Гульянов и Пушкин. Встреча...

             
                Достопочтенные читатели!

       Эссе «Гульянов и Пушкин: история знакомства, встреча и беседа о египетских иероглифических знаках» было прочитано 19 февраля 2020 года в Институте мировой литературы РАН на заседании Пушкинской комиссии под председательством доктора филологических наук Валентина Семёновича Непомнящего — удивительно уникального писателя-пушкиниста и, главное, Человека в полном смысле слова.

       15 сентября 2023 года — ровно три года с тех пор как Валентин Семёнович ушёл из этого мира в мир вечности.

       27 сентября 2022 года — историческая дата: 200 лет египтологии! 200 лет назад — 27 сентября 1822 года выдающийся учёный Жан Франсуа Шампольон прочитал на заседании Академии «Письмо к господину Дасье, непременному секретарю королевской Академии надписей и изящной словесности, относительно алфавита фонетических иероглифов, применявшихся египтянами для написания на их памятниках титулов, имён и прозваний греческих и римских государей», и этот знаменательный день явился днём рождения новой науки — египтологии.

       Желая почтить память Человека, которого считаю своим Учителем, отдать дань уважения к минувшему, и отметить 200-летие любимой науки, я опубликовала это эссе на academia.edu (со сносками и изображениями к тексту) и публикую здесь (к 201-ой годовщине!) практически в том виде, в котором оно было прочитано 19 февраля 2020 года.

       Текст эссе был доработан и стал частью книги «ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГУЛЬЯНОВ — ПЕРВЫЙ РУССКИЙ ЕГИПТОЛОГ», написанной в основном по документам личного фонда И. А. Гульянова, хранящегося в Отделе письменных источников Государственного исторического музея и до настоящего времени не изучавшегося никем из специалистов-египтологов.

       17 декабря 2024 г. в Москве, в издательстве «Кучково поле» моя долгожданная и многострадальная книга вышла в свет.
      
       Таким образом, Правда Божия победила!!!
       Слава Богу за всё!

            

                ГУЛЬЯНОВ И ПУШКИН:
                история знакомства, встреча и
                беседа о египетских иероглифических знаках


                1. Введение


       Тема, которой я занимаюсь, имеет более широкое название: «И. А. Гульянов и его представления о египетской иероглифической системе письма. Встреча с А. С. Пушкиным: история знакомства и беседа о египетских иероглифических знаках». Выбор темы обусловлен моей научной специальностью — египтологией, главным предметом изучения которой является египетский язык. Однако о существовании ученого-египтолога Гульянова я узнала вовсе не из книг по египтологии, а из литературы о Пушкине, в частности из книжки историка, крупного специалиста по археологии каменного и бронзового веков А. А. Формозова «Пушкин и древности. Наблюдения археолога». В этой работе привлек внимание очерк «Интерес Пушкина к древнему Египту. Гульянов». Итак, прежде чем перейти непосредственно к теме исследования, необходимо сказать, кто же такой Гульянов и почему его имя вошло в историю благодаря Пушкину.
       Иван Александрович Гульянов (1786-1841) — высокочтимый в первой половине XIX века российский ученый, действительный член Императорской Российской Академии. Основные сферы его научных интересов — египтология, а также общее и сравнительно-историческое языкознание. Его современники и некоторые ученые более позднего времени называли его первым русским египтологом. Будучи человеком, посвятившим всю свою жизнь исключительно науке, ученым, искренне стремившимся раскрыть тайны египетского иероглифического письма, И. А. Гульянов решительно не соглашался с методом дешифровки, открытым Ж.-Ф. Шампольоном, а потому в историю мировой египтологии вошел как «русский египтолог», который «высказал огромную критику по отношению к Шампольону и его системе». В истории отечественной египтологии И. А. Гульянов оказался почти совершенно забыт (подавляющее большинство современных египтологов никогда о нем не слышало) и первым русским египтологом обычно называют В. С. Голенищева или Б. А. Тураева.
       Тем не менее, имя И. А. Гульянова хорошо известно пушкинистам всех времен, о нем помнят исследователи творческого наследия П. Я. Чаадаева и ряда других выдающихся представителей русской науки и культуры первой половины XIX века. И. А. Гульянов был неординарной личностью во многих отношениях: поэтической натурой с нежной душой, человеком, преданно любившим русский язык и русскую культуру, полиглотом, знавшим и изучавшим большое количество западноевропейских, славянских и восточных языков, ученым энциклопедических знаний и невероятной широты научных интересов. При этом на протяжении всей жизни его прежде всего занимало изучение загадочного египетского иероглифического письма. Жизнь И. А. Гульянова это — жизнь человека, «угрюмого отшельника», как он сам себя называл, добровольно приносившего всего себя в жертву науке. И в историю такой необычный человек, очевидно, должен был войти необычным образом. У этого «угрюмого отшельника» было доброе сердце, врожденное чувство подлинного и прекрасного, и он любил А. С. Пушкина. Им суждено было встретиться и, благодаря этой встрече великий русский поэт написал знаменитое стихотворение «Ответ анониму», адресованное И. А. Гульянову. Таким образом, имя ученого живет и вспоминается всякий раз, как вспоминается история создания пушкинского произведения.
       Гульянов окончил жизнь за границей, и в России было мало что известно о его последних годах и совсем ничего о судьбе его архива. Вот что писал П. А. Вяземский в 1878 г. в небольшой статье о Гульянове и его трудах: «Гульянов умер кажется в Дрездене в конце тридцатых годов. Сохранились ли бумаги его и где и у кого хранятся они? Нет сомнения, что в них много любопытного. Он был и трудолюбив и находился в близких сношениях со многими современными известностями и знаменитостями: вероятно вел обширную и разнообразную переписку. Всё, что по нем могло остаться, принадлежит ведению Русской литературы и желательно, чтобы не хранилось оно под спудом, а было оглашено печатью» (пунктуация здесь и везде сохранена авторская. — М. Л.).


