Я жопой чуяла, что вот взять бы его за нижнюю челюсть, да вправо — хрясь, чтобы основание черепа дало трещину! Вот коза я, что удержалась.
— Правильно сделала, — отдышавшись после большого глотка шампанского, выдохнула Эльвира. — Если бы ты к нему прикоснулась, то это бы для тебя очень плохо кончилось. У него, если я не путаю, чёрный пояс по карате.
— Думаешь, у Женьки чёрного пояса нет? — подло закатила глаза Маринка. — Она года три назад так врезала пяткой в челюсть Валуеву, что он рухнул во весь свой рост!
— Валуеву? Чемпиону мира в супертяжёлом весе? — подскочил Мишка. — Да ладно! Где он мог с Женькой столкнуться? И как от её удара он мог упасть?
— Вместе с телевизором.
Все сердечно Женьку поздравили. Ей на это было плевать. Её интересовало, какие танцы преподавала Эльвира, кроме восточных.
— Бальные танцы, — дала ей ответ Эльвира. — Танго, вальс, ча-ча-ча.
— А чем отличается венский вальс от обычного? И обычное танго от аргентинского?
На сей раз Эльвира не поспешила с ответом. Она выпила ещё, потом закурила и предложила Женьке все эти тонкости обсудить позднее, при личной встрече или по телефону. Но Женька не успокоилась. Ей понадобилось узнать, почему арабские танцы так популярны. Эльвира ей поручилась, что дать ответ на этот вопрос сумеет Наташка и что опять же лучше пристать к ней с этим потом, тема непростая и муторная.
— Окей, — согласилась Женька, также закуривая. — Наташка, попроси маму часам к семи приготовить длинные макароны с сыром! На ужин я приду к вам.
Наташка рассеянно покивала. Чувствуя, что Эльвира уже готовится уезжать, она у неё спросила, будет ли завтра занятие.
— Ну а как же! Ты не забыла, что мы в четверг уже едем на областной фестиваль и там у тебя индивидуальное выступление? С тобой, в принципе, всё в порядке, но у Шпынёвой проблемы есть, да и общий танец имеет шероховатости. Так что, завтра я буду вас всех гонять, как лошадей в цирке… Извини, Гердочка! Всё, ребята, мне пора ехать.
— Мне тоже уже пора, — заявила Лиза. — Надо пропалывать огород. Между парниками заросло всё.
— Если уж мы вместе пришли, то и уйдём вместе, — сказала Женька, вставая. — Мне уже больше купаться что-то не хочется.
Остальные выразили согласие. Собрались, поднялись наверх. Потягиваясь спросонья, вышла на луг и Герда. Эльвира, открыв багажник, отдала Женьке мясо, завёрнутое в пакет.
— На днях привезу ещё. Всё, пока!
Сев за руль, она завела машину, тронулась по-спортивному, распахав колёсами землю, и завернула на мост. Ребята и Герда пошли домой.


Глава девятая

На другое утро Александр Львович и Николай Геннадьевич, услыхав, что Лёнька выпустил Герду в сад, крикнули ему, чтобы он открыл им калитку. Войдя, они с интересом понаблюдали за Гердой, затем повернулись к Лёньке и посоветовали ему нарастить высоту забора.
— Да как же мне это сделать? — заморгал Лёнька.
— Ты дурачок? — добродушно хлопнул его по плечу Николай Геннадьевич. — Или тебе пять лет? Сейчас у тебя забор с лицевой стороны два метра, за садом — два с половиной. Берёшь бруски, прибиваешь их с полутораметровыми промежутками по всему периметру так, чтобы они здесь возвышались на метр, а где овраг — на полметра. Потом приколачиваешь к брускам широкие доски горизонтально, и у тебя получается весь забор высотой три метра. Такой забор снаружи уже не перемахнёшь, если не подставишь чего-нибудь.
— Где же я возьму доски и бруски?
— Так ведь у меня за сараем их целый склад, — сказал Александр Львович. — Бери, всё равно сгниют. Гвозди есть?
— Да, есть.
Пожав Лёньке руку, двое мужчин уселись в машину, где их ждала Наташка, и устремились в посёлок. Было восемь утра. Ровно через час Маринка и Женька были разбужены грохотом молотков и визгом пилы. Сперва запаниковав, затем осознав, что вряд ли творится что-нибудь страшное, две москвички выглянули в окно и увидели, что идёт большая работа по изменению высоты забора. Мишка пилил длинные бруски, а Лёнька и Витька их прибивали к забору, делая вертикальные стояки над ним. Герда наблюдала за этим делом, лёжа в кустах.
— Вы что, идиоты? — крикнула Женька. Лёнька ответил ей, чтобы не совалась в мужское дело.
— Чего вы этим добьётесь? — осведомилась Маринка, сообразив, что к чему. — Думаете, её эта высота остановит? Она даже четырёхметровый забор перескочит с места!
— Да, это факт, — согласился Лёнька. — Зато снаружи никто даже не подумает лезть через трёхметровый забор.
— А ведь они правы, — хмыкнула Женька. — При очень большом желании на него вскарабкаться будет можно, но кто рискнёт спрыгнуть вниз, тем более в темноте и при этом зная, что там бегает пантера? Я бы охотнее застрелилась.
— Тогда пошли им кашу варить!
Бруски приколачивали до вечера. На другое утро стали прибивать доски. Их уж пилить не пришлось — они были трёхметровые, и работа пошла быстрее. За ней следили все жители деревушки, включая Герду и Пелагею. Две эти личности в самом деле были знакомы. Девушки вместе с ними ходили гулять к запруде, и там всё было, как выражалась Женька, окей. Коза и пантера выказывали взаимное уважение, не мешая друг дружке. Одна паслась, вторая резвилась. Женька с Маринкой и Ленка с Лизой то загорали, то плавали, но при этом ни на одну секунду не забывали следить за двумя животными.
— Но ведь мы ничего не сделаем, если Герду вдруг переклинит и она бросится на козу, — заметила Ленка под вечер второго дня, когда согревались после купания, растянувшись под солнечными лучами. — Самим придётся спасаться!
— Это исключено, — возразила Лиза. — Хищник бросается, когда нужно утолить голод или спасти свою жизнь. Только человек убивает ради забавы.
— Я бы убила кое-кого ради справедливости, — сквозь дремоту сказала Женька, раскинув длинные ноги и прижимаясь щекой к траве.
— Ты это о ком? — спросила Маринка.
— Будто не знаешь!
К ним подошла бабка Комариха. Она ступала так тихо, что все четыре девушки вздрогнули, вдруг увидев её обутые в тапки ноги на расстоянии вытянутой руки. Смущённо приподнялись на локтях.
— Мы тут загораем, бабушка, — объяснила Лиза, будто старуха была слепая.
— Вижу, Варенька, вижу.
Прошамкав эти слова, бабка Комариха внимательно огляделась по сторонам. Она очень долго щурилась на багровое солнце, садившееся за дальний берег реки. Потом опустила взор на животных. Ей почему-то стало смешно.
— Гляньте, как сдружились! Будто одного роду-племени.
— А мне кажется, они вовсе одна другую не видят, — не согласилась Маринка.
— Кто ж знает? Может быть, так и есть! Ночью быть дождю.
Обе эти мысли, между которыми не было ни малейшей связи, так удивили девушек, что они на них не отозвались. Бабка, между тем, повернулась и зашагала к своему домику, опираясь на посох. Казалось, ей было тяжело идти.
В десятом часу, когда все уже были дома, пришла с занятий Наташка. Поужинав у себя, она еле-еле приковыляла к Лёньке. Тот вместе с двумя соседками и друзьями сидел на лавочке и смотрел на новый забор. Точнее, на старый, но изменившийся. Он стал выше и несуразнее. Лавочка целиком была занята, но Мишка поднялся, чтобы Наташка могла присесть.
— Ты чего хромаешь? — спросила у неё Женька. — Что, неужели Эльвира вас упахала в хлам накануне конкурса?
— Да не так уж и упахала! Я просто ногу натёрла, пока тащилась домой. Новые ботинки надела зря. А где наша Герда?
— В комнате.
У Наташки был крайне усталый вид. Зная, что Маринка курит «Парламент Лайт», она попросила у неё сигаретку. Лёнька ей дал прикурить.
— И как же ты завтра будешь с больной ногой выступать? — спросила Маринка. — Или ничего страшного?
— Ну, не знаю. Выступлю, как смогу. Жёлтого тюрбана, конечно, мне не видать, да я бы и так там первое место не заняла даже среди наших. Куда уж мне до Шпынёвой! Она и выше, и внешность у неё лучше. Самая настоящая ханша — горбатый нос, брови чёрные, очень большие глаза с длинными ресницами. Она в жёлтом тюрбане будет смотреться, а я и Галька — не очень, чего уж там говорить! Эльвира специально её ругает, а сама ставку делает на неё. Это ясно всем.
— Кто же повезёт вас в Старую Руссу?
— Дана с Эльвирой, кто же ещё? Дана одолжит у своего мужа микроавтобус на восемь мест. Уже в семь утра надо быть у школы.
— А мама с тобой поедет?
— Мама и Катька поедут, но не со мной. В посёлке возьмут такси. Машины у Даны с Элей ведь не резиновые, чтобы ещё и зрителей в них впихнуть! С Эльвирой и так усядутся пять девчонок.
— А мне почему-то верится в твой успех, — заявила Женька. — Предчувствие.
— Ну, дай бог.
Небо затянуло. Когда на маленькую деревню густо улеглись сумерки, вышла Герда. У неё было хорошее настроение. Раз-другой красиво пройдясь с поднятым хвостом перед наблюдавшей за ней компанией, она так же неторопливо направилась в огород. Хоть был уж июнь, майские жуки летали над грядками и кустами. Усевшись около душевой кабинки, Герда стала следить за жуками так пристально, словно это были громадные круторогие буйволы, одного из которых ей предстояло употребить на обед. Внезапно пантера насторожилась, повернув голову. Почти сразу послышался скрип калитки. Вбежала Ленка. Она была не на шутку обеспокоена чем-то. Мишка, сидевший на верстаке, соскочил с него и в шутку её схватил, чтобы напугать. Она грубо оттолкнула его.
— Наташа! Ты телефон оставила дома?
— Да, — устало отозвалась Наташка, пригревшаяся на лавочке между Витькой и Лёнькой. — А что стряслось?
— Сейчас моя мама тебе звонила! Ты можешь к ней подойти?
— Это что, так срочно?
— Да! Она говорит с директором. Надо делать в школе уборку перед выпускным вечером, а кому? Уборщица — на больничном, и почти все, кто пообещал помочь, тоже заболели или разъехались! Анна Вячеславовна очень просит нас подключиться к этому делу.
— Вот ещё новости! Но у нас выпускной только через год! Где все, кого это дело касается напрямую?
— Не знаю я! Там аврал! Ну идём, идём!
— Зачем мне идти? Скажи своей маме, что я согласна помочь, но только не завтра. Завтра я еду на фестиваль, как всем хорошо известно. А вот в субботу — пожалуйста.
— Да в субботу как раз и нужно! Но ты должна сказать маме об этом лично, чтобы она дала твёрдую гарантию директрисе насчёт тебя!
Ленка от волнения аж подпрыгивала.
— Вот жопа, — проговорила Наташка, вставая с лавочки. — А про этих вот двух оболтусов директриса забыла, что ли? Могла бы, кстати, и Лёньку ещё позвать, он ведь раньше тоже у нас учился!
— Мама сказала ей, что они все заняты, забор строят!
— Эта работа уже окончена, — возразила Маринка. — Или, быть может, Светлана им не решается половые тряпки доверить? Скажите ей, что и я смогу подтянуться, если народу будет катастрофически не хватать.
Ленка дала слово, что скажет. Когда они с Наташкой ушли, Мишка сел на лавочку и сказал:
— А я откажусь, если позовут! Реально, какое нам до этого дело?
— Ты так и скажешь директору? — спросил Лёнька.
— Да, вот так и скажу! Мой отец бесплатно трубу в подвале менял, а я ему помогал! Сколько уже можно у нас на шее сидеть?
— Когда нужно было парты для первоклашек отремонтировать, моему отцу позвонили, — высказался и Витька. — Он инвалид, а пришёл.
Женька раздражённо поднялась с лавки.
— Какие же вы тупые!
И пошла спать. Герда, совершенно бесшумно возникнув перед крыльцом, кинулась за ней. Через полчаса заморосил дождь.


Глава десятая

К заре небо чуть прояснилось. В без пятнадцати семь Александр Львович повёз в райцентр не только соседа, но и жену с двумя дочками. В рюкзаке, который Наташка взяла с собой, лежал её самый лучший танцевальный костюм и тюрбан. Пока ещё синий. От Женьки Денисовы получили задание купить три килограмма мяса для Герды. А Лиза поутру пошла в лес, взяв лыковый короб. Он был изделием её рук. Она научилась плести корзинки и короба, когда жила с бабушкой. Та владела этим искусством. Из дому вышла Лиза в рассветных сумерках, а вернулась перед полуднем. Короб её был полон лисичек и сыроежек. Сверху лежали два подберёзовика и маленький белый гриб. Проходя мимо дома бабушки, Лиза к ней постучалась и поделилась грибами. Впрочем, старуха взяла лишь несколько, сочтя важным предупредить:
— Больше не носи, ни к чему мне это! Я их, конечно, сварю и поставлю ёжикам, но у них хватает еды и так. Если они скажут тебе спасибо, я передам.
— Да можешь не утруждаться, — бросила Лиза и поспешила домой. Светлана лисички перебрала и пожарила с прошлогодней картошкой в двух сковородках. Когда это дело было близко к завершению, она попросила дочь пригласить Женьку и Маринку.
— Лёньку не звать? — уточнила Ленка, взяв телефон.
— Он пускай за Гердой следит. Да ты не звони, а сбегай! Разве они придут по звонку?
— Да, могут и не прийти, — согласилась Ленка и убежала. Обе москвички с нею пошли без сопротивления, потому что грибы любили. Хотела пойти и Герда, но ей велели остаться с Лёнькой, который красил верхнюю часть забора. По пути Ленка вдруг обратилась к Маринке и Женьке с просьбой не говорить при матери об уборке в школе.
— Почему нет? — спросила Маринка.
— Она подумает, что я вас склоняла к этому делу, и разозлится! Проблема уже решилась. Народу нашлось достаточно.
— Ну, окей, — пожала плечами Женька.
Когда пришли, выяснилось, что Лиза улеглась спать в своей комнатушке за русской печью. Усадив девушек за накрытый синей клеёнкой стол, Светлана Петровна их попросила говорить тише. Кроме грибов с картошкой в красивых мисочках, на столе стояло вино.
— Сегодня что, праздник? — обеспокоилась Женька. — Может быть, Троица?
Но Светлана ей объяснила, что в нынешнем году Троица выпадает на двадцать третье июня, то есть ещё целых две недели предстоит ждать огромного праздничного застолья, которое соберёт за одним столом всю деревню.
— Что делать, — вздохнула Женька, — придётся ждать.
Над ней посмеялись, после чего Ленка разлила по стопкам вино. Оно было ягодным, очень сладким. Женька такое вино не слишком любила, а вот грибы ей понравились. У Маринки тоже зажглись глаза, как только ей в рот попал первый гриб.
— Боже мой, как вкусно! Следите за мной внимательно, чтобы я миску не съела!
— Да, ничего, — пробубнила Женька с набитым ртом. — Если каждый день так обедать, жизнь, чего доброго, перестанет казаться пустой и нелепой дрянью!
— Скажите спасибо Лизоньке, — предложила хозяйка, понизив голос до шёпота. — И давайте за неё выпьем!
Сказано — сделано. Поддержав ещё несколько тостов — за дружбу, за урожай, за погоду, Маринка с Женькой откланялись. Ленка и её верный Полкан, которому на обед выпала перловая каша с курицей, проводили их до калитки.
— Что, от Наташки не было сообщений? — спросила Женька, ещё раз выразив восхищение и надежду на то, что Елизавета будет мотаться в лес ежедневно.
— Она мне писала утром, что основная программа начнётся в два, а их группа выступит третьей, — сказала Ленка. — Танцы продлятся примерно до четырёх часов, потом состоится голосование, награждение победителей и фуршет. Ну, булочки с лимонадом, минут на сорок! Закончится эта дрянь около шести. Значит, где-то в восемь Денисовы будут дома.
— А кто из почётных гостей присутствует в зале?
— Естественно, губернатор со своим штатом, заслуженные артисты и делегация из Москвы во главе с Колодиным.
— Красота какая! Ну, мы пойдём, выпьем чаю с Лёнькой. До вечера.
— Да, до вечера!
Все Денисовы прибыли почти в девять. Машина была украшена разноцветными ленточками, повязанными на спойлеры. Весь огромный багажник от пола до потолка был заполнен розами. Зацелованная Наташка вышла в костюме арабской девушки и тюрбане жёлтого цвета. Сюрпризом это не стало, ибо ещё в пять часов на официальном сайте администрации Новгородской области появилась новость, что победителем танцевального фестиваля «Ханша Валдая» стала Наталья Денисова из деревни Ершовка. Это произошло по единогласному решению жюри, которое состояло из профессиональных артистов и педагогов известнейших танцевальных школ. Были фотографии, на которых Наташка, её напарницы и Эльвира с Даной радостно принимали призы от официальных лиц. Самый главный приз вручил победительнице почётный гость из Москвы, не так давно ставший почётным жителем Новгородчины, Вячеслав Викторович Колодин. Он собственными руками под барабанную дробь водрузил на голову одарённой школьницы ярко-жёлтый тюрбан с пушистыми перьями белой цапли.
Ни сил, ни времени принимать сердечные поздравления от всех взрослых односельчан у Наташки не было. Что-то слабо пробормотав желавшим её обнять и расцеловать, она от них вырвалась и со всеми своими сверстниками помчалась к Лёньке во двор. За ней мчалась Катька, таща две сумки с бутылками. Ну а взрослые поспешили в терем к Денисовым, где бутылок было не меньше. Там начался самый настоящий банкет. У Лёньки же во дворе всё было попроще. В центре двора поставили круглый столик, больше похожий на барную табуретку. Ханша Валдая уселась на этот столик, приняв именно такую позу, Какая и подобает ханше: коленки согнуты, пятка правой ноги обращена влево, другая — вправо. В руке у неё была бутылка шампанского. Заливая пеной свой танцевальный топик, Наташка делала из бутылки очень большие глотки, громко хохотала и минут пять вовсе ничего не могла сказать, поскольку её захлёстывали эмоции. Но её друзья, сидевшие кто на лавочке, кто на уличном верстаке, хотели подробностей. До того, как ханша пришла в себя, они были вынуждены выслушивать их от Катьки. Под музыку в стиле техно, которую врубил Лёнька, пьяная Катька несла какую-то чушь. По её словам, индивидуальное выступление сестры было никаким, но судьи решили вознаградить её главным призом за неожиданный трюк, которым она в ходе первой части спасла весь свой коллектив. Алиса Шпынёва, дескать, села нечаянно на шпагат, что стало бы катастрофой для группового танца, кабы Наташка не ухитрилась выполнить сальто поверх её головы и всех этим изумить. На этом месте рассказа слушатели заметили, что у Герды, которую Женька, сидя на верстаке, почёсывала ногой, в глазах вспыхнуло волнение. Не иначе, финал рассказа задел её за живое.
— А видеозапись есть? — поинтересовалась Маринка.
— Нет! Снимать в зале запрещали!
— Прямо как в церкви, — покачала головой Ленка. — А интересно было бы поглядеть!
У всех были в руках чашки или стаканы. Мальчики наливали шампанское. Рядом с Женькой на верстаке сидели Мишка и Лиза. Последняя в этот раз не просила налить ей разве что капельку, потому что она была за Наташку ужас как рада. Когда после выступления Катьки все дружно выпили, к босоногой ханше вернулось чувство реальности, и она вдруг подала голос:
— Девочки, мальчики! Я их сделала всех! Вы слышите? Я их сделала! А там было восемьдесят танцовщиц! Прикиньте, восемьдесят!
— Какая ты молодец! — подскочила Ленка с преувеличенной театральностью. — И какой у тебя тюрбан! Дорогая ханша! А можно мне вашу ручку поцеловать за то, что вы оба наших свинарника, три курятника и обосранный лягушатник прославили на всю область?
— Ножку целуй, — похабно отозвалась Наташка, слегка задрав длинный острый нос. Её правая стопа была нижней стороной обращена к лавочке, ибо ханша сидела к ней левым боком. Ленка слабенько улыбнулась и закатила глаза. Затем она встала с лавочки, передав свой стаканчик Витьке. Все затаили дыхание. Лёнька выключил музыку, а Маринка и Катька начали отбивать барабанную дробь на своих коленках. Никто, однако, не ждал от дочки учительницы безумия. Но она подошла к Наташке, села на корточки и три раза поцеловала её голую подошву, даже и не зажмурившись. Это вызвало такой хохот на верстаке и лавочке, что у Герды возникли признаки беспокойства. Женьке даже пришлось стукнуть её пяткой между ушами, чтобы заставить опять улечься. Маринка, выронив свой стакан, стала аплодировать. Остальные к ней присоединились. Очень этим довольная, коронованная особа сделала из бутылки смачный глоток и взмахом руки отпустила Ленку. Та, сев на лавочку, сокрушённо шмыгнула носом, взяла у Витьки стакан. Из её огромных голубых глаз полыхнули молнии.
— Ой, как всем вам смешно! И Женька, паскуда, ржёт, хоть и медик! Может, ты так же хохочешь над эпилептиками?
— Чего? — не поняла Женька. — При чём здесь это?
— Да очень просто! Лёнькина бабушка говорила мне, что патриотизм порой переходит в острое нервное расстройство! Тогда больной лижет всё, что ему подсунут.
— Да, от креста до сапога Сталина, — вспомнил Лёнька, перестав ржать. — Так, кажется, бабушка говорила.
Ребята вмиг посерьёзнели, потому что им стало за Ленку страшно. Даже у ханши в глазах внезапно затеплилось что-то прежнее, человеческое. Склонившись в правую сторону, чтобы осторожно поставить уже пустую бутылку на каменную дорожку, она заметила:
— Да, конечно, не очень всё это здорово, если так. Но ведь я реально сказала всем журналистам, что выросла здесь, в Ершовке! Про вас про всех рассказала. Они, наверное, завтра приедут к нам, и мы им такой лапши на уши навешаем, что про нас не только вся область заговорит, но и вся страна!
— Это самый лучший способ защитить Герду, — сказала Лиза, ласково поглядев на ту, о ком говорила. Герда по-прежнему неподвижно лежала у верстака, под ногами Женьки, и сонно щурилась на дверной проём и окно терраски, откуда лился на двор яркий электрический свет. Наступали сумерки, и жуки с комарами опять начали кружиться над всем двором.
— А вот это верно, — обрадовалась Маринка. — Расскажем им всё, как есть! Кто тогда посмеет тронуть здесь нашу Герду? Всем ведь известно, что с ней случилось месяц назад, и зоозащитники подняли такой кипиш, что вся страна за неё! Теперь все узнают, что она здесь, под нашей охраной, что ей здесь классно живётся и никому от неё никакой опасности нет. Если губернатор с Колодиным думают до сих пор, как бы протянуть к ней свои ручонки, то после нашего интервью они вообще забудут сюда дорогу!
— Они забыли её уже! — весело махнула рукой Наташка. — Как только они узнали, что я в Ершовке живу, у них морды вытянулись до пояса! Ха-ха-ха! Не очень-то поохотишься на пантеру, которую защищает ханша Валдая! А ну, откройте-ка мне шампанское!
Этим делом занялась Ленка, и половина шампанского оказалась на Витьке с Лёнькой, сидевших возле неё. Был также испорчен пиджачок Катьки.
— Вот дура! — вскричала та, пытаясь отчистить его салфеточкой. — Не умеешь, зачем взялась? Ведь это шампанское дорогое!
— Катька, не мелочись, — укорила Лиза. — Всё к лучшему. Ведь Наташенька из стакана пить не желает, а от бутылки она сейчас будет делать сальто через Маринку.
— Через меня? — встревожилась названная особа. — С чего вдруг? Я не хочу!
— А через кого же ещё? Женька чересчур высокого роста. Катька, наоборот, слишком мелкая. А у Ленки — психическое расстройство. Если её допустить к участию в номере, она будет облизывать всё подряд!
— Ну а про себя что молчишь?
— Вот странный вопрос! Ты думаешь, Женька сумеет меня заштопать после того, как я сяду на шпагат? Меня моя бабушка этому не учила! И если я после смерти встречусь с Евпатием Коловратом, который богатыря Тогрула разрубил надвое, у него возникнут очень плохие ассоциации!
Тут все поняли, что Елизавете употреблять алкоголь нельзя.
— Мишенька, ей ты больше не наливай! — вскрикнула Наташка, взмахнув бутылкой. — Не обижайся, Лиза, но ты уже реальную шнягу гонишь! Не собираюсь я делать сальто через Маринку! Давайте выпьем. А Лизе дайте кто-нибудь покурить.
Но Мишка всё же налил расстроенной Лизе вина на самое дно стаканчика. Женька ей прикурила «Мальборо». Сделав пару мелких затяжек, Лиза вместе со всеми выпила и сказала, что у неё болит голова.
— Хорошо, иди, — позволила ей Наташка. — Но завтра мы будем продолжать! Приходи пораньше.
После ухода Лизы, которую все девчонки расцеловали, слово взял Витька. Он стал подробно рассказывать про свиней — само собой разумеется, про своих. Никто сначала не понял, к чему он клонит, но на четвёртой минуте всё разъяснилось. Назвав марки комбикорма и приблизительный вес каждой из свиней, Витька, наконец, озвучил главную мысль:
— Короче, я думаю, что когда журналисты завтра приедут, надо для них организовать экскурсию к свиньям! Они, как только увидят их, сразу захотят сделать репортаж про наше животноводческое хозяйство, потому что таких свиней во всей Новгородской области больше нет.
— Этому уроду тоже, пожалуйста, больше не наливать, — стала содрогаться Наташка на шатком столике. — Твою мать! Что-то у меня голова начала кружиться. Это, наверное, от шампанского. Лёнечка, у тебя самогонки в погребе нет?
— Лёнька, не давай! — прикрикнула Женька. — Это она сейчас такая лихая, а завтра, дура, проснётся с распухшей мордой и все мозги у неё будут набекрень! Отличное интервью получится! Словом, я предлагаю уже заканчивать.
— Время детское, — возразила Катька, дав Лёньке знак наливать. — Да и у нас дома ещё бухают!
— Посидим часов до двенадцати, — предложила Маринка. — Допьём шампанское.
— Оно выветрится к утру! — заверила Ленка. Все согласились. Наташка, очень уставшая от надменной позы, свесила ноги со столика. И ещё целый час ребята сидели, то перебрасываясь идеями относительно журналистов, то попивая шампанское, то вздыхая под мелодичный голос гитары. Маринка, Женька и Витька брали её по очереди. На яблоне в самом дальнем уголке сада пел соловей. Июньское небо вызвездило от края до края. Тонкий серп месяца обволакивал деревушку и всю округу зыбким сиянием. В четверть первого Эвелина крикнула своим дочкам, что все давно разошлись и пора домой. Вместе с двумя сёстрами ушла Ленка, забрав с собой двух парней. Они проводили её до дома. К этому времени Герда уже спала в большой комнате, удалившись туда по собственному желанию. Ей хотелось побыть одной, в тишине. И, самое главное, вдалеке от жуткого запаха. Он был слабым, но всё-таки ощущался.


