Шаги. Сюжет первый

Шаги (1)

Десять сюжетов и обелиск

Роман

Wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.

Friedrich Wilhelm Nietzsche(2)



Начало. Сюжет первый, ностальгический.

*****

Стоя на середине Вестминстерского моста, Щеглов и Светлов смотрели на Темзу в сторону моста Ватерлоо. Маленький буксир тащил по реке огромную баржу. Рассекали воздух в бесконечной пляске чайки: взлетали с парапета набережной, звеном поднимались вверх, пикировали вниз, к поверхности воды, как заходящие на цель штурмовики; сделав над водой круг, возвращались обратно на парапет; рассаживались с равными промежутками, сменяя следующее звено, ушедшее на такой же круг…

- Пойдем на колесо-то(3)? – спросил Антон.

- Да ну его… - поморщился Олег. – Хвост вон – от «Макдональдса»(4). Часа два пропаримся.

- Вот уж не думал, что и тут так бывает…

- Бывает, конечно… - проворчал Светлов куда-то в сторону. – Давай к Трафальгарке(5), что ль?

- Пошли, - кивнул Антон.

Они побрели в сторону метро «Вестминстер».

- Странное какое-то ощущение. Нереальное, - Щеглов показал на «Биг Бен» и здание парламента. – Ожившая картинка. Буквально. То есть выглядят именно так, как на той картинке, где – не помню точно; наверное, в учебнике английского. Ну да, конечно, там, где же еще? Кажется, будто и сейчас смотришь на картинку, а не… Редко такое бывает.

Светлов промолчал.

- Пожалуй, со мной никогда такого и не было, - добавил Антон.

В кармане завибрировал мобильник; Щеглов, вздрогнув, остановился. Олег качнул головой, мрачно улыбнулся – скорее это было похоже на то, что он снова поморщился.

- Быстро тебя, однако, разбирать начало.

- Начнет тут… - пробормотал Антон.

На дисплее был номер Марченко: тот впервые звонил ему сам, минуя секретаря, со своего мобильного. Вряд ли это предвещало что-то хорошее.

- Алло, - ответил Щеглов сухо, но тут же, опомнившись, поприветствовал начальство с куда большей предупредительностью: – Здравствуйте, Александр Валерьевич!

- Антон Сергеевич, - Марченко хрипанул в трубку севшим почти до шепота голосом.

И к хриплому голосу первого вице-президента, и к его брутальному внешнему виду за едва минувшие со дня его поступления на службу в Топливную компанию три месяца Антон успел уже привыкнуть – но тут еще и в тональности этого хрипа послышалось ему что-то угрожающее.

Марченко кашлянул и добавил чище:

- День добрый, Антон Сергеевич.

- Здравствуйте, Александр Валерьевич! - повторил приветствие Щеглов, всеми силами стараясь сообщить своему голосу как можно больше оптимистических ноток.

Первовицепрезидентский настрой не претерпел, однако, никаких изменений.


- Вы далеко? – недовольно-мрачно спросил Марченко.

Имелось в виду: далеко ли от офиса, от его, Марченко, кабинета.

- Я? Э-э-э-м-м-м… - промычал Антон.

Вызвавший замешательство Щеглова анекдотизм ситуации заключался в том, что документы о его командировке в Лондон подписывал именно первый вице-президент Марченко: по распределению обязанностей он курировал управление общественных связей, он же ведал в компании кадровыми и хозяйственными вопросами. Чрезвычайная забывчивость и неорганизованность корпоративного руководства уже не была для Антона откровением, однако трудно давалось избавиться от ощущения, что границы этой зоны памяти не переставая сужаются, отчего ему, человеку новому и не слишком пока уважаемому, попасть со своими проблемами в искомую область интеллектуальной активности начальства становится чем дальше, тем сложнее.

Вообще-то инициатором всей этой затеи: двинуть вдвоем на этот мутный, невнятный пиаровский семинар, интересный только местом проведения и больше ничем, был Олег Светлов; Щеглову – и в голову бы не пришло проситься куда-то за казенный счет. Для него и то, что он уже получил в Топливной компании: и приличную зарплату, и солидную должность, на которую он был не «принят», а «назначен», и отдельный кабинет, пусть и старый, пусть и обшарпанный, пусть и прокуренный, пусть с разваливающейся мебелью, с облупившимся, времен очаковских, деревянными рамами, и какого-никакого, а Петракова в подчинение – все это для него было намного больше, чем можно себе представить, намного больше, чем даже можно мечтать – ведь чтобы мечтать, нужно хотя бы знать, что такое бывает…

И казалось: уж сейчас-то, уж Марченко – ну как он мог это забыть? Ведь это он (конечно, после звонка Ковыляева) поставил визу на приглашении; ведь это он, не иначе, как просто затем, чтобы вставить свои пять копеек, отправил «в командировку» вместе с Антоном еще и начальника протокольного отдела Ивана Ивановича Хмельнова (которому пиаровский семинар и вовсе некуда было приставить – зато фамилию свою с самого погружения в самолет он оправдывал в полном объеме); ведь это он подписал после, десять раз переспросив обо всех деталях, все причитающиеся формальные бумаги: для покупки билетов, для оформления виз, для оплаты участия, для выдачи командировочных. Неужели все равно все забыл? Или, может, забыл только сроки? Или, может, вообще придуривается? Эдакая проверка – под дурачка… И как тогда реагировать? Сказать: я в Лондоне – и впрямь выставить круглым дураком; а злить его – ох как не хочется: и так ведь совсем с ним непросто…

Совсем непросто – ведь кто бы мог подумать: задумав поменять корпоративного пиарщика, президент Топливной компании не удосужился даже обсудить этот вопрос со своим курирующим замом? Кто бы предупредил, что только из-за этого, а вовсе не по причине реальных каких-то проколов, придется нажить такого влиятельного недруга…

Да и если бы кто-то предупредил – от таких предложений разве отказываются?

Если бы кто-то предупредил…

Заваленные пачками пожелтевшей, протухшей бумаги, пахнущие плесенью кабинеты, потолки с отваливающейся штукатуркой, вздыбленный линолеум на полу, с трудом открывающиеся деревянные окна, пыльные коридоры, свисающие с потолка провода – это тюрьма, советская больница? Нет, это Топливная компания…

Вэфовские телефоны с дисками, компьютеры эпохи соперничества Apple и IBM с «маленькими чернобылями»(6) на полстола, матричные принтеры – эй-эй, разве на дворе не двадцать первый век?

И серые, безликие личности в насквозь прокуренных помещениях, большую часть дня кликающие пасьянс плохо слушающейся от износа мышкой; и Петраков, наклеивающий криво вырезанные, редко случающиеся газетные статьи о Топливной на листы A4 и обреченно плетущийся на другой конец офиса к единственному ксероксу, дабы после столь же обреченно презентовать результаты тяжких своих трудов солидным дядям, заливающим щеками столы в шикарно отремонтированных кабинетах; и «предшественник», стараниями Марченко осевший в должности какого-то там советника и, понятное дело, вдохновенно вставляющий палки в колеса инициативами об организации всевозможных советов, комиссий и совещаний на профильном направлении деятельности; и этот «протокольщик» Хмельнов, успешно охмуряющий того же Марченко своим чванливо-корыстным мурлыканием и протекцией последнего заполняющий собой все смежно-аппаратные дыры; и замшелые ниокровцы(7), продолжающие клепать на ватмане выставочные стенды – то ли школьные стенгазеты, то ли подарочные обертки; и бессмысленно-пустой «айтишник» Антипенко, шокирующий всем, всем, всем, и более всего словами о том, как важно
всесторонне… и с точки зрения… и не просто так, с кондачка… и в соответствии с указаниями… и это о чем? о создании корпоративного веб-сайта, которого у Топливной компании до сих пор нет! О люди, да проснитесь же!

