Наваждение

       В последнее время ему было скучно. Так скучно, что хотелось лечь, уснуть и никогда не просыпаться. Он вышел на пенсию в конце апреля (успел до пенсионной реформы), мечтал пожить на свободе, тем более что его любимая дача составляла основной интерес его жизни. Конец весны и всё лето он безостановочно трудился, с таким желанием, с жаром упивался возможностью заниматься любимым делом. Но вот его рьяный труд привёл к тому, что дел почти не осталось. Нет, конечно, дело на клочке земли всегда найдётся, но дело не творческое, рутинное, несрочное, необязательное… И стало скучно. Дни стояли серые, холодные: голые деревья и кусты, пожухлая, полёгшая трава, мгла, морось – скука. Он постоял у окна, завязал шнурки на кроссовках,  надел куртку.
       — Не забудь соли купить, Валера! – Лида крикнула из гостиной.
       — Куплю! – откликнулся он.
       Вышел из подъезда и остановился на ступеньках. Знобкий ветер сразу прихватил холодом лицо, скука, словно напитавшись энергией, превратилась в тоску. Ничего не хотелось. Отрезок улицы несколько минут был совершенно пустым – безлюдным, но вот, на повороте с главной дороги показалась человеческая фигура, женщина шла по направлению к их дому. «К кому-то из соседей?», – лениво подумалось ему. Он стоял и смотрел. Она шла быстро, легко. Её тонкая небольшого роста фигурка, казалось, летела, едва касаясь тротуара, и не было звука шагов. Надо бы пойти по своим делам, а он стоял и смотрел. Её голову окутывал рыхлый, пушистый шарф, а его свободный конец, длинный, опущенный чуть не до земли, летел за нею, волнообразно изгибаясь на встречном ветру. Она прошла мимо, глядя куда-то вдаль, серые глаза сосредоточились на какой-то, одной ей видимой, точке. Он успел заметить ещё лёгкий румянец на щеках и, чуть светлее её длинного пальто, бежевую перчатку на руке. И всё.
       Она почему-то помнилась ему. Два дня, стоило ему выйти на крыльцо, она, как призрачное видение, пролетала в памяти мимо, и её пушистый, светло-серый шарф, летел за нею, и не было звука шагов.
       На третий день немного распогодилось. Солнце изредка, как мыло из осевшей пены, выскальзывало из слоистых облаков. Всё равно было скучно. Валерий снова стоял на ступеньках, медлил, вгляделся вдаль и … Странно, но у него заколотилось сердце! Она шла так же быстро, энергично, но иногда взглядывала на небо, лёгкая улыбка светилась на лице: в глазах, на губах. Ему так хотелось остановить её, затронуть, что-то спросить! Она прошла, и он, сам не понимая зачем, пошёл следом, дошёл до поворота в чужой двор, увидел, как она прошла насквозь и поднялась по лесенке на площадку следующей новостройки, а потом на дорожку через следующие дворы. «А… она гуляет. Просто, такой у неё маршрут, по дворам и на главную улицу!» – догадался он и почему-то очень этому обрадовался. Назавтра он, завидев её на повороте, быстро, почти бегом пошёл в тот, чужой двор, остановился там, лицом ко входу в ворота и стал ждать. Когда она вошла, Валерий пошёл навстречу и, подойдя близко, остановился.
       — Простите, пожалуйста, Вы не скажете, где здесь ближайший продуктовый магазин?  – спросил почему-то неуверенным, задрожавшим голосом.
       — Жаль, но я не знаю, я приезжая.
       — Переехали в этот новый район?
       — Нет, я в гостях у дочери. В её семье, – она махнула рукой в сторону богатых коттеджей.
       — Надолго? – осмелился он спросить.
       — Завтра уеду, – улыбнулась она и опустила взгляд.
       В это мгновение он всмотрелся в её лицо, сразу, словно сфотографировал, запомнил всё до мельчайшей чёрточки. Лучики у глаз, мелкие морщинки – это обрадовало его, приблизило к ней. «Походка молодая, но она, похоже, и сама на пенсию вышла. Только-только».
       — Помогали дочери?
       — Ну да, внучка у меня родилась! Но я им не слишком нужна, няню нашли профессиональную – вздохнула она, зять предприниматель, у него строительная фирма, вот может, слышали, «Элита»? Дорогие квартиры строят. Ой, вам-то зачем это! 
       — Вы, извините, я просто… вот, навязался, скажете.
