ИРОД

     Перед расставанием Ира разрешила поцеловать, и Олег, слегка прижав её к себе, сначала только скользнул по сжатым тонким губкам, задержавшись на самом уголке рта, и лишь потом, осмелев, поцеловал по-настоящему, задержав поцелуй в ожидании: или Ира его оттолкнёт, или...  И в этот момент она, слегка разжав губы, ответила ему. Влага ответного поцелуя, казалось, проникла от её губ в самое его сердце, а потом - горячим потоком - в голову, в живот...

     Олег возвращался домой, не чувствуя земли под ногами, и в голове его роем, толкая друг друга, кружили совершенно случайные мысли. Одна чуднее другой, они, словно семена клёна, совершенно безответственно прокруживали в его сознании свои воздушные танцы, и, падая, тут же забывались, уступая место новым.
Вся его душа радовалась этой лёгкости и, словно спасаясь от нестерпимой духоты, распахивала в себе всё новые и новые окна, впуская свежий ветер окружающей жизни, которая вдруг стала большой, разноцветной и радостной...
«Почему эти окна не открывались раньше?» - порхнула очередным кленовым «вертолётиком» новая мысль, и тут же пропала в ворохе других, уже отлетавших своё...

     «Да какая теперь разница? - сменила её другая - Теперь надо просто открыть их все - окна, двери, люки, все, что есть, до последней, самой маленькой форточки - пусть ворвётся этот бешеный ветер, и, хотя бы чуть-чуть остудит твои раскалённые, гудящие высоким напряжением нервы!»
 
      Только он, этот ветер, и мог сейчас спасти его от опьянения горячей и хмельной любовью,  неудержимо разраставшимся счастьем и радостью, которая вдруг начала гейзером бить из его сердца, из самого нутра, окатывая душу и все в его теле своими густыми, пряными волнами.

      «Ира - такая классная и такая модная! Но не пустышка,  как другие девчонки. Она - умная, с ней интересно разговаривать, гулять, просто быть рядом! Она - самая лучшая среди всех, и она - выбрала меня!»

     Олег аж подпрыгнул от охватившего его восторга. Он радовался во всю ширь своей  души, о которой он до сегодняшнего дня почти ничего и не знал, но которая вдруг развернулась и стала немыслимо огромной. Он радовался во всю силу своего сердца, которому, наконец, дали достойную работу - биться в сумасшедшем ритме, прокачивая горячую, кипящую кровь, наполненную дикой силой пылающей в нём любви!

- Здравствуй, с-сынок! - с какой-то вызывающей обидой проговорил в тишине хмельной голос.
От  неожиданности Олег остановился, как вкопанный.
«Нет! О, господи, нет, нет! Только не сейчас! - взмолилось все его оглушённое сознание, корёжась от столкновения с гадкой реальностью, представшей ему в образе подвыпившего отца, снова поджидавшего его у подъезда. - Ну почему, почему именно сегодня, почему он не пришёл, например, завтра, или послезавтра?»
Большая, оплывшая фигура отца приблизилась к Олегу из тени кустов сирени, обдав его кислой смесью запахов пота, курева и перегара. Всё восторженное настроение Олега вмиг разлетелось на тысячи невидимых осколков, и ему показалось даже, что тёплый майский вечер стал вдруг темнее и холоднее.

     - Зачем ты пришёл? - зло спросил он у отца. - Я же сказал, что сам тебе позвоню!
     - Я ждал, с-сынок, - медленно ответил ему отец, - я долго ждал, д-две недели. Дни считал, ч-часы: всё ж-ждал,  когда же мой родной с-сыночек, мой Олежек, п-позвонит своему от...цу?

     Отец громко картинно всхлипнул. 
     Светлые чувства Олега окончательно отступили куда-то вглубь сознания, вглубь души и тела, и теперь звучали приглушённо, собираясь в толчки никак не унимавшегося сердца, но и сердце бешено стучало теперь не от переполнявшего его чувства влюблённости, а от горечи внезапно оборвавшейся радости, от той ужасной несправедливости, которая происходила с ним прямо сейчас. Густая волна томительного наслаждения, только что дарившего его телу невероятную силу и лёгкость, стремительно остывала, превращаясь в чёрную лаву, которая сдавливала сердце своими каменеющими кольцами, вызывая боль с каждым новым ударом.

