Младенец-философ

В незапамятные времена, когда звезды собрались не в тех созвездиях, которые мы сейчас видим, младенец-философ почивал в своей колыбели. Ангел-Хранитель, утомившись от бдения, ненадолго задремал, и в этот самый момент в пухлые ручонки дитяти попала книга некоего Вольтера.
Младенец, владевший французским ещё до того, как освоил плач на родном языке, углубился в чтение. И вот, среди изящных фраз и остроумных пассажей, его невинный взор наткнулся на историю отца Фатуто — служителя церкви с темпераментом, достойным языческого божества.
Сей монах, чья плоть была столь же неукротима, как его религиозное рвение, предавался страсти с усердием, с которым другие предаются молитве. Особенно впечатлило младенца описание, как отец Фатуто, настигнув очередную жертву своего неуёмного желания, извергнул в неё "своё жгучее семя".
Младенец (начитавшись Павича) разрыдался по-французски (что звучит гораздо изысканнее, чем плач на любом другом языке), книга выпала из рук, и только материнская грудь смогла утешить потрясённого философа.
Прошли века — а может, и всего лишь десятилетия, кто теперь разберёт в этой вечности? — и вот, размышляя о том блаженном времени, наш повзрослевший философ заметил удивительную метаморфозу.
О времена! О нравы! Воистину, если бы Вольтер мог видеть нашу эпоху, он бы, вероятно, отложил перо, признав, что реальность превзошла самую смелую сатиру. А младенец-философ, возможно, даже не стал бы плакать — ведь в мире, где всё дозволено по согласию, что может шокировать того, кто читал Вольтера ещё в колыбели?