То, что помнится. Папа

Папа, спасибо, что был у меня. Спасибо, что я появился у тебя на этот свет. За то, что вместе плакали, смеялись, пели... За то, что сказано и недосказано. За эту жизнь, какая она есть, спасибо тебе!
Помнишь, как мы с тобой пасли коров? Деревня наша была большая – свыше трёхсот дворов. В каждой части её собиралось своё стадо, которое пасли местные жители по очереди. Наше стадо собиралось, начиная от старой Воронихи, Варки «Козы» и Савенчихи (недалеко от старого сельсовета), а заканчивалось в самом начале нашей улицы, у ПТО, возле шоссе на Чернобыль. Мы пасли коров сначала на обширном поле возле дома Ивана Сергеевича Клименка и семьи «бусликов», потом переходили к горе, за которой стояла зерносушилка, потом гнали на обширные луга к прорве и дальше, между канав, почти под самый лес. Помогал наш пёс Каштан. Летом, если было очень жарко, пригоняли коров на дневную дойку. Отдыхали коровы и мы, а потом до вечера снова возвращались к прорве, ходили вокруг заболоченных водоёмов, в которых жили речные черепахи. В прорве водились раки, и мы без боязни ловили их, запуская руку в норки.
Помнишь, однажды ты за что-то осерчал на меня и велел идти домой? Я не послушался, а лёг под одним стогов сена и уснул. Проснулся от собачьего лая. Коровы бродили вокруг меня, а Каштан отгонял их от меня. Увидев эту картину, ты, папа, подобрел и оставил с собой до вечера.
Когда Каштана не стало, дядя Миша привёз нам щенка. Долго выбирали имя. Наконец решили назвать Чайкой. Все до сих пор вспоминают, папа, как ты выпивший сидишь на крыльце, собака лащится к тебе, а ты повторяешь: «Чаечка, не подхалимничай».
Ещё помню, как ты работал на зерноскладе и летом, когда была горячая пора по сбору урожая, ты не мог отлучиться домой пообедать, мама ил и мы приносили тебе обед. Мы очень любили ходить в ночную смену на зерноток, где сушили привозимое с полей зерно.
Помню, как ты часто и с любовью читал стихи Тараса Шевченко, среди которых в памяти осталось одно:
   Там батько, плачучи з дітьми
(А ми малі були і голі),
Не витерпів лихої долі,
Умер на панщині!.. А ми
Розлізлися межи людьми,
 Мов мишенята. Я до школи —
Носити воду школярам.
Брати на панщину ходили,
Поки лоби їм поголили!
А сестри! Сестри! Горе вам,
Мої голубки молодії,
Для кого в світі живете?
Ви в наймах виросли чужії,
 У наймах коси побіліють,
У наймах, сестри, й умрете!
От тебя, папа, я узнал о Достоевском, которого ты читал и часто вспоминал. Рассказывал, как любил читать в детские годы. А в те времена дом освещался, по твоим словам, лучиной. И мама творя ругалась, что ты сжигаешь много лучины, читая книги. Наверно, этим я пошёл в тебя: книги для нас – величайшее сокровище.
Помнишь, как однажды я приехал на выходные из Комарина и сказал, что одноклассники собираются в клуб на танцы. Ты был рад, что я впервые пойду на танцы и даже начал утюжить мои брюки. Память утаивает, что случилось потом, но я передумал идти в клуб и ты был зол, что напрасно возился с брюками. Предполагаю, что из-за некоторой своей нелюдимости не пошёл в клуб. Помню, когда мама отправляла к соседям одолжить что-нибудь, для меня это было смертной мукой: это ж надо идти к чужим людям, что-то им говорить. Вот такой бирюк!) Хорошо, что с возрастом эта нелюдимость прошла.
А в наш клуб я любил ходить. Правда не танцы, а в библиотеку или на спектакли и представления – приезжали к нам кукольный театр и цирк, концертные бригады. И, конечно же, в кино. Киномехаником в нашем клубе работал отец моей одноклассницы Гали Моисеенко – Аркадий (отчество, пардон, не могу вспомнить). Он привозил из района разные фильмы, но чаще всего – индийские. Но запомнились почему-то фильмы о Зорро – мне, как любому мальчишке, они нравились больше, чем индийские или военные фильмы.
Ты всегда был сильным человеком. Никогда не показывал своих чувств. Но в моей памяти навсегда остались те редкие моменты, когда ты, немного выпивший, сидел на кухне, плакал, вспоминая военное детство: как пришёл в короткий отпуск с войны твой папа и ты сидел у него на коленях и ел кашу из его солдатского котелка, как папа, возвращаясь на фронт, подарил тебе свой солдатский ремень. И он был твоей реликвией. А потом в деревню пришли  другие солдаты, и какой-то из них отобрал у тебя отцовский ремень. Ты каждый раз плачешь, вспоминая это.
Я отслужил в армии и вернулся домой. По твоему совету стал готовиться к поступлению на библиотечный факультет в институт культуры. Не забуду, как лежал в саду под старой грушей, читал учебники по истории и литературе. На вступительных экзаменах набрал необходимое количество баллов и, к твоей радости, поступил!
Когда приезжал домой после сессии, ты с улыбкой спрашивал, нужны ли мне «шайбочки» -  так ты называл деньги.
Когда я учился в Минске и случилась авария на Чернобыльской АЭС, сильно переживал и послал вам письмо на новое место жительства в Михновку. Предложил помощь, деньги. Хотя какие тогда были деньги у бедного студента! Позже ты не раз вспоминал этот случай, смеялся, но по свету в глазах я понял: ты счастлив и благодарен за эти искренние порывы души.
Когда сгорел наш дом и ты остался один, стал жить в соседнем доме, за которым вы с мамой всегда приглядывали. Однажды ты сильно заболел. Но к врачу не ехал. Ты всегда лечился народными средствами, типа заваренной малины. Но это был сложный случай. Тебе становилось всё хуже и пришлось вызывать скорую помощь. Я жил тогда в Гомеле и мне рассказывали, что приехавшая фельдешерица обнаружила у тебя запущенную двустороннюю пневмонию. А ты сопротивлялся и не хотел ехать в больницу. Фельдшерице пришлось едва ли не на коленях упрашивать, чтоб ты поехал с ними.
Тебя отвезли сразу в Гомель. Помню, ты лежал в туббольнице и я после работы ездил к тебе – проведать, отвезти продуктов, да и просто поболтать, поддержать. Потом тебе перевели в больницу в Комарин, и я снова ездил к тебе.
А потом случилось страшное. К тебе в дом часто приходили разные люди, с которым ты выпивал. Хотя после перенесённой болезни был очень слаб, еле ходил. И куда подевалась прежняя твоя сила?! Однажды проснувшись, ты обнаружил в соседней комнате на кровати…твоего троюродного брата Толю. Мёртвого!  Приехавшая милиция обнаружила ножевые раны на животе, но следов крови не было ни на кровати, ни на полу. Видимо их кто-то тщательно убрал. Тебя арестовали и увезли в Брагин в СИЗО.
Помню, как встречался со следователем, ведущим дело, и пытался убедить, что отец слишком немощен, чтобы убить молодого мужчину, уложить его на кровать, смыть кровь и спокойно лечь спать в соседней комнате. Но следователь ответил мне кривой улыбкой. Тогда я понял, что настоящего убийцу никто искать не собирается, что ты, папа, для них преступник. Помню, как ты старался выглядеть бодрячком на суде, как радовался. Увидев своих детей в зале.
Потом тебя увезли в Бобруйск и единственным средством связи с тобой стали письма. Несколько штук их сохранилось у меня. У тебя красивый каллиграфический почерк. Чётко выписана каждая буковка! Ты писал, что не виноват, что тебя подставили и свои годы приходится доживать в неволе. И, как всегда, подбадривал меня.
Потом пришло известие, в которое не хотелось верить, - что тебя нет.
Папа, я знаю, что ты есть, как есть мамочка и Муська, что вы любите меня и там, где вы сейчас. А я люблю вас. И буду любить всегда!