Нежность полей

Богемову нравилось рисовать. Он даже хотел нарисовать голую женщину, потому что видел различие между нагим телом и обнаженной натурой.
Более того, он склонялся к мыслям Кеннета Кларка, который  утверждал, что «быть нагим - значит быть лишенным одежды и подразумевает смущение и стыд, в то время как обнаженная натура, как произведение искусства не имеет подобных коннотаций».
- Это связь с матерью, - сказал психолог и прописал Богемову настойку белого перца. 
Богемов пил настойку и ему стало казаться, что он вообще Ренуар и его ждет великое будущее.
- Я художник! - говорил он. – И мне просто необходима натурщица!
Но женщины боялись. Как только они узнавали, что нужно раздеваться и лежать на кровати, они говорили, что Богемов не художник, а всего лишь подлец.
- Подлец! – говорили они и даже хотели нахлестать его по щекам.
- Я заплачу, - говорил Богемов и доставал из кошелька две пятитысячные купюры, но женщины смеялись и говорили, что они не продаются.
- Мы не продаемся! – говорили они, а одна толстая баба плюнула Богемову в лицо и громко расхохоталась.
Богемов не понимал. Он почему-то думал, что все женщины ждут и верят, что их когда-нибудь нарисуют.
- Через унижение, - сказал психолог, - вы чувствуете связь со своей матерью. Она же вас унижала? Она же так же смеялась?
Богемов предложил позировать тете Кате, а она как раз мыла полы в подъезде.
- И что? – удивилась она и закурила папироску. – Прям голой?
- Да, - сказал Богемов. – Это же искусство.
- Искусство? – она недоверчиво посмотрела на него. – И ты туда же?
Богемов был уверен, что тело – это высший замысел. Что нет ничего прекраснее тела. Тем более, человеческого.
Тем более, женского.
Богемов пришел в магазин и предложил кассирше Антонине Петровне, а она как раз сидела за кассой и пересчитывала деньги. 
- Да что ты! – испугалась она. –  Прям голой?
- Да, - ответил Богемов.
- Даже не знаю, - Антонина Петровна перетянула пачку денег резинкой. – Мне похудеть надо килограммов на пять.… А если кто-то узнает? - испугалась она.
- Так это же прекрасно! – обрадовался Богемов. – Ваше тело войдет в историю мирового искусства!
- Нет-нет! – запричитала Антонина Петровна. – Это ж, какой позор!
 Богемов был обескуражен. Где найти женщину, думал он, чье тело будет увековечено в веках?
Зайдя в столовую, он предложил поварихе Марье Ивановне, а она как раз разливала борщ.
- Ты в своем уме?  - сказала она и вытерла лицо фартуком.  – У меня трое детей! Что скажут обо мне в школе? 
Богемов не ожидал, что будет так трудно. Что женщины потеряют высоту своих тел. Что они перестанут видеть в своих телах чудо.
Что они вообще одичают, и даже не будут понимать, как кисть художника способна передать величие творения, его красоту, мудрость, чистоту. Богатство.
Он всматривался в женские лица и хотел увидеть что-то сияющее, что-то похожее на утро, на теплый рассвет, но женщины презренно ухмылялись, или зевали во весь свой широкий рот или просто спали, прислонив голову к окну.
Что же я напишу? расстраивался Богемов. «Сон социальной работницы»? «Презрение в четыре»? «Корвалол вместо аспирина»?
- Так и есть, - сказал Толик Марципанов. – Женщины стали независимыми и сильными, поэтому у них зажатые, скованные и я бы даже сказал, бесконтрольные тела!
- Что же мне делать? – чуть ли не рыдал Богемов. – Ну почему мне нужно  уговаривать этих баб? Как будто бы я предлагаю что-то бесстыдное, что-то порочное? Что-то перечащее?
И вот однажды на вокзале он нашел Диану Эр.
-  Это мой псевдоним, - сказала она. – Я певица. 
- А я художник, - сказал Богемов. – И мне нужно, как вам это сказать, - он почувствовал, как краснеет. - Женское тело. 
- Это прекрасно! – обрадовалась Диана и вручила ему чемодан. 
