Давным-давно сказка Мудрец и вор

МУДРЕЦ И ВОР

1.

 Давным-давно жил на Востоке один дехканин, и было у него два сына-погодка. Старший – живой, веселый, всем в жизни и ею самой довольный, к чужому горю-беде отзывчивый, вот только ленивый малость да на руку не совсем чистый. Младший, напротив, молчаливый, вечно задумчивый, любую работу исполнял беспрекословно, однако на людей поверх голов глядел, уединение общению с ними предпочитая. Соседи старшего любили, но в его присутствии за вещами все же посматривали; на младшего взирали уважительно, а при встрече с ним торопились перейти на другую сторону улицы: кому же по нраву, когда в ответ на приветствие человек мимо тебя будто сквозь пустоту проходит. Отец с матерью тоже по-разному к братьям относились. Старшего за леность и воровство ругали, били нещадно; младшего, наоборот, старались реже беспокоить, выпрашивая ему у судьбы другую, чем себе, долю.
 Сами же братья друг о друге думали вот что. Старший младшего защищал всегда, за ум и смекалку почитая, но зато за гордыню колотил что есть мочи. Младший старшего попросту презирал, однако от покровительства и поддержки его не отказывался.
 Младшему миновало десять лет, когда навещавшие деревни адепты из местного храма отобрали приглянувшегося им мальчика, чтобы, обучив его, превратить в служителя своего бога или, если на то будет указание свыше, пополнить его мыслями сокровищницы храмовой мудрости. О лучшей доле для их сына не приходилось и мечтать, потому дехканин дал согласие сразу, жена же его долго смотрела в след увозившей ее единственную надежду повозке и тихонько вздыхала.
 Через пару лет решилась и участь старшего. Они поехали в храмовый город, чтобы навестить сына. И, если родители были восхищены мудрой сосредоточенностью, отрешенной созерцательностью и огромными успехами младшего, то старшего поразил шумный восточный базар с его богатыми лавками, вечными зазывалами, дурманящими запахами и тысячами соблазнов. Пожалев нищенку с оравой голодных детских ртов вокруг, юноша попытался стащить кошель у жирного неповоротливого торговца кухонной утварью, был схвачен за руку, и, сматываясь, ударил торгаша золотым кувшином по лбу. Толстяк свалился замертво. Старшего кинулась ловить вся рыночная стража, однако его спасли собственное проворство и узкие лабиринты улочек воровского квартала.
 Родители остались одни.


2.