            2. Источники, историографический обзор, новизна темы


       Как теперь известно, И. А. Гульянов умер в Ницце в 1841 г. и до 1941 г., когда его личный фонд был разобран, описан и оказался доступен для всеобщего изучения, действительно, практически никто доподлинно не знал о том, что его архив сохранился и, более того, находился в России — в Государственном историческом музее в Москве. В памяти исследователей, занимавшихся вопросами египтологии, оставалась лишь информация о том, что И. А. Гульянов полемизировал с Ж.-Ф. Шампольоном. Так, Е. Г. Кагаров, издавший в 1914 г. книгу «Прошлое и настоящее египтологии. От Шампольона к Масперо», переизданную в 2011 г., писал: «На Шампольона яростно нападали не только немецкие ученые Ф. А. Шпон (1792-1824), братья А. и В. Гумбольдты, Газе, но и петербургский академик Юл. Клапрот (1783-1835), и русский грек А. Гульянов, и французский эллинист Рошетт (а отчасти и Летронн), и многие другие, имена которых только благодаря этому и остались в летописях научной мысли, так как иначе, конечно, исчезли бы во мраке времен без всякого следа». Не могу судить обо всех перечисленных Е. Г. Кагаровым именах, но имя И. А. Гульянова совершенно точно не исчезло бы «во мраке времен без всякого следа», потому что ещё был в его жизни Пушкин, были знаменитые друзья, хранившие в памяти его имя, и, наконец, сохранился его архив, который должен храниться вечно. Например, П. А. Вяземский в конце вышеупомянутой статьи сделал следующую приписку: «Гульянов принадлежит Русской литературе и по другим отношениям. Он безымянно напечатал, не помню где, стихи к Пушкину. Поэту показалось, что стихи должны быть написаны женщиной, и он отвечал на них прекрасным стихотворением: «К анониму».
       Итак, согласно краткой описи Фонда 390 Гульянова Ивана Александровича, составленной договорной сотрудницей А. Этингоф 26 февраля 1941 г., этот фонд был выделен в самостоятельный из Фонда 342 князей Барятинских (примечательно, что это случилось ровно через сто лет после смерти И. А. Гульянова: 1841 — 1941.). Он составлен из старых архивных поступлений под № 2647, зарегистрированных в Отделе письменных источников Государственного исторического музея (далее ОПИ ГИМ) в 1936 г. Фонд Гульянова весь поступил в ГИМ, так как в материалах фонда имеются рукописи всех основных трудов ученого и документы о его службе в Коллегии иностранных дел и министерстве просвещения с 1805 по 1841 годы. Крайние даты фонда: 1805-1841.
       27 июля 1840 г., незадолго до своей кончины, Гульянов заключил договор с князем Александром Ивановичем Барятинским о передаче в случае своей смерти в собственность князя всех своих рукописей и библиотеки, вот почему архив Гульянова долгие годы находился в составе архива князей Барятинских прежде чем был выделен в самостоятельный фонд. Судьба библиотеки ученого, содержавшей 3000 изданий периода 1517-1841 годов, неизвестна.
       С 1941 г. и до начала 60-х годов личным фондом Гульянова почти не интересовались. В 60-е годы некоторые материалы фонда просматривал археолог А. А. Формозов, написавший сначала статью «Пушкин, Чаадаев и Гульянов» , а затем вышеупомянутую книжку «Пушкин и древности. Наблюдения археолога». А. А. Формозов вкратце изложил историю знакомства Пушкина и Гульянова, коснулся темы о развитии интереса к египтологии в России в начале XIX века, уделил некоторое внимание теме древнего Египта в творчестве Пушкина. При этом личность Гульянова охарактеризована довольно поверхностно, а его научные труды А. А. Формозов не рассматривал вовсе, ограничившись повторением слов Б. А. Тураева из статьи для энциклопедии о том, что Гульянов «обесславил себя полемикой с Шамполионом». Именно эта фраза часто цитируется в литературе, хотя сам Б. А. Тураев имел уважительное мнение о Гульянове. Историк науки А. М. Куликова, отметила, что в его работе «Русская наука о Древнем Востоке до 1917 г.» представлено «наиболее конкретное и объективное... изложение взглядов И. А. Гульянова как египтолога». Б. А. Тураев отмечал, что именно Гульянов первым попытался разобрать иероглифический текст Розеттского камня, опираясь на коптский язык, в основном признавал символический характер письма, но не отвергал и его фонетического значения, его научные интересы были разносторонними и касались разнообразных отраслей языкознания. Достаточно подробно Фонд 390 был изучен А. М. Куликовой в 1973-74 гг., написавшей замечательную статью «И. А. Гульянов и его научно-литературные связи» — единственную, существующую в историографии, серьезную работу об этом ученом, которую можно назвать летописью его жизни и научной деятельности. А. М. Куликова работала не только в ОПИ ГИМ, но и в Центральном государственном историческом архиве (далее ЦГИА), в Ленинградском отделении Архива АН СССР (далее ААН), в Рукописном отделе Института русской литературы АН СССР (далее РОИРЛИ), в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (далее ОРГПБ) и детально исследовала максимальное количество подлинных документов, поэтому материал ее статьи, несомненно, является бесценным источником информации о биографии и научно-литературной деятельности И. А. Гульянова. В заключение А. М. Куликова пришла к следующему важному выводу: «Что касается оценки научной, прежде всего египтологической, деятельности И. А. Гульянова, то по этому вопросу в советской литературе нет единого мнения. Ни одна из его характеристик не подтверждена фактическими материалами, поскольку никто из авторов специально не занимался этой темой».
       Действительно, с 40-х годов XX века и до настоящего времени отдельные единицы хранения личного фонда И. А. Гульянова просматривались лишь эпизодически и, главным образом, те из них, в которых хранится переписка
И. А. Гульянова с известными представителями российской и западноевропейской науки и культуры. Рукописями же научных трудов ученого интересовались очень мало, в основном — работами по языкознанию. Рукописи по египтологии и вовсе оставались без внимания.
       В связи с вышеизложенным несомненная новизна предложенной темы исследования заключается в том, что до настоящего времени с личным фондом этого первого русского египтолога никогда не работал никто из специалистов-египтологов, между тем как основная сфера научных деятельности И. А. Гульянова — египетское иероглифическое письмо.
       Фонд 390 состоит из 54 единиц хранения — огромный материал. Здесь хранятся личные и служебные документы И. А. Гульянова, в частности научные отчеты, его обширная переписка, множество научных трудов ученого по языкознанию, лингвистике, славяноведению, русскому языку, арабскому языку, китайскому языку, по палеографии и археологии, есть даже сочинения о клинописи и, конечно, работы по египтологии. Трудолюбие, объем знаний и масштаб научных интересов И. А. Гульянова поражают воображение, заслуживают уважения и сохранения имени этого ученого в памяти потомков. Надо отметить, что подавляющее большинство документов его фонда написано на иностранных языках: главным образом, на французском — языке международного общения в первой половине XIX века, а также на английском, немецком, русском, древнегреческом и новогреческом, латинском, итальянском и других языках. Помимо перечисленных языков, И. А. Гульянов был знаком со славянскими языками, с коптским, древнееврейским, арабским, китайским. Сочинения по египтологии написаны в основном по-французски.
       Итак, по теме исследования источниками служат рукописи Гульянова о египетском иероглифическом письме, его научные отчеты, деловая и личная переписка, а также опубликованные им труды по египтологии. В числе источников следует особо выделить три следующих документа из личного фонда.
       Во-первых, это — корректурный лист какого-то журнала, на одной из сторон которого содержатся первые четыре строфы стихотворения Гульянова Пушкину. Нет ни названия журнала, ни даты.
       Во-вторых, это — лист с текстом стихотворения Пушкина «Ответ анониму», бережно переписанным чернилами рукой Гульянова с пометкой «Стихи сии напечатаны в первый раз в «Северных цветах» 1831 г., а потом в 3-ей части стихотворений Александра Пушкина 1832 г.».
       И, в-третьих, это — рисунок А. С. Пушкина с изображением древнеегипетской пирамиды, сделанный поэтом в день встречи с Гульяновым 13/25 декабря 1831 г. (Изо 1. См. также данный рисунок Пушкина на обложке эссе).
Этот замечательный рисунок хранился в личном фонде Гульянова в ОПИ Государственного исторического музея в Москве до 1966 г. В декабре 1966 г. он поступил в Пушкинский дом (№ 1738). Р. Е. Теребенина в статье «Новые поступления в Пушкинский рукописный фонд» писала: «На листе белой плотной бумаги (210х213 мм), с золотым обрезом по верхнему и правому краю, карандашом, несколькими штрихами, почти контурно, набросан рисунок египетской пирамиды; вверху надпись «Les pir<amides>» (pyramides); под рисунком небрежно — «Дрезден 1833 (переделано из «1832»). Рисунок и подписи сделаны одним плохо отточенным карандашом, одновременно». Теребенина почему-то восстанавливает по-русски слово «Дрезден». Мне представляется, что оно написано по-французски: «Dresde». Особое внимание обращает подпись к рисунку в нижней части листа, сделанная рукой Гульянова чернилами на французском языке: «Trace par le Poete Alexandre Pouchkine dans un entretien que j'ai eu avec lui ce matin sur mes travaux en general et sur les caracteres hieroglyphiques en particulier. Moscou, le 13/25 Decembre 1831» («Начертано Поэтом Александром Пушкиным во время беседы, которую я имел с ним этим утром о моих трудах вообще и об иероглифических знаках в особенности. Москва, 13/25 Декабря 1831». — Перевод с французского языка здесь и везде мой. — М. Л.). Часть листа с текстом, возможно, продолжением подписи, снизу оторвана. Эта подпись имеет очень важное значение, поскольку из нее мы узнаём темы беседы Гульянова с Пушкиным: о трудах ученого вообще и об иероглифических знаках в особенности. О том, что речь шла именно о египетских иероглифических знаках, а не о китайских, например, свидетельствует, во-первых, сам рисунок Пушкина — древнеегипетская пирамида и подпись Пушкина к этому изображению, о которой ещё будет сказано ниже и, во-вторых, научные работы Гульянова, большая часть которых посвящена именно египетскому иероглифическому письму. Таким образом, текст подписи Гульянова к рисунку Пушкина дает ключ к раскрытию тем разговора поэта и ученого. Изучение представлений Гульянова о египетском иероглифическом письме позволяет высказать предположение о содержании беседы Гульянова с Пушкиным об иероглифических знаках, что и является целью данного исследования.
       В качестве дополнительного источника привлечен ещё один автограф Пушкина — черновик стихотворения «Осень» (октябрь 1833 г.), на котором тоже есть необычный рисунок поэта на древнеегипетскую тему (Изо 3).