Придя к Богемову, она попросила крепкого чаю и стала раздеваться. Оказалось, что на ней две пары штанов, две юбки, два платка, и две шапки.
- Я люблю, чтобы по два, - сказала она и, сняв две жилетки, осталась в длинной сорочке и вязаной шали.
Богемов ликовал. Он поставил чайник, нарезал лимон, сыр, открыл баночку шпроток, а его переполняла радость!
Он не мог поверить, что нашел женщину, которая понимает, что женское тело это послание красоты и торжествования жизни.
А Богемов  верил, что художнику подвластно передать невидимое, неясное, незримое.…  То, что при всей своей неощутимости сотворено немеркнущим, неисчезающим, нетленным…
А может ли тело рассказать о душе? думал Богемов, выкладывая на тарелку кружочки ананаса. Допустим, ноги?
И можно ли глядя на тело, понять какая у человека жизнь? О чем он думает? Что он ест? 
Тем временем Диана ходила по комнатам и разглядывала картины, которые Богемов  написал в избытке восприятия. А было время, когда его могли пленить обычные китайские груши или кусок карбоната.
Он пришел в комнату и обнаружил Диану возле картины «Нежность полей».
- Нравиться? – спросил он.
- А вы давно рисуете женщин? – Диана провела пальчиком по зеленому полю.
- Нет, - ответил он и, подойдя к окну, закрыл форточку.
- Я вижу, - сказала Диана, - как они плывут такие грустные.… Почему? – она потрогала желтую серединку у ромашки.
Богемов посмотрел на картину и заметил пыль на деревянной рамочке.
- Мне кажется, - сказала Диана, - что все они сестры. У них такие несчастные глаза…
 Она немного отошла, потом подошла ближе и прикоснулась к маковым лепесткам. 
- Я чувствую, - сказала она, - что у них одинаковое горе. Они соединены им, сближены.…  А вот у этой, - Диана снова потрогала серединку у ромашки, - какое-то знакомое лицо.…Это не Анна Грин? 
Богемов хотел расхохотаться. Он хотел сказать, что это обычное поле, и никаких женщин тут нет, и не может быть, но вместо этого он вдруг произнес:
- Да. Это она…
- А я смотрю, - обрадовалась Диана, - ну очень похожа! Такие же красные волосы и брови! – она с обожанием посмотрела на Богемова. – А ведь мы с ней хотим записать песню «Не улетай!». 
Богемов растерялся. Он даже представить себе не мог, что на его картине  окажутся бабы.
- Я сама написала слова! - радостно сообщила Диана и потрогала пальчиком васильковую синь. – Какие же у них все-таки лица, - она тяжело вздохнула. – А я могу быть вот здесь, - она показала пространство между васильками. – Тогда нас будет пять.
Богемов покачал головой в знак согласия.
- Слышите? – Диана замерла, и казалось, перестала дышать.
Богемов прислушался, думая, что закипает чайник. 
- Я слышу, как кто-то качается на качелях, - она подошла к окну. – Ну как же подло! - она закрыла уши руками. – Подло! Подло!
Богемов видел, как исказилось ее тонкое, почти детское лицо, как потемнели до черноты глаза, как запульсировало в маленькой ямке между ключицами.
 - Принесите воды, - сказала она и, обхватив голову руками, села на корточки.
Богемов сбегал на кухню и вернулся со стаканом воды. Он нем мог поверить, не мог понять. Как? Из-за чего? 
 Диана сделала несколько глотков, потом намочила лицо, шею, плечи.
 – Я оденусь в ванной, - сказала она и взяла одежду.
Богемов пришел на кухню и выключил закипающий чайник.
- Ну, все, - Диана стояла в дверях.
Богемов подошел к ней, и ему захотелось ее обнять.
- Вы меня нарисуете? - спросила она и улыбнулась. 
- Конечно.
- Мне хочется быть с ними, - Диана дотронулась рукой до его щеки. – До свидания.
Она вышла из квартиры, и Богемов ощутил пустоту. Как будто бы вместе с ней ушло что-то необъяснимое. Нежное.
Сущное.