 Миновало десять лет. Старший преуспел в своем ремесле. Среди воров всей страны ходили легенды о его невиданной ловкости, безмерной удаче и мастерстве пробираться сквозь любые замки и засовы. Деньги не иссякающим потоком текли между пальцами юноши. Другой давно сколотил бы из них изрядное состояние, завел собственное «темное» торговое дело и сидел бы припеваючи в окружении стайки стройных девиц в задней комнате своей лавки. Но старший был не таков. От одного громкого дела до другого его вели тяга к приключениям, азарт игрока и жажда риска. Он не нуждался ни в богатстве, ни в славе, щедро раздавая наворованное нищим, жертвуя страждущим, помогая бедным. Получив очередной подарок судьбы, он закатывал пирушки для всего квартала, он веселился как в последний раз, он играл в рискованную игру, высшей ставкой в которой были жизнь и смерть.
 Младший не отставал от брата. Десятилетие обучения в храме обернулось множеством прочитанных свитков. Он впитывал знания как губка, и, чем обширнее они становились, тем меньше от него можно было услышать слов, а каждое сказанное несло в себе крупицу Истины. Служители бога прозвали его Мудрецом, неустанно распространяя легенды о его философской мысли, житейской отрешенности и холодной созерцательности. Тысячекратно пересказанные, украшенные неправдоподобными подробностями они достигли ушей старшего брата, и тот решил навестить Мудреца.
 Переодевшись паломником, Вор прокрался во внутренние покои храма. Он долго блуждал ночными переходами, пока в свете масляной плошки не увидел наконец черты знакомого лица. На впалых бледно-желтых щеках пробивалась жидкая бороденка, и без того узкие губы были плотно сжаты; подолгу вглядываясь в темноту окружающих стен, Мудрец что-то писал. Старший решительно подсел к столу. От его резких движений пламя светильника моргнуло и едва не погасло.
 – Суетливость может погасить свет, брат, – голос младшего звучал размеренно спокойно.
 – Ты узнал меня? Я твой старший брат! – неожиданность встречи и некая таинственность происходящего взволновала Вора.
 – Перед лицом единосущного все мы братья. А старшие или младшие, решать не нам.
 – Нет, нет! Я твой единокровный брат.
 – Что есть голос крови? Случайность. Брат не тот, кто вскармливался из одной груди, но тот, кто несет истинную мысль.
 От неожиданности Вор оторопел и не сразу нашелся с ответом. Однако он знал жизнь не понаслышке и бросил язвительно:
 – Истинная мысль – это, конечно, та, что совпадает с твоей, брат?
 – Истина одна. Она не может совпасть и не совпасть. Ее можно знать и не знать.
 – В чем же по-твоему заключена истина жизни, – не отставал старший.
 – Еще не знаю, брат. Я размышляю над этим, но нахожусь лишь в начале пути.
 – А верен ли твой путь, брат?
 – Безусловно, брат.
 – Ой, ли? Разве можно познать жизнь, просидев ее взаперти?! Неужели четыре стены могут научить любви, страданиям, счастью, боли и радости?!
 – Все это суета, брат! Любовь есть безумство воспаленного разума. Страдания – выдумка слабых, чтобы привлечь внимание и даяния сильных. Счастье – химера, достигнув которой, человек разочарованно устремляет взгляд на следующую. Боль – всегда наказание за нашу глупость и неосмотрительность. А радость? Я вообще не знаю, что это такое; не подменяют ли люди этим словом другие понятия: злорадство, неуверенность, неумение жить и искать истину. Только созерцание покоя может научить истине. Истина и страсть несовместимы!
 Старший поежился, то ли от холода слов, то ли от сырости отшельнической кельи. Он молча встал и быстро вышел прочь. Вор согрелся лишь тогда, когда снова очутился под живым теплым звездным небом, но с той поры часть своей добычи он всегда отсылал в храм с наказом передать Мудрецу.
3.