Глава одиннадцатая

Спалось Женьке сладко. Маринка проснулась первой и разбудила её минут через сорок пять.
— Женечка, вставай!
Женька по привычке сперва открыла только один левый глаз. Этого хватило, чтобы заметить — Маринка вполне одета, но не причёсана и взволнована. Она сильно трясла Женьку за плечо, топала ногой и твердила:
— Вставай, вставай!
— Сколько сейчас времени? — пробубнила Женька, зевая.
— Десять!
— Зачем мне сейчас вставать?
— К Наташке приехали журналисты.
— При чём здесь я? У них есть ко мне вопросы?
— Женька, проснись же! Пропала Герда! И Пелагея.
Даже сообщение о пожаре, который охватил дом, вряд ли бы заставило Женьку вскочить быстрее. Она бы ринулась вниз сию же секунду, про всё забыв, если бы Маринка не изловчилась перехватить её перед дверью.
— Ты ненормальная, что ли? Надень хотя бы штаны!
Женька соизволила натянуть кое-как и блузку. Заодно вспомнила про айфон, который почти всю ночь стоял на зарядке. На всякий случай впихнула его в карман, чуть не оборвав провод. Маринка уже спускалась. Догнав её на терраске, Женька увидела там и Лёньку. На нём не было лица. Стоя у окна, он глядел на Женьку с мольбой и ужасом. Очень правильно делал. Она взяла его за грудки.
— Кто ей открыл дверь? Говори, скотина! Кто дверь открыл?
— Я не знаю! Когда меня разбудили в восемь часов, её уже не было! Дверь распахнута была настежь!
— А кто тебя разбудил? Говори быстрее, не заикайся!
— Не помню я! Кажется, Денисовы. Они стали кричать мне из-за забора, что Пелагея пропала! Я встал, оделся…
— Калитка была открыта? В смысле, не заперта?
— Нет, наоборот! Я сдвинул засов, калитку открыл и вышел. А там…
Дальше Лёньку слушать было необязательно. Женька выбежала во двор. Ни там, ни в сарае, ни в огороде никого не было, потому что Маринка успела выскочить за калитку. Женька бегом проследовала туда же.
И сразу остановилась. Её окружили все. Точнее, почти — стильно разодетая, но зарёванная Наташка стояла несколько в отдалении, утирая слёзы платочком. Ленка и Лиза пытались её утешить и увести, но тщетно. Ещё бы! Неподалёку виднелся Микроавтобус с эмблемой какой-то телекомпании, но всем тем, кто на нём приехал, не было никакого дела до ханши с её тюрбаном. Они подступили к Женьке, вежливо попросив жителей деревни немножко посторониться.
— Доброе утро, — бойко и властно заговорила короткостриженая особа лет двадцати, чуть не запихнув Женьке в рот орудие своего труда, то есть микрофон. — Виктория Ухажёрова, Новгородское областное телевидение. Вы Евгения?
— Да, — ответила Женька. — Что вам угодно?
С девицей были три парня. Один вёл видеосъёмку, двое других ничего не делали. Но на них, как и на Виктории с оператором, очень ярко блестели неоновые жилетки с надписью «Пресса».
— Если можно, пара вопросов, — ещё быстрее заговорила девушка-репортёр. — Но только сначала, если позволите, две-три фразы для телезрителей. Уважаемые друзья! Приехав в Ершовку, где, как известно, живёт Наталья Денисова, мы узнали о том, что в этой деревне обосновалась не меньшая знаменитость — пантера Герда, месяц назад убившая человека в Чудовском цирке. Выяснилось, что Герду сумела приручить девушка из Москвы, приехавшая сюда погостить. Зовут её Женя, и вот она, перед вами! Но надо оговориться, что ничего бы мы не узнали об этом, если бы не застали деревню в ужасе и смятении. Что же произошло? А произошло то, что пантера Герда убила ночью козу, любимицу всей деревни, и скрылась! Скажите, Женечка, чем вы объясняете нападение? Вы пантеру, вообще, кормили?
Женька решила не отвечать. Невзирая на крик Маринки, которая поняла, что произойдёт, она очень сильно толкнула Викторию Ухажёрову. Та упала бы, если бы оператор не подхватил её, чуть не выронив свою камеру. Два других телевизионщика, обозлённые тем, что от них в данной ситуации не было никакого толку, решили Женьку унять и бросились к ней. Но на их пути мгновенно возникли Александр Львович, Мишка и Витька. У первого на плече висел карабин. Поняв, что проучить Женьку нет никакой возможности, молодые люди в жилетках стали ей угрожать. Но она не слушала. Точно так же не обращая внимания на Викторию Ухажёрову, лопотавшую что-то в свой микрофон, она повернулась к жителям деревушки.
— Труп козы найден? То есть, её останки вы обнаружили или нет? Если да, то где?
Авдотья Григорьевна зарыдала. Но из её рыданий нельзя было ничего понять, и Женька уставилась на Семёна Дмитриевича. Военный пенсионер не отвёл глаза. Но он промолчал.
— Ничего не найдено, — неохотно ответила за него Надежда, переглянувшись с соседками. — Но пантеры ведь тоже нет! Разве для неё большая проблема козу схватить и утащить в лес?
— Что ты тут вопросы нам всякие задаёшь? — сузила на Женьку глаза Лариса. — Тоже мне, следователь! Тебя не предупреждали, что это — опасный зверь?
Женька пришла в ярость.
— Заткнитесь! Просто заткнитесь! И объясните, когда пропала коза? Где это случилось? Кто её видел в последний раз?
— А ну-ка, пойдём, — вдруг взял Женьку за руку Семён Дмитриевич, поспешно к ней подойдя. — Да, пойдём, пойдём! Сейчас поглядишь сама, где это случилось!
Но Женька вырвала руку.
— Не смейте трогать меня! Я с вами пойду, но не прикасайтесь ко мне! Александр Львович! Вы тоже идёмте с нами.
Хотели также пойти Коля Кузнецов и Костя Блинов, имевшие при себе охотничьи ружья, но их не пустили жёны. Они боялись, что Герда может вернуться в любой момент.
Коза Пелагея жила в маленьком уютном хлеву, который примыкал к дому. Она делила хлев с кроликами. Их клетки, поставленные в два яруса, занимали левую часть помещения. Закуток Пелагеи с её лежанкой, водой в ведре и кормушкой был справа. Хоть дом и хлев имели общую крышу, будучи единым строением, земляной пол хлева располагался гораздо ниже пола избы. От двери, которая разделяла эти два помещения, в хлев спускалась широкая деревянная лестница. Три ступеньки. Имел хлев и вторую дверь, в огород. Она открывалась вовнутрь и с этой же стороны запиралась на основательную щеколду в виде дубовой вертушки. Вращалось это устройство на штыре, который был вдолблен в боковой брус дверного проёма. Теперь щеколда валялась на земляном полу, так как её штырь был из бруса вырван.
— Странно, почему дверь вовнутрь открывается? — озадачилась Женька, войдя с мужчинами в хлев и всё это там увидев. Ей объяснили, что в ином случае эту низкую дверь зимой, после снегопада, было бы не открыть. Женька опустилась на корточки, чтобы оглядеть упавшую деревяшку, надетую на трёхгранный штырь с очень большой шляпкой в форме квадратика. Затем, встав, она уточнила:
— Вы, значит, думаете, что Герда ночью ударила по двери передними лапами с такой силой, что эта железка вылетела? Ведь вы вечером Пелагею загнали в хлев, вошли вслед за нею, заперли дверь и поднялись в дом? А утром козу здесь не обнаружили? Верно?
— Да, — ответил пенсионер. — И вполне понятно, почему штырь от удара вышел из притолоки. Она уже вся рассохлась, ей лет сто сорок! Если бы штырь удержался, дом бы, наверное, завалился. Силы-то у пантеры, поди, не меньше, чем у медведя!
— Возможно, даже и больше. Странно другое. Как вы могли не услышать такого грохота ночью? Или у Герды была с собой монтировка, которой она очень аккуратно отжала дверь, чтобы этот штырь тихонечко вышел из её рамы?
— Ну, это, конечно, глупости, — проворчал Семён Дмитриевич, взглянув на прочную дверь, которая сплоховала именно в тот момент, когда её стойкость была нужнее всего. — Грохот, разумеется, был, но мы его не услышали, потому что оба — почти глухие. Да и, наверное, телевизор работал громко.
— Наверное? Или точно?
— Я уж не помню, у бабки надо спросить.
Кролики вели себя тихо. Они следили за Женькой. Та вновь присела на корточки, чтобы тщательно осмотреть соломенную лежанку и пол. Александр Львович, поняв, что она имеет в виду, начал ей светить фонариком из смартфона.
— Вы, наверное, думаете, где кровь? — угадал их мысль Семён Дмитриевич. — Согласен, крови не видно. А может ли быть иначе, если здесь пол земляной?
— Пожалуй, не может, — признал Александр Львович. — Но ведь порог — деревянный, да с двух сторон! И широкий. На нём её тоже нет.
— И, по твоему мнению, это что-то доказывает?
— Едва ли. Ты уж прости за подробности, Семён Дмитриевич — пантера могла убить твою Пелагею вовсе или почти бескровно. Ударом лапы по позвоночнику, например. Такого удара и бык не выдержит.
Женька выпрямилась, бросая пристальный взгляд на углы и потолок хлева.
— Ну, вы даёте! У Лёньки стоит наверху шкаф с книгами. Есть там и Конан Дойл, и Агата Кристи. Герда, наверное, эти книги очень внимательно прочитала, прежде чем совершить убийство козы! Так все следы замела, что не подкопаешься. Ну а дальше как было дело? Взяла она козу в зубы да и махнула с нею через забор, чтобы обглодать где-нибудь в лесу?
— А что здесь невероятного, Женька? — пожал плечами автомеханик. — Я, помню, в детстве читал, что тигр с коровой в зубах может перепрыгнуть через забор высотой три метра! Ну да, пантера — не тигр, но и коза — не корова. Да и забор здесь, как видишь, чуть выше нашего роста.
— Я поняла. Давайте осмотрим садик между забором и хлевом.
Этот осмотр совсем ничего не дал, хоть и длился час. Александр Львович и Семён Дмитриевич старательно изучили каждый клочок земли, свободный от травки и огородных культур. У Женьки едва хватало терпения принимать участие в этом деле. Она хранила суровый и мрачный вид и лишь иногда закатывала глаза. Следов лап пантеры не было видно ни между грядками, ни на них, ни перед забором, где почва была открытая и песчаная. Осмотрев её хорошенько, мужчины выпрямились. Потом обменялись взглядами.
— Есть вопросы? — спросила Женька, закуривая. — Быть может, вы допускаете, что пантера выбрала более длинный путь от хлева к забору? Тогда давайте поползаем по всему участку.
— Это бессмысленно, — заявил Александр Львович, взяв сигарету из пачки пенсионера. — Здесь, точно, что-то не так. А ты, Семён Дмитриевич, как думаешь?
— Не знаю, — вздохнул старик. — Кто, кроме пантеры, мог перепрыгнуть через забор, выломать дверь хлева и утащить Пелагею? И если это сделала не она, тогда почему её самой нет?
— Потому что тот, кто всё это сделал, сначала открыл ей дверь Лёнькиного дома, чтобы свалить свою подлость на бессловесное существо, — объяснила Женька. — Ведь если бы даже Герда не убежала в лес, а шлялась по саду, вы всё равно бы сказали, что виновата она! Стащила, мол, Пелагею, съела её где-нибудь в лесу и вернулась! Подумаешь, вчера вечером дали ей полтора килограмма мяса! Вам ведь, конечно же, невдомёк, что зверь убивает только тогда, когда хочет есть или с кем-то бьётся за свою жизнь?
— Женька, ты не умничай, — требовательно сощурил глаза старик, прикурив. — Мне от твоих шуток сейчас, честно говоря, муторно! Если знаешь что — говори, не тяни резину.
— Не знаю я ничего, кроме одного — здесь больше искать нам нечего. Тот, кто взял Пелагею, повёл её в обход хлева. А там повсюду трава, следов нам не разглядеть. Открыл он калитку, выпустил Пелагею, потом калитку снова закрыл и через забор перелез. И так же, через забор, убрался он с Лёнькиного участка, открыв дверь Герде. Здесь мы о нём ничего не выясним. Предлагаю идти назад.
Возражений не было. Прежде чем покинуть участок, Женька взяла стоявшие у сарая вилы — на случай, если работники СМИ ещё не покинули деревушку. Но оказалось, что их уже след простыл.
На улице было пусто. Из теремка Денисовых слышался плач Авдотьи Григорьевны и негромкие голоса соседей, проникнутые сочувствием. Очевидно, там разместился штаб по противодействию Женьке. Александр Львович и Семён Дмитриевич, ссутулившийся от горя, молча туда направились. А вот Женька сразу решила, что ей там делать особо нечего. Воткнув вилы-тройчатки в землю возле дороги, она побрела домой. То есть, к Лёньке. Конечно, ей и туда не сильно хотелось, однако выбора не было.
Непривычная тишина стояла за новым, выкрашенным забором. Маринка, Лёнька и Лиза сидели молча на лавочке. Рядом с ними места было полно, но Женька запрыгнула на верстак, где сидела ночью. Нельзя было смотреть вниз. И болтать ногами было нельзя. Вчера они прикасались к мягкому, тёплому и огромному телу Герды, которая растянулась у верстака и время от времени поднимала голову, чтобы пристально поглядеть на месяц и звёзды. А вот сейчас под ногами было пустое место. И Женька горько заплакала. Две её близкие подруги и Лёнька, конечно, это заметили. Но у них почему-то не было слов для неё. Ни одного слова. По небу плыли редкие облака. Кусты ежевики, смородины и крыжовника шелестели на ветерке. Это было всё.
Но внезапно выяснилось, что нет. Мобильник в кармане подал сигнал. Женька для начала утёрла слёзы, а потом вынула телефон и вышла на связь.
— Алло!
— Женечка, привет, — раздался знакомый голос, — это Эльвира.
Женька не сразу сообразила, кто ей звонит.
— Эльвира? Эльвира… А, ты? Привет.
— Мне твой телефон Наташка дала сейчас, — выдержав неловкую паузу, сообщила танцовщица. — Знаешь, я собиралась приехать, а тут такое! Она мне всё рассказала.
— Наташка?
— Ну да, Денисова. Я хотела привезти мясо…
— Я понимаю. Наверное, не потребуется.
— Да ладно! Ты там ходила смотреть место происшествия?
— Да.
— И что? Неужели вовсе не за что зацепиться?
— Я не криминалист! И какая разница? Герды нет! Она от меня ушла!
И слёзы опять закапали. Женька шумно утёрла ладонью нос.
— Ну, хватит реветь! — вдруг заговорила Эльвира строго. — Если и ты раскиснешь, тогда уж точно конец! Короче, я через полчаса всё-таки приеду и погляжу, что к чему. Ты можешь пока мне в общих чертах рассказать, где жила коза и что там заметно?
— Да, хорошо.
Спрыгнув с верстака, Женька суетливо вбежала в дом, прошла там в гостиную и устроилась на диване, вытянув ноги. Её рассказ занял минут десять.
— И все до сих пор уверены, что она загрызла козу? — хмыкнула Эльвира. — Да как такое возможно? Ах, твою мать! Всё, я одеваюсь и выезжаю.
— Сюда?
— Куда же ещё? Похоже, что там у вас сумасшедший дом!
Раздались гудки. Женька опустила мобильник и заморгала, глядя на потолок. Сердце у неё колотилось так, что сделалось жутко. Она впервые чувствовала его. Внезапно за дверью раздался топот. Вбежала Лиза. Повернув голову и увидев её, застывшую на пороге, Женька приподнялась.
— Что произошло? Быстро говори, не молчи!
— Там Герда!


Глава двенадцатая

Тревогу подняли Ленка Гулькина и Светлана Петровна. Герда попалась им на глаза, когда они вышли от Денисовых, чтобы направиться восвояси. Им тут же пришлось вернуться. Вбежав в просторную горницу, где вокруг самовара величиною с ведро собралось почти полтора десятка односельчан, они одним словом заставили их вскочить. Это возмутило двухлетнюю озорницу Аньку. Наряженная в старинную рубашонку и сарафанчик, она ловко танцевала под музыку из советского мультфильма, которую включил Мишка. И это было так трогательно, так мило, что даже Авдотья Григорьевна, непрестанно пившая валидол, чуть-чуть улыбнулась — правда, сквозь слёзы. Когда же Мишка выключил музыку и танцовщица перестала быть центром восторженного внимания, её трогательность мгновенно куда-то делась, уступив место непримиримой скандальности. Рёв, однако, ей не помог. И даже когда она повалилась на пол, чтобы стучать по нему ногами и кулаками, никто с конфетами к ней не бросился. Даже мама. Поручив Мишке остаться с маленькой скандалисткой, Надежда, муж её Николай и все остальные бросились вон из избы. Сразу за порогом произошло разделение. Женщины и подростки подошли к сетчатому забору, чтобы следить за происходящим, а все четверо мужчин с ружьями в руках вышли на дорогу.
Герда лежала около Лёнькиного забора. Нежась на солнце, она помахивала хвостом и тихо мяукала. Вряд ли она просила открыть калитку. Во-первых, ей не составило бы труда с места одолеть и новый забор. Во-вторых, её небольшие, прищуренные глаза с длинными ресницами неотрывно смотрели в другую сторону — на забор Денисовых, то есть через дорогу. Ей, как и Аньке, нравилось быть в центре внимания, и она почувствовала его именно оттуда. Даже когда на обочину вышли мужчины с ружьями, не сказавшие ей ни одного слова, она мяукнула во весь голос и улыбнулась им во всю пасть.
— Дайте кусок мяса! — потребовал Александр Львович, не оборачиваясь. Спросив у матери, всё ли мясо находится в морозилке, Катька с Наташкой кинулись в дом и через минуту вернулись с куском свинины. Старшая протянула его отцу поверх сетки рабицы. Мясо было парным. Александр Львович бросил его пантере. Та беспокойно вскочила. Ей не понравилось то, что произошло. Но, очень боязливо обнюхав кубик свинины, который шлёпнулся в пыль возле её лапы, она опять улеглась и сладко зевнула, вновь показав все свои клыки.
— Боже мой! — вскрикнула Лариса, обняв Авдотью Григорьевну, у которой вырвался стон. — Девочки, уйдите отсюда! Здесь вам не место!
Но ни Наташка, ни Катька даже и не подумали подчиниться. А Ленка тихо сказала:
— Только попробуйте!
Её мать повернулась к ней. Это же движение сделал и Семён Дмитриевич, державший в руках двустволку. Но ни Светлана, ни он так и не успели сказать ни одного слова. Калитка справа от Герды вдруг широко распахнулась, и вышла Женька — заплаканная, босая. Не глядя ни на кого, кроме Герды, она подбежала к ней, и её колени сами собой подогнулись. Она ударилась ими о придорожные камни. Джинсы не защитили коленки от синяков. Но Женька не вскрикнула. Её руки накрепко обхватили шею пантеры, которая приняла сидячее положение и мяукнула так, что Костя Блинов сразу же повесил свой карабин на плечо. Он бы и ушёл, чтобы опрокинуть стакан-другой, если бы Лариса смотрела ему в затылок менее ощутимо. Её лучшие подруги, Надя и Эвелина, столь же внимательно наблюдали за выражением лица Женьки. И обе мрачно потупились, когда та, продолжая крепко обнимать Герду, вдруг повернулась к зрителям.
— Вы зачем здесь все собрались? Уйдите отсюда!
— Она совсем не голодная, — заявил Александр Львович тяжёлым и твёрдым голосом. — Ты ведь видишь, парное мясо не ест!
— И что?
— Ты сама сказала, что вечером ей дала полтора килограмма мяса. Для неё это совсем немного. Прошло уже часов двадцать.
— Она вернулась из леса! В лесу полно кабанов, которых она умеет выслеживать! Вы прекрасно знаете, что для чёрной пантеры справиться с кабаном ничего не стоит! Что вы пристали к ней?
Женька говорила отрывисто, с хрипотцой, на грани истерики. Герда ничего не могла понять. Но она догадывалась, что Женьку следует успокоить. И делала она это так, как умела — тёрлась своей большой головой о Женькину щёку, всю почему-то мокрую, и урчанием говорила: «Всё хорошо, я вернулась! Зачем дрожишь? Ведь мы обе знаем, что злых людей здесь, в этой деревне, нет!» Женька ей ответила:
— Да, всё классно! Сейчас мы с ними поговорим и пойдём домой. Через полчаса Эльвира привезёт мяса. Помнишь Эльвиру?
— Ни ты, ни мы не знаем наверняка, какое животное она съела, — снова заговорил Александр Львович. — Нам ясно только одно — Пелагеи нет. Следов лап пантеры мы в огороде не видели, это правда. Но где гарантия, что пантера не пробежала по травке, чтобы их не было? Даже зайцы умеют путать следы! Ты твёрдо уверена, что пантеры на уровне своих древних инстинктов не понимают, как скрыть их от человека?
— Понятия не имею! — крикнула Женька. — Я знаю только одно — пантера не трогала Пелагею! Её украл человек!
— Ты можешь его назвать?
— Да, могу, могу! Только я не буду этого делать! Вы всё равно не поверите, потому что у меня нет прямых доказательств! Герда молчит, а он будет говорить! И он будет плакать, в отличие от неё! И вам его станет жалко, а вот её — никогда! Она бессловесная! Пелагея пока жива.
Последняя фраза, сказанная гораздо тише, чем предыдущие, не могла не произвести сильного эффекта. Но Александр Львович, за руку придержав хозяина Пелагеи, который сделал невольный шаг к девушке и зверю, всех остальных успокоил волевым окриком:
— Тише вы! Подумайте сами, откуда ей это знать?
И, выдержав паузу, чтобы все эмоции за забором коротко отбурлили, он вновь обратился к Женьке:
— Послушай, Женечка! Ведь тебе уже скоро тридцать. Своих детей у тебя пока ещё нет, но ты нас должна понять. У меня две дочери. Да, они уже почти взрослые, но мне очень страшно за них. А вот у Надежды и Николая ребёнок крошечный. Представляешь, каково им? В доме у Светланы мужика нет, и нет у неё ружья, чтобы защитить своих девочек. И я больше тебе скажу — далеко не каждый, у кого есть ружьё, справится с пантерой. Она — как молния! Понимаешь? Да, может быть, пантера не трогала Пелагею. Но мы в этом не уверены. Подводя итог, я вот что тебе скажу: пантере не место среди людей в населённом пункте. Это опасный зверь! Дикий зверь. Если ты не хочешь, Женечка, чтобы мы для защиты своих детей прибегли к оружию — сделай так, чтобы этот зверь отправился в лес и больше не возвращался. Такое наше решение. Извини.
— Я вас извиняю, — сказала Женька. Несколько раз моргнув, чтобы между ней и жителями деревни не было никакого тумана, она взглянула на них. Потом обхватила Герду руками изо всей силы, прижавшись лбом к её шее. Ответом было урчание, но уже с оттенком вопроса — когда, мол, пойдём домой?
— Никогда, — прошептала Женька и поднялась во весь рост. Теперь нужно было заглянуть Герде в глаза. Да, прямо в глаза с длинными ресницами — выжидательные, доверчивые и преданные. Иначе было нельзя. Герда поняла, что Женька ей хочет что-то сказать. И она ждала её слов, чуть наклонив голову.
— Иди в лес, — произнесла Женька, почти что не узнавая своего голоса. Герда тоже узнала его с трудом. Она удивилась, и это было понятно по её взгляду.
— В лес, говорю, иди, — повторила Женька. Потом она закричала, чтобы сойти с ума от своего собственного крика и размахнуться для оглушительного удара. Она ударила Герду несколько раз, притом со всей силы. В ответ не было ни звука. Почувствовав боль в руке, Женька взялась за голову. Герда всё на неё смотрела. Но она сжалась в комок, дыша тяжело и часто. У Женьки вырвался новый вопль, совсем уж нечеловеческий и бесцельный. Но он на слух был неотличим от первого крика. И Герда отошла в сторону, продолжая глядеть на Женьку.
— Иди, иди! — повторяла та. — Уходи, пожалуйста! Пошла вон!
Потом ей пришлось взять камень. Она швырнула его в пантеру. Камень попал ей в плечо. Это было всё. Герда повернулась и побежала к лесной околице. Пару раз она оглянулась, замедлив бег. Но Женька уже этого не видела. Оттолкнув Маринку и Лизу, которые подбежали к ней, она зашагала к другому концу деревни.


Глава тринадцатая

Никто не пошёл за Женькой. Слёзы ещё текли по её щекам, но на глазах высохли. По камням идти было больно. Но эта боль представлялась важной, как глоток воздуха под огромной толщей воды. Последний глоток. Она, эта боль, чем-то походила на самые дорогие и эффективные препараты от онкологии, которые даёшь близкому человеку или животному, даже зная об их полной бесполезности при четвёртой стадии рака. Надо ведь что-то делать! Хоть что-то! А как иначе?
Был уже полдень. Солнце пекло вовсю. Женька шла к реке, с шести километров видя за ней райцентр как на ладони. Слабенький ветерок гулял над полями. Он задувал Женьке в нос ни с чем не сравнимый, сладкий, медовый запах диких цветов и трав. Женька не могла надышаться им. Он кружил ей голову точно так же, как несколько дней назад, когда из полей к ней радостно и стремительно прибегала Герда.
Деревня была уже далеко позади. Женька шла и шла, до крови сбивая ноги о камни. Да, можно было идти травяной обочиной, подняв лапки перед непобедимой, подлой болезнью. Но разве можно сдаваться подлости, даже если подлость непобедима? Твердя себе, что нельзя, Женька вдруг заметила впереди очень элегантный красный «Пежо». Он двигался ей навстречу, съехав с моста. Скорость была маленькой, потому что дорога не нравилась и машине. Прошло несколько минут, прежде чем Эльвира затормозила перед измученной Женькой, которая отошла всё-таки к обочине, чтобы дать машине проехать.
— Куда ты идёшь? — сдержанно спросила танцовщица, опустив стекло. — Что это за вид у тебя? Почему босая? Ты вся зарёвана! Что случилось?
— Ничего страшного, — улыбнулась Женька. — Иду купаться в реке.
— Одна?
Женька улыбнулась чуть шире, кивнула и зарыдала. Эльвире стоило некоторых усилий втолкнуть её в свой «Пежо» и привести в чувство. Немаловажную роль в этом деле сыграл коньяк, купленный Эльвирой для друзей Герды, к которым специалистка по танцам и направлялась.
— Теперь рассказывай всё, — велела она, когда Женька стала дышать ровнее. Они сидели в машине, двери которой были открыты настежь. Женькин рассказ занял пять минут.
— Отлично, — проговорила Эльвира, немного поразмышляв и достав мобильник. — Ты с первой справишься?
— А то нет! Но это с моей стороны будет беспонтово, если вторую не раскатать по полной программе.
— Да, ты права.
С этими словами Эльвира зашла в Вотсап и сделала аудиозвонок. Ждать пришлось недолго. Когда в смартфоне раздался радостный возглас, Эльвира заговорила столь же любезно:
— Наташенька, как дела? Ты дома сейчас? Отлично. Что, с журналистами пообщалась? Да? Обалдеть! Вот это история! Ничего, не переживай. Я сейчас заеду. Есть разговор. Да, да, очень важный! Тут намечается новый конкурс, и у тебя будут весьма неплохие шансы, если всерьёз поработать. Сейчас и поговорим! Только позови подругу. Ну, эту, Леночку. Дане нужно слегка увеличить группу, и если ты поспособствуешь, она выделит для тебя особое время на подготовку. Уже через пять минут. Со мной будет ваша Женька. Я её встретила на дороге и не могу сейчас отпустить, у неё депрессия. Вы должны её поддержать. Да, прямо сейчас! Я подъеду к дому её подруги, Маринки. Ждите нас там.
Убрав телефон, Эльвира велела Женьке захлопнуть дверь, хлопнула своей и, запустив двигатель, дала старт. Щебёнка летела из-под колёс. На самых крутых ухабах Женькина голова билась в потолок, потому что Женька, в отличие от Эльвиры, была высокого роста. Под метр восемьдесят.
Наташка и Ленка уже стояли там, где им было велено ждать. Кроме них, на улице не было ни души. Эльвира остановила машину, и они сели назад.
— Женечка, ты как? — всхлипнула Наташка после обмена приветствиями с Эльвирой. — Переживаешь, наверное? Мы тут сами сходим с ума! Но что было делать, моя хорошая? А пойдёмте все сейчас к Лёньке! Там у него шампанское ещё есть.
— Какое шампанское? — Возмутилась Ленка. — У тебя что, хорошее настроение? Женька, ты уж не обижайся на нас, пожалуйста!
— И не думаю обижаться, — сказала Женька, включив в мобильнике функцию диктофона. — Но, между прочим, могла бы! Мне очень сильно хотелось помочь с уборкой.
— С уборкой?
— Ну да, конечно! Ты нам позавчера сказала, что не хватает рабочих рук, чтобы подготовить школу к мероприятию. К выпускному, если не ошибаюсь. Это услышали все ребята. А вчера выяснилось, что уже до хера желающих поучаствовать в этом деле, так что не нужно даже и предлагать твоей маме помощь! Но я вот сейчас подумала — может, всё-таки предложить? Вдруг кто-нибудь слился? Очень уж мне охота ещё сильнее вымазаться в грязи!
Говоря всё это, Женька смотрела вперёд, на лес за околицей. Поворачивать голову было лень. После коньяка хотелось забыться сном.
— Я пойду, пожалуй, — быстро проговорила Наташка, сделав движение, чтобы дёрнуть рычажок на двери.
— Сидеть, — тихо приказала Эльвира, не отрывая взгляда от зеркала. — Тронешь дверь — останешься без тюрбана! И навсегда забудешь про конкурсы.
— Это как?
— А то ты не знаешь, лапочка! И Алиска Шпынёва с её крутыми родителями, и прочие девочки, до которых тебе как до луны раком, очень интересуются тем, Что вчера случилось. Ведь публика-то проголосовала за изумительную девчонку из Старой Вишеры, а тебя даже в первой двадцатке не было! Но жюри как-то вдруг решило, что ты там затмила всех. Вот загадка, правда? А я могу дать разгадку.
— И доказательства?
— Ну а как же! Отец у Шпынёвой — следователь по особо важным делам, как тебе известно. Дело заведено, и уже опрашивают свидетелей. Речь идёт о фальсификации результатов конкурса областного значения. То есть, о коррумпировании членов жюри. Надо объяснять, что это такое? Вижу, что нет. Плюс к тому, взлом хлева и похищение Пелагеи. Всё это организовала твоя подруга, Елена Гулькина. Она, правда, ещё несовершеннолетняя и получит только двенадцать лет. Но вряд ли ей хочется отсидеть даже этот срок. Поэтому она сдаст тебя с потрохами, чтобы ей вышла скидка. Да, она дура, конечно, но не настолько же — отдуваться за всех одной!
— Пожалуйста, выпустите меня, — прозвучал с заднего сиденья слабый, но угрожающий голос Ленки. — Мне плохо! Вы не имеете права меня удерживать здесь! Это терроризм!
— Да ты идиотка! Кто тебя держит здесь? Дёрни рычажок и проваливай! Я уверена, что Наталья этого ждёт с большим нетерпением, чтобы всё свалить на тебя. С потерей тюрбана она, я вижу, смирилась, а вот в тюрьму ей не хочется.
Женька думала, что истерика за её спиной сейчас будет общей, но вышло не совсем так. Заплакала только Ленка, да и то тихо.
— Да, мне только шестнадцать! — стала она повизгивать, утирая нос рукавом. — На меня нельзя так давить! Это незаконно! И это нехорошо! Пусть меня допросят в прокуратуре, в присутствии адвоката!
— А я ведь сказала — тебя не держит никто! По большому счёту, мне на тебя плевать. Наташка, какая она ни будь — моя ученица, и я подумаю, как её отмазать от уголовной ответственности, а ты мне никто. Вали из машины быстро! Ты нам мешаешь.
— Да как я организовывала коррупцию, Элечка? — сорвалась на громкий крик Ленка. — Ведь это просто смешно!
— Ты так полагаешь? Или ты думаешь, что Ильяс окажет тебе своё покровительство, и никто к тебе не подступится? Ошибаешься. Когда дело запахнет жареным, губернатор сразу же сдаст его самого — я, мол, был не в курсе, он давал взятки и договаривался! И ты знаешь, почему так? Губернатор сам очень уязвим. Всем давно известно, что он замешан в гейских историях. Чтобы как-то от них отмыться, он с удовольствием закатает в тюрьму своего любовника. С тобой вместе. Ведь у тебя был сговор именно с ним, с Ильясом? Не так ли?
— Да какой сговор? — уже зарыдала Ленка. — Мы просто в соцсети списывались! И он меня задолбал! В каждом сообщение было одно и то же: «Леночка, я уже считай что договорился насчёт тебя с самой дорогой танцевальной школой, будешь на конкурсах брать призы!» А позавчера он мне написал, что ему телефон Наташки нужен прямо сейчас, сию же минуту! Я стала звонить Наташке, чтобы спросить, давать её телефон этому козлу или нет, но тут оказалось, что свой мобильник она оставила дома! Тогда я стала её разыскивать. А она у Лёньки была, вместе с остальными ребятами. А Ильяс меня очень строго предупредил, что дело секретное! И пришлось мне, чтобы поговорить с Наташкой наедине, выдумать историю про директора школы. Ну, что она позвонила маме и просит срочно узнать, сможет ли Наташка помочь с уборкой или не сможет!
— А ты не могла придумать что-нибудь менее идиотское, чтобы сразу же не спалиться? — вздохнула Женька, закуривая. — Но можешь не отвечать, вопрос риторический. На этом у тебя всё? Или ещё есть что добавить?
— А что ещё добавлять? Когда мы с Наташкой отошли в сторону, я спросила, можно ли дать её телефон Ильясу. Она ответила — дай! Ну, я и дала. Это ты считаешь организацией преступления?
— А ты думала! — вновь взяла инициативу Эльвира. — Впрочем, возможно, следователь запишет это как соучастие. Все нюансы будут определяться тем, что скажет сейчас Наташенька. Повторяю, она — моя ученица, и мне не хочется расставаться с нею на десять лет. Но, чтобы спасти её от тюрьмы, я должна знать правду. Тогда мои показания ей помогут. Слово предоставляется вам, Наталья Александровна!
Но Наталья не поспешила блеснуть своим красноречием. Ей вдруг тоже взгрустнулось — притом не меньше, чем Ленке. Она закрыла лицо руками. Слёзы из-под них хлынули в три ручья.
— Я ей помогу, — проявила Женька добрососедскую чуткость. — Тут всё сложнее, чем с первой. Романтика, твою мать! Неаполитанские ночи! Видимо, знает о них и Ленка, а через её болтливость Ильяс оказался в курсе.
— Заткнись, заткнись! — вскрикнула Наташка. — Не смей!
— Да нет, я посмею. А Лёнька всё подтвердит, в случае чего. Вы все разошлись вчера около полуночи. Ну, точнее, уже сегодня. А когда мы с Маринкой уже уснули, ты написала Лёньке, и он открыл тебе дверь. Для вас это стало обычным делом, насколько я понимаю. Потом, когда Лёнька вырубился, ты вышла, оставив дверь нараспашку, и перелезла через забор. Тебе было важно оставить калитку запертой.
— Через такой высокий забор? — ахнула Эльвира, поняв по Женькиному движению, о каком заборе та говорит. — Да как она умудрилась на него влезть?
— Да с помощью столика, на котором вчера красиво сидела и смаковала шампанское! Он высокий, лёгкий, долго ли пододвинуть его к забору? Пришлось его там оставить, но не беда — когда ранним утром к Лёньке пришла толпа по поводу Пелагеи, в переполохе было нетрудно столик куда-нибудь передвинуть. А что касается Герды, то ей ничего не стоило и без столика перепрыгнуть через забор, чтобы прогуляться в лесу. Кошка — зверь ночной. Ну и с Пелагеей всё было просто — ведь она лакомка, а забор у Сопелкиных невысокий. Ломиком в хлеву вскрыли дверь, показали пряник и по траве подманили к самой калитке. А дальше — козочку выпустить, запереть калитку и снова Через забор махнуть! Кто всё это сделал, Наташенька? Лично ты?
— Хватит бредить, Женечка! — взорвалась плачущая ханша, опустив руки. — Как я могла выломать задвижку на двери хлева?
— Значит, всё остальное ты подтверждаешь?
— Да, подтверждаю! Ты всё равно не отвяжешься от меня, ты как банный лист! Ильяс мне сказал, что эта пантера очень опасна и нужно срочно избавиться от неё, пока она не загрызла кого-нибудь! А как это сделать? Ведь весь народ поднимется на защиту этой зверюги и снесёт всё! А вот если бы она якобы загрызла козу, о чём журналисты сразу же сделают репортаж…
— Твою мать, ты дура? Или ты сука? Или одно другое не исключает? Тебе было непонятно без этого холуя, опасна пантера для окружающих или нет?
— Да я что, зоолог? Отстань от меня, отстань! Это, между прочим, не я, а Леночка растрепала Ильясу про Пелагею! Он мне поклялся, что Пелагея будет жива! ОН сам её вывел и затащил в машину, которая у деревни ждала его! Там, в этой машине, были ещё какие-то мужики.
Женька и Эльвира переглянулись. Тоскливый рёв с заднего сиденья им начинал досаждать. Вдобавок, необходимо было спешить.
— Наташа, он тебе дал какие-нибудь гарантии, что с козой ничего ужасного не случится и она будет возвращена? — спросила Эльвира. — Или он только поклялся?
— Он мне сказал, что после того, как пантеру выследят и застрелят, козу в лесу найду я.
У Женьки открылся рот. Сигарета выпала, и пришлось её давить пяткой. Глядя на это неодобрительно, Эля цокнула языком.
— А вот это номер! Неплохо! Ханша Валдая — спасительница животных! Ну а тебе в голову не стукнуло, что всё это может быть и разводкой? Я ведь тебя спросила, какие он дал гарантии!
— Никаких! А за каким чёртом мне это нужно? Чтобы старик со старухой расцеловали меня да чаем с баранками угостили? Меня интересовало главное — чтобы Пелагея не пострадала и возвратилась к ним как угодно, хоть с самолёта на парашюте спрыгнула! И Ильяс мне пообещал прислать её фотку утром. Ты думаешь, говорит, я такой дурак, чтобы осложнять с тобой отношения из-за этой козы? Мне, говорит, проще её вернуть живой и здоровой, чем ждать каких-нибудь гадостей от тебя!
— А чего такого можно от тебя ждать? — удивилась Женька. — Впрочем, возможно, он разбирается в людях лучше меня. Так прислал он фотку?
— Прислал! С другого аккаунта.
— Ну, открой её, покажи!
Включив свой мобильник, Наташка зашла в соцсеть и открыла снимок. Передала телефон Эльвире. Та вместе с Женькой взглянула на фотографию и спросила:
— Это она? Может быть, другая коза?
— Это Пелагея, — уверенно заявила Женька. — И колокольчик на ней тот самый, который был. Но где это она? В зоопарке, что ли? Клетка какая-то необычная.
— Я потом тебе объясню, — сказала Эльвира, не отрывая взгляда от фотографии. Возвратив телефон Наташке, она обратилась к обеим девушкам: — Уходите! Но не домой. Сначала зайдите к своему Лёньке и хорошенько умойтесь. О разговоре, который здесь между нами был, никому ни слова! Мы тоже будем молчать, если Пелагея вернётся в течение двух-трёх дней… Стойте, стойте, стойте! Возьмите мясо в багажнике. Он открыт. Если в морозилку Лёньки всё это мясо не влезет, часть отнесите к себе домой.
Обе интриганки молча покинули негостеприимный автомобиль и, открыв багажник, втащили к Лёньке во двор два больших пакета. В каждом из них находилось шесть или даже семь килограммов мяса.
— Это притравочная станция, — объяснила Женьке Эльвира, когда калитка захлопнулась. — В таких клетках держат животных, приговорённых к травле собаками — медвежат, барсуков, лис, зайцев, волков. У крупных животных, как правило, вырывают когти и зубы, чтобы собаки не пострадали. Любишь собак?
— Да, очень люблю, — чуть слышно призналась Женька.
— Я тоже. А вот садисты на этих станциях делают садистами и собак. Психику собаке сломать легко. Тупые убийцы делают из собак убийц. Безжалостных, подлых, как они сами — ведь, получается, двадцать на одного, притом беззащитного! Кстати, на эти станции иногда отдают состарившихся животных из цирка. Они там радовали детишек в течение многих лет, а потом — такая вот смерть.
— Ты не ошибаешься? — перебила Женька. — Точно ли это вольер притравочной станции?
— Абсолютно. Я много лет состояла в разных зоозащитных организациях, и все эти вольеры мне до сих пор снятся по ночам. Скорее всего, козу отвезли на станцию «Патриот» у села Мурыгино Чудовского района. Во-первых, она ближайшая. Во-вторых, её основал Колодин, и он же там развлекается. А Колодин — друг губернатора. Коза там, я почти уверена!
— Хорошо, — улыбнулась Женька. — Езжай, если ты торопишься. Я пойду.
— Удачи тебе!
— Спасибо, — сказала Женька и вышла. Эльвира сразу уехала.


