Лезвие и снег

Вечерняя метель разыгралась не на шутку. Ветер сбивал прохожих с ног, снег не давал поднять веки, летел в ноздри, покрывал одежду ледяной коркой.
Из арки, из тёмного двора под свет фонарей вышли трое. Они не стали тратить время на прощание. Один сразу же, ссутулившись под натиском непогоды, побрёл туда, где фонарей было меньше и лишь окна освещали сужающуюся между сугробов дорогу. Двое других же, обнявшись для устойчивости, направились в противоположную сторону улицы: к центру города – там ещё не закрылись остерии и траттории и можно было погреться, выпить вина и провести эту холодную ночь в весёлой компании.
Почти с порога сделав заказ, приятели развесили на спинках стульев мокрые одежды и, весело труня друг над другом, уселись за стол в ожидании.
– Тебе его не жаль? – спросил один, доставая из нагрудного кармана гребёнку и зеркальце, чтобы придать мокрым усам прежний, щегольской вид.
– Кого? Мастера Невеша? – переспросил собеседник, вытирая платком лицо и особенно лоб и густые брови. – Да ну, Беппо, он опытный игрок и знает, что Фортуну не переиграть. Хотя… Хотя, знаешь, если бы он оставил свою гордость и просто попросил… Я, конечно, как человек порядочный, ему не отказал бы… Но и сам, пойми, не могу же сказать: «Ради вашего прошлого и ради будущего вашего сына – прощаю весь карточный долг, оставьте дом себе». Такие широкие жесты не в моём вкусе: люди их не ценят, или сядут тебе на шею, или тихо, но люто возненавидят.
– Твоя правда, Никколо. Но паренька, его сына – жалко. Сирота, теперь ещё и скитаться по чужим углам придётся. Говорят, в мастерских о нём хорошего мнения, только что репутация отца подняться не даст. И бедность учёбе не товарищ.
– Так возьми к себе в подмастерья. Без учёбы и экзамена в гильдии он твоим ребятам соперником не будет, а работать можно заставить за кусок хлеба, тёплый кров и доброе слово. Ну, какую-то мелочь на расходы добавишь. Если способный – быстро своё содержание окупит. И твои ученики, которые от гильдии, пока он рядом, – не расслабятся. Только сперва дай месяцок помыкаться, чтоб проникся – от какой нужды его спасли.
– Ого, так ты уже, оказывается, всё продумал! Всегда восхищался твоим подходом и рациональностью! Помяни моё слово: быть тебе главой гильдии, Никколо!
Никколо притворно отмахнулся:
– Не скоро, конечно, Беппо, не скоро это будет. И не нам решать. Но приложим все старания, шаг за шагом, как говорится. Кстати, о Невеше. Лицензию-то у него забрали не за то, что он плохой мастер. Ни разу не слышал, чтобы в его печатях была ошибка или они теряли силу. Сколько ни пытался выяснить подробности той истории – толком никто не говорит.
– Да толком никто, кроме архонтов, до сих пор не знает. Совет принял решение, гильдию мастеров поставили перед фактом. В документах написано: «в связи с деятельностью, не соответствующей долгу и полномочиям мастера магических печатей». Понимай как хочешь. Или он услуги серым магам и колдунам оказывал, или …
– Или?
Беппо понизил голос, головы собеседников почти соприкоснулись.
– Или подделывал чужие печати …
Никколо скептически прищурился.
– Странно как-то, не верится… Мне Невеш всегда щепетильным казался. Не думаю, что он до подделок печатей опустился. Но чужая душа – потёмки.
– Именно что. Поэтому побаиваюсь я, как бы его паренёк той же тропкой не пошёл. Возьму я к себе такое червивое яблочко – хлопот не оберусь.
– А, ладно. Пусть всё идёт как должно. Месяц-другой посмотрим, чем они зарабатывать будут, там и решение придёт. Да и что нам о чужих проблемах думать, ещё и в такое время!
Словно в ответ на эти слова появился камерьере и поставил на стол нежное боллито – нарезанную тушеную мясную всячину с горчицей, зелёным и виноградным соусами, а также бокалы и бутылку красного.
– За твой выигрыш, Никколо! – улыбнулся Беппо. – Пусть их будет ещё очень много!


Мастер Невеш медленно пробирался к своему дому сквозь заснеженные переулки. Не только непогода задерживала: он надеялся застать сына спящим. В голове крутилось тоскливое и растерянное: «Что же я скажу ему? Что же…Что же? Что я проиграл дом, где он появился на свет, где умерла его мать?.. И что он скажет на это мне? Да скажет ли?»
А если не сказать? Если… Если просто выставить за порог с остатком денег? Я – всего добивался сам, и ты попробуй? Да, точно. Это поможет избежать ненужных объяснений. Конечно, через какое-то время сын узнает правду, но не от него, не от отца.
Но выгнать мальчика, который чудом появился на свет, вот этими руками, – которыми когда-то держал его новорождённое крохотное, розовое тельце, – захлопнуть за ним дверь?.. Оборвать последнюю связь? Таков будет итог договора, страшного договора, подарившего, тем не менее, сыну – жизнь, а отцу – надежду?
Мысли вернули Невеша в тот поздний вечер, пятнадцать лет назад, когда он вышел на улицу – проводить доктора, навещавшего его хворавшую жену. И на улице доктор сказал то, что не мог позволить себе произнести в стенах дома:
– Мужайтесь, Артур. Беременности она не перенесёт. Не перенесёт и прерывания. Чудо будет, если доживёт до родов. Но не поручусь, что тогда смогу спасти ребёнка. Её – точно не спасу…
Проводив доктора до конца квартала, Артур шёл почти так же медленно, как и пятнадцать лет спустя, хотя никакой метели не было. Был ясный и погожий вечер. Мимо него проехал экипаж, проехал и остановился.
– Мастер печатей, Артур Невеш? – спросил приятный женский голос, едва он поравнялся с окошком кареты.
Дама приоткрыла дверцу и вышла к нему.
– Позвольте пройтись немного с вами…
Невеш только пожал плечами.
Они с незнакомкой прошли вперёд, кучер отстал и медленно ехал следом.
– Чем могу быть полезен? – усилием воли вернув себе деловитый вид, спросил Артур.
– Можете, конечно. Но сперва должны знать, чем могу быть полезна вам я, – решительно произнесла молодая женщина.
Лицо её скрывала тёмная вуаль, но фигура, движения, голос говорили, что лет ей примерно столько же, сколько и жене Артура, Каталине.
– Попрошу прощения заранее: не удивляйтесь моей осведомлённости, не считайте её грубой. Прежде, чем решиться на этот разговор, я какое-то время узнавала всё о вашем положении. Ваша супруга тяжело больна, счёт идёт на месяцы. И медицина бессильна. Медицина бессильна, но у магии есть шанс. Я – владею такой магией, я могу помочь вашей жене и вам. Да, долгой жизни обещать не имею оснований и прав, таких гарантий никто не даёт, но это может быть десять лет или даже более. Десять лет полноценной, обычной жизни – без боли, без тревог, без лекарств…
Невеш остановился.
– Синьора, послушайте, если бы кто-то из магов у нас или в Кастелле, или ещё где-то мог спасти жену, я бы знал об этом. Я не сижу сложа руки. Но таких людей нет, и, к сожалению, мне пришлось в этом убедиться. Не хочу обидеть вас, возможно, вы и владеете магией, но ещё более возможно, что свои силы вы невольно или умышленно преувеличиваете. Спасибо за предложение, однако оно неуместно.
– Постойте, – незнакомка мягко, но уверенно взяла его за рукав. – Выслушайте до конца. Верно, вы не нашли мага. Потому, что искали среди магов, среди магов с лицензией. У меня нет лицензии. Её не может быть по нескольким причинам, в том числе, потому что женщине стать магом и добиться признания – это принести в жертву всё, включая себя саму. У меня не так много времени, чтобы потратить его на честолюбивую борьбу. Я выбрала иной путь: делать счастливыми тех, кому могу помочь. Хотя бы и ненадолго. Хотя бы здесь и сейчас. Итак, я создам заклинание, которое гарантирует вашей жене полноценную жизнь, и сама моя жизнь будет его источником. Ни один маг с лицензией, да пусть даже с сотней лицензий, не решится на такое. Жертвенность мага – противоречит сути магии. Её не практикуют, жертвенную магию. На неё не выдают лицензий. А я практикую. Да, жертвенная магия забирает очень много сил. А с этим заклинанием моя жизнь станет существенно короче. Но десять лет я могу отдать вашей жене. Вы спросите, с чего я разбрасываюсь своей жизнью? Я скажу вам, но пообещайте в любом случае сохранить мою тайну.
– Я обещаю, говорите.
– Я выхожу замуж. Не спешите поздравлять. Я вхожу в дом жениха не невинной девой, у меня есть дитя, рождённое с ним вне брака, по любви. Мой жених – не юноша, он вдовец с маленьким сыном, и оба они имеют магическую силу. И моя дочь ею наделена. Но пока об этом знаю лишь я, её мать. И как мать я не хочу, чтобы способности дочери изувечили её жизнь, поставили на грань соперничества со сводным братом или отцом. Я хочу эти способности запечатать. Вот, что мне нужно от вас: мне нужна печать. Вы спасёте моего ребёнка – я спасу вашу жену. Я не в том положении, чтобы обманывать или самой заблуждаться относительно своих возможностей.
Несколько секунд Невеш собирался с мыслями. Собеседница молчала, давая ему это время.
– Вы… Вы понимаете, о чём просите? – медленно спросил Артур.
– Да. Я прошу вас нарушить закон и вместе со мной наложить печать на человека. На мою дочь. Чтобы в её жизни могли быть любовь, покой, уважение. И если она однажды почувствует себя несчастной, чтобы это было не из-за её дара. Чтобы не её дар, а она сама стала хозяйкой своей судьбы. В обмен на это мы продлим жизнь вашей жене.
Незнакомка говорила спокойно, уверенно. И эта уверенность, понял Невеш, происходила из того же отчаянного стремления, какое чувствовал он сам: даже ценой жизни подарить любимому человеку здоровье, счастье, тысячи мгновений радости, возможность любить и чувствовать любовь других.
До рассвета он не мог уснуть. Утром, позаботившись о том, чтобы проснувшаяся Каталина позавтракала и приняла лекарства, Невеш собрал свои инструменты резчика и вышел из дома. В условленном месте его ждал вчерашний экипаж.

«Хватит трусить, надо закончить это. Так или иначе, Канета узнает о проигранном доме. А вот о том, как появился на свет – он знать не должен. И о том, что отзыва моей лицензии добился герцог Убио, влиятельный аристократ и сильный маг. Отец этой девочки, которой по воле её матери и по моей – уже никогда не стать магом… – думал Невеш, блуждая в метельной тьме. – Проклятье! Где я свернул не туда?»


Холодный резец плохо слушался, Канета отложил его и подул на замерзшие пальцы. Даже человеку с такой снежной фамилией как Невеш  бывает холодно. Пора прерваться: две свечки, сиротливо притулившиеся друг к другу посреди озерца собственного застывшего воска, кое-как освещают рабочий уголок резчика печатей. Если в эдакой тусклоте сделать ошибку – считай, всё переделывать. По срокам не уложишься, в деньгах и заказчиках, и без того редких, потеряешь, от отца нагоняй.
Нет, отец его не бил, никогда не поднимал руку, но выговорить мог так, что после жить не хотелось. Впрочем, выговаривал редко: во-первых, сам Канета старался не давать повода, во-вторых, после смерти мамы, по характеру не очень говорливый, отец совсем превратился в молчуна. В быту это как-то можно было стерпеть и даже найти свой плюс, но в учёбе и работе стало ощутимо тяжелее: отец почти не пояснял, как не допустить и как исправить ошибку, и приходилось всё по нескольку раз переделывать на свой страх и риск.
Останься у Канеты наследный дар резчика, он, наверное, в пояснениях бы не нуждался. Но дар пропал: пропал, когда ему было одиннадцать, пропал, когда умерла мама – четыре года назад. С уходом матери исчезло то, что казалось, не принадлежало ей самой и не имело к ней прямого отношения: пропали смех, улыбки, уверенность в завтрашнем дне, голос отца и дар сына.
 В учёбе с того времени приходилось всё брать только трудом и настойчивостью. И при этом притворяться, что ничего не изменилось, что по-прежнему сильно наитие, что Канета, крепкий подмастерье среди ровесников, по-прежнему всё схватывает на лету.
Хотя сейчас и учёбы как таковой нет. Пьянство, к которому отец пристрастился после отзыва лицензии, привело к тому, что руки стали дрожать. Теперь даже не магические, а обычные печати он резать толком не мог. Мастерскую продали. Канета мог бы ещё поучиться, но в действительности делать это оказалось почти невозможно: косые взгляды мастеров и учеников гильдии, необходимость подрабатывать, выполняя заказы отца, и одновременно вести хозяйство свели на нет всю учёбу.
В итоге они потихоньку проели деньги от мастерской, а что не проели, отец использует для игры в карты: время от времени случается и выиграть, и Канета спешит закупить впрок еду и дрова – пока родитель не спустил выигрыш. Тогда отец ворчит: «Только бездари всегда о насущном пекутся».
Сперва Канете от его слов было нестерпимо обидно, но после он смирился: ведь и так оно и есть, если у тебя нет дара, притягивающего доход, нужно быть вдвойне расчётливым и бережливым.
Он перебрался к очагу. Поворошил угли кочергой, подкинул немного хворосту, чтобы поддержать тлеющий огонёк.
В куче золы прятались печёные крупные картофелина и луковица. За работой не до стряпни, отец, может и вообще не явиться к ужину, поэтому тратить время на готовку Канета счёл глупым.
Подросток вытащил картофелину, уже не горячую, но ещё тёплую, и осторожно спрятал между ладоней, сложив их коробочкой. Так он сидел некоторое время, греясь и не решаясь есть. Это было болезненное вожделение выбора – хотеть насытиться и хотеть согреться, при полном понимании невозможности того и другого.
Канета сунул остывающую картофелину глубже в золу и достал луковицу. Так же погрел о неё ладони, потом медленно, насколько вообще мог, стал есть. Да, луковица меньше, чем картофелина, но она слаще. А сладости Канета любил. И луковый мамин пирог… Картофелина пускай дожидается отца, зола ещё какое-то время убережет её от холода. Жаль, что сам Канета – не картошка, чтобы спрятаться под тёплым пеплом.
Вместо тёплого пепла он зарылся в холодную постель, сжался, зажмурился. Слушая порывы ветра, представил, как за окном кружатся вихри снежинок. Словно рой белых ночных мотыльков, они рвутся к огню единственного фонаря на углу их улицы и соседней… Нет, лучше пусть картошка остынет в золе, пусть отец пьянствует или играет в карты до утра в тёплом притоне, чем в такую метель будет он пробираться домой – по льду, присыпанному снегом, в темноте...

Канета засыпал. И в полусне ему привиделся фонарь на углу улицы. Вокруг него, как и наяву, вились снежинки, но иные – мелкие, сияющие, словно блёстки рыбьей чешуи. Красивые!
Он не чувствовал мучительного холода. И не удивился, когда сквозь мерцающую снежную пелену увидел девушку: немногим старше себя, изящную, в хорошенькой шубке поверх платья, – девушку со снежинками в каштановых с рыжим отливом волосах. Та кружилась, танцевала, взмахивала руками – и из рукавов шубки летели вихри снежинок.
Девушка была знакома Канете: несколько раз он уже видел её во сне. Но не часто. С последнего раза прошло года два. И тогда она ещё была девчонкой, а сейчас стала похожа на невесту в серебристой фате, приколотой к волосам.
– Эй, эй! – попытался окликнуть её Канета.
Он никогда прежде не заговаривал с ней. Не знал её имени и про себя назвал Феей. Окликнув сейчас, Канета услышал собственный голос лишь мысленным. Отзовётся ли?
Девушка резко повернулась в его сторону.
Он возликовал, но прикинулся строгим:
– Это ты такую метель подняла?
– Я, – рассмеялась ночная плясунья.
– Зачем? Делать нечего?
– Как нечего! Я учусь снежной магии!
– По ночам?
– Так только по ночам и можно, – сделав нетерпеливый жест, она выбросила из рукавов россыпь снежинок. – Никто меня не видит: ни домашние, ни прохожие, – все спят давно. Можно, наконец, потренироваться. Ты один только…
– Я как раз сплю. Сплю и тебя вижу во сне.
– Выходит, это тебе по ночам делать нечего, ты свои сны не смотришь, а за мной подглядываешь!
– Не собирался я на тебя смотреть, это ты мне зачем-то снишься, – обиделся Канета.
Девушка вздохнула и насупилась, видимо, сниться кому-то не входило в её планы.
– Снежная магия касается управления снегом, о проникновении в сны в книгах ничего не было… Где я могла напортачить?
Она словно забыла о присутствии рядом Канеты и задумчиво ходила по снежному пятачку, на котором прежде кружилась.
– Заклинание? Нет, я уверена, что воссоздала правильно. Или оно создаёт сразу несколько реальностей, и я не отсекла лишние?.. Теперь я не могу перенести чужой сон из своей реальности… Я не умею это делать… Как же…Слушай, а может, ты проснёшься, а потом снова заснёшь? – предложила она Канете. – Чтобы для тебя я в этом сне осталась, но сам ты – оказался в новом?
Канета послушно пожелал проснуться, но ничего у него не вышло.
– Меня разбудить некому: отца дома нет, солнце не встало. Ну, ты колдуй тогда, я мешать не буду. Я тихонько постою и сон до конца досмотрю.
– Мне сложно теперь с мыслями собраться. Ты только не смейся, что я поздно снежной магии учусь. Другие маги её ещё в детстве осваивают.
– Я и не смеюсь Я сам плохо учусь…
Канета хотел как-то её подбодрить, но вышло обидно, потому он поспешно поправился:
– Мне не лень, мне мастерство не очень даётся… Способностей мало. Может, у магов тоже такое бывает? Не даётся какая-то магия, хоть тресни?
– Я поздно начала, у меня до двенадцати лет вообще способностей не было. Всё началось, когда я тебе печать отдала, помнишь?
Фея, оказывается, его узнала! Канета помнил эту, первую встречу. В ночь, когда умерла его мама, Фея ворвалась в его сон с алой, как роза, печатью, полыхавшей на кончиках пальцев: «На. Не знаю, куда её девать. Пусть пока у тебя побудет». И отдала ему печать. Ничего больше не сказала, но утром на тыльной стороне своей руки, ниже локтя Канета обнаружил что-то вроде розового лепестка – похожее на след от ожога, который, непонятно, когда появился, и – так и не сошёл до сих пор.
– Спасибо тебе, – сказала начинающая волшебница.
– За что?
– За то, что хранишь мою печать и не смеёшься надо мной.
– Наверное, это потому, что ты красивая. И ты одна приходишь ко мне во сне.
Канета побоялся ей признаться, что хотел бы во сне увидеть маму, но волшебница, наверное, догадалась.
– Потерпи. Я буду учиться так быстро, как только смогу. И я придумаю, как сделать так, чтобы тебе снились только близкие люди.
– Я верю. Я буду ждать сколько надо. И даже если у тебя не получится, ничего страшного.
 – Хочешь, покажу фокус?
Фея вдруг сделала неуловимое движение кистью: снежинки вылетели из её рукава широким роем, но тут же свились во что-то вроде тонкого троса или хлыста и в таком виде зависли между широко разведёнными ладонями хозяйки.
– Смотри!
Снежный тросик, повинуясь её пальцам, превратился в ленту. Следующим жестом волшебница, будто шкурку, сняла лишнее, и в воздухе остался висеть клинок ослепительно-белого меча. Ещё порция снежинок и несколько точных движений – и он обрёл гарду и рукоять. Получилось не хуже, чем в лавке оружейника. Девушка взяла меч в руку, рассекла им воздух. Левой ладонью насколько раз провела над клинком, шлифуя лезвие с обеих сторон.
– Острый, лёгкий, но всё ещё хрупкий. – прокомментировала она результат. – Нужно поработать над плотностью. Если адгезия, ну, то есть сцепление поверхностей снежинок в каждом слое будет, словно шип в паз, а слои будут чуть подвижны относительно друг друга… Проблема в том, что проще использовать природные снежинки, а их грани трудно подчинить единообразию. А если создавать искусственные, чтобы одна плотно входила в другую, – это слишком много сил и времени. Не уверена, что не потеряются гибкость и лёгкость…
Фея нахмурила бровки и щёлкнула пальцами – меч рассыпался в искристую пыль и взметнулся вверх с порывом ветра.
 – Зачем тебе снежные мечи? – спросил Канета.
– С водой вообще интересно работать, у неё три базовых состояния, а есть ещё «тройная точка воды», это когда лед, жидкость и пар одновременно сосуществуют… Стоп, а если… А если адгезию получить трансформацией вещества на границе слоёв? Сплавлять их?..
– Я не о том! Я в том смысле, зачем тебе, девушке, делать магические мечи? У нас в городе я даже ни про одного мага-мужчину не слышал, чтобы он такое вытворял.
Фея колдовала над новой заготовкой, потому ответила после некоторой паузы: не поднимая глаз на Канету и не отрываясь от своего дела.
– Меч – идея универсума. Есть такие простые, универсальные вещи, которые остались с людьми даже после Великой зимы: колесо, верёвка, гвоздь, лезвие. Они всегда будут. Не только потому, что очень полезные. А потому, что это воплотившиеся идеи. Идея связи – верёвка. Идея фиксации – гвоздь. Идея движения – колесо. И меч… Меч – это парадокс, противоречие: он рассоединяет, повергает, разрушает. Но он же и защищает, под его защитой вращаются колёса, связываются снопы и возводятся дома. Парадокс – это вызов всем способностям и знаниям мага. Жутко интересно! Так почему мне не делать магические мечи, если у меня есть сила и возможность их делать? Хотя да, ты не первый, кому не нравится, что девчонка лезет в магию и занимается клинками. Поэтому я и стараюсь никому не показывать своих занятий, и обычно тренируюсь ночью…
Канета был поражён. Он всегда делил сны на страшные, приятные и тревожные. Но этот сон просто переворачивал сознание. Он как будто отменил его прежнего. А нынешний Канета чувствовал себя вьющимся снегом, до крайности летучим: рассыпалось всё, что, казалось, было в нём монолитным и постоянным. Даже горе. И особенно – горе. С которым, как оказалось, они стали одним целым. 
Канета рассыпался на снежинки и боялся совсем исчезнуть. Но и вернуться из своего невесомого состояния в прежнюю, земную тяжесть ему уже не хотелось.
– Что же мне…делать? – подумал он, и оказалось, что произнёс вслух.
Фея к тому времени создала два меча и теперь сравнивала результаты. И её не всё устраивало, потому что голос был задумчивый:
– Сейчас закончу. Если моя магия прекратится, то и я сама, скорее всего, тут же уйду из твоего сна. Дай мне минутку, нет, меньше…
Но Канета не желал, чтобы Фея пропала! Наоборот!
– Где ты живёшь? Как тебя зовут?.. – в отчаянии крикнул он и…проснулся.

К окну розовым блеском ластилась зимняя заря.
Канета встал, наскоро умылся ледяной водой, заново растопил печь. Картофелину отложил для отца – на блюдечко. Поставил греться воду, чтобы сварить кашу.
Ждать, пока вода закипит – дело неблагодарное. Он подошёл к столу, повертел в руках заготовку печати. Как эта девушка, Фея, говорила? Лезвие – это универсум? Может отрезать лишнее, а может… высвобождать из камня душу печати? И тогда – ведь сделать ошибку просто невозможно, если знать, что именно высвобождаешь!..  И горе – это такой же универсум, такая же печать, оно было печатью тысячи лет, ещё до изобретения печатей, до магов, до мастеров... Оно запечатывает душу лишь до времени – до того момента, как былая радость, накопленная в прежнее время, не перебродит в доброе вино, чтобы радовать не только своего владельца, но и других? Тогда и печати магов – они не теряют силу со временем, нет, они теряют необходимость…
Канета схватил резец и в каком-то радостном и лихорадочном запале принялся работать.
Вода в кастрюле выкипела бы до дна, если бы не позвонили в дверной колокольчик. Юный резчик с неохотой оторвался от дела. Тогда-то вспомнил о не сваренной каше и кое-как поскорее полотенцем убрал горячую посуду в сторону.
Когда он отпер дверь, на него из яркой белизны нового дня двинулись хмурые мужчины – квартальные дружинники, несшие закрытые простынёй носилки. Один из них, знакомый, живший по другой стороне улицы через три дома, сказал сухо, избегая встречаться взглядом:
– Поскользнулся, видно, в темноте, упал. Так и замёрз. Соболезную, парень. Мастер Невеш хороший человек был, порядочный.

(рассказ является частью цикла, ещё из этого мира - "Колокольчики" и "Книга в голубом переплёте")