Сирень или дядя Вася

ОЛЬГА СЛОБОДЯНИК - http://proza.ru/avtor/slobodyanikolya - ТРЕТЬЕ МЕСТО В 150-М ЮБИЛЕЙНОМ КОНКУРСЕ ПРОЗЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
               
           Мягкие, словно живые, звёздчатые конусы сирени чуть колышутся от ветра и рисуют узоры на предзакатном полотне. И вот уже не небо над тобой, а расписная ткань, и глаза жадно ловят движения кистей небесных и земных. Картина плывёт, меняется, и хочется видеть каждый следующий мазок, каждый новый оттенок, пока сияющий шар не скатится с земной столешницы и не стянет живописный холст с небесного мольберта. Чувствую восторг и благодарность лучшему в мире художнику - природе, и слёзы близко...
           Девочка-подросток стоит, подняв голову, и не может оторвать глаз от заката, просвечивающего сквозь высокие кусты сирени.
           Майская сирень бушует. Воздух настоян на ней. Концентрация аромата столь велика, что ещё чуть-чуть, и сиреневые капли поплывут в воздухе, и будто они уже налились, и будто уже капают на кожу, и плавятся, и расплываются по ней масляными пятнами, впитываются, заполняют тебя, и дышать почти нечем...

           Сосед дядя Вася взял и умер в эту вот сиреневодурманную пору.

           Утром я встретила его по дороге в садик, куда вела младшую сестрёнку. Потом узнала, что он неважно себя чувствовал и ходил в больницу. Оттуда и возвращался.
           Дядя Вася был одет в тёмный костюм и белую рубашку. Какой-то торжественный, и даже парадный. Он показался мне напряжённым или взволнованным. Может, потому, что всегда шутил, заигрывал, возился с нами, тремя соседскими девчушками, конфеты в карманах для нас носил. Своих-то детей не было. А в то утро он был слишком серьёзным. Теперь я знаю эту напряжённость, имя ей высокое давление.
           Статный, крепкий, красивый человек. С глазами цвета октябрьского неба – яркими синими и полупрозрачными. С ямками на щеках, мужчин они красят не меньше, чем женщин. С волосами цвета сибирского чернозёма. Ещё вчера стоял на параде такой же торжественный и взволнованный. Только улыбался. Медалей на груди – в два ряда. Всю войну прошел. Жил бы себе да жил.

            Позже, когда я вернулась домой, видела, как дядя Вася пошёл на работу – был в рабочей одежде.

            А примерно через полчаса я услышала, как к дому подъехал грузовик. Посмотрела в окно и увидела в кузове отца. Он спрыгнул на землю и откинул задний борт. Там лежал человек. Я в непонятном смятении отошла от окна. Немного погодя отец вошёл в дом. Под стыдливой и какой-то виноватой улыбкой с трудом прятал слёзы. И я больше догадалась, чем поняла то, что он говорил.

            Вчера они вдвоём долго сидели на крыльце и курили под водочку. Любовались закатом сквозь кусты сирени, подпирающие забор вдоль всего двора. То говорили, а то и молчали. Мужчины, знаете, тоже романтики. Особенно, когда выпьют. Им хотелось продлить большой, полный жизни майский день, в котором был парад, выезд семьями в берёзовые околки, чтобы отметить праздник, да насобирать берёзовых почек для настойки. Продлевали день, будто знали то... Как оказалось, продлевали не только день, но и жизнь.

          А сегодня день рождения дяди Васи. И день смерти.

         Где тот отрезок времени, который жизнь?! Он словно уложился в один день.
         
         Двор и дом пришли в движение. Приходили и уходили люди, подъезжали машины, что-то вносили в дом и выносили из него. За стенкой были слышны то голоса, то плач, а то и вой с причитаниями, и доносились отдельные слова, разобрать можно было "Васенька", "как же я без тебя", "как ты мог", от которых страшно и хочется плакать.

         А на полдороге до работы, где он упал и умер, жена рыдала над остывающим телом и причитала: "Женщины, никогда не ругайте своих мужей". Опохмелить бы его с утра.
               
        Стояла жара. Ветер гнал облака, трепал нашу одежду и волосы, и волосы дяди Васи, и покрывало, которым он был накрыт до груди. И бросил маленький листочек на плечо покойного. Листочек зацепился за воротник, да так и трепыхался, так и вспыхивал зелёным огоньком на фоне тёмно-фиолетового пиджака, как на фоне безвозвратно потерянного дня, поглощённого ночью.

        И что-то случилось с пространством вокруг, таким оно никогда не было – стало другим, незнакомым, отчаянно плохим, от которого хочется хоть как-то укрыться, спрятаться, спастись, только бы не выносить больше эту муку.

        А сирень цвела, как сумасшедшая, как в последний раз. Быть может, и она прощалась? Ветер раскачивал кусты и смешивал аромат, ставший вдруг тошнотворным, с горем соседей, с моим детским страхом перед смертью, с непониманием, с невозвратностью, с непостижимостью...

        Лет тридцать запах сирени был для меня таким, как в тот день. И срединное время дня не люблю до сих пор – время, когда везут на погост. И фиолетовый цвет не быстро простила.

        Спустя чуть ли не полвека на землю нахлынул очередной, без удержу цветущий май, и каким-то чудом вернул мне забытый дивный запах сирени.

        И стоит только зацвести всеобщей майской любимице, и её аромату лёгкой прозрачной ладонью коснуться меня, тут же образ дяди Васи предстаёт передо мной, как и события тех дней. Но с той лёгкостью, с которой прошлое оглядывается на нас, убаюканное в колыбели времени.


На 150-ой Конкурс прозы для начинающих http://proza.ru/2025/02/06/1537  Международного Фонда Великий Странник Молодым