 Промчались десятилетия.
 Младший рано состарился. Он практически не видел света, и его кожа сделалась пергаментной, борода сразу росла седой, а тонкие пальцы годились только на то, чтобы водить пером по ткани свитков. Однако братья-храмовники берегли Мудреца, ловили каждое сказанное слово, разнося его повсюду, и на этот светоч мудрости шли к храму тысячи паломников со всех концов страны и из-за ее границ.
 Слава старшего тоже давно перешагнула пределы городских стен. В своих скитаниях Вор обошел множество мест, где ему удавались самые дерзкие преступления, из-за которых за ним безуспешно гонялись сотни стражников, и в каждом месте он обязательно оставлял одного-двух очень похожих на себя сорванцов. Богатые прятали от него свои сокровища, бедняки не чаяли в нем души. За голову старшего была назначена щедрая награда, однако удача неизменно оберегала своего избранника: Вор не только ни разу не был схвачен, но шпионам и соглядатаям никогда не удавалось даже приблизиться к нему.
 Дехканин умер. Обстоятельство вынудили его обнищавшую вдову придти в храм к младшему сыну. К Мудрецу ее не пустили. Не потому, что адепты были злы или безжалостны. Просто младшего спросили: «Там у порога просит подаяния женщина, назвавшаяся твоей матерью. Впустить ее?» Мудрец, подумав, ответил: «Давным-давно, в той далекой жизни, действительно, существовала некая женщина. Но это было так давно. Ныне мои мать, отец, все мои близкие здесь – это мои мысли». И несчастную женщину прогнали. Она рассеянно сидела в базарной пыли, когда в сухую ладонь ее опустились вдруг две золотые монеты. Вдова застыла на месте, а когда подняла голову, то различила лишь широкие плечи уходящего, его дорогой халат и подбитую сединой смоль черных кудрей. С той поры женщина каждый день находила подле себя два золотых и никогда не могла углядеть того, кто их приносил. Вор стыдился перед матерью за свое ремесло.
 И столь велика была слава обоих братьев, что султан той страны решил посетить город и храм. Заранее предупрежденный старший легко растворился среди городских улиц, так что наводнившей их султанской страже оставалось глазеть в небо да считать ворон. Оторванному же от вечных раздумий младшему пришлось предстать пред очами светлейшего для беседы.
 – Говорят, Мудрец, ты самый мудрый из живших когда-либо?
 – Пусть говорят. Слова не в силах что-либо добавить или отнять.
 – Что ж, скромность твоя похвальна. Она пристала настоящему мудрецу.
 – Оставь свои похвалы, правитель. Не расточай слов понапрасну. Сохрани их для жаждущих напиться из сего зловонного источника.
 Султан нахмурился, однако он был достаточно умен и потому продолжил:
 – Хорошо, не будем о чувствах. Поговорим о делах.
 – В подлунном мире не существует дел, достойных того, чтобы о них говорить, – отвечал Мудрец.
 – Разве?! А как же обогащающие казну государства походы и завоевания, как же облегчающие жизнь изобретения и открытия, как же простые человеческие радости: поцелуй любимого, рождение ребенка, ласкающие слух песни, отдых после прожитого в трудах дня, выздоровление после тяжкой болезни? Как же все это и многое другое, а, мудрейший?
 И старец молвил:
 – Ты глуп, государь. Взгляни. Твои походы несут смерть и разрушения. Награбленная в них казна не возбуждает ничего, кроме зависти соседей и твоих же царедворцев, а с таким трудом завоеванные земли рано или поздно утекут как песок между пальцами в другие жадные руки. Изобретения и открытия есть соблазн, ведущий к другим соблазнам. Они слишком облегчают жизнь человека, делая его изнеженным и алчущим умножить облегчения. Это отвлекает и расслабляет, ибо только в тяжком труде, истекая потом и кровью, можно осознать, что в лишенной смысла жизни есть только один смысл – Истина бессмысленности бытия. И, как же смотрятся с высоты этой истины перечисленные тобой идеалы? Смешно!
 – Но ради чего тогда прикажешь жить?! И как?! – вскричал султан.
 – Жить надо, не мешая другим и не отвлекая себя. А ради чего? Ради того, чтобы, в конце концов, понять: жизнь человека лишена всякого смысла.
 Рассерженный правитель хлопнул ладонью по подлокотнику кресла:
 – Какой ты мудрец?! Ты просто безумец, выживший из ума старый дурак! Твои измышления не только не несут пользы, они вредны!
 И султан приказал разрушить храм, заковать в цепи всех служителей бога, а посреди рыночной площади города соорудить плаху. На следующее утро перед согнанной толпой предстал щуривший на солнце подслеповатые глаза изможденный старик в изорванном одеянии.
 – Вот ваш мудрец, – язвительно бросил с помоста повелитель и пересказал вчерашнюю беседу. – Так чего же заслуживает этот безумец, спрашиваю я вас, мой мудрый народ?!
 – Смерти! Смерти!! Смерти!!! – возопила толпа. – Отруби ему голову!
 Султан простер руку:
 – Все ли думают так? Или, может быть, среди вас найдется тот, кто готов сохранить этому глупцу жизнь и занять его место на плахе?
 – Нет! Нет! – бесновалась толпа. – Казни его!
 И вдруг над всем этим ором разнесся властный голос:
 – Да! Есть такой! Это говорю я, Вор! Я готов сложить свою голову за Мудреца!
 Он не успел еще закончить, как десятки рук стражников уже крепко держали неуловимого доселе смельчака.


4.

 Вдова дехканина обнимала усыпанный цветами могильный холм старшего сына. Она не сразу услышала, как кто-то подошел и опустился на колени рядом. Мать подняла обезумевшие от горя глаза и увидела младшего. Собрав пересохшим ртом слюну, женщина плюнула в лицо Мудреца:
 – Зачем? Зачем он сделал это?! Для чего, пожертвовав собой, спас тебя, лишенный сердца мешок протухших мозгов?
 – Затем, что он понял Истину, Истину выше той, которую осознал я, – жизнь, лишенная смысла, обретает его тогда, когда человек всем своим существом восстает против ее бессмысленности.
 Мудрец отказался от еды и питья, и через два дня его не стало.