И весь этот навал бумаг, с идиотскими, полоумными резолюциями, и постоянные звонки «по внутренней» с указаниями и хотелками: надо то, не знаю что, поди к тому, не знаю к кому, спроси о том, не знаю о чем… «совместно» с департаментом N, управлением S, с Сибирью, с Ямалом, с Мурманском, с Архангельском, с Сахалином, с Хабаровском, с Нальчиком, с Грозным, с Иван Иванычем, Петр Петровичем, Абрам Семенычем, Рустэм Махмудычем… а ото всех от этих, с которыми «совместно», всегда только «не знаю», «не могу», «нет указания», «нет резолюции», «не получал», «не видел», «не слышал», «а вам зачем?», «а что писать?», «нет-нет, это конфиденциально»…

Поздравления, соболезнования, выступления, доклады, презентации; однообразные вопросы, одинаковые ответы – для этого в извилистых корпоративных закоулках нужно найти тех, кто хоть что-то знает, и что-то вытрясти, что-то додумать, что-то изобразить, невнятное, пространно-скользкое, а все потому, что даже на самые простые вопросы простых ответов на самом деле нет…

К президенту, от президента, к вице-президенту, от вице-президента, совещания, заседания, собрания, командировки, вылеты, прилеты, разговоры, записки, письма, совещания, обсуждения… «не могу принять», «ждите, вас вызовут», «не могу соединить, «ждите, вам позвонят», «рассмотрим без спешки», «приходите завтра», «позвоните через неделю», «не раньше, чем», «соберите визы»… все тонет, захлебывается, плавится, как французский сыр на солнце, растекается, исчезает… Хаос, пустота…

И светлый, и почти любящий, и неухватно отсутствующий взгляд Ковыляева: что? как? какие проблемы? где – проблемы? разве есть проблемы? разве – могут быть?

Разве это не есть доверие?

Оправдать доверие, не подвести, на тебя рассчитывают, от тебя ждут… но как? Как пробить лбом стену? Как сделать хоть что-то, когда все самое очевидное и очевидно всем нужное – всё в этих коридорах киснет и свертывается в какую-то клеклую массу?

Бросить все, убежать, спрятаться, забиться в какую-нибудь нору, не видеть, не слышать, никогда и нигде больше не появляться?

Нет!

Кем был бы он, если б не попытался?

*****

Марченко молча ждал, когда он доложит ему наконец о своей дислокации, а если быть точнее, о том, как скоро: через минуту или, в крайнем случае, через час, он сможет предстать пред светлые его очи….

- Я, Александр Валерьевич… Я… я же в Лондоне… Вы же… вы сами… вы… помните?

- А-а-а, ой! Ну да… - пробормотал в ответ первый вице-президент, и в его голосе, к немалому удивлению Антона, послышалось теперь некоторое смущение. – Вы же… да-да… Вы же там с Иван Иванычем…

Щеглов хотел отозваться браво: «так точно» или «вот именно», но слова эти не произнеслись, застряли на кончике языка; а Александр Валерьевич, опомнившись и устыдившись, видимо, краткого проявления ненадлежащей человечности, кашлянул вслед за тем в трубку и снова принял начальственно-недовольный тон.

- А что это вы там сегодня написали, а? – с места в карьер наехал он, словно опять забыв, где находится его собеседник.

Щеглов наморщил в лоб, но на память ничего не шло. Написали? Сегодня? Наверное, хочет сказать: опубликовали… Сегодня никто не звонил даже. Семинар, потом обед, потом по городу бродили с Олегом…

Или это на самом деле про вчера, а не про сегодня? Ах, точно! Пора бы уже привыкнуть: вышло-то вчера, это прочитал он сегодня…

Что же было вчера? Днем прилетели, вечером в Сохо, выпили немного, ничего такого… Тьфу, да при чем тут вообще это…

Что было вчера там?

Понедельник? Все равно вроде ничего… Может, тогда в выходные? Или даже в пятницу?

- Э-э-э… Простите, а что мы, собственно… То есть я – ничего, я ведь…

Марченко яростно засопел, а после почти зарычал в трубку:

- У меня мониторинг тут твой! Ну этот, который ты всё…

Речь шла о новом ежедневном медиадайджесте, который, обретя пристойный вид, с оглавлением и аннотациями, появился на столах у корпоративного руководства, а также стал доступен всем сотрудникам компании посредством внутренней сети после того, как Антон отменил петраковские экзерсисы с газетами и ножницами и заказал удобоваримый продукт внешнему подрядчику. «Продавить» в компании эту чрезвычайно революционную инициативу стоило ему немалых трудов: пришлось два с половиной месяца многочисленными бумагами доказывать всем возможным инстанциям, что подготовка качественной выборки силами двух человек, один из которых к тому же еще и Петраков, совершенно нереальна, что нанимать для этого специального сотрудника тоже нецелесообразно, поскольку его нужно будет найти, обучить, оснастить необходимым оборудованием, а после платить зарплату (к тому же процесс согласования дополнительной штатной единицы растянется на неопределенное время), что гораздо проще будет за сумму вдвое меньшую получить искомый продукт буквально завтра; десяток записок, десяток согласительных виз – а еще Марченко с подачи «предшественника» придумал какой-то конкурс; сдвинуться с места удалось лишь после того, как Антон прямо заявил Ковыляеву, что без его личного вмешательства нормального мониторинга ни в компании, ни лично у него не будет еще минимум полгода; тогда последний все же позвонил Марченко и велел подписать договор без лишних проволочек; и вот теперь уязвленный первый вице не упускал ни единой возможности хоть как-нибудь да боднуть этот несчастный дайджест...

Значит, мониторинг… тогда «что-то» точно случилось на выходных или в пятницу; вчера, значит, появилось в газетах, сегодня уже – в подборке…

- А что там не так, Александр Валерьевич?

- Что?! – опять яростно зарычал Марченко. – Да тут по совету вон; кредиты, ставки… Вы, что, там – вообще, а?!

Чем более угрожающим становилось рычание первого вице-президента, тем почему-то менее страшно делалось Антону. Делалось даже – смешно.

- Кто написал? Какие ставки? Александр Валерьевич, вы извините, я не…

- Ты хочешь сказать, что это не вы? – перебил, не дав ему закончить, Марченко.

Щеглов повернулся к реке, оперся локтями о перила моста и стал снова наблюдать за кружащимися над водой чайками. Выдержав паузу: на тот случай, если первый вице-президент захочет дополнительно развить свою мысль, и не услышав из трубки ничего, кроме приглушенного начальственного покашливания, он снова попытался выяснить хотя бы минимальные подробности случившегося:

- Да что не мы-то, Александр Валерьевич? О чем вообще речь? Я же в Лондоне, компьютера у меня здесь нет, ни лент, ни мониторинга я не видел. И уж тем более, ничего, как вы вырази… ну то есть как вы сказали, не писал.

Следить за внятностью формулировок у большого начальства не принято – это Антон уже успел усвоить и старался не раздражать «уважаемых людей» требованиями внести ясность в их бронзовеющие на лету фразы. Но сейчас у него просто не было иного выхода: выяснить отсюда, из Лондона, что имеет в виду Марченко, без каких-либо вообще намеков с его стороны было практически нереально.

Александр Валерьевич опять кашлянул в трубку.

- В пятницу был совет, - глухо, почти неслышно прохрипел он. – И все материалы… они вот… тут все написали, все… Кредиты, соглашения с банками… это же все конфиденциально, а тут… Короче! Разберись и доложи! А вернешься – объяснительную.

- Да я… - начал было Антон, но Марченко, не прощаясь, разъединился.

- Твою-то мать! – выругался Щеглов.

- Что там? – спросил Олег.

Его вопрос прозвучал почти в той же мрачно-недовольной тональности, что и дурно артикулированные претензии первого вице-президента, и Антон едва удержался, чтобы не сорвать злость на товарище.

- Да Марченко тут… Совет, говорит, слили там какую-то муть…

Колокол «Биг Бена» пробил шесть часов.