Глава четырнадцатая

На лавочке у терраске сидели Лёнька, Маринка, Лиза и обе плаксы. Все поглядели на Женьку обеспокоенно.
— Женька, ты идёшь спать? — спросила Маринка, встав ей навстречу. В голосе у неё звучала мольба.
— Да, я иду спать. Можно мне надеть твои кеды?
— Ты что, с ума сошла? Для чего?
— Можно или нет?
— Да, надень.
Взойдя на мансарду, Женька прежде всего подключила айфон к зарядке, потом нашла крепкий непрозрачный пакет. В пакет она положила свою толстовку, две пачки «Мальборо», зажигалку. И это было ещё не всё. Ей был нужен нож. Хороший, большой, охотничий. Она вспомнила, что у Лёньки в комнате такой есть. Спустилась. Нож оказался не в комнате, а в одной из двух мастерских. Очень осторожно проверив остроту лезвия и испробовав, хорошо ли ложится в её ладонь надёжная рукоять из бука, Женька засунула эту страшную вещь в пакет и присоединила к ней батон хлеба, взяв его на терраске. Теперь оставалось только подняться за телефоном да надеть кеды. Оба этих дела были исполнены вдумчиво, потому что, как говорится, семь раз отмерь — один раз отрежь, забывчивость выйдет боком! Женька уже завязывала шнурки, когда на терраску вошли Маринка и Лиза. Они стали наблюдать за Женькой.
— Что вы хотите? — спросила та, встав со стула. Лиза ответила:
— Хотим знать, куда собралась.
— Да так, прогуляться.
— Когда вернёшься?
— Не знаю. Дайте пройти!
Они неохотно посторонились. Женька прошла между ними. Но вдруг Маринка взяла её за плечо. Грубо развернула.
— Женька, послушай! Не будь свиньёй. Мы пойдём с тобой. Хорошо?
— Нельзя! Здесь у вас в лесу завёлся опасный зверь. Он вас съест.
— Не говори глупости!
— Отпусти.
— Даже у Евпатия Коловрата были друзья! — воскликнула Лиза.
— И у меня они есть. Поэтому я вернусь.
И она ушла, не взглянув на тех, кто сидел на лавочке у терраски. Помахивая пакетом, уверенно зашагала к околице, за которой лежало маленькое овсяное поле. Оно примыкало к лесной опушке. Минул последний дом с левой стороны. Справа, ниже дома Светланы и чуть подальше, стоял над самым ручьём домик Комарихи. Видимо, заприметив Женьку через окошко, старуха поторопилась выбежать на порог. Да, именно выбежать — по тому, с каким резким скрипом открылась дверь, Женька угадала поспешность.
— Здравствуйте, бабушка! — прокричала она, замедляя шаг. — Я иду за ней!
— Дай-то Бог, — был ответ колдуньи. — Не заблудись!
— Хорошо!
Бабка провожала Женьку тяжёлым взглядом, пока она не исчезла среди могучих дубов и стройных берёз на лесной опушке. И даже после того, как это произошло, старуха ещё стояла, не отрывая глаз от деревьев, скрывших от неё девушку. Лишь когда стоять стало трудно, она беззвучной молитвой благословила путь её и опять закрылась в своей избушке.
Женька шла к ручью той самой тропинкой, которую показала ей Лиза почти неделю назад. Она старалась двигаться тихо, вслушиваясь в малейшие шорохи, раздававшиеся вверху, среди крон деревьев, и у земли, между их стволами. Дебри орешника, кое-где даже нависавшие над тропинкой, казались слишком безмолвными, неподвижными. Да, из них, несомненно, смотрели чьи-то глаза. Они были недоверчивыми и грустными. Женька видеть их не могла. Но, время от времени останавливаясь и вслушиваясь, она чувствовала какое-то изменение в вековой, гнетущей тишине леса. За ней, за Женькой, кто-то внимательно наблюдал, двигаясь то справа, то слева. Оно, это существо, мистическим образом настораживало весь лес — и зверьков, и птиц, и, казалось, даже растения. Женьке было немножко не по себе, словно она видела сон, в котором явился близкий, но уже умерший человек. Когда впереди наметился среди крон просвет над оврагом, Женька остановилась и громко крикнула:
— Герда, хватит! Прости меня! Подойди! Пожалуйста, подойди!
Всё было по-прежнему. Постояв несколько минут, Женька пошла дальше. Дойдя до крутого ската, перед которым раскидисто и привольно росли на буграх берёзы, она опять замерла.
— Герда, выходи! Не то я обижусь!
И Герда к ней подбежала из глубины молодого ельника, как послушный щенок, которому стало стыдно за своё маленькое упрямство. Она так радостно заурчала и так приветливо потёрлась о ногу Женьки, что та опять разревелась, хоть и дала себе слово держаться изо всех сил. Мыслимо ли было такое выдержать без рыданий? И Женька, присев на корточки, обнимала и целовала Герду до той минуты, пока несчастной пантере всё это не надоело. Она даже замяукала — хватит, мол, сколько можно? Женька поднялась, вся сияя. Они спустились к ручью, где вдоволь попили и отдохнули, лёжа в тени высокой осины. Им было что рассказать друг другу взглядами и улыбками. Герда так улыбалась, что у её подруги время от времени опускались опять глаза и горели щёки. Она не могла постигнуть всем своим разумом и душой, как можно простить предательство — да не только простить, но, кажется, и забыть.
Но солнце уже склонилось на западную часть неба, и необходимо было продолжать путь. Они перешли ручей и узкой тропинкой двинулись через поле, расчищенное среди дремучей тайги неизвестно кем. Восточный край поля был едва виден на горизонте, Где темнел лес, а ближе росла лишь одна трава в пояс высотой. Женька иногда останавливалась, чтобы свериться с картой. Её удивляло то, что интернет был и пункт назначения не терялся. Если бы интернет ослаб или пропал вовсе, то можно было бы включить компас. Но как им пользоваться? Об этом Женька чёткого представления не имела, и ей в данной ситуации оставалось только надеяться на стабильность сигнала.
За полем была дубрава, а дальше лес шёл густой, овражный и буреломный. К счастью, тропинка всё же виднелась. Вела она на восток, куда Женьке с Гердой и нужно было. И пробирались они по краям глухих медвежьих оврагов, стараясь не оступиться, перебегали поляны, пестревшие колокольчиками, и снова брели сквозь чащи, плотной стеной вросшие в низины и расступавшиеся на склонах бугров. На закате солнца слева, за низким густым подлеском, стало угадываться болото. Тягостный комариный зуд слышался оттуда, не приближаясь. Только отдельные кровососы напали на Женьку с Гердой. Они ускорили шаг и вскоре спустились к лесному озеру — небольшому, круглому, с очень топкими берегами справа и слева. Там густо росла осока. На дальний берег уже наползал туман. Но западный берег, как по заказу, был вполне ровным, песчаным. Две путешественницы смогли подойти к воде. Огляделись. Со всех сторон вокруг озера был дремучий еловый лес, красный от заката. Угрюмую тишину, которую он хранил, осмеливалась нарушить только кукушка.
— Я искупаюсь, — сказала Женька пантере. — Затем поужинаю. Но я взяла из еды только один хлеб. Если ты голодная, поищи себе что-нибудь.
Герда стала пить. А её попутчица, оглядевшись на всякий случай, сняла с себя абсолютно всё и бросилась в воду. Вода была очень тёплая. Женька плавала и ныряла минут пятнадцать. Выйдя на берег в сумерках, она Герду там не застала. Вместо неё были комары. Все они жестоко атаковали Женьку. Пришлось немедленно одеваться и искать хворост, чтобы разжечь небольшой костёр. Веток на опушке валялось много, и костёр вышел очень даже приличный. Он отпугнул комаров. Сидя у огня, Женька подкрепилась сухим, затвердевшим хлебом. Туман окутал всё озеро. Когда стало совсем темно и лес зашумел от ночного ветра, вернулась Герда. В зубах она несла рысь. Рысь была мертва. Женька испугалась.
— Герда, ты дура? Зачем ты убила рысь? Разве она вкусная?
Герда сразу дала ответ на этот вопрос, просто разжав пасть и отойдя в сторону. Ей, казалось, не было никакого дела до близкой родственницы, оставшейся на песке. Сев около Женьки, пантера стала вылизываться.
— Понятно, — сказала Женька, бросая ветки в костёр. — Вы с рысью не поделили какого-то кабана, и ты с ней расправилась? Что ж, Тем лучше! Значит, тебе достался гораздо более сытный ужин, чем мне.
Герда не боялась огня. Из этого Женька сделала вывод, что в цирке ей доводилось иметь с ним дело. Пару часов глядели они на звёзды, слушали лес. Потом легли спать. Женька перед сном надела толстовку, чтобы не слишком замёрзнуть и не особенно накормить кровососов, когда погаснет костёр.
На заре проснулись и пошли дальше, обогнув озеро. Хвойный лес местами их пропускал очень неохотно, но именно что местами. В целом всё было неплохо. Женька ориентировалась по солнцу, выключив телефон, чтоб не разряжался. Ей нравилось слушать птиц. Они щебетали, казалось, на каждой ветке.
Путники подходили к большой возвышенности, покрытой очень красивым смешанным редколесьем, когда им встретился пожилой грибник — коряжистый, бородатый, одетый как сельский житель. Точнее, встретился он только одной Женьке, поскольку Герда была не дура и юркнула в гущу леса. Женька же, поравнявшись со стариком, приветливо поздоровалась и спросила:
— Скажите, дедушка, до села Мурыгино уже близко?
— Да не особенно, — произнёс грибник низким, хриплым голосом. — Километра три. Тебе бы пойти дорогой, которая вон там, слева — за бугорком, за лощиной! Быстрее будет.
— Спасибо. А станция «Патриот» близко от села?
Старик удивлённо приподнял брови. Прежде чем дать ответ, он задал вопрос, даже не один:
— Ты идёшь туда, стало быть? Откуда ж ты топаешь? И зачем тебе надо к этим чертям?
У Женьки внезапно перехватило дыхание. Она пристально поглядела прямо в глаза старика, затем на лисички в его корзинке — маленькие, кривые, немногочисленные. И вдруг рассказала всё. Конечно же, в двух словах и довольно сбивчиво, но опять почти со слезами. Это и помогло старику почувствовать то, о чём она умолчала, чтобы не показаться вовсе шизофреничкой.
— Где же она? — снова прозвучал с его стороны вопрос.
— Да вон, за дубами прячется. Герда, выйди, не бойся!
Но Герда не подошла, а лишь показалась.
— Ишь ты, красавица! — покачал головой старик, прищурив глаза на непобедимую хищницу. Но недолго он любовался ею. Вновь обратив задумчивый взгляд на Женьку, сказал ей: — Слыхали мы про неё! Я сам из Мурыгина. Верно, внучка, ты держишь путь. Поднимешься сейчас на гору и внизу, под горой, увидишь подлесок. За ним — та самая станция, будь она трижды проклята! Главный чёрт там вчера напился со всеми своими бесами.
— Главный чёрт? Это губернатор?
— Да ты что? Нет! Я у губернатора рогов никаких не видел. Копыта, может быть, есть, но так ведь и морда свинячья! Всё на своих местах.
Женька засмеялась.
— Ништяк! А что, у Колодина рога есть?
— Сам я их, опять же, не видел. Но когда Путину жаловались, что этот самый Колодин здесь занимается живодёрством, то он ответил: «Я ему дам по рогам!» Путину, конечно, виднее! Так или нет?
— С этим не поспоришь! Рыбак рыбака видит издалека. А много ли там охраны, на этой станции? ФСО, наверное, в туалет с Колодиным ходит?
— ФСО? Вряд ли. А восемнадцатилетние мальчики — может быть. Вчера их приехало туда много. Как раз поэтому офицеров охраны там сейчас нет. Колодин им свои тайны не доверяет.
— Ясно. А эти мальчики — с ружьями?
— Ну а как же! Их благодетель с ними не только в парилке нежится, но и в лес на охоту ходит. Постой, постой! Ты что, собираешься своей кошкой их затравить? Не вздумай, убьют! Они на неё давно уже зубы точат. Ты лучше кошку оставь в лесу, да и постучись, красивые глазки сделай — отдайте, мне, мол, козу! Может, отдадут, кто их знает? Я, если хочешь, могу с тобой прогуляться. Девке откажут, а старому человеку, быть может, нет!
— Большое спасибо! Но я, наверное, сама справлюсь, — сказала Женька и пошла дальше со своей спутницей. Склон горы был весьма крутым. Но если у Герды, которая не имела вредных привычек, хватало сил даже и на беготню взад-вперёд во время подъёма, то Женька выдохлась быстро. Она решила остановиться на полпути, чтобы покурить. Тут ей на глаза попался большой, развесистый куст орешника. Один из его стволов имел толщину черенка лопаты. Достав охотничий нож, Женька этот ствол срезала под корень и отрубила тонкий конец, чтобы получилась увесистая метровая палка. Ударив ею по дубу, Женька решила, что такой тросточкой вполне можно оглушить даже волкодава. Это прибавило ей уверенности в себе.
Дойдя до вершины, она опять закурила. Обзор открылся большой, на десятки вёрст. Деревня Мурыгино была слева, на северо-востоке. Лес примыкал к селу с трёх сторон. Сквозь лесной массив с востока тянулась узенькая дорога. Она, должно быть, соединяла эту деревню с райцентром, то есть с городом Чудово. И не только деревню, но и огромную живодёрню под вывеской «Патриот», так как хорошо накатанная дорога вела через населённый пункт к этой самой станции. От неё до деревни было примерно полкилометра полем. Ну, может, восемьсот метров. А от горы, на которой стояли Женька и Герда, станцию отделял широкий подлесок. Что представляла из себя станция? Территорию, огороженную забором. По высоте он равнялся Лёнькиному, но видом был поприличнее. Окружал он хозяйственные постройки, бревенчатый теремок, сауну, вольеры. Последних было, можно сказать, до чёртовой матери. На специальной площадки стояли три внедорожника. Словом, станция не особенно впечатлила Женьку. Да, территория будь здоров, но ведь не стена, а простой забор, да и не дворец — теремок! Видимо, владелец не считал правильным слишком уж будоражить местное население, называвшее его чёртом. Или действительно опасался за целость своих рогов.
Сигарета ещё не была докурена, а у Женьки уже появился план. Дав Герде понять, что надо вести себя очень осторожно и не шалить, она побежала вниз по склону горы. Пантера, конечно же, не отстала.


Глава пятнадцатая

Свой пакет Женька спрятала на краю подлеска, чтобы он ей не мешался. Палку оставить было нельзя. И, конечно, следовало принять некоторые меры предосторожности. Сняв с себя брючный ремень и удостоверившись, что штаны не сползают, Женька соорудила коротенький поводок с затягивающейся петлёй, которую натянула на шею Герде.
— Извини, милая! Ты должна быть всё время рядом со мной, иначе тебя пристрелят.
Герда не возражала. Они направились к станции. Им пришлось её обойти, чтобы оказаться перед воротами, то есть с солнечной стороны. В той же стороне была и деревня. Женька увидела на заборе видеокамеры. Ну ещё бы, как же без них? Ещё они с Гердой услышали лай собак, метавшихся за забором. Гончие псы почуяли зверя, притом какого-то очень странного, незнакомого. Женька отметила про себя, что пока всё складывается отлично. Вдобавок, нельзя было не заметить возле деревни толпу людей, собравшихся на околице. Были там и мужчины, и женщины, и детишки. Стало понятно, что бородатый грибник посредством мобильной связи поднял всех односельчан, дабы они стали свидетелями захватывающего события. Это тоже Женьку обрадовало, тем более что все эти односельчане приветливо помахали ей.
Когда девушка и зверь свернули к воротам, псы приумолкли. Судя по звукам, их успокоили не без помощи плети и где-то заперли. Пока это происходило, две злоумышленницы стояли перед воротами — но не прямо около них, а в паре десятков шагов. Женька закурила, чтобы не терять время попусту. Герда молча прислушивалась, прижавшись к её ноге, как собака. Раньше, чем пепел упал с сигареты дважды, правая створка ворот слегка приоткрылась, и вышли трое мужчин. Строго говоря, данное определение одному из них подходило, как генеральский лампас пижамным штанам. Это был субтильный блондинчик лет девятнадцати, только что поднятый с постели — халатик, шлёпанцы, раздосадованная морда с отёчностью под глазами. Другой казался спортсменом — по крайней мере, благодаря своему костюму, а третий — егерем. Его чёрные сапоги были чуть короче, чем палка Женьки, а курточка цвета хаки имела пуговицы с гербами. Словом, эти три персонажа были эффектны каждый по-своему. Их особенности — точнее, их общий вид, так впечатлил Женьку, что она сплюнула сигарету. И лишь затем ей бросилось в глаза то, что все трое — с ружьями.
— Чего надо? — подал писклявый голос спортсмен, взяв своё ружьё в две руки.
— Ничего не надо, — сказала Женька.
— А что тогда ходишь здесь?
— А нельзя?
— Мы сейчас пантеру твою убьём! Ты лучше её с поводка спусти, а то и тебя зацепим.
— Вперёд.
— Ага, при свидетелях? Очень надо в тюрьму за тебя идти!
— А что ж ты тогда понтуешься, гнида?
Все трое переглянулись. Они были озадачены.
— Мы вот спустим сейчас собак, — послышался голос и из халата. — Собаки тебя не тронут, на хер ты им нужна? А от твоей кошки одни клочки полетят!
— Слышь, ты, спермоглот! Ещё один писк, и вот эта палка будет у тебя в жопе. Ясно, что тебя этим не напугаешь, но есть нюанс — я твоим приятелям сперва ноги переломаю, и некому будет в баню сходить за мылом.
— Но есть и другой нюанс, — вступил в разговор парадно одетый егерь. — Мы не втроём, нас тут много! Человек десять.
— Включая вашего банщика?
— Ты о чём, кобыла? Какого банщика?
— Ты дебил? Который вас в баню водит! Как у него, интересно, хватает сил на десятерых? Ему ведь шестьдесят лет!
Повисло молчание. Чтобы малость развеять скуку, Женька не поленилась поднять окурок с травы и сильным щелчком отправить его в сторону своих собеседников. Он немножко не долетел, но привёл их в бешенство.
— Слышь, ты, лошадь, — снова раздался писк из халата. — Сейчас позвоним ментам, и тебе впаяют пожизненное за кражу зверя из цирка и терроризм!
— Даже терроризм? Вот прелесть какая! И в чём же он заключается?
— В том, что эта зверюга в сто раз опаснее бомбы! А ты с ней ходишь!
— Короче, так, — лопнуло у Женьки терпение. — Этот цирк мне настахерел! Идите и передайте вашему банщику, хотя он нас видит и слышит, что я отпущу пантеру за пятьсот тысяч. Пусть он перечисляет их мне на карту по номеру телефона и вызывает сюда журналистов срочно, поскольку мне время дорого. Когда эти скоты приедут, я отстегну поводок, и он героически продырявит эту убийцу коз! И козлов, которые называются дрессировщиками. Коза, кстати, мне не нужна. Оставьте её себе.
Возле ворот состоялось короткое совещание. По его итогам отёчный субъект в халате почти бегом устремился в терем, а оба его соратника стали зорко следить за Женькой и её спутницей.
— Дорогие друзья, — сказала им Женька, закурив новую сигарету. — Я слышала, что ваш банщик объявлен почётным жителем Новгородчины за убийство самки оленя с её детёнышем. Интересно, кем его назовут, если он застрелит пантеру в прямом эфире? Может быть, почётным жителем джунглей?
Ответа не прозвучало, так как гонец в этот миг вернулся.
— Замётано, — сказал он. — Через час приедет съёмочная бригада. Раньше пантеру не отпускай! Ты спустишь её с поводка, когда включат камеры.
— Как угодно. Но целый час я на ваши рожи глядеть не буду. Лучше потрачу его на ознакомление с вашей станцией. Прочь с дороги!
И Женька, сопровождаемая пантерой, быстро пошла к воротам. Три джентльмена попятились, угрожая применить ружья. Когда пантера и девушка оказались на территории станции, вокруг них суетилась и потрясала оружием, не скупясь на угрозы, целая дюжина джентльменов. Близко подойти к Женьке никто не смел, потому что Герда взирала на эту пляску неодобрительно. Три танцора были в парадной егерской форме, прочие демонстрировали свои интеллектуальные качества лишь посредством гримас и звуков. Женька не верила, что угрозы осуществятся. Но, открывая вольер, в котором томились три медвежонка, она на всякий случай громко предупредила:
— В случае выстрела я пантеру не удержу! Тогда половина из вас в своих собственных кишках запутается, и самым почётным жителем джунглей останется крокодил!
Вслед за медвежатами к раскрытым настежь воротам бросились барсуки, лисицы, два небольших кабана и раненый волк. Он слегка хромал, но всё-таки изловчился сбить с ног двух смазливых юношей, не успевших убраться с его дороги. Зверей никто не преследовал. Пока Женька думала, выпустить ли прямо сейчас из клетки неосторожную лакомку Пелагею, которая её встретила очень громким счастливым блеяньем, или повременить, один из клиентов банщика открыл псарню. Вот это уж было глупостью. Волкодавы, гончие псы и лайки общим числом в две дюжины дружно ринулись на пантеру. Но, едва та раскрыла пасть во всю ширь и рыкнула, весь собачий кураж сразу испарился. Два крупных пса всё же подскочили почти вплотную — видимо, по инерции, да сейчас же и откатились. Один из них очень хорошо получил по морде Женькиной палкой, другому вовсе не посчастливилось. Он словил оплеуху от самой Герды. И всё же Женька решила Герду спустить. Очень уж её достало всё это. И началось самое большое веселье. Не обращая внимания на собак, которые сбились в кучу, с визгом и тявканьем отползавшую назад, в псарню, Герда одним прыжком длиной метров шесть добралась до тех, кто ей угрожал винтовками. Один егерь всё-таки успел выстрелить, но легко ли попасть в пантеру, когда она нападает? Сразу три фирменных ружья полетели влево, два егеря и взъерошенный круглолицый красавчик — вправо. Они покатились кубарем. Остальные бросились в теремок, толкая друг друга на узкой лестнице. То, что было у них в руках, они побросали, чтоб не мешалось. Двум егерям удалось вскочить и догнать товарищей, ибо те застряли в дверях. Но вот все протиснулись кое-как, и дверь оглушительно вошла в раму. Лязгнул засов. Псы также забились в псарню, хоть дверь за собой захлопнуть не удосужились. А взъерошенному спортсмену повезло меньше. Герда застыла над ним, раздувая ноздри и обжигая дыханием его руки, которыми он старался закрыть лицо. Из-под этих рук, суставы которых имели следы долгих тренировок с боксёрской грушей и прочим инвентарём, слышался отчаянный вой. Но Герда была сыта. Довольна была и Женька. Выпустив Пелагею, она не без колебаний подобрала одну из винтовок и громко крикнула:
— Ильяс, слушай меня внимательно! Тебе лучше сейчас заткнуться.
И, когда наступила полная тишина, Женька продолжала, глядя на терем:
— Вячеслав Викторович! Я сейчас заберу винтовку с патронами и козу, которую съела моя пантера. Винтовка нужна на случай, если у вас вдруг хватит ума и отваги стрелять мне в спину, не обращая внимания на свидетелей. Я два года тренировалась в тире, и мало вам не покажется. Хочу также предупредить: я, Герда и Пелагея пойдём сперва в деревню Мурыгино и дождёмся там журналистов. Если вы их сейчас развернёте — свяжусь с московскими, и тогда вся страна узнает о приключениях Пелагеи, которая нашлась здесь, на вашей поганой станции! Сотни две жителей села это засвидетельствуют. Винтовку я брошу в поле, когда подойду к деревне. Вопросы есть? Очень хорошо. Герда, отпусти этого подонка!



Часть третья


Глава первая

Первым на Рязань в начале зимы тысяча двести тридцать седьмого года двинулся Гуюк-хан, наследник кагана Монголии и двоюродный брат Батыя. Сам Бату-хан не спешил. Он пережидал метель на реке Воронеже, приказав давать лошадям по плошке пшеницы в сутки. С ним были двадцать тысяч всадников его личной гвардии, или два тумена. Первый тумен назывался «непобедимые», и была у него только одна миссия — охранять Бату-хана и его жён, следуя за ними повсюду. Второй тумен назывался «бешеные». Он мог принимать участие в битвах. Руководил этими нукерами Субедей-багатур, советник и воспитатель хана Бату, прославивший своё имя ещё на службе великому Чингисхану. Старый военачальник был предан лишь своему воспитаннику, хотя остальные ханы, участвовавшие в походе, не уступали Батыю знатностью и величием. Например, три брата — Гуюк, Бури и Мунке, также приходились внуками величайшему из монголов, а хан Кюлькан в свои девятнадцать лет был их дядей. Этот царевич, младший из сыновей Чингисхана, громче других неистовствовал по поводу назначения Бату-хана начальником всего войска. Гуюк и два его брата с такой же лютостью ненавидели своего кузена и молчаливого пьяницу Шейбани, который был младшим братом Бату. Но им приходилось повиноваться последнему, потому что его объявил джихангиром, или вождём похода, их же отец, великий каган Угедэй.
Когда Бату-хан услыхал о том, что Гуюк шлёт ему проклятия за коней, которые околели в снежной степи, он велел передать Гуюку через гонца:
— Иди на Рязань. Приказываю тебе занять этот город и накормить лошадей, а свой рот заткнуть их навозом! Но только знай — если ты с поджатым хвостом прибежишь назад, то пойдёшь на Пронск! Там крыши домов покрыты гнилой соломой, а в домах — глиняные горшки. Кони и нукеры будут довольны.
Гуюк в долгу не остался. Он посулил весь навоз в глиняных горшках прислать Бату-хану, отправил младшего брата с его туменом на Пронск и бросился на Рязань, ведя за собой двадцать тысяч воинов. Но в глубоких степных сугробах невдалеке от реки Воронеж уже ждало рязанское ополчение. Оно было немногочисленно, хоть к рязанскому князю Юрию подоспели на помощь все его братья, а также муромские князья. Почти все русские воины полегли в жестоком сражении с Гуюк-ханом, но нанесли такие потери обоим его туменам, что он и думать забыл о самостоятельном штурме столицы княжества. Бури-хан, тем временем, занял Пронск, велев истребить всех его защитников вместе с маленькими детьми. Исключение было сделано лишь для женщин, которые привлекли взор хана своей особенной миловидностью. Участь Пронска постигла вскоре Зарайск, Ижеславль, Белгород Рязанский. Их взяли штурмом ханы Тангут и Берке, братья Бату-хана. Царевич Кюлькан получил приказ идти на Коломну, которая находилась между Рязанским княжеством и Владимирским. Он, однако, не очень-то торопился исполнить этот приказ, ссылаясь на мрачные предсказания полусотни своих шаманов. А хан Гуюк с остатками своего доблестного войска вернулся в стан Бату-хана, но не вошёл к нему в юрту, а стал кричать около неё, что его все предали и плевать он на всё хотел. Перед входом в юрту стояли двое нукеров с копьями. Исчерпав словесный запас, хан Гуюк начал в них плеваться и даже несколько раз ударил каждого. Внутри юрты Батый, сидя на ковре, ел плов из конины и пил арзу. Вместе с джихангиром обедали его темники, братья и Субедей. Они посоветовали Батыю унять Гуюка. Из юрты вышел племянник старшей жены Батыя, Тогрул. Он превосходил ростом самого высокого из нукеров на полторы головы. Увидев Тогрула, Гуюк сделал кислое лицо. Капризный хан знал, что его кузен может дать гиганту любой приказ, который тот выполнит не колеблясь. Но ничего страшного не случилось. Тогрул осторожно взял толстого чингизида на руки и отнёс в его войлочный шатёр, проваливаясь в сугроб почти по колено. Телохранители Гуюк-хана вмешиваться не стали, и сам он решил помалкивать, чтобы смрадный холуй случайно не раздавил ему голову двумя пальцами. Бату-хан весело смеялся. Через два дня, когда вьюга улеглась, он повёл войска На Рязань.
Среди тех немногих, кто уцелел в битве с Гуюк-ханом, был Роман Ингваревич, один из князей рязанских. Этот молодой воин сумел не только спасти изрядную часть своего отряда, но и захватить пленника. Удальцы привезли монгола в Рязань, и там его допросил боярин Вадим Данилович, которому предстояло возглавить защиту города. Присутствовал при допросе и Серафим, епископ рязанский. Выяснилось, что к Рязани выдвинутся все ханы, кроме Кюлькана. Тот должен был идти на Коломну во главе собственного тумена и пяти тысяч кипчаков хана Байдара, верного своего слуги из дербентских беков.
— Вот ещё новости, — почесал затылок епископ. — Неужто мы, други-витязи, и Рязань не убережём от нехристей, и Коломну сдадим без боя?
— Коломну сдавать нельзя, — сдвинул воевода густые брови. — Она — последний заслон на пути Батыя к сердцу Руси! Князь наш Юрий Ингваревич, сложивший вместе с другими князьями голову в Диком поле, велел мне Рязань держать до последнего, чтобы враг к Коломне, Владимиру и Твери еле полз на брюхе, как издыхающий зверь, и сил не имел их взять! Если мы Батыю жилы подрежем, великий князь владимиро-суздальский, Георгий Всеволодович, всей силой своей на него навалится, как медведь, да и одолеет! Мы непременно должны Коломну оборонить, чтобы она нехристям крепко встала поперёк горла.
— Вы к тому клоните, чтобы я поскакал туда со своей дружиной? — устало вздохнул Роман. — Ладно, будь по-вашему. Но не верю я, что Георгий Всеволодович, который в самый тяжёлый час помочь нам не захотел, сможет собрать силу против татар. А если и соберёт, то вряд ли сумеет ею распорядиться достойным образом. Ты, Данилыч, в два раза старше меня! А ты, отец Серафим, как бы и не втрое! Разве не помните, как Георгий Всеволодович лет двадцать назад двинулся войной на своего брата и был разгромлен на речке Липице, положив там всё своё войско?
— Всё равно скачи и оборони Коломну, — пастырским голосом обратился к Роману епископ, кладя ладонь на его плечо. — Коломна ведь город твой, не великокняжеский! Но ты всё-таки заверни сперва во Владимир, попроси помощи ещё раз у князя Георгия. Так мол и так, скажи, нам Рязань уже не спасти, а ежели не убережём Коломну — враги войдут в твою вотчину! Да пребудет с тобой Господь.
В ту же ночь Роман, отстояв молебен в соборной церкви, ускакал на север, в стольный город Владимир. Ему сопутствовали всего полтора десятка конных дружинников. Остальные воины были слишком нужны на рязанских стенах.
Шестнадцатого декабря Батый подошёл к Рязани. Большой и красивый город на берегу Оки был окружён полностью. Запылали его предместья и деревеньки, разбросанные поблизости. Людей там не было, потому что все укрылись в Рязани, за её крепкими стенами на высоких валах. Валы были хорошо политы водой, так что даже кошка бы не вскарабкалась на крутой ледяной уклон. На стенах стояло чуть больше тысячи горожан и посадских, готовых встретить две сотни тысяч гостей ударами топоров. К городским воротам подъехали половецкие шаромыжники, много лет торговавшие по округе овцами, лошадьми и прочей скотиной. От имени Бату-хана половцы поклялись рязанцам, что им позволят уйти или же вступить в монгольское войско, если они немедленно сдадут город. Ответ со стен был таким, что у перебежчиков не хватило смелости повторить его по-монгольски. Но общий смысл они передали верно. Начался штурм. Он длился пять суток. На шестой день Рязань, охваченная огнём и кровопролитием, перестала существовать. И больше уж на том месте города не было никогда.