     «Почему? Почему? Почему? - била в виски эта боль. - Почему это происходит со мной? За что?»
     Олег часто задышал, пытаясь успокоится, выдохнуть эту боль, но она росла так быстро, что переполнила его и вырвалась наружу почти истеричным криком:
     - Что тебе от меня надо?

     Надо было, конечно, денег.

     Отдав отцу предпоследний "трояк", Олег, у которого от состояния влюблённости остались лишь жалкие воспоминания, рванул на себя тяжёлую входную дверь, вошёл в общагу, поднялся по лестнице, толкнул дверь в свою комнату и, не раздеваясь,  со всего маху грохнулся на кровать .

     В памяти стали всплывать мерзкие картины детства: вот пьяный отец таскает за волосы его мать, а он, шестилетний, забившись в угол, плачет, размазывая слёзы по щекам и ничего не может сделать, потому что сам только что получил от отца сильную пощёчину, от которой у него горела и щека, и ухо, и раздувшаяся нижняя губа. Ему больно, и страшно, а более всего - стыдно, что не может преодолеть эту боль и этот страх, вскочить и вцепиться ногтями и зубами в мускулистую руку отца, мотающего голову матери за её длинные чёрные волосы, за те самые волосы, которые он  любил бережно накручивать на пальцы, когда обнимал маму. А когда она прижимала Олега к себе, он зарывался в эти волосы всем лицом, вдыхая их необычайный, ни на что не похожий такой родной запах...

     А вот они с матерью стоят в прихожей над отцом, который лежит в беспамятстве в луже собственной мочи... От него воняет перегаром, рвотой, куревом, мочой этой, и ещё чем-то мерзким и гадостным. Мать тихо плачет, Олег, насупившись, молчит, а отец, не открывая глаз, выкрикивает только одно:
- Суки... г-гады..., спиногрызы..., убить в-вас м-мало...
Это он им с матерью.

     В молодости отец был неплохим боксёром. Подавал большие надежды и даже первенство области выиграл. Но, с тех пор, как ушёл тогда с друзьями отмечать свою победу, редкий его день обходился без пьянки. А дальше -  больше...
Бокс он не бросил, продолжал ходить на тренировки, но в соревнованиях больше не участвовал. Никогда. Да и бокс его со временем вылился в редкие, между пьянками, заходы в зал, где он надевал перчатки и до изнеможения лупил по «груше». Иногда его даже пускали на ринг. Правда, и то, и другое случалось всё реже и реже... 

     Мать скоропостижно умерла от рака два года назад. Лечить её было не на что, а на похороны сердобольные соседки собирали со всего двора. Отдавая Олегу деньги, они, конечно, не преминули нашептать:
     - Вот отец-то твою матерю бил, гонял, таскал за волосы, оттого у неё и рак случился: от ушибов, от страху, да от побоев ирода этого...

     А тем временем в пустой квартире отец навзрыд плакал над простеньким гробом матери, жалился и ныл: «на кого же ты меня покинула, моя жёнушка, моя Валюшенька!». Но, как только Олег вошёл, то отец, разом прекратив рыдания, подскочил к нему и стал  выпрашивать деньги на могильщиков, с которыми уже договорился...
     ... якобы.

     На кладбище он, ясное дело, явился без могильщиков, вдрызг пьяный, и, грубо растолкав собравшихся у гроба, заорал лежащей в нем матери: «Сука ты, сука п-подколодная! Жизнь мне испортила, всё, что б-было - на тебя п-потратил! Что разлеглась тут, н-нарядная вся...»
И вдруг с какой-то звериной злостью стал выкидывать из гроба цветы.
     Насилу увели....
 