Ах, точно, вдруг вспомнил Антон: «совет» - это же совет директоров, и он действительно был в пятницу…

Что на нем обсуждали – этого Щеглов не знал и узнать заранее не пытался: такой возможности у него просто не было. Как довольно быстро выяснилось, корпоративного служащего, отвечающего за исходящий поток информации, все прочие корпоративные служащие Топливной компании поголовно считают «журналистом» (то есть, по большому счету, разновидностью внедренного врагом агента), который всеми силами стремится выведать у них свято хранимые ценные сведения. К таковым сведениям они причисляли, естественно, весь объем накопленных ими знаний. Поскольку абсолютно все корпоративные клерки, от мала до велика, были убеждены, что любое произнесенное в разговоре с Антоном слово автоматически и при этом совершенно таинственным способом транслируется в средства массовой информации, они, что вполне естественно, также полагали высшим проявлением своей профессиональной ответственности, можно сказать, священным долгом, не говорить ему вообще ничего – ну или что-то все-таки говорить, но только по прямому указанию руководства. Получить подобное указание быстро и вовремя было категорически невозможно, поскольку для этого каждый раз требовалось преодолевать самые разнообразные бюрократические нагромождения, и, как бы это ни бесило, Щеглов быстро понял, что путь к «доверию коллектива» ему предстоит долгий и сложный. В данном конкретном случае (то есть с получением информации о заседаниях совета директоров) ему уже удалось добиться некоторого прогресса: в секретариате совета согласились сразу после высоких заседаний делиться их протоколами – еще (о, ужас!) даже не утвержденными, а также материалами по рассмотренным вопросам; однако на то, чтобы ознакомиться с повесткой загодя, рассчитывать пока не приходилось.

Собственно, как раз поэтому еще в прошлую пятницу, одолеваемый представителями второй древнейшей относительно «результатов совета» (Боже, пустая ведь формальность, какие результаты? и ведь поди объясни, что на совет его никто не пустит, а протокол, даже предварительный, в секретариате родят не раньше понедельника), Петракову он поручил следующее: протокол с сопутствующими материалами в секретариате взять, «проглядеть на предмет, нет ли там чего лишнего», после чего раздать «в допустимых объемах» конкретно и поименно названным персонам – ну а персоны эти в количестве трех особей женского пола он в свою очередь попросил в понедельник позвонить Михаилу Михайловичу и его, что называется, «толкнуть» - дабы не увязывать ход процесса исключительно с расторопностью последнего. Так было сделано, чтобы упростить цепочку: в противном случае ему бы пришлось изыскивать здесь, в Лондоне, возможность получить этот протокол от с трудом справляющегося не то что с компьютером, но даже и с факсом Петракова; а потом искать компьютер с кириллицей (ведь ноутбук ему до сих пор не выдали), чтобы набрать текст сообщения; а потом сообщение отправлять обратно Петракову; а тому - сообщение это (ведь оно в таком случае становится официальным) согласовывать с руководством; а потом, согласовав (не дай Бог еще правки!), рассылать (и как, по факсу?) журналистам - короче, хлопот не на один день…(8) Показалось логичней и проще: довериться тем самым особям женского пола – к их же, без сомнений, вящему удовольствию; возможно, так бы оно и было – вот только Петракова он явно переоценил: для министерского этого динозавра «проглядеть на предмет, нет ли там чего лишнего» оказалось, видимо, задачей совершенно непосильной – и он просто и без ухищрений слил всё.

*****

- Твою мать! - опять пробормотал вслух Антон. – Вот, блин, деятель-то? И времени уже... поди его теперь найди. Он же в шесть уже за проходной.

- Что-то я ничего не понял… - напомнил о себе Олег.

- Да ну бля! Поручил ему - ну Петракову то есть… Поручил ему в пятницу, до отъезда: материалы совета директоров раздать. Раздать, соответственно, в понедельник, вчера
то бишь. Глянув предварительно, чтоб ничего лишнего. Я и забыл, честно говоря, а он…

Разъяснять дальше Светлову не понадобилось: с Петраковым он был знаком довольно давно.

- Ну ты нашел вообще, кому поручать аналитическую работу…

- И впрямь… Ну а что делать-то было? – развел руками Щеглов. - Других писателей, как известно… Отсюда релиз рассылать? Это ж с ума сойдешь: с петраковскими техническими способностями я бы тут всю неделю только этим и занимался.

- Справедливо… А что конкретно там было? – потребовал сути Светлов.

- Да не знаю я, это же догадки всё мои. Марченко нудел про какие-то кредиты, ставки… Все конфиденциально, все секретно, государственная тайна… как обычно, короче. Мониторинга начитался – вот снабдил, блин, на свою голову. И недоволен еще: твой мониторинг, твой мониторинг! Сидели бы, ****ь, со своими вырезками – так и я бы горя, выходит, не знал; а теперь они не только газеты, но и ленты (9) видят, хоть и на следующий день.

Олег выразительно посмотрел на бигбеновские часы и криво усмехнулся.

- Это он, значит, в восемь вечера утренний дайджест прочитал, Со вчерашней, по сути, информацией? Оперативненько, что ж.

- Да за это ему только спасибо сказать нужно! - с досадой проворчал Антон. – А то бы с утра началось. Объяснительную, доложи;те по форме… А что докладывать-то? Я ведь не знаю нихера. Петракова – где его сейчас взять?

- На мобильный?

- Да нет у него мобильного. Себе-то два месяца выбивал.

- Журналистам позвони. Где вышло?

- О, мысль! – встрепенулся Щеглов. – Точно, сейчас.

Антон нашел в телефоне номер одной из тех трех особей женского пола, которых порадовал «эксклюзивом» Петраков, и набрал ей.

- Неужели у тебя есть для меня еще что-то? – раздался в трубке возбужденный голос шакала, почуявшего очередную порцию падали.

- Извини, пока нет, - ответил Антон. - И для начала, Ольга – вам здравствуйте.

«Вы» было, конечно, шутливое.

- Ну в-о-о-о-т… А что ж тогда? Я-то подумала… - голос в трубке стал притворно-капризным. – Ну а за вчерашнее – спасибо, все было хорошо.

- Вот я как раз про вчерашнее.

- А что такое?

- Да наехали на меня тут… Уточнить хотел: там что было-то? Что попало у тебя в новость? В отъезде просто, не видел.

- Да там ничего особенного, по-моему, - с деланным разочарованием протянула собеседница Антона. - Ну разве что про заемную политику интересно…

- Про что? – напрягся Щеглов.

- Да про кредиты ваши. Гребете лопатой. Короткие такие, и ставочки – ну не сказать, чтоб низкие.

- Б-а-а-а-л-л-л-и-и-и-н-н! – Антона аж зашатало. - И ты это все выдала?

- Выдала, конечно, вы ж сами прислали. А, что, не надо было? Ты ж не предупредил. Сказал: возьми у Петракова…

Перевесившись, сколько мог, через перила, Щеглов смотрел прямо вниз, в мутную воду Темзы.

- Да нет, ты ни при чем, понятно. Это я лажанулся.

- Что, прессуют?

- Да неважно. Спасибо, я просто хотел уточнить.

- Ты не расстраивайся, зайка, - раздалось из трубки притворно-сочувственное. – Не плачь.

От «зайки» Антона слегка передернуло: собеседница была старше его чуть не вдвое. К тому же он почувствовал: не слишком умело (а то и вовсе с долей издевательства) изображая сострадание, в действительности она чуть не лопнула только что от гордости за свои профессиональные достижения. Проявлять же безучастность ей было просто невыгодно: завоевывая расположение журналистов, Щеглов щедро делился с ними корпоративными, отраслевыми и даже политическими сплетнями и был как источник на хорошем счету.

- Да не, не плачу. Спасибо еще раз. И пока.

Распрощаться так быстро – это было, конечно, не про его собеседницу.