                3. Гульянов: краткая летопись жизни ученого


       Прежде чем перейти к истории знакомства Гульянова с Пушкиным, необходимо вкратце изложить основные факты биографии ученого, чтобы дать общее представление о личности этого человека. Согласно подробным исследованиям, проведенным А. М. Куликовой, наиболее вероятным годом рождения И. А. Гульянова следует считать 1786 г., а не 1789 г., как обычно принято в литературе. В послужном списке И. А. Гульянова от 1819 г. годом его рождения назван именно 1786 г. Родителями И. А. Гульянова были молдавский князь Александр Иванович Маврокордато (1754-1819) и его первая жена, дочь валашского князя Зафира Караджи. Остается тайной, почему отец не захотел официально признать своего сына и дал ему фамилию своей матери Марии Гулианос. «Имя Гульянова и особенно его отчество, — отмечала А. М. Куликова, — свидетельства ряда лиц, его переписка с родными — все это позволяет утверждать, что названные супруги были его родителями». Вероятно, мать И. А. Гульянова умерла очень рано.
       Князь А. И. Маврокордато с января 1785 г. по декабрь 1786 г. занимал пост господаря Молдавии, а затем переехал в Россию. В официальном документе от 12 мая 1805 г., который он составил для своего сына в Москве, чтобы тот смог поступить на службу, князь свидетельствовал, что Иван Гульянов имел дворянское происхождение и являлся его осиротевшим родственником, о котором он вынужден позаботиться. В этом же документе князь пишет, что И. А. Гульянов родился в Молдавии, а поскольку А. И. Маврокордато покинул Молдавию в 1786, то его сын не мог родиться позднее этого года. В России князь А. И. Маврокордато женился второй раз на графине Александре Львовне Санти и произвел на свет двух дочерей: Марию и Екатерину, сводных сестер И. А. Гульянова.
       К 1804 г. относится первое свидетельство интереса И. А. Гульянова к древнему Египту и дешифровке египетских иероглифов. Ему было всего 18 лет, когда была опубликована его первая работа об иероглифической надписи Розеттского камня: Th. Ausonioli (Goulianoff). Analyse de l'inscription hieroglyphique du monument de Rosette. Dresden. 1804.
       31 июля 1805 г. И. А. Гульянов поступил на службу в Коллегию иностранных дел и до 1 сентября 1808 г. находился в составе русской миссии в Константинополе. В последующие годы по долгу службы путешествовал по Европе и Ближнему Востоку. Побывал в Палермо, Гааге, Брюсселе, Дрездене, Париже, на Мальте и Сицилии и т.д.
       С 16 июня 1817 г. работал в Московском главном архиве Коллегии иностранных дел. В 1818 г. был послан с архивными бумагами в Аахен.
       21 мая 1821 г. был избран действительным членом РА.
       18 июня 1821 г. на заседании РА Гульянов произнес Речь о образовании и существе языков, опубликованную в том же году в Санкт-Петербурге, а в 1822 г. — в Париже.
       Весной 1822 г. он уехал в Париж и находился во Франции не дольше, чем до мая 1827, официально числясь сверхштатным сотрудником посольства в Гааге с правом заниматься исключительно наукой. Примерно с 1822 г. И. А. Гульянов начал полемику с Ж.-Ф. Шампольоном. Во время пребывания в Париже И. А. Гульянов, вероятно, познакомился и подружился с П. Я. Чаадаевым (1794-1856), который в 1823-1826 гг. путешествовал по странам Западной Европы.
       В июне 1827 г. Гульянов вернулся в Россию и 4 июля представил отчет о своих исследованиях.
       В этом же году он закончил службу в Коллегии иностранных дел и получил должность чиновника особых поручений при Министерстве просвещения, которую исполнял до конца жизни.
       Уже осенью 1827 г. Гульянов снова отправился в командировку за границу, в Дрезден.
       17 сентября 1829 г. ученый выехал из Дрездена в Москву, где прожил более двух лет (до июня 1832 г.). Среди друзей и знакомых И. А. Гульянова в годы его пребывания в Москве были такие знаменитые представители культуры, как П. Я. Чаадаев, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, М. П. Погодин, Н. И. Греч, Н. И. Надеждин, Д. В. Веневитинов, Ф. И. Тютчев, Д. Н. Свербеев, А. С. Хомяков, братья П. В. и И. В. Киреевские, П. В. Нащокин и т.д. Именно в этот период московской жизни произошло знаменательное в судьбе И. А. Гульянова знакомство с А. С. Пушкиным. Вращаясь в одном научно-литературном кругу, ученый и поэт имели много общих друзей и знакомых.
       В июне 1832 г. Гульянов снова уехал за границу и более в Россию не возвращался. Жил в основном в Дрездене. Там в конце 1839 г. вышли в свет три тома его труда под названием «Archeologie Egyptienne».
       В ноябре 1841 г. он поселился в Ницце, где и скончался 23 декабря
1841 г. (4 января 1842 г. по новому стилю) в возрасте 55 лет.