     Еле-еле нашли двух пьянчуг, которые заколотили гроб, спешно опустили его в могилу и кое-как закопали. Бабки оглядывались, крестясь: боялись, что отец вернётся. Силы он был необычайной, в драку лез в любом состоянии и жалости не знал. Даже самые суровые мужики боялись с ним связываться:
     «Да ну его, ирода этого...»

     Горя дикой ненавистью к отцу, и одновременно радуясь тому, что в отместку за всё он наконец может бросить его и забыть навеки, Олег сразу после похорон матери собрался и ушёл из дома. Перекантовался пару дней у друга, потом жил у материных родственников: то у одних, то у других, пока кто-то не выпросил для него место в общаге соседнего техникума, куда через год Олег и поступил, окончив восемь классов.

     Прощально шелестели восьмидесятые, сквозь которые уже слышался тревожный, траурный гул девяностых...

     Отец не искал его, и даже не спрашивал о нем никого. Олегу рассказывали, что он по-прежнему утром приходил на завод «как стёклышко», там они с дружками опохмелялись, а к вечеру он уже набирался до бессознательного состояния. На следующий день всё повторялось, а пятница, суббота и воскресенье, как правило, превращались в одну бесконечную пьянку. Соседи лишь удивлялись его здоровью и силе: «Ишь, ничего ведь его не берёт, ирода этого окаянного!»

     Однако, вскоре оказалось, что отец не интересовался Олегом исключительно до тех пор, пока тот не поступил в техникум и не начал получать стипендию. Вскоре после второй или третьей «степухи», возвращаясь с занятий, Олег услышал вот это самое:
- Здравствуй, с-сынок!

     В первый раз он долго сопротивлялся, не желая давать ни копейки человеку, лишившему его и детства, и семьи, и матери. Он прогонял его, сам порывался уйти, но отец, схватив его за руки и сжав их со всей своей огромной силой, хрипел, глядя Олегу прямо в глаза:
     - Ты что, с-сынок! Я же отец т-твой! Да если что...., я же себя не пожалею ради т-тебя!

     И он, картинно пролив слезу, отвернулся, не отпуская, впрочем, Олеговой руки... А когда Олег попробовал освободиться, отец вдруг резко притянул его к себе и с тем же трагическим хрипом медленно сказал:
     - А т-тебе для отца рваного т-трояка жалко? Жалко, д-да?!

     Получив, наконец, желаемое, отец немедленно убрался, не забыв, правда, напоследок кинуть заключительную фразу своего спектакля:
     - Спасибо, с-сынок! Я знал, что ты отца в б-беде не оставишь!

     Эти сцены стали повторяться регулярно, причём время их встреч Олег никогда не мог предсказать заранее: за своим трояком отец всегда являлся неожиданно и в самый неподходящий момент.

     «Но вот только бы не сегодня...» - нервно думал Олег спустя две недели, когда вновь подходил к своей общаге, но не один, а вместе с Ирой.
Сегодня Ира согласилась, наконец, побывать у него в гостях и они, весело болтая и периодически целуясь, шли по направлению к общежитию техникума. По-весеннему быстро темнело. Ирина была в модном платье, очень хорошо подчёркивающем её чуть полноватые, но стройные ножки в изящных импортных туфельках.
«Только бы отца не было у подъезда! - молился про себя Олег. - Если Ира его увидит, она тут же бросит меня!»

     Они уже шли по обсаженной сиренью асфальтовой дорожке, ведущей к общаге, и Олег, не увидев, слава богу, нигде  ненавистной фигуры отца, несказанно обрадовался и даже приобнял Иру, звонко чмокнув её в умело напудренную щёчку.

     И вдруг из полутьмы раздалось:
     - Девушка, разрешите с вами познакомится!

     Ира испугано вскрикнула: её грубо схватил за руку и развернул к себе невесть откуда появившийся здоровый парень в кепке, натянутой на наголо бритую голову.
Олег бросился было к нему, но сразу две пары крепких рук удержали его.
     - Ты куда спешишь, пацан? - послышалось у его уха. - Видишь, девушка уже занята! Опоздал ты!

Олег рванулся из удерживающих его рук, но получил неожиданный удар в живот, согнувший его пополам, и тут же - сильнейший удар ногой в лицо. Он, выгнувшись, упал на спину, ударившись затылком обо что-то твёрдое, в голове зазвенело, заныла щека, ухо и быстро распухающая губа. Он лежал на земле, скрючившись, не в силах сделать вдох, не в силах встать и вдруг... заплакал: и от боли, и от бессилия, и от обиды, и от страха...

Уже двое подонков держали Ирину. Один из них, тот, что в кепке,  зажал ей рот, а другой, с длинными волосами, нагло улыбаясь в наполненные ужасом глаза девушки, тихо и спокойно разъяснял:
     - Не будешь кричать - все будет аккуратно, не больно и быстро! Заорёшь - полоснём по личику твоему красивому. И не будет оно уже таким красивым... Поняла меня?
     Ира в ужасе кивала...
 
     Олег, у которого никак не получалось сделать нормальный вдох, тщетно пытался встать на четвереньки. Однако третий парень, которого оставили следить за ним, зашёл справа, и уже примеривался, готовясь как можно удачнее с разбега ударить Олега ногой под дых...

     А отец уже давно пришёл и стоял у общаги, поджидая Олега, как всегда, скрытый тенью сирени, чтобы быть незамеченным с дорожки. Ему снова было плохо - требовалось срочно выпить, звенела от боли голова, всё нутро горело. А сынок, как назло, всё не появлялся, и отец нервничал и злился, куря одну за другой «Приму» из разорванной красной пачки.
 
     Но, когда Олег, наконец, появился на дорожке, отец понял, что ждал не зря: сын был не один, а с девушкой, а значит  сегодня можно просить побольше - пятёрку - сын на виду у подруги торговаться не станет. Теперь надо было  только точно выбрать момент, чтобы, выйдя из-за кустов, оказаться прямо перед Олегом, ошарашить его...

     Но его план был внезапно нарушен: откуда-то из кустов выскочили трое крепких пареньков, схватили взвизгнувшую Олегову подругу, а самого Олега двумя жестокими ударами свалили на асфальт, и видно было, как боль скрутила его, превратив в совсем маленького мальчика, ростом со школьника-первоклассника.
     Его сына...

     Двое держали девку: один зажал ей рот, а другой, длинноволосый, глядя ей в глаза, и что-то говоря, полез было руками под подол платья. Третий парень стоял над Олегом, явно намереваясь ударить, как только тот попробует подняться.
     «Ух, суки, блатата тупорылая! Дерьмоеды!»

     Он расстроился и хотел было уйти. Но вдруг в его сознании искрой вспыхнула мысль: это его сын лежит там на асфальте,  избитый этими подонками, ошалевшими от безнаказанности, это его Олежек корчится там от боли! А они глумятся...
«Да я же за него им всем хребты поломаю...»

     И в этот момент он вдруг с удивлением ощутил, что будто снова стоит на ринге, а там, в противоположном углу - не просто соперники, а враги: наглые, самодовольные ублюдки, которые приготовились бить ногами его сына, его Олега... Потому что безнаказанно, потому что никто не вступится...

     «А вот это мы еще посмотрим! - и он почувствовал, как нетерпеливая радость скорого боя наполняет его тело и душу.
      - Блин, наконец-то хоть душу отведу!»

     Да, это был тот самый момент, которого он ждал всю жизнь. Да какая там жизнь - просто быстро пролетевшие мутные, пьяные, беспутные, грязные и безумно скучные годы. Жизнь  его, и он понимал это, получилась гадкой и бессмысленной, бесполезной и пустой. И получилась она такой, потому что в ней не было  самого для него главного: не было ни одного настоящего, жестокого и горячего, безжалостного поединка, страшного, но честного боя, боя не за медальки или кубки с ленточками, а за что-то главное, самое важное: за свободу, за жизнь, за правду... За Родину, в конце концов... И чтоб враги не прятались по углам, не хитрили, не тянули время, а нагло и бесстрашно лезли на него, и он точно знал, что никаких поблажек они не дадут...
     Потому что  и он тогда не даст им никаких, совсем никаких  поблажек...
 
     Тогда, в финале первенства области, он, злой и нетерпеливый, набросился на своего соперника, чемпиона прошлого года, прижал его к канатам и до конца боя не дал ему ни одного шанса. Он радовался, как ребёнок, когда рефери поднял его руку, объявив победителем турнира, чемпионом области в полутяжёлом весе. Когда ему вручали кубок, вешали через плечо красную чемпионскую ленту и совали в перчатку диплом, он был счастлив, уверенный в том, что прямо сейчас начинает складываться его яркая, правильная жизнь, полная нужных и важных побед и всё более высоких турниров и титулов!
     Но потом...
     Через пятнадцать минут в раздевалке, он узнал, что в сборную для участия в Спартакиаде СССР включён не он, а тот парень, с которым он бился - чей-то там сынок. И всё это порешали и расписали большие дядьки из спорткомитета задолго до финала. И «сынку», прошлогоднему чемпиону, нужно было просто «отбыть» поединок, «отстоять» своё время на ринге, более всего заботясь о том, чтобы не получить каких-либо серьёзных повреждений перед гораздо более важными союзными соревнованиями.
     И эта задача «сынком» была блестяще выполнена.
     А его долгожданная первая в жизни победа, заслуженное областное чемпионство, кубок, красная лента и диплом вмиг стали просто «филькиной грамотой».

     В тот вечер он и напился в первый раз в жизни...
     И с тех пор мечтал о настоящем, честном и жестоком поединке, где на карту было бы поставлено всё...
 
     И вот, дождался!
     Он снова вздохнул всей грудью и радостно улыбнулся... Да, это он, тот самый миг: время дать бой всем этим гадам, всем этим самодовольным уродам, которые, как крысы, расплодились по земле, безнаказанно творя своё крысиное непотребство, и уже не стало от них житья. Но сейчас он будет их бить: безжалостно бить в самые их наглые рожи, в эти их хамские ухмылки, в их бесстыжие глаза... Безжалостно и сильно - как умеет только он.

     Он поднял руки и принял стойку. Все, что болело, вмиг прошло. Тело стало упругим, подвижным, нетерпеливым. Картинка сделалась резкой, отчётливой, движения людей вокруг замедлились, мысль стала работать чётко, как хорошо смазанный механизм... Наконец-то - настоящее дело, наконец-то - настоящий бой! 

- Чё тебе надо, алкашня сраная!
 
Этого хлюпика, который примеривался ударить Олега ногой, он свалил боковым в челюсть. Челюсть громко хрустнула, а хлюпик, споткнувшись о стоявшего на карачках Олега, со всего маху навернулся головой об асфальт.
«Получил, сопляк? Запомнишь меня надолго!»
Длинноволосый, развернувшись от девки, попытался ударить его прямым в подбородок, но угодил в блок, потерял равновесие и, получив в ответ смачный апперкот, лязгнул зубами, и, с трудом сохраняя сознание, попятился в кусты сирени, на которых и повис, чудом удержавшись от падения.
Хотел было добить длинноволосого прямым в голову, но третий крысёныш, бросив завизжавшую девку, задумал сбежать.
      Подсечка - и этот гад во весь рост растянулся на асфальте.
     «Л-лежать!» - резко нагнувшись, он сильно и коротко пробил гаду в его наголо бритый затылок. Слышно было, как от удара о тротуар треснули кости носа.
     -А-а-а! Сука! Больно! - заорал лысый, и тут же трусливо затих, опасаясь следующего удара...
     Но отец, не обращая на него внимания, уже шёл к стоящему на коленях Олегу.
     - Вставай, с-сынок! - помог он Олегу подняться. - Больно тебе? Т-терпи, уже в-всё. Не плачь, скоро всё з-заживёт, с-сынок, ско...   
 
     Длинное лезвие ножа огнём вонзилось ему в бок. Боль, словно электроразряд, прострелила всё тело. Мгновенно подкосились ноги. Оседая и цепляясь за сына слабеющими пальцами, он боковым зрением увидел убегающего длинноволосого.
«Сучонок. Падла волосатая. Зря не добил...»