- Слушай, а ты далеко? – озабоченно спросила она. – А то я еще поспрошать кое-что хотела. Тут вот по поводу…

- Нет-нет! - торопливо прервал ее Антон. – Сейчас совсем не могу. Но я вернусь… к концу недели уже. Тогда и созвонимся, хорошо?

- Совсем не можешь?

- Совсем.

- Ну хорошо, зайка…

Сказав еще дважды «пока», Антон нажал кнопку отбоя, засунул телефон в карман и повернулся к Олегу.

- Так и есть. Сдал с потрохами. Пиарщик, блин.

Они опять побрели по мосту.

- А ты не думаешь, что он… ну не совсем случайно? - спросил Олег

Щеглов мотнул головой.

- Петраков? Специально? Типа меня подставить, что ли? Нет, такое даже предположить невозможно. Во-первых, ему зачем?

Светлов пожал плечами.

- Например, интригует в пользу предшественника. По привычке больше, плюс чувствуя, что я тебя с Марченко трения. Согласен, впрочем, что с учетом конкретной личности – это из области фантастики почти…

- Вот именно. А во-вторых, он, если бы и захотел замутить что-то такое, то с его-то талантами у него обязательно получилось бы прямо противоположное.

- И то правда…

- Тут как раз и серии: с такими друзьями и враги не нужны. Вот позвоню я ему завтра, допустим, сообщу все, что думаю. А толку-то? Будет бубнить: простите, извините, не знал, не думал, вы сами сказали, ну я и вот... А в следующий раз – все то же самое, без изъятий.

- Да уж, подарок, конечно.

- Подарок, да… А вот что с ним сделаешь? Не гнать же на улицу? Сильно за пятьдесят человеку, сидит тут с незапамятных… Основатель информационного подразделения, можно сказать. Скольких уже пересидел? Да и сам я виноват: чем, правда, думал? Понятно ведь, что не по уму его задача. Подставился… и так глупо.

- М-да…

- Хорошо хоть Хмельнов здесь, без него Марченке сложнее. Кляузу самому сочинять, да еще на какого-то пресс-секретаря сраного, ниже его достоинства.

- Донос-то настрочить – кто-нибудь да найдется! - жизнеутверждающе проворчал Светлов. – Хотя бы и предшественник твой.

Сойдя с моста и миновав вход в метро, они двинулись по Парламент-стрит в сторону Трафальгарской площади. Погода была приятная: середина лета, но совсем не жарко; свежий вечерний ветерок приятно щекотал лицо. Щеглов закурил.

- Дай и мне, что ль… - попросил Олег.

Антон подал ему пачку, усмехнулся.

- Ты ж трезвый.

- И что? Не положено?

Светлов вытащил из пачки сигарету и неумело, по-женски, зажал ее кончиками пальцев. Щеглов дал ему прикурить.

- А британки эти – ничего! - вдруг сообщил Олег, оглядываясь по сторонам. – В тельце, и грудь у всех… такая…

- Такая?

- Ну да… В смысле, что есть.

- Их твоих уст – прям «Песнь песней»! - со смехом отозвался Антон. - А по мне – так ну их... Амебы какие-то, либо не проспались будто. Да и все тут кривое. Ездят вон не по той стороне…

- Все вам не так.

- Да-с. Нечего тут: низкопоклонство и все такое… С другой стороны, признаю недостаточную авторитетность собственного мнения, да. Где я был-то? В Турции только – и то первый раз прошлым летом. Да здесь вот теперь…

- Есть шанс наверстать.

- Это поглядим. С такими делами – кто знает, сколько я продержусь.

- Да ладно, кончай прибедняться. Смотри вон лучше, - Светлов показал рукой налево через улицу. – Членовоз ихний выезжает.

- Ага, вижу.

- Даунинг-стрит, 10 (10), между прочим. Поди ведь сам премьер. Зацени. Безо всякого тебе свиста и гиканья.

Красивый представительский автомобиль, аккуратно пропустив автобус и пару кэбов, выехал на проезжую часть и солидно, не спеша покатился в сторону парламента.

- Да уж, скромненько. Где опричники-то, а? Лоховство какое-то!

- Вот-вот.

****

Некоторое время шли молча, пока ближе к площади толпа на тротуаре вдруг не сделалась заметно плотнее.

- А это что? – прокомментировал Антон. - Иные признаки развитой демократии? Митинг никак?

Теперь засмеялся Олег.

- Да какой митинг? Тут пабы.

Щеглов присмотрелся: действительно люди вокруг больше стояли, а не двигались, причем стояли с пивными кружками в руках.

- А чего они на улице-то толпятся? – удивился он. – Места внутри, что ли нет? Настолько много желающих?

Олег пояснил – с видом эксперта:

- Это у них национальная забава такая. Они после работы, все эти яппи, белые воротнички, все, короче, берут по кружке пива и около пабов стоят. Типа общение. Потом еще по одной, и еще. Литрами, причем, не закусывая.

- Ну вот, а говоришь: цивилизация. Не закусывая! Дикость же!

- Лучше, конечно, спирта стакан и мордой в салат.

- Не надо крайностей! Кстати, вот подумал: а не присоединиться ли нам к их дикости? Вчера-то больше по крепкому. А сто;ит, наверное, и пива попробовать местного.

- И правда.

Протолкавшись через толпу, в которой каждый, едва задев их плечом или локтем, обязательно говорил sorry(11), они зашли в паб. Внутри оказалось довольно свободно.

- Это они там стоят, когда можно сидеть? – опять удивился Антон. – Больные какие-то! Еще ведь и после рабочего дня.

- Так я ж говорю: национальная забава. На воздухе, так сказать, полезно. В офисах своих насиделись за день; опять же курение на свежем воздухе – оно не так отравительно.

- Монстры какие-то.

- Ясное дело, тренированные парни. Неспроста ведь полмира подмяли.

- Так это когда было…

Они сели за стойку.

- Hi, what would you like to drink?(12) – услышал Антон откуда-то у себя из-за спины, разобрав, впрочем, лишь слово drink.

Обернувшись и ожидаемо обнаружив, что слова эти принадлежали бармену, средних лет, европейской наружности, крупнолицому, фактурному и до странности неулыбчивому (потому что все местные лыбились, едва встретившись взглядом с абсолютно любым, хоть бы и совершенно не знакомым, человеком) мужчине, Щеглов вдруг поразился, насколько и своей внешностью, и своими движениями, и своей мрачностью этот бармен напоминает ему Александра Валерьевича Марченко. Настоящее наваждение: первый вице-президент Топливной компании точно был ему за что-то ниспослан: уже три месяца он преследовал его повсюду – и даже за последние полчаса дважды, получается, достал его вдали от родных берегов.

- А что тут пить-то вообще положено? – спросил Щеглов у Олега.

- Это по вкусу. Выбор, в общем, не такой уже и обширный: темное, светлое и эль, наверное.

- О, попробую эль, что ли…

- Эль – он специфический. Горький такой.

- Все равно попробую.

- One dark and one ale, please(13), - сказал Светлов бармену.

- A pint? (14) - сурово уточнил тот.

- Yes, – подтвердил Олег. - Pint of dark and pint of ale(15). Черт, какой артикль не знаю…

- Определенный, надо полагать, - подсказал Антон. – Такая ведь вполне конкретная пинта…

- Ну он-то – с неопределенным… A pint.

- Не определился, значит. Или не знает, куда эту пинту определить. Сейчас вот решит и нальет…

- Э-э-э… the pint… and the pint…

Бармен мрачно кивнул.

- Да он и так понял, - успокоил Олега Щеглов. – Вообще неанглийский он какой-то. Недемократический. Физиономию кривит, не лыбится.

Он осторожно огляделся по сторонам, пытаясь уловить, нет ли рядом понимающих по-русски. Все, кроме бармена, были заняты собой, на них с Олегом никто не обращал внимания.

- Тоже ведь человек, - встал на защиту обиженного Светлов. - Постой тут с утра до вечера – помрачнеешь, пожалуй. Пьянь всякая вокруг, бездуховность.

- Ты ж говоришь: они тут цивильненько. Да к тому же на улице, по большей части.

- Если по сравнению с бомжовой подворотней у Курского вокзала, то цивильненько, спору нет. И как раз, во многом, его, вероятно, стараниями.

Бармен поставил перед ними две полные пинты.

- Five pounds(16), - сообщил он с таким видом, как будто они у него что-то украли.

Щеглов отдал ему пятерку и проворчал:

- В какие-то стаканы налил. Еще бы в банки, как в совковых пивбарах.

- Темнота! - скривился Олег. – Это же и есть пинта.

- Вот-вот, я и говорю: стакан. Не знаю, в общем, что-то меня от его, как ты говоришь, стараний не вставляет. Точно местный маргинал какой-то. Этот, задев плечиком, sorry не скажет. Вообще-то на Марченко похож, ты не находишь?

Светлов, только приложившийся к пиву, фыркнул и чуть не подавился.

- Слушай, я начинаю за тебя опасаться.

Щеглов отхлебнул одним глотком треть пинты. Содрогнувшись в первый момент от горечи, он почти тут же ощутил, как мягкая истома побежала по всему телу.

- О, а живительно, да! Ты лучше за себя опасайся! Ежели со мной чего не так – ты ж со своей совестью и не сладишь.

Светлов отпил еще глоток, довольно крякнул.

- Тяжело мне придется, - согласился он. – Отсюда актуальный вопрос: что ты собираешься делать?

Щеглов ответить сразу не смог: он допивал свой эль.

- С объяснительной, в смысле, - добавил Олег.

Выдохнув после решительного глотка, Антон поставил кружку на стойку. Расслабленность и обмяклость стремительно обволакивали его. Едва ли не впервые за три последних месяца ему стало чуть спокойнее, чуть менее тревожно.

- Хочу еще! - заявил он. – Только вот темного, как у тебя. Лучше даже тот, что совсем черный.

Он показал он на стоявшую на стойке картинку.

Бармен опять оказался за спиной у Антона. Светлов подал ему знак; тот кивнул, но подошел не сразу: сначала он с крайне серьезным видом покопался под стойкой.

- One Guinness, please. A pint(17), - сказал ему Олег, когда тот наконец добрался до них.

Бармен забрал пустую пинту и отправился наливать – снова с крайне недовольным видом.

- Может, русофобствует? – предположил Антон.

Олег покачал головой.

- Возможно, но сомневаюсь. Не факт, что он одних папуасов от других отличает. Да черт с ним, дался он тебе… Что с Марченкой-то?

- А что с ним? Вернемся вот, там видно будет. Может, он обо всем забудет.

- Навряд.

- Наоборот, очень даже вероятно. Забыл же он, например, что я в Лондоне.

- Как? Правда?

- Ну да, ты разве не слышал? Он же меня спрашивал, далеко ли я. То есть, поясняю, он сначала в кабинет набрал, там тишина, потом на мобильный. Вызвать меня желал, стало быть, пред очи свои затребовать. А напрямую звонил, поскольку секретаршу домой уже отпустил, зуб даю.

Светлов опять начал давиться пивом.

- Он же сам бумаги подписывал…

- Да, и не только мне, но и нашему хмельному другу. Его, кстати, сюда вот нужно было… здесь и оставить, насовсем.

- Кого – Марченко?

- Не богохульствуйте, Хмельнова. Я к тому, что решили бы заодно аппаратную проблему.

- С этим он и без нас хорошо справляется.

- Это да, но не суть. Что с того-то? Человек уважаемый, сколько он бумаг за день подмахивает, представляешь? Как все упомнить? В любом случае – важнее тут, как на это все Ковыляев посмотрит. Может, не такая уж и проблема – кредиты эти, просто Марченко волну гонит – из вредности. Посмотрим, говорю же. Сейчас – чего голову себе забивать?

Чтобы почувствовать себя именно так, как он пытался это представить, Щеглов почти выхватил из рук бармена принесенное пиво и стал опять заглатывать его огромными глотками.

- Two fifty(18), - сурово, будто пытаясь этой суровостью напугать собравшихся сбежать клиентов, объявил бармен.

- Да на, на – подавись! – практически не отрываясь от пива, Антон вытащил из кармана пятерку и отдал ему. – И погоди… эта… give me one more, please(19)… вот!

В пабе они просидели после этого час, за который Щеглов выпил еще три пинты, а Светлов – еще одну. Когда они вышли, обнаружили, что толпа у входа заметно увеличилась – хотя внутри по-прежнему оставалось много свободных мест. Поднакопилось народу и у дверей двух других пабов – тех, что находились через дорогу.

- Вот ведь зоопарк-то… - продолжал ерничать по поводу стоящих на улице англичан Щеглов, хотя, по правде говоря, и ему самому эта тема уже казалась исчерпанной; но поскольку Светлов, притомившись, видимо, от обилия уместившихся в один день впечатлений, молчал, Антон, подогретый пивом, заполнял вакуум: - Еще вот что скажу: в группе-то нашей, заметим, пристать – ну совсем не к кому! Страшные какие-то все, пиарщицы эти ваши. И чего сюда притащились, спрашивается? Не учиться же, в самом-то деле… О себе, наверное, похлопотать загодя: мужчины-то тут собрались завидные, конкурентоспособные; так ведь для этого нужно что-то с собой сделать для начала…

- Да тебе-то что? - неохотно отозвался Олег. – Рядом с Танькой твоей чтоб встать… девять из десяти – неконкурентоспособны. Или даже девяносто девять из ста. Отхватил себе, понимаешь, экземпляр, а все на тёлок пялишься…

Щеглова покоробило – какой бы высокой ни была степень взаимной откровенности, сейчас Светлов хватил через край; только вот как правильно сказать ему об этом: и чтобы понял, и чтобы не обиделся, Антон, как обычно, не знал…

- Ну что это за мужланство, а? Тёлки… - защитил он сарказмом свое уязвленное достоинство. – Может, я не о себе, а о тебе думаю? Забота, так сказать, о ближнем. Где ваши романтические идеалы? Рыцарь в сияющих доспехах, все такое…

- Да какой рыцарь? Сам же сказал: пристать.

- Ладно, не пристать, нет. Обратить внимание. Но все равно не на кого…

*****

Вообще-то Антон лукавил: все же было на кого. По крайней мере, он обратил. Только визуально, более ничего не предприняв: та женщина была красива правильно-темной, какой-то слегка южной (он предположил еврейскую) красотой; и на лице у нее было написано: замужем и верна мужу.

Щеглов почти не сомневался: заметил ее и Олег; и он намекал ему как раз на это. Возможно поэтому последовавшая реакция Светлова задела его не только внешними проявлениями небрежения; просто Антон в очередной раз отметил: его самый близкий вроде бы товарищ видит его разительно иначе, чем он видит себя сам. С одной стороны, это выглядело так, будто Олег в своем его восприятии закрепил за ним в качестве неотъемлемых целый ряд не слишком приятных характеристик – в основном относящихся к тем личностным качествам, которые мало кто пожелал бы увидеть в себе самом; и наверное, как раз поэтому роль просветителя, можно сказать, ментора при добродушном, щедро одаренном физической силой, но не интеллектом простачке Светлову, по всем признакам, весьма импонировала. С другой – Щеглов далеко не впервые сталкивался с тем, что его личную жизнь Олег словно бы идеализирует, не допуская в ней наличия изъянов; более того: не только не допускает, но даже словно бы берет на себя миссию предотвращать любую возможность их появления. Складывалось впечатление, что отдельно от Тани он Антона вовсе не видит, не воспринимает. Неудивительно: в жизни его они появились почти одновременно: и сколько помнил Антон Олега, сам он уже был с Таней; стало быть, и Олег его помнил так: неразрывно, единым целым с Таней; да и Таня, вероятно, по схожим причинам считала Олега как минимум чем-то неизбежным. Это было примерно так, словно бы Таню Некрасову Олег Светлов считал Таней Щегловой с момента своего с ней знакомства, еще до того, как она свою фамилию сменила фактически; и уж конечно, он никогда не воспринимал ее как объект своего мужского внимания; стало быть, не сама по себе, не своею внешностью, не своим содержанием, а своей ролью Таня стала для Олега чем-то большим, чем обычная женщина, - предположительно (то есть это Антон предполагал так), стала олицетворением собственной надежды искать и найти свою часть в этом, как выражался Светлов, «падающем в пропасть мире».

Искал Олег, надо сказать, довольно бойко, и чем дальше, тем активнее протекал кастинг; подходящего варианта, однако, никак не случалось. При этом, меняя своих подруг так скоро и так часто, что Антон не успевал запоминать их имена, действуя порой без особых проблем для своей совести и на несколько фронтов сразу, Светлов даже к вербальным, ничего, кроме сотрясания воздуха, не подразумевающим поползновениям своего товарища проявить интерес к кому-то, кроме законной жены, относился всегда с крайней степенью скептицизма, можно сказать, с элементом праведного гнева; аргументируя свою позицию означенным выше образом, и товарищу своему, получалось так, Олег отказывал в претензиях на внимание других женщин столь уверенно, будто он и в самом деле знал во всех деталях, лучше всех прочих Таня или хуже...

Нет, грязных подозрений в отношении жены и лучшего друга Антон, конечно, не допускал; но хуже во всем этом было для него постыдное признание самому себе в том, что от частых и становящихся оттого обыденными измен жене его удерживало вовсе не осознанное желание быть верным мужем и примерным семьянином. Таню он любил – во всех абсолютно смыслах и проявлениях; но другие женщины… не так-то просто оказалось это: их вовсе не замечать. «Спасало», наверное, то, что женщин Антон по-прежнему боялся. Раньше, когда-то давно, этого ему было стыдно, от этого – ничтожно и унизительно; потом какое-то время казалось, что Таня от этого страха его почти излечила; потом выяснилось: излечила только в отношении себя самой. Теперь было даже странно, не вполне понятно, как это так может быть: нигде и ни в чем он не испытывал проблем с инициативой – но лишь пока дело не касалось отношений с противоположным полом; да и женщины, находящиеся на безопасном расстоянии, его вовсе не смущали; ступор находил на него лишь тогда, когда подразумевалось пересечение личной границы: вот тогда Антон оказывался категорически неспособен к любой инициативе, сжимался в комок и втягивал голову в плечи, боясь идиотски выглядеть, боясь быть осмеянным, боясь еще неизвестно чего. Так что «пристать» - это и впрямь было, конечно, пустой бравадой: чтобы что-то стало возможным, «пристать» нужно было как раз к нему; вероятность же того, что это произойдет здесь или где-либо еще вне злачных мест, куда Антона, в общем-то, и не тянуло, была не так уж велика; наиболее реальным в его представлении вариантом могли бы на данный момент стать отношения с женщиной, так же, как и он, формально не свободной и от этой несвободы подуставшей; однако он был еще достаточно молод для того, чтобы среди замужних женщин его возраста было много таких, которые уже устали от несвободы; а женщин старшего возраста Антон боялся еще сильнее…

Осознание подобной взаимосвязи не добавляло Щеглову самооценки, а потому от слишком ясного понимания вышеописанного Антон, конечно, старался огородиться: «хочу, но не могу» он пытался трансформировать в «могу, но не хочу», объясняя свою, самому себе противную, правильность причинами, так или иначе схожими с суждениями о нем Светлова; увы, обмануть себя достаточно убедительно и потому окончательно у него получалось: пока еще он стоял на земле обеими ногами. И сейчас, затронув неизвестно зачем болезненную тему, сквозь вызванное элево-пивным хмелем ватное возбуждение, Щеглов, неспешно бредя рядом с мрачно молчащим товарищем в сторону самого обожаемого истукана старейшей европейской демократии, переваривал очередной приступ разочарования и самоуничижения: нашелся тоже донжуан - «пристать»; получил холодный душ – вот и знай свое место…

Та женщина, сегодняшняя, «семинаристка»: невысокая, темная, яркие сами по себе, ярко подчеркнутые косметикой черты лица – полной антипод жены; вообще полная противоположность его типа: ведь его Таня – она в каком-то смысле всегда была с ним, всегда, с самого детства… Та девочка, из соседнего подъезда, белокурая, гладкое, нежно закругленное лицо, серьезные серо-синие глаза, так близко, так щемяще отражающие и то, что снаружи: свинцово-низкое московское небо, опадающую осеннюю листву или бело-серебристые заснеженные деревья, и то, что внутри: унылую тоскливость собственной ничтожности и первое волнение от того, что хочется быть рядом и все время смотреть в эти глаза... когда было это, в первом классе, во втором? и разве тогда еще не было Тани?

А здесь – полный, абсолютный антипод… и откуда тогда он? Откуда – и что в нем близкого?

Простая, очевидная мысль вдруг, несмотря на расслабленный туман в голове, заставила Антона вздрогнуть, заставила – содрогнуться; мерзкая, отвратительная липкость наполнила его до кончиков пальцев, голова закружилась, алкогольный комок подступил к горлу; боясь стошнить, он остановился и зажмурился – чтобы усмирить заклокотавший внутри шторм…

Ничего не заметив поначалу, Олег некоторое время продолжал брести дальше; что чего-то большого нет рядом, боковым, вероятно, зрением он ощутил через пару десятков шагов; тогда – обернулся и вернулся к Антону.

Тот стоял посреди тротуара, прикрыв глаза; прохожие, вежливо, стараясь не задеть, обтекали его.

- Ты чего? Перебрал, что ли?

Щеглов, справившись с позывом, открыл глаза.

- Да нет, дело не в этом… Нормально все, уже иду.

Антон подумал: так ли важно, что в реальности-то он всего однажды изменил жене, так ли важно, если столько раз изменял ей в мыслях? Да еще и изменял, получается, с…

Боже, придет же в голову такая мерзость!

Он тряхнул головой, раз, другой, третий; подумал: со стороны это, наверное, выглядит так, будто он пытается вытряхнуть застрявшего в волосах жука.
Олег дотронулся до его плеча.

- Але, ты как вообще? Правда нормально? Или плохо тебе?

Антон зажмурился опять, еще раз тряхнул головой, «проснулся».

- Нет-нет, глупости всякие… Это не от пива, я в порядке.

- Хочешь, посидим, подышим маленько? - Светлов махнул рукой куда-то вперед.

- В смысле? Опять в паб?

- Да нет, вон там, у фонтанов(20).

- А, ну давай, да.

Они вышли на площадь.

- Ты-то как? – спросил Антон.

Светлов неопределенно покачал головой.

- Не знаю, как тебе, а у меня башка что-то…

- Так мало, наверное? - не удержался поддеть его Щеглов: уж в этом вопросе он определенно обладал неоспоримыми конкурентными преимуществами.

- Не всем же так… - безоговорочно признал за ним лидерство Светлов. - Я, если столько, сколько ты, выпью, сразу сдохну, наверное.

- Да ладно, сколько я там… - заскромничал Антон. - Пиво же, не водка.

На пешеходном светофоре на переходе через Мэлл так долго горел красный свет, что Олег нетерпеливо задергался и сделал движение, чтобы перебежать дорогу. Антон, придержав за плечо, остановил его.

- Погодите-погодите, гражданин. Забыли, где мы? Давайте уж цивильненько.

- Да сколько ж ждать? – раздраженно пробурчал Светлов. – Что за невнимание к нуждам простых трудящихся?

- Все ждут, и вы извольте.

- Не все.

Действительно, выскочив у них из-за спины, улицу проворно перебежал какой-то местный гость с юга.

- Так то понаехавшие…


Зеленый все-таки зажегся. Еще один переход – и они добрели до фонтанов. Светлов зачерпнул воды, смочил лицо, потом показал на ступенчатый проход к Национальной галерее:

- Вон там давай ноги и вытянем. И площадь вся видна будет…

Они развалились на ступеньках. Олег, борясь с головной болью, лег на бок, положив голову на руку; Антон, откинувшись назад, оперся на локти и огляделся по сторонам.

- Одна проблема, - пробормотал он себе под нос. – Похоже, что скоро придется искать туалет.

*****

Легкий ветерок, поглаживая, щекотал ему лицо. Это было приятно; впрочем, приятно было не только это. Глядя вдоль Уайтхолл на кажущуюся издали совсем игрушечной башню Биг Бена, Щеглов ощущал себя в мягких объятиях абсолютной безмятежности. Со всем, что было вокруг, с враждебным и суровым миром, который привычно было считать чуждым любой созерцательности, он вдруг почувствовал себя единым целым.

Ощущение это было для него новым – но сейчас он не видел в этом подвоха.

Несмотря на усталость, несмотря свой первый относительно серьезный прокол (а он понимал – и то, что это прокол, и то, что это его прокол) в пока еще не утратившем привкус новизны служебном качестве, несмотря на то, что именно эта история со всей очевидностью подтверждала: легкой эта прогулка для него не будет, а количество жертв, которые неизбежно и впредь придется приносить корпоративной службе, будет только возрастать, несмотря, в конечном счете, и на тщетность попыток обнаружить в этой службе хоть какое-то подобие достойной содержательности, оснований для того, чтобы настроение у Антона сохранялось приподнятое, было более чем достаточно – ведь в жизни его – наконец-то! – двигалось все, кажется, в нужную сторону. Вот даже и сейчас – не где-нибудь он, а в центре Лондона, на Трафальгарской площади, и такой стоит чудесный летний вечер; и люди вокруг отдыхают, общаются, фотографируют, пьют пиво, кормят голубей; и все это так ново, так безмятежно и так непривычно; и это так, потому что и у него теперь тоже есть такая возможность: просто быть здесь, просто отдыхать, просто видеть вживую картинки из школьных учебников; есть возможность и есть деньги – даже и на то, чтобы выпить немного пива в одном из знаменитых лондонских пабов…

Но и не только такие возможности появились у него теперь. Возникли и иные, более, возможно, прозаические, но оттого ничуть не менее ценные: наконец (опять же: наконец!) он может позволить себе не думать о том, как и, главное, на что прожить завтрашний день, не трястись бессильно, считая копейки, потому что, окончательно разжав железные свои когти, перестала душить его нужда; наконец есть возможность по-человечески кормить и одевать жену и дочь; наконец жене можно подарить что-то красивое, а не практичное; наконец – сможет она ни его, ни себя не стыдится; наконец и себе – можно перестать во всем и всегда отказывать…

Впрочем, и это все мелочи – все то, что уже есть; а сколько еще будет? Можно (это, в общем, уже можно, дошли бы руки) наконец поменять машину: нет, не на новую, конечно, но явно на более пристойную, чем их ржавое, давно свое отслужившее «семьсот сороковое»; а в перспективе, и, быть может, не такой уж и отдаленной – даст Бог, получится, наконец, выбраться и из ненавистной дыры в Вешняках; а если получится, если хотя бы будет это в пределах обозримого горизонта, тогда… не задуматься ли тогда о втором ребенке?

И да – все это: и то, что уже в наличии, и то, что, есть теперь надежда, еще будет, все стало возможным благодаря неожиданно быстрому и оттого еще более счастливому стечению обстоятельств, совершенно случайному подарку судьбы, в который и до сих пор-то с большим трудом ему верилось. Как это так вдруг случилось, как повернулось, как произошло, что из беспросветной, позорной нищеты, с самого как будто низу, почти что из душного подземелья,
неведомым каким-то течением вынесло его вдруг на самый-самый гребень, вынесло туда, где совсем близко и власть, и деньги, и люди, вершащие судьбу огромной страны, те люди, которым он помогает теперь делать их нелегкое дело? Что это: случайный выбор судьбы или рука Бога, который его почему-то заметил?

Нет, наивных юношеских иллюзий на этот счет Щеглов, конечно, не испытывал; наоборот, он прекрасно понимал, что все эти серьезные люди, сталкиваться с которыми ему теперь приходится буквально каждый Божий день, вовсе не ради всеобщего счастья выполняют на них возложенное; вместе с тем внутренний его мотиватор пока еще отчаянно сопротивлялся подозрениям внутреннего скептика об отсутствии высшей цели в открывшемся его глазам большом, обширном движении; нет, это было бы слишком печально: просто поверить в то, что огромный корпоративный поезд несется вперед бесцельно, исключительно ради самого процесса движения, исключительно ради того, чтобы на ходу и его машинистам, и его пассажирам легче было списывать на движение потери горючего, легче – обтяпывать под это свои мелко-мещанские, сугубо частные делишки. Антон старался верить и верил: не только ради машин и украшений оказался он здесь! В двадцать шесть лет ему доверили целую пресс-службу (в ранге управления!) – не просто честь, настоящая миссия; иначе – кто бы такое позволил?

Он верил: в Топливной немало проблем, доставшихся по наследству от времен совсем смутных; еще два года назад компания была убыточной, дряхлой, еле стоящей; но сейчас-то, сейчас – все как раз и меняется! Всего за год с небольшим новый президент Топливной, человек молодой и энергичный, все здесь капитально расшевелил – и вот теперь он тоже призван сюда, чтобы своими знаниями и умениями поддержать начавшееся большое движение; теперь ему – вместе с Ковыляевым – разгребать эти авгиевы конюшни: отсталую и косную «контору» превращать в передовую, современную компанию; а это значит: то же самое делать и в масштабах всей страны – то есть помогать не только президенту Топливной, но и самому Президенту…

И Антон верил: и обескураживающий своей повсеместностью профессиональный развал, и повальное безразличие сотрудников, и чванливый эгоизм отдельных пробравшихся в корпоративное руководство вредителей и ретроградов (пользующихся доверием явно заблуждающегося на их счет Ковыляева), не говоря уже о состоянии стен и потолков в коридорах и в его кабинете, все это – из прошлого, а потому – все преодолимо. И его задача – содействовать всеми силами этому преодолению, содействовать своей компетентностью и своим старанием; тем более что за примерами того, как нужно стараться, ходить далеко не нужно. А нужно: «гореть» на работе так же, как Ковыляев; «гореть», во всем помогая ему. И никогда, никогда не подводить его.

Очень, очень хотелось ему верить в то, что все наладится – и в самом обозримом будущем. И чтобы так и произошло, он преодолеет все мыслимые и немыслимые препятствия, преодолеет, чтобы убогую пресс-службу, из себя и Петракова, превратить в настоящее управление, мощное и слаженное. В это управление он наберет лучших профессионалов, и вместе с ними сделает все, чтобы изменить сложившееся мнение о компании: журналистов поразит обилием информации о ней, одолеет Антипенко с корпоративным сайтом, придумает и внедрит новый фирменный стиль, выпустит красивые буклеты и проспекты, запустит умную и красивую рекламную кампанию… он сделает это и многое другое, сделает для того, чтобы все узнали об Анатолии Петровиче Ковыляеве, о том, как тот всеми силами стремится сделать окружающий его мир немножко лучше, и о том, как это ему удается… Ну а потом узна;ют, быть может, и о тех, кто старается вместе с ним, узна;ют определенно те, кому надлежит узнать; узна;ют потому, что он, Антон Щеглов, обязательно сделает так, чтобы им можно было гордиться…

И он верил еще: все теперь зависит только от него; верил, что обрел в жизни свое настоящее место, свое дело; верил – и потому настроение у него было сейчас прекрасное!

Верил он и совсем в другое: в то, что и здесь, в этой новой и совсем какой-то другой жизни, он все равно сможет остаться самим собой. Это было не просто важно, но и критически необходимо: не стать таким же, как большинство тех, с кем приходилось ему теперь весьма непосредственно иметь дело. Тех, кто не видел мира шире себя и для кого поэтому смыслом жизни были власть, деньги и, главное, интриги – все это исключительно как способ надежно поддерживать в себе жизнь ощущением собственной значимости. Антон верил: он таким никогда не станет – прежде всего потому, что он таким быть не хочет. А хочет и дальше быть искренним, добрым, честным – ведь это как раз то, за что его уважают люди…

Он верил, что и дальше он будет стоять обеими ногами на земле и будет чувствовать ее; и будет любить вечернее небо летом, и яркие листья осенью, и снег, тающий на ресницах зимой, и щекочущее солнце весеннего утра, и еще много-много всего – того, что дарят ему жизнь и тот мир, в котором он эту жизнь проживает… Верил, что никогда не забудет ни о вечном, ни о сокровенном, верил, что, как бы дальше все ни сложилось, он никогда не перестанет записывать по вечерам в свою тетрадь вспыхивающие, как свет фар в кромешной тьме, четверостишья…

Он верил – и ему было сейчас хорошо и легко.

К тому же он был слегка пьян.

- Я покурю, ты вынесешь? – спросил он у Светлова, не глядя на него.

Олег не ответил. Щеглов повернулся к нему и увидел, что тот спит.

*****

На следующее утро мобильный телефон Антона зазвонил в шесть часов.

- Антон Сергеевич, Анатолий Петрович хотел переговорить с вами, - сообщила секретарша Наталья Ивановна.

- Ты совершил большую ошибку! - быстро и без приветствия возник после ее слов в трубке Ковыляев.

Голос его был сух и холоден, и Щеглов впервые услышал в нем незнакомые, позвякивающие пренебрежением нотки.

– Это никуда не годится! - процедил президент Топливной компании. - Впредь, значит, все согласовывай, раз сам не можешь. Повторится такое не должно, ты понял?

Это был первый раз, когда Ковыляев сам высказывал ему недовольство, это был первый раз, когда он разговаривал с ним нарочито свысока, разговаривал, как со всеми; и Антон почувствовал себя в этот момент так, словно бы он увидел, как нарисованная им только что яркая, жизнерадостная картина с изображением прекрасного солнечного дня начала расползаться прямо у него на глазах под потоками вдруг хлынувшего ливня.

А еще он почувствовал стыд – оттого, что в этот момент по его щекам покатились большие, редкие слезы.

*****

Первому вице-президенту

Топливной компании

Марченко А.В.

Объяснительная записка

* июля 20** года из Топливной компании произошла утечка информации по планируемой заемной политике компании. Информация содержалась в протоколе заседания совета директоров Топливной компании. Утечка произошла по следующим причинам:

1.Протокол заседания совета директоров, состоявшегося в пятницу, * июля, попал в пресс-службу только в понедельник, * июля, что лишило пресс-службу возможности оперативного маневра. Сообщение нужно было выдавать в тот же день по соображениям оперативности – чтобы избежать утечек из других источников, с иными комментариями и без контроля со стороны компании.

2.Руководитель пресс-службы, находясь в пятницу, * июля, на своем рабочем месте в Москве, не смог ознакомиться с проектом протокола, так как, по заверению ответственных лиц, такового текста не было в компании.

3.В воскресенье, * июля, руководитель пресс-службы отбыл в служебную командировку в г. Лондон (Великобритания).

4.Протокол заседания совета директоров Топливной компании был получен пресс-службой в понедельник, * июля. По причине отсутствия у руководителя пресс-службы необходимых технических средств (переносного компьютера - ноутбука)
он (находясь в Лондоне) не имел возможности ознакомиться с полным текстом протокола.

5.Руководитель пресс-службы также не был заранее предупрежден: сначала о самом факте заседания совета директоров, а впоследствии - о наличии в протоколе информации, содержащей коммерческую тайну. Необходимо отметить, что в распространенной практике информация, содержащая коммерческую тайну, вообще не заносится в официальные документы акционерных обществ – в самом крайнем случае она идет в качестве приложений.

6.Вследствие слабости штатного состава пресс-службы и отсутствия людей, которые могут на практике замещать руководителя пресс-службы в период его отсутствия, а также вследствие перечисленных в п.3 и п.4 технических проблем, пресс-служба не имела возможности оперативно выпустить пресс-релиз по результатам заседания совета директоров Топливной компании. Руководствуясь отсутствием указаний со стороны высшего руководства относительно наличия в протоколе заседания секретной информации, руководитель пресс-службы отдал штатному сотруднику пресс-службы распоряжение разослать в СМИ означенный протокол. Журналистов руководитель пресс-службы заранее лично обзвонил по телефону с просьбой отразить на лентах информационных агентств факт проведения заседания совета директоров.

Необходимо отметить, что содержание протокола было отражено СМИ без каких-либо искажений, все комментарии были корректны.

Таким образом, из указанных причин следует, что утечка информации, содержащей коммерческую тайну, стала следствием:

1)крайне неудачного стечения обстоятельств, связанных с отъездом в командировку руководителя пресс-службы;

2)невозможностью полноценного замещения руководителя пресс-службы штатным сотрудником пресс-службы;

3)отсутствия должного уровня технической оснащенности пресс-службы;

4)неправильного оформления официальных документов Топливной компании соответствующими службами компании.

Руководитель пресс-службы Щеглов А.С.

*.07.20**



1.Все сюжеты и описанные события вымышлены; в целом, однако, содержание романа довольно близко к реальности.

2.Долго глядя в бездну, помни: бездна тоже смотрит в тебя. Фридрих Вильгельм Ницше. (нем.)

3.Имеется в виду London Eye – лондонское колесо-обозрение.

4.Закусочная «Макдональдс» около Вестминстерского моста на правом берегу Темзы, в двустах метрах от колеса-обозрения.

5.Трафальгарская площадь (Trafalgar square) – центральная площадь Лондона, на которой расположены 46-метровая колонна с 5,5-метровым памятником адмиралу Нельсону на вершине и Лондонская национальная галерея.

6.«Маленький Чернобыль» - монитор с электронно-лучевой трубкой (ЭЛТ); обыденная молва приписывала им, как и телевизорам подобной конструкции, высокий уровень радиационного излучения, что, естественно, было мифом, поскольку конструкция данных приборов изначально предусматривала использование экранов, надежно защищающих потребителя от исходящего от некоторых элементов конструкции незначительного излучения.

7.НИОКР – научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки; в советских учреждениях они традиционно занимались выставочными экспозициями.

8.Речь здесь идет о реалиях стыка веков (конца «девяностых» - начала «нулевых») с соответствующим уровнем компьютеризации: доступ в Интернет еще не получил повсеместного распространения, беспроводная связь (wi-fi) только начинала развиваться, а мобильная – использовалась в основном как обычная телефонная; соответственно, вне рабочего места, оборудованного, как правило, подключенным непосредственно к сетевому разъему стационарным компьютером, полноценное решение задач информационного характера было существенно затруднено.

9.Ленты (зд.) – новости информационных агентств.

10.Официальная резиденция британского премьер-министра.

11.Извините, жаль (англ.)

12.Привет, что будете пить? (англ.)

13.Одно темное и один эль, пожалуйста (англ.)

14.Пинту? (англ.)

15.Да. Пинту темного, пинту эля. (англ.)

16.Пять фунтов (англ.)

17.Один Гиннесс, пожалуйста. Пинту. (англ.)

18.Два пятьдесят (англ.)

19.И дайте мне еще одно, пожалуйста (англ.)

20.Имеются в виду фонтаны перед Лондонской национальной галереей.