                4. Гульянов и Пушкин: история знакомства, встреча и беседа               
                о египетских иероглифических знаках


       Из вышеизложенного, очевидно, что бОльшую часть жизни Гульянов прожил за границей и приезжал в Россию скорее по долгу службы, чем по собственному желанию. Стремление оставаться за рубежом он сам объяснял необходимостью вести научно-исследовательскую работу: там он хранил свои бумаги и книги, в его распоряжении были лучшие библиотеки, музейные собрания, возможность общаться как с иностранными коллегами, так и со своими соотечественниками, многие из которых путешествовали по Европе. Жизнь в таких городах, как Париж и Дрезден, позволяла постоянно быть в курсе всех волновавших его научных проблем.
       Общеизвестно, что в начале XIX века одним из наиболее актуальных вопросов как в научном мире, так и в обществе в целом стал вопрос о дешифровке египетских иероглифов. Раскрытие тайны египетского письма французским ученым Ж.-Ф. Шампольоном в 1822 г. по степени научной актуальности и общественного резонанса можно сравнить, например, с открытием всемирно известной гробницы Тутанхамона ровно сто лет спустя, в 1922 г.
       Для того чтобы понять, почему именно в первой половине XIX века тема о египетских иероглифических знаках приобрела особую значимость, необходимо вкратце описать ту историческую обстановку, которая сложилась на рубеже XVIII-XIX веков. Огромный интерес к древнему Египту появился после похода в Египет Наполеона в 1798-1801 гг. Ученые, отправившиеся вместе с его военной экспедицией, издали многотомный труд «Описание Египта», вызвавший огромный интерес и в нашей стране. В июле 1799 г. в районе города Розетта в дельте Нила французские солдаты под руководством инженера Пьера Бушара во время военных земляных работ нашли камень из черного базальта (высота 114 см, ширина 72 см, толщина 28 см), на котором были начертаны три надписи тремя разными системами письма: верхняя надпись, сильно повреждённая, была сделана иероглифическим письмом, средняя — египетской скорописью, а нижняя — древнегреческими буквами. Сам камень получил название «Розеттский». Из древнегреческого текста следовало, что он представляет собой декрет от 27 марта 196 г. до н.э., изданный жрецами г. Мемфиса в честь молодого царя Птолемея V Эпифана (о том, что жречество г. Мемфиса в благодарность за благодеяния, оказанные храмам царем Птолемеем V Эпифаном, «умножает почетные права, предоставляемые царю и его предкам в египетских святилищах»). Именно этот двуязычный текст Розеттского камня дал ученым ключ к дешифровке иероглифического письма, но открыть тайну египетского письма сумел только Ж.-Ф. Шампольон.
       Работа Ж.-Ф. Шампольона «О египетском иероглифическом алфавите» (В переводе с французского работа называлась: «Письмо господину Дасье, непременному секретарю королевской Академии надписей и изящной словесности, относительно алфавита фонетических иероглифов, применявшихся египтянами для написания на их памятниках титулов, имён и прозваний греческих и римских государей»), изданная в Париже в 1822 г., положила начало новой науки — египтологии. 9 сентября 1823 г. Гульянов сообщал из Парижа А. Н. Оленину — директору Императорской публичной библиотеки, что вопрос о приобретении работы Шампольона «о звучных иероглифах» можно решить с секретарем австрийского посольства Гуммелауером, который хорошо знаком с Шампольоном. Вопрос был решен очень быстро, и вскоре эту книгу уже читали в России.
       В 1824 г. в Париже был опубликован ещё один труд Шампольона — «Очерк иероглифической системы древних египтян» — первый учебник по египетскому языку. В этом же году в Петербурге декабрист Г. С. Батеньков издал книгу «О египетских письменах», в которой в популярной форме излагалось основное содержание исследования французского ученого. В это же время он написал несколько статей об иероглифическом письме для журнала «Сын отечества». Весьма, вероятно, что с названными работами мог быть знаком и А. С. Пушкин. Кстати сказать, Россия была одной из первых стран, признавших и оценивших открытие, сделанное гениальным французским ученым: благодаря хлопотам А. Н. Оленина — горячего почитателя его дарования — в 1827 г. Шампольон был избран в Петербургскую Академию наук, в то время как в Парижскую Академию надписей и изящной словесности его избрали только спустя три года.
       В 1825 г. в Императорской Академии наук, в Кунсткамере был создан Египетский музеум, где разместили богатую коллекцию, купленную у собирателя египетских древностей Франсуа де Кастильоне. Там были представлены мумии в саркофагах, скульптурные изображения, барельефы, папирусы, амулеты, керамика.
       По инициативе поэта, писателя и историка А. Н. Муравьева и А. Н. Оленина были приобретены сфинксы из храма Аменхотепа III в Луксоре. В 1832 г. сфинксы были доставлены в Петербург, и в 1834 гг. архитектор К. А. Тон установил их на берегу Невы, на пристани, напротив здания Академии художеств. А. Н. Муравьев совершил паломничество по Святым местам, побывал в Египте, где и увидел понравившихся ему сфинксов, а затем написал книгу «Путешествие по святым местам в 1830 году», изданную в Петербурге в начале 1832 г. Эту книгу читал А. С. Пушкин; в незаконченном черновом наброске рецензии, датируемом 1832 г., он писал: «С умилением и невольной завистью прочли мы книгу г. Муравьева. ... Он посетил св. места как верующий, как смиренный христианин,.. Он не останавливается, он спешит, он беседует с странным преобразователем Египта (Мухаммед Али — паша Египта в 1805-1848 гг., проводил реформы в европейском духе, египетский Петр I. — М. Л.), проникает в глубину пирамид, пускается в пустыню, оживленную черными шатрами бедуинов и верблюдами караванов, вступает в обетованную землю, наконец с высоты вдруг видит Иерусалим...» Обратим внимание, что образ пирамид возникает как символ древнего Египта сразу после упоминания Мухаммеда Али, олицетворявшего Египет современный.