Глава вторая

Срезая путь, узкими охотничьими тропинками пробирался Роман со своим отрядом через дремучие северные леса к городу Владимиру. Дороги не было там, потому что один овраг сменялся другим, ещё глубже прежнего, на отлогих низинах лошади вязли в трясине, а сквозь чащобы рязанским воинам приходилось порой даже прорубаться, достав мечи. Так минули сутки, пошли вторые.
— Чтоб леший тебя сожрал! — ругались ребята на стрелка Сеньку из Перевитска, который заверил их, что заокский лес он знает не хуже, чем свою избу. — Люди от нас помощи ждут, а мы здесь плутаем между трёх пней! Сухари кончаются! Сами сдохнем и лошадей не убережём! Поехали бы дорогой, давно уж были бы во Владимире!
— Все деревни, которые тут стояли издревле, будто в землю ушли! — оправдывался стрелок. — И тропы свернули в стороны, к вязким топям! Видать, монгольский колдун успел поработать в здешних лесах! Я чем виноват?
— Не лайтесь, — вздохнул сотник Даниил. — Это не поможет. Эге, глядите — шатун!
Действительно, между ёлками показался очень большой бродячий медведь, которому не спалось. Будучи не в духе, он с рёвом бросился на дружинников. Кони в страхе шарахнулись от него, но всадники спешились и пронзили зверя мечами.
— Вод и обед, — весело сказал князь Роман. — Утаптывайте сугроб, рубите дрова! Костёр большой нужен.
Насытившись шатуном, воины отдали свои сухари коням и двинулись дальше. К вечеру на большой поляне, со всех сторон окружённой еловым лесом, они увидели монастырь. Он был обнесён бревенчатым частоколом. Над ним сиротливо высились три косых деревянных купола.
— Твою мать, это ж Богородицкая обитель! — сконфуженно сдвинул шапку на ухо Сенька. — Так она ведь под Суздалем! Какой чёрт нас сюда завёл?
— Чёрт из Перевитска, который всех молодых соседок своих перебаламутил, — развеселились дружинники. — Монастырь-то женский!
Перед воротами они спешились, постучали. Никто ни малейшим звуком не отозвался, и хлипкие, грубо сбитые из досок ворота вновь затряслись под ударами.
— Отворяйте! — подал Роман свой хриплый и зычный голос. — Нам недосуг тут ждать, пока вы проснётесь да тряпками обмотаетесь! Из Рязани спешим к великому князю!
Но тишина некоторое время ещё стояла, прежде чем за воротами женский голос робко спросил:
— А вы не татары ли?
— Мать игуменья, да очнись же! — завопил Сенька, узнав этот нежный голос. — Татары все — под Рязанью, уже штурмуют её силою в сто тысяч! А перед этим возле реки Воронеж погиб в сражении с ними князь Юрий Ингваревич, да муромские князья Давыдовичи и княжич Олег, да пронский князь Всеволод с сыновьями! И все дружины их полегли! Только князь Роман с нами спасся и мы стоим тут перед твоими воротами, ждём, когда ты нас впустишь с дороги передохнуть! Я Сенька, который в прошлом году орехов тебе принёс полную корзину! Помнишь меня? Отворяй ворота, дай обогреться да лошадей покормить!
После этих слов несколько девиц за воротами стали ахать и причитать. Потом загремел засов, и створки открылись. Монахини в чёрных рясах уже рыдали, воздев к небесам глаза и заломив руки. Всего на стук выбежало семь женщин, три из которых казались отроковицами. Самой старшей была игуменья, мать Татьяна. Ей уже минуло сорок лет.
— Князь наш дорогой, ты ли это? — в слезах бросилась она на шею Роману, забыв про строгий устав. — Тебя ли я вижу здесь, сокол ясный? И что за чёрные вести ты нам привёз? Да верно ли то, что твой старший брат и прочие князья с княжичами лежат в половецком поле? А где ж теперь Агриппина, княжья вдова?
— Осталась в Рязани. Вадим Данилович и епископ упрашивали её бежать во Владимир, но отказалась она.
— Ой, бедная, бедная! А князь Фёдор, племянник твой?
— Он, как только послы монгольские к нам приехали с предложением покориться Батыю и десятину ему платить, поехал с посольством в ханскую ставку. И не вернулся. Убили его безбожники по приказу хана Батыя.
— О, быть этого не может! Господи, смилуйся! А Евпраксия, жена Фёдора?
— Когда стало известно о его смерти, она взяла на руки младенца и с башни бросилась на каменья.
Эта последняя новость рыдающую игуменью подкосила вовсе. Она упала без чувств, и пришлось дружинникам осторожно её нести в келейную избу. Изба та была громадная и стояла слева от деревянного храма. Справа располагалась трапезная изба, а также немалый хлев для коров и коз. Пришлось им существенно потесниться, чтобы освободилось место для лошадей. В жестокую стужу их оставлять на всю ночь под открытым небом было нельзя. Зерна нашлось мало, а сена — вдоволь. Пока несколько дружинников обустраивали коней и кормили их, остальные вместе с Романом, расположив Мать Татьяну в келье, шатались по всей обители, потому что было им интересно. Тех и других окружили девушки, безутешные в общей скорби, однако столь же настырные в любопытстве. Чуть позже все собрались в трапезной избе. И вот тут пришла очередь изумиться рязанским воинам. В самом дальнем конце крайнего стола, у крохотного окошка, затянутого свиным пузырём, сидели ещё две девушки. Обе были в мирской одежде, худые, бледные и похожие на попавших в клетку зверьков. Платки они сняли, и всем вошедшим сразу же бросилось в глаза то, что у одной волосы белокурые, у другой — взлохмаченные и рыжие. Перед девушками стояла миска с кислой капустой, которую они ели щербатыми расписными ложками. Увидав входящих дружинников, две скиталицы улыбнулись, но продолжали своё занятие, потому что изголодались. Узнали их и рязанцы.
— Настя! Варвара! — вскрикнул Роман, ударив себя по бёдрам. — Соседки милые! Вы ли это? Да как вы здесь очутились, в этом лесу? Разве не поехали во Владимир большой дорогой, вместе с другими девками и детишками?
Все попутчики князя, судя по их озорным и весёлым возгласам, были столь же близко знакомы с двумя голодными странницами. Они ринулись к ним гурьбой, наполнив всю избу топотом каблуков и хохотом. Обе девушки встали, также смеясь и что-то им отвечая, но очень невразумительно, потому что их рты были весьма заняты. С каждым воином они дружески обнялись и расцеловались, после чего князь Роман повернулся к дюжине монастырских девушек и сказал довольно сурово:
— Что ж вы, вороны, капустой кормите их? Они, чай, не козы, а наши девки рязанские! Эта рыжая, Варя — дочь кузнеца Тимофея, который выковал поставцы для соборной церкви, а Другая, Настенька — дочь Демьяна, моего сотника! Они оба сложили головы в Диком поле, а матерей у девчонок нет. А ну, накормите-ка их как следует! Да и нам несите из ваших клетей самое лучшее! Вряд ли там у вас пусто — великий князь и его княгиня Агафья вашу обитель заботой не обделяют! Так что, давайте уж, шевелитесь! И сами за стол усаживайтесь.
Пока Христовы невесты, бросившись вон, шарили по клетям да кладовым, рязанские воины скинули полушубки с шапками и расселись. Они все были в кольчугах и при мечах. Настенька с Варварой, опять вернувшись к своей капусте, поведали в двух словах, как они решили выпрыгнуть из обоза с беженцами, который шёл во Владимир, и бежать в Суздаль, где у Варвары живёт троюродная сестра, да вот заблудились и набрели на девичий скит.
— Троюродная сестра? — переспросил князь. — И, говоришь, в Суздале? А она тебя вспомнит?
— Вот уж не знаю, — пожала плечами Варя. — Мы с нею, вроде, не виделись никогда. Она ведь сестра по матери!
Князь Роман пригладил усы и переглянулся с друзьями.
— Сестра по матери, говоришь? Троюродная? И вы с ней даже не виделись? Ошалела ты, девка, что ли? Знаю я этих суздальских баб! Ежели она прямо на пороге не стукнет тебя по башке поленом — считай, повезло тебе! Ишь, удумала! И подругу ещё с собой потащила!
Настя и Варя раскисли.
— Что же нам делать? — робко спросила первая. — Во Владимире мы совсем никого не знаем! А тамошний князь, Георгий, слышали мы, не очень-то привечает беглых рязанцев!
— Так он и суздальский князь! Да, в Суздале сейчас его нету, но ведь и вам там делать особо нечего. А езжайте с нами в Коломну! Мы её будем оборонять от монголов. Такие девки-шалуньи нашему делу не повредят, а наоборот! Верно я смекаю, братья-дружинники?
Две беглянки, успевшие к той минуте очистить миску до дна, молча заморгали, глядя на князя Романа. Он не шутил. Дружинники это поняли.
— Ты смеёшься над ними, князь? — всё-таки спросил Даниил. — Или перегрелся после мороза? На чём эти две девчонки с нами поедут? На двух коровах верхом? Или белокурую на козу всё-таки посадим? Она до коровьих боков не достанет пятками!
— Да и рыжая не особенно высока, — заметил Роман. — И обе худые, словно соломинки! Я возьму к себе на коня Варвару, ты бери Настю. Или, быть может, ещё охотники есть пригреть этих двух синичек?
Все призадумались. Потом Сенька весело щёлкнул пальцами.
— А чего бы нам их не взять? До Владимира как-нибудь доберёмся — он в тридцати верстах по ровной дороге, которая за холмами, справа! Там, в стольном городе, разживёмся двумя конями. Георгий Всеволодович для нас их не пожалеет, если решит Коломну оборонять!
И тут разговор прервался, поскольку в трапезную вошли монахини с угощением. В резных мисках и на больших деревянных блюдах лежали вяленые лещи, только что пожаренные в сметане жирные караси, солёные грузди, блины с белыми грибами, репа с хренком, мочёные яблоки, пироги с ягодной начинкой. Сама игуменья, вовремя очнувшаяся от обморока, несла большой глиняный кувшин с монастырским квасом, а шедшая за ней девушка — два десятка ковшей.
— Вот это другое дело, — потёр ладони Роман, подмигнув беглянкам. — После такого ужина вам, проказницы, хватит сил до самого Киева добежать! Нет там у тебя, Варвара, седьмой водицы на киселе?
— Кажись, нет, — ответила Варя, а Настя сухо прибавила:
— Только что приглашал в Коломну, и вот уже гонит в Киев! Ну тебя, князь Роман! Русская земля кровью умывается, а ты шутишь.
Все немедленно помрачнели. К гостям присоединилась одна игуменья. Остальные монахини тихо вышли, сославшись на уйму дел. Когда девушки и воины подкрепились самую малость, игуменья обратилась к Роману с таким вопросом:
— Как думаешь, милый князь, долго ли враги будут лютовать на святой Руси? Может быть, от них откупиться можно? Ведь их послы, которые к вам наведались и которых твой старший брат к Георгию Всеволодовичу отправил, требовали десятую часть от всего имущества и доходов! Может, Георгий Всеволодович задарит царя Батыя, и уберутся монголы в свои привольные степи?
— Поздно, — сказал Роман. — Слишком поздно. Война уже началась, идёт полным ходом. Они теперь будут требовать за своих убитых целые горы золота! Ведь для них Рязанское княжество и Владимирское — одно государство, а не два разных. Мой братец перенаправил ихних послов к великому князю, как к своему государю — с ним, мол, толкуйте, не мне решать!
— А если князья всей Русской земли возьмут да сплотятся против монголов, не смилуется ли над нами Господь? Глядишь, сообща победы-то и добьются!
— Ах, мать Татьяна! Князья всей Русской земли аж полтора века не могли справиться с половцами, а два монгольских военачальник их погнали, как волки собачью свору! Кстати, как раз по этому поводу лет пятнадцать тому назад уже состоялось объединение. Позабыла про битву на реке Калке? Тогда многие князья кое-как сплотились, вышли сражаться против двадцатитысячного отряда царя монгольского, Чингисхана, и чем всё кончилось?
— Да, вот именно — кое-как, — вставил Даниил. — Надо вести битву не кое-как, а умеючи!
— Где умения столько взять? — вступил в разговор совсем молодой дружинник по имени Ростислав. — Евпатий рассказывал, что они, черти косоглазые, разгромили даже страну Китай, где, как говорят, людей втрое больше, чем звёзд на небе! А после этого Чингисхан со своими ордами начисто уничтожил страну Хорезм, больше и сильнее которой никогда не было на Земле. И как против них мы выстоим? Батый — внук того Чингисхана, и с ним все дедовские дружинники да советники!
— Ох, откуда всё это знать вашему Евпатию? — недоверчиво покачала игуменья головой. — Опять, поди, брагу пил он с какими-нибудь купцами заморскими и они набрехали ему с три короба! Кстати, где он сейчас? Неужели тоже убит татарами в Диком поле?
— Нет, мы в Чернигов его отправили, — сказал князь.
— В Чернигов? Зачем?
— Помощи просить у нашего свояка, князя Михаила! Он ведь, кроме Евпатия, никого и слушать не станет.
Игуменья призадумалась. Её гости, тем временем, продолжали лакомиться блинами да пирогами. От рыбы и от грибов мало что осталось, причём над тем и другим особенно потрудились две худенькие сиротки. Они уже разрумянились до ушей и шумно зевали, как бы интересуясь, где их положат спать. За окнами, точно, стемнело уже давно.
— Княжеские слуги сказали мне, что Георгий Всеволодович отправил посольство в Великий Новгород, к брату своему Ярославу, — припомнила вдруг игуменья.
— А зачем? — зевая, спросил Роман.
— За воинской ратью против Батыя! Бояре думают, что Ярослав Всеволодович полторы-две тысячи витязей вполне может сюда прислать.
— Очень бы они пригодились для обороны Коломны! Верно, ребята?
Дружинники закивали. Заметив, что все они хотят спать, игуменья кликнула своих девушек и велела им приготовить несколько келий для дорогих гостей из Рязани.


Глава третья

Рязанские воины и две девушки тронулись в путь чуть свет. Варвару повёз, усадив её на коня впереди себя, князь Роман, Настю — Ростислав. Она его сама выбрала, потому что они с малых лет дружили и ставили в Диком поле силки на перепелов. Обогнув холмы, отряд выехал на владимирскую дорогу. Ни подвод с беженцами, ни странников-погорельцев, недавно валивших толпами, ни торговых обозов князь и его друзья на ней не увидели. Это вовсе не удивляло — ведь вся Рязанщина, кроме осаждённой столицы, была выжжена дотла, и все беженцы либо уже успели найти приют с другой стороны Оки, либо просто сгинули. Во Владимир шли только звероловы, тащившие на плечах огромные связки куньих да лисьих шкурок. Рыскали по дороге и небольшие отряды всадников. Это были княжеские разъезды. Почти все всадники были владимирцами и суздальцами, но князя Романа они сразу узнавали, снимали перед ним шапки. Коротко отвечая на осторожные и сочувственные вопросы, рязанцы ехали дальше.
К полудню лес расступился, и их глазам, наконец, предстал стольный златоглавый город Владимир. С трёх сторон окружённый посадами и предместьями, обнесённый каменными высокими стенами, он раскинулся на широком и ровном берегу Клязьмы. Чуть выше в Клязьму впадала малая речка Лыбедь с очень крутыми, высокими берегами. Она служила надёжной защитой городу с севера и востока.
— Ну, прибыли, наконец, — вздохнул Даниил и перекрестился на купола. — Только не впустую ли это всё?
— Данила, не каркай, — сказал Роман. — Князь Георгий Всеволодович не сильно блещет умом, но и в явных глупостях не замечен! Нам не помог, а за свою землю будет радеть.
Отряд держал путь к Золотым воротам. В просторных и многолюдных посадах люди работали, торговали, бражничали в корчмах. Из-за каждой двери гремели крики о том, что Батый к Владимиру не пойдёт, а коли пойдёт, так ему же хуже. Простоволосые девки шастали в пьяном виде от одного кабака к другому. Невдалеке от ворот рязанцы свернули к кузнице, чтобы перековать коней. Кузнец с подмастерьем эту работу справили очень быстро и безупречно.
— Георгий Всеволодович сейчас, небось, на обедне в Успенском храме, — сказал кузнец, получив от князя четыре серебряные монеты. — Туда езжайте да ждите. Он после службы всегда покладист и щедр.
— А сыновья с ним?
— Да, все трое. Да и княгиня Агафья там со своими снохами, и епископ, и воеводы. Все твою речь услышат, князь! Не робей.
— Да я не робею.
Каждое воскресенье, ближе к полудню, перед Успенским собором, что возвышался на площади посреди княжеского детинца, скапливалась немалая толпа нищих. Они привыкли к тому, что великий князь, отстояв обедню и совершив святое причастие, проявляет большую щедрость. Вся княжеская родня и прочие знатные горожане, также приняв святые дары от архиепископа Митрофана, брали пример с Георгия Всеволодовича. Тот день как раз был воскресным. Когда на звоннице загудели колокола, что знаменовало конец обедни, нищая братия подняла столь же сильный шум и начала яростно напирать на дружинников, которые в две шеренги выстроились на паперти от дверей собора до самых нижних ступенек и ещё дальше. Воины с грозным криком схватились за рукояти мечей, что несколько остудило пыл попрошаек. Причина их беспокойства была ясна — на Соборной площади собралось до тысячи беженцев из Рязани, также рассчитывавших на милость князя Георгия. Местные нищие ещё утром пытались их отогнать, но какое там! Все изголодались, всем было холодно и тоскливо. А тут ещё принесло и князя Романа с дюжиной воинов и двумя какими-то девками — не иначе, тоже из разорённой Рязани. Как же тут было не беспокоиться за своё законное серебро из великокняжеских рук?
Сперва из собора вышли ключники, стольники и дворецкий князя Георгия. Эти люди и раздавали милостыню. У каждого, как обычно, в руках был целый мешочек мелкого серебра. Они, по обыкновению, стали просто его швырять, да в разные стороны, да подальше, чтобы толпа нищебродов схлынула. Этой цели они достигли, и злое месиво началось на самых краях просторной соборной паперти, а затем и вовсе вне пределов её. Несколько монет досталось и беженцам, что едва не вызвало драку. К этому времени вышел князь со своим семейством. Он был очень высок, дороден и статен. Слуга накинул ему на плечи медвежью шубу, скрывшую аксамитовый долгополый синий кафтан с золотым оплечьем. Шапку из бархата, опушённую лисьим мехом, великий князь натянул на тёмные кудри сам. А вот борода у него была уже не такого цвета, как кудри, успела вся поседеть. При всей своей статности, уверенности движений и ясности чёрных глаз он выглядел старше своей супруги, Агафьи Ростиславовны. Несмотря на молодой вид, княгиня шла с посохом, и её поддерживали невестки. Сыновья князя — Мстислав, Всеволод, Владимир, следовали за матерью, затерявшись среди бояр и знатных купцов. Совсем позади теснилось простонародье, коему тоже хватало места в соборе. Этот собор был самым большим во всей северо-восточной Руси.
Рязанских послов, стоявших вдали от паперти, на свободном пространстве среди притихших народных толп, князь заметил сразу. Ему о них доложили ещё во время богослужения. Подойти к ним он не спешил. Мало ли кто жаждет встретиться с ним, правнуком Владимира Мономаха, единовластным хозяином большей части русских земель! Тем более, уж рязанцы-то подождут, не самые видные господа! Но и они сами, к его немалому удивлению, не спешили к нему навстречу с поклонами и приветствиями. Держа под уздцы коней, спокойно и мрачно глядели они на тех, кто неторопливо покидал храм, надевая шапки. Помалкивал и народ вместе с попрошайками, переставшими драться за подаяние почти сразу. Всем было интересно, как встретит Георгий Всеволодович рязанцев. И дождались, наконец, этого события. Когда смолкли колокола, князь Георгий Всеволодович, обменявшись несколькими словами с роднёй своей и боярами, сошёл с паперти, звонко цокая каблуками красных сапог. Тогда князь Роман сделал шаг навстречу старшему князю. И обнялись они, чего никогда бы не было, если бы не пришла страшная беда на Русскую землю. Все это знали. И всем отрадно было, что хоть теперь снизошли до этого самый младший рязанский князь и великий князь владимиро-суздальский.
— Не кручинься, — раскатисто прозвучал над притихшей площадью густой бас Георгия Всеволодовича. — Всем твоим братьям и прочим воинам, что сложили головы за родную землю и христианскую веру — вечная память! Поднимем мы их оружие и продолжим драться с врагом. Пока наши сердца бьются, не быть Руси под рукой языческого царя! Соберём князей из всех городов и со всех уделов, будем в том крест целовать.
Роман что-то сказал тихо. Хлопнув его по плечу широкой ладонью, Георгий Всеволодович всем корпусом повернулся к свите своей, которая торопливо спускалась с паперти.
— Воеводы, бояре, святые отцы епископы, прошу в терем ко мне пожаловать! Будем с князем Романом держать совет, как оборонить нам Русскую землю.
И со стороны свиты, и с прочих разных сторон поднялся негромкий гул одобрения. Промолчал лишь архиепископ, стоявший в дверях собора. Но он величественным, неспешным взмахом руки благословил всех. Дружинники подвели белого коня. Князь Георгий Всеволодович, которому придержал стремя один из слуг, легко поднялся в седло. Сели на коней и три его сына. Старший, которого звали Всеволод, перед этим также обнял Романа и тихо спросил его:
— Где Евпатий ваш? Почему не слышно о нём?
— В Чернигов он ускакал! — не дав Роману ответить, насмешливо прогремел с седла старый князь. — Помощи просить! А кто ж ему даст дружинников? Он ведь с ними свернёт в кабак и будет там воевать с клопами на лавке!
Смех кое-где послышался, но не дружный. Прежде чем сесть на коня, Роман подозвал к себе Варю с Настей и тихо спросил у них:
— Вы поедете с нами в терем? Или на постоялом дворе подождёте нас?
— Лучше там, — дала ответ Варя, и Настя с ней согласилась. Вручив им немного денег, Роман поднялся в седло и двинулся со своим отрядом следом за всей владимирской знатью к другой стороне детинца, где находился высокий княжеский терем с маковками.
Два дня Варвара и Настя гуляли по всему городу и предместьям, ночуя на постоялом дворе близ Волжских ворот. Кормили их там неплохо, поскольку было известно, что они прибыли вместе с князем Романом. Он не давал о себе вестей, но весь город знал, что в княжеском тереме идут споры и пересуды о том, какие дружины куда отправить.
— Рязань пока ещё держится, — говорили воины и купцы, садившиеся обедать вместе с двумя девчонками. — Надо бы отправлять тяжёлую конницу в помощь ей!
— Вся сила Батыева сейчас там, в единый кулак соединена, — спорили другие. — Разве великий князь, даже встав во главе всех русских дружин, совладает с нею? Нет, надо бить татар по частям, когда они разойдутся, чтобы напасть на прочие города!
Во время своих прогулок Настенька и Варвара осматривали соборы — Дмитриевский, Успенский, храмы Георгия и Спаса. Пару часов ошивались они близ монастыря святого Андрея, но их вовнутрь не пустили, сказав, что здесь не блудилище и не рынок. Но все торги в посадах и в самом городе были ими обойдены уже в первый день. Не зная, куда бы ещё податься, подруги во второй раз поднялись в маленькую церковь над Золотыми Воротами, чтобы глянуть по сторонам с большой высоты. Дозорные воины, встреченные ими на башне, дали совет сходить в баню.
— Неужто здесь, во Владимире, женские бани есть? — удивилась Настя. — У нас в Рязани бабы по пятницам только моются в общих банях!
— Идите в Кузнецкую слободу. Вон она, над Лыбедью! Там полно самых разных бань.
Подруги воспользовались советом. Вдоволь напарившись среди баб и девок владимирских, возвратились они под вечер на свой постоялый двор. Там их поджидал Ростислав, сумрачный как туча. Сев с ними ужинать, он сказал, что, кажется, Рязань пала. Настя и Варя заплакали. Это им не мешало отдавать должное пирогам с луковой похлёбкой. Не дожидаясь вопросов, ибо чесать языком было недосуг, Ростислав прибавил:
— Погибли там почти все. Четверо из выживших, повстречав в лесу осёдланных лошадей без всадников, только что прискакали сюда, в детинец. И это — первая новость. Вторая же новость в том, что завтра с восходом солнца мы выступаем в Коломну.
— С восходом солнца? — переспросила Варвара, не донеся до рта липовую ложку с похлёбкой. — Какие ж войска пойдут?
— Много войск. К Владимиру приближается тысяча пеших ратников из Великого Новгорода и пять тысяч воинов из Москвы.
— Это что за город?
— Маленький городок на северо-западе от Коломны. Но гарнизон там большой, да и ополчение собралось. Словом, через час-другой эти москвичи с новгородцами расположатся ночевать во Владимире. Георгий Всеволодович накормит их хорошенько, и утром — в путь!
— А собственные свои войска он в Коломну двинет? — спросила Настенька.
— Да, конечно. Гонцы отправлены в Суздаль, Тверь, Ярославль и прочие города северо-восточного княжества. На нашем пути в Коломну к нам подоспеют пятнадцать тысяч дружинников. Ими будет руководить старший сын великого князя, Всеволод, и испытанный воевода Еремей Глебович. Одним словом, Коломну обороним! А ежели посчастливится, то и вовсе отгоним царя Батыя обратно в Дикое поле.
Сиротки переглянулись. Вытерли слёзы. Потом продолжили ужинать.
— Получается, что Георгий Всеволодович в Коломну сам не поедет? — смекнула Варя. — Отправит сына с боярином, а сам здесь останется, во Владимире?
— Не останется. Здесь всем будут руководить воевода Пётр Ослядукович и Мстислав, а князь с тремя тысячами дружинников устремится на север, в землю Ростовскую, и там будет собирать силы для главной битвы с татарами! Князь Василько ростовский ему поможет.
Это известие двух подруг настолько ошеломило, что они вновь прервали своё занятие и уставились на дружинника. Ростислав, запивая квасом ватрушку с творогом, продолжал:
— Он хочет собрать громадное войско и спрятать его в лесу, чтобы в нужный час окружить Батыя, когда тот уже решит, что вся северная Русь им покорена! Да, да, заманить поглубже — в леса, в болота, в сугробы, и окружить неожиданно! Тут ему и конец придёт.
— Ведь ты только что сказал, что вы и в Коломне его побьёте, — пожала плечами Настя. — Как же тебя понять?
— Я думаю так, а великий князь думает иначе. Ему, быть может, виднее! Мне удивительно, что в Москву он хочет отправить совсем крохотный отряд. Москва — город невеликий, но ведь его защищать поедет Владимир, младший сынок Георгия Всеволодовича. Неужели князь за своего сына не опасается? Правда, он приставил к нему воеводу опытного и хитрого. Звать его Филипп Нянька.
— Этому княжичу в самом деле нянька нужна, — усмехнулась Варя, опять берясь за похлёбку. — Сколько годов-то ему? Шестнадцать? Или поменьше?
— Самое удивительное здесь то, — заметила Настя, — что князь Георгий свой стольный город бросает на произвол судьбы! Войско собирать он поедет, и это славное войско в лесу спрячется? Да, наш бражник Евпатий, которого этот князь вчера осмеял, тоже ускакал из Рязани верхом на быстром коне, чтобы собрать войско, но ускакал он один, а не с тремя тысячами дружинников!
— Наш Евпатий, — передразнил Ростислав, взглянув на Варвару. — Ты, Настенька, подбирай слова, а то ведь твоя подруга стукнет тебя сейчас по лбу ложкой! Правда, Варвара?
Названная девица вскинула очи на шутника. В них была досада.
— Ха-ха, — без тени улыбки сказала Настенька. — Как смешно! Может, мне ещё архангела Михаила не целовать на иконе, чтобы Варвара меня не поколотила? К Евпатию ревновать — значит объявить войну всем рязанским девкам! Да и не только рязанским.
Ростиславу пора уж было спешить. Уходя, он напомнил девушкам, что к детинцу надо подойти затемно, потому что войска выступят в Коломну с рассветом. У него не было убеждённости в том, что две озорницы не подерутся сразу после его ухода. Но ничего подобного не случилось. Оставшись наедине в своей комнатушке, девушки при свете лучины доели ужин и призадумались.
— Не хочу в Коломну идти с этими войсками, — вздохнула Варя. — Может, пойдём без них, сами по себе?
— С чего это вдруг? — удивилась Настенька.
— Да любимый твой Ростислав сейчас как начнёт сплетни распускать, все двадцать тысяч дружинников как начнут надо мной смеяться! И так будет всю дорогу. Надо мне это?
— Да больно ты им нужна!
— А вот и нужна! Чем ещё в дороге парням заняться? Нет, я пойду в Коломну одна! А ты иди с ними, коли охота.
— Нет уж, — был ответ Насти. — Вместе пришли, вместе и уйдём! Давай собираться, пока в городе ворота ещё открыты.
Сборы у них не заняли много времени. Положив в мешок каравай, фунт сала да две головки пареной репы, сиротки вышли на улицу. Было уже темно. Они подбежали к Волжским воротам, когда дозорные воины уже начали сдвигать створки.
— Куда вас черти несут? — Проворчал старшой, когда две беглянки спросили, нет ли ножа ненужного и огнива. — Вам невдомёк, какое настало время? Или вы думаете, татары вашего ножика испугаются?
— Так ты дай нам не ножик, а настоящий большой тесак, чтобы испугались! — Потребовала Варвара. — И чтобы дров нарубить в лесу было можно.
— Да тьфу на вас, полоумные! Парни, дайте им нож большой да огниво, пусть выметаются! Чем в городе таких меньше будет, тем лучше.
Перейдя Клязьму по льду, Настя и Варвара опять углубились в лес.