       — Не скажу. Я разговору рада. Дома не до меня. И что тут такого, поговорить с человеком, пусть и незнакомым? Главное, с порядочным, вежливым. Да и недолгая наша беседа, пора мне.
       Она почти прошла мимо, и пряная волна её духов сладко-горьким ароматом коснулась его лица. Что-то щемящее, нежно-мучительное всколыхнуло его душу. Он кашлянул, и она остановилась, поняв, что он что-то хочет сказать или спросить.
       — Ещё раз извините. Мы с вами, наверное, вряд ли ещё встретимся, но я уловил запах ваших духов. Что-то очень знакомое, – отчаянно соврал он, – хотелось бы узнать, как они называются.
       — Обсэшэн, – улыбнулась она, – мои любимые.
       — А… что это за слово?
       — В переводе с английского оно означает «наваждение».
       — Наваждение… – повторил он, а потом с утвердительной интонацией ещё раз: наваждение.
       — Всего хорошего, – махнула она рукой.
       — Счастливо! – негромко сказал он вслед, и всё смотрел и смотрел, как она, словно взлетая, устремилась по лесенке, промелькнула на площадке и исчезла из вида.
       Осень, сначала до полной наготы осып`авшая листья, то рыжие, то жёлтые и красные, теперь начала сыпать дожди. Они, мелкие и холодные, ненадолго прерываясь, как курильщик, затягивающийся сигаретой, снова дымили моросью, блуждающей влагой.
       — Валер, ты что, совсем заскучал без работы? Сидишь всегда понурый, молчишь… Аппетит у тебя испортился, кажется, забываешь о еде, не попросишь. Не заболел ли?
       Он посмотрел в лицо жены. Родное, милое сердцу лицо, знакомое каждой миной, прочитываемые мысли и чувства во взгляде, в интонациях голоса. «При чём тут Лида? А мне, зачем это наваждение? Но я… я скучаю! Я тоскую о чём? О ком? Работу какую-нибудь найти, что ли? А вот не хочу. Преподавать надоело – набрали в колледж не таланты, а по протекциям. И ничего не хочу. Только бы узнать, что случилось. Не любовь же это! Какая любовь? Знать не знаю человека: ни имени, ни нрава, ни профессии… А вот голос не забывается, походка её, лицо…» Он прилёг на диване, закрыл глаза. В груди саднило, словно, как при простуде в детстве, был налеплен горчичник. «Вот, прожита самая большая часть жизни. Столько всего было! И девчонки – школьные подружки, потом студентки – буйное время! И женщины… Лида пришла в судьбу – настоящая, чистая, верная… Дети. Умница Ваня, его жена Сонечка, их дети… Далеко уехали, полтора года не видимся. Аля странная наша художница – дочка-одиночка, вся в себе, не разгадать. И вдруг – чужая, прохожая женщина попала в жизнь, словно капля краски в воду. И всё – это уже не вода. Что же? Вино, неизвестный напиток, отрава? Боже мой! Как бы я хотел узнать её имя! А так, зову про себя Наваждением».
       — Валера, не слышишь? Тебе звонят по городскому. Подойди. Задремал что ли?..
       — Да, слушаю. Отдыхаю, Аркадий Васильевич. Какая выставка? Урбанистическая? Когда? Как, говорите, называется? «Однажды в городе»… Странно. Я понял: романтика, образ, мечта… Давно я не писал, уже полгода. Мастерскую на пенсии содержать сложно, работы наши никто не покупает, заказов нет… Думаю, не совсем бросил, просто прервался. Ну, Союз художников, конечно, должен держаться! Подумаю. Спасибо, не забыли меня.
      — Лида, я в лоджии немного попишу. Мыслишка одна пришла.
Давно он не писал с таким вдохновением, как сам говорил, запойно! Писал, и получалось.
       Его работу купил владелец строительной фирмы «Элита» – заплатил, не торгуясь, усмехнулся в ответ на его вопросительный взгляд:
       — Жене как раз на юбилей подарю. Очень уж эта дама на картине на мою тёщу похожа! А супруга – на свою мать. Вот только название: «Наваждение»… Не поменяете?
       — Никак не хотелось бы… Разве что… Какое имя у вашей тёщи?
       — Анна. Да что я? Название ведь на обороте картины! Не всё ли равно…
Весна растапливала снег, капели звенели по сливам на подоконниках. Солнце стало заливать лоджию так, что Лида предложила поставить жалюзи.
       — Умница ты, Лидок, спасибо тебе.
       Он писал и писал, запоем, как никогда раньше! Это было какое-то наваждение!