       Можно было бы привести ещё много примеров интереса русских ученых, писателей, путешественников, коллекционеров и других людей к истории и культуре древнего Египта, но уже на основании вышесказанного ясно, что археологические изыскания и открытие тайны египетского письма способствовали росту внимания к египетским древностям в России. При этом следует отметить, что научное открытие Шампольона, его метод дешифровки египетских иероглифов далеко не сразу получил всеобщее признание в научном мире. У него всегда было много противников, и полемика вокруг иероглифов длилась долгие годы. В числе русских ученых, решительно не признававших метод дешифровки Шампольона, оказался И. А. Гульянов. В то же время и за рубежом, и в России Гульянов был признан серьезным авторитетным ученым, о чем свидетельствует его обширная переписка.
       Для нашей темы важным является тот факт, что А. С. Пушкин знал о существовании Гульянова ещё до их личного знакомства. Дело в том, что у них был общий друг — П. Я. Чаадаев. Так, в марте-апреле 1829 г. П. Я. Чаадаев пишет в письме к А. С. Пушкину: «Последнее время стали везде читать по-русски; вы знаете, что г. Булгарин переведен и поставлен рядом с г. Де-Жуи; что касается вас, то нет ни одной книжки журнала, где бы ни шла речь о вас; я нахожу имя моего друга Гульянова, с уважением упомянутое в толстом томе, и знаменитый Клапрот (Клапрот Юлиус Генрих — немецкий востоковед, прежде всего — синолог (китаист); с 1805 до 1817 гг. был иностранным членом Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Клапрот разделял взгляды Гульянова на египетское иероглифическое письмо и тоже был в числе противников Шампольона. — М. Л.) присуждает ему египетский венец; по-видимому, он потряс пирамиды в их основаниях. Видите, что могли бы сделать вы для своей славы. Обратитесь с воплем к небу — оно ответит вам». Среди прочего Чаадаев называет Гульянова как пример человека, достигшего славы, а пирамиды возникают как неизменная ассоциация с древним Египтом. О дружбе Чаадаева с Гульяновым свидетельствуют две записки из фонда Гульянова частного, можно сказать бытового характера. Из них ясно, что во время пребывания Гульянова в Москве они могли встречаться довольно часто и беседовать на научно-философские темы. 17 сентября 1829 г. Гульянов уехал из Дрездена в Москву и поселился в доме своего отца А. И. Маврокордато, где уже точно находился в ноябре этого года. Итак, к 1829 г. Гульянов и Чаадаев были знакомы уже около 10 лет. У этих двух людей, двух одиноких отшельников, посвятивших свои жизни науке, было много общего. А вот что касается встречи Гульянова с Пушкиным, то она произошла совершенно неожиданно, можно сказать по воле случая.
       6 апреля 1830 г., в день Светлого Христова Воскресения, Пушкин предложил руку и сердце Наталии Николаевне Гончаровой и получил ее согласие, а 6 мая состоялась помолвка. 15 июня 1830 г. И. А. Гульянов откликнулся на это событие стихами. Вяземский написал, что Гульянов где-то напечатал эти стихи, но не смог вспомнить, где именно; отсюда возникла версия о том, что Гульянов обратился к Пушкину в печати. В действительности, полный вариант стихотворения Гульянова первый раз был опубликован М. П. Погодиным в журнале «Москвитянин» в 1842 г. уже после смерти ученого. В архиве Гульянова имеется корректурный лист какого-то журнала, но без даты и без названия журнала; на этом листе напечатаны первые четыре строфы стихотворения Гульянова Пушкину. На корректурном листе имеются интересные поправки, сделанные рукой Гульянова. Он зачеркнул, во-первых, заглавие, данное издателем, «Ода Пушкину», и вместо него написал просто «Пушкину». Во-вторых, он полностью вычеркнул примечание издателя к заглавию: «Невольное излияние чувствований одного из знаменитейших русских ученых». На основании вышеизложенного можно было бы предположить, что впервые стихи Гульянова Пушкину могли быть опубликованы и до 1842 г.
       Однако представляется более вероятным, что изначально Гульянов послал стихи Пушкину анонимно. Вот что пишет М. П. Погодин в комментарии к стихам Пушкина и Гульянова в журнале «Москвитянин» в 1842 г.: «Кто не знает знаменитого стихотворения Пушкина к анониму... Поводом к этому посланию послужили следующие стихи знаменитого нашего Археолога, Ивана Александровича Гульянова, которые он послал анонимом к Пушкину из Москвы, в 1830 г.». Таким образом, Погодин прямо говорит, что Гульянов послал стихи Пушкину анонимно. Примечательно, что в публикации 1842 г. под последней строфой стихов Гульянова стоит подпись: «15 июня 1830. Москва». Хотя автограф этого стихотворения неизвестен, но можно предположить, что у Погодина он был. Известно, что Погодин сблизился с Гульяновым как раз в то самое время, когда Гульянов написал стихи Пушкину: «Под 8 июля 1830 года, он (Погодин. — М. Л.) записал в своем Дневнике: “познакомился с Гульяновым и приобрел нового сотрудника себе”».
       Позднее П. В. Анненков в Материалах для биографии А. С. Пушкина, впервые изданных в 1855 г., повествует, что неизвестный автор, «в котором многие отгадывают ученого нашего египтолога г-на И. А. Гульянова», «послал к Пушкину довольно длинное стихотворение, где благородная мысль и жаркое сочувствие к таланту поэта заменяет всякое другое достоинство». П. В. Анненков приводит только две первых и последнюю строфы стихотворного послания Гульянова, но ему хорошо известно, что изначально оно было длинное. Далее П. В. Анненков отмечает: «Число, выставленное под этим анонимным посланием, соответствует эпохе той московской жизни Пушкина, которая завершилась его браком и которой посвятил он несколько лирических песен, исполненных тихого, сосредоточенного чувства». Слова «число, выставленное под этим анонимным посланием», наводят на мысль о том, что он либо видел автограф этих стихов, либо использовал публикацию в журнале Погодина, либо и то, и другое.
       О том, что именно побудило Гульянова писать к Пушкину, с которым он, действительно, не был знаком, говорят сами его стихи. Очевидно, Гульянов очень любил и высоко ценил Пушкина; находясь в Москве, он почувствовал атмосферу недоброжелательства вокруг помолвки поэта и по доброте сердца захотел выразить ему сочувствие. Кстати сказать, сам Гульянов никогда не женился, но в его архиве есть одно письмо от 14 марта 1832 г. Оно написано дамой по фамилии Иванова (к сожалению, из-за трудностей почерка я не смогла разобрать ее имя, возможно, Софья). В этом письме Госпожа Иванова с прискорбием сообщает Гульянову, что ее племянница не согласна отдать ему руку и сердце. Сама тетя огорчена по поводу такого исхода дела, поскольку, по ее мнению, он был бы прекрасной партией для ее племянницы. Может быть, Гульянов, как и Пушкин, мечтал о семейном счастье, и был искренне рад за поэта.

