Усталый год. Сюжет второй, слегка утомленный.
*****
Самолет приземлился в Ноябрьске в начале четвертого. День и предполагался сумбурным – а получался он каким-то еще и тягучим, мучительным, как будто душным.
С самого утра в аэропорту: уже и в самолет сели, и отъехать он попытался, но вдруг с каким-то хрустящим звоном просел, и вскоре пассажиров выпроводили обратно в здание. Пробило шасси – ждите, пока поменяют. Томительное коротание в грязной и дорогой домодедовской забегаловке длилось два с половиной часа, пока наконец все не сдвинулось; к счастью, со второго захода все же получилось: поездив с полчаса еще по аэродрому, изрядно ушатанный «Боинг» благополучно взлетел и взял курс на северо-восток.
На корпоративный полюс холода направлялся Щеглов не один, с ним – двое прямых подопечных. Весьма известные, весьма уважаемые в отраслевых кругах представители второй древнейшей: Ольга Варданян из «ведущего информационного агентства» и Федор Бондарев из «крупнейшей деловой газеты». Поводом для того, чтобы предпринять данный вояж, да еще в сопровождении означенных вельможных лиц, стала необходимость «освещения в СМИ» (так это называлось на казенно-чиновном) события эпохальной, не иначе, важности: собрания акционеров находящегося аж у самого Полярного круга крупнейшего добывающего предприятия Топливной компании. Весомость данному мероприятию придавало участие в нем высшего корпоративного руководителя, но несмотря даже на это, само солидное заседание было именно что поводом, причем поводом не информационным, а формальным, поводом в понимании одного лишь Анатолия Петровича Ковыляева, который, по своей провинциальной наивности, конечно же полагал, что ничего более интересного, чем поприсутствовать еще на одном муторно-занудном производственном бредламе, для столичных «мастеров пера» нет и быть не может.
Увы, как успел уже испытать на личном опыте Щеглов, любые попытки объяснить президенту Топливной компании, что писакам этим если что и интересно, так это прилипнуть к нему лично с докучливыми, равно глуповатыми, равно провокационными вопросами, были обречены на провал. Осознать, что целью всех этих достойных людей, по долгу своему поддерживающих надлежащий уровень информационного шума, является вовсе не желание в порыве искренних чувств поведать миру: живет на свете хороший такой парень, А.П.Ковыляев, старается на благо Отчизны, а только надежда выведать у этого парня (равно как и у любого другого) что-нибудь гаденькое, скандальненькое, что-нибудь «зашибательное, мерзейшее, распереподлое»(1) и этим осчастливить своего редактора – то была для президента Топливной непосильная мыслительная задача, требующая переоценки всех его ценностей, в буквальном смысле катарсиса. Неоднократно имевшие место поползновения подобную мыслительную деятельность простимулировать неизменно приводили к печальным последствиям: от умствований подчиненного мозг Ковыляева перегревался, но верить в то, что мир устроен иначе, чем он привык думать, Анатолий Петрович все равно не желал: от этого становилось ему некомфортно. Последующий поиск виновного в случившемся локальном дискомфорте, как нетрудно догадаться, замыкался на Антоне; за что последнему влетало по первое число. То есть формально, конечно, влетало не за это, а за то, что «недоработал»: всего-то от него и требовалось - «объяснить журналистам, что так нельзя», а он не сумел, не справился… В любом случае это был разговор слепого с глухим, и Антон достаточно быстро понял: подобного лучше избегать. В результате ему приходилось постоянно лавировать между Сциллой и Харибдой: Ковыляеву он говорил, что журналисты едут «осматривать объекты» и «заслушивать повестку», журналистам – обещал «эксклюзив» в виде бесценного «доступа к телу»; при этом в преддверии «выездных мероприятий» Щеглов, как правило, не имел ни малейшего представления о том, каким образом этот доступ получится у него обеспечить. Точно также приходилось выкручиваться и после поездок: Ковыляев, естественно, требовал от него их «освещения» в стиле передовицы заштатной районной газеты, и никакие ссылки на то, что издания, в которых он желал лицезреть признаки подобного «освещения», в принципе не публикуют тексты подобного формата (это полностью противоречит самой их природе: хищник не может питаться травой), всерьез им не воспринимались, но трактовались также в духе «недоработок»…
Собственно, не только по этим причинам региональные поездки президента Топливной компании прочно заняли первое место в списке наиболее острых головных болей корпоративного пиарщика. Согласно сложившемуся у Антона за год ощущению, именно в ходе подготовки этих вояжей абсолютно все вовлеченные функционеры с особенным вдохновением вставляли ему палки в колеса – причем, как ни парадоксально, сам Ковыляев всячески потакал такому саботажу.
Во-первых, никак не давалась логистика. Наиболее очевидный способ ее организации – посредством передвижения по всему маршруту вместе с президентом компании – был категорически недоступен. Используемый компанией лизинговый самолет не вышел размерами, количество мест в нем равнялось десяти; казалось бы, не так уж и мало, однако – критически недостаточно для обеспечения всей свиты. Помощники, советники, курирующий регион вице-президент, курирующий курирующего вице-президента первый вице-президент, еще какой-нибудь вице-президент по наиболее актуальному на текущий момент для региона вопросу, и начальник службы безопасности, и личный охранник… каждый раз целая битва за близость к телу и постоянные скандалы: кто полетит, а кто нет; о Щеглове же вспоминали по остаточному принципу. Получалось так: «освещать» извольте, а вот как добираться – это исключительно ваша, Антон Сергеевич, проблема; сообразите-ка что-нибудь и не ударьте при этом в грязь лицом перед прессой… И как же не ударить? Лететь нужно было обычным рейсом, да еще и загодя; таким же образом, теряя лишний день, возвращаться – и это при том, что его отсутствие на рабочем месте едва ли не всякий раз оборачивалось мини-катастрофой из-за профнепригодности Петракова. Даже так сделать – было совсем не просто: требовалось оформить десяток бумаг, купить билеты, изыскать деньги на «представительские расходы» (то есть на то, чтобы обхаживать «прессу» в поездке), нужно было добиться от «соответствующих служб», чтобы они хотя бы дали транспорт в аэропорт и из аэропорта («свободного транспорта», конечно, никогда нет), нужно было, в конце концов, уговорить журналистов поехать – на всех этих, далеко не выдающихся, условиях; а еще все это нужно было, как правило, сделать в довольно сжатые сроки – поскольку долгосрочное планирование также не являлось сильной стороной организационной культуры Топливной компании…
Во-вторых, в тщательно составленный, параноидально, до минуты, выверенный график поездки нужно было исхитриться впихнуть хотя бы час для интервью тем, от кого Ковыляев яро жаждал, чтобы они его «осветили». Это тоже было задачей почти нерешаемой. Анатолий Петрович был так жаден до любой лишней минуты, так запугал этим всех вокруг, что мероприятий продолжительностью более получаса в его графиках почти не случалось. Даже на пресс-конференции для нежно любимых Ковыляевым «местных СМИ» (священная корова: никакого московского цинизма, долгожданная возможность получить удовольствие от вопросов о бурении и внедрении и своих бравых на них ответов) выделялось от силы двадцать минут; требование же выделить час на столичных прощелыг, которым только бы вызнать, кто, где да сколько украл, воспринималось не иначе как кощунство. Данную проблему приходилось решать непосредственно в ходе поездок и, исходя из противоположности интересов начальства и подопечных, обеспечивать присутствие журналистов там, где ничего интересного для них нет, старательно ограждать от них все те мероприятия, где может случиться что-то для них интересное (например, где прозвучит хоть слово про займы), и при этом в атмосфере характерной для Ковыляева нервической скачки «по объектам» пытаться выбить из него «целый час» (!) мудрой стратегической уравновешенности…
В-третьих, в преддверии вояжей на Щеглова наваливали огромное количество сопутствующей работы – так, будто кроме него не было в компании ни единого человека, способного родить на свет связный текст. Ковыляеву требовались тонны всяческого «материала»: справки по региону, справки по СМИ, «проекты выступлений», вопросы журналистов, «проекты ответов» на них… и все это должен был подготовить Антон – при полном отсутствии сколько-нибудь квалифицированной помощи. Чтобы получить исходную информацию (опять же – от «соответствующих служб»), нужно было совершить мини-подвиг: абсолютно все клерки тряслись от врожденного страха перед «журналистом», и хуже всего в этом плане дело, конечно, обстояло с регионами; оттуда без санкции местных «генералов»(2) чаще всего вообще не удавалось получить ни строчки, а на обретение такой санкции вечно не хватало времени...
Ну и в довершение – отягчающим все вышеперечисленные специфические проблемы фактором было то, что подготовкой поездок, в соответствии с вмененными обязанностями, занимался Александр Валерьевич Марченко. Отношения с ним, хоть и успели за год потеплеть, идеальными все еще не стали; но трудность заключалась даже не в их взаимных симпатиях или антипатиях. Просто Марченко – это был Марченко, и все процессы вокруг него неизбежно протекали неторопливо и инерционно, почти как на замедленной съемке…
Неудивительно, что за истекший год слово «регионы» и любые его производные превратились для Антона в ругательства, а слово «поездка» вовсе вызывало панический ужас.
Если два эти слова звучали в непосредственной близости друг от друга, это означало: как минимум неделю пребывать в состоянии, когда от обилия информации, которую необходимо удерживать в поле зрения, голова может просто лопнуть. Относись он к подобному дурдому серьезно, недолго было бы и сойти с ума; к счастью, защитный механизм, возникший как реакция на непостижимое, действовал по простейшему принципу: сталкиваясь с иррациональным сопротивлением своим усилиям «соответствовать», Щеглов планку этого соответствия планомерно, деление за делением, опускал вниз, заменяя «как надо» на «как получится»; кроме того, весомость артикулируемых кем бы то ни было оценок соответствия или несоответствия также постепенно падала в его глазах.
За год – такой вот «недосвитой» – Антону пришлось побывать в самых разных захолустьях и медвежьих углах. Топливная компания «располагает производственными мощностями практически по всей территории страны нашей страны» – так было написано в ее буклете; однако столь внушительная география ее деятельности о реальной корпоративной мощи вовсе не свидетельствовала: все «активы» ее представляли собой постприватизационные «объедки», и в первую очередь это касалось основной сырьевой провинции: лучшие западносибирские предприятия во время приватизации перешли в собственность нескольких частных компаний, крупнейшей из которых была Углеводородная; слава Богу, хоть один огрызок счастливым стечением обстоятельств остался-таки в Топливной: самое северное и не самое перспективное «объединение»(3), но по сравнению с иными ее «мощностями» это было уже кое-что.
Как ни странно, именно в этом регионе побывать Антону пока не довелось, что сейчас тоже не создавало настроя: осваиваться на новом месте и входить в контакт с не знакомыми с ним и при этом ко всему незнакомому крайне недоверчивыми людьми – это было еще одно обстоятельство, способное создать ему в ближайшие часы и дни дополнительные затруднения.
Не добавляло драйва и то, что ехать в аэропорт пришлось в теплой одежде. На дворе было начало апреля, в Москве температура тянулась к десяти и вовсю текли ручьи, тогда как на сибирском севере слово «весна» с календарным значением этого слова совпадало весьма относительно. В итоге Антону пришлось всю дорогу таскать в руках огромный, пышущий чрезмерным теплом пуховик и изнемогать в полушерстяном костюме и в утепленных, с мехом, ботинках (так одеваться он не хотел, но заботливо настояла жена); к моменту приземления этим несоответствием одежды температуре воздуха Антон был измучен вконец.
Впервые была не только Сибирь, впервые – у Щеглова были именно эти спутники. Сплетни в журналистских кругах уважали, поэтому о каждом из тех, с кем ему теперь приходилось общаться в режиме почти безостановочном, он знал гораздо больше, чем хотел бы знать; и то, что он слышал о Бондареве, и то, что рассказывали ему про Варданян, и то, о чем он только догадывался, сегодня подтверждалось с первых же совместно проведенных минут.
«Федор Викторыч» (так Бондарев именовал сам себя), не откладывая в долгий ящик, стал вежливо, но настойчиво требовать «успокоительного», и еще в аэропорту употребил три порции виски. Это, впрочем, на данном этапе стало скорее благом, так как, загрузившись на борт, он почти сразу заснул. Во время «ремонтного» ожидания он принял еще и проспал, без изъятий, все время полета, издавая, правда, во сне кряхтяще-сопящие звуки; это, с одной стороны, избавило Антона от необходимости вести с ним беседы на злободневные темы, с другой – насторожило на предмет того, насколько адекватным «Федор Викторыч» явит себя назавтра и насколько реально будет додержать его в пристойном виде до разговора с Ковыляевым; момент немаловажный, поскольку последний «сам не пил и другим не давал» - он вообще не умел расслабляться и в обществе сколько-нибудь расслабленных людей опять же чувствовал себя некомфортно; ну а ответственным за его дискомфорт, как уже упоминалось, всегда и без лишних разбирательств назначался профильный чиновник.
Варданян, в отличие от Бондарева, и в аэропорту, и в самолете от любой выпивки категорически отказывалась и скромно потягивала кофе; однако при этом она весьма охотно компенсировала Щеглову возникший дефицит личного общения с представителем ведущего делового издания. Не затыкаясь практически ни на секунду, «просто Оля» (ее самоназвание) всю дорогу развлекала Антона бесконечными сплетнями и слухами, не иначе как качестве жеста безраздельного доверия выгружая на него весь объем информации, который она, вероятно, хотела бы, но не могла, по причине отсутствия должных подтверждений, легализовать посредством прямого отправления служебных обязанностей. Мало того: полагая, видимо, что любая жизнь от услышанного заиграет более яркими красками, о том, кто и что купил, продал, обменял, потерял, украл и т.п., Варданян вещала со вкусом и громогласно – так, что слышно ее было едва ли не весь салон; Антона она, по сложившейся традиции, величала «зайкой» и на страдальческие гримасы, которые временами искажали его лицо, не обращала ни малейшего внимания.
В общем, к концу перелета в голове у Щеглова стоял непрекращающийся гул – и это был вовсе не гул турбин самолета. Перед глазами мелькали картинки с математическими задачками, а на все попутно подбрасываемые вопросы (его, понятное дело, еще и дежурно, «на автомате», «прощупывали» на предмет «вкусненького») к исходу шестого часа бесконечного информационного треска он отвечал только «не знаю» и утомленно качал головой; однако его ответы «просто Оле» и не были особенно нужны – абсолютно все и про всех она знала сама.
*****
Даже когда самолет уже сел и остановился, и, растолкав Бондарева, они втроем двинулись к выходу, Варданян по-прежнему продолжала что-то бубнить.
- Оль, скажи, - наконец-то решился остановить ее поток сознания Антон, - а тебе действительно это все интересно? Я имею в виду: во внеслужебное, так сказать, время?
Этот вопрос, как и следовало ожидать, ее ничуть не смутил. Тряхнув своими крашеными в ржавый цвет – седеющими, видимо – волосами и округлив светло-голубые, почти прозрачные глаза (во внешности «просто Оли», несмотря на ее фамилию, не просматривалось ровным счетом ничего армянского), Варданян оборвалась на полуслове и с видом крайне удивленным вопросила:
- А какое время у нас внеслужебное?
Антон промолчал. «Просто Оля», не дождавшись ответа, сочувственно добавила:
- Устал, зайка?
Щеглова, как обычно, передернуло, Варданян, как обычно, этого не заметила. Или – сделала вид, что не заметила. Следующий перед ними по проходу «Федор Викторыч», все еще лупая спросонья глазами, остановился и поставил перед спутниками актуальный вопрос о наличии в аэропорту буфета. Антон счел за благо промолчать, ограничившись пока лишь жестом, призывающим Бондарева не задерживать прочих пассажиров.
Выйдя на летное поле, Щеглов быстро ощутил, что его многочасовые мучения чрезмерной одетостью не были все же совсем напрасны: мороз почти сразу продрал все покрытое зябким по;том тело. Он поскорее укутался в пуховик, накинул на голову толстый капюшон. В таком завернутом виде он, видимо, показался и Бондареву, и Варданян менее доступным для светской беседы, и, к его радости, подопечные на некоторое время переключились друг на друга.
Пройдя пешком метров двести, они оказались в невзрачном здании аэропорта. В небольшом зале прилета народу толпилось немало, высмотреть среди них человека с нужной табличной оказалось не так уж просто. Собственно, полной уверенностью в том, что такой человек будет, Антон похвалиться не мог: четкость функционирования местных «служб» проверке на месте им еще не подвергалась. За вверенную область в местной «дочке» отвечала женщина, которую он ни разу не видел, только слышал, - по голосу судя, достаточно молодая, по делам – достаточно ответственная; хотелось надеяться: она не подведет.
Она и не подвела: вскоре он все же заметил в толпе человека со своей фамилией на табличке – это был худощавый мужчина, во внешности которого улавливались несколько сглаженные черты автохтонного населения. Они поздоровались, тот показал на выход; Щеглов обернулся, чтобы увлечь за собой четвертую власть, но обнаружил, что за его спиной ее теперь в единственном числе представляет «просто Оля», тогда как «Федор Викторыч» уже куда-то исчез. Примеряя на себя, Антон подумал, что туалет перед дальней дорогой – дело и впрямь не последнее; он даже открыл было рот, чтобы предложить и всем остальным задержаться для этих нужд; но Варданян, перехватив его взгляд на соответствующий указатель, радостно сообщила:
- Нет-нет, он вовсе не там.
- А где?
- Ты думаешь, про буфет он просто так тебя спрашивал?
Выражение лица у нее было беспечно-расслабленное, из чего Щеглов сделал вывод: происходящее – в порядке вещей, а его опасения по поводу завтрашней профпригодности Бондарева более чем оправданы.
- Секунду, прошу вас, - сказал Антон водителю и огляделся, ища глазами буфет.
- Туда, - столь же охотно пришла ему на помощь Варданян, показав на открытую дверь в углу зала. – Беги, зайка, пока он там не расположился. Может, еще догонишь.
Устремившись в буфет, Антон, к счастью, успел перехватить представителя ведущего делового издания до того, как подошла его очередь. Пообещав непременный стол и дом по прибытии, он едва ли не силком потащил его к выходу. «Федор Викторыч» упирался, но не слишком активно: плетясь за Щегловым, он жалобно подвывал о недостающем ему спокойствии. Оставлять его на попечении Варданян и водителя, чтобы все же справить нужду перед дорогой, Щеглов не решился: пришлось сразу идти наружу.
Встречать четвертую власть из Москвы сибирские нефтяники отправили «Жигули» 9-й модели, что явно не свидетельствовало ни достаточном радушии, ни о надлежащей заботе о корпоративном имидже; не говоря уже о престиже, заглохнуть и замерзнуть вместе с журналистами где-нибудь на самом глухом участке предстоящего им почти трехсоткилометрового пути через «лесотундру» также не представлялось Антону эффективным способом поддержания добрых контактов с медиасообществом. С учетом того, что автопарки практически всех региональных подразделений Топливной компании – Щеглов видел это своими глазами – были укомплектованы, по большей части, недешевыми внедорожниками (начальство так вообще встречали исключительно на «меринах»(4)), присланную «девятку» трудно было назвать даже «остаточным принципом». Скорее это было похоже на вполне намеренное издевательство – но усталость помешала Антону сосредоточиться на этом и разгневаться всерьез; единственное, о чем он подумал: где вообще эти местные распорядители по хозяйственной части сумели местные откопали такое сокровище?