- Папа! - вскрикнул Олег.

Ирина с визгом вбежала в фойе общежития и, забившись вглубь гардероба, в самый дальний угол, крикнула только:
- Вызывайте милицию! Скорее!
И её затрясло в рыданиях.
В этот вечер дежурила Лариса Васильевна, строгая и рассудительная женщина. Милицию она вызвала ещё  раньше, когда ей рассказали о происходящем на улице студенты, живущие на верхних этажах.

К тому времени, когда приехал наряд, лысый уже очухался и убежал, позабыв на асфальте свою кепку. Но милиционеры взяли третьего «хлопчика», который так сильно ударился головой, что не мог подняться и только громко стонал, сидя на тротуаре, раскачиваясь и придерживая руками сломанную челюсть. Кое-как затолкав незадачливого парня в «уазик», милиционеры отвезли его в отделение. Там он, нанюхавшись нашатыря и придя в себя, сразу сдал всех дружков, которых по горячим следам задержали в ту же ночь.

Олег тоже побывал в отделении: заявление писал, побои снимал, показания давал и на очную ставку приходил, да и потом его еще много раз вызывали для всё новых и новых уточнений.
За Ириной в общежитие на своей машине приехал её отец, отвёз домой и ни в какую милицию не отпустил. Показания с неё снимали дома, в окружении мамы с бабушкой, под их бесконечные «охи», «ахи» и «куда милиция смотрит?». Хулиганов она опознала по фотографиям.
 
       С Олегом Ира никогда больше не встречалась - родители категорически запретили ей дружить с парнями, «а с этим  алкашеским сынком - тем более». Она с ним даже здороваться перестала. Еще год после происшествия отец каждый день заезжал за Ириной в техникум к концу занятий и увозил её на машине домой.

       Отец умер в тот же вечер в хирургическом отделении облбольницы в самом начале операции: не выдержало ослабленное алкоголем сердце.

       Был суд, тем троим дали сроки: двоим по два с половиной года, длинноволосому - семь. После прочтения приговора мать длинноволосого запричитала на весь зал:
      - За что семь лет? За алкаша какого-то, за ирода этого? За что? 
      Олег выстрелил в неё взглядом, полным ненависти... А в глазах у него стояли слёзы.

     Отца похоронили рядом с матерью, благо место было еще не занято. На кладбище Олег всё думал: «Вот, когда они там на небе встретятся, родители мои, простит мать отца или нет?»
     И даже прошептал матери: «Я бы простил, мам. Я... уже простил».

     А потом, много позже, неожиданная мысль вдруг озарила  Олега, как будто кто-то нашептал её ему: если он станет хорошим человеком, настоящим мастером в своей профессии, не будет пить, создаст крепкую, большую, дружную семью, воспитает прекрасных детей, то мать точно простит отца, ибо земная жизнь - она по-разному складывается, а главная-то забота родителей - счастливые дети - заботой и после смерти остаётся! И мама оттуда, сверху,  увидит, что у Олега всё хорошо сложилось, и улыбнётся отцу, и простит его. А он, улыбнувшись в ответ, погладит её густые чёрные волосы своей большой сильной рукой. И крепко обнимет. И они поцелуются.
     И теперь всё это зависит только от него, от Олега!
     Забавно... И сложно, и просто одновременно!
     Наша жизнь - она, оказывается, не только наша!

     Но ещё долго, не один год после того случая, подходя к общежитию, Олег ловил себя на том, что он высматривает в тени кустов сирени большую фигуру отца.
«Вот бы вышел он сейчас, я бы ему и денег дал, и поговорил бы с ним, и рассказал бы о том, как учусь, как живу. В комнату бы к себе пригласил, чаем бы напоил...»
     Но никто не выходил из тени сиреневых кустов, и Олег, постояв немного, вздыхал и с силой открывал за длинную деревянную ручку тяжёлую входную дверь общежития.

12.04.2025 г. Курск.