       Итак, вот полный текст этого длинного стихотворения:


Олимпа девы встрепенулись!
Сердца их с горести сомкнулись —
И гул их вопли повторил:
Певец высокий, знаменитый
Взглянул на светлыя ланиты —
И Деве сердце покорил!
Не будет больше вдохновений!
Не будет умственных парений —
Прошли свободные часы:
Как отблеск утренних сияний
Блеснула радость ожиданий
У ног возлюбленной красы!
С вершин, где цвел Певец волшебный,
Раздался долу гул плачевный —
Рыдают девы — сироты:
Певец, простясь с волшебным миром,
Склонил колено пред кумиром —
Леет новы суеты.
Лелеет суеты сердечны;
Оне как счастье скоротечны —
Им дважды в жизни не мелькнуть:
За ними вслед пусть он стремится,
И вспять с подругой обратится
На лоне дружбы отдохнуть.

Свершилось таинство природы!
Исчезли прелести свободы —
Погас изменный пыл крови;
Подруга в сердце воцарится —
И новым светом озарится
Певец мечтаний и любви.
Певец, венцами облеченный!
Венец, из миртов соплетенный,
Прими из рук любимых муз:
Венец сей вечность образует —
Преступных небо наказует;
Будь верный страж священных уз.

Уймите дух ваш сокрушенный,
О музы! Друг ваш вожделенный
Небесным пламенем горит.
Источник новых откровений
Залогом будет вдохновений —
И снова гений воспарит!

       15 июня 1830. Москва


       Когда Пушкин прочитал эти стихи, то был очень тронут добросердечным отношением. Н. П. Барсуков в многотомном сочинении «Жизнь и труды М. П. Погодина» подробно описывает, в каком грустном и неспокойном душевном состоянии находился поэт после своей помолвки и при каких обстоятельствах получил послание Гульянова: «в таком мрачном настроении духа, Пушкин был до глубины души растроен словом доброжелательства человека, ему совершенно постороннего. В это время проживал в Москве сын бывшего Молдавского господаря князя Маврокордато, Иван Александрович Гульянов.., со славою состязавшийся с самим Шамполлионом об Египетских иероглифах. Когда Гульянов узнал о помолвке Пушкина, то отправил к нему анонимное послание,..»
       А. С. Пушкин откликнулся на это послание знаменитым стихотворением «Ответ анониму», которое было написано в Болдино 26 сентября 1830 г. Этот, по словам П. В. Анненкова, «чудный ответ Пушкина» являет собой «пример того, как поэт наш своим прикосновением возвышал до себя, до собственного гения чужую мысль».

            ОТВЕТ АНОНИМУ

О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье
Приветствует мое к блаженству возрожденье,
Чья скрытая рука мне крепко руку жмет,
Указывает путь и посох подает;
О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный,
Иль юности моей товарищ отдаленный,
Иль отрок, музами таинственно храним,
Иль пола кроткого стыдливый херувим, —
Благодарю тебя душою умиленной.
Вниманья слабого предмет уединенный,
К доброжелательству досель я не привык —
И странен мне его приветливый язык.
Смешон, участия кто требует у света!
Холодная толпа взирает на поэта,
Как на заезжего фигляра: если он
Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,
И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударит по сердцам с неведомою силой, —
Она в ладони бьет и хвалит, иль порой
Неблагосклонною кивает головой.
Постигнет ли певца незапное волненье,
Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, —
«Тем лучше, — говорят любители искусств, —
Тем лучше! наберет он новых дум и чувств
И нам их передаст». Но счастие поэта
Меж ими не найдет сердечного привета,
Когда боязненно безмолвствует оно...
. . . . . . . . . . . . . . . . .

