Adolescence и наказание

Adolescence и наказание: британское прочтение Достоевского 
Британский сериал «Переходный возраст» Джека Торна, Филиппа Барантини и Стивена Грэма (2025) – превосходная иллюстрация функционирования рычага нарциссического желания, которое Лакан называет «желанием Другого», а Жирар именует «миметическим желанием». Содержанием нарциссического желания субъекта является злополучный импульс подвешивания (Aufhebung) другого/другой в то, чтобы служебно и предикатно зеркалить господскую позицию субъекта, в смысле Лакана, по кому смещение «оси духа в сторону уже воображаемого отношения к другому» кульминируется в агрессивности, «что становится коромыслом весов, на которых равновесие себе подобных нарушается, переходя в отношения Раба и Господина».
Образуясь в токсичной среде школьного социума, хаотично бурлящего коловращением эквивалентных эгоцентризмов, которые в период полового созревания достигают психопатической интенсивности, нарциссическое желание центрального персонажа – тринадцатилетнего подростка по имени Джейми Миллер (Оуэн Купер) – полагает возможным  уравновесить его субъекта предикацией некой Кэти Леонард, которая по его спекулятивному представлению релевантна ему на предмет их равной девальвированности в коллективном коне травли всех всеми: он - «слабак», «инцел», она – «плоская». И когда она, насмехаясь над его предложением быть «вместе», отказывает ему, он сначала жестоко избивает её (что мы видим в записи с камеры наружного наблюдения), а потом (как мы узнаем) убивает.
Точкой опоры рычага нарциссического желания, на котором субъект подвешивает, «снимает» предикатную другую в её смерть, является образ отца мальчика – Эдди Миллера (Стивен Грэм). В соответствие с выводами теории Рене Жирара, образцовый другой, внушая мотив подражания, одновременно заряжает субъекта горделивой амбицией достичь над образцовым другим превосходства. То есть, образцовый другой – это предмет и мимезиса, и отрицания, в достижение чего несогласие Кэти оказывается вызовом на пути воплощения задаваемого отцом идеала повышенной маскулинности.
Как мы позже узнаем из уст отца, недостача этой преувеличенной маскулинности зафиксировалась в ситуации, когда в игнорировании более утонченного  дарования рисовать отец сначала привел сына в секцию бокса, откуда сын почти тут же сбежал, а потом отвел в футбольную секцию. И здесь за неимением соответствующих умений Джейми, оказываясь на воротах, и в этом случае настолько плох, что даже любимый отец, находясь  в обстоятельствах ангажированного специфически мужской состязательностью окружения, впадает в малодушную стыдливость нежелания смотреть на сына.               
Убийством девочки нарциссический герой приносит воплощающему Закон отцу жертву, как бы заявляя: «Вот, отец, я сделал то, что ты хотел – дал отпор тому, что отрицало мою мужественность, уничтожив его – и теперь, наконец, я стал мужчиной, став убийцей!». И когда отца при просмотре видео с избиением сыном девочки начинает сотрясать горечь сожаления, то сын, вместо того, чтобы покаяться, кладет ему  на плечо руки, вместе с утешением выражая что-то вроде превосходства, и поэтому от этого утешительного жеста отец слабовольно уворачивается, как если бы волевая самостоятельность отца и моральная несостоятельность сына поменялись местами.
Пространством «переоценки всех прежних ценностей» являются проходящие в  игровой комнате (!) сеансы общения М. с клиническим психологом Брайони Аристон (Эрин Доэрти). Её осуществляющие профайлинг малолетнего преступника вопросы, представляясь анализанту провокационными, вызывают приступы нарциссической ярости. Мужественно выдерживая агрессивные атаки «всемогущей личности» Джейми, Брайони индуцирует в его восприятии иной межчеловеческий мотив в виде миссии перевесить и девальвировать одержимость подростка собой, мучительную, прежде всего, для него самого.
Кульминация искрящего эмоциональным накалом диалога, а с ним и всего четырехсерийного повествования, приходясь на точку «золотого сечения» (конец 3-й серии), звучит в вопросе-требовании Джейми: «Я вам нравлюсь?». Этот персональный императив Джейми звучит как формулировка всей кантовской этики, в которой нарциссический субъект как центрированная «самоценным» желанием «цель природы» властно требует от другого симпатии признания вменением имманентной трансцендентальности некоего долга, тогда как, в основном, её смысл - в трансцендентной добровольности христианской любви.
Роль Брайони заключена в корректировке образа отца как носителя повышенной маскулинности, что в контексте повествования воспринимается как источник злокачественно-нарциссического дисбаланса, образом любовной взаимности. В конечном итоге это и делает возможным отказ Джейми от нарциссической одержимости собой, выражающейся в признании вины, которое звучит через тринадцать месяцев в телефонном разговоре с отцом, причём в пятидесятый день его рождения, оказывающимся тем самым и днём воз-рождения и сына, и отца, и святого духа любви между ними.
Перемена участи в ходе освобождения Джейми для приятия ответственности за свою экзистенцию предстает в возвращении к содержанию своей души. И среди её увлечений – склонность к творчеству, которую отец попытался заместить привитием культа брутальных видов спорта. Это возвращение к запросам души выражается в карандашном наброске лица отца на поздравительной открытке. И мать Джейми и сам отец находят образ «прекрасным». Преувеличенная симпатичность образа по сравнению с  оригиналом прозревает внутреннюю красоту души отца, что и внушает в итоге в нём покаянное переживание, идущее параллельно с покаянием сына.
А русского зрителя должны особенно радовать очевидные отсылки «Переходного возраста» к христианской поэтике Достоевского. В диалоге Джейми и Брайони непосредственно воспроизводятся разговоры с участием убийцы и следователя из «Преступления и наказания» в прекрасной постановке Льва Кулиджанова. Например, Джейми впрямую копирует ехидную интонацию Раскольникова-Тараторкина, когда, заинтриговав Эрин внезапной запинкой в ходе высказывания, с насмешливым   дезавуированием задает риторический вопрос: «Смотрите-ка, размечтались, типа, я скажу что-то важное?!» = «Признаюсь в убийстве?!».