Глава четвёртая

Полностью разорив Рязанское княжество, Бату-хан разделил войска. Злобный Гуюк-хан со своими братьями был отправлен в верховья Волги с приказом взять Ярославль, Тверь, Кострому и Углич. Сам джихангир и три его брата двинулись на Москву, так как были сведения, что этот небольшой город стоит на пересечении основных торговых путей и застроен складами. Четвёртый брат Бату-хана, Берке, решительно взялся за столь же маленький город Муром. Тот неожиданно оказался не по зубам ему. На защиту Мурома поднялась Мордва и переселенцы из уничтоженной в марте Волжской Булгарии. Берке потребовал помощи, и Батый направил к нему три тысячи воинов во главе с другим своим братом, Орду. А самый вспыльчивый и надменный из чингизидов, юный царевич Кюлькан, осадил Коломну. С Кюльканом был его верный друг и вассал Байдар, который привёл на Русь пять тысяч кипчаков. Советниками царевича стали темники Бурундай и Хонгур-нойон. Два этих испытанных полководца начали спорить друг с другом ещё во время пути к Коломне, когда вдруг выяснилось, что в ней закрепилось больше двадцати тысяч воинов-урусутов, которым великий князь велел стоять насмерть. Об этом монгольским военачальником сообщили местные жители и охотники, пойманные в лесу около Коломны. Их захватили передовые разъезды, которые пробирались к городу по тропинкам, в то время как основные войска царевича двигались по Оке, уже вполне прочно скованной льдом.
— Если урусуты, имея численный перевес, не выступят нам навстречу — значит, они напуганы и их можно брать голыми руками, — сказал Хонгур, когда пленных увели. — Возьмём город сходу и перережем всех!
— Ты, храбрый Хонгур-нойон, позабыл, чему нас учил Священный воитель? — лениво и снисходительно возразил Бурундай. — А он говорил: «Никогда не бейте копьём в берлогу, не видя зверя! Ведь может статься, что вы пораните тигра и из охотников превратитесь сразу в добычу».
Священным воителем все монголы именовали покойного Чингисхана. Так как его родной сын прислушивался к беседе, Хонгур сперва возвёл глаза к небу, сложив ладони, и лишь затем дал ответ:
— Друг мой Бурундай, любишь ты шутить спозаранку! Откуда же тигру взяться в лисьей норе?
— Сперва надо поглядеть на эту нору, — рассудил царевич Кюлькан. Он сидел верхом и перебирал поводья. Под ним был белый арабский конь, сбруя и чепрак на котором стоили больше, чем целый степной табун. Слова молодого хана вызвали такой вой восторга в толпе его блюдолизов, что он впервые подумал — не слишком ли много их? Они никогда не ходили в битву, не говорили ничего умного, но зато умело обшаривали набитые боевой добычей мешки Рядовых нукеров, выуживая из них всё самое ценное, чтобы преподнести это в дар царевичу. Их карманы при этом, конечно, тоже отягощались, однако сколько приятных слов слышал юный хан в ответ на свою шутливую брань по этому поводу! Но сейчас, когда блюдолизы назвали его великим и солнцеликим светочем мудрости, он решил, что, пожалуй, хватит переводить на них плов и сладостную невинность юных красавиц, которых они вылавливали арканами близ горящих погостов и городков.
— Поглядим на город Коломну, — повторил хан. — Если урусуты выйдут сражаться, я сам поскачу на них во главе своего тумена! В шатрах не останется никого. Тот, кто попытается увильнуть от боя, будет убит.
Этот разговор произошёл поутру тридцать первого декабря, близ села Дединово на Оке. К вечеру Коломна была в осаде. Царевич расположился напротив города, на другом берегу Оки. Между двух берёзовых рощ для хана разбили юрту, в которой он мог собрать военный совет, позвав на него всех тысяцких. Но царевич не спешил с этим. Въехав верхом на бугор, южный склон которого представлял собою высокий обрыв к реке, он издалека осматривал город. Тот был большим, очень хорошо укреплённым. Стоял он около устья Москвы-реки, впадавшей в Оку. К востоку и северу от Коломны, за пахотными полями и деревеньками, простирался сосновый лес. Эти деревеньки уже горели. Их жгли кипчаки Байдара, сперва обшарив дома в поисках еды и тёплых вещей. Всадники Хонгура и Бурундая, заняв позиции вокруг города, непрерывно били из луков по урусутам, которые отвечали им тем же с высоких крепостных стен. О штурме Коломны даже и речи быть не могло — защитников было больше, чем осаждающих. Но такое количество людей в городе позволяло думать, что провианта им хватит всего на несколько дней, а значит — сражение неизбежно.
Около юрты Кюлькана стояло много маленьких юрт. В них обосновались его друзья-блюдолизы, которые пользовались защитой ханских телохранителей, торгаудов. Последние не любили друзей молодого хана, считая их сволочами и дармоедами, с чем никто особо не спорил. И поэтому, когда несколько блюдолизов решили взойти на бугор, чтобы сообщить о чём-то Кюлькану, угрюмые торгауды их не пустили.
— Царевич занят! Он думает, как скорее выманить урусутов в поле.
— Но он забудет о них, когда мы покажем ему двух пленниц, пойманных воинами Хонгура в лесной чащобе! — воскликнули блюдолизы, притом так громко, что хан услышал их на бугре. Он тотчас спустился.
— Вы говорите, что их захватили воины из отряда Хонгура? А сам Хонгур видел этих девушек?
— Да, конечно! И он нас чуть не убил, когда мы ему сказали, что таким девушкам место в юрте царевича! Только наша решительность и отвага поколебали его в желании объявить двух красавиц своими жёнами! Он отдал их нам неохотно.
Хан изъявил желание поглядеть на несостоявшихся жён Хонгура. Обеих девушек привели в просторную юрту главного чингизида. Явилась также рабыня хана Байдара, семнадцатилетняя половчанка Инга. Она чуть-чуть говорила по-урусутски. Проскользнув в юрту, девчонка скинула обувь, встала перед царевичем на колени и стукнула в землю лбом, задрав худосочный зад. Потом она отползла в самый дальний угол и там уселась на пятки, готовясь переводить. Царевич сидел на скатанном войлоке, грея руки над костерком, который был разведён посреди шатра. Дым струился кверху и уходил сквозь отверстие в конусообразной войлочной крыше.
— Откуда вы? — спросил хан, приглядываясь к стоявшим перед ним девушкам, рыжей и белокурой. На них были овчинные полушубки поверх шерстяных кафтанов, чулочки тонкой работы и башмачки из рязанской юфти, подбитые внутри мехом. Инга, улыбаясь, перевела вопрос.
— Мы беженки из Рязани, — сказала рыжая. — А ты кто? Не сам ли ты хан Батый?
Царевич развеселился. Смеясь, он подбросил веток в костёр и хлопнул себя ладонями по коленям.
— Забавно! Нет. Тот, кого вы так называете, недостоин есть со мной мясо из одного котла!
— Это как понять? — изумилась рыжая. — Разве он не повелевает всем вашим войском?
— Он меркитский щенок! — вспылил чингизид. — Известно, что его бабка была в плену у меркитов и после этого родила ублюдка Джучи, которого мой отец признал своим сыном! Жена этого ублюдка, Уки-фуджин, в кустах ощенилась прыщавым выродком, и назвали его Бату…
Кюлькан вдруг опомнился. От досады его мальчишеское лицо стало угловатым и бледным. Поистине, в своём лютом презрении к сыновьям Джучи-хана он скоро дойдёт до того, что будет делиться чувствами с лошадьми и охотничьими собаками! Когда злость немножко остыла, Кюлькан опять поглядел на девушек.
— Что стоите, как две ослицы на привязи? Вам неясно, зачем вы здесь? Или надо вам дать плетей, чтобы вы вошли в здравомыслие?
— Что ты хочешь от нас? — пожала плечами Настя, переглянувшись с Варварой. Инга перевела вопрос. Так как хан Кюлькан промолчал, задумавшись, самому ли отстегать пленниц или позвать нукеров, рабыня быстро продолжила, обращаясь к девушкам:
— Ему надобно, чтобы вы перед ним разделись и поплясали! Сделайте это, иначе вправду прикажет вас сейчас выпороть.
— А ты можешь ему сказать, что у нас два дня во рту не было ни крошки? — взмолилась Настя. — Его дружинники нас схватили в лесу, где мы заблудились и уж не знали, как выбраться! Если нам сейчас не дадут поесть, то мы упадём.
Рабыня перевела слова Насти так, что Кюлькан смягчился. Он дал ей распоряжение, и она, вскочив, босиком выбежала из юрты. Вернулась довольно быстро и опять села в углу, плотно прижав зад к побелевшим пяткам. Следом за ней в юрту вошли слуги. Они внесли блюдо с мясом и казан с пловом, а также медный кумган с монгольской молочной водкой, арзой, и чашки. Еда для хана Кюлькана была всегда наготове, и её надлежало только держать на углях, чтобы не остывала. Поставив всё принесённое перед своим господином, слуги ушли.
— Вы можете сесть, — сказал Кюлькан пленницам, — и насытиться.
Девушек уговаривать не пришлось. Скинув башмаки, они сели так, как сидела Инга, и начали есть руками, зная, что ложек здесь не допросишься. Съел два куска баранины и Кюлькан. Он запил их водкой. Предложил девушкам.
— А она? — мотнула головой в сторону рабыни Варвара, уже достигнув такой степени насыщения, когда делается неловко перед голодными.
— Я не хочу! — воскликнула Инга. — Ешьте, не думайте обо мне! Меня кормят так, что пора закалывать.
— По тебе этого не скажешь, — хмыкнула Настя, налив себе водки в чашку. — Варвара, тебе плеснуть?
— А то нет! Я даже не знаю, сколько мне надо выпить, чтоб не тошнило глядеть на этого косоглазого!
Хан Кюлькан пожелал узнать, что сказала рыжая.
— Говорит, что ей надо много выпить, чтобы не загореться от нежной страсти к тебе, которая обуяла её внезапно, — дала ответ половчанка. Этот ответ пришёлся царевичу по душе.
— Очень хорошо, — кивнул он. — Но пусть пляшут обе! Возможно, у белокурой ко мне ещё больше страсти, но она скромничает? Мы сможем это понять лишь из её танца.
Но обе девушки, прежде чем проявить свою страсть с помощью искусства, на всякий случай ещё немножко поели и даже выпили. Ведь никто не мог им сказать, скоро ль доведётся поесть в следующий раз! Когда они заявили, что теперь можно и поплясать, юная рабыня в своём углу довольно красивым голосом затянула тоскливую половецкую песню. Плясать под такое пение было всё равно что под волчий вой, но так ведь на то и водка нужна, чтоб любое дело шло как по маслу! Поднявшись на ноги, две сиротки скинули полушубки и пошли в пляс, не очень сообразуясь с мотивом песни. У них была своя музыка в головах, и, видать, задорная, потому что молодой хан пришёл в восхищение. Он подпрыгивал и прихлопывал рукой об руку, пожирая масляными глазами то одну пленницу, то другую. Потом вдруг начал орать, явно выражая свирепое недовольство чем-то.
— Да что ему? — удивилась Настя.
— Придётся раздеться нам! — поняла Варвара причину царского гнева. — Он, чёрт косой, нагляделся бесстыдства этого в Самарканде каком-нибудь, и теперь ему подавай того же!
Обе сиротки стали кружиться изо всех сил, очень завлекательно вскинув руки и поднимаясь на пальцы ног, да только и это не помогло. По возгласам чингизида было понятно, что их кружение происходит на краю пропасти.
— Раздевайтесь! — вскрикнула Инга, оборвав пение. — Не то будет вам сейчас порка, а то и смерть!
И запела снова. Варвара остановилась.
— Дальше кружись, — сказала она подруге. — Я старшая и одна разденусь пока!
И стала снимать кафтан. Но пылкий царевич, казалось, сам уж не ведал, что ему было нужно. Не успела девушка расстегнуть все пуговицы, как он, с места перепрыгнув через костёр, оступился, шлёпнулся на живот и, крикнув: «Дзе-дзе!», схватил её за лодыжки. Настя остановилась, Инга опять умолкла. Они увидели, как Варвара падает навзничь, взмахнув руками, и как царевич сверху бросается на неё. Она закричала. Сильные руки стиснули её шею. Они давали дышать, но боль причиняли адскую, давя пальцами под ушами. Варвара не могла двигаться. Ей хотелось немедленно умереть. Но вдруг боль отхлынула, потому что хватка ослабла. Царевич Кюлькан обмяк, как будто все мускулы у него превратились в студень, и распластался на девушке неподвижной, безмолвной тушей. Она была тяжела, как скирда соломы. Варвара, в панике напрягая все свои силы, кое-как выбралась из-под этой туши, отпихивая её от себя, и вскочила на ноги. Хан Кюлькан лежал неподвижно, уткнувшись в землю лицом. Весь его обритый затылок был глубоко раскроен. Так глубоко, что бедной Варваре едва не сделалось дурно. Она отвела глаза. Увидела Настеньку. Та всё ещё держала в руке тяжёлый кумган, в котором недавно была монгольская водка. Но Настя выронила его, встретившись глазами с подругой. Переведя дыхание, они обе медленно повернулись к притихшей Инге. Худенькая рабыня по-прежнему неподвижно сидела в дальнем углу, сверкая глазами из полутьмы. Ладонью правой руки она прикрывала рот, как бы запрещая себе кричать. Несмотря на это, двум пленницам было до конца непонятно, что она сделает в следующее мгновение — молча выбежит или всё-таки закричит? Но Инга не сделала ни того, ни другого. Она опустила руку и очень тихо сказала:
— Не бойтесь! Я вас не выдам.


Глава пятая

Коломенский князь Глеб Михайлович вместе с князьями рязанскими, муромскими и пронскими был убит ещё в самой первой схватке с монголами на степных подступах к Рязани. Когда сразу после её сожжения стало ясно, что враг теперь нацелился на Коломну, вдова погибшего князя с тремя малыми детьми поспешила в Тверь, думая найти спасение и приют у тамошних родственников. Все прочие коломчанки, зная, что от захватчиков милости не видать, последовали примеру своей княгини. Спешно соорудив обозы и погрузив на них скромные пожитки вместе с детишками, устремились они по лесным дорогам и руслам замёрзших рек в разные медвежьи углы. Так что, к тому дню, когда подоспела рать из нескольких городов северо-восточной Руси, в Коломне остались лишь мужики с рогатинами, способные драться. С этими пахарями вся численность рати составила двадцать одну тысячу человек.
— Очень хорошо, — заметил Еремей Глебович, возглавлявший объединённое войско. — Вот теперь можно выйти в чистое поле да поглядеть, чья возьмёт! С Батыгой-то нам, конечно, не совладать, но если к Коломне подступит только один из его приспешников, мы открутим ему башку. Молитесь, ребята, чтобы сбылось!
В Коломне был большой храм. Два младших дружинника влезли на колокольню и начали бить набат в стопудовый колокол, потому что не были звонарями и знать не знали, как созывать на молебен. Но все их поняли верно и собрались — кто в храме, кто рядом. Молебен отслужил поп, который уже достиг девяностолетнего возраста и решил помереть в своём родном городе, что бы здесь ни происходило. Но со своей задачей он справился хорошо — уже на другой день, к вечеру, по реке подошли монголы и стало ясно, что их не больше двадцати тысяч. Опять зазвучал набат, теперь уже настоящий. Ворота города заперли, все дружинники облачились в латы и поднялись на стены. Внимательно поглядев с высокой крепостной башни, как ханы ставят войска, как тысячи всадников в долгополых шубах палят посады, метко пускают стрелы и ловко скачут на небольших степных лошадях с необыкновенно жилистыми ногами, Еремей Глебович торопливо созвал военный совет. В избе старого попа, который сидел за печью и при лучине листал страницы Псалтири, собрались тысяцкие московских, владимирских, ярославских и новгородских полков. Был и князь Роман, который руководил лишь своим отрядом. Едва все сели за стол и мрачно притихли, Еремей Глебович объявил:
— Монгольская рать числом уступает нам. Но не силою. Воины они добрые, на конях сидят хорошо и стреляют метко. С ними пришёл, видать, знатный хан — шатёр ему за Окой поставили большой, царский. Уже смеркается. Я решил, что надо отправить к хану гонца, сказать — так и так, готовы мы с вами биться, давайте завтра сойдёмся в поле меж городом и Окой! Теперь говорите мне, кто что мыслит об этом деле.
Все воеводы крепко задумались. Первым слово взял предводитель тысячи новгородцев, лихой боец Мирослав. Вот что он сказал:
— Верно ты смекаешь, Еремей Глебович, что на битву выходить надо — и продовольствия у нас мало, да и, глядишь, подоспеют другие силы татарские! Вот тогда уже ничего не сможем мы сделать. Одно я в толк не возьму — зачем их уведомлять о нашем желании начать битву? Чтобы они изготовились честь по чести и били нас своей конницей, всё продумав и рассчитав? Может, лучше выйти внезапно да и ударить, как молния среди ясного неба? Вот мой ответ.
— Но ведь и монголы, поди, не дремлют, — возразил Всеволод, старший сын великого князя. — Как только мы отворим ворота и выходить начнём длинным строем, они с обеих сторон на нас налетят и начнут рубить, не дав развернуться и встать в боевой порядок! Ворота узкие, так что мы все сразу выйти не сможем, а они — в поле, им будет где развернуться, с тем чтобы сообща нас бить по частям. А вот если мы им объявим о нашем выходе и навяжем свои условия — отойдите, мол, дайте нам выстроить полки, то битва пойдёт на-равных.
— Ну и татары, конечно же, всё исполнят по нашей воле! — насмешливо перебил Мирослав. — Они дураки, по-твоему?
— Да всё дело именно в том, что не дураки! Штурмовать Коломну они не могут — значит, им выгодна битва в поле. Она этому царю, который сидит в шатре, нужна позарез! Ведь в случае долгого промедления подойдёт Батый, засмеёт — не справился, мол? А ну, дай-ка я! Если мы предложим царю сражение, он исполнит всё, что потребуем, лишь бы вышли!
Опять повисло длительное молчание. Понимая, что Всеволод сказал дело, запальчивый Мирослав и прочие воеводы взглянули на Еремея Глебовича. Угадывая их мысли, он произнёс:
— Вы ждёте моего слова? А я не стану решать, кому из вас ехать в ханскую ставку. Дело слишком опасное, у врагов — ни чести, ни совести. Убивают они послов, как всем хорошо известно. Сами решайте, кому из вас быть гонцом.
— Ничего опасного в этом нет, — заявил Роман, поднимаясь. — Князь Всеволод сказал верно — татарам битва нужна. Нужнее, чем нам! Они здесь увязнут, если не будет битвы. Ради того, чтобы мы завтра на заре вышли в поле, они пойдут на любые наши условия. И посла убивать не станут. Поеду я.
Все сразу же встали вслед за Романом. Каждый по очереди обнялся с ним. Решив не терять ни одной минуты, Еремей Глебович торопливо взошёл на стену и через толмача предложил монголам переговоры. Подъехал темник Хонгур. Поняв, в чём суть дела, он согласился принять рязанского князя и проводить его к хану. Сразу же вслед за тем перестрелка кончилась, и из города выехали два всадника. Даниил, верный друг и сотник князя Романа, не захотел отпустить его одного. Но Хонгур решительно объявил, что двух урусутов к юрте царевича не подпустят, да могут и заколоть, ибо торгауды не подчиняются темникам. И тогда Даниил вернулся. Вместе с молодым князем на другой берег Оки отправился хан Байдар. Роман по-кипчакски более-менее говорил, и они могли понимать друг друга.
— Как звать царя, который пытается взять Коломну? — спросил Роман, натягивая поводья, чтобы его застоявшийся половецкий конь не скакал галопом по льду.
— Царевич Кюлькан, — отвечал Байдар. Он напрягал зоркие глаза, пытаясь увидеть при свете звёзд войлочный шатёр на высоком береговом уступе. Но до него было ещё слишком далеко.
— Сколько ж ему лет?
— Девятнадцать. Он самый младший из сыновей Чингисхана.
— И что, охота ему здесь мёрзнуть?
— Он исполняет свой долг. Священный воитель велел своим сыновьям покорить Вселенную до Последнего моря. Поэтому хан Кюлькан завтра сам поскачет сражаться с вами, жалкое племя!
— Спасибо за эту добрую весть! Возьму завтра в битву самую лучшую свою саблю, чтоб с честью отрубить голову сыну главного из царей.
Байдар промолчал. Вскоре они выехали на берег. Их сразу встретили торгауды и блюдолизы, которые сторожили подступы к большой юрте хана Кюлькана. Спутник Романа потолковал с ними по-монгольски, после чего опять обратился к князю:
— Жди меня здесь. Я поговорю с царевичем и вернусь, чтобы сообщить тебе о его решении.
— Буду ждать.
Байдар соскочил с коня. Пройдя мимо блюдолизов, которые провожали его ухмылками, он вплотную приблизился к большой юрте и осторожно спросил:
— Пресветлый царевич, можно ли мне войти?
Ответа не прозвучало. Но полог юрты немножко сдвинулся в сторону, и к Байдару вышла красивая половчанка Инга без башмаков. Поднявшись на пальцы ног, она захихикала и сказала:
— Ещё слишком рано, мой господин! Там хитрые девушки, и царевич только недавно начал переговоры с ними.
— А ты что делаешь там?
— Я перевожу! Они урусутки.
— И что, красивые?
— Очень! Переговоры затянутся до утра. Любой, кто им помешает, будет убит.
Байдар призадумался. Инга стала подпрыгивать, потому что стоять в снегу босиком было очень больно.
— Если получится, скажи хану, что урусуты завтра выйдут на битву, — распорядился Байдар. — И они хотят, чтобы мы дали им возможность построиться в боевой порядок. Иначе они не выйдут.
— Всё передам! Костёр в юрте гаснет. Пусть принесут дрова и положат их перед входом.
— Всё будет сделано.
Инга снова шмыгнула в юрту. Костёр, точно, догорал. Было очень холодно и темно. Настя и Варвара сидели в дальнем углу, надев полушубки и крепко обняв друг дружку, будто бы их могли разлучить. Чтобы к ним приблизиться, Инга перешагнула через царевича, труп которого никому трогать не хотелось. Присев на корточки перед девушками, она сообщила им:
— Скоро в юрте станет опять тепло, потому что нам принесут дрова. Завтра будет битва.
Сиротки ахнули. Потом Настя робко спросила, дрожащим ртом улыбнувшись маленькой половчанке:
— А не получится убежать, когда начнут биться?
— Посмотрим. Но сейчас юрта оцеплена торгаудами, и они всегда должны быть около хана.
— Так как же мы удерём?
— Сказала, посмотрим!
Снаружи донёсся шорох. Инга вскочила и опять выбежала из юрты. За её пологом раздались какие-то голоса, испуганные и тихие. А затем послышался звук шагов. Они удалялись. Вскоре донёсся и конский топот. Он также стал затихать. Инга вошла в юрту с целой охапкой сосновых сучьев. Свалив их возле костра, она переворошила угли с помощью одной ветки и кинула в огонь несколько. Сразу стало светло и повалил жар. Взяв с блюда кусок баранины, половчанка съела его и подсела сбоку к рязанским девушкам. Её ноги, вытянутые к огню, были очень тонкими, а ступни казались и вовсе детскими.
— Я сказала Байдару, что хан Кюлькан согласен на битву. Когда проглянет рассвет, урусуты выйдут из города, и начнётся!
— Зачем ты нам помогаешь? — тихо спросила Варвара. — Тебя ж за это убьют!
— Меня бы убили, если бы я позвала нукеров. Убили бы вместе с вами. Вас разорвали бы на куски, а мне бы переломили хребет.
— За что?
— За то, что я не спасла царевича или не умерла вместе с ним.
— Тогда ты убежишь с нами!
— Да, убегу, если посчастливится. У меня другого выхода нет.
Ночь тянулась долго. Слабенькая метель скреблась в юрту с запада, как голодный, но осторожный зверёк, почуявший падаль. Расстелив войлок возле костра, девушки решили поспать. Но сон к ним не шёл, тем более что порой приходилось подбрасывать в огонь ветки, чтобы не мёрзнуть. В конце концов, Инга опять села и, глядя на языки костра, начала рассказывать, как она оказалась в плену у хана Байдара. Полтора года назад он с сотней джигитов напал на её родное кочевье и всех убил, кроме девушек. Все подруги и сёстры Инги были им проданы на невольничьем рынке в Сыгнаке, и лишь её он решил оставить себе. Во время похода на Ингу положил глаз царевич Кюлькан, и его она почему-то возненавидела ещё больше, чем вероломного и скупого Байдара.
— Ты лучше о них забудь и не вспоминай, — дала совет Настя, вытянув ноги к огню. — Зачем себя мучить? У нас теперь будет другая жизнь. Завтра мы втроём отправимся в Новгород, купим дом там и заведём хозяйство. Коров, коз. Как в монастыре.
— Почему же в Новгород? — удивилась Варвара. — Что это тебе в голову взбрело?
— Может быть, татары туда не сунутся? Он на севере, очень далеко. За болотами.
— Но вы обе выйдете замуж, а мне куда? — чуть ли не расплакалась Инга. — Кому я нужна такая?
Две размечтавшиеся подруги стали ей говорить, что она красива и расторопна. Но её это нисколько не успокоило.
— Есть у вас женихи? — спросила она, зачем-то назвав их дурами. — Или их убили монголы?
— У меня нет и не было жениха, — отвечала Настя. — А у Варвары есть, да ещё какой! Когда он узнает, с кем ему предстоит идти под венец, то наверняка от радости бросит пьянствовать и морочить головы другим девкам.
— Покоя тебе не дают пьяные мои женихи, — вздохнула Варвара. — От каждого ты меня норовишь избавить!
Эта очень мрачная шутка вернула девушек в столь же мрачное настроение. Они больше уж не болтали — лишь перебрасывались словами время от времени, слушая ночной ветер. К примеру, когда Варвара приподнялась, чтобы оживить костерок, её удивило то, что ноги лежавшей на животе половчанки были к нему очень близко.
— Ты себе пятки не подпалишь? — спросила Варвара, бросив в огонь пару веток.
— Нет, — отозвалась Инга, — огонь — мой друг.
Настя удивилась.
— Что это значит?
— Я вам потом расскажу. Сейчас мне не хочется.
На рассвете Еремей Глебович вывел свои войска из Коломны, и они выстроились для битвы так, как было заведено ещё со времён князя Святослава. Прочих способов боя, кроме обычного лобового удара, никто на Руси не знал. В середину встали пешие ратники. Лучшими из них были новгородцы с тяжёлыми топорами и копьями, постоянно сражавшиеся с соседями. Москвичи, ярославцы и местные удалые витязи были также защищены стальными доспехами и щитами, также имели добротно выкованное оружие и желание постоять за родную Русь. Но только вот воевать они не умели. На правом и левом флангах была тяжёлая конница из Владимира. Увидав всё это, опытный и находчивый Бурундай моментально понял, как надо действовать. Вся монгольская конница ещё с ночи стояла на льду реки, но не сплошным строем, а тремя группами. Их должны были вести в бой Бурундай, Хонгур и Байдар. Бурундай был главным. Он возглавлял центральный отряд. Когда русские полки двинулись навстречу монголам, те дали им подойти поближе к реке и начали осыпать стрелами их фланговые ряды, целясь в лошадей. Русские ускорили наступление и мгновенно столкнулись с контратакой монгольской конницы. Над Окой прокатился свирепый боевой клич, в тяжёлом морозном воздухе засвистели кривые сабли. Главная тяжесть удара пришлась на русскую конницу. Но та стойко приняла бой, как и пехотинцы. Сам воевода, князь Всеволод и Роман рубились на флангах.
— Крепко стоим, ребятушки! — надрывался могутный Еремей Глебович, поражая врагов тяжёлым мечом, сбивая их с сёдел большим кованым щитом и самоотверженно направляя лошадь в самую гущу схватки. — Не отступаем!
— Бьёмся за Русь, отец воевода! — столь же решительно отвечали из всех полков сквозь грохот и звон. — Держись, владимирцы! Новгородцы, круши врага! Коломна, Москва, вперёд!
Победа склонялась на сторону русских войск. Монгольские всадники, видя это, начали отступать, а затем и вовсе бросились в бегство, пришпоривая коней. Защитники Родины с торжествующим криком ринулись вслед за ними, оскальзываясь на льду и ломая строй. Этого от них Бурундаю и нужно было. Между его туменами неизменно поддерживалась связь. Дав русским дружинам выскочить на широкий простор Оки, монголы, имевшие преимущество в лёгкой коннице, получили возможность атаковать их с разных сторон, чем сразу и занялись. Их общее бегство было притворным, а новое наступление — подавляющим. Пользуясь беспорядочностью действий русских полков, которые сбились в кучу, воины Бурундая рубились с ними уже во всю свою лютость и опускали оружие только мёртвыми. Противник не уступал им ни храбростью, ни упорством. Но уже был убит князь Роман, а Еремей Глебович получил тяжёлую рану в плечо, которая обрекала его на скорую гибель. Но отступать русским было некуда, и они сражались отчаянно, уже больше не тратя силы на крики. Всё было ясно без них.
Инга наблюдала за битвой, высунув голову из шатра. Как только в ходе сражения наступил перелом, она опять выбежала наружу — теперь уже в башмаках, и протяжно крикнула:
— Внимание и повиновение! Кто забыл вчерашний приказ царевича?
Блюдолизы и торгауды, стоявшие перед юртой и также не отрывавшие глаз от того, что происходило на льду реки, растерянно повернулись. Лицо юной половчанки было от злости всё перекошено.
— Вислоухие псы! — продолжила она выть, топая ногами в снегу. — Жёлтые ехидны-прелюбодеи! такие же, как и ваши отцы, которые обесчестили ишачих! Что вы здесь столпились, раскрыв слюнявые рты с мелкими клыками шакалов? Может быть, вы не слышали, что сказал вчера сын Священного и Непобедимого? Он сказал: «Тот, кто уклонится от боя, будет убит!» Вас что, это не касается, блюдолизы и торгауды? Может быть, вы гнусные бабы, а не джигиты? Что ж, если так, я вас сейчас за уши отведу к царевичу, ибо он только что проснулся и спрашивает меня, нет ли ещё баб вместо урусуток, наскучивших ему за ночь! Но если он вдруг решит, что вы — даже и не бабы, а просто трусы, нарушившие его приказ — я вам не завидую! Что стоите? Вас тащить в юрту или пинками гнать на врагов, чтобы вам потом не переломали хребты?
Выкрикнув всё это, взбешённая половчанка шмыгнула обратно в юрту и хорошенько задёрнула за собою войлочный полог. Не обращая внимания на Варвару и Настю, которые обречённо стояли у потухающего костра, снова обнимая друг дружку, она стала надевать свой тёплый чекмень и шапку.
— Разве они послушаются тебя? — спросила Варвара дрожащим голосом. — Им не нужно будет войти, чтобы ещё раз услышать приказ?
— Монголам не нужно повторять трижды, — сказала Инга, вытащив из-за пояса мёртвого царевича нож и сунув его в карман своего чекменя. — Дважды и то редко! Поэтому они ваших бьют сейчас на реке. Слышите? Уже!
Два последних слова рабыня произнесла, когда возле юрты раздался топот двухсот коней. Он стал удаляться и вскоре слился с грохотом битвы. Две перепуганные сиротки ринулись было к выходу, но сообщница властно остановила их.
— Погодите!
И выглянула наружу. Она смотрела по сторонам, крутя головой в лисьем малахае, целую вечность, как показалось двум её новым подругам.
— Что там творится? — не выдержала Варвара, и Настя вскрикнула:
— Хватит медлить! Сейчас тебе дам пинка!
Сделав приглашающий жест, половчанка вышла, и две другие сиротки последовали за нею. Близ юрты не было ни души. К тому, что происходило на льду реки, девушки приглядываться не стали. Им было не до того. Они обогнули юрту и во весь дух побежали к лесу, который был в ста шагах за ней. Бежать приходилось в гору. Достигнув лесной опушки, три сотрапезницы чингизида остановились и повернулись, желая всё-таки поглядеть, что делается. Сражение развернулось почти на всю ширину реки и далеко в стороны. Было видно, что очень много убитых. Сшибались всадники, топорами и копьями отбивались от конных пешие ратники. Южные ворота Коломны были распахнуты во всю ширь. Насте и Варваре трудно было понять, на чьей стороне победа. Но Инга сказала им:
— Дело плохо! Ваши полягут все. Идёмте отсюда, нечего здесь стоять!
И девушки устремились в дремучий лес.