       Удивительно, но получается, что первое же предположение Пушкина об авторе анонимного послания — «старик ли вдохновенный» — оказывается верным. Гульянову на тот момент было уже 45 лет, он был старше Пушкина на 13 лет, а в те времена люди, которым перевалило за 40, считались или могли считаться старыми.
       Вскоре Пушкин опубликовал эти стихи. Гульянов прочел их, аккуратным красивым почерком выписал на отдельном листе, который хранится в его личном фонде, и сделал вышеприведенное примечание: «Стихи сии напечатаны в первый раз в «Северных цветах» 1831 г., а потом в 3-ей части стихотворений Александра Пушкина 1832 г.».
       Вскоре после этого и состоялось знакомство И. А. Гульянова с А. С. Пушкиным. Когда именно и как, неизвестно, но в письме к М. П. Погодину от 15 сентября 1831 г. Гульянов уже пишет: «Кланяйтесь Пушкину, Жуковскому и любезному Веневитинову...». Из воспоминаний П. В. Нащокина, записанных П. И. Бартеневым, можно заключить, что Гульянов не раз встречался у него с Пушкиным. Однако, документальное подтверждение сохранилось только от одной встречи, имевшей место 13/25 декабря 1831 г. Это — описанный в числе источников рисунок Пушкина с изображением пирамиды (Изо 1). Предположительно, «разговор проходил «у Пречистенских ворот в доме Ильинской», где жил П. В. Нащокин, у которого остановился Пушкин во время своего пребывания в Москве (этот адрес Нащокина Пушкин указал в письме к жене от 8 декабря 1831 г.). Сам Гульянов обычно останавливался в Москве у своих сводных сестер — Марии и Катерины. Они все очень любили друг друга. Его адрес оказалось возможным узнать из черновика письма князю Никите Григорьевичу Волконскому от 20 февраля 1830 г.: на Лубянке, в Татарском доме у Княгини Молдаванской No 309 в Москве.

                Изо 1 (Теребенина 1968: 17).

       Итак, в то далёкое утро 13 декабря 1831 г. речь зашла о работах Гульянова, главной из которых, как известно, был труд о египетских иероглифических знаках. К тому времени иероглифы дешифрованы уже как 10 лет. Шампольон был ещё жив, но ему оставалось чуть более двух месяцев жизни (он умер в Париже 4 марта 1832 г. в возрасте 41 года). Жаркие дискуссии на тему теории египетского письма не утихали. Учитывая степень ее научной актуальности, можно предположить, что Пушкин и до знакомства с Гульяновым был в курсе общих вопросов полемики вокруг дешифровки иероглифов, тем более что Гульянов и Шампольон вели эту полемику в печати с 1826 г. Так или иначе Гульянов рассказывал Пушкину о своих взглядах на иероглифические знаки, а, следовательно, непременно должен был говорить и о теории Шампольона. Не стану вдаваться в подробности схватки Гульянова с Шампольоном, изложу основную суть, но прежде зададимся вопросом, почему на рисунке Пушкина возникает именно образ пирамиды.
       Р. Е. Теребенина полагала, что Гульянов рассказывал Пушкину о том, как устроены пирамиды, поскольку его рисунок, по ее мнению, точно передает особенности их строения. Это весьма маловероятно, потому что, во-первых, в то время о строении пирамид ещё не было хорошо известно. Во-вторых, судя по научным трудам Гульянова, строение пирамид его вообще не интересовало. И, в-третьих, рисунок представляет собой набросок — образ пирамиды в её общих чертах и вовсе не передает в точности особенности строения пирамид.
       Скорее можно подумать, что появление пирамиды на рисунке просто связано с тем, что пирамиды — главный символ древнего Египта, символ вечности и вполне понятно, что их образ возникает в ходе беседы о египетских древностях. Так я и думала до тех пор пока не обнаружила, что Гульянов называл «Пирамидами» свой многотомный труд «Египетская археология» (на французском языке), над которым работал как раз в то время и издал первые три тома только в 1839 г., в том числе и из-за материальных проблем. В черновике письма к М. П. Погодину в Москву, уже будучи в Дрездене, 29 июля/10 августа 1832 г. Гульянов писал: «И так если я буду ждать десяти тысяч рублей нужных для издания моих ПИРАМИД, то я буду век ЖДАТЬ У МОРЯ ПОГОДЫ» (Слова, выделенные заглавными буквами, были подчёркнуты Гульяновым). В свою очередь М. П. Погодин в письме к Гульянову в Дрезден из Москвы от 5 сентября 1832 г. отвечал: «Христа ради — не надо брошюрок. Христа ради не надо брошюрок! — Не теряйте на них времени, силы, славы. — Если теперь надо писать об Египте, то воздвигайте все пирамиды». Таким образом, очевидно, Гульянов рассказывал Пушкину «о своих Пирамидах», говорил, что собирается вернуться в Дрезден в 1832 или в 1833 году, чтобы продолжить свою работу, поскольку именно там он оставил свои бумаги и библиотеку. Этим объясняется и подпись, которую Пушкин сделал к рисунку: «Les piramides» (pyramides) и «Dresde»1833» (1832 г. исправлен на 1833; иными словами, цифра 2 переделана в 3).
       Археолог А. А. Формозов ошибочно полагал, что Пушкин изобразил ступенчатую пирамиду царя Джосера (Изо 2). Могу утверждать, что пирамида нарисована не ступенчатая, а самая обычная, возможно, небольшая, с четырьмя ровными гранями без вершины, но, кажется, это должно быть очевидно и не египтологу. Вход в пирамиду расположен почти на уровне земли, вокруг — пустыня и облака. Теребенина полагала, что «легкая волнистая линия у подножия поднимает на значительную высоту вход в нее, обозначенный темным пятном (иначе он был бы у подножия) на северной ее стороне, прежде всего открывающейся путнику идущему с севера; ... пирамида показана при вечернем освещении (солнце освещает ее северную сторону с запада), когда она наиболее красива». Во-первых, на рисунке нет компаса и поэтому можно лишь предположить, что вход расположен на северной стороне. Во-вторых, на мой взгляд, по рисунку трудно судить как о времени суток, так и о том, когда пирамида может быть наиболее красива. И, в-третьих, если пирамида строго ориентирована по сторонам света, как, например, пирамида Хеопса, то ее северная сторона по законам природы практически не освещается солнцем. Что касается волнистой линии у подножия, то не похоже, чтобы она поднимала на значительную высоту вход в пирамиду. Мне представляется, что надо искать другое объяснение.

               Изо 2 (Description de l'Egypte 1822, V: Pl. 2.1. Pl. 8.)

       Итак, во время беседы о египетских иероглифических знаках, Гульянов рассказывал Пушкину о своей главной работе, полное название которой в переводе с французского: «Египетская археология или исследование (способов/форм) выражения иероглифических знаков и элементов священного языка египтян». Как было сказано, он успел опубликовать три тома, а всего предполагал выпустить не менее десяти! Надо заметить, что у Гульянова очень высокопарный, витиеватый, многословный и трудный для понимания стиль изложения мыслей как на французском, так и на русском языке. Это видно и по его стихам. В вышеназванном труде он на множестве страниц разбирает различные слова и выражения в работах об иероглифах христианского теолога Климента Александрийского, египетского жреца Хораполлона, других древних и средневековых авторов, европейских ученых своего времени; значительная часть посвящена критике теории Шампольона. При этом сам Гульянов не предлагает ни графической системы языка, ни каких-либо грамматических правил, поскольку, вслед за античными авторами пошел по пути толкования иероглифических знаков как таинственных символов, понятных только посвященным в мистерии жрецам. Не отвергая фонетического значения иероглифического письма, он придумал свой метод инициалов или заглавных букв, согласно которому каждый иероглифический знак обозначал одну букву алфавита, и с помощью одного знака можно было передать все слова, начинающиеся на эту букву . Например, с помощью знака «сова», обозначающего букву «М», согласно методу Гульянова, можно написать или, точнее сказать, закодировать любые слова на «М»: «мудрость», «медведь», «Маша» и т.д.
       В черновике письма к графу Н. С. Мордвинову от 3/15 ноября 1828 г. (на фр. яз.) Гульянов объясняет ему, как с помощью этого, по его собственным словам, «блестящего метода» можно написать его имя Иван Гульянов. Букву «И», по его мнению, передают иероглифические знаки «тростник» и «сад», а букву «Г» — «капля» и «грот», поэтому изобразив рядом друг с другом, например, тростник и каплю или сад и грот получалось его имя. При этом количество вариантов соединения знаков может быть разнообразное. Таким образом, получается, что таинственные слова оказываются зашифрованными под той или иной буквой, которая могла ещё и писаться по-разному. Очевидно, что такая система письма, возможно, и годится для разведки, но совершенно немыслима для передачи живого языка целого народа.
       Для дополнительной иллюстрации взглядов Гульянова на египетское письмо приведу фрагмент из его Отчета, читанного в Императорской Российской Академии 4 июня 1827 г. Говоря о работе над сочинением «О языке и словописании Египтян», он объясняет: «В сем опыте о языке и письменах Египетских известных под именем Гиероглифов, старюсь доказать что Гиероглифы сии ... суть не иное что как набор различных отмен финикийских, Самаританских, большою же частию Халдейских начертаний, превращенных в различные виды оком постигаемых предметов, и в сем прикровении служивших тайным письмоводительством между корыстными кумирослужителями древнего Египта». То есть Гульянов полагал, что древнеегипетские жрецы придумали себе тайное иероглифическое письмо, взяв за основу семитские языки. От этих взглядов он не отступал до конца жизни.
       Исследования Гульянова базировались в основном на толковании древнегреческих и коптских текстов, притом, что степень его владения коптским языком точно не известна; Шампольон полагал, что Гульянов не знает даже основ коптской или египетской грамматики, правда, надо учитывать, что он высказал это в пылу полемики. Толкования античных текстов в конечном итоге увели Гульянова в сторону религиозно-мистических учений.
       Шампольон в 12-летнем возрасте загорелся желанием раскрыть тайну египетского письма и усердно готовил себя к этому; будучи гениально одаренным, он выучил такие восточные языки, как древнееврейский, сирийский, халдейский, арабский и, наконец, коптский, которым овладел настолько совершенно, что мог свободно говорить. Его успех в деле дешифровки иероглифов это — результат невероятно глубоких знаний и упорного труда. Ему удалось вырваться за пределы общепринятых представлений о египетском иероглифическом письме как наборе «символов и эмблем, под которыми скрывались глубокие тайны... — самое сокровенное учение жрецов, выраженное загадками». Сущность его открытия заключалась, говоря его собственными словами, в том, что «вся египетская графическая система употребляла одновременно и знаки, передающие понятия, и знаки, передающие звуки; что фонетические письмена, той же природы, что и буквы нашего алфавита,.. составляли... наиболее значительную часть египетских иероглифических, иератических и демотических текстов (это — три вида египетского письма, открытых Шампольоном. — М. Л.) и воспроизводили в них, сочетаясь между собой, гласные и согласные слов египетского разговорного языка».
       Завершая ответ Гульянову на его критику, опубликованный под псевдонимом в журнале «Московский телеграф» в 1827 г., Шампольон совершенно справедливо подчеркивал, что можно быть благодарным ему — Шампольону, «за то, что счастливыми и доныне беспрерывно продолжаемыми приложениями открытия своего к оригинальным памятникам, он возвращает истории ряд новых фактов, коих число и важность постепенно увеличиваются и удостоверяют нас, что мы некоторым образом, может быть, будем свидетелями возрождения во всеобщей истории целого народа». Сейчас, 200 с лишним лет спустя, все сбылось именно так, как он и предполагал.
       Изложив взгляды Гульянова и Шампольона на египетское иероглифическое письмо, можно высказать предположение, на чьей стороне был Пушкин. Помимо того, что интуиция гения помогает почувствовать гений другого человека, Пушкин, как хорошо известно, обладал глубокими познаниями во многих областях науки. П. И. Бартенев со слов П. В. Нащокина записал: «Пушкин был человек самого многостороннего знания и огромной начитанности. Известный египтолог Гульянов, встретясь с ним у Нащокина, не мог надивиться, как много он знал даже по такому предмету, каково языковедение. Он изумлял Гульянова своими светлыми мыслями, меткими, верными замечаниями. Раз, Нащокин помнит, у них был разговор о всеобщем языке. Пушкин заметил между прочим, что на всех языках в словах, означающих свет, блеск, слышится буква л». Сюда же к воспоминаниям о встрече Пушкина с Гульновым П. И. Бартенев добавил похожие воспоминания о встрече Пушкина с С. С. Мальцовым: «Сергею Сергеевичу Мальцову, отлично знавшему по-латыни, Пушкин стал объяснять Марциала и тот не мог надивиться верности и меткости его заметок. Красоты Марциалы ему были понятнее, чем Мальцову, изучавшему поэта». Этих примеров вполне достаточно, чтобы предположить, что истинность открытий Шампольона Пушкин понимал так же ясно, как поэзию Марциала или проблемы общего языкознания. Это предположение подтверждается ещё одним косвенным свидетельством.
       В 1833 г. востоковед О. И. Сенковский издал сатирическое сочинение «Фантастическое путешествие барона Брамбеуса», в котором высмеивал теорию Шампольона как ложную и оскорбительно отзывался об уже покойном к тому времени великом ученом; досталось от Сенковского и Гульянову, представленному в названном сочинении выдумщиком замысловатой теории. Очевидно, тогда это было не единственное произведение, в котором неуважительно отзывались об известных ученых и издевались над новыми научными открытиями, и Пушкин поручил писателю В. Ф. Одоевскому подготовить статью «О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе», опубