Наследие

Сидеть в приемной было невыносимо скучно. Здесь не было установленного временного порядка, и никто не придерживался очереди. Каждые пару минут пребывал кто-то, кому было нужнее, практически как в приемной скорой помощи. С перебинтованными головами, с раздробленными руками и ногами, с раздавленной грудной клеткой, в колясках или на носилках новоприбывшие срочно вносились служащими офиса прямиком в кабинет главного. По дороге туда и обратно клерки растерянно улыбались мне, кто-то даже извинялся и предлагал кофе. Но я отказывалась, вежливо мотая головой и нетерпеливо барабаня пятками о пол.

Рекламные проспекты и листовки не помогали убить время, хотя я с самого начала и пыталась. На всех их красовались счастливые обладатели страховых полисов от несчастных случаев, новоиспеченные владельцы дизайнерских гробов и каменных постаментов ручной работы, купленные в кредит задолго до момента использования.

Владельцы конторы явно продвигали идею, что если позаботиться обо всем заранее, желательно сразу же после подписания первого рабочего контракта, то жизнь станет приятнее и комфортнее в буквальном смысле до самой гробовой доски. А как же иначе? Мол, если знаешь, в каких хоромах заснешь навечно, тем крепче и радостнее будет сон, а размер надгробного камня, недвусмысленно заявляющий о статусе ушедшего всем последующим поколениям гостей места упокоения, также будет компенсировать чувство утраты оставшихся.

Поначалу такие мысли меня развлекали, но привкус сарказма быстро испарился под действием нарастающего чувства скуки. Несколько раз я пыталась теребить секретаршу, сидящую за стойкой у огромного монитора в окружении не менее дюжины допотопных телефонных аппаратов. Она смотрела на меня почти стеклянными глазами, с покрасневшими от постоянного напряжения и усталости веками, автоматически извинялась и заверяла, что главный обо мне помнит и примет тут же, как только освободится.

Может, мне стоило настоять или пойти пожаловаться? Но я чувствовала, что меня что-то останавливало. И только спустя еще с десяток перебинтованных и покалеченных внезапных клиентов, пробившихся в столь желаемый для меня кабинет, я поняла, что это был страх.

У меня не было роскошного зеленого холмика, куда на 6 футов под землей отправилась бы коробка с моим бренным телом. У меня не было и коробки с титановыми стенками и шелковыми подушками, вышитыми вручную и набитыми лебяжьим пухом. И камня, даже самого маленького из соседнего магазина поделок с надписью и забавным милым рисунком у меня тоже не было. Хотя я не замечала, чтобы это хоть как-то сказывалась на качестве моего сна, но кто может сказать наверняка, что важно для того самого последнего, вечного? Я не знала.

Мне почему-то казалось, что стоит мне зайти в кабинет главного, как он обязательно посмотрит на меня сурово, хлопнет кулаком по столу и громогласным голосом спросит:

- А где твой памятник? Что оставишь ты после себя потомкам? Где лес? Где поселок городского типа, построенный в твою честь?

И что мне ему на это ответить?

- Зачем сажать лес, если для начала его можно не рубить? А нужен ли этому миру еще один поселок городского типа, если урбанизация и без того откусила от дикой природы такой кусок, что и прожевать теперь не может? А потом, может, вы определитесь, либо лес, либо поселок? Планета у нас все же не резиновая.   

И мне тут же представилось, как в его глазах вспыхнет багровый огонек ярости, как он вцепится пальцами в столешницу, наклонится ко мне и прошипит, как кондуктор трамвая, обнаруживший зайца-безбилетника:

- Думаешь, самая умная, да? Где твои достижения? Чего ты добилась за столько лет пребывания здесь?

А я печально пожму плечами и спрошу у него как последняя идиотка:

- А вы что считаете достижением?

И тогда он выгонит меня собственноручно из кабинета и даже из здания своей конторы обратно в мир живых.

И именно в тот момент, когда я уже смирились и с криками, и с яростью, и с откровенными оскорблениями, вежливая девушка в униформе, похожая на стюардессу, позвала меня пройти в кабинет главного.

Пройдя по длинному извилистому коридору, мы остановились у одинокой, самой обычной, окрашенной в белое двери. Девушка жестом предложила мне повернуть дверную круглую ручку и войти. Сама она держалась от двери на расстоянии, и, когда я потянулась к ручке, сделала пару шагов назад.

Внутрь я вошла одна и обомлела.

Сначала мне показалось, что ослепительный белый свет начисто лишил меня возможности разглядеть содержимое комнаты. Но привыкнув к обстановке, я заметила, что в комнате было не так уж и ярко, просто она вся сама по себе была белой без единого предмета мебели, кроме огромной, того же белого цвета рамы, висящей на самой дальней стене. Главного тут тоже не было. Я даже выглянула в коридор и проверила это. Главный не обнаружился и там, а девушка-клерк успела уйти.

«Вот попала», подумала я и пошла проверить раму.

«Серьезно?!», хмыкнул внутренний голос, обнаружив в раме огромное, метра два в высоту овальное зеркало.

Но чем дольше я рассматривала свое отражение в зеркале, тем больше замечала, что оно как будто отслаивалось от меня, становилось независимым, обретая собственное выражение лица, осанку и манеру держаться. Через пару минут оно окончательно перестало копировать меня, но вот ощущения, что я смотрю на кого-то иного, не на себя, а на другую, чуждую мне личность, на незнакомку, так и не появилось. Та, что в зеркале, была однозначно мной, только у нее на лице не было вопросительного выражения, держалась она спокойно и уверенно, будто никогда не знававшая тревог и забот, отчаяния и сомнений.

- Чего тебе? - наконец спросила она вполне себе таким моим голосом, с моей же интонацией, окажись я на ее стороне.

- Где главный? - тут же выпалила свой вопрос я.

- Главная тут ты, - она криво усмехнулась и выразительно подняла бровь.
 
- Да ну? - не поверила я ей на слово.

- А вот представь себе, - ответила она. - Что тебе не нравится?

- Я не могу быть главной, - смутилась я.
 ;;
- Почему? - все тем же легким, ненавязчивым и ни к чему не призывающим тоном спросила она.

- Не знаю как.

- А что тут знать? - она улыбнулась, и эта улыбка была искренней и ободряющей.

- Разве можно себя оценить адекватно? - попыталась объяснить ей я. - Как я могу решить, что было правильно в моей жизни, а что нет, и как все это свести в одну картину?

- Картину чего? - она склонила голову вбок. - Разве жизнь - это бухгалтерская книга, на последней странице которой кто-то должен провести жирную черту и просчитать долги и прибыль, оценить насколько были удачны инвестиции?

- А как вообще оценивается жизнь отдельно взятого человека?

- Ты скажи мне, - попросила она.

- В том-то и дело, - я пожала плечами, - что я не знаю.  Есть ведь великие писатели, мыслители, ученые, которые оставили свой след в сердцах тысяч людей на протяжении многих поколений. Я всегда восхищалась ими. Но, кажется, это не мое.

- Почему?

- Видишь ли, - тот интерес и внимание, с которыми она смотрела на меня и слушала, внезапно заставили меня выплеснуть все то, что копилось во мне годами, - все, что люди говорят или пишут, любое учение приводит к огромному количеству интерпретаций, что так или иначе уводит ученика от слов учителя, от настоящего опыта, от переживания истины. И меня это всегда смущало. Потому что стоит тебе показать пальцем куда идти, сотни и тысячи последователей обязательно остановятся у того пальца и будут с важным видом писать многотомные философские трактаты о сакральном значении этого пальца, будут спорить и ломать копья, а то и гляди, кого-нибудь еще и на костер отправят. И это все из-за пальца, понимаешь? Из-за обычного дорожного указателя! Это все равно что из-за забытой богом заправочной станции, затерянной где-то в пустыне, делать храм и возносить дары бензоколонкам. А мне всегда хотелось найти способ помогать людям не зацикливаться, не останавливаться на пути, не теряться в интерпретациях, а идти своей дорогой, ведомыми чем-то таким невидимым, явно неощутимым… вдохновением, наитием, внутренним компасом, которому можно верить. Но в том-то и проблема, что душа каждого собирает его внутри сама и лично калибрует под себя. Извне ничего не сделать, разве что запутать. Так как помочь, если любые слова бесполезны, любые книги, любые учения лишь заставят остановиться или потеряться на и без того долгом и извилистом пути? Что сделать, чтобы вдохновение само проснулось у каждого внутри?

- А куда ты хочешь, чтобы оно повело людей? - спросило у меня мое отражение.

- Не знаю, - я снова пожала плечами и криво улыбнулась. - Не думаю, что это географическое место. Мне хотелось бы, чтобы люди чувствовали мир острее, тоньше и глубже, чтобы их чувства давали им очень точно понять, как сильно все в мире связано воедино. Что это не пустые слова и в этом нет ничего религиозного. Просто так по себе устроен мир, и это не игра на выбывание, не борьба противоположностей, не битва за корону, а вечный танец хаоса, стремящегося подстроиться под ритм гармонии. И мы, люди, находимся на кромке между гармонией и океаном хаоса, который в любой момент норовит выйти из своих границ и затопить собой то немногое, что успело обрести баланс. И поэтому весь смысл человеческой цивилизации - не в контроле других и доминировании, не в проявлении собственной детской воли обделенного игрушками ребенка, который наконец дорвался до магазина и теперь запихивает по карманам все, до чего только на полках могут дотянуться руки. Но и принимать за людей решения я не хочу. Я не хочу строить модели будущего, какими бы радужными они не были. Я хочу, чтобы каждый человек на земле стал сегодня чуть более осознанным и восприимчивым к окружающему его миру, чем был вчера. Потому что я верю, что только это научит его смотреть и видеть, слушать и слышать, быть менее реактивным и более наблюдательным, быть менее деятельным и более вдумчивым, не бросаться обещаниями, не совершать триста ни к чему не приводящих действий, а ограничиться только теми словами и поступками, у которых действительно будет смысл. Но я не в праве навязывать кому-либо свою волю или даже этого желать. Я верю, что потребность так поступать родится у всякого, кто станет чувствительней к миру. Но как развить это у людей, если ты - один из них? Такое подвластно только музам.

- Музам? - переспросило меня отражение.

- У людей нет живых пророков, - ответила я. - Они их создают на основании образов умерших, даже если сами же участвуют в их смерти или казни. Они идеализируют их, а потом тянутся к ним всем сердцем. Всегда есть кто-то за горизонтом видимого, кто манит и притягивает, вдохновляет и направляет. Кто-то ушедший или кто-то придуманный. У любого идеала размытые границы, чтобы каждый в чужую неопределенность смог вписать что-то свое. И я, правда, не против - я понимаю, что только так и можно, что выбора нет. Так как стать тем, кто за горизонтом?

Отражение в зеркале кивнуло и улыбнулось. Оно медленно приложило руку к стеклу с другой стороны, и пальцы его к моему изумлению прошли насквозь. Я поняла этот жест и, с трепетом вложив свою ладонь в его, сделала шаг вперед.