Глава шестая

У темника Бурундая было недостаточно сил, чтобы удержать врага в окружении. Восьми тысячам русских воинов удалось прорваться и войти в город, где они заперлись. Еремей Глебович был убит, но на его место встал Мирослав, и на другой день бой возобновился. Он продолжался ещё два дня, поскольку монголы, узнав, наконец, о том, что их хан с проломленной головой лежит в своей юрте, стали вести себя нерешительно. Но под вечер третьего января Бурундай возглавил атаку лично, и десять тысяч монголов ворвались в город, уничтожая остатки русских дружин. Коломна была взята. Немногим её защитникам посчастливилось проложить себе путь к дремучему лесу с восточной стороны города и спастись. Среди них был Всеволод. Он помчался лесными тропами во Владимир, брошенный князем Георгием, и призвал всех готовиться к обороне стольного города.
Пока длилась битва у стен Коломны, Бату-хан со своими братьями брал Москву. Этот городок на холме у бора сопротивлялся пять дней и был сперва выжжен стрелами с лоскутами горящей пакли, затем взят штурмом. Защиту города возглавлял самый младший сын Георгия Всеволодовича, Владимир. Он попал в плен. Всех его людей вместе с воеводой Филиппом Нянькой Батый велел перебить. Так он обозначил свою безмерную скорбь по хану Кюлькану, которого презирал и терпеть не мог даже ещё больше, чем сыновей Угедэя. Трое гонцов из Коломны доставили джихангиру скорбную весть сразу после штурма Москвы, когда его воины занимались осмотром торговых складов и приносили ему всё самое лучшее из того, что им удавалось там обнаружить. Посовещавшись с непроницаемым Субедеем и Шейбани, Бату-хан приказал умертвить гонцов. Затем обратился к воинам с такой речью:
— Слушайте хорошенько, что я скажу, храбрецы! Царевич Кюлькан убит. Он погиб в бою за город Коломну, самоотверженно бросившись во главе своего тумена на урусутов. Гонцов, которые принесли мне чёрную весть, я решил казнить. Точно так же будут умерщвлены двести блюдолизов и торгаудов хана Кюлькана, которые не уберегли его драгоценную жизнь, доверенную им мною. Темники Бурундай, Хонгур-нойон и Байдар вчера заняли Коломну. Но я недоволен ими. Они позволили зародиться нелепым слухам о том, что хана убили в его шатре, а не в славной битве. Знайте же все: любой, кто поверит этим преступным слухам, будет сейчас же сварен в котле! И так же поступят с теми, кто будет слушать лживую тварь и не донесёт о её кощунственных измышлениях своим сотникам! Это всё.
— Нет, ещё одно! — хрипло проревел Субедей, который стоял рядом с Бату-ханом и обменялся с ним взглядами. После этого старый военачальник сделал решительный шаг вперёд и громким, но хладнокровным голосом продолжал, таращась по сторонам единственным глазом: — Великий наш джихангир позабыл сказать о других гонцах, которые прискакали с севера! Там не всё идёт хорошо. Тумены храбрейшего Гуюк-хана сумели взять только один маленький городок в верховьях реки Итиль. Бату-хан отправил этих гонцов назад, к Гуюк-хану, с приказом двинуться на большой и богатый город Владимир. Тот же приказ получил темник Бурундай. И мы двинемся туда же, но завтра поутру, чтобы вы успели поделить девок и разноцветные тряпки, из-за которых готовы поубивать друг друга! Может быть, во Владимире вы до этого и дойдёте, там теремов и складов во много раз больше! Вот теперь всё.
Воины не знали, прыгать ли им от радости в связи с тем, что сказал одноглазый советник хана Бату, или выть от горя по поводу странной смерти Кюлькана, который всем надоел своими капризами. И решили они, не издав ни звука, вернуться к толпе купцов, которые объясняли им, чем рубин отличается от смарагда, парча от шёлка, а соболь от горностая. Многие воины куда более интересовались юными москвитянками, схваченными при штурме. Самых красивых девушек заперли в большой церкви над рекой, остальных связали и усадили в сугроб, куда они провалились по уши. Наиболее рьяные женолюбы старались выменять пленниц у тех, кто их захватил, давая взамен добычу с торговых складов. Из церкви и из сугроба слышался плач. Пленницам не нравился ни один ценитель их красоты.
Бату-хан любил иногда поставить на место старого Субедея, который смел раздавать приказы от его имени. Потому наступление на Владимир началось не следующим утром, а только через три дня. Тумены монгольских ханов шли к златоглавой столице медленно, с трёх сторон. Спешить было некуда, да и трудно — ведь приходилось тащить за собой тараны и катапульты, а все лесные дороги замело снегом по пояс. Впереди двигались небольшие разведывательные отряды. Они искали погосты, затерянные в лесу, и сжигали их, а в свои тумены везли провизию, гнали пленных. Монастыри подвергались лишь разграблению. Чингизиды брали пример со своего деда, который не позволял без необходимости убивать и порабощать служителей Бога.
Первого февраля войска Бату-хана и Шейбани взяли Суздаль и не оставили в нём ни одного жителя, ни одного камня на камне. Через два дня они подошли к Владимиру. Гуюк-хан со своими братьями и тумен Бурундая уже стояли в предместьях. Увидев с крепостных стен, какие неимоверные полчища окружили столицу, заняв все подступы к ней, жители Владимира пришли в ужас. Многие вспомнили, как послы рязанского князя просили и умоляли Георгия Всеволодовича о помощи, и надменный ответ великого князя — мол, сами справитесь с нехристями, а ежели нет, то и поделом, раньше надо было поклоны бить князю старшему! Но Георгий Всеволодович был далеко и даже, можно сказать, неизвестно где. Поэтому горожане начали обращаться с вопросами к его кроткой супруге и сыновьям, Мстиславу и Всеволоду. Те, в свою очередь, обратились к архиепископу Митрофану, который дал ответ всем:
— Готовьтесь к погибели! Ничего с язычниками не сделаешь, они всё крушат на своём пути. Древние, могучие царства не устояли, куда уж нам! Ежели Батый посулит вам милость, Не верьте. Во-первых, обманет он, во-вторых — стоим мы не только за своих жён и детишек, но и за веру Христову. Опытный воевода Пётр Ослядукович руководит обороной города, вас немало, у каждого есть топор. Кто знает — быть может, великий князь, собрав войско, успеет на помощь к нам, пока бьёмся? Но это вряд ли.
И горожане стали прощаться друг с другом. Потом взялись за оружие. Бату-хан действительно попытался с ними договориться через троих суздальских попов, которые подошли к Золотым воротам. Признав, что северную столицу Руси не зря называют золотоглавой и белокаменной, джихангир предлагал сдать город без боя, чтобы ещё долгие века он радовал глаз. Но вместо ответа в попов-предателей полетели стрелы и камни. На всех владимирских звонницах непрестанно били в колокола. В Успенском соборе архиепископ благословлял свою паству на смертный бой и всех причащал без исповеди. Тем временем, к городским воротам уже подтаскивали тараны, а к стенам ставили лестницы. Это всё делали пленники, недостатка в которых не было. И они же первыми начали карабкаться вверх, прося горожан их не убивать.
К ночи стольный город уже пылал. Но он защищался полтора дня. Ворвавшись в него сразу с двух концов по выломанным воротам, монголы без труда смяли всех горожан, которые встретили их на улицах, и потоками устремились к княжескому детинцу. Он ещё не был охвачен пламенем. Защищать крепость посреди города оказалось некому — почти все ополченцы встретили смерть в бою. Женщины и дети столпились в Успенском храме, где Митрофан под пение хора и колокольный звон проводил над ними обряд соборования. Была среди них и великая княгиня Агафья Ростиславовна со всеми своими снохами, дочерями и внуками. Многие горожанки взяли с собою в храм всё самое ценное, непонятно на что рассчитывая. Воины Бату-хана догадывались об этом. Большим сосновым бревном выломав ворота детинца, одни из них ринулись к собору, другие — к великокняжескому дворцу, надеясь, что там осталось немало золота, драгоценных одежд и пышных мехов.
На соборной паперти, перед запертыми дверями храма, стояли сыновья князя — Всеволод и Мстислав, и несколько уцелевших дружинников, в том числе воевода Пётр Ослядукович. Все держали в руках мечи и были готовы к схватке. Хор за дверьми пронзительно и нестройно пел панихиду, сопровождаемую рыданием целой тысячи женщин и их детей. Монгольские воины спешились перед папертью. На ступеньки первым взошёл богатырь Тогрул с четырьмя нукерами. Воевода Пётр был очень опытным и могучим бойцом. Вступив с ним в единоборство, Тогрул рассёк ему грудь лишь на втором выпаде. От меча Тогрула приняли смерть и оба молодых князя. Нукеры, сопровождавшие силача, ещё добивали своих противников, а другие монголы опять волокли бревно, чтобы выбить двери, которые оказались чересчур крепкими даже для кулаков Тогрула. Не скоро рухнули двери и от ударов бревна в руках двух десятков воинов. Они очень старались, так как за их работой следили ханы, которые со своими жёнами съехались на Соборную площадь. Им это уже наскучило, когда всё же раздался треск, похожий на гром, и весь ствол сосны вместе с двадцатью монголами, увлекая их за собою, влетел в собор. Там всем двадцати и конец пришёл, так как с ними в схватку вступили монахи и звонари, запасшиеся оружием. Это произошло под истошный визг всех несчастных, которые ожидали в соборе собственной смерти, а не чужой.
— Не входить! — закричал Батый всем остальным воинам, взявшимся за мечи. — Пусть выползут сами, на четвереньках! Огня! Давайте огня!
Этот приказ был исполнен быстро, ибо дворец и все остальные постройки рядом уже горели. На паперти разложили большой костёр. Порывистый ветер задувал дым внутрь храма. Туда же стали бросать горящие головни. Женщины и дети начали покидать собор, задыхаясь, почти теряя сознание. Дав им выползти, победители вырывали у матерей плачущих младенцев и, подержав их на вытянутых руках, бросали в огонь. Детишек постарше они присоединяли к пленным, чтобы при штурме следующих городов забрасывать ими рвы, а женщин насиловали, затем подвергали прочим неописуемым надругательствам и рубили. Все звонари и священники, в том числе и архиепископ, нашли свою смерть в соборе. Громадный, с белыми стенами и пятью шлемовидными куполами, остался он в одиночестве на заваленном трупами пепелище, между двух рек и среди полей, которые ещё пятого февраля окружали прекрасный город Владимир, столицу Руси Залесской. Шестого февраля он разделил участь Рязани, Москвы, Коломны и сорока других городов, которые должны были исчезнуть с лица земли в те страшные месяцы.
Бату-хан торопился дальше. Он ставил перед собой две задачи, требующие решения до весны — занять Новгородчину и разделаться с князем Георгием Всеволодовичем, который прятался от него в приволжских лесах, собирая войско. Юртджи, как в монгольской армии назывались исследователи путей во вражеских землях, уже давно сообщили ханам, где какой город находится и какие дороги куда ведут. Все силы Батыя опять устремились к северу, разделившись по трём главным направлениям — Углич, Тверь, Красный Холм. На Тверь, которая славилась своей мощью, двинулись сам Батый и все его братья с пятью туменами. Каждый хан шёл своей отдельной дорогой, захватывая погосты и городки, ни на одни сутки не прерывая связь с остальными. Старшего, как обычно, сопровождал Субедей. Они вели два тумена, «непобедимых» и «бешеных», по прямой дороге через равнину, на Переяславль Залесский. Вторые сутки пути ознаменовались взятием Дмитрова. Этим городом овладел Хонгур, отклонившись к западу с двумя тысячами нукеров и напав ночью. Провизии удалось взять мало, но фуража хватило на один раз всем коням, что было неплохо. В одном дневном переходе от Плещеева озера войску пришлось встать на ночёвку в большом погосте, чтобы переждать вьюгу. На самом высоком месте села красовалась церковь. Батый решил заночевать в ней со своими жёнами. Они всюду следовали за ним в санях. На его вопрос, стоят ли неподалёку ещё какие-нибудь деревни, где можно разжиться хлебом и фуражом, испуганный поп ответил, что в двадцати верстах, за ельником и оврагом, стоит целый городок. И взмахом руки в сторону большого образа Богородицы указал направление.
— Городок? — сверля попа глазом, переспросил Субедей. — И как называется он?
— Затопинск.
Жёнам Бату-хана это название не понравилось, и они стали умолять его не ходить в этот странный город.
— Быть посему, — сказал Бату-хан, улыбнувшись им. — Отправлю туда Хонгура.
И осмотрительный, но бесстрашный Хонгур-нойон, взяв тысячу двести всадников, поспешил в указанный городок. Следующим утром, когда метель улеглась и над лесом встало розовое холодное солнце, Хонгур вернулся один. Он был весь изранен.
— Что это значит? — сурово спросил джихангир, когда славный темник пал ниц к копытам его коня, тяжело свалившись со своего, и ткнулся лицом в сугроб. — Где все твои воины?
Не сказав ни слова, темник с трудом поднялся и протянул джихангиру бумажный лист — судя по всему, выдранный из книги. Взволнованный Бату-хан его рассмотрел. Поверх книжных букв было очень крупно что-то написано по-славянски. Более ни о чём не спрашивая Хонгура, хан подозвал священника и велел ему прочесть краткое послание вслух. Подбежал толмач. Лист в руках попа задрожал. Когда престарелый служитель Господа огласил послание, толмач столь же дрожащим голосом перевёл:
— «Батый, иду на тебя! Рой себе могилу. Рязанский воин Евпатий».


Глава седьмая

Как идти в Новгород, три сиротки понятия не имели. Поэтому пришли в Муром. Они достигли его за одну неделю, двигаясь вверх по обледенелой Оке. Когда появлялись разъезды или отряды монголов, девушки убегали в лес. Если до него было далеко, они прыгали в сугроб, который скрывал их полностью, и отсиживались, прижавшись одна к другой. Благодаря Инге, которая носом чуяла степняков и все их уловки знала, враги ни разу даже и не заметили трёх беглянок. И от голодной смерти в долгом зимнем пути по глухим местам девушки могли бы не уберечься, кабы не Инга. Они повстречались с лосем, который был ранен в бок монгольской стрелой и уже заваливался. Отважная половчанка добила его ножом с одного удара. Огнивом Настя и Варя обзавелись ещё во Владимире, так что дело было за малым — разделать тушу да закоптить на костре всё то, что удалось срезать с её костей. Вышло пообедать на славу. Ну и, конечно же, взять в дорогу порядочный запас мяса. Инга хвалилась, что может договориться с волками, если пристанут. Спутницы подняли её на смех:
— Ну, ты и врунья! Огонь боится её, а теперь и волки?
Про огонь Инга опять смолчала, а вот когда среди ночи раздался вдруг волчий вой и Настя с Варварой, спавшие у костра, с ужасом вскочили, она велела им не шуметь. И, встав во весь рост, сама вдруг завыла так, что они чуть не убежали к волкам. Но те вдруг куда-то делись.
Когда студёным солнечным утром справа на берегу показался Муром — точнее, то, что осталось от этого городка, скиталицы поняли, что до Новгорода идти ещё далеко. Остался от Мурома только княжеский терем внутри детинца, наполовину сгоревший и обвалившийся. Городские стены где-то лежали пеплом, а где-то брёвнами. Ни дома, ни церкви не устояли. После недельной осады тумены двух братьев Бату-хана ворвались в город, но его жители и мордвины с булгарами, подоспевшие к ним на помощь, дали монголам такой отпор, что те отступили на другой берег реки. Защитники города кое-как потушили пламя внутри детинца и спасли терем от полного обрушения. А вот больше спасать уже было нечего. Они стали готовиться к новой битве, но враг ушёл. Это объяснялось тем, что ханы Берке и Орду, получив от своего брата приказ идти на Владимир, поторопились исполнить волю Батыя. Можно сказать, изрядно поторопились. Видя такое дело, храбрые друзья жителей сгоревшего города возвратились к себе домой, где их ждали жёны с детьми. Волжские булгары обосновались в мордовских землях. Туда же решили переселиться и почти все жители Мурома, потому что в нём оставаться было опасно — монголы могли вернуться в любой момент.
Но всё же Варвара, Инга и Настя кое-кого в городе заметили, подойдя поближе к нему. Какие-то дети в драных полукафтаньях и полушубках бегали по руинам, пуская стрелы в жирных ворон и галок, которые неохотно перелетали от них с одного места на другое и злобно каркали. Этих самых детей было больше дюжины. Возраст их составлял лет от четырёх до пятнадцати. Издали невозможно было понять, кто мальчик, кто девочка, потому что все обросли и выглядели ужасно.
— Что здесь творится, на этих жутких развалинах? — озадачилась Настя. — Куда все взрослые подевались? Если убиты, то как же дети спаслись от монгольских стрел?
— Сейчас мы всё выясним, — заявила Варвара, а Инга тоскливо сплюнула, вглядываясь. Не нравилось ей всё это.
Заметив трёх девушек, дети замерли, а потом встревоженно сбились в кучу. Они молчали. Инга за сто шагов углядела, что луки у них монгольские, как и стрелы. Ещё беглянки увидели, оказавшись, так сказать, в городе, что вороны и галки обклёвывают скелеты. Раздетые, человеческие. Они валялись повсюду среди обгорелых брёвен, камней, осыпавшихся печей и прочего мусора.
— Что вы делаете? — с улыбкой спросила Настя, хоть улыбаться ей было трудно. Подойдя к детям почти вплотную, она и её подруги отметили про себя, что на них глядеть безотраднее, нежели на скелеты. Все дети были чумазыми, очень тощими и дрожали от холода.
— Мы охотимся, — объяснила девочка лет четырнадцати, которая, очевидно, руководила этой компанией.
— На ворон?
— Конечно! Придёт медведь, мы и на него поохотимся. Жрать-то всё же чего-то надо!
— Понятно. Как звать тебя?
— Агриппина.
— А это всё твои братья с сёстрами?
— Да.
— А где же ваши родители? — раздражённо вступила в эту беседу Варвара, не понимая, зачем подруга всё крутит вокруг да около. — Неужели погибли все?
— Да, мамки убиты или попали в плен, — был ответ девчонки. — А отцы — вон, в тереме!
И она мотнула всклокоченной головой на остатки княжеского жилища, имевшие с былым теремом точно такое же сходство, какое было у черепов и костей с живыми людьми. Девушки не поняли ничего. Впрочем, из дальнейших расспросов удалось выяснить, что отцы всех этих детишек — родные братья, которые со своим отцом, то есть с дедом горе-охотников за воронами, пришли в Муром после побоища и обосновались в княжеском тереме, ибо им прискучило жить в деревне.
— А как же мамки ваши погибли или попали в плен? — удивилась Настя.
— Так они в Муроме были! Бились с монголами.
— А отцы почему здесь не были?
— Дед сказал им, что всё равно Муром не спасти, зачем погибать напрасно? Лучше уж, когда все полягут, а враг уйдёт в свои степи, построить здесь русский мир!
— Это как понять? — вскрикнула Варвара. Её подруги были в таком же остолбенении.
— Ну, не знаю! Дед говорит, что он — правнук Ильи Муромца и здесь должен продолжить свой славный род. Разве ему место в деревне, такому славному роду? Он должен процветать в Муроме. И отсюда должен пойти крепкий, настоящий, добротный и справедливый мир!
— Русский мир?
— Ага.
У Насти в руках были куски мяса, завёрнутые в лосиную шкуру. Переглянувшись с подругами, Настя села на корточки и расправила эту шкуру на кирпичах, осыпавшихся с печи, которая рухнула.
— Вот, поешьте маленечко, миротворцы!
Детишки сели в кружок и начали быстро есть. Монгольские луки они отложили в сторону. Взяв один из них и стрелу, лежавшую рядом, Инга её вложила в тонкую тетиву, натянула лук и, прицелившись в галку, сидевшую на бревне шагах в тридцати, стрелой срезала ей голову. У детишек, хоть они были поглощены очень важным делом, челюсти ненадолго остановились, а глаза выпучились на Ингу, которая опускала лук. Инга рассмеялась и почесала нос.
— Что глядите? Я половчанка! Монгольский лук туже половецкого, но и с ним я управлюсь даже и на скаку. Главное — натягивать правильно. Вот смотрите…
Но тут Инга вдруг заметила, что детишки уже даже и не думают на неё смотреть. Про жёсткое мясо они внезапно тоже как будто и позабыли, хоть вряд ли уже насытились. Проследив, куда они все уставились, три подруги увидели, что из терема по-хозяйски выходят пятеро мужиков с рогатинами. Один был уже далеко не молод, имел окладистую седую бороду во всю грудь и, точно, напоминал Илью Муромца в возрасте лет семидесяти. Никто из его сынов, пожалуй, не уступал ему ни могутной шириной плеч, ни ростом, ни качеством полушубка, штанов, сапог. В тереме, похоже, царил достаток. И стало ясно теперь, почему скелеты лежали без ничего. Приближаясь к девушкам, отпрыски Ильи Муромца не особенно заостряли на них внимание, потому что в глаза им бросилось мясо. Детишки поняли это сразу и поспешили вскочить, отойти в сторонку. Но зря они торопились — прежде чем мясо прибрать к рукам, ближайший потомок чудо-богатыря выказал учтивость и снисходительность.
— Эх, охотнички! — усмехнулся он, переводя взгляд из-под клочковатых бровей с девушек на внуков, затем обратно и снова туда-сюда. — Ворону убить не можете, а сохатину понадкусывали, гляжу! А старших позвать? Небось, Илья Муромец пригласил бы да поклонился — мол, угощайтесь, дедушка да родимый отец с дядьями! Нешто так делают? Да, построишь тут русский мир с этаким потомством! Небось, татарка стрелять вас выучит, да ускачете с нею в дикую степь? С кем же нам тогда возрождать наш русский народ? С мордвой да с булгарами?
Молодые богатыри кивали, больше поглядывая на Ингу.
— Я из кипчаков, — сказала та.
— Ну, тем более! Утопить тебя некому, сучье семя! Ладно, стой здесь. А вас, девицы-красавицы, прошу в терем! Надо потолковать.
С этими словами старик, кряхтя, наклонился, сгрёб куски мяса один к другому и вновь завернул их в шкуру. Взвалив узел на плечо, опять поглядел на Варвару с Настей.
— Идёте? Не пожалеете!
— Не отказывайтесь, — сказала Инга подругам. — Может быть, чудо-богатыри угостят вас мясом? Тогда и мне принесите сюда кусочек! А мы пока здесь подстрелим ещё парочку жар-птиц.
— Хорошо, — отозвалась Настя, перехватив насмешливый взгляд Варвары. — Но ты, если что, не медли!
Инга кивнула и наклонилась, заметив под кирпичами стрелу. Новые хозяева Мурома, между тем, повели её подруг в терем. Пока их не было, половчанка успела сбить на лету двух ворон и растолковать заморышам, как натягивается лук. Но ни у одного из них не хватало сил натянуть его хотя бы до половины стрелы.
— Ешьте больше мяса, — вздохнула Инга. — И ничего, кроме этого, вам пока сказать не могу.
— А где ж его взять? — тихо задала вопрос Агриппина, переглянувшись с прочими.
— Сказать честно?
— Да.
— Коли так, идёмте все вместе с нами! Куда глаза глядят. Лес прокормит. Я из такого лука свалю даже кабана.
Ребята вздохнули и покачали лохматыми головами.
— Может быть, дед всё же как-нибудь чего-то добьётся? — озвучила Агриппина общую мысль. — Он ведь очень умный! Весь Муром к рукам прибрал. Если мы построим здесь русский мир, то кабан к нам сам прибежит и сдохнет.
Инга решила пойти взглянуть, что творится в тереме. От него, строго говоря, остался лишь угол, который был весь перекособочен. Поднявшись по четырём ступенькам, Инга свернула налево, в сени, и сразу остановилась перед единственной дверью внутри развалины. Из-за этой двери слышался голос деда. Он ворковал:
— Что вы всё упрямитесь, неразумные? Говорю вам — будете жить вы здесь, как царицы! Терем к весне заново отстроим, весь город — наш. Ещё мужиков подтянем — удалых, муромских, баб наловим в лесу, и уж тогда стены поставим новые, чтоб татарин не перелез и птица не пролетела! А вы таких могучих богатырей нарожаете моим соколам, что наш род прославится до небес, выше этих стен! Нынешние детки, сами видите, хлипкие, никудышные. Нам другое потомство требуется теперь! Ваша половчанка для этого не годится, зачем нам здесь косоглазые? А вот вы — как раз то, что надо! Ну что, согласны? Тогда вам следует выйти и сказать ей, чтобы катилась отсюда к лешему! По рукам, лебёдушки мои славные? Соглашайтесь, А то сейчас подпалим!
Инга торопливо открыла дверь. Увидела бывшую княжескую поварню — печь, два стола, дубовые лавки с резными спинками. Одна лавка скрипела под неуёмным потомством славного Ильи Муромца. Из печи торчали две пары ног, стянутых верёвками. По рычанию, доносившемуся из мрачных глубин печи, Инга уяснила две вещи: рты у обеих её подружек заткнуты тряпками и старик пока их не убедил. Но он всё ещё надеялся это сделать, так как при виде Инги поднялся из-за стола и взялся за нож, который торчал у него за поясом. То же самое сделали все его сыновья, сидевшие рядом с ним. Но тут же пришлось им всем пятерым вновь заскрипеть лавкой, ибо нашёлся нож и у Инги, и он сверкнул очень убедительно. Столь же грозным, как его лезвие, был простуженный голосок храброй половчанки:
— Троих зарезать успею, прежде чем двое меня проткнут! У хана Байдара джигиты не чета вам, но я их кишки раскинула по всей юрте.
Голос придурошной не дрожал, а нож имел жёлоб для стока крови. Это был настоящий ханский кинжал. Срезав им верёвки с ног пленниц, Инга обеих вынула из печи и освободила им руки, которые были связаны за спиной почти до локтей. За шиворотом у каждой было полно золы с дохлыми клопами и тараканами, а во рту оказалось по целой скатерти с бахромой. Избавившись кое-как от всей этой дряни, Настенька и Варвара сказали владельцу Мурома, чтобы он поискал себе снох на скотном дворе, и поторопились выйти на свежий воздух. Инга последовала за ними.
— Знай, косоглазая, — прохрипел ей в спину старик, — руки у нас длинные, из морской пучины тебя достанем! Мы — отпрыски Ильи Муромца!
— Суки вы, — отозвалась Инга и хлопнула дверью так, чтобы угол терема накренился ещё сильнее.
Простившись с маленькими заморышами, которые торопливо ощипывали убитых ворон и галку, сиротки возобновили путь на северо-запад. Вскоре они обнаружили, что за Муромом начинается не то тропка, не то дорога, ведущая через лес к северо-востоку. Решили идти по ней. Зачем? Непонятно. Настенька и Варвара были ещё вне себя от выходки деда, а Инга плакала. Хоть и уродливо, гадко, но всё-таки подтверждались её слова о том, что подруги найдут себе женихов, а ей-то куда деваться? Она взяла с пепелища хороший монгольский лук и десяток стрел в кожаном колчане. Это спасло сироток от голода в бесконечном зимнем лесу. Прежде чем они набрели на первый погост, где заночевали и подкрепились блинами в доме вдовы с четырьмя взрослыми детьми, Инга изловчилась убить стрелой глухаря. Зажаренный на костре, он целых два дня поддерживал у подруг хорошее настроение. Но к погосту они подошли голодные. Всё его население изумилось, узнав, что девушки идут в Новгород.
— Так ведь он в другой стороне! Вы сейчас идёте прямо на Углич!
Они расстроились. Но решили двигаться дальше. На другой день увидели перепутье. Свернули влево. Часа через полтора их нагнал обоз с солью и мукой. Также было в нём мешков тридцать-сорок вяленой рыбы. Сопровождали обоз, двигаясь на лыжах, дюжины две мордвинов со зверобойным оружием. Они объяснили девушкам, что обоз направляется в город Юрьевец, а оттуда другие люди сопроводят его и целый десяток прочих обозов вглубь приволжских лесов, к воинскому стану князя Георгия Всеволодовича.
— Так он всё же будет с татарами воевать? — удивились девушки.
— Ну а как же!
— А где находится его стан? Леса-то на Волге, поди, огромные!
Но мордвины, взглянув на Ингу, дали ответ, что им это неизвестно, их дело — доставить этот обоз в Юрьевец, и всё.
— А можно мы с вами туда пойдём? — спросила Варвара.
— Да отчего же нельзя! Откуда вы родом-то?
— Из Рязани.
— Ох, бедолаги! Садитесь вон в ту телегу да ешьте рыбу, коли проголодались.
Бедным сироткам того лишь и нужно было. Через два дня они были в Юрьевце. Куда дальше идти, не знали. Люди великого князя, опять-таки поглядев на Ингу, решительно отказались взять их с собой. Но они и сами никуда выехать не смогли — ночью к городку подошли монголы.


Глава восьмая

Прежде чем обрушиться на Затопинск, к чему призывали темники, Бату-хан решил допросить Хонгура. Поскольку тот уверял, что всех его воинов истребили крылатые злые духи, шулмусы, в церковь была вызвана шаманка по имени Тунгалаг. Именно она участвовала в посольстве, которое Бату-хан отправлял в Рязань, требуя признания своей власти. Эта колдунья, подобно десятку жён молодого хана, сопровождала его везде. Несмотря на мудрость и опытность, Тунгалаг совсем не была стара. Жёны ревновали любимого джихангира к этой всегда взлохмаченной, тощей ведьме, и оттого у них иногда случались с ней драки. Точнее, они её крепко били. Тогда она насылала на них проклятия, и они бежали к своему хану жаловаться, показывая ему то прыщ на носу, то пятно подмышкой, то скол на зубе, то что-нибудь вроде этого, но совсем уже неприличное. Он их слушал и утешал, а после тайком отправлял шаманке ягнёнка или большую флягу арзы, чтобы та не злилась и поскорее отозвала вредоносных духов, напавших на его жён.
Войдя в небольшую церковку, Тунгалаг прежде всего поплевала себе на плечи и чуть растёрла плевки, чтобы урусутские божества поскальзывались и падали при попытках пролезть к ней в уши. Затем она оглядела мрачное помещение. Старый поп, бормоча молитвы и осеняя себя крестом, убирал оплывшие свечки перед иконами, ставил новые. Ослепительные, как все называли жён джихангира, сидели в дальнем углу, плотно сбившись в кучу. Их там, пожалуй, было бы не видать, если бы не гневный и подозрительный блеск их глаз, которые отражали мерцающие огни свечей. Перед алтарём, на большом разостланном куске войлока, разместились со скрещенными ногами непроницаемый Субедей, мрачный Бату-хан и бледный Хонгур, шея у которого была перемотана заскорузлой от крови тряпкой. На угловатом его лице виднелись кровоподтёки и синяки. Он что-то рассказывал, то и дело хлюпая носом, который также очень заметным образом пострадал.
— Садись, Тунгалаг, — сухо предложил Бату-хан, взглянув на вошедшую и прервав рассказ властным жестом. — Нам без тебя здесь не обойтись.
Прежде чем усесться около джихангира, шаманка медленно подползла к нему на коленях, почти вытирая пол своим очень смуглым, худым лицом. За ней все внимательно наблюдали, зная, что от неё можно ожидать самых удивительных штук. Когда она всё же села, выказав необычную гибкость ног, и стала смотреть на свои унизанные колечками пальцы, словно они сами по себе могли ей подать какой-то внезапный знак, Бату-хан продолжил:
— Наш темник, Хонгур-нойон, уверяет нас, что когда его отряд вышел из городка, нагруженный провиантом, со всех сторон откуда-то налетели всадники с урусутским оружием, и от всех наших воинов за короткое время остались только ошмётки. Лишь одного Хонгура сшибли с коня и взяли живьём, поняв, что он — главный. Когда вся эта резня подошла к концу, с Хонгуром поговорил предводитель вражеского отряда, назвавший себя Евпатием из Рязани. Тогда Хонгур и подумал, что перед ним — самый настоящий шулмус, потому что в сожжённой нами Рязани погибли все багатуры! И этот самый Евпатий, кем бы он ни был, спросил Хонгура, не замечал ли он среди пленниц, взятых в Рязани, девушки с рыжими волосами, которую звать Варвара. Верно, Хонгур? Ведь всё было так?
— Да, всё было так, блистательный! — закивал Хонгур головой и зашмыгал носом, словно пытаясь всосать в себя что-то терпкое и приятное. — Когда я ему ответил, что, кажется, видел такую девушку под Коломной, пойманную в лесу моими людьми и отданную царевичу, он сказал: «Монгол! Я тебя сейчас отпущу к твоему царю, если ты не лжёшь! Точно ли ты был под Коломной? Сейчас мы это проверим». Он подозвал какого-то воина, и я обмер! Это был урусутский сотник — один из тех, с кем я тогда бился на льду реки, у Коломны! Я хорошо запомнил его, ибо накануне мне довелось с ним поговорить. И я был уверен, что он не мог остаться в живых! Он тоже меня узнал, о чём сообщил своему начальнику. Тот, волнуясь, спросил меня, могу ли я что-нибудь ещё вспомнить о рыжей девушке. Я ответил, что она, кажется, была вместе с подругой и они обе были приведены к царевичу, а затем исчезли из его юрты. Мы все решили тогда, что они сбежали во время битвы. Неудивительно — ведь царевич Кюлькан возглавлял атаку на урусутов, где ему было следить за своими пленницами! А о том, что эти девчонки были приведены к нему, я узнал позднее, когда их стали искать. Кстати, вместе с ними пропала Инга, рабыня хана Байдара, которую все зовут…
— Ну, это уже не так интересно, — махнул рукой Бату-хан. — Ты лучше скажи, что потом стал делать рязанский воин?
— Он велел глаз с меня не спускать, вскочил на коня и ускакал в город. Я краем глаза заметил, что там он подъехал к церкви. Вскоре вернувшись, этот шулмус вручил мне тот самый лист и сказал: «Передай Батыю, пусть это ему прочтут! Теперь убирайся».
— И он вернул тебе твоего доброго коня? — спросил Субедей, прищуривая свой выпуклый, красный глаз.
— Да, вернул! И разве не означает это, что он был убит в Рязани и стал шулмусом? Только шулмус не взял бы себе доброго живого коня, потому что духам живые лошади не нужны! У них свои лошади, для которых не нужно искать ни овёс ни воду и на которых можно без передышки доехать отсюда до Керулена!
Старый священник, который едва ли понял хоть одно слово из разговора, всё-таки почему-то перекрестился несколько раз подряд и тихо ушёл в алтарное помещение. Джихангир и его советник уставились на шаманку.
— Что скажешь ты, Тунгалаг? — спросил Бату-хан. — Следует ли нам бояться шулмусов? Да и шулмусы ли это?
— Чудесный мой Саин-хан! — вскрикнула шаманка, подняв свои небольшие въедливые глаза под тонко очерченными бровями. — Солнце и гордость монголов! Позволь мне, твоей рабе и дворовой суке с тонким чутьём, спросить у тебя, почему твой храбрый темник Хонгур-нойон не сжёг и не разорил городок, где добыл еду? Ты выяснил это?
— Конечно, выяснил! По словам Хонгура, этот совсем небольшой городок населён людьми, которые хорошо работают и имеют много съестных припасов. Зачем уничтожать тех, кого можно будет ограбить ещё не раз и не два?
Тунгалаг задумалась. Потом вдруг она заявила, что без костей мизинцев дракона ей не под силу найти ответ на вопрос, который волнует щедрого и великодушного Саин-хана. И сразу же убежала. Её не пришлось ждать долго. Она вернулась с костями пальцев дракона, напоминавшими кости ног большой лошади. Подбежав к Хонгуру, шаманка стукнула его по лбу одной из этих костей, но совсем несильно. Затем она послушала эту кость, крепко приложив её к уху. Обветренное лицо Тунгалаг было напряжённым, сосредоточенным, но кость пальца дракона не придала этому значения и не стала выкладывать ей секрет. Пришлось хитрой суке, как Тунгалаг сама себя называла, подойти к жёнам хана Бату и бить по лбам их, притом со всей силы, каждую много раз и двумя костями поочерёдно, как барабанными палочками. У бедных цариц с кукольными лицами и причёсками в виде башен глаза закатывались от боли, но ни малейшего звука, ни одного движения не было. Спор с шаманкой во время её гадания мог повлечь жестокую кару. Набив царицам на лбах по нескольку шишек, мудрая Тунгалаг вернулась к мужчинам и приложила к своим ушам обе кости. На этот раз сильно напрягаться ей не пришлось.
— Храбрый Саин-хан! — взвизгнула она, подпрыгнув от неожиданного ответа, который был ей дарован. — твой верный Хонгур-нойон столкнулся с шулмусами! Берегись, добрый Саин-хан, берегись шулмусов!
— Должен ли я напасть на этот Затопинск? — спросил Батый, обменявшись взглядами с Субедеем. От этих слов Тунгалаг подпрыгнула ещё раз, теперь уже с ужасом.
— Нет! Не вздумай! Не приближайся к этому городу, Саин-хан! Позабудь о нём! Всесильный хан неба рассердится на тебя, если ты к нему подойдёшь!
Ужас отражался в каждом движении Тунгалаг. Её не густые и очень грязные волосы встали дыбом. Чувствуя дурноту, она поспешила выскочить, для чего-то оставив в церкви кости дракона и прихватив вместо них иконку с изображением Николая-угодника. Две жены Бату-хана тихо и незаметно выскользнули вслед за колдуньей. Взмахом руки отпустив Хонгура и подождав, когда он закроет за собой дверь, Субедей-багатур сказал:
— Тунгалаг обманывает тебя! Она — хитрая лисица. Теперь Хонгур будет ублажать её и одаривать. Но отправь нукеров во все тумены Гуюка и Бурундая. Пусть выяснят, не пригрел ли кто в своей юрте рыжую девушку из Рязани, которую звать Варвара? Если с ней две подруги, то пусть привезут всех трёх.
— Иди и распорядись, — бросил Бату-хан. Старый полководец повиновался, встав с такой лёгкостью, словно было ему лет двадцать. Когда он открывал дверь, в церковь проскользнули выбежавшие жёны. Они с прискорбием сообщили, что мудрая Тунгалаг сунула иконку за пазуху и, вскочив на коня, куда-то умчалась.
— Когда она привезёт два мешка с провизией, отними их у этой крысы и отдай нам! — потребовали они. — Мы изголодались!
Тут подбежали другие жёны. Они начали кричать, что сейчас умрут, если не получат жареного барана. Бату-хан вышел.
У дверей церкви стояли с копьями два нукера. Чуть поодаль толпа жителей посёлка, в которой преобладали женщины, что-то хором втолковывали Тогрулу и троим тысяцким, удивлённо слушавшим их. Толмач еле успевал переводить фразы, сыпавшиеся со всех сторон, и махал руками, прося говорить по очереди. Увидев главного хана, который вышел из церкви, местные жители подступили прямо к нему и всё начали сначала. Они при этом указывали на запад, где солнце ярко высвечивало край леса за большим полем. Батый вгляделся туда, но смог различить вдали только лес. Шумная толпа, которая собралась возле джихангира, обеспокоила три десятка «непобедимых», слонявшихся по деревне. Они решили приблизиться. Остальные воины спали: сотники — в избах, простые нукеры — просто, в снежных сугробах, намотав на руки поводья своих коней, ко всему привычных.
— Что от меня хотят эти люди? — спросил Батый толмача, невольно залюбовавшись лицами нескольких женщин, которые улыбались ему и что-то пытались растолковать словами и жестами. Попросив их всех замолчать, толмач объяснил, что неподалёку, в лесу, находится монастырь, которому вся округа платит оброки мехами и продовольствием и что лучше бы, по словам жителей деревни, храброму войску переместиться туда, потому что там еды вдоволь.
— Точно ли он велик? — прищурился Бату-хан, который успел побывать во многих монастырях и хорошо знал, что это такое.
— Очень велик, — перевёл толмач ответ деревенских жителей. — Этот монастырь пользуется особенным покровительством трёх князей — владимирского, ростовского и тверского. В его просторных и тёплых кельях обосновались четыреста дармоедов, один другого жирнее! Подвалы забиты там сверху донизу, одной квашеной капустой и репой пареной можно досыта накормить всех твоих коней.
— Ну, так уж и всех! Нас тут двадцать тысяч.
— Да там и на тридцать хватит! — заверили поселяне. — Батюшка Александр нам не велел рассказывать твоим воинам про Михайловскую обитель в лесу, но очень уж ты нас всех разорил, сиятельный царь, вместе со своей удалой дружиной! Все погреба и клети вымели подчистую, сожрали даже пшеничные семена! Как мы до весны-то протянем, что сеять будем?
— Меня это не касается, — заявил бату-хан. — Вы разве не понимаете, что идёт война за ваши же интересы? Надо терпеть. Тогрул, выдвори из храма всех ослепительных!
Богатырь очень неохотно отправился исполнять это приказание. Не в пример ему, жители деревни сильно обрадовались и кинулись по домам, чтобы будить сотников. Остальные монголы, почуяв переполох, уже выбирались из своих снежных постелей и начинали седлать коней. Из ближнего хлева вывели тонконогого иноходца чубарой масти, который принадлежал Бату-хану. Когда тот вскочил в седло, к нему не спеша подъехал на степной лошади Субедей-багатур.
— А как же мудрейшая Тунгалаг? — спросил он с притворной обеспокоенностью.
— Мудрейшая Тунгалаг на сей раз перемудрила саму себя, — сказал Бату-хан, прислушиваясь к тому, что происходило в церкви. — Надеюсь, ей хватит мудрости догадаться, где нас искать.
Все «непобедимые» уже были на лошадях, а ругань и драка в церкви пока ещё продолжались. Но, наконец, двери распахнулись с необычайной силою, и на снег вылетела вперёд головой самая заносчивая и злая из ослепительных. За ней сразу выкатилась вторая. Судя по визгу и негодующему лицу, она получила пинка под зад. Остальные ханши продолжили бесноваться, требуя жареного барана и осыпая Тогрула бранью, ударами и угрозами, но ему быстро удалось поймать и направить в нужную сторону ещё нескольких. Двух последних он просто вынес, держа их за пояса. Визгу от них было не меньше, чем от всех вылетевших и выкатившихся, уже усаженных в сани. Число последних равнялось числу цариц. Служанки и короба с парчовым тряпьём также находились в санях. Одним метким взмахом швырнув туда же двух вынесенных, Тогрул уселся на своего огромного жеребца, который от этого чуть присел на задние ноги, и двадцать тысяч лучших монгольских воинов во главе с Бату-ханом направились в монастырь, чтобы пообедать и покормить лошадей. Впереди удалые тройки волокли сани, в которых плакали ослепительные.


Глава девятая

Переяславское княжество много лет считалось удельным, но им, по сути, владел новгородские князь Ярослав, младший брат Георгия Всеволодовича. Когда услышали о монголах, взявших Рязань, Ярослав отправил в помощь своему брату тысячу ратников, а другую тысячу — в Переяславль Залесский, для усиления гарнизона. Правление этим городом он доверил опытному боярину средних лет, которого звали Ефим Гордеевич. Он был сотником в Новгороде, затем поднялся до тысяцкого. Узнав о гибели на Оке своего приятеля Мирослава с большим отрядом, Ефим Гордеевич не поник, а, наоборот, воодушевился на смертный бой с монгольскими ордами. Внимательно осмотрев валы, стены и ворота Переяславля Залесского, что стоял на юго-западном берегу Плещеева озера, возле устья речушки Трубеж, он объявил дружинникам гарнизона:
— Небось, неделю продержимся! Ещё день порубим врагов на улицах, а затем обнимемся в райских кущах с нашим товарищем Мирославом да храбрым князем Романом, которого все мы знали! И выпьем с ними по чарочке. Поди плохо?
Дружинники подтвердили, что с этими удальцами они охотно выпьют даже в аду. На том и договорились.
После седьмого февраля, когда пал Владимир, жители города на Плещеевом озере каждый день ожидали подхода вражеских войск. Но Батый всё медлил. Как волчьи стаи, рыскали его полчища по краям обширной Переяславской земли, захватывая погосты, монастыри, городки-заставы возле дорог. А однажды утром в Переяславль со стороны Никитского монастыря въехал лихой всадник на крупном гнедом коне с длинной гривой. На первый взгляд, воина в том всаднике выдавал лишь меч, пристёгнутый к поясу. Но, всмотревшись, можно было заметить и стальной шлем с назатыльником, притороченный справа к луке седла, и кольчугу, поблёскивавшую из-под воротника полушубка, и ухарскую посадку в седле. Спросив у прохожих, где сейчас может быть воевода, и получив ответ, что он, скорее всего, на утренней литургии в Спасо-Преображенском соборе, всадник направил усталого жеребца к середине города. Близ собора было немноголюдно. Оставив коня у коновязи и дав смотрителю мелкую серебряную монету, воин взбежал на паперть. У широко раскрытых дверей красивого храма, из глубины которого доносились голоса певчих, стояли трое дружинников. Утомлённые долгой утренней службой, они решили выпить вина из глиняной фляги, не обращая внимания на мороз.
— Воевода здесь? — поинтересовался приезжий, пожав им руки.
— Да, здесь, — рассеянно дал ответ один из троих, приглядываясь к спросившему. — А ты кто такой будешь, мил человек? Лицо мне твоё вроде бы знакомо!
— Неудивительно! Поди, виделись где-нибудь во Владимире или в Новгороде, на княжеском сборе. Зовут меня Даниил, я рязанский сотник. К тысяцкому Ефиму есть у меня срочный разговор.
Услышав такой ответ, все трое дружинников поспешили обняться с приезжим витязем и сказать ему много тёплых, подбадривающих слов. Предложили выпить. Сделав из фляги пару глотков, он утёр усы рукавом и поторопился прибавить:
— Мне недосуг Ефима Гордеевича на паперти дожидаться, честно вам говорю! Вы, может быть, его кликните?
Желание Даниила было исполнено тотчас. Ефим Гордеевич вышел с двадцатью сотниками. Некоторые из них знали Даниила лично, иные — лишь понаслышке, а кто-то вовсе не знал, но все поприветствовали его с отменным радушием. Понимая, что он приехал не языком чесать, а по делу, Ефим Гордеевич предложил всем сесть на коней и дружно отправиться в воеводский терем, на чарку мёда. И сразу подал пример, вскочив на коня быстрее, чем птица взмахивает крылом.
Слуги давно знали, что воевода не дурак выпить, и потому в гридне его терема всё всегда было наготове к этому делу. Сев за широкий дубовый стол прямо в полушубках, воины сразу взяли ковши, черпнули из расписных корчаг мёду или браги — кто что хотел по своему вкусу, и дотянулись до пирогов с грибами и яблоками, уложенных посреди стола румяной горой. Теперь надо было ждать, что скажет Ефим Гордеевич. Тот воскликнул, вздымая ковш:
— За Русскую землю! Ну, и за девок русских. Да и не только.
На этом все шутки кончились. И когда пустые ковши вернулись на стол, хозяин взглянул на главного гостя.
— Слово тебе, Данила! Рассказывай, с чем пожаловал. Но сперва поведай, как жив остался!
Но Даниилу, чтобы все его мысли пришли в порядок после ковша медовухи, пришлось малость подкрепиться. Спешно умяв пару пирогов, он поведал, как после битвы на льду около Коломны они вдвоём со стрелком Семёном сумели ускакать в лес и три дня скитались, едва не умерев с голоду и коней чуть не уморив, а затем присоединились к ватаге пронских охотников, нападавших на маленькие отряды монголов.
— А из приокских лесов подались мы все вместе к северу и за Клязьмой-рекой, близ Святого озера увидали, что на Убитом поле идёт бой лютый! Монголы с нашими бьются, и наши — все на конях. Вступили мы в битву, хоть и без нас целому полку монголов была бы верная смерть.
— Кто же их там бил? — спросил воевода, хлебнув со своими сотниками ещё. Хлебнул и рязанский сотник. Потом ответил:
— Черниговцы! Их повёл на битву Евпатий. Когда всё кончилось, обнялись мы с ним. Не чаяли, говорю, дождаться тебя с ребятами из Чернигова! Он нахмурился и сказал: «Рязанцы не дождались! Был я на пожарище, видел мёртвыми тех, с кем вырос, с кем брагу пил и кого любил! Тяжко стало мне и тоскливо. Решили мы с братьями-черниговцами идти за ханом Батыем и бить его до тех пор, пока не испустит дух! Может, и вы с нами?» Я говорю: «А то нет!» Так вот и дошли мы до Дмитрова. Дмитров выручить не успели, но у Затопинска порубили тысячу с лишним татар, которые грабили городок.
— О том мы наслышаны, — закрутил усы воевода, с неудовольствием глядя на своих сотников. Они, выслушав Даниила, стали шуметь и весело говорить друг другу, что надо выпить. Будто его, хозяина, за столом и не было вовсе! Исполнив своё желание, сотники привязались к гостю с расспросами неразумными: прежний ли у Евпатия конь — рослый вороной шестилеток терских не то черкасских кровей, да не отыскал ли Евпатий на пепелище свой погребок, где стояла брага собственного приготовления, да не повстречал ли он в городе Чернигове бывшую свою девку, которая полюбила его за глаз, скошенный к виску? Когда Даниил ответил на все вопросы, Ефим Гордеевич продолжал свою прерванную речь:
— Знаем, давно знаем, что твой рязанский дружок гоняется за монголами уже возле Переяславля и разгромил на реке Нерли немалый отряд, который Батый отправил за ним вдогонку! И про Затопинск слыхали также. Да много ли у вас воинов?
— Очень мало! Из Чернигова он привёл всего лишь три сотни конных, да по дороге прибилось к нам примерно полторы тысячи удальцов. Может, пособишь нам, Ефим Гордеевич?Мы стоим в лесу за болотом да поджидаем, когда монголы на Переяславль пойдут! Мы бы потрепали их фланги. Разве то плохо было бы?
— Не могу я вам дать людей, — решительно замотал воевода чубом. — Когда монголы пойдут на штурм, каждый человек будет на счету. А вот коней дам. Есть, поди, у вас безлошадные?
— Да, немного. Полсотни коней нам сыщешь?
— Конечно. Все будут взнузданы и осёдланы. С каждым дам два мешка зерна. Больше, извини, помочь не могу ничем.
Даниил задумался. Слово взял один из переяславских сотников. Он спросил:
— А нужно ли нам, ребята, отсиживаться за стенами Переяславля? Монголы его возьмут, раз Владимир взяли! Я думаю, будет лучше примкнуть к Евпатию и ударить по их передовым сотням, да порубить их к чёртовой матери! А потом, если повезёт, и до самого Батыя-царя добраться! Не место воинам в городе, а вот в поле — другое дело!
Поднялся спор. Но Ефим Гордеевич оборвал его сразу, сказав:
— Дело говоришь ты, Степан, да только наш князь велел нам защищать город, где появился на свет и принял крещение его старший сын Александр, а не в полях Батыя выслеживать. Да и разве мы с ним покончим, имея силу в четыре тысячи воинов? Никогда. Вот если бы присоединиться к князю Георгию Всеволодовичу, который где-то на берегу Мологи начал собирать войско…
— Нет, мы с Евпатием никогда к нему не присоединимся, — жёстко сказал Даниил.
— Это почему же?
— А потому, что Батый его разобьёт. Этот князь умеет собирать войско, а воевать не умеет.
Все сотники усмехнулись, но промолчали.
— Да, может быть, так и есть, — вяло согласился Ефим Гордеевич. — Только войско великий князь успеет собрать большое. Знаете, почему? Батый не решается Переяславль в осаду брать, ибо знает: Евпатий ударит в спину. Страшится его Батый. Потому сюда к нам уже идут остальные ханы со всеми своими силами, позабыв про реку Мологу. Так что, братцы, думайте сами, благодарить нам Евпатия Коловрата или ругать скверными словами! Но выпить за него стоит. Даже три раза.
Сказано — сделано. И на этом разговор кончился.


Глава десятая

Вечером Даниил с помощью посадских людей из Переяславля привёл пятьдесят взнузданных коней, нагруженных фуражом, в глухой лес за озером, где Евпатий расположил свой стан. Место было выбрано им такое, что лучше и не сыскать — большая поляна между оврагом, который тянулся на много вёрст, и трясиной, опасной даже и в стужу. Из этой самой трясины и вытекала речушка Трубеж. Обе тропинки, которые вели к лагерю, далеко просматривались дозорными. Даниила встретили два владимирца с плотницкими тяжёлыми топорами, мерцавшими в свете месяца. Оба вышли из-за деревьев, где прятались и приглядывались.
— Здорово, Данила! Никак, лошадей привёл?
— Да, полсотни. Ну что, братья переяславцы, назад пойдёте? Или разделите с нами трапезу? Чуете, кабаниной жареной пахнет!
Но мужики отказались — мол, вот ещё, на ночь глядя! И поспешили в обратный путь. Коней взяли парни, которые подошли со стороны лагеря. Через сто шагов открылась поляна. На ней горели костры. Возле них обедали ратники, лошадей привязав к деревьям. Обед был так себе — сухари, просяная каша, немного мяса. Воинам было некогда заниматься охотой — они били стрелами кабанов с лосями лишь изредка, когда те им перебегали дорогу.
Парни отвели дарёных коней к берёзкам и разгрузили. Стали оглядывать. Даниил же, коротко отвечая на многочисленные вопросы со всех сторон, подошёл к костру, около которого сидели на брёвнышках три черниговских сотника, стрелок Сенька и сам Евпатий. Черниговцы и Семён жадно ели кашу из одного котелка. Товарищ же их вырезал охотничьим ножом ложку из чурбака, говоря сердито:
— Ишь, навалились! Как из голодного края прибыли! Да неужто вы всё вчетвером сожрёте? Оставьте мне хоть маленечко!
— А не будешь ложки терять, — насмешливо отозвался сотник Касьян, усовестившись и сунув в карман собственную ложку. — Я бы охотней меча лишился. Татарина голыми руками удавить можно, а кашу-то не возьмёшь! Больно горяча.
Два других черниговца — Елисей и Мстислав, также перестали сердить Евпатия, а Семён поставил перед ним котелок, черпнув напоследок ложкой как можно больше. К костру подсел Даниил.
— Здорово, ребята! Ой, ё моё — масла-то и соли я не привёз, забыл!
— Ну и молодец, — похвалил Мстислав. — И так у нас спор идёт из-за каши! Добыл хоть чего-нибудь?
— Да, Ефим Гордеевич дал пятьдесят коней и сотню мешков зерна.
— Ну, стало быть, завтра в путь, — заявил Евпатий, пытаясь вырезать выемку в неказистом своём изделии. — Ты голодный?
— Нет, пирогов наелся у воеводы. А куда двинемся?
— На Ростов, ежели дорога будет свободна. А нет — сшибёмся с Батыем где-нибудь здесь.
Дав такой ответ, Евпатий решил, что ложка уже годится, да и опробовал её в деле, взяв котелок. Тем временем, Елисей объяснил рязанскому сотнику:
— Час назад Тимоха прискакал с вестью, что уже взяты и Стародуб, и Гороховец. Осаждён Торжок.
— Стародуб я знаю, а город Гороховец где стоит?
— На Клязьме. Это к востоку две сотни вёрст. И брали его войска, которые шли с Красного Холма. Восточный тумен Батыя подошёл к городу позже, когда тот уже пылал. Значит, Гуюк-хан сюда скачет с тридцатью тысячами! Через день он будет близ Переяславля.
— Ефим Гордеевич мне о том говорил. А где сам Батый? Когда они смогут соединиться?
— Батый стоит либо в Клещине, либо в Глухове. А четвёртый его тумен вчера занял три деревни на реке Локше. Его ведёт брат Батыя, Шейбани-хан.
— А соединятся они нескоро, — вставил Мстислав. — Им ведь надо взять нас в кольцо! Так что, остаётся нам либо выскользнуть, разметав их передовые отряды, либо завтра же кинуться на Батыя, пока с ним не то один, не то два тумена.
— Так мы ведь не знаем, где он стоит!
— Да в Клещине он, — подал голос Сенька. — Я это знаю.
— Откуда? — спросил Евпатий, ставя пустой котелок на снег. — Сорока с берёзы настрекотала?
— Знаю, раз говорю! Ты и сам, Поди, это понял уже давно. Попы и монахи со всей округи едут туда на тройках с бубенчиками, везут харчи да подарки! Конечно, сам Батый там.
Евпатий решил не спорить. Чинно поднявшись во весь свой немалый рост, он оправил пояс, которым был перехвачен его заношенный полушубок, и поглядел в глаза Даниилу.
— Давай-ка отойдём в сторону! Хочу вспомнить нашу Рязань да кое о ком спросить.
Не очень хотелось сотнику вспоминать минувшее, но он знал, что Евпатий редко кручинится о пустом. Обогнув поляну, они прошли мимо лошадей, которых бойцы кормили из рук пшеницей, чуть углубились в лес и сели на сваленную сосну близ края оврага. Долго молчали, прислушиваясь к безмолвию ледяной, неподвижной чащи. Потом Евпатий сказал:
— И всё же напрасно не зарубил я того монгола, который мне рассказал про нашу соседку рыжую! Понимал, что надо убить, а всё-таки отпустил.
— А зачем ты спрашивал именно про неё?
— Как раз потому, что рыжая! А ты думал, зачем? Видных рыжих девчонок в Рязани было немного. Дай, думаю, спрошу — может, вспомнит? Спросил бы про белобрысую или русую, он бы вспомнил несколько сотен! А вот теперь хан перевернёт всю Русскую землю, чтобы Варвару нашу найти.
— Это дело трудное, — возразил Даниил. — Русская земля велика, худых рыжих девок с таким же именем в ней найдётся, поди, немало! И если две эти шельмы смогли уйти от царевича, всю его сатанинскую свору перехитрив, вряд ли попадутся они Батыю! Ты знаешь сам, что во всей Рязани не было девок хитрее их.
— Так-то оно так, но пленный монгол сказал, что с ними ушла ещё половчанка, которую сам Батый как будто остерегается.
— Сам Батый? — хмыкнул Даниил. — Что ж это за девка такая грозная?
— Говорят, когда они жгли Рязань, она в город въехала на коне, и большое пламя перед ней пятилось! Так она сумела спасти несколько десятков рязанцев, открыв для них путь к реке, и Батый за это велел её наказать.
Даниил задумался.
— Почему же он её не убил?
— Как можно её убить, если с нею дружат тёмные силы? Ну, или светлые, чёрт её разберёт!
— Ну а коли так, нужно ли бояться за наших девок? Что может им угрожать с такой лихой спутницей?
У Евпатия долго не находилось ответа. Или, быть может, он продолжал вслушиваться в ночь, тишина которой изредка нарушалась шелестом крыльев совы где-то над оврагом. Ответ же прозвучал так:
— Кто знает, зачем эта половчанка решила с ними уйти! Дивная история. Ну а если вдруг Варвара и Настя окажутся у Батыя и он пришлёт к нам гонцов — мол, угомонитесь, не то с другими гонцами пришлю вам рыжую голову с белокурой? Что мы с тобой тогда будем делать?
— А ты как думаешь? Разве он их пощадит, ежели мы примем его условия? Или Русь нам за это спасибо скажет?
— Ну, стало быть, нечего об этом и толковать, — тряхнул головой Евпатий и встал с сосны. — Идём спать! Завтра вставать рано.
Они подошли к поляне. Шумные разговоры, споры и смех над ней затихали. Многие ополченцы стелили перед кострами еловый лапник, чтобы им было теплее и мягче спать, иные уже успели заснуть прямо на снегу. Плотные овчинные полушубки их выручали и не в такую стужу. Данила сразу направился к трём черниговским сотникам и Семёну. Они пока не ложились, решив сварить себе ещё каши. Евпатий же подошёл к своему вороному широкогрудому жеребцу черкасских кровей, которого два рязанских парня всё продолжали кормить пшеницей.
— Вы о своих конях позаботились? Нам вставать на заре.
— А как же! Мы твоего уж вторично потчуем. Он как начал копытом бить — я, мол, не насытился, ещё дайте!
— Хватит ему уже, не то будет долго спать! Поутру я сам его заседлаю.
Ласково проведя рукой по спине рослого коня, который лишь покосился и захрапел, но не вынул морду из большой торбы с зерном, Евпатий пошёл к своему костру. Тот был далеко. Евпатий не сразу приметил в той стороне какое-то громкое оживление — он задерживался у прочих костров, когда его окликали, чтобы о чём-то спросить или угостить брагой из фляжки. Заметив же суету, он прибавил шагу. Что же стряслось? Да, у костра, точно, сделалось шумно и многолюдно, притом народ там шумел не только знакомый, из числа воинов, но какой-то ещё чумазый, писклявый да низкорослый. То были дети, числом около десятка, тощие и одетые хуже некуда. Они все сидели на брёвнышках и глодали куски жареного мяса, которое принесли ополченцы со всей поляны, а Даниил, Сенька и три черниговца, стоя рядом, вели с этой мелюзгой разговор и зорко следили за котелком, чтобы просяная каша не подгорела. Прочие воины также спрашивали о чём-то странных гостей, посмеиваясь над ними. Когда подошёл Евпатий, все стихли. Детишки приподнялись, кивнули ему приветливо и вновь сели. Им пока было не до него.
— Изволь-ка полюбоваться, — сказал ему Елисей насмешливо, покачав головой в меховом треухе. — Выбежали из леса и говорят: «Нам Евпатий надобен, мы хотим в дружину его вступить!» Голодные, злые! Они из Мурома прибежали сюда.
— Из Мурома? — повторил Евпатий, оглядывая своих новоиспечённых соратников. Среди них легко было распознать четырёх девчонок, и он сейчас же сообразил, что одна из них — атаманша всей этой шайки. Во-первых, было ей уже лет пятнадцать, а во-вторых — у неё висел за плечами добротный лук и колчан со стрелами. На вопрос Евпатия Коловрата, как её звать, девочка не только представилась, объявив, что звать её Агриппина, но и заверила, что отлично умеет стрелять из лука.
— Монгольский лук даже я натяну с трудом, — заметил Евпатий. — Небось, смеёшься над нами?
— Ты, небось, надо мной смеёшься, — обиделась Агриппина. — Да, приловчилась я лук натягивать. Тут не столько надобно силы, сколько сноровки! А если бы не умела, как мы дошли бы сюда из Мурома по лесным тропинкам да ручейкам? Неужто бы мы не померли с голодухи в таком далёком пути?
— Вижу, как вы сыты! А это всё твои сёстры с братьями?
Агриппина кивнула и стала кашлять, враз проглотив фунта полтора медвежатины. Из дальнейших расспросов выяснилось, что отцы и дед ребятишек поубивали друг друга, не поделив половину зайца, найденную в лисьей норе, и пришлось их отпрыскам убрести на поиски пропитания вглубь лесов. Во время своих скитаний они прослышали, что рязанский витязь Евпатий с лихой ватагой громит отряды монголов по всей Руси, и, ясное дело, решили к нему присоединиться. Счастье сопутствовало ребятам, и они взяли верное направление, завернув к Плещееву озеру.
— Вот удача нам привалила, — растерянно обвёл взглядом Евпатий своих товарищей. Те смеялись, давая ему советы, кого из этих ребят во что облачить да какую сотню дать под начало весёлой девчонке с луком. Сенька, тем временем, снял с огня котелок, а Даниил и прочие воины дали ложки муромским удальцам. Те дружно взялись за кашу, да притом так, будто перед тем совсем ничего не ели. Глядя, как они, обжигаясь, опустошают большой медный котелок, Евпатий спросил:
— Да как же вы нас сыскали в глухом лесу?
— Им встретились мужики из Переяславля, которые провожали меня сюда, — сказал Даниил.
— Это хорошо всё, — кивнул Евпатий, подумав. — Такие воины мне нужны! Но ещё нужнее будут они на стенах Переяславля-города, потому что к нему не сегодня-завтра подступит сам хан Батый с основными силами. Вот там будет битва так битва! Езжайте-ка вы туда, лихие богатыри и стрелки из Мурома. Там вам место. Ефим Гордеевич обрядит вас в кольчуги, даст вам мечи-кладенцы, и будете вы сражаться на стенах крепости. Слышь, Данила! Путь твой сейчас — обратно, в Переяславль. Бери десять человек и вези туда всю эту компанию. За полночи, наверное, обернёшься и часа три успеешь поспать. Вперёд!
И, не удостаивая вниманием протестующий визг над опустошаемым котелком, Евпатий решительно зашагал к другому костру, чтоб возле него лечь спать. Уже через полчаса на лесной поляне сделалось совсем тихо. Дюжина верховых, каждый из которых придерживал впереди седла внука или внучку владельца Мурома, выезжала из лесу и сворачивала к Переяславлю. Дозорные на тропинках топтали снег, хлопали себя руками в меховых варежках по бокам, чтобы не озябнуть. Все остальные бойцы дружины Евпатия крепко спали.


Глава одиннадцатая

Бату-хан, действительно, стоял в Клещине, небольшом городишке среди берёзовых рощ, верстах в тридцати от Переяславля. Поблизости находились несколько деревень и Сретенский монастырь. С джихангиром были не только «бешеные» и «непобедимые», коих стало гораздо меньше после трёх стычек с воинами Евпатия, но и сотня отборных лучников, позаимствованных у хана Берке. Тот расположил свою ставку в Глухове. Шейбани неплохо обосновался на правом берегу Ловчи, где местные рыбаки отдали ему все свои запасы вяленой рыбы. Так вот три брата ждали хана Гуюка с его войсками. Четвёртый же брат, Тангут, выдвинулся ему навстречу и взял с ним вместе Гороховец на Клязьме.
Однажды вечером в Клещин примчались двести нукеров, проделавших долгий путь. На трёх лошадях сидели не всадники, а наездницы. У одной из них, совсем худенькой, с горбоносым и узкоглазым лицом, руки были крепко связаны за спиной, и один из всадников вёл её коня в поводу. Две другие девушки не внушали сопровождающим опасения, что они от них могут скрыться, и потому за ними только приглядывали, держа их в центре отряда.
Все подступы к городку были перекрыты частями тумена «непобедимых». Узнав о том, что прибыли воины Гуюк-хана, исполнившие приказ самого Батыя, один из тысячников по имени Ухнагир-нойон принял пленниц, как говорится, с рук на руки, и все три завершили путь уже под другой охраной. Дубовый терем посадника, занятый Бату-ханом и его жёнами, находился под оцеплением двух с половиной тысяч нукеров. Чтобы пройти вовнутрь оцепления, Ухнагир-нойону пришлось потребовать встречи с самим Хонгуром, который был посвящён в суть дела.
Уже через полчаса девушки стояли перед разбуженным Бату-ханом, который днём пил вино со своими тысячниками и темниками. Вино доставляли ему из церкви, а Сретенский монастырь отрядил дюжину черниц, которые с радостью согласились быть горничными, сенными и танцевальными девушками при грозном царе монголов. Тогда же, днём, у них вышла стычка с его капризными жёнами. Азиатских и русских девушек растащили, не дожидаясь приказа от Бату-хана. Он уснул в кресле посреди горницы, свесив голову набок и скрестив ноги в жёлтых сафьяновых сапогах. Все столы и лавки из горницы были выброшены. Остались только иконы и это кресло. Оно понравилось джихангиру. Когда монахини вместе с одной из жён его разбудили, взволнованно объяснив, что к чему, он протёр глаза и воскликнул:
— Пускай придёт Субедей! И Тогрул. И чтобы здесь больше не было никого, кроме этих девушек!
За окном было уже темно. Медная лампада перед иконостасом едва-едва источала жёлтенький огонёк. Глаза трёх сироток, которых втолкнули в горницу, некоторое время свыкались с трепетным полумраком, прежде чем, наконец, смогли различить лицо молодого хана, сидевшего в большом кресле. Он с любопытством смотрел на них, переводя взгляд с одной на другую. Слева от кресла стоял какой-то старик — грузный и коряжистый, с одним глазом, а позади возвышалось нечто вроде горы с головой монгола в войлочной шапке. Когда глаза у трёх девушек окончательно проморгались, сделалось видно, что у горы есть туловище, огромные руки и, судя по всему, ноги, скрытые креслом. Впрочем, для Инги всё это не было новостью, потому что она неплохо знала Тогрула. Был ей знаком и Батый. Посему она, несколько мгновений помедлив как бы в ошеломлении, бросилась перед ним на колени и громко стукнула лбом об пол. Затем она медленно разогнулась и, сев на пятки, склонила голову. Её спутницы продолжали молча стоять во весь рост. Они не привыкли кланяться никому. Но молодой хан на них не обиделся.
— Как их звать? — спросил он у Инги. Поняв, что ей опять выпадает роль переводчицы, половчанка ответила на вопрос.
— Где вас захватили? — прозвучал следующий.
— В лесном городке с названием Юрьевец. Мы пришли туда из Коломны. На другой день городок был взят твоими нукерами.
— А зачем вы пошли туда?
— Знать не знаю, великий хан! Мы шли по лесным дорогам, куда глаза глядят.
— Лучше бы они у тебя глядели в другую сторону! А теперь скажи мне, дочь Галахана, как был убит царевич Кюлькан? Говори всю правду, не бойся. Здесь лишних нет.
Дочь бога огня, как её назвал Бату-хан, бояться и не подумала. Но и правды было сказано ею мало. Она закончилась на моменте, когда царевич прыгнул к Варваре через костёр, схватил её за ноги, повалил и сам на ней распластался. А дальше Инга, которая по пути сумела разговорить пленивших её нукеров, красочно описала, как из кромешного мрака в углу шатра соткался шулмус, похожий на высоченного урусута, как он ударом тяжёлого кулака вдребезги разбил голову царевича и сказал Варваре несколько нежных слов, а затем исчез.
— Да, так я и думал, — пробормотал Бату-хан, искоса взглянув на старого полководца, который мрачно сопел. Потом джихангир опять обратился к Инге: — А что шулмус говорил этой рыжей девушке? Пусть она сама сейчас скажет.
— Этот чёрт хочет знать, что твой урусут тебе говорил, — объяснила Инга, подняв глаза на Варвару.
— Какой ещё урусут?
— Ну, мёртвый рязанец! Евпатий твой. Впрочем, он не мёртвый…
— Да и не мой! Они вправду думают, что Евпатий убил царевича?
— Да! Представь, какие ослы? Видать, сука Тунгалаг им головы заморочила! Что сказать-то ему? Настя, ты не знаешь? Молчи, молчи, сейчас всё скажу сама!
Варвара на всякий случай произнесла пару пустых фраз, при этом додумавшись прослезиться, и половчанка, вновь обратив лицо к Бату-хану, вернулась к монгольской речи:
— Он, по её словам, ей сказал, что впредь никому не позволит её обидеть! И, если мне память не изменяет, ещё прибавил, что белокурая тоже теперь под его защитой. И горбоносая.
— Это ты? — спросил Бату-хан. Инга заморгала и, ахнув, начала трогать свой нос.
— Ой, да, в самом деле! Я и не знала, что нос у меня такой некрасивый! Вот уж беда так беда! С таким большим носом мне даже самого завалящего мужа до смерти не видать, как своих ушей!
И Инга заплакала, опустив прекрасную чернокудрую голову. Слушая её вой, Субедей нахмурился.
— Она хитрая обезьяна, — шепнул он на ухо Бату-хану. — Ни одному её слову верить нельзя!
Бату-хан молчал, внимательно наблюдая за тремя девушками. От жалости к Инге вдруг стала плакать и Настя, хоть и не знала, чем вызваны слёзы той. Но что же ещё могло вызвать её слёзы, как не угроза страшного наказания? И, собравшись с духом, Настя воскликнула:
— Это я во всём виновата! Да, только я одна! Не бей Ингу!
— Что она говорит? — спросил Бату-хан.
— Что мы трое суток почти ничего не ели, — подняла Инга жалобные глаза, наполненные слезами. — И нам невесело! Мы сейчас начнём плакать и причитать так же громко, как тогда, в юрте!
— А почему вы там плакали? Хан Кюлькан вас не угостил?
— Он нас угостил бараниной! Но Варвара и Настя её не любят, а мне она не понравилась. Можно было подумать, что для царевича закололи старого и больного козла, а не молодого барана! Да и арза была слишком горькой. Мы больше любим вино.
— Прикажи им дать по сорок плетей, — вышел из себя Субедей. — Таких наглых тварей я не встречал даже среди жён хорезм-шаха!
Но Бату-хан не ответил своему опытному советнику. Продолжая глядеть на бедных сироток, он улыбнулся.
— Всё это очень занятно! А кем была эта рыжая тому славному багатуру, который из-за неё размозжил затылок моему родственнику? Невестой?
— Нет, — сказала Варвара, когда дочь бога огня, или Галахана, перевела вопрос. — Мы были соседями, да и всё! Рязанские сплетницы, в их числе эта белобрысая, надо мной стали потешаться, когда я ему рукав на его кафтане заштопала! Перед этим он моей тётке, вдове с маленьким ребёнком, печку переложил да наколол дров. Больше между нами не было ничего. Но слух по Рязани пошёл такой, что нос было стыдно из дому высунуть!
— Да, невеста она ему, — перевела Инга. — Многие рязанские удальцы, которым она только улыбнулась, потом зубами плевались! И ты, блистательный хан, помог сберечь зубы всем остальным, поснимав им головы.
Бату-хан опять усмехнулся. Но было ему невесело. Он сказал, немного поразмышляв:
— Очень занимательная история! Вот стоит багатур Тогрул. Видите его за моей спиной? Если ваш Евпатий на самом деле не дух, а живой храбрец, Тогрул ему тоже отрубит голову, повстречавшись с ним в поединке. Тогда я вас отпущу вместе с его телом, ибо вы — сказочницы, сумевшие бесподобно меня развлечь! Если же Евпатий — шулмус, то мой багатур его победить не сможет. Тогда этой рыжей девушке переломят хребет, как монгольской ханше, чтобы он с ней, наконец, воссоединился и от меня отстал. И вы, белобрысая с чернокудрой, также умрёте самой почётной смертью, ибо пока ещё непонятно, какая из вас троих ему больше нравится! А вот я от вас утомился. Выйдите вон и скажите ловким танцовщицам из монастыря, стоящим за дверью, что я приказываю вас досыта накормить и дать вам чуть-чуть вина.
Инга сейчас же поднялась на ноги и перевела подругам самый конец речи Бату-хана. От её слов они озарились таким несусветным счастьем, что джихангир почувствовал себя богом. Он сильно бы удивился, если бы выяснилось, что девушек осчастливил грядущий ужин, а не почётная смерть. Когда они вышли, он обратился к Тогрулу:
— Иди скажи Тунгалаг, чтобы ночевала с ними в одной избе и глаз не спускала с них, особенно с дочери Галахана! Если мудрейшая заупрямится, то легонько сдави ей шею рядом с ушами, чтобы закапала из них кровь. Заодно смочи этой кровью саблю. Тогда крылатый шулмус от неё отпрянет, как от огня.
Голос у Тогрула был очень громким. Зная о себе это, силач шёпотом ответил, что всё сейчас же будет исполнено. Выскользнул он из комнаты тише кошки, хоть весил не меньше тигра.
— Значит, ты думаешь, что они нам морочат головы? — повернулся хан к своему учителю, едва дверь за родственником закрылась. — Кто же тогда раздавил змеёныша в его юрте? И почему урусуты так ловко бьют моих воинов, появляясь как будто из пустоты?
— Потому, что их предводитель так же хитёр и стремителен, как наш славный Джебе-нойон, — сказал Субедей. — А думать-гадать, что произошло в юрте хана Кюлькана — не моё дело. Моя задача — разделаться с урусутами, которые не дают нам двигаться дальше! Хан Гуюк близко, за дверью давно стоят юртджи твоих братьев, которые ждут приказов. Мы, может быть, обсудим сейчас всё это?
Ответив злобным согласием, Бату-хан встал с кресла и сапогом толкнул дверь. В горницу вошли, чествуя его почтительными телодвижениями, четыре посланника его братьев, темники Орузан с Хонгуром и две черницы. Одна из них держала в руке корзинку, полную очень крупных и небольших мороженых яблок из монастырского погреба, а другая — красивый глиняный поставец с четырьмя свечами.
— Ой, царь Батый! Мрачно и тоскливо здесь у тебя, как у твоих жён худосочных под их парчовыми юбками! — рассмеялась она, подходя к лампаде. — Свечки зажгу, хорошо?
Возражений не было. Субедей, между тем, забрал у первой монашки корзинку с яблоками. Монголы сели в кружок на дощатый пол, и старый военачальник взял из корзинки самое крупное яблоко. Положив его на пол, он пояснил:
— Вот столица княжества, Переяславль!
Потом стал класть другие, поменьше.
— Вот Клещин, а вот Шеломск! А тут, на реке Вазузе, стоит Калязин.
Вторая инокиня приблизилась с поставцом, в котором четыре свечки уже горели. Стало совсем светло.
— Что это он делает? — заморгав глазами на одноглазого полководца, тихо спросила свечная девка у яблочной. — Совсем, что ли, одурел, хряк старый?
— Это он хочет им показать, где город какой стоит на нашей земле, — прозвучал ответ также шёпотом. — Но он всё перепутал! Гляди, Калязин-то совсем близко у него вышел, а он — в полутораста верстах! Шеломск же старый дурак отодвинул в сторону, а он рядом, рукой подать! Может, всё поправить?
— Давай исправим! А то ведь, дьяволы, всё напутают, а потом на нас зло сорвут.
Отставив поставец в угол, девушки встали на четвереньки и, с шутками-прибаутками втиснувшись в круг монгольских военачальников, стали яблоки перекладывать.
— Ты куда, старый свинопас, отставил Шеломск? Вот здесь он стоит, поблизости! А Калязин откуда взялся под самым Глуховым? Между ними аж двести вёрст! А это большое яблоко что за город? Как Ярославль? Анька, да сколько этот кривой нынче браги вылакал? Ярославль! Да сдвинь его, толстый дурень, на сто вёрст к северу, чуть подальше Ростова! Ты бы ещё Белоозеро сюда втиснул, в Переяславское княжество! Ха-ха-ха! Ой, много вы навоюете тут без нас, дьяволы чумазые! Отродясь, должно быть, не мылись?
Батый и его помощники понимали только названия городов, поэтому лишь кивали на все вопросы и обзывательства. Им понравились эти девушки. Субедей-багатур в знак расположения даже хлопнул одну пониже спины, что вызвало изумление, затем хохот.
— Ой! Ишь ты, расхлопался, старый мерин! Рожу свою кривую сперва умой, потом лапай! Анька, видала? Ещё раз хлопнет — так я его, козла жирного, кочергой по башке огрею!
— А молодой-то царь, гляди, на тебя не зарится! Мне кивает да зубы скалит!
— Больно ты, дура, ему сдалась! Он над тобой ржёт, у тебя на лбу уже третий прыщ вскочил!
Военный совет продолжался долго. Лишь в полночь военачальники отпустили своих советниц, дав им по яблоку и съев прочие. Анька прыщавая и Марийка, как звали двух умных инокинь, пошли спать очень недовольные.
— Ну и свиньи! Уж лучше в монастыре ползать по полу — толку столько же, зато пахнет не лошадиным потом, а ладаном!
— Не ори! А то мать игуменья заругает.


Глава двенадцатая

Широкой снежной равниной Евпатий спешно повёл свой отряд на север, к Ростову. Он понимал, что для лобового сражения на просторе, которое захотели навязать ханы, сил недостаточно, и рассчитывал привлечь к делу ещё сколько-нибудь сельчан с простыми мужицкими топорами. На всём пути его от Оки к Плещееву озеру они шли к нему охотно, так как надежды на князей не было, а молва о лихой ватаге, которая истребляет отряды завоевателей, разлеталась по лесам быстро. Сперва коней хватало не всем, но в стычках с монголами их добыть удалось немало, и под Переяславлем отряд Евпатия Коловрата уже насчитывал тысячу семьсот всадников. Главной силой, конечно, были черниговцы, но и пахари да охотники с каждым боем всё меньше им уступали. Евпатий думал-гадал, где набрать ещё ополченцев, чтобы одним ударом избавить Русь от врага. В Ростовской земле? Или ещё дальше, в Твери и Новгороде? Но путь туда был неблизким. И уже здесь, в начале его, становилось ясно, что он будет перекрыт.
О том, что кольцо смыкается и решающей схватки с Батыем не избежать, Евпатий начал догадываться под вечер. Когда дружинники осторожно переходили по льду речку Березовку, ведя коней под уздцы, на опушке леса, который был впереди, появились всадники. Судя по долгополым шубам и шапкам с высокими отворотами, это были монголы. Они какое-то время просто следили за приближением ополченцев. Как только те снова вскочили в сёдла и поскакали к лесу, монголы поторопились исчезнуть в нём. Они устремились в разные стороны, хорошенько пригнувшись к шеям коней.
— Думается мне, это не разъезд, — заявил Евпатий, остановив вороного подле опушки. — Больше похожи они на передовых доглядчиков из большого отряда! Но едем дальше, посмотрим.
Опытные бойцы предостерегли, что уже смеркается, не попасть бы в засаду! Евпатий решил рискнуть, сказав, что идти назад смысла нет. Следуя приказу, стрелки заняли места с двух сторон отряда, и путь был возобновлён. Двигаясь широкой ровной тропой через редколесье, Евпатий и его воины не видали больше монголов. Но ни один обоз и ни один путник также не встретился ополченцам. Это тревожило. К ночи лес расступился. При свете полной луны, которая нависала над северным горизонтом, открылось мерцающее пространство с грядой холмов вдалеке. Меж ними тянулся Ростовский шлях. С юга порошило снежком. Была это не метелица, а позёмка, и зоркие следопыты взялись за дело. Сойдя с коней, прошлись они по обочинам и сказали, что пара десятков всадников на степных лошадях промчались от леса к холмам недавно. Все глянули на Евпатия. Тот, поднявшись на стременах, не отрывал глаз от холмов. Их снежные склоны, широкие и пологие, неподвижно высвечивались луной до синего блеска.
— Так же светились в ночи холмы на реке Воронеже, в Диком поле, — проговорил Даниил и снял рукавицу, чтобы достать из-за пазухи фляжку с брагой. — Помнишь, Семён, как шли мы на них с рязанцами?
— Лучше не вспоминать, — с грустью покачал головой стрелок. — И лучше туда не лезть. Чует моё сердце, там залегли немалые полчища! Не иначе, кто-то из братьев Батыевых подоспел нам наперерез от реки Вазузы.
Отряд беспокойно ждал, что скажет Евпатий. Тот, видя это, решил с ответом не медлить и повернулся к черниговцам.
— Братцы, вам не впервой рубиться с кочевниками верхом, на открытом месте. Что о них скажете?
— Бьются лихо, — пожал плечами Касьян, обменявшись взглядами со Мстиславом и Елисеем. — Конями правят умело, стреляют метко. Что ещё можно сказать?
— Вот и я о том же. К Ростову пробиться сможем, но нам здесь драться невыгодно, слишком много поляжет нас. Если пробиваться, то к Волге, через тумен самого Батыя! Он у них главный, с ним нам и надо потолковать. Вот моё решение.
Эта речь обрадовала дружинников. Они громко, единодушно выразили поддержку Евпатию и готовность вступить в решающий бой. А куда им было ещё идти, как не на Батыя, тем более что другой дороги даже и не просматривалось? Всё было яснее ясного. Подозвав к себе местных, среди которых был самый ловкий разведчик и следопыт Тимоха Косой, Евпатий всё у них выспросил про дороги, затем велел накормить коней остатками фуража и взял путь на Клещин.
Ближе к утру разыгралась вьюга. Если бы не Тимоха, который помнил между Владимиром и Ростовом каждую рощицу, сбились бы с пути сразу. Отряд Евпатия двигался то полями, то перелесками. Два-три десятка разведчиков иногда отставали, чтобы получше вслушаться да вглядеться в ночь. Сенька и Тимоха,которые могли видеть ночью почти как днём, сказали Евпатию, что монголы следуют по пятам, и довольно близко, рассредоточившись по равнине конными сотнями. Но Евпатий, казалось, сам это чувствовал. Он улавливал в завывании вьюги, с которым сливался далёкий вой волчьей стаи, знакомую перекличку степных кочевников. Перед самой зарёй, улучив момент, Евпатий с сотней черниговцев неожиданно развернулся и бросился на монголов, повисших, что называется, на хвосте. Остальной дружине он приказал остаться перед дубами, между которыми непролазно росли кусты, и ждать нападения с трёх сторон. Но схватка произошла лишь там, куда он повёл черниговцев. Они сшиблись с передовым отрядом хана Тангута. До полусотни монголов были изрублены, остальные сумели скрыться в колючих и ослепляющих снежных вихрях. Евпатий был недоволен. Он думал захватить пленных, чтобы узнать, какие тумены за ним идут и кто поджидает его на западе. Эта цель достигнута не была.
Когда за низкими тучами взошло солнце, Евпатий подступил к Клещину. Но монголов там уже не было. Жители городка, большинство которых вот уже несколько дней составляли женщины — как черницы, так и мирские, встретили ополченцев слезами радости. Облачённая в шубу из тридцати соболей, игуменья расписной Сретенской обители целовала руки продрогшим воинам, безошибочно подбегая лишь к одним сотникам. Добежав, наконец, и до самого Евпатия Коловрата, который, сидя в седле, оглядывал рощицы и поля вокруг городка, она ткнулась носом ему в колено.
— Красавец наш! Избавитель! Как только Царю татарскому донесли о том, что ты рядом, его и след простыл! Если бы не ты, убил бы он нас тут всех, Христовых невест, за то, что не поклонились ему, язычнику!
На вопрос Евпатия, куда делись все мужики из Клещина, мать игуменья стала выть, что в Переяславле они, готовятся к обороне города.
— Ну а свой родной город, стало быть, бросили?
— Ой, родимый! Да разве же такой город бы устоял? Кабы мужики безбожников встретили топорами, то сразу и полегли бы все, да и жён с детишками уберечь бы не получилось! А так татары слабых не тронули, потому что отец Викентий и я Батыю сказали: «Убивай нас, коли не напился невинной крови, поганый пёс, а девок с детьми не трожь!» Видать, нашими устами сам Бог возопил к царю! Зубами он скрипнул, но не велел убивать и жечь, только кладовые вымести подчистую.
— Стало быть, было что выметать? А если бы мужики ушли вместе с семьями, тут бы зёрнышка не нашлось! Не вы ли с отцом Викентием точно так же, устами Самого Бога, благословили их жён с детишками здесь оставить?
Тут на игуменью напал кашель. Хотел Евпатий хлопнуть её по спине ладонью, да передумал, решив, что без толку. Между тем, степенный и статный отец Викентий начал служить со всеми своими дьяконами молебен в городской церкви. Но дюжины две черниц, гурьбой побежавших вслед за Евпатием, когда тот направил коня к терему посадника, рассказали, перебивая одна другую, как жадный и глупый поп в той же самой церкви служил молебны о здравии Бату-хана, а мать игуменья грызла кости, которые Бату-хан ей бросал, сидя за столом. Все эти монахини были как на подбор — пригожие, молодые и белозубые. Остальным игуменья поручила заботу о прочих воинах, а иными словами — под руки отвести их в хоромы отца Викентия, да в другие зажиточные дома, да в саму обитель, и кормить сытно, о лошадях также позаботиться хорошенько. Но есаулы, как называли в отряде сотников, предводителя не оставили, и пришлось красивым черницам обхаживать также их. У Евпатия продолжали путаться под ногами Анька прыщавая и Марийка. Когда он поднялся в горницу, они стали снимать с него сапоги, толкнув его в кресло.
— Посадник где? — спросил он, не дав им себя разуть. Они объяснили, что воевода перед приходом монголов поспешил в Полоцк, ибо увидел сон, что его сестра, живущая там, родила трёх ангелов.
— Целых трёх? Увидав такое, можно умчаться и дальше Полоцка! А когда Батый отсюда ушёл?
— Вчера! Он ушёл вчера!
— Куда ж он направился?
Две черницы стали махать руками в разные стороны, а затем назвали одна другую драной козой да облезлой лошадью, и едва не перешёл в драку их спор о том, куда же направился царь Батый. Евпатий устало следил за ними. Когда они, наконец, сказали ему, что толком не знают, где какой город стоит, но монголы двинулись одни вправо, другие влево, он вскочил с кресла.
— Спасибо, матушки! А теперь, если вы ещё не слишком устали, кликните мне сюда попа вашего, Викентия, а потом накройте нам стол для завтрака. На обед мы поедем к хану Батыю.


Глава тринадцатая

Вьюга улеглась. Как только отряд, выехав из Клещина, миновал окрестные перелески, группы монгольских всадников начали появляться с разных сторон. Это пока были разведчики. Семён и другие лучники из отряда Евпатия иногда пускали в них стрелы. Монголы не отвечали тем же, а поворачивали коней и опять скрывались за рощами и буграми.
— Позавтракали мы славно, но не в последний ли раз? — вздохнул Даниил. — Сдаётся мне, братцы, что поп Викентий с трясущейся бородой наврал нам, сказав, что будет за нас молиться!
Евпатий не отвечал. Всем было понятно, что надо двигаться быстро, дабы прорваться к густым приволжским лесам. К несчастью, дороги замело снегом, а наст был хрупким. Кони не то чтобы сильно вязли, но даже рысью идти было нелегко. А вражеские отряды, которые продолжали показываться то справа, то слева, то впереди, делались всё более многочисленными. Стрелы стали лететь уже с двух сторон. Но от рукопашной монголы всё ещё уклонялись. Евпатий, боясь засады, не разрешал преследовать их. И только к полудню стали завязываться бои. Быстрые черниговцы, разделившись на два отряда, вступали в схватки с врагами и заставляли их отступать. Сами же они старались не удаляться от основной дружины, чтобы не угодить в западню.
Решающее сражение началось внезапно и ближе к вечеру. Развернулось оно на широком поле, среди лесистых холмов. Через это поле шла из Твери дорога на Углич. Преодолев подъём на возвышенность, отделявшую их от этой дороги, Евпатий и его воины увидали очень большой монгольский отряд. Монголы стояли несколькими шеренгами поперёк неровного поля, от одного леса до другого, и были готовы к битве. А за их спинами, ближе к линии горизонта, вставали на боевые позиции следующие группы конницы. Там виднелось большое пятиугольное знамя. О такой встрече Евпатий мечтал давно. Он обнажил меч, пришпорил коня и поскакал вниз, ведя за собой дружину.
Ему противостояли несколько тысяч нукеров тумена «бешеных». Эти воины при набеге на Переяславль сопровождали то Бату-хана, то его брата, хана Берке, хоть их предводителем со времён Чингисхана был Субедей-багатур. Сам он неизменно находился при джихангире и распределял силы монгольской армии, исходя из донесений разведки. Так как Евпатий шёл прямо на Батыя, Главный удар готовились принять «бешеные». Они были вооружены кривыми мечами дамасской стали и копьями.
Схватка сразу пошла такая, какую хотел Евпатий — в полную силу и до беспамятства. Сокрушительный натиск русской дружины, построенной в виде клина, расколол строй тяжёлой монгольской конницы. Левый фланг её, над которым реяло знамя с изображением огнедышащего дракона, был смят черниговцами. Правый фланг медленно, но верно теснили к лесу пахари и охотники, страшные в своей ненависти к врагу, который убил их близких и продолжал выжигать их родную землю. Евпатий с сотней бойцов из Рязани, Пронска И Мурома, опрокидывая нукеров вместе с конями, яростно прорубался сквозь их средние ряды к другому тумену, стоявшему вдалеке, за полем. Этот тумен под ханскими бунчуками и большим флагом с фигурой кречета, широко развёрнутый в боевой порядок, Евпатий и заприметил ещё с холма. Теперь уже стало видно, что все нукеры — в тяжёлых китайских латах из воронёной стали и шлемах с масками в пол-лица. То были «непобедимые» — десять тысяч богатырей, обязанностью которых было охранять жизнь Бату-хана. С других сторон, западной и южной, на русских воинов шли тумены Гуюка, Тангута и Шейбани.
У «бешеных» не хватило сил устоять. Их грозный дракон с тремя головами был уж давно втоптан в снег, который от крови в некоторых местах осел до земли. Как только Евпатий вместе с черниговцами пробился в чистое поле, которое отделяло его от «непобедимых», из их рядов выехал Тогрул верхом на громадном сером коне. Он вскинул над головой сарацинский меч и сделал им рубящее движение, вызывая рязанца на поединок. Во всех пяти ханских ставках взревели трубы и наклонились хвостатые бунчуки. Это означало сигнал к остановке битвы. И битва остановилась, так как монголы повиновались приказу, а русские шли вперёд, к ставке Бату-хана, и верно поняли жест самого высокого всадника из тумена телохранителей. В тишине, которая нарушалась лишь лошадиным храпом, Евпатий дал коню шпоры. Это же сделал Тогрул, и через мгновение они встретились. Серый конь и конь вороной, полные свирепости друг на друга, дико заржали и поднялись на дыбы. Оба устояли. Тогрул нанёс удар сбоку, сделав большой размах, но Евпатий, сильным рывком поводьев вынудив своего коня податься назад, парировал основанием своего прямого меча. При этом он изловчился чётким приёмом — движение клинка вверх, в сторону и вниз, выбить кривой меч из руки Тогрула. Затем Евпатий нанёс собственный удар, которым он разрубил врага пополам, от плеча до пояса.
— Ну а дальше-то было что? — вскричала Маринка. Она уже целую минуту ждала, когда Лиза, которая вдруг умолкла, будто язык проглотила, возобновит свой рассказ. День клонился к вечеру. Две подруги сидели на берегу лесного ручья. С другой стороны ручья , за деревьями, далеко тянулось заросшее травой поле, невесть откуда возникшее посреди дремучей тайги. Лиза улыбнулась, прежде чем дать ответ:
— Дальше не хочу тебе ничего рассказывать! Какой смысл? Последний час жизни Евпатия Коловрата вряд ли смогу я описать лучше, чем это сделал Василий Ян в романе «Батый». Одна из частей этого романа — седьмая, кажется, называется «Евпатий Неистовый». Я жалею, что рассказала тебе так много. Вот прочитаешь роман и скажешь, что я всякой ерунды напридумывала!
— Я этот роман читала, когда мне было лет десять, но мало что из него запомнила. Может быть, ты на комплимент напрашиваешься?
— Нет, нет! У Яна всё вышло гораздо круче, чем у меня. Он выдумал друга Евпатия — Ратибора, выдумал то, что битва произошла на болоте близ Переяславля Залесского! Про Переяславль я у него позаимствовала. Скорее всего, Евпатий так далеко не зашёл, и это решающее сражение, когда он рассёк пополам Тогрула, произошло в Суздальской земле, на Убитом поле. Но ведь роман есть роман!
Маринка задумалась. Глядя в поле с высокой пёстрой травой, которая то клонилась под ветром, то выпрямлялась, меняя цвет в розовых лучах закатного солнца, она задала вопрос:
— А три эти девушки — Настя, Варвара, Инга? Кто их придумал, Василий Ян или ты?
— Никто не придумывал этих девушек! Они были на самом деле.
— Откуда ты это знаешь?
— Знаю и всё! — рассердилась Лиза. — Есть вещи, которые говорят сами за себя.
— Это каким образом?
— Человеческим! Если бы этих девушек никогда не существовало, я бы не знала, как дальше жить. И зачем.
После этих слов Маринке хотелось узнать только одну вещь.
— Что же было с ними после того, как погиб Евпатий?
— Вот это умный вопрос! Сейчас процитирую тебе Яна, который при описании одной сцены близок к первоисточнику. Вот, цитирую: «Прибежавшие нукеры доложили, что найдены тела урусутов — молодого воина-силача и старого шамана, павших под ударами тяжёлых камней. Бату-хан пожелал их увидеть. Нукеры подвезли на деревенских розвальнях тела Евпатия и Ратибора. Джихангир внимательно осмотрел мертвецов, осторожно тронул пальцем полузакрытые глаза Евпатия.
— Нет, это были не мангусы и не шаманы, а храбрые воины, большие багатуры. Если бы они были живы, я хотел бы иметь их против моего сердца… Мои воины должны учиться у них!
И, обращаясь к теснившимся вокруг монголам, Бату-хан сказал:
— Воздадим им воинский почёт!
Тогда непобедимый полководец Субудай-багатур, приближённые знатные темники и нукеры, с суровыми и строгими лицами, вынули блестящие мечи, подняли их над головой и трижды прокричали:
— Кху! Кху! Кху!»
— Ты это запомнила слово в слово? — оторопела Маринка. — Целый абзац? Ты, может быть, помнишь и весь роман?
— Нет, только один абзац, потому что он касается тех, о ком ты спросила. Тебя всё ещё волнует судьба трёх девушек? Или нет?
— Да, да, извини! Так что с ними было дальше! Ведь Бату-хан поклялся их отпустить, если вдруг окажется, что Евпатий — не выходец с того света!
— Он сдержал слово. Ведь у него было прозвище «Саин-хан». Это означает добрый и милостивый. Конечно же, добрым он был к своим, но всё-таки иногда делал исключения. Девушкам было позволено отвезти Евпатия на рязанское пепелище, чтобы похоронить его под развалинами соборной церкви. Бату-хан предоставил им для охраны конную сотню и одарил их деньгами. Похоронив Евпатия Коловрата, Варвара, Настя и Инга пешком отправились в Новгород и дошли до него. На деньги Батыя они купили в Новгороде уютный дом, завели хозяйство и прожили так до смерти, не расставаясь.
— А как же личная жизнь?
— Ой! Коза, коза! — вдруг вскрикнула Лиза, глядя на поле. Прищурила на него глаза и Маринка.
— Там две козы, не одна! Пелагея с Женькой. А Герда где?
— Да вон, слева! Не видишь? Чёрная голова мелькает в траве.
Подбежав к ручью, коза и пантера начали пить. Они встали рядом, прямо бок о бок. Женька несла уже не один пакетик, а два. Второй был объёмнее, тяжелее. В нём что-то звякало. С такой ношей перескочить ручей Женька не рискнула. Сев на траву, она сняла кеды и, положив их в первый пакет, стала осторожно переходить ручей босиком, ойкая на острых камнях. Лиза и Маринка за ней внимательно наблюдали. Им не хотелось с ней разговаривать, потому что она грубо отказалась взять их с собой позавчера днём. Но к Герде и Пелагее у них особых претензий не было, и они погладили двух самых знаменитых жительниц Ершовки, когда те к ним подошли. Затем подошла и Женька с двумя пакетами. Села рядышком и вздохнула.
— Ух! Так устала, что сейчас сдохну! Ночь не спала. С сельскими ребятами квасить весело, но потом можно не проснуться, если здоровье хилое! Знаете, что гремит во втором пакете?
— Твои мозги, которые ты случайно где-то нашла? — вяло покосилась Маринка на горбоносое, загорелое лицо Женьки. — Давно пора было это сделать!
— А ты как думаешь? — стала приставать Женька к Лизе. — Угадывай с трёх попыток!
— Может быть, клад? Сокровище?
— Угадала! Ты молодец! Жители Мурыгина подарили мне пять бутылок своей крутой самогонки!
— Класс! — разом подскочили Маринка с Лизой. Им стало весело. Схватив Женьку, они её повалили и стали радостно тормошить. Она хохотала и отбивалась. Герда уснула на солнышке, растянувшись возле ручья. С пользой проводила время лишь Пелагея. Она паслась. Трава у ручья была очень сочная.



Конец

Декабрь 2024 – февраль 2025 г.


Авторские права нотариально заверены