Впрочем, спутники Антона о подобных мелочах, похоже, не задумывались. Водитель убежал вперед, Варданян сосредоточенно следовала за ним; вряд ли ее хоть сколько-нибудь занимала марка машины – было бы тепло; а поддерживаемого на всякий случай Щегловым под локоть Бондарева так и вовсе интересовали совсем другие вопросы.
Загрузив своих подопечных на заднее сидение, Антон сел рядом с водителем и, не опуская капюшона, прислонился головой к боковому стеклу.
- Устал, зайка? – раздалось сзади. – Ну отдохни, отдохни…
Эта фраза убедила его и дальше не вылезать из своего укрытия, покуда опять не станет жарко; как скоро это произойдет, прогнозировать было сложно: машина сильно остыла, к тому же, как только она двинулась с места, стало ясно, что уплотнители дверей со своими задачами справляются неважно.
Протрясясь несколько километров по полуразбитой дороге, они выехали на двухполосное шоссе – с неожиданно сносным покрытием. Небо было плотно затянуто, где солнце – непонятно, определить, в какую сторону движется машина – невозможно. По карте региона, которую он вчера вложил в «материалы для Ковыляева» (немного сомневаясь: не будет ли это выглядеть издевательством – ведь тот не однажды бывал здесь), Антон помнил: маршрут их пролегает от Ноябрьска дальше на север.
Вокруг дороги безбрежные, как океан, серовато-белые пейзажи полей перемежались с островками торчащих из сугробов низкорослых серо-зеленых перелесков с редкими, чахлого вида деревьями, среди которых по светлому стволу угадывались березы, по хвое – сосны; были и другие, которые Щеглов, к стыду своему, идентифицировать не мог. С унылым однообразием дорога текла без каких-либо более признаков жизни – все остальное было под снегом, не на чем остановить взор…
На заднем сидении между тем уже вовсю к пел оживленный «обмен мнениями» по поводу недавно обнародованных «инновационных» устремлений Углеводородной компании. «Инновационность» подходов крупнейшей отечественной частной корпорации заключалась в том, чтобы «резко нарастить» (ранее, как раз после перехода лучших «производственных мощностей» в частные руки, столь же резко обвалившийся) уровень добычи сырья, а добытое – по максимуму
отправить на экспорт. С целью реализации данных амбициозных планов руководители Углеводородной буквально на днях публично потребовали от правительства незамедлительно приступить – за счет средств налогоплательщиков, разумеется – к строительству нового трубопровода: дабы получить возможность резко выросшие объемы перекачивать «динамично развивающимся» восточным соседям с наибольшей степенью эффективности.
Что удивительно, подобные мотивационные речевки владельцев и руководителей Углеводородной компании (в основном – из бывших комсомольских активистов) циничная и прожженная стерва «просто Оля» воспринимала почему-то с неописуемым воодушевлением – так, словно бы реализация этих наполеоновских планов ей персонально обещала что-то необычайно светлое. Бондарев обозначенные блестящие перспективы оценивал более сдержанно, можно даже сказать, иронически, однако и в его ответных репликах сквозил элемент восхищения декларируемыми масштабами. Не испытывая ни малейших иллюзий по поводу истинных целей развернутой конкурентами пропагандистской шумихи, Щеглов на фоне этих восторгов мастеров пера и слова остро ощущал собственную ничтожность и неполноценность: в информационном плане противопоставить этому ему было нечего (Топливной до масштабов Углеводородной было как до Луны), и оттого сейчас ему стало вдвойне стыдно за то, что даже совершенно деревенский уровень организации вот этих самых «региональных поездок» (и позорные перелеты в эконом-классе, и встречающие «Жигули», и поселят наверняка в какой-нибудь помойке) ему никак не удается преодолеть.
К счастью, обсуждение перспектив превращения Отечества в сырьевое Эльдорадо быстро исчерпало себя, и Варданян инициировала возвращение к любимой теме: сплетням и слухам о движении солидных денежных сумм в обмен на доли и пакеты в разного рода мертворожденных проектах. «Федор Викторыч» с жаром поддержал коллегу личным участием в беседе, что Антона ничуть не удивило: подобные истории, как успел он себе уяснить, по неведомым ему причинам возбуждали столичных журналистов сильнее всего.
Примерно через полчаса на первом (и единственном, кажется) перекрестке с минимальными признаками жизни: постом ГАИ и какими-то еще строениями, водитель свернул направо. Длительное время снова плыли в пустоте: ничего примечательного вокруг. Изредка попадались встречные автомобили; ни одной заправки, никаких вовсе построек, только ответвления с пометками «куст-***» на дорожных указателях (Щеглов только недавно узнал, что это о месторождениях, а не о растениях); лишь по прошествии часа они снова проехали полноценный перекресток, с постом ГАИ, заправкой и уходящей налево дорогой; название населенного пункта на указателе было занесено снегом, прочитать его Щеглов не сумел, а поинтересоваться постеснялся(5).
Позыву проявить любознательность он все же подчинился чуть позже: после того как несколько раз проводил взглядом уходящую стрелой в сторону, под углом к шоссе, глубокую снежную колею.
- Что это? – спросил Антон, как бы ни к кому не обращаясь.
- Зимник, - с неохотой, не отрывая взгляд от дороги, буркнул водитель, и на его невыразительном, слегка монголоидном лице скользнуло в этот момент легкое пренебрежение.
Что такое «зимник», Антон не знал, но уточнять ему уже не захотелось; и без того он только что неуклюже, до обидного неприкрыто обнаружил свою неосведомленность, элементарную некомпетентность – и этому сибиряку, и своим подопечным. Почувствовав себя так, будто при большом скоплении людей он на ровном месте оступился и упал в лужу, Антон опять отвернулся к окну.
- Зимник… это зимняя такая дорога, - с сочувственной готовностью пришел к нему на помощь Бондарев. – Зимой болота замерзают, их снегом заносит. Тогда трактором колею пробивают, а внизу лед, можно ехать. Летом – сплошное болото; много мест, получается, куда доступ только зимой.
От этой помощи, оказанной слишком публично, Антону стало еще неуютнее. На язык очень просилось «я знаю», но, слава Богу, прежде чем оно вырвалось, он успел сообразить, что так получится еще глупее.
- М-м-м… - промычал в итоге, не оборачиваясь.
На заднем сидении почему-то затихли. Никак не изменяющаяся в своем унылом однообразии картина плыла и плыла назад.
*****
Как заснул – он не заметил. Просто вместо машины – оказался вдруг в длинном, плохо освещенном коридоре…
Полувслепую, почти что наощупь, ищет он выход наружу – но все двери либо чем-то завалены, либо закрыты. Наконец одна створка поддается, и он оказывается на улице. Вокруг много людей, и все они смотрят на него; а он в этот момент понимает, что стоит перед ними совсем без одежды. Он пытается вернуться обратно, в спасительный темный коридор, но за спиной у него лишь серая бетонная стена. Ему холодно, он стоит босиком на обледенелом асфальте; ему стыдно, и нечем прикрыться; он пытается спрятаться за угол, пытается уйти куда-нибудь; он думает, что ему нужно домой; он крадется перебежками, прячась от людских глаз, по незнакомым улицам, он оглядывается по сторонам; не сразу, но он понимает: все вокруг чужое, все незнакомое; странные низкие дома, плоские, размытые лица – нет, это не его город, не его дом. Его дом не здесь – он где-то далеко, непонятно где…
- Пурпе;! – прорывается откуда-то радостный женский голос. – Пурпе;! Просыпайся, зайка!
Антон открыл глаза, вскинул голову. Мелькнула заправка, водитель свернул направо за постом ГАИ. Города видно пока не было, только жидкий лесок по обеим сторонам дороги. Возглас Варданян относился, видимо, к дорожному указателю.
…Коридор ярко освещен, светлые стены, черные пятна дверей. Он длинный, очень длинный, и в противоположном его конце что-то светится, неестественно ярко, странным каким-то светом… нет, это не лампы, не софиты, свет мерцает, то чуть тусклее, то становится почти ослепительным, он не белый и не желтый, а красновато-оранжевый, обжигающий глаз. Навстречу идут люди, здороваются, но на него они не смотрят; смотреть уже не на что: теперь он не голый, а в костюме, в галстуке, в черных красивых туфлях. И что-то у него в руках: ручка, бумага, зачем-то ноутбук… он идет на свет, а тот становится ярче и ярче; и становится жарко, почти горячо; он снимает пиджак, распускает галстук и идет дальше… он все ближе и ближе к свету… и что это? неужели костер? Огромный костер посреди длинного коридора, костер без дыма – только огонь…
- Приехали, - произносит водитель.
Щеглов тряхнул головой, зажмурил, потом широко раскрыл глаза. Машина остановилась посреди квадратного двора; перед ними был двухэтажный, двухкорпусный, в виде прямого угла, барак, крашеный зеленой краской.
- Гостиница, - ответил водитель на вопросительный взгляд Антона. – Журавская сказала: вас сюда.
Щеглов пригляделся: действительно – рядом с обычной на вид подъездной дверью, с козырьком и деревянными ступеньками, он увидел табличку; на ней через лобовое стекло автомобиля ему с трудом, но удалось различить надпись: «Гостиница «Нефтяник».
- А объединение(6) где? – стараясь напустить на себя строгости, спросил он, но уже спросив, подумал, что в результате опять явил всем свою неосведомленность.
Водитель показал назад большим пальцем руки.
- Мы во дворе, здесь черный вход. Парадный – с улицы.
- А-а-а, спасибо…
Сибиряк кивнул – с лицом по-прежнему непроницаемым.
- Название какое креативное, - высказался Бондарев, когда они уже вылезли из машины.
- Да ты другое-то где-нибудь видел? - саркастически, со знанием дела, прокомментировала Варданян. – Вариаций немного: нефтяник, буровик, геолог. Еще обобщения, да: труженик, например…
К ступенькам вела узкая, протоптанная в снегу дорожка. Расчищать ее, как, впрочем, и лестницу, здесь явно не считали вопросом первой необходимости: снег на деревянных ступеньках намерз и слежался так, что формой своей они напоминали бревна. Поскользнуться при входе в эту «гостиницу», особенно будучи при поклаже, было, пожалуй, проще, чем этого не сделать.
- Травмпункт, надеюсь, тоже где-нибудь здесь… - карабкаясь по лестнице, недовольно проворчала Варданян.
Антон поспешно поддержал ее под локоть.
В небольшом холле им навстречу поднялась крупная, фигуристая женщина, на вид лет тридцати, в очках, с большим красивым лицом и несколько безумными глазами.
- Антон Сергеевич! – с характерным фрикативным «г» выкрикнула она, в точности как Фрося Бурлакова(7), и энергично, едва не вырвав, тряхнула его руку. – Здравствуйте! Как доехали?
Елену Игоревну Журавскую, ведающую в этом медвежьем углу «рекламой и информацией», Щеглов примерно так себе ее и представлял.
- Да вроде вполне, спасибо. Здравствуйте, Елена Игоревна.
То ли не слишком приподнятый тон Щеглова, то ли что-то в его внешнем виде резко охладило пыл Журавской. Широкая улыбка не ее лице сменилась еле заметной. Подобные метаморфозы на лицах своих собеседников Антон наблюдал неоднократно, причем происходило такое даже тогда, когда, как ему казалось, всем своим видом он излучал одно лишь расположение. Что было тому причиной – об этом он мог только догадываться. По словам его жены, улыбка у него чаще выходила кривоватой, будто бы вымученной; звучало это правдоподобно, но не слишком приятно – потому такое объяснение Антону не нравилось.
Взяв у прибывших паспорта, Елена Игоревна ушла с ними в комнату администратора. Вернулась она довольно быстро – и уже с ключами.
- Вам бы, наверное, отдохнуть немного? – осторожно спросила она у Щеглова.
Антон пожал плечами.
- Наверное. Вы как? – переадресовал он вопрос своим спутникам. – Часок?
- Можно и за полчаса, - торопливо, опережая открывшую было рот Варданян, сообщил Бондарев. – А то что-то уже… Ну и поесть бы не мешало.
Улыбнувшись столь изысканной аллегории, Щеглов посмотрел на «просто Олю», подразумевая тем самым приоритет ее пожеланий.
- Лучше часок… - томно протянула та. – Федюнь, ну потерпи немного, а?
- Эх! Ну раз женщина… - без энтузиазма вздохнул Бондарев.
- Тогда час, - подытожил Щеглов, обращаясь к Журавской, хотя и ему казалось: час – это многовато. – А потом?
- Потом я буду снова ждать вас здесь, - получив еще час на то, чтобы собраться духом, Елена Игоревна снова повеселела. - И пойдем ужинать. Кстати, завтрак – здесь, в столовой, с семи утра.
- Хорошо! - изо всех сил стараясь улыбнуться ей как можно шире, но при этом не выйти за рамки приличия, кивнул Антон. – Тогда спасибо и до скорого!
Комнатка, ключи от которой ему выдали, находилась на втором этаже барака. Она ожидаемо оказалась весьма спартанской, площадью квадратов в семь-восемь, но выглядела в целом не слишком пугающе: тепло, чисто, удобства в наличии. Бросив сумку на пол, стянув пуховик и пиджак, Антон упал на кровать.
Маленький телевизор на столике, тумба, спинка кровати, окно… Контуры расплываются, сереют, исчезают цвета. Тишина. Вдруг на полу комнаты появляется лужа воды. Она появляется внезапно, стремительно растет. Он спрыгивает с кровати, мечется, пытаясь найти, откуда берется вода. В стенах дыры, прямо на улицу, странно: там вроде бы мороз, но вместе с холодом в щели все равно прорывается вода. Он бросается затыкать отверстия; одно закрывает сумкой, другое – пуховиком. Все тщетно: вода продолжает прибывать. Уже по колено – он спешит в ванную, закрывает оказавшиеся почему-то открытыми краны, но вода все равно прибывает. Насосы, думает он; нужно отключить насосы.
Электрический щиток – открыть, опустить рубильник. Все без толку. Закрытые краны срывает давлением – воды все больше. Плавают сумка, пуховик, пиджак; от воды все вещи набухают и тонут; тонет вместе с ними и он сам. Хлещет, прибывает вода; уже по пояс, уже по горло…
Антон открыл глаза.
Телевизор, тумба, спинка кровати, окно. Сумка, пуховик, пиджак. Все на месте.
На улице уже смеркалось, и очертания предметов в комнате постепенно сливались со стенами, полом и потолком. Щеглов включил свет, посмотрел на часы. Как это вышло: враз, не заметив, продремал около получаса?
Выходить еще рано, спать уже не хочется.
Порывшись в сумке, обнаружил, что забыл дома книгу. Досадно, но неудивительно – читает он все реже, читается – все тяжелее: вот, например, забытую сартровскую «Тошноту» одолеть пытается уже пятый, кажется, месяц…
И свою тетрадь со стихами – и ее тоже не взял.
Черт… ну куда это годится?
*****
Поднявшись с жалобно скрипящей кровати (она под его весом, казалось, того и гляди развалится), Щеглов зашел в ванную комнату.
Темно-коричневый шершавый кафель под ногами, слив прямо в полу, душ в виде изогнутой металлической трубы, раковина голубого цвета с небольшим зеркалом, такой же голубой унитаз, одно белое полотенце на вешалке. От одного взгляда на каменный пол сделалось ему холодно; о том, чтобы залезть под душ (а после – сразу на улицу), не хотелось и думать. Антон засучил рукава, вымыл руки, мокрыми ладонями прошелся по лицу – этим и ограничился.
Чем еще занять себя на полчаса?
Включил телевизор. Городской канал с оригинальным названием «Пур» вел рассказ о трудовых буднях тех, чья самоотдача и самоотверженность приближали город к процветанию.
После данного зажигательного сюжета ведущий местной программы новостей с внешностью чемпиона мира по шахматам с благоговением «напомнил телезрителям» (то есть, видимо, по данной тематике он уже успел высказаться в начале выпуска) о важном событии в жизни города: начинающемся следующим утром визите в город президента Топливной компании Анатолия Петровича Ковыляева (именно так: полностью). Искренняя, неподдельная радость, которую излучало лицо телеведущего, и самого заядлого скептика убедила бы в том, что именно в этом месте названного небожителя ждут, как нигде на свете; понятное дело, прежде всех прочих убедить в этом желали здесь самого Ковыляева. Кто б сомневался: ведь именно впечатление от оказанных ему почестей, вероятно, и оказывало наибольшее влияние на объемы последующих вливаний – в местное предприятие, в широко распахнутый муниципальный карман. Загодя заботясь о впечатлении, свое «напоминание» ведущий сопроводил (и можно сомневаться, не впервые) подробным анонсом программы визита: собрание акционеров, производственное совещание, чего-то там осмотр, пресс-конференция… и далее абсолютно все пункты многократно перекроенного графика Ковыляева – а туда было напихано столько всего, что запомнить все было решительно невозможно. Да и кому интересно это запоминать? Главное – общее впечатление грандиозности. В довершение – перекрыт бодрый рассказ ведущего был кадрами, на которых сидящий во главе длинного стола президент Топливной деловито жестикулировал и шевелил губами: не слишком внимательный к словам телезритель, вероятно, посчитал бы, что герой сюжета уже сегодня одаривает город своими благодеяниями…
Несмотря на то что столь незатейливое и, главное, малоубедительное превознесение корпоративных достижений в одном, отдельно взятом, регионе к реальному формированию общественного мнения не имело никакого отношения (или хуже: имело, но негативное, поскольку слова, по большей части, слишком разительно расходились с делами – а стало быть, окрыляли «аудиторию» лишь на короткое время), Антон из просмотра сюжета вынес следующее: вернувшись в Москву, не забыть все эти местные медиаэкзерсисы запросить у Журавской и представить Ковыляеву как результаты своих собственных усилий. Раз жаждет подобного – так пусть и получит. Порция тщеславного счастья для поднятия настроения – ну и на здоровье…
Спустившись в холл пораньше в расчете застать там Журавскую и переговорить о завтрашних делах наедине, ее он там не нашел. На холод не очень хотелось, но внутри не только было нечем заняться – даже и сесть-то некуда. Застегнув до самого верха молнию куртки и накинув капюшон, Щеглов вышел на улицу. Стоя на крыльце, закурил.
Становилось все темнее; на чистом, бездонном небе зажглись первые звезды. Морозом, который сейчас уже не показался Антону особенно злым (десять ниже нуля – не больше), слегка защипало нос и щеки.
Подняв голову, долго смотрел прямо в зенит.
Зашуршали шаги.
- Любуетесь на наше небо, Антон Сергеевич? - спросила Журавская.
- Да-да, на ваше…
Опустив голову, он снова попытался ей улыбнуться, не широко, просто искренне. Видимо, это удалось – Елена Игоревна тоже ответила ему улыбкой и принялась смущенно теребить свои смешные большие очки, из-за которых – Антон только сейчас понял это – ее лицо казалось заметно крупнее, чем оно было на самом деле.
- Бывали в Сибири?
- Признаться, нет.
- А чего ж так? У нас тут красиво.
- Кто ж спорит… Но как-то вот не довелось пока, не сложилось. В Москве народу, знаете, столько – к выходу не протолкнешься, вот я и…
Журавская вдруг так звонко засмеялась, что Щеглов даже слегка вздрогнул от неожиданности.
- Ну вот! – развеселившись, снова закричала она голосом Фроси Бурлаковой. - Наконец-то я вас узнала! Мне по телефону казалось: такой юморной! А когда вошли, подумала:
может, это вообще не он? Потом, правда, в паспорт глянула: да вроде нет, все правильно.
Антон глубоко затянулся, выдохнул дым вертикально вверх, задумчиво поинтересовался:
- И что же было со мной не так?
Снова разительная перемена – Елена Игоревна затихла, перестала улыбаться и схватилась рукой за очки.
- Да пошутил я, пошутил… - оценив ее явно несибирскую чувствительность, поспешно объяснился Щеглов. – Рефлексия такая, не обращайте внимания.
Журавская быстро взглянула на него, слегка испуганно, но в тоже время доверчиво и словно бы даже благодарно, – совершенно как ребенок, которого погладили по голове; и
Антон поймал себя в этот момент на том, что и ему самому почему-то приятно смотреть на нее, на ее угловатую немного фигуру, на ее кажущееся крупным из-за смешных очков лицо – не потому ли что на этом лице любые эмоции становятся видны раньше, чем Елена Игоревна что-то понимает о них? Подумал: своей непривычной искренностью эта странноватая провинциальная женщина определенно вызывает в нем щемяще-теплое, совершенно не служебное какое-то чувство.
- Я гляну: ваши, может, внутри ждут? – спросила она.
Щеглов согласно кивнул.
- Подожду здесь, докурю.
Журавская осторожно ступила на лестницу. Антон хотел было поддержать ее под локоть, но не решился, побоявшись, что подобное может быть воспринято как знак внимания – а проявлять знаки внимания к малознакомой женщине всегда казалось ему пошлым, навязчивым, однозначно намекающим на вполне определенные намерения.
Елена Игоревна ушла, он остался один. Вокруг было необычно тихо, и Щеглов подумал, что от этой тишины ему не по себе: на улице, не на природе, не в лесу, среди смутных очертаний городских строений – он стоит и не слышит городского гула. Это было странно, непривычно.
Вернулась Журавская почти сразу; за ней выплыла «просто Оля», которая тут же попыталась упасть на обледенелой лестнице, но, к счастью, устояла – подхваченная надежной рукой Елены Игоревны. Появился и «Федор Викторыч»; пытаясь прикурить, он долго чиркал колесиком зажигалки; огонь не загорался, и Антон протянул Бондареву свою: красивую, сувенирную, с логотипом Топливной компании; ее Бондарев, добившись наконец желаемого, конечно же, ему не вернул и засунул себе в карман.
- Что ж, ведите нас! - сказал Щеглов, чтобы что-то сказать. – Да, кстати, - вспомнил он, - если вы не знакомы: это Елена Игоревна Журавская, она здесь – то же, что я там; это Ольга Варданян, а это Федор Бондарев. Или, простите, Федор Викторович.
- Нет-нет! - солидно просопел Бондарев. – Это только в третьем лице. Во втором – Федором вполне достаточно.
- А я – так вообще просто Оля, - сообщила Варданян.
- Вот-вот! - решительно и громко подтвердила Журавская. – Я тоже, если не возражаете, буду без отчества, просто Лена. Так оно как-то привычнее.
Уже сказав это, она, видимо, сообразила, что с субординацией ее предложение не слишком сообразуется, и опасливо покосилась на Антона.
- Да и я на отчествах не настаиваю, - пожал плечами Щеглов.
- Пора бы нам уже, пора за всем цивилизованным миром… - горестно вздохнул Бондарев – так, будто именно необходимость зваться по имени-отчеству зияла непреодолимой пропастью между ним и цивилизацией.
Они заскрипели по снегу.
- Далеко ли? – спросил Антон.
Журавская засмеялась – опять звонко, с детской непосредственностью.
- Да ну что вы, Антон Сергеевич! Тут все близко! Кроме промыслов, конечно.
Щеглов понимающе кивнул и слегка усмехнулся.
- Мы ж вроде без отчеств?
Как на это ответить, Елена Игоревна не нашлась и размашистым шагом убежала вперед. Антон и представители свободной прессы вынужденно ускорили шаг, с трудом поспевая за ней. Они пересекли абсолютно пустую и абсолютно темную улицу и вслед за Журавской углубились в еще более темные подобия дворов – между двухэтажными строениями; из-за новолуния дорогу им освещал разве что тусклый свет из окон.
- Фонарик бы… - капризно проныла Варданян. – Травмпункт-то поди уж закрыт…
Боясь поскользнуться, она схватилась за локоть Щеглова. Антон машинально согнул руку прямым углом, с ужасом думая, что будет, если поскользнется он сам. Бондарев попытался галантно предложить свой локоть Журавской, но Елена Игоревна, нервно захохотав, шарахнулась от него, как от зачумленного.
- Нет-нет, что вы? Мы-то привычные! Вы, главное, сами, сами держитесь! - закричала она.
Вокруг было так тихо, что Антону захотелось зажать ей рот; хотя по времени до ночи было еще далеко, он поймал себя на ощущении, будто боится разбудить кого-то…
- Что ж, тогда вы спасайте меня, Елена… э-э-э… - зашел с другого конца «Федор Викторыч».
- Да Лена я, Лена просто! - опять сообщила всему городу Журавская. – Ладно, давайте: держитесь за меня!
Елена Игоревна не приукрасила: оказалось совсем близко. Выбравшись из дворов на следующую улочку, столь же пустынную и освещенную исключительно огнями искомого заведения, они подошли к черной металлической двери. Между режущими глаз зигзагами неоновых лент, которые, по всей видимости, должны были изображать сияние звезд, красовалась светящаяся изнутри белым цветом квадратная вывеска - на ней же до крайности витиеватым розовым шрифтом было начертано: «Ночной клуб «Вселенная».
- Вот это да! - не удержался Щеглов. – Заявка серьезная!
Варданян хмыкнула, Бондарев также покрутил головой, выказывая удивление.
- Опять вы над нами смеетесь, Антон Сергеевич? – открывая дверь, шутливо посетовала Журавская.
«Федор Викторыч» повторно попытался проявить галантность, перехватив ручку двери у Елены Игоревны, и в итоге, все же поскользнувшись, едва не упал на нее. С трудом устояв, он еще раз покрутил головой, теперь уже досадливо, поискал взглядом сочувствия у спутников и только после этого проследовал за Журавской.
- Да нет, это я так… - с некоторым опозданием отозвался вслед им Антон. – Скорее – над собой.
С трудом отцепив от себя Варданян, затолкал внутрь и ее.
*****
Едва войдя, Щеглов почувствовал, что ему жарко: натоплено было, почти как в бане. Поскорее стянув с себя и пуховик, и пиджак и не найдя глазами гардероба, он с одеждой под мышкой прошел за остальными в основное помещение. Никаких признаков «ночного клуба» здесь не наблюдалось – обычный ресторанный зал: равномерно расставленные столы, поблескивающая немногочисленными бутылками барная стойка, в одном углу – что-то, похожее на сцену (и, по всем признакам, это что-то очень давно не использовалось), в другом – прямоугольный предмет, накрытый сверху покрывалом, видимо, бильярдный стол. В «клубе» было пусто, ничего «ночного» явно не намечалось; только за одним сдвоенным столом, прямо посреди зала, сидело несколько человек – и как раз к ним уверенно направилась Журавская.
От мысли о том, что Елена Игоревна решила, не спрашивая его, совместить, что называется, приятное с полезным и не откладывая в долгий ящик представить дорогого московского гостя местной журналистской тусовке, Щеглову сделалось еще жарче. Он торопливо распустил галстук на шее, но все равно почти сразу почувствовал, как по его спине заструились вниз ручейки пота; неизбежная мысль о том, как жалко он будет выглядеть с мокрым лбом и пятнами на рубашке не позволила ему сообщить себе уверенности, соответствующей статусу столичной шишки, и когда Журавская начала представлять его сидящим за столом людям, он в итоге не сумел придумал ничего, кроме как глупо, озираясь по сторонам, топтаться на месте, с курткой и пиджаком под мышкой. Журавской он рассеянно кивал, ее слов почти не слыша; когда же она закончила представление, Антон понял, что не запомнил ни одного имени.
Надо сказать, что подобные неудобства случались с ним теперь, на корпоративной службе, вполне регулярно: даже к достаточно незначительным проявлениям публичности, таким, которых в его теперешней роли было просто не избежать, Щеглов никак не мог себя должным образом приспособить. Эта неуместная беспомощность, накатывающая на него всякий раз именно тогда, когда так необходимо было, как казалось ему, напустить на себя побольше солидности, за год корпоративной службы успела стать его комплексом – сейчас это случилось в очередной раз, и за это он буквально готов был себя возненавидеть.
Нет, глядя на больших корпоративных начальников, сидящих в больших корпоративных кабинетах, на сквозящее в каждом их слове и жесте небрежение ко всем и ко всему, что не имело над ними власти, Антон по-прежнему не хотел быть таким же, как они. Или, по крайней мере, старался себя убедить в том, что не хочет этого. Дело было в другом: ему никак не удавалось отвязаться от мысли, что без этих кодовых звуков и движений никто его не воспринимает всерьез. Хотелось остаться собой, хотелось быть особым, отдельным; не менее все же хотелось – сделаться своим. Хотелось, чтобы перестали смотреть недоверчиво, чтобы не прекращали разговоры при его появлении. Хотелось также, чего греха таить, не оставаться за бортом большого корабля благ и возможностей – того корабля, что плыл параллельным курсом со служебной рутиной, плыл – от нее в непосредственной видимости. Служебные машины, щедрые подарки на праздники, солидные суммы «на представительские расходы», безраздельная вольница в выборе подрядчиков и многое-многое другое – целый мир довольства и обеспеченности, о котором совсем еще недавно Антон ничего не знал.
Нет-нет, конечно, это вовсе не стало для него «во-первых». Во-первых, понятно, было дело – и только оно; однако получалось так, что как раз для дела, как раз для того, чтобы дело двигалось, а не спотыкалось постоянно о бессмысленные препятствия – вот для этого-то и нужно было «втираться» и быть похожим. Только ради дела – учиться разговаривать с «ними» на одном языке: «решать вопросы» (а также «рассматривать» их), «уважаемый человек», «принять во внимание», «рабочая группа», «обеспечить», «совместно» и т.д.; изображать бурную радость, что тебе панибратски «тыкают» и называют только по отчеству; писать в записках «уважаемый» тем, кого ни по человеческим их, ни по профессиональным качествам никак не удается уважать, а потом эти записки не отправлять, а с ними «заходить», тем самым тоже демонстрируя уважение…
Все это – давалось Антону нелегко, но все же потихоньку давалось; только вот с должной солидностью – с этим никак у него не ладилось: слишком уж себе на глотку.
Сомнений не вызывало: и надменный взгляд, и надлежащий апломб – тоже могут сослужить временами недурную службу; однако же быть, а не казаться по-прежнему хотелось ему совсем другим: простым и душевным. Поэтому и получалось каждый раз, как у мальчишки: вместо того чтобы отлиться в бронзу – сплошная заискивающая неуверенность… То жарко, то холодно, то галстук съедет, то голос дрогнет, то язык болтнет что-нибудь сам по себе – и всегда совсем не то, что нужно. И сразу он видел, как падает тут же в глазах тех, кто, по всем признакам, должен был смотреть на него снизу вверх, падает – и уже не собрать.
Пристроив куртку и пиджак на соседний стол (на нем была целая свалка из верхней одежды), Щеглов занял предложенное ему место. Журавская расположилась от него по правую руку, место слева заняла Варданян, Бондарев уселся по другую сторону от Елены Игоревны.
Чувствуя на себе осторожно-изучающие взгляды, Антон, чтобы оттянуть начало разговора и слегка обвыкнуться, принялся внимательно разглядывать меню. Повисла неудобная пауза – ее, к радости Щеглова, довольно быстро прервал Бондарев.
- И что тут у нас? Ага-ага… - забормотал он, сосредоточенно, как первоклассник, сопровождая пальцем слова и строчки на странице меню (Варданян брезгливо поморщилась, красноречиво показывая: она точно знает, с какой именно страницы он начал). – Ах вот, значит, как… Простите, а можно?
Бондарев оторвался от меню и начал озираться вокруг, пытаясь обнаружить в зале кого-то, кто изъявил бы готовность его обслужить. Желающих не было: даже появление новых посетителей не заставило персонал «клуба» хоть как-то заявить о себе.
На помощь довольно оперативно пришла Журавская.
- Вы уже определились? Петя-а-а-а! – закричала она: на сей раз от неожиданности вздрогнули все.
Названный Петей появился из-за неприметной двери в самом темном углу зала; появился он далеко не сразу, и вид у него был при этом не слишком воодушевленный; устало, так, словно бы весь прошедший день он отстоял вахту на буровой, а не коротал без дела время в жарко натопленном помещении, он окинул взглядом сборище за столом, после чего, предварительно заглянув за барную стойку и выудив оттуда засаленный блокнот с ручкой, направился к столу. Подойдя, он молча, по-прежнему не выказывая ни малейшего желания угодить дорогим гостям, остановился; впрочем, чутье его не подвело: выделив из толпы приезжих (очевидно, по одежке) того, кто более походил на начальство, остановился он на всякий случай непосредственно рядом с Антоном.
В результате этого маневра Пети Щеглов снова ощутил прилив смущения. Осознав, что от волнения он и из меню ничего не запомнил, но не желая при этом задерживать на себе излишнее внимание ожидающей его отмашки на начало застолья публики, а после попытавшись сообразить, как будет правильнее: поддержать само собой обозначившееся реноме начальства (то есть сделать заказ первым) или проявить галантность и передать право на Петю Журавской и прочим присутствующим дамам, он в итоге поспешно ткнул пальцем в первое попавшееся горячее блюдо, каковым оказалось некое «жаркое в горшочке»:
- Мне вот это…
- Что-то выпить… - то ли подсказал, то ли спросил официант.
- Выпить? Давайте пиво, - снова торопливо, чтобы побыстрей отделаться, махнул рукой Щеглов.
- Немецкое есть… и наше, - конкретизировал, но без лишних подробностей, Петя.
- Давайте наше…
Передав меню Журавской (на весь стол было два экземпляра), Антон, еще и не подняв глаз, почти что кожей ощутил: обстановка разрядилась. Собравшиеся зашевелились, слегка загудели; бросив взгляд на Елену Игоревну и встретив в ответ ее наивно-смущенную улыбку, Щеглов понял, в чем дело: подобный эффект произвело его неожиданное простецкое выступление с едой и пивом – ожидалось от него, вероятно, совсем иное. При подобном «ином» ему не раз уже доводилось присутствовать: вот как раз для поддержания того самого «реноме» – чьи-нибудь чванливые капризы по поводу скудности предлагаемых яств, придирки к их качеству, ну и конечно, последующий заказ спиртных напитков стоимостью в минимальный, а то и средний «размер оплаты труда» за порционную емкость. От такой самовлюбленной демонстрации окружающим своих «возможностей» Антона всегда тошнило и, стало быть, тошнило не зря; стало быть, вот так: мне пива, да еще и «нашего», людям и вправду понятнее…
Журавская с заказом тоже поскромничала, на удивление неброско выступила и Варданян, попросив только салат и чай; зато за всех за них, несколько ограниченный, впрочем, ассортиментом, оторвался «Федор Викторыч»: первым делом он заказал виски – тут пришлось довольствоваться «всего лишь» «блэк лейблом»; что касается кушаний, то здесь, не имея возможности удивить окружающих неслыханной изысканностью вкуса, Бондарев решил взять количеством, затребовав для себя, что называется, первое, второе, третье и компот – соответственно, в виде оливье, жульена, того же «жаркого в горшочке», а также обозначив желание «там где-нибудь ближе к концу» испить кофе и отведать десерта.
После длительных разбирательств с потребностями Бондарева слово было передано прочим гостям, которые, не ощущая, по всей видимости, за собой права столь же бесцеремонно претендовать на средства градообразующего предприятия, по большей части, ограничились напитками; лишь одна весьма упитанная и до безвкусности броско накрашенная дама сильно забальзаковского возраста, не иначе как беря пример со столичного коллеги, не посчитала нужным себе хоть в чем-то отказывать и также распорядилась принести едва ли не половину меню.
Когда с данной процедурой было покончено и за столом вновь повисла тишина, Щеглов понял, что Елена Игоревна, исчерпав свои организационные способности на этапе взаимного представления присутствующих, теперь уже совсем не знает, куда ей двинуться; из прочих «местных» начать разговор тоже никто не решался – пусть и расслабившись немного после «пивного» сигнала, в душевную близость нового московского начальства они пока настолько не поверили; в общем, хочешь не хочешь, а предстояло ему самому: усилием над собой преодолев смущение, брать инициативу в свои руки.
*****
- Прошу меня извинить, - с трудом выдавил он, - но, честно говоря, на этапе нашего сюда, так сказать, проникновения я несколько замешкался. Простите мою халатность и не сочтите за высокомерие… но, может быть, вы разрешите мне опять со всеми познакомиться? А то что-то я…
Антон сделал рукой жест, призванный обозначить недовольство собой, точнее – непорядком в своих мыслительных процессах.
Самокритика пришлась кстати: за столом заулыбались, шире всех, конечно, Журавская.
- Ну что ж, разрешим?! Разрешим нашему гостю еще раз про нас послушать? – закричала она, явно радуясь, что вновь может обозначить полезность собственного присутствия.
Все вокруг торопливо закивали, без возражений пасуя перед напором Елены Игоревны.
- Что ж, давайте тогда по порядку. Вот, слева от Ольги, как говорится, прошу любить и жаловать, Переверзин, Паш… то есть Павел Афанасьевич, из нашей славной телерадиокомпании «Пур»…
Представителем «славной телерадиокомпании» был худощавый мужчина лет тридцати пяти в слегка перекошенных интеллигентских очках, так и светящийся положительностью – по виду скорее научный сотрудник, чем журналист (не тот ли самые шахматист-ведущий?); при представлении он несколько раз торопливо кивнул головой, изо всех сил пытаясь при этом подобострастно заглянуть Щеглову в глаза; от этого Антону опять стало не по себе, и он, дернувшись в улыбке, поскорее перевел взгляд обратно на Журавскую.
- … Маркова, Надежда Афанасьевна, - двинулась дальше против часовой стрелки Елена Игоревна. – Она у нас, можно сказать, многостаночница, ударница и вообще… Отчасти она тоже как бы здесь от тэ-эр-ка(8) «Пур», но, в той же, если не в большей степени, и от нашей крупнейшей районной газеты «Нефтяник Севера»…
«Многостаночница, ударница и вообще» была маленькой, худенькой, с заостренно-крысячьими чертами лица женщиной; внешность ее подкупала строгой провинциальной скромностью; при этом в ней наблюдались некоторые, хоть и не очень явные, черты сходства с обликом сидящего рядом и не оставляющего попыток встретиться взглядом с Антоном представителя «славной телерадиокомпании»; с учетом одинакового отчества Щеглов заключил, что перед ним, очевидно, брат и сестра, причем сестра заметно старше брата; однако обнаруживать тут же свою догадку он постеснялся.
- Далее, разрешите, Антон Сергеевич, представить, Жмых Наталья Федоровна, олицетворяющая у нас многоуважаемое окружное телевидение…
Это была как раз та прожорливая дама. Вынужденный посмотреть ей прямо в глаза (она, в отличие от Переверзина, не заискивающе заглядывала, а прямо-таки пожирала его взглядом), Антон не сумел заставить себя не посочувствовать окружному телевидению, поскольку перед ним красовалась вылитая жаба; она, впрочем, не была бы, вероятно, столь уж откровенно, даже карикатурно, безобразна, если бы дополнительно не портила себя всеми возможными средствами: жутким, не по возрасту «готским», макияжем и обилием кричаще красного в одежде и на губах, а равно, как с некоторым опасением предполагал Щеглов, и своими манерами – в них тоже предвиделось нечто вычурное, неуместное, провинциально-недоразвитое.
Данную догадку Антона Жмых тут же и подтвердила. Журавская хоть и кричала, а перебить ее оказалось вовсе не сложно, чем Жмых тут же, вслед за собственным представлением, и воспользовалась – и только для того, чтобы заявить буквально следующее:
- Я, Антон Сергеевич, тут, можно сказать, на тех же в некотором смысле правах, что и вы!
Что она имеет в виду, Щеглов не понял. По чести, не особенно-то и желал понять, но поскольку того требовала обстановка, вопросительно поднял брови.
- Вы спрашиваете почему? – за него потребовала уточнить Жмых. - Потому что работодатель у меня тоже не местный, и я, соответственно, для прочих собравшихся как бы чужая…
- А-а-а…
Антон покосился на Журавскую. Та покраснела – так, словно бы это она на глазах у дорогого гостя только что выкинула что-то неприличное.
Выяснять у Жмых, откуда же ее работодатель, Щеглов не стал; тем более что в его представлении находящийся еще севернее и еще восточнее окружной центр от Пурпе вряд ли чем-то кардинально отличался.
Елена Игоревна, справившись со смущением, несколько ускорила темп и продолжила почти скороговоркой:
- Рядом с Натальей Федоровной Евдолюк Сильвестр Фотиевич из не менее славной газеты «Наряьна вындер» (Щеглов едва удержался, чтобы не прыснуть: и от названия человека, и от названия газеты – хотя последнее он уже слышал и даже знал, как и с какого оно переводится; представленный же ему мужчина, в полном соответствии с именем данным и унаследованным, вид имел весьма солидный), за ним Ярослав Высокий из нашего «Топливного обозрения», и наконец Машенька Мелехина из еженедельника «Север», ну а дальше вы уже всех знаете…
Последние двое были названы по именам без отчества, очевидно, в силу возраста: Высокий на вид был, вероятно, ровесником Антона (или чуть старше – просто не хватало представительности), а Машенька и впрямь была «Машенька» - совсем юная, едва ли не сразу после школы. Глядя на них обоих, кивая им в знак приветствия и изо всех сил пытаясь поддержать сам себя приличествующей улыбкой, Антон подумал о том, что же могло побудить представленных ему молодых людей искать себе применение не по основному профилю этих мест, а в журналистике. Уж точно не зарплата; разве что довольно призрачная перспектива уехать отсюда…
Дальше он действительно всех знал – круг замкнулся: следующим сидел Бондарев, которому как раз в этот момент поднесли вожделенный стакан. Жидкости в стакане, правда, было маловато: не более четверти; однако видный столичный борзописец, не являя на сей раз изысканных манер, порцию осушил залпом, как водку и к тому моменту, когда бармен-официант поставил напитки перед всеми остальными, Бондарев уже потребовал «повторить». На это Петя с нарочитым отвращением поморщился и, едва кивнув, удалился, снова и всем своим видом демонстрируя, что в его лице посетителям не стоит рассчитывать на многое.
Щеглов понимал: чтобы сообщить происходящему хоть какую-то динамику, ему нужно сказать что-то еще. Судорожно пытаясь сообразить, чего же именно от него ждут и с чего, соответственно, лучше начать, он, к счастью, вспомнил тот самый сюжет местного «тэ-вэ», просмотром которого он успел насладиться в гостинице; вспомнил и с облегчением подумал, что слишком переживать по поводу содержательности своих слов ему, пожалуй, не стоит: что бы он ни поведал присутствующим – почти все, вероятно, станет для них откровением. Не Ковыляев, нет, не небожитель, конечно, но что-то вроде его уполномоченного; не для всех людей в этом городе, но для этих – и он, несомненно, величина.
Что смущало его сейчас – так это присутствие Варданян и Бондарева: остро помешанным на профессиональной независимости «золотым перьям» явно не стоило бы присутствовать при охотной демонстрации обратного их скромными провинциальными коллегами. За это – хотелось, конечно, разозлиться на Журавскую; хотелось, но не получалось: и потому, что на нее вообще, наверное, не получилось бы у него разозлиться, и потому, что сам он не догадался заранее предупредить ее о том, что не стоит сваливать все в одну кучу, - ведь ей о подобных тонкостях попросту неоткуда было получить адекватное представление.
В общем, выглядело все так, что говорить нужно, но с оглядкой – и не на тех, кому говоришь, а на тех, кто вряд ли будет слишком внимательно слушать. В любом случае: брать сразу хозяйский тон, тот самый тон, которого, нравится он им или нет, все равно ожидают от него здесь все, кроме «просто Оли» и «Федор Викторыча» – этого, пожалуй, стоило поостеречься; впрочем, какой там хозяйский тон…
Черт, черт, да что же сказать?
- Я хотел бы поблагодарить вас всех за то, что вы нашли возможность прийти познакомиться, - чувствуя, как нервная сухость в горле выдает его волнение хриплостью голоса, произнес Антон. – Меня в свою очередь, разрешите мне тоже еще раз представиться самостоятельно, зовут Антон Сергеевич Щеглов, и мне некоторое время назад было доверено информационное направление в Топливной компании. Считаю большим упущением, что понадобился почти год, чтобы оказаться здесь: в основном для нашей компании регионе…
Щеглов покосился на Журавскую: она смотрела на него почти восторженно, а ее лицо выражало столь безусловное одобрение его словам, что Антон сразу почувствовал себя заметно спокойнее.
- Тут, безусловно, есть и доля лично моей вины; но также и обстоятельства, увы, не способствовали; впрочем, возможно, так было еще и потому, что никто и никогда не мог усомниться, что дело наше находиться здесь в самых что ни на есть надежных руках…
Взглядом Антон показал на Елену Игоревну, которая ожидаемо расплылась в своей наивной детской улыбке; одобрительное выражение осветило все лица за столом; даже едва знакомые с Журавской Варданян и Бондарев вполне явно выказали ей после слов Антона свою симпатию; исключением стала только Наталья Федоровна Жмых, которая, напротив, недовольно поджала свои жирно намазанные алой помадой губы.
- К счастью, звезды наконец сошлись; еще раз хочу сказать, что рад знакомству и надеюсь, что наличие, так сказать, непосредственного контакта будет способствовать тому, чтобы и у вас, и у нас была возможность еще более качественно выполнять свою работу. Со своей стороны, буду стараться делать все, от меня зависящее, чтобы помогать Елене Игоревне обеспечивать вас всех самой актуальной и свежей информацией; ну а с вашей стороны рассчитываю, конечно, на объективность и непредвзятость. Должен заметить, что за прошедший год, даже и в отрыве, так сказать, от земли, удалось сделать немало: прекращены разброд и шатания в части полномочий по распространению информации, ликвидированы лишние управленческие звенья, разработаны единые стандарты деятельности информационных подразделений в дочерних компаниях и начато их внедрение, также предприняты, не побоюсь этого слова, весьма значительные усилия по повышению оперативности нашей работы и сокращению времени отклика на запросы пишущего сообщества…
Получалось гладко, но то, что получалось, все равно Антону не нравилось; и даже так: не нравилось именно то, что получалось столь гладко. Неужели успел-таки и он набраться этого? А ведь так оно вроде бы ему претило: когда бесстыдно, просто потому что так заведено, заливают «ответственные лица» на всякого рода собраниях…
Послушаешь: все просто идеально. Планы и указания – сплошь выполняются, развитие – исключительно поступательное, показатели –выросли на столько-то целых столько-то десятых процента. Послушаешь… а на деле? Дурак на дураке, сплошь лесть и очковтирательство; даже плакать не хочется, только материться. От официальщины этой – уж так воротит; а вот же – и сам завел ту же пластинку: «обеспечивать», «самой актуальной», «немало сделано»; осталось только рассказать, на сколько все выросло по «сравнению с аналогичным периодом прошлого года»...
*****
Стыдливо осекшись, Щеглов, чтобы заполнить очередную неудобную паузу, торопливо хлебнул пива из кружки; оно порадовало резким сивушным запахом и таким же резким, скорее кислым, чем горьким вкусом; хоть и не ждал Антон от местного пива непередаваемых ощущений, не поморщиться у него вышло с трудом.
Впрочем, не в меньшей, вероятно, степени гримасу на его лице вызвало и то, что все сидящие за столом торопливо, словно бы они только и ждали того момента, когда он наконец заткнется, последовали его примеру и тоже промочили, кто чем, горло.
И в самом деле – это ли они хотели от него услышать? Не получается ли чрезмерно обтекаемо и совсем, как результат, ни о чем? За каким, скажем, им эта его «оперативность»? Здесь - они и выходят-то тут в лучшем случае раз в неделю…(9)
С другой стороны – ну тоже ведь журналисты, хотя бы по названию. Не может же такого быть, чтобы все то, за что московские их «коллеги» готовы и душу продать, и любой «источник» подставить: гаденький «эксклюзив», что-нибудь грязненькое, подленькое, на худой конец, новенькое, не может же быть так, чтобы подобное никому здесь не было интересно…
- В общем, не хочу утомлять вас длинными вступлениями, - потерявшись, ругая в мыслях себя за то, что толком не подготовился, ругая Журавскую за излишнюю рьяность, скомкался Антон. – Мне кажется будет более уместным, если это я что-нибудь услышу от вас – чтобы узнать все, как говорится, из первых рук… чтобы те перемены в подотчетной области, на которые я очень надеюсь и которым всеми силами способствую – чтобы эти перемены… чтобы происходили они с учетом также и ваших интересов… чтобы далеко не в последнюю очередь…
Окончательно запутавшись, Щеглов замолчал.
Паузы не случилось – этого не допустил Бондарев.
- Где же этот, ну как там его? Просили же его повторить... – зашевелился он. - Бутылку, что ли, заказать сразу нужно?
- Петя! – снова бросила боевой клич Журавская.
- Не спеши, Федечка, не спеши! - пропела Варданян. – В этих местах все с толком и расстановкой, ты разве не в курсе?
Бондарев всплеснул руками и возгласил с патетическим надрывом:
- В курсе, в курсе – однако ж нету сил моих сохранять стоическое смирение!
По совокупности: от неожиданно накатившего на него невнятного сумбура и от прозвучавших реплик его спутников, в которых алкоголическое нетерпение одной «столичной штучки» диалектически сочеталось с карикатурным высокомерием другой, Антону захотелось провалиться сквозь землю. Делая вид, что не заметил случившейся неделикатности, он прикрылся пивной кружкой. Явившийся – все еще без еды – Петя был озадачен «сразу бутылкой»; в этот же момент Щеглов, к огромной своей радости, услышал адресованный ему вопрос:
- Скажите, Антон Сергеевич, а Анатолий Петрович расскажет нам завтра что-нибудь о планах по строительству нового жилья? Мы слышали: есть надежда, что наш третий микрорайон наконец-то сдвинется с места?
Спросила об этом Надежда Афанасьевна Маркова – и это было, конечно, совсем не то, что Антон ожидал услышать. То есть он, конечно, не ждал получить сразу и в лоб вопрос о перспективах отмены трансфертных цен на добываемое сырье, или о том, на какие дивиденды могут рассчитывать миноритарные акционеры здешнего предприятия (опять же в связи с тем, что головная компания трансфертным ценообразованием лишает его прибыли(10)), или хотя бы о реальных сроках освоения новых, замещающих «выпадающие фонды» (еще бы – ведь освоены эти фонды два-три десятка лет назад) месторождений; не ждал, но сразу и в лоб про социалку – это показалось Щеглову слишком уж приземленным.
- Я думаю, он расскажет обо всех актуальных планах компании, в том числе и о том, что касается социальной сферы, - ответил Антон. - Сам я, к сожалению, вряд ли смогу вам сейчас сообщить что-то конкретное, но, безусловно, данную информацию можно выяснить и отдельно, если это интересует вас с информационной точки зрения… Насколько помню, в программе визита стоит подписание соглашения с администрацией города – и там именно речь о строительстве социальных объектов; надо будет тогда уточнить конкретно о третьем… (так вы, простите, сказали, да?) …о третьем микрорайоне.
Посмотреть прямо в глаза Марковой Щеглов не решился: поглядывал на нее вскользь и отвечал как бы не ей, а всем. Тем не менее и быстро скользнув по ней взглядом, он не смог не заметить сразу проступившее на ее лице разочарование; наверное, Надежда Афанасьевна очень хотела бы его скрыть, однако это оказалось ей не под силу; да и по других лицам тоже пробежала тень досады. Это был, очевидно, совсем не журналистский вопрос, а самое что ни на есть наболевшее, и Антону стало стыдно за свою неосведомленность; еще неприятнее сделалось ему от того, что Бондарев во время его ответа все время смотрел через плечо в сторону бара, а Варданян скептически улыбалась, даже не пытаясь скрыть пренебрежительной насмешки – как относительно к поднятой темы в целом, так и относительно судьбы третьего микрорайона.
- Тут ведь понимаете, какое дело, - заторопился Щеглов, - тут ведь сейчас гораздо важнее условия создать для того, чтобы возможность появилась об этом обо всем позаботиться. Два года назад еще компания убыточной была, только вот поднимаемся. И много очень сделать предстоит, чтобы будущее свое обеспечить… то есть наше общее будущее. Большие средства нужны для реализации крупных стратегических проектов – в том числе и в нашем основном добывающем регионе. И об этом завтра на встрече с президентом вы, уверен, многое узнаете. И по другим регионам не менее значительные у компании планы, не менее значительные перспективы. И социальные проблемы регионов – они, естественно, будут решаться, причем в приоритетном порядке…
Маркова согласно закивала, хотя досада из ее взгляда не исчезла; реакцию же остальных Щеглов изучить не успел, поскольку в дело вступила Жмых:
- Вот кстати, Антон Сергеевич, по этому поводу есть следующее мнение, - весомо заявила она. - Такое мнение, что в нашей многоуважаемой головной компании наблюдается явный перекос в сторону некоторых других регионов. Которые, очевидно, там у вас считают более перспективными. Вы, конечно, понимаете, о чем я, да? То есть вроде как там планируются и инвестиции такие вот, большие-большие, просто огромные, такие вот деньги, о которых даже думать страшно, а у нас тут, поскольку все изношенное изрядно, у нас речь только о том, чтобы дорабатывать те ресурсы, которые… И соответственно этому, по социалке вот и по всему остальному – отношение такое… соответствующее, в общем. То есть, прямо скажу, не стесняясь, такое вот отношение: ничего тут не делать, ничего не строить, ни жилья, ничего. Исходя из того это вот все, как вы понимаете, что все равно тут постепенно все захиреет; ну а люди – му до них дело? Кто перемрет, соответственно, а кто разъедется…
Подобная ревность к особо пестуемым в корпорации регионам была, конечно, общим местом, и за год Антон успел получить об этом некоторое представление. Это, увы, не помешало ему в спешке приступ именно такой ревности неуклюже спровоцировать: и черт только дернул упомянуть про «другие регионы» - ведь в своем местечковом патриотизме провинциалы эти чего только не навыдумывают, даже и вот такое: «кто перемрет, кто разъедется»…
Щеглов покосился на Журавскую, но неожиданно и в выражении ее лица не увидел ни малейшего сочувствия: явно напрягшись, Елена Игоревна смотрела прямо перед собой.
Вот ведь глупый, бестолковый язык…
Петя принес бутылку виски. Бондарев, едва не выдернув ее из рук у официанта, вопросил о компании и, получив ото всех заведомо очевидный отрицательный ответ, нетерпеливо набухал себе сразу полстакана.
- Еще бы льда, однако… - произнес он, как бы ни к кому не обращаясь.
Петя удалился, ничем не выдав того, насколько серьезно он воспринял последнее.
- А мне бы чаю еще, раз уж иного есть шанс не увидеть… - словно специально дождавшись, когда он уйдет, томно бросила в сторону Антона Варданян.
- Хорошо, сейчас: со льдом как вернется, мы его озадачим… - с трудом сдерживая раздражение, пообещал ей Щеглов.
- Так что вы на это скажете, Антон Сергеевич? – настойчиво-недовольно отвесила Жмых. – Не надейтесь, мы вам не позволим уйти от ответа…
- Да я вовсе не ухожу, нет, - отозвался Щеглов, не глядя на Наталью Федоровну и снова отвечая как бы всем сразу, - но тут вы, честно говоря, как-то очень прямо категорично… Не сразу и найдешься, что на такое… Скажу так: насколько мне известно, ничего, просто совсем ничего – о подобном не свидетельствует. Наоборот, такие планы на ваш регион грандиозные, а вы говорите… Ведь если и в других местах есть перспективы, это вовсе не означает… не исключает одно другого совершенно. Я даже не знаю, у кого тут и на основе чего могло сложиться подобное мнение…
- Ну как же?! – подхватил эстафету Сильвестр Фотиевич Евдолюк. – Вполне могло сложиться. Посмотрите: в Восточную Сибирь, например, и в шельф – закачиваете деньги, а у нас? У нас, наоборот, всю прибыль забрали! То есть, вы как бы, получается, деньги перекачиваете – отсюда туда…
- Да нет же, нет! – заволновавшись, что развитие данной мысли может завести чрезвычайно далеко, и оттого презрев правила хорошего тона, перебил Евдолюка Щеглов. – Ничего такого не получается! С прибылью, с внутрикорпоративным ценообразованием – тут политика везде совершенно одинаковая, во всех дочерних предприятиях. Также и с инвестициями. Все несколько иначе: компания централизует и прибыль, и инвестиции. Но ведь, согласитесь, у головной компании и ресурсов для того, чтобы крупные инвестиции осуществлять, по определению больше, чем непосредственно у добывающего предприятия. Так же и возможности по привлечению стороннего финансирования – они ведь просто не сопоставимы…
- Кстати-кстати! Говорят еще, что вы наше сырье закладываете под ваши кредиты, а за счет этих кредитов финансируете другие регионы, - позволил себе не отстать от Евдолюка Павел Афанасьевич Переверзин; его облик при этом не утратил ни грамма положительности: из-под перекошенных интеллигентских очков на Щеглова все также преданно смотрели просящие глаза представителя «тэ-эр-ка-Пур» - и теперь Антон еже не сомневался: действительно тот самый шахматист-ведущий…
- Ну почему же ваше? Только что вот вы говорили о том, что головная компания сырье выкупает. Хорошо, допустим, есть вопросы по цене; тем не менее если его выкупили, значит, формально оно уже не ваше. Соответственно, сырье закладывают, да, но предприятие от этого никоим образом не страдает.
Произведя данное, не слишком, вообще говоря, и по его собственным понятиям, убедительное логическое построение (а по чести: брякнув первое, что пришло в голову), Щеглов довольно быстро сообразил, что почти наверняка сморозил даже бо;льшую глупость, чем мог бы от себя ожидать. Точно он этого не знал, но догадывался: под кредиты закладываются не фактически отгруженные объемы, а будущие поставки; то есть речь идет о еще не добытом сырье – и уж в этом-то случае точно нельзя утверждать, что добывающее предприятие «никоим образом не страдает»: фактически оно становится заложником заемных авантюр руководства головной компании.
Однако же, к его немалому удивлению, и Евдолюк, и Переверзин, и Жмых, и Маркова, и молодое поколение местной журналистики именно такой незатейливой аргументацией как раз сполна и удовлетворилось. Неудовлетворенность же притаилась прямо рядом с ним – вот уж кто точно не позволил бы ему уйти от ответа! Услышав про кредиты и займы, Варданян оживленно зашевелилась, злорадно оскаблилась и уже открыла было рот, чтобы вывести Антона на чистую воду; к счастью, ей помешали Высокий и Машенька.
- А еще вот по нашей молодежи! – буквально наперебой закричали они, словно это был их последний шанс вступить в беседу.
Голоса у молодых оказались громкими – перекричать фирменное постанывание Варданян не составило для них труда.
- По молодежи? – выгодно меняя тему, поторопился выказать им внимание Щеглов.
- Ну, вы же понимаете, важны перспективы! – это начал Высокий и хотел бы продолжить, но Машенька перекричала, а точнее, перевизжала и его: - Ну да, то есть мы все, конечно, любим наш город, вы ничего такого не подумайте, и мы его знаем хорошо, и хотим здесь быть нужны, то есть мы, надеюсь, уже тут нужны, и хотим и дальше, и чтобы тут все было хорошо, и вот как раз по этой-таки причине и хочется понимать, есть ли тут какие-то серьезные перспективы у молодых сотрудников, то есть не только вот у нас, нет, вы ничего такого не подумайте, мы как бы тут за всю нашу молодежь…
- Речь, иными словами, о том, - попытался все же разъяснить Высокий, когда Машенька выдохлась, - как на этот вопрос смотрят на уровне компании. То есть – что нужно делать для того, чтобы у молодых людей, - Ярослав многозначительно показал ладонью на себя и на Мелехину, - были реальные стимулы оставаться и работать здесь, а не стремиться отсюда уехать – куда-нибудь в большой город, в первую очередь, как вы понимаете, в Москву.
Вопрос был поставлен, можно сказать, стратегический – и он требовал обстоятельного ответа, уместного сейчас во всех отношениях: и реабилитироваться за третий микрорайон, и надежно усыпить Варданян.
- Тут не все просто, конечно, - с глубокомысленной серьезностью произнес Антон и сам поразился: такие простые слова – и вдруг зазвучали в его устах столь весомо. - Очевидно одно: к этому стараются подходить самым серьезным образом, поскольку данная проблема определяет наше будущее… Если говорить о том, есть ли понимание, что обновление и омоложение кадрового состава необходимо, то оно, безусловно, есть, более того: оно уже сейчас происходит. Нет-нет, я не имел в виду… - он скромно потупился, заметив улыбки на лицах, - хотя, быть может, это тоже до известной степени свидетельствует… Доверие к молодым имеется – и мы стараемся его оправдывать реальной пользой для общего дела. В целом же – могу сказать, что формирование разного рода программ по развитию человеческого потенциала, программ, что называется,
направленных в будущее, является одним из ключевых направлений в работе нашего кадрового управления; и эта работа ведется, как вы понимаете, таким образом, чтобы разработанные в головной компании принципы и стандарты находили непосредственное применение во всех региональных подразделениях. Соответствующая поддержка также оказывается местным администрациям: на основе договоренностей с ними компания активно участвует в поддержке и создании образовательной базы, причем это происходит в самых различных формах, в том числе в виде обучения за счет компании в региональных и столичных вузах. Не будем забывать и о кадровом обмене между регионами…
Слова лились сами, словно бы и вовсе без его участия. Удивительное все-таки дело: когда подобные гладкие речи он слышал от других, доверия услышанное не вызывало; наоборот, всегда делалось ему неловко, как будто это его самого кто-то поймал на лжи; а вот сейчас, когда такую же отдающую насмешливым цинизмом демагогию вдохновенно разводил он сам, – в то, что намерения действительно благие, а цели благородные, ему искренне хотелось верить. И верилось. Сейчас – он точно был на этой стороне.
Да и как бы получилось у него сейчас – оказаться на другой?
*****
Выяснение актуальных для местного информсообщества вопросов постепенно перетекло в менее официальное, можно сказать, рабочее русло. Этому заметно поспособствовало то, что не далее как еще минут через тридцать Петя начал наконец радовать гостей заказанными яствами. Правда, чем больше их появлялось на столе, тем сильнее помещение наполнялось немилосердным дурманом общепита; но никого из собравшихся данное обстоятельство, судя по всему, не смущало; разве что Варданян перед непосредственным употреблением нарочито внимательно оглядела салат и даже принюхалась к нему – но ей это было позволительно; самому же Щеглову, конечно, приходилось делать вид, что его аппетит от подобных мелочей не зависит.
Беседа текла, и ее содержание все острее отзывалось в душе у Антона тяжкой досадой: ничего из того, о чем он сказал бы охотно и с душой, его новых знакомых явно не интересовало. Никого не интересовало то, чем ему, вероятно, хотелось бы даже похвастаться, а такового было не так уж и мало: многое, очень многое спустя год после его поступления на службу в Топливную во вверенной области было совсем не так, как раньше – но заметно, заметно лучше. Например, всяческие формальности, столь характерные для любой крупной системы, несмотря на все попутные сложности, были выметены им из подведомственной сферы как сор из избы. Для журналистов, можно сказать, открыты все двери: никаких лишних бумаг, никаких там «официальных запросов», просто снять трубку и позвонить на его доступный в любое время дня и ночи мобильный, и не дожидаться часами комментариев, а сразу или почти сразу, задолго до дедлайна, получить их; и внутри компании – никаких длительных, нудных согласований, все – под личную ответственность (даже после той истории с советом директоров, даже после поданной объяснительной – от этого он все равно не отступил) – разве что в самых крайних случаях, но таких случаев, как показывала практика, практически не случалось; да еще и самому – рыть и рыть во всех закоулках корпоративного «хозяйства» - чтобы найти и правильно использовать желанный «эксклюзив», и заглядывать в самые дальние углы, и никогда не сидеть спокойно, словно бы он по-прежнему никакой не уважаемый чиновник, а больной на голову репортеришко, тормошить и тормошить этих разожравшихся высокомерных офисных крыс, а потом найденным прикармливать всяческих «просто Оль» и «Федор Викторычей» и безо всяких там грязных взяток (экая пошлость!) получать от них то, что не может не радовать: каждый Божий день, везде и всюду, информационные подтверждения кипящей в Топливной компании бурной и плодотворной деятельности… А еще все это – с мизерным, просто смешным бюджетом, практически вовсе без него: даже этим дайджестом за тысячу долларов в месяц Марченко все еще попрекает, а на представительские – вообще ни копейки не допросишься; и кто бы еще сумел сделать так много в подобных условиях?
Но здесь – никого не интересовал его «эксклюзив», здесь про это не спрашивали. Зато никак не успокаивались по поводу социалки, жилья и зарплат с премиями – складывалось впечатление, что тут собрались вовсе и не журналисты, а сплошь и непосредственно наемные работники «дочки». Про то, что это не так, они напоминали Антону вполне уже привычными намеками на желание «плотнее посотрудничать»; на них он реагировал туманно – чтобы и сразу не отказать, и – одновременно – ни на что не согласиться.
Варданян, сочтя, вероятно, личным фиаско сорванную провинциальными «коллегами» возможность раскрыть собравшимся глаза на страшную правду, непосредственно в разговор с ними больше не лезла, зато при любом удобном случае кривлялась и демонстрировала всем, что здесь ей явно не место (а ее место – на много ступенек выше); ну а Бондарев, несмотря на обилие закуски, в скором весьма времени благополучно вверг себя в искомый, по всей видимости, анабиоз; нет, к счастью, он не упал лицом в тарелку и не заснул, а только пришел в своего рода филинообразное состояние: сидел, глядя прямо перед собой и периодически издавая звук, похожий на уханье; временами голова его поворачивалась градусов на сорок пять в сторону и так надолго застывала, потом возвращалась обратно, потом поворачивалась также в противоположном направлении – и так далее, до бесконечности… Еще не раз Антон, видимо, создавая так в своей памяти как можно более глубокую зарубку, ловил себя на мысли о том, что его до сей поры умозрительные заключения о несовместимости провинциальных и столичных подопечных сегодня полностью подтвердились на практике; немного странно при этом было ему от того, что в сложившейся нежелательной обстановке он скорее склонялся на сторону пусть и приземленных, но все же, пожалуй, достаточно приятных (за исключением разве что Жмых) людей из глубинки; тогда как за Варданян и за Бондарева было ему неловко и стыдно, как за избалованных, невоспитанных детей, причем стыдно именно так, будто это были не чьи-нибудь, а его собственные дети.
Кроме того, проявившиеся в полный рост наклонности, а также текущее состояние «Федор Викторыча» все более беспокоили Антона – в аспекте предстоящего назавтра тяжелого дня.
Спасителем Щеглова – в тот момент, когда от приземленности беседы, от казенности своих собственных речей, от переживаний по поводу завтрашней встречи Бондарева с Ковыляевым, от общепитовского аромата подаваемых блюд и от кислого пива его потихоньку начало подташнивать, – неожиданно выступил Переверзин, предложивший «слегка поразмяться на бильярде». Когда над стоящим в дальнем темном углу прямоугольным предметом включили свет и сдернули с него запыленное покрывало, выяснилось, что это не бильярд, а пул, причем платный, за жетоны, как в детских парках аттракционов; в наличной ситуации Щеглов был рад и этому. Чтобы продлить себе отдых, он купил у Пети сразу десять жетонов; после пары партий, которые Антон проиграл Переверзину в одну калитку, он, проявляя вежливость, пригласил присоединиться также и остальных мужчин; для Бондарева приглашение, понятное дело, актуальным не было, а Евдолюк и Высокий с радостью согласились; в итоге сам Антон впоследствии больше стоял рядом, чем играл, что, впрочем, его вполне устраивало, так как сильная половина пишущей братии, оставшись без строгого надзора со стороны слабой и осознав, видимо, что ничего существенного выяснить им более не удастся, за катанием шаров полностью прекратила какие-либо расспросы.
Временами Антон ловил на себе взгляд Журавской; в нем ему мерещилось некоторое смущение, что в свою очередь смущало и его самого. Полностью исчерпав все отведенные ему собственными моральными силами попытки рассердиться на Елену Игоревну за неуместно проявленную инициативу, Щеглов теперь испытывал неудобство от того, что он сам, как ему казалось, не оправдал возложенных на него надежд: Журавская, вероятно, от души хотела как лучше и ждала бо;льшего от организованного ею мероприятия – а получилось все в итоге довольно скомкано, несуразно; хотелось что-нибудь сделать, чтобы это изменить, но что можно сделать – этого он не знал.
Истратив десять жетонов, покупать еще Антон не стал – уж больно хотелось ему теперь поскорее все здесь закончить. Вернулись за стол, попросили чаю и кофе – и зря: с этой церемонией Петя провозился еще почти полчаса, на протяжении которых за столом то и дело повисало тягостное молчание; его несколько раз прерывала Варданян – картинными вздохами и намеками на то, что силы ее на исходе; к радости Щеглова хотя бы Бондарев под конец перестал ухать и крутить головой, а просто заснул – прямо на стуле.
После чая все заторопились и начали быстро собираться. Антон понял: уловив его настроение, Журавская каким-то образом сумела тактично и незаметно (что было довольно странно в ее исполнении) инициировать окончание мероприятия; он попробовал расплатиться, но и здесь выяснилось, что об этом уже позаботились; хоть Щеглов и был уверен, что оплачено все за казенный счет, ему почему-то стало совсем уж стыдно, словно он теперь уже лично в адрес Журавской совершил что-то недостойное.
Используя последний на сегодня шанс выступить подобающе, Щеглов попытался сразу отпустить Елену Игоревну домой. Он сказал ей, что помнит дорогу и что дойти без нее им не составить труда (на самом же деле и дорогу через дворы он не помнил, и перспектива тащить на себе в одиночку Бондарева тоже не добавляла ему оптимизма); однако бросить его одного Журавская ни в какую не согласилась.
- Нет, что вы, забудьте! – громогласно заявила она. – Я тогда ночь спать не буду!
До гостиницы плелись молча. К счастью – недолго, да и Бондарев в данном случае не сильно подвел: будучи оторванным от сладких грез, он обрел вид недовольно-деревянный, но при этом сосредоточенный и вызывающе самостоятельный; это обстоятельство к тому же слегка ослабило беспокойство Антона по поводу грядущего дня.
У гостиницы, отправив подопечных почивать, Щеглов задержался, чтобы остаться с Журавской один на один. Холодно ему не было, и он было подумал предложить Журавской ее проводить: просто чтобы поговорить, не задерживая; но тут же, спохватившись, сообразил, что не знает, замужем она или нет (вдруг замужем, вдруг увидит его муж – только создаст он тогда ей лишние неудобства); сообразил – и не стал ничего предлагать.
- Елена Игоревна, хотел сказать спасибо, все было очень хорошо. Извините, если с моей стороны как-то сумбурно… устал, наверное. Возможно, от меня там хотели услышать больше, но я…
- Да что вы, что вы, Антон Сергеевич! – неожиданно тихо и даже как-то строго произнесла Журавская. – Все было хорошо с вашей стороны. Оно и правильно: с ними, знаете ли, тоже особо миндальничать не сто;ит. Очень вы серьезное впечатление произвели, как раз, думаю, самое то. Чтобы понимали…
- Если так, то хорошо! - обрадовался Щеглов и совсем не сумел скрыть этого. – А за этих, - он показал на входную дверь, за которой только что скрылись Варданян и Бондарев, - за этих извините. Я, знаете, хоть и из Москвы сам, но эти столичные штучки… Тут уж я – что могу?
Журавская махнула рукой.
- Дело привычное, Антон Сергеевич!
- И еще: с оплатой этого мероприятия. Я вроде сам думал, а вы уже…
- Об этом тоже не беспокойтесь. Все было предусмотрено.
- Предусмотрено?
- Конечно. Не волнуйтесь, Антон Сергеевич!
Он помялся. Хотелось еще что-то сказать, но запас оправданий исчерпался. Спросил:
- По прессухе завтрашней – все в порядке?
- Да-да, не волнуйтесь! – столь же просто, безо всякой официальности ответила Елена Игоревна. – Сначала собрание, в десять, потом наше мероприятие, в одиннадцать. По графику – двадцать минут.
- Ну да. Сели, поздоровались, разошлись.
Журавская улыбнулась.
- Как обычно.
- Потом облет?
- Точно.
- Как бы мне моих-то с ним впихнуть? – подумал вслух Антон. – Ладно, это завтра, по ходу.
Несколько секунд молчали.
- Пойду, наверное? – неуверенно и снова совсем негромко, как по секрету, спросила Елена Игоревна.
- Да-да, конечно. Простите, что-то задумался. Спасибо вам… еще раз.
- До завтра.
- До завтра.
Уже попрощавшись, Журавская все равно не уходила. Антон понял: ждет, пока уйдет он.
- Вы идите, Елена Игоревна, я еще покурю. Полюбуюсь на ваше небо.
- Хорошо. До завтра, Антон Сергеевич.
Махнув рукой, Журавская развернулась и быстро пошла по снежному желобу. В ее походке странно сочетались уверенность и неуверенность, и Щеглов снова почувствовал к ней щемящую симпатию: не как к женщине, наверное, просто как к человеку. А может и как женщине – уверенно различить он не мог…
Ей вслед он смотрел, пока она не скрылась за углом; а потом, так и не закурив, и не взглянув на небо, ушел к себе в номер.
*****
Наутро, проснувшись еще в сумерках, в пять с небольшим, Щеглов долго лежал, не двигаясь, с открытыми глазами. Ночью спалось ему не очень: этому, вероятно, способствовали и последствия кислого пива, и духота в комнате – при отсутствии возможности нормально открыть окно (только настежь, а так – быстро становилось холодно); однако же не настолько плохо, чтобы он был не в состоянии подняться; просто делать это раньше времени все равно не имело смысла: деваться – некуда, занять себя – тоже нечем.
Антон лежал и думал о Тане: вчера, так получилось, не смог ей позвонить и сообщить, что долетел и доехал; на то были причины: мобильный здесь не работает, в офис не попали; но при взгляде критическом они и ему-то самому не казались основательными: до объединения – всего несколько десятков шагов, а он не пошел, даже не подумал; если ему самому не кажется это серьезным, покажется ли Тане? Тем более что позвонить бы стоило: позавчера вечером, считай, прямо перед отъездом, спонтанно как-то возникло о втором ребенке; ему казалось: теперь-то никаких препятствий, ведь больше не будет, нет, этих банок с питанием на донышке, не будет «бумажной» колбасы, и не придется «беречь» памперсы, и с жильем – он и это скоро поправит, теперь уже точно, совершенно определенно; конечно, не центр, нет, но квартира побольше, район поприличнее – теперь все доступно, нужно только найти время и силы, чтобы этим предметно заняться… Все было так, но Таня… все словно бы от нее отскакивало, проходило мимо нее. Открыто она не возражала, но и уверенности в ее глазах он не увидел – только непонятное какое-то бессилие, только как будто покорность. И что с ней не так, что? А теперь еще подумает: обиделся на нее, надулся, вот и не позвонил; а ведь и не обиделся, и не надулся – он просто не понимает, что с ней…
К семи поднялся, вышел на завтрак. В столовой вспомнил и школу, и пионерский лагерь – дежурная тетка неопределенного возраста была вполне по-советски нелюбезна, а назвать то, что здесь предлагалось, завтраком можно было разве что с большой натяжкой: заветренные творог и сыр, жидкая сметана, черствый хлеб, желтый чай; много большего Щеглов, правда, и не ждал; чего он ждал после такой «организации питания», так это очередной порции отвратительно-высокомерного занудства Варданян по данному поводу.
Сидеть в столовой было неуютно, и Антон, механистически утолив утренний голод, скорее убежал обратно в комнату. За окном рассвело, и день, похоже, обещался быть ясным: солнце в окна не светило (они, вероятно, выходили на запад), но кусочек сибирского неба, не закрытый офисным зданием напротив, был синим и безоблачным.
Чем заняться? Включить телевизор? Нет, только не это.
Стоя у окна, вспоминал вчерашнюю встречу в ночном клубе. Не специально; наоборот, не хотел вспоминать, а она вспоминалась – и с каким-то тяжелым, неприятным осадком, как вспоминается то, что не получилось. Самой большой досадой так и всплывало вчерашнее разочарование: никому не было интересно то, о чем он действительно хотел бы сказать. Хотелось, хотелось, чего греха таить, «похвастаться» - это слово не отвязывалось от него и словно бы хлестало изнутри, до содрогания, до боли. Есть чем похвастаться? Есть ли? Чего стоят все эти глупости, которые ему так хочется поднять над головой, продемонстрировать – как собственную победу? Даже если все так и есть – разве чувствует он сам от этого хоть какое-то удовлетворение? Вот уже год, как он в Топливной; за год, казалось бы, столько всего должно было произойти, столько всего должно было быть сделано… И что – есть ли именно такое ощущение: что-то сделано? Прошел уже год – и что он чувствует? По правде – только усталость.
Телевизор его все равно настиг: он разорался в соседнем номере. По-прежнему глядя в окно, на задний двор «объединения», Антон снова вынужденно наслаждался информационным разнообразием программы новостей телеканала «Пур»; что интересно, в этом разнообразии ему даже через стену послышались отдельные отголоски вечерней встречи в «ночном клубе» (недаром Переверзин столь внимательно заглядывал ему в глаза): вдобавок к перечисленному вчера
перечню планируемых к «рассмотрению» в ходе визита Ковыляева проблем, в речи ведущего зазвучали новые формулировки – такие, например, как «увеличение темпов строительства жилья и социальных объектов», «наращивание централизованных инвестиций», «внедрение в компании программы поддержки молодых кадров»…
Выругавшись в голос, словно бы желая перекричать этот соседский телевизор, матерным словом, означающим предельную степень досады, Щеглов после этого быстро собрался и поскорее выбежал из комнаты – чтобы не услышать еще что-нибудь подобное. Заглянул в столовую, но ни Бондарева, ни Варданян там не застал; им, впрочем, появляться здесь пока нужды особой и не было (разве что по собственной биологической необходимости): в офис он им велел подтягиваться только к десяти, к началу собрания акционеров, то есть времени у них было еще предостаточно; несмотря на это, отсутствие подопечных на «завтраке» почему-то уже сейчас вызвало у Антона беспокойство на предмет их должной пунктуальности. Сам он обещался Журавской подойти к девяти; вообще-то он предпочел бы прибыть туда как можно раньше – как говорится, во избежание: согласно графику, Ковыляев, вылетев заполночь из Москвы, здесь должен был появиться в восемь – и не дай Бог, что-то ему потребуется; но просить Елену Игоревну явиться к восьми по столь уважительной причине было ему неудобно – по статусу, но неудобно.
До девяти оставалось еще сорок минут – разве что пройтись по городу? И погода – как на заказ…
Случайно попасться на глаза Ковыляеву (собственно, восемь утра и в Москве было обычным временем появления президента Топливной в офисе – а появившись, он всегда жадно вовлекал в свою суетливо-нервическую активность всех, до кого получалось дотянуться) или еще какому-нибудь спешащему вслед за ним представителю корпоративного руководства Щеглову совсем не хотелось, поэтому он, выбравшись на улицу и ощутив под ногами твердый асфальт, двинулся не к «объединению», а в противоположную от него сторону.
Если первые прогулки по улицам «дочерних» городов (не презентационные, с сопровождением, а именно такие, самостоятельные – там, где на это оставались время и силы) стали для него источником впечатлений пусть и не позитивных, но довольно контрастных (к тому же небесполезных с точки зрения сбора информации и знакомства с реальным положением дел), то сейчас никаких иллюзий по поводу того, что, кроме солнца и не по-весеннему белого снега, еще что-то здесь сможет его удивить (тем более порадовать), он не испытывал. Так и оказалось: по мере удаления от центральной части внешний вид строений становился все более и более удручающим. С учетом незначительности расстояний, удаление происходило практически с каждым шагом; соответственно, и панорама портилась ежесекундно: буквально через пару-тройку минут
Щеглов уже брел мимо ужасающего вида двухэтажных бараков, отделанных снаружи рифлеными металлическими панелями. За последний год Антон не однажды имел возможность убедиться: Вешняки не самое гиблое место на свете; но только сейчас и сам вид этих строений, и не подкрепленное личным опытом, но вполне доступное воображению представление о том, как они выглядят внутри (туда заглянуть – он так и не решился, а случая не представилось), и брошенное как-то Журавской по телефону: «народ-то у нас – больше те, кто на вахту приехал да так и не выбрался» (не жаловалась, нет, то была характеристика неприхотливости), и циничная ложь про всеобщую пользу трансфертного ценообразования, и набитый мерседесами внутренний двор офисного здания Топливной компании, и вдруг вспомнившееся, заезженное до всякой потери смысла словечко «эксплуатация» - все это (и многое другое, эту картину продолжающее и дополняющее) вдруг связалось у него в голове воедино и стало не чем-то абстрактным, далеким, чужим, а чем-то совершенно реальным, злым и несправедливым; и от этого сделалось ему страшно: от того, в каких условиях людям приходится существовать долгие годы, нередко – жизнь; сделалось стыдно и горько: словно бы это лично он провинился в чем-то перед теми людьми, которым жизнь отвела долю зримо более тяжкую, чем ему; а еще сделалось гадко, потому, что от этих мыслей захотелось ему не борьбы за справедливость, не свершений ради торжества ее – ему захотелось поскорее назад: спрятаться в теплый и чистый офис, в крайнем случае, в гостиничный номер, спрятаться и не думать ни о чем другом, кроме как о том, о чем думать ему положено по должности: о предстоящей пресс-конференции, об интервью Ковыляева «просто Оле» и «Федор Викторычу», о том, что в результате всего этого будет написано и опубликовано – быть может, как раз потому, что уж там-то вряд ли будет хоть что-то об этих бараках. Убежать, спрятаться опять или, на худой конец, откупиться от реальной жизни, от жизни по-настоящему тяжелой, но именно поэтому и более достойной называться жизнью – убежать, чтобы и дальше существовать за их счет, существовать для того, чтобы решать надуманные проблемы тех, чьи реальные проблемы давно решены.
Черт, и зачем вообще сюда понесло? Чего искал? Свежего воздуха?
Но все равно – не сразу повернул обратно. Лицезреть изнанку напыщенного корпоративного блеска не только стыдило его, но и доставляло ему своеобразное удовольствие, словно бы наделяя каким-то тайным знанием, вооружая спрятанным под одежду оружием – так, будто не дурно пахнущие сделки, не сомнительные финансовые схемы, не странный выбор подрядчиков, кредиторов и прочих «партнеров», а именно вот это: страшные, старые бараки, заваленные сугробами дворы, мрачные, пропитые лица людей, бредущих ему навстречу, и все прочие признаки нищеты и неустроенности в одном из центров сырьевого благополучия – будто бы все это и было в его руках самым страшным, самым зубодробительным компроматом и на руководство Топливной компании, и на всех тех людей, которые в своих попытках казаться солидными и респектабельными были ему глубоко противны. Ему – случайно, волею судьбы, результатом везения занявшему среди них место молодому и, конечно, совсем не похожему на них парню…
*****
Ночной недосып все же проявился – и, конечно, в самом неподходящем для этого месте: на собрании акционеров предприятия; а колыбельной стал отчетный доклад Ковыляева; к счастью, зная за собой подобную слабость: засыпать от скуки на подобных сборищах, Антон взял за правило прибегать к изобретению Сальвадора Дали(11) – тот, правда, таким способом извлекал из глубин подсознания свои причудливые образы, чтобы потом перенести их на холст, а Щеглов всего лишь не позволял себе публично оконфузиться, но сам факт использования – даже с такой целью – метода великого мастера, безусловно, льстил его самолюбию.
Закончив с докладом и не осчастливив акционеров ответами на возникшие вопросы, Ковыляев поскорее передал слово своему заму по председательству в местном совете директоров (им был вице-президент Топливной Арам Левонович Ованесов) и оперативненько смылся – в сопровождении генерального директора предприятия. Увидев это, повскакивали со своих мест и устремились к выходу разом все журналисты, как местные, так и столичные; Антон, в очередной раз уронив ручку, также бросился вслед за Журавской – дабы попытаться возглавить несущуюся толпу и таким образом удержать ситуацию в рамках «регламента».
Пресс-конференция была назначена на одиннадцать, и хотя на часах было только без пятнадцати, Щеглов почти наверняка знал, что Ковыляев, бесцельно, но оттого не менее остервенело экономя каждую секунду, уже через пару минут начнет требовать незамедлительного начала следующего по графику мероприятия. По этой причине, не дожидаясь звонка из московского офиса (дабы не утруждать себя раздумьями, как и где ему настигнуть потребную штатную единицу, президент Топливной отовсюду, где бы он ни находился, звонил за этим секретарше в свою приемную – зачастую таким образом его соединяли с человеком, находящимся в соседней комнате), Антон отправил Журавскую в назначенный для пресс-конференции «зал совещаний» и велел рассаживать там журналистов, а сам почти бегом устремился в приемную генерального директора.
С трудом, но ему все же удалось опередить события: когда он открыл дверь, секретарша генерального как раз произносила в трубку его фамилию.
- Я здесь уже, здесь, не надо меня искать! Сообщите лучше об этом туда, - он показал на директорский кабинет.
Поглядев на него с некоторым недоверием, так, будто у нее имелись серьезные основания подозревать, что за Щеглова себя выдает кто-то другой, солидная женщина за столом поспешно нажала на рычаг отбоя, а после – на кнопку с большой надписью «Г.Д.».
- Антон Сергеевич здесь, - тихо, словно бы по секрету, пробормотала она в телефон и после паузы переспросила. – Соединить? Да, здесь, в приемной.
Щеглов жестом показал, что хочет внутрь.
- Он может зайти?
Что ответили секретарше, Антон не услышал – ему пришлось дождаться, пока та, заслушав инструкции, скажет: «Хорошо!», аккуратно положит трубку на рычаг и после небольшой паузы со странной неуверенностью наклонит голову в сторону кабинета начальника.
- И в Москву сообщите, пожалуйста, что я нашелся, - попросил Щеглов на ходу.
Генеральным директором крупнейшего добывающего предприятия Топливной компании был Юрий Сергеевич Бутаков – человек во внешности и манерах которого не было ровным счетом ничего «генеральского»: то ли он еще не успел всем этим обзавестись, то ли должность начальника отдела в управлении геологоразведки московского офиса была настолько естественным его состоянием, что выйти из него у Бутакова просто не получалось. Зная его лишь визуально (встречались на различных совещаниях), Щеглов ощущал Юрия Сергеевича как человека наверняка весьма достойного; однако выразить ему свою симпатию даже улыбкой у него еще ни разу не вышло: Бутаков обычно был замкнут и даже как будто чем-то напуган.
Обстановка «генеральского» кабинета, представшая перед глазами Антона, вполне подтвердила его впечатления о Юрии Сергеевиче, как о человеке некичливом: крашеные в бледно-серый цвет стены, обычного офисного стиля шкафчики и столы, ковер с вытертой дорожкой. Да и по размеру до «солидного» помещение не дотягивало. По сравнению с кабинетами столичных чиновников здесь все было очень и очень просто – до того просто, что даже сидящий за столиком для совещаний президент Топливной компании вовсе не казался в этом кабинете большим и грозным начальником, от одного слова которого зависят положения тел десятков тысяч человек.
Щеглов поздоровался с Ковыляевым; тот, поднявшись навстречу, широко улыбнулся ему. Антон расплылся в ответ, после чего, с лицом, все еще растянутым в улыбке, повернулся к Бутакову и протянул ему руку; «генерал» напротив не явил никаких признаков веселости: в глаза Антону он не посмотрел, а руку ему пожал быстро, рывком выдернув свою обратно, словно боясь, что Щеглов ее не отпустит. В облике Юрия Сергеевича читалась крайняя степень напряжения – о его причинах, впрочем, не так уж и сложно было догадаться.
- Ну что там, Антон Сергеевич? У вас готово все? – спросил Ковыляев, не предлагая Антону сесть, но и сам не садясь.
- Да, все готово! Журналисты в зале совещаний, ждут вас! – браво отчитался Щеглов, хотя, по чести говоря, не был полностью уверен, что Журавская успела настолько совладать с ситуацией.
- Уже?! – воскликнул Ковыляев (казалось, он того и гляди захлопает в ладоши). – Что ж, пойдемте тогда, Юрий Сергеевич…
Перспектива опередить график на несколько лишних минут до того обрадовала президента Топливной, что он тут же выскочил из-за стола и споро рванул из кабинета. Бутаков и Щеглов последовали за ним, в спешке едва не споткнувшись друг о друга; но даже почти бегом они вряд ли поспели бы за Ковыляевым; к счастью, вылетев в коридор, тот, видимо, сообразив, что не знает, куда идти, резко остановился.
- Ведите нас, Антон Сергеевич! – возбужденно приказал он.
Это несложное вроде бы «пожелание» оказалось для Щеглова полной неожиданностью: загодя о рекогносцировке он не позаботился. Растерявшись, Антон открыл было рот, чтобы забормотать что-нибудь в свое оправдание, но на помощь ему быстро пришел Бутаков: по-прежнему мрачным взглядом и едва заметным кивком головы дав Щеглову понять, что уловил причину его заминки, он уверенно устремился вперед по коридору – Ковыляеву ничего не оставалось, как двинуться за ним. Все бы ничего, но следование в арьергарде президенту Топливной давалось нелегко: Бутаков шагал довольно размеренно, можно даже сказать, с аристократическим достоинством, тогда как Ковыляев, по своему обыкновению, пытался бежать – в результате пару раз он едва не наскочил на своего проводника. Оценив ситуацию, теперь уже Щеглов ринулся спасать попавшего из-за него в глупое положение генерального директора:
- Анатолий Петрович, извините, хотел бы согласовать один моментик, - отвлек он нетерпеливо сопящего Бутакову в спину начальника. – Хотелось бы, по возможности…
- Согласовать? Слушаю! – бросил Ковыляев на ходу (спешить он не перестал, но все же замедлился). – О чем речь?
Вопрос, который Антон собирался «согласовать», надуманным отнюдь не был - он беспокоил его со вчерашнего дня. Если точнее, беспокоил даже не сам вопрос, а то, как и когда исхитриться его задать, - и задать так, чтобы он не повис в воздухе и не был кому-нибудь переадресован – поскольку это со стопроцентной почти вероятностью означало бы, что решен он не будет.
- У меня два журналиста здесь из Москвы… - Щеглов назвал издания. – Пресс-конференция – для них это не очень как бы… Недостаточно этого. Я пытался вашу с ними беседу включить в график, но… С Марченко не удалось, к сожалению, найти понимания.
- Так! – нетерпеливо подогнал его Ковыляев. – От меня что требуется?
- Хотел попросить взять нас в ваш самолет. На обратном пути. И во время полета с ними, соответственно, пообщаться…
- С твоими этими?
- Вообще-то они не мои, - не удержался Антон.
- Хорошо, я не против, - Анатолий Петрович сделал вид, что последних слов Антона он не услышал. – Согласуй там с графиком все…
- С графиком проблем нет, - поспешно перебил его Щеглов. – Проблема только с местами.
- С какими местами?
- В вашем самолете. Они заняты все.
- Ну попроси кого-нибудь…
- Я уже просил, Анатолий Петрович. К сожалению, мои просьбы, они… В общем, без вашего указания мест никто не уступит.
Ковыляев раздраженно поджал губы.
- Антон Сергеевич, слушай, ну это не мой вопрос совершенно…
- Не ваш, конечно, Анатолий Петрович! - пытаясь загладить свой выпад, поспешил подыграть самолюбию Ковылева Антон. – Совершенно не вашего уровня, да, но, к сожалению, отношение в данному вопросу у всех… Журналисты какие-то, подумаешь! Не хочу никого обвинять, но без вашего вмешательства… Если бы я мог это решить сам, разве стал бы...
Президент Топливной нетерпеливо задергался; Антон, поняв, что фраза получилась недостаточно лихой и придурковатой(12), осекся.
- Ладно-ладно! – раздраженно и явно думая лишь о том, как бы от него побыстрее отделаться, согласился Ковыляев. – Возражений нет, согласовано! После пресс-конференции подойди еще, и все решим.
- Понял.
Не самый лучший вариант, но хоть что-то. По крайней мере, не отверг с ходу саму идею… Предложение «подойти еще» доверия не внушало; быть может, год назад такой фразе он бы поверил безоговорочно, год назад – да, а теперь уже нет, потому что знал: слово «потом» весит не больше выдыхаемого вместе с ним воздуха – оно для того и произносится, чтобы только отвязаться. Каждое такое «потом», когда оно наступает, неизбежно сталкивается с многочисленными препятствиями, причем их появление никак не зависит от воли самого Ковыляева – система оберегает его, что называется, на всякий случай…
Взлетев по лестнице на этаж выше, они почти сразу уперлись в Журавскую, ожидающую их у входа в зал совещаний. Довольно сухо, несколько даже боязливо поздоровавшись со своим «генералом», Елена Игоревна широко и счастливо улыбнулась Ковыляеву. По глазам показалось: Журавскую Анатолий Петрович вспомнил; однако, вероятно, лишь визуально – бросив ей только «здравствуйте», он с неожиданно заметным смущением замешкался на ее имени-отчестве и поскорее проскользнул внутрь.
*****
Пресс-конференция прошла скучно. За отведенное на нее время Щеглову не пришлось произнести ни слова. Изложив по памяти сокращенный вариант только что зачитанного отчетного доклада, Ковыляев сам предложил перейти к вопросам; данным действом дирижировала Журавская и то, как это происходило, не могло не вызвать у Антона определенной зависти: от первого до последнего вопросы задавались согласно представленному ранее перечню, строго по порядку, по часовой стрелке, с обязательным представлением задающего по фамилии-имени-отчеству и полному названию должности; что касается их содержания, то оно имело мало общего даже с теми, не слишком, по чести, резкими, выпадами, что достались вчера Щеглову: по большому счету, это были своего рода приглашения к милым сердцу Ковыляева пропагандистским
заявлениям на уныло-местечковую тематику; впрочем, ни вопросы, ни ответы на них не являлись, конечно, для Антона никаким откровением: ведь это он в преддверии поездки готовил и то, и другое. Региональные пресс-конференции везде проходили примерно одинаково, поэтому одеревенелый вид местных борзописцев, откровенно и совершенно неприлично для представителей второй древнейшей профессии робеющих перед начальством, давно не вызывал у Щеглова никакого удивления.
Вопросов не задавали только Варданян и Бондарев; за большим столом для совещаний они с отсутствующим видом восседали прямо напротив Ковыляева и именно таким видом – Антон это прекрасно понимал – подтверждали ожидание чего-то большего. Состояние Бондарева по-прежнему внушало Щеглову определенные опасения: принять сегодня он, вероятно, еще не успел, однако и вчерашнее почти наверняка до конца не выветрилось; следовательно, тот момент, когда его организм начнет остро требовать добавки, обещал наступить в скором уже времени, и единственным способом противостоять естественному ходу событий было только одно: не отпускать его от себя ни на шаг.
Уложившись с небольшим запасом в отведенные под мероприятие минуты, а потому продолжая радоваться сохраняющемуся опережению графика, Ковыляев по окончании пресс-конференции резво ретировался, ничем, конечно же, не обозначившись в отношении давешней просьбы Щеглова.
Следующим «пунктом плана» был «облет» на вертолете подготавливаемых к разработке месторождений. Как ни странно, данное действо совершалось вроде как по производственной необходимости (то есть в нем не предполагалось участия ни пиарщика, ни журналистов); тогда как Антону трудно давалось понять, какой еще в подобном размахе может быть смысл, кроме как пропагандистский; видимо, какой-то все же был (ну хотя бы такой же, как милицейское, с мигалками, сопровождение кортежа), поскольку подобные «облеты» Ковыляев совершал повсеместно: однажды, было дело, он летал на вертолете даже над нефтеперерабатывающим заводом.
В любом случае в этот раз выбивать из Анатолия Петровича свое и своих подопечных непредусмотренное участие в воздушной прогулке Щеглов не собирался: ни по времени, ни по условиям (из-за шума) беседы с журналистами в вертолете не получилось бы, а смотреть вниз, в понимании Антона, точно было пока не на что: с точки зрения производственных достижений ничего потрясающего воображение сотворить едва оправившаяся после десятилетия развала Топливная компания еще не успела. Лицезреть сверху им бы пришлось видавшие виды металлические конструкции, ржавую технику, бараки и грязь – рассчитывать на пиаровский эффект от такого зрелища вряд ли стоило. После «облета», согласно графику, надлежало случиться «производственному совещанию» по разработке нового месторождения – вот как раз там хоть что-то могло предстать перед слушателями в достаточно жизнеутверждающем свете; туда – и нужно было попасть; ну а после думать о том, как на обратный путь в Москву навязаться в президентскую свиту…
Однако этот, пусть еще и сырой, но все же, как казалось Щеглову, более или менее реалистичный план того, как можно, исходя из наличных обстоятельств, извлечь из поездки сколько-нибудь пристойный информационный выплеск, реальная жизнь спустила в мусорную корзину уже в тот момент, когда Антон с Журавской, Варданян и Бондаревым, попрощавшись с представителями местного медиасообщества, вышли из зала совещаний. В коридоре они обнаружили толпящуюся у двери кучку солидных мужчин с папками и портфелями в руках. Большинство из них были местные, но присутствовало и два знакомых Щеглову лица: прямо перед дверью, занимая практически весь проход своей монументально-неандертальской фигурой, переминался с ноги на ногу и отирал пот со своего лба начальник корпоративного управления добычи Геннадий Викторович Щемилов, а рядом с ним нервно теребил правой рукой свои надетые на левую крайне, надо полагать, дорогие, но несоразмерно большие для его худощавой фигуры часы начальник управления капитального строительства Семен Кузьмич Долбонос.
- Приветствую.
Щемилов поздоровался с Антоном вежливо, даже попытался улыбнуться; неприятным оказалось то, что поданная им рука была, как и лоб, мокрой. Долбонос руку подал неохотно, а на Щеглова поглядел так, будто видит его впервые, а тот уже навязывается ему в друзья.
- Тут что-то будет?
Щемилов кивнул.
- Производственное, да…
- Совещание? А облет? Совещание же после, по графику.
- Поменяли. Облет потом. И сразу домой.
- Как?! Не возвращаясь? То есть в Ноябрьск на вертолете и оттуда… так?
- Именно. Наверное, чтобы туда-сюда не летать.
- А тут начало во сколько?
- Минут через десять, по идее, - вмешался Долбонос, многозначительно взглянув на свои часы и тем самым как бы нечаянно их продемонстрировав. – Если, конечно, раньше не сядем.
- А продлится?
- Вроде полчаса отведено.
- Так, на совещание, похоже, не попадаем, - сказал Антон Варданян и Бондареву, отведя их вместе с Журавской слегка в сторону.
- Это почему, зайка? – спросила «просто Оля», всем своим показывая, что ничего иного и не ожидала.
- Потому что после он сразу улетит на этот свой осмотр – и с концами. А у нас вещи в гостинице, не успеем тогда за ним. Надо, короче, вещи забрать сейчас, тогда после совещания, возможно, удастся вскочить на подножку. На облет, потом в Ноябрьск, потом в Москву, с ним на самолете. Там сможете его помучить. Придется выбирать.
Варданян сделала капризную гримасу: ей, понятное дело, хотелось получить все сразу; к счастью, Антона поддержал Бондарев, от которого – о ужас! – все еще слегка попахивало перегаром:
- Да и правда: на кой хрен нам это совещание? Слушать, сколько труб недовезли? Материал из этого все равно никакой. Пообщаться – куда интереснее.
- Если без выбора не обойтись, то да… - нехотя согласилась Варданян. – А если вещи принесем, а нас не возьмут?
- Возьмут!
Последнее Антон произнес с максимально возможной уверенностью, хотя на самом деле ее-то как раз у него и не было – особенно в свете того, что пригонять одно к другому ему, как обычно, приходилось в самый последний момент.
За отведенные на совещание полчаса вернуться еле успели: двадцать с лишним минут Варданян провозилась в своем номере. Как только они, стоя в коридоре, услышали из зала совещаний гул голосов и звуки отодвигаемых стульев, Щеглов, сунув куртку и сумку Журавской, ворвался туда и, пока никто не успел вырасти у него на пути, устремился по проходу между столом и стоящими у стенки стульями к уже движущемуся ему навстречу Ковыляеву.
- Анатолий Петрович, я по поводу… Узнал, что график изменили…
Президент Топливной вынужденно остановился: Щеглов, заполонив собою весь проход, перегородил ему дорогу. В первый момент лицо Ковыляева раздраженно дернулось, а взгляд угрожающе потемнел, однако, связав через мгновение происходящее с недавним разговором с Антоном, он отреагировал скорее растерянно:
- Да-да… И как же тогда?
- Тогда мне придется проситься с вами на осмотр. Ну а потом, соответственно, в самолет.
- Хорошо-хорошо, согласовано…
- Только проблему с местами надо решить, Анатолий Петрович. В вертолете-то, насколько я понимаю, мест хватит, а вот в самолете…
- Да-да, точно, в самолете, да… - вспомнил Ковыляев. - А сколько нужно? Три места?
- Так точно.
- Что там у нас с местами?
Поскольку вопрос был задан безадресно, в воздух, ответил на него, как это чаще всего случалось, Ованесов – он всегда был в курсе всего.
- С местами так: заняты все! - заявил он с недовольной физиономией. - Вы, я, Антипенко, Щемилов, Долбонос; Бутаков с нами летит, и Тышкевич еще попросился, ему тоже зачем-то в Москву.
Тышкевич – это был местный мэр.
- Если речь о том, кого ссадить можно, - продолжил Арам Левонович, - то я, извините, никак не могу, у меня сегодня вечером встреча. Важная, с англичанами. А ты как, Иван Николаевич?
Антипенко ожидаемо затряс головой.
- Н-е-е-е… Мене тож… Совещание у мене и ще там…
- Юрий Сергеевич мне нужен, - с хозяйским видом заявил Ковыляев. - И на облете опять же. Тышкевича тоже не двинешь, все-таки мэ…
На полуслове он осекся и опасливо огляделся по сторонам, словно испугался, что какой-нибудь законспирированный агент мэрии подслушает его и обязательно доложит Тышкевичу о проявленном по отношению к нему неуважении.
Разговаривая как бы между собой, ни Ковыляев, ни Ованесов, ни Антипенко на Щеглова ни разу посмотрели – так, будто обсуждаемая ими тема к нему не имела никакого отношения. От этого ли или от того, что он сам, глядя на них, прекрасно понимал, что никаких неотложных дел у них в реальности нет, а есть только, что называется, иерархия (согласно которой потребности, пусть даже сугубо служебные, руководителя структурного подразделения, тем более какой-то там невнятной «пресс-службы», никак не могут быть приоритетнее потребностей вице-президента), Антону, конечно, хотелось громко и нецензурно ругаться – но ровно по тем же самым причинам он лишь слушал и молчал…
Между тем топ-менеджеры Топливной компании, придя к выводу о невозможности поступиться интересами наиболее уважаемых лиц, перешли к лицам попроще.
- Геннадия Викторовича и Семена Кузьмича можно попросить остаться, - снизошел Ованесов. – Правда, на облет они планировались, но раз уж тут такое дело, можно обойтись, наверное. В конце концов, я буду, и Юрий Сергеевич, нужной информацией располагаем.
- А где они, здесь? – спросил Ковыляев, хотя Щемилов и Долбонос стояли прямо за спиной у Щеглова.
Антон слегка потеснился в проходе, чтобы дать возможность названным двум предстать пред очи Анатолия Петровича.
- Геннадий Викторович, Семен Кузьмич, придется вам уступить места журналистам, – сообщил им Ковыляев. - Четвертая власть как никак, никуда не денешься.
Отзвуком очевидного сарказма в своих словах Анатолий Петрович явно попытался ответственность за причиненные Щемилову и Долбоносу неудобства целиком и полностью возложить на Щеглова.
Щемилов пожал плечами, кивнул и сказал: «Понимаем!»; Долбонос только кивнул. Лица их в этот момент никакого понимания, конечно же, не выражали.
- Ну вот, Антон Сергеевич, есть только два места, - не слишком уверенно, почти виновато констатировал президент Топливной.
В общем, чего-нибудь в этом роде Антон и ожидал. Еще ни разу за год его корпоративной службы не случилось такого, чтобы реальность не внесла свои неумолимые коррективы в его прекраснодушные планы по построению информационного величия компании. По-прежнему хотелось грязно ругаться, теперь уже по причинам вполне утилитарным: в данной конкретной ситуации вносимые коррективы выводили происходящее из-под его контроля как раз тогда, когда контроль больше всего и требовался. Однако выбор из двух зол – между перспективой не получить вообще никакого медийного выхлопа по результатам всей этой трехдневной маеты и потенциальным недовольством корпоративных чиновников назойливостью оставшихся без должного попечения журналистов был однозначно в пользу последнего.
- Возьмите только их, я вернусь завтра, - не особенно задумываясь, боясь упустить уже схваченное, отреагировал Щеглов. – Как раз вместе, наверное, и улетим, - зачем-то, словно бы извиняясь, добавил он в сторону Щемилова и Долбоноса – и от этого ему тотчас стал тошно.
- Согласовано! - мгновенно напустил на себя важности Ковыляев и, едва не оттолкнув Антона, резко двинулся дальше по проходу.
Следом за ним просеменил Антипенко, третьим оказался Бутаков; галантно пропустив их всех вперед, последним из начальства к выходу устремился Ованесов.
- Арам Левонович! – просяще остановил его Щеглов. – Можно на секунду еще потревожить…
Ованесов, уже пройдя мимо него, замедлился и обернулся к Антону; тот последовал за ним.
- Хочу попросить, раз уж такое дело, в самолете с журналистами пообщаться… И вы сами, и Анатолию Петровичу, может быть, напомнить понадобиться. Вы извините, я бы…
Выйдя в коридор, Ованесов остановился. Устало, но вместе с тем с некоторой, как показалось Антону, жалостью посмотрев на него, он кивнул и подал ему руку.
- Хорошо, Антон Сергеевич, не волнуйтесь! - внушительно, с едва-едва заметным армянским выговором русских слов произнес он. – Понимаю вас. Не волнуйтесь, я напомню ему.
Довольно крепко сжав большую ладонь Антона своей отнюдь не гигантской рукой, он быстро повернулся к нему спиной и заспешил прочь.
- Сп… спасибо! – запнувшись из-за пересохшего к этому моменту от волнения горла, пробормотал ему вдогонку Щеглов.
Забрав у Журавской свои вещи, он знаком увлек ее, Варданян и Бондарева вниз по лестнице.
- Для меня места нет, но вы полетите, - сообщил он на ходу. – Все – как я обещал, только, увы, без меня. В самолете сможете побеседовать с Ковыляевым. Если что – обращайтесь к Ованесову, я его за вас попросил. Знаете его?
- Думаю, идентифицируем! - хмыкнула Варданян.
- Откуда отъезжают обычно? Со двора или от главного? – спросил Антон Елену Игоревну. – Куда нам сейчас, короче, чтобы за ними поспеть?
- От главного.
Бегом сбежали вниз, вышли через главный вход на улицу. Кортеж уже стоял, но его пассажиры еще не показались.
*****
- Ну, кажется, срастили, ура! – выдохнул Антон, когда кавалькада джипов и мерседесов, сопровождаемая воем милицейских сирен, скрылась вдали. – Не самый плохой день.
- Пообедать не хотите? Здесь, в столовой, - предложила Журавская – Потом, если пожелаете, могу показать вам город. Покатают нас немного.
Антон хотел было сказать, что город он уже посмотрел, но показалось: это будет не слишком вежливо. К тому же, с учетом того, что его рабочий день на сегодня, очевидно, закончился, это была возможность занять себя еще на какое-то время.
- Спасибо, это было бы интересно. И пообедать – самое время, думаю. Хотелось бы только сделать сначала один звонок. Откуда-нибудь. Мобильный-то мой здесь не берет, со вчерашнего дня без связи.
- Конечно. Можно от меня, пойдемте.
Поднялись на четвертый этаж. Кабинетом Журавской служил маленький (едва помещался рабочий стол), но все же отдельный закуток; Антон снова с симпатией подумал о Бутакове.
- Через восемь без гудка.
- Как и у нас.
- Давайте я вам пока что командировку отмечу. Хорошо не улетели, кстати. А то бы ведь не отметили. С бухгалтерией лучше так не шутить, у них за каждую бумажку – смерть.
- Что правда, то правда…
Елена Игоревна вышла, Антон набрал домой. Трубку не взяли. Прикинул: с учетом двухчасовой разницы – как раз время гулять с Настей. Набрал Тане на мобильный – без особой, впрочем, надежды: дозвониться ей с первого раза, как правило, не удавалось. Несколько длинных гудков, как обычно, без ответа; уже приготовился отключиться – как вдруг в динамике щелкнуло и после небольшой паузы – сигнал шел через спутник – из трубки все-таки прозвучало единственное и неповторимое «алло».
- Привет… Ну вы как?
- Привет. Ничего, нормально. Гуляем.
По голосу показалось – обиды нет. Зачем-то спросил:
- У железки?
- Нет, во дворе. Думала сначала, в парк, но что-то не захотелось.
- Слушай, я вчера… Прости, не получилось позвонить. Мобильный не работает, до офиса не дошли. Сегодня – только разобрались… Все улетели в итоге, а я остался, места не хватило.
- Не взяли опять?
- Нет, но подопечных запихнул, достижение.
- Завтра полетишь?
- Надеюсь, что да. Кстати вот, билетами нужно кого-нибудь озадачить… Как Настя?
В трубке послышалась какая-то возня. Что-то сказала Настя, но что – Антон не понял. Таня ответила не сразу.
- Да все в порядке, и Настя тоже… Стюш, ну ты даешь! – это, видимо, относилось к Насте. –В порядке, за исключением того, что только что по уши залезла в лужу. Ой, Антош, извини, тут... Срочно нужно домой, короче. Ты сможешь попозже?
- Ладно-ладно, бегите! – он постарался ничем не проявить резко накатившее раздражение (стоило ли звонить ради столь содержательного разговора?). – Попозже – не знаю. Если в офисе окажусь, позвоню тогда. Но не факт, что окажусь. Если что, завтра тогда уже. Как в Москве сядем…
- Хорошо, давай, целую. Прости, тут полные сапоги…
-Да-да, конечно, скорее греться!
Раздражение, даже злость… Откуда это берется? Откуда это гадкое, это гнетущее – вот это: как будто он в стороне? И почему каждый раз одно и то же? Почему с Настей всегда случается что-то именно в тот момент, когда он звонит Тане? И не только звонит, и даже когда он дома – когда, например, хочет поговорить с Таней о чем-нибудь важном? Или хочет от нее чего-то еще…
Думать так ему не нравилось – но не думать… Определенно, совершенно определенно это было так: их маленькая трехлетняя дочь – она только и делает, что создает для своей мамы различные возможности чего-нибудь или кого-нибудь избегать. В первую очередь, избегать его – и как своего мужа, и как Настиного отца…
Нажал на рычаг, отпустил, набрал Петракову.
- Михал Михалыч, это я, приветствую, как там у нас?
- Приветствую. Все тихо вроде.
Другого Антон и не ждал. Чтобы Петраков сказал что-нибудь от этого отличное, на него, вероятно, должен был в прямом смысле слова упасть потолок.
- Меня никто не искал?
- Нет-нет, все тихо.
Что ж, успокоил…
- Ну ладно…
Журавская вернулась минут через десять.
- Поговорили уже? А я на счет билетов еще узнала. Рейс в девять сорок, «Ямалом». Вернее, я и заказала уже, только паспортные сейчас ваши дошлем, к вечеру выпишут.
Машина часов в пять будет, может, в половину даже, попозже уточнят.
- Хорошо, спасибо.
Щеглов вынул паспорт и встал, уступая Журавской место за рабочим столом. Компьютер был включен, на отправку сообщения с данными ушло не более минуты.
Расположенная на первом этаже столовая оказалась на удивление чистой и уютной.
- Бутаков здесь питается? – спросил Антон.
- Да, а где же? – удивилась Елена Игоревна.
Щеглов саркастически усмехнулся.
- У нас вот в офисе имеется, извините за выражение, спецбуфет. То бишь – для начальства. Мне тоже туда положено, но я не хожу. А самые большие начальники – то есть президент и два первых вице – они и там не появляются.
- А как же они?
- Столуются отдельно: им накрывают непосредственно у них в кабинетах.
- Вот это да! – непритворно поразилась Елена Игоревна.
- Я это к тому все, собственно, что по столовой сразу видно, ходит туда начальство или нет. У нас вот столовая для обычных сотрудников – она… как бы это сказать… в общем, позамызганнее этой будет.
- Да? Я ведь бывала там у вас, но как-то не обращала внимания…
- Вы уж мне поверьте. Не все хорошо, что в Москве.
Наполнив подносы и оплатив на кассе, они сели за свободный столик. Народу было немного.
- А пусто почему? Время-то как раз…
- Так уехал же главный! – засмеялась Журавская. – Все и разбежались сразу!
- А вы, получается, из-за меня тут остались?
- Да ну, бросьте!
Журавская слегка покраснела и со здоровым аппетитом принялась хлебать суп. Антон вдруг подумал, что до сих пор почти ничего о ней не знает.
- Все хотел спросить вас, Елена Игоревна, да по телефону неудобно это как-то, - сказал он. - Откуда вы и как сюда попали? Если вопрос неделикатный, не отвечайте.
Елена Игоревна пожала плечами:
- Да нет, что тут неделикатного-то? Наоборот, даже приятно, что это кому-то интересно. Хотя на самом-то деле ничего интересного…
На несколько долгих секунд она замолчала и перестала есть; задумавшись, глядела в тарелку, болтала ложкой в супе. Казалось: собирается духом, и Антону от этого стало не по себе, как будто его вопрос и впрямь был о чем-то неприличном.
- Думаю, как рассказать поинтереснее, но ничего не придумывается, - очнулась и попыталась свести паузу к шутке Елена Игоревна. – Я из Омска вообще-то, там родилась, выросла. Потом, с родителями еще, мы в Самару переехали. Они у меня решили из Сибири немного выбраться, и папа на самарский завод с омского перевелся(13). Там уже в педагогическом я училась, думала, буду как мама. Потом с мужем будущим познакомилась, а он в нефтяном. Ну и уехали, с ним уже в итоге, вот сюда. Не получилось, в общем, у меня выбраться. Но я не жалею, не подумайте, работа тут хорошая, и платят ничего себе. В школе, конечно, было бы меньше…
- И муж тоже тут работает? В смысле, у нас?
По тому, как Журавская снова быстро опустила глаза в тарелку и еле слышно пробормотала «нет», Щеглов понял, что неприличным получился именно этот вопрос.
- А родители? Осели в Самаре? – поспешил замять он, но тут же снова прикусил язык, подумав, что на пятом-шестом-седьмом десятке с людьми вообще-то бывает всякое, особенно, если последние из этих десятков пришлись на не самое благодатное время.
К счастью, обошлось.
- Да, они в Самаре, - ответила Елена Игоревна. – И работают по-прежнему.
- Бываете у них?
- Бываю. Когда у Бутакова отпуска допрошусь...
- Не любит вас отпускать?
- Никого не любит. Но отпускает. Юрий Сергеевич – он ведь у нас неплохой вообще-то…
- Я заметил. Неулыбчивый только больно.
- О да, это наша беда! И журналистов боится страшно.
- Это я тоже заметил. На пресс-конференции у него был такой вид, как будто он думал только о том, как бы поскорее сбежать…
- Об этом и думал. Он производственник настоящий, ему это все непонятно…
- Попривыкнет. Вы не поверите, быть может, но Ковыляев такой же вообще-то был. Я-то застал – уже ничего. А вот старые записи смотрел с ним, там, где он еще даже не генерал, а начальник НГДУ(14). Местное телевидение его снимало. Ох и комично он там выглядит! Прямо как… помните: «кролики – это не только ценный мех…»?(15) Сидит, напряженный такой весь, на камеру косится опасливо, руками в стол вцепился. А сейчас-то – ну вполне себе ничего в этом плане…
- Хотелось бы надеяться Антон Сергеевич! Одно могу сказать: тоже работаем в этом направлении!
- В этом я, поверьте, никогда не сомневался - а теперь и убедиться получил наконец возможность…
Елена Игоревна снова зарделась, на этот раз куда заметнее, и, отодвинув пустую тарелку, с тем же аппетитом взялась за второе. Антон между тем продолжал вяло ковырять салат. Гораздо больше, чем потребность организма в еде, его терзала в этот момент внезапно накатившая тревога по поводу потенциально возможного недовольства Ковыляева: поведением Варданян, состоянием Бондарева, вопросами, на которые придется отвечать, и тем, что впоследствии будет воспроизведено под видом ответов на эти вопросы.
*****
- Ну это, как вы понимаете, наша центральная улица! – воодушевленно сообщила Журавская, когда они, загрузившись в микроавтобус, отправились «смотреть город». – Тут у нас все основное: горадминистрация, главные здания двух предприятий, клуб, спортклуб, магазинов несколько, школа, одна из двух, горбольница еще.
- Похоже, улиц не так уж и много, раз всё почти на одной.
- Две параллельные, четыре поперек. Там тоже кое-что есть, но в основном жилфонд, конечно. Ночной клуб еще, кстати.
- Правильно, злачные места – их надо подальше. Не с мэрией же им рядом.
- Скажете тоже! Оно совсем не злачное.
- Понарошку, понарошку злачное!
Достигнув меньше чем за минуту конца всего описанного Журавской великолепия, машина свернула с главной улицы налево – и еще раз налево через пару сотен метров. Здесь, кроме тех самых (или просто похожих на них) бараков, которые ужаснули Щеглова утром, взгляду остановиться было особенно не на чем. Журавская молчала, полагая, видимо, что рассказывать не о чем, а Антон опять смотрел на депрессивно-облезлые строения и думал, как и утром, о том, что для живущих здесь людей его маленькая двушка, на окраине мегаполиса, на первом этаже девятиэтажки, с окнами на улицу и железную дорогу – это мечта, у которой нет ни единого шанса осуществиться…
Елена Игоревна молчала – вплоть до тех пор, пока справа, после небольшого пустыря, не показалось строение поприличней: европейского вида кирпичный домик, два подъезда, три этажа, свеженький, красивая двускатная крыша, крытая зеленой металлочерепицей.
- А это вот новый дом, - сказала Журавская, вроде бы с гордостью, но и со вздохом. – Самый лучший здесь. Главные лица города проживают.
- И Бутаков?
- И он.
- Позаботились о себе, однако. Все остальное-то – далеко не столь сияющее.
- Да, с жильем пока сложно у нас, - подтвердила Журавская. – Но есть надежды; помните, вчера про третий микрорайон? Обещают вроде; хотелось бы думать, что раскачаются. Тут ведь, на самом деле, много-то не нужно. Несколько многоэтажек – весь город заселить можно.
- Обещают, да… Когда-то обещали: тут только вахта будет, сами говорили.
- Так и есть. Толь, по Магистральному нас провези, пожалуйста.
Водитель снова повернул налево, пересек центральную улицу, добрался до второй «параллельной». Зачем это было нужно, Щеглов понял, когда Елена Игоревна показала на очередной занесенный снегом пустырь – там не наблюдалось ровным счетом никаких признаков жизни.
- Вот это и есть третий микрорайон…
- А-а-а… Обещают, говорите?
- Обещают. Может, вы поспособствуете?
- Я? Каким образом?
- Не знаю. У вас же там связи всякие. Опять же – если ваши напишут…
Не понимая, шутит она или говорит серьезно, Антон посмотрел на Журавскую. Та, пытаясь, вероятно, дать ему возможность свести все в шутку, виновато улыбнулась и стала нервно поправлять очки; но как раз по этой улыбке он понял, что произнесенное только что и было самым серьезным из сказанного ею за два дня; потому и напрягло его это более всего остального: выслушивать жалобы на жизнь и отбиваться от намеков на оказание помощи Антону сейчас совсем не хотелось.
Ничего не ответив, он отвернулся к окну и сделал вид, что задумался.
- Ну вот, собственно, и все, - прервала через некоторое время неприятную паузу Елена Игоревна. – Городок у нас небольшой, нечем особенно хвастаться. Что думаете дальше делать?
Антон пожал плечами.
- Не знаю. В гостиницу пойду, наверное. Почитаю. Вы обо мне не волнуйтесь. Я вас и без того задержал, так понимаю. Вы лучше домой идите. Используйте шанс отдохнуть.
- И вечером никуда не пойдете?
- Да нет, куда тут… Вы отдыхайте! Устали вы от нас, я же вижу.
- Ясно… - несколько обескураженно, но, как показалось, и с облегчением протянула Журавская. – Ладно, Толь, давай тогда к объединению. Билет вам диспетчера; в гостиницу занесут, я попрошу. Вам отдадут или администратору. И точное время, когда отсюда выезд, скажут.
- Хорошо.
Снова неудобно помолчали. Машина подъехала к главному входу и остановилась.
- Ой, Толь, можешь во двор? - засуетилась Елена Игоревна.
- Да не надо, я обойду, нет проблем, - поспешно сказал Щеглов. - Пусть лучше вас домой отвезет.
- Ну ладно…
- Спасибо вам за все, Елена Игоревна. Рад был, наконец, лично… В общем, будем на связи.
- И я рада, Антон Сергеевич. Да, будем, обязательно.
Смутив Журавскую своим резким охлаждением, Антон не меньше, чем она, смутился и сам; хотелось что-то добавить к получившемуся слишком уж формальным прощанию, но ничего не приходило в голову. Щеглов подумал: может, она вовсе и не собиралась ему плакаться, а в самом деле неудачно пошутила; от этого почувствовал себя совсем не в своей тарелке. В итоге только и сказал:
- Я вас еще попрошу: местные сюжеты, пожалуйста, запишите – по визиту там, по по прессухе. На «вэхаэску» обычную, и пришлите с оказией. Это просто для отчета. На «бетакаме» попрошу, если только что-то конкретное вдруг понадобится.
- Хорошо, Антон Сергеевич, конечно.
Не глядя на Журавскую, Антон дернул лицом, изображая улыбку, и поскорее выбрался из машины.
- Всего доброго, - пробормотал он, закрывая дверь, но Елена Игоревна вряд ли его услышала.
*****
В гостиничном буфете Щеглов купил несколько дурно пахнущих пирожков и чай с сахаром и все это, включая чашку, несмотря на протесты буфетчицы, унес к себе в номер.
Пирожки засунул в холодильник, чай просто поставил на тумбочку: теперь ему не было нужды покидать эту комнату вплоть до самого отъезда. Добросовестность, конечно, требовала от него позвонить сегодня вечером Варданян и Бондареву, выяснить, что им удалось, а что не удалось вытянуть из Ковыляева, и, соответственно, мягко, но доходчиво высказать свои пожелания относительно конечного результата; однако те усилия, которые ему пришлось бы для этого совершить, то есть пойти в офис, объяснить там (в отсутствие Журавской), кто он такой, и добиться – неизвестно где, скорее всего, в диспетчерской – доступа к телефону, вступали с означенной добросовестностью в жестокую схватку; в основном потому, что Антон уже знал: его стараний, если о них не будет доложено в превосходной степени (а о них в такой степени доложено не будет, потому что, кроме него, сделать это некому, а он этого, поскольку противно, никогда не сделает), попросту никто и не заметит. Ну а раз так – зачем тогда это нужно?
Всегда проще как-нибудь объяснить Ковыляеву: что вышло, то и должно было выйти, именно это – и есть то, что нужно, в таком виде и никак иначе. Хуже всего будет, если президент Топливной, раздувшись от собственной важности, расхвастается и ляпнет лишнего; спрос будет не с себя, не с журналистов, а с него, с подчиненного; и все равно запудрить мозги начальству – это менее хлопотно, чем возиться с журналистами: начальство – оно, в конце концов, в единственном числе, а журналисты – очень даже во множественном.
По опыту – думать об этом до завтра нет ни малейшего смысла… ну и ради чего тогда идти в офис? Чтобы еще раз позвонить Тане и снова услышать «извини, потом»? С ней тоже до завтра ничего не случится… Зачем тогда? Разве что лишь затем, что не только в данном, но и во всех прочих разрезах время до завтрашнего дня зияло ватной пустотой: до самого утра заняться ему было решительно нечем. Дело, однако, было вовсе не в том, что отсутствовала сама возможность придумать для себя какое-нибудь занятие, кроме как просто лежать на кровати и смотреть в потолок; просто и любое другое, каким бы оно ни было: «почитать» (это Журавской он соврал, что будет читать: если бы даже была у него книга, вряд ли осилил бы больше страницы), «потупить» перед местным «ящиком», снова пройтись по мрачным городским улицам или же, на худой конец, в одиночестве выпить кислого пива в ночном клубе «Вселенная» - все это представлялось ему лишь чуть более энергозатратным, чем дойти до офиса, но ничуть не более содержательным; тогда как вот такой возможности: целых полдня провести в горизонтальном положении, в покое, ему в обозримом будущем могло больше и не представиться.
Упав на кровать прямо в костюме (опять же: если никуда не идти, нет нужды заботиться о безупречности внешнего вида), Антон погрузился в расслабленную истому. Заснуть все равно долго не мог: глаза не удавалось удержать закрытыми, а голову терзала какая-то вязкая, кашеобразная масса из уже принявших форму слов мыслей и еще не принявших такую форму образов.
Долго и навязчиво виделось, остро, до тактильности осязаемо ощущалось, будто он гуляет на улице с Настей: вот – подбрасывает ее вверх, под голубое небо, и она смеется заливисто, простит «еще», вот – поднимает ее руками на детскую горку во дворе и ловит с другой стороны, и снова – вверх, под небеса, вот – везет ее на санках по пустырю вдоль железной дороги, разгоняется, бежит, закручивает санки вокруг, Настя выпадает в сугроб и радостно хохочет, долго, заливисто, смех ее звенит в воздухе, словно маленький, но звонкий колокольчик… Он крутит ее снова и снова; и смех, и смех; но вдруг оказывается: на санках не Настя, а Таня; и смеется тоже она, и на горке – она, и у него на руках; только почему-то ее он совсем не чувствует, и лица не видит, и не может вспомнить, только длинные вьющиеся ее волосы цвета пшеничного поля щекочут ему шею; потом она отстраняется и куда-то уходит, и на ходу закуривает неизвестно откуда взявшуюся сигарету (разве она курит?), а он, бросив санки, бежит за ней по пустырю, он злится и кричит – но никак и ничем не может ее остановить…
Глаза открыты… как? разве это все наяву? разве так бывает? Разве бывает, что во сне минуты идут как часы, ползут как годы, не хотят, не желают двигаться вперед? Стоят на месте, словно бы их кто-то держит – разве бывает так?
Было полтретьего, стало три – всего-то полчаса, а сколько еще…
Около шести в дверь постучали. Очнувшись от полудремы, Щеглов открыл дверь. Странно интеллигентного вида мужчина (его манеры и внешность совсем не вязались с представлениями Антона о «диспетчерской»), представившийся Селезневым, отдал ему билет и сообщил, что машина в аэропорт «будет по;дана» к пяти утра. Щеглов поблагодарил и поймал себя на мысли, что все же с бо;льшим, наверное, удовольствием провел бы оставшиеся до отъезда часы в диспетчерской, а не в гостинице – поскольку одиночество, пожалуй, уже и пресытило его; но никакого развития данное озарение, конечно, не получило: интеллигентный мужчина с приятными манерами, предупредительно улыбаясь, удалился, а Антон, быстро выпив холодный чай и съев все купленные в буфете пирожки, снова, не раздеваясь, плюхнулся на кровать.
Оставшиеся до отъезда часы слились для него в какой-то сплошной, протяжный и почему-то кажущийся серым гул. Пытался заснуть, но не получалось: снова где-то рядом рассказывал о последних новостях, а потом завывал страстями сериалов телевизор; непонятно было даже, откуда идет этот звук: отовсюду и вместе с тем ниоткуда. Вставать и идти скандалить? Тоже – ни желания, ни сил; и через некоторое время Антону стало казаться: именно этого он и хочет – лежать вот так, без движения, и слушать эти доносящиеся до него через стены и потолок потусторонние голоса; а после он понял: все голоса, которые он слышит, ему хорошо знакомы, вот только почему–то никак не получается вспомнить, кому именно они принадлежат: быть может, Ковыляеву? или Ованесову? или Бутакову? или это на самом деле очередной удивленно-наивный во;склик Журавской? или пьяное мычание раскачивающегося взад-вперед Бондарева? или отвратительный смех Варданян...
******
Выйдя рано утром, без десяти пять, на улицу, Щеглов увидел во дворе заведенный Land Cruiser. Сидящий в машине водитель спал.
- В Ноябрьск? – разбудил его стуком по крыше и вопросом Антон.
- Чего? – водитель, испуганно вздрогнув, опустил стекло.
- Вы в аэропорт? В Ноябрьск?
- Да.
- Отопритесь, плиз, а? Холодно ведь. Вещи я назад положу?
- Да-да, конечно…
Бросив сумку в багажник, Щеглов залез на переднее сиденье.
- А вы... - несмело заикнулся водитель.
- Щеглов – моя фамилия, - не дав ему договорить, ответил Антон. – Рейс в девять сорок. Кого-то еще ждем?
- Да-да! - закивал водитель. – Еще двое. В пять вроде назначено было, вы раньше просто. Сейчас, мне тут написали…
Порывшись в карманах, он вытащил бумажку.
– Сейчас-сейчас… Селезнев этот, из диспетчерской, он, понимаете, накарябает вечно… Вот - Щеглов Антон Се… ну да, это же вы… Еще вот, еще… ой, опять «ще»… Щетинов, кажется…
- Щемилов.
- Да-да, Щемилов, точно. И еще вот, тут совсем неразборчиво. Деп... Дал…
- Долбонос.
- Так точно! Еще, значит, Долбонос.
1.А.П.Чехов, «Два газетчика».
2.«Генерал» (зд.) – генеральный директор производственного предприятия.
3.Объединениями в советское время назывались крупные промышленные предприятия, например: объединение «Тюменьнефтегаз».
4.На «Мерседесах».
5.Имеется в виду город Муравленко.
6.В данном случае имеется в виду офис предприятия.
7.Фрося Бурлакова – главная героиня фильма «Приходите завтра» режиссера Евгения Ташкова, блестяще исполненная советской актрисой Екатериной Савиновой. В фильме рассказывается об отличающейся выдающимися вокальными данными простой девушке из алтайской деревни, приехавшей в Москву поступать в Гнесинский институт.
8.ТРК – телерадиокомпания.
9.Имеется в виду периодичность выпуска печатных изданий.
10.Трансфертное ценообразование – сбыт зависимыми субъектами рынка своей продукции контролирующему субъекту по нерыночным (заниженным) ценам. В данном случае имеется в виду, что добываемое в регионе сырье дочернее предприятие продает головному по немотивированно низкой цене, тогда как головная компания, естественно, реализует его на свободном рынке; тем самым осуществляется т.н. консолидация прибыли в головном субъекте – при этом непосредственный производитель продукции фактически лишается прибыли, а регион – налоговых поступлений.
11.Согласно легенде, Сальвадор Дали, сидя на стуле, держал ложку в зажатой руке над лежащим на полу металлическим подносом; когда он засыпал, ложка падала. Раздавшийся звон будил его и выводил из состояния засыпания, позволяя запомнить и перенести на полотно родившиеся только что образы.
12.«Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство» - фраза, приписываемая Петру I.
13.Нефтеперерабатывающие заводы: омский и самарский.
14.НГДУ – нефтегазодобывающее управление.
15.Речь – о миниатюре Владимира Перцова (1986 г.), изначально написанной для советского сатирического киножурнала «Фитиль», но получившей известность в сценическом исполнении Владимира Данильца и Владимира Моисеенко.
Шаги. Сюжет второй
© Copyright: Степаненко Александр, 2025
Свидетельство о публикации №225041501679
Свидетельство о публикации №225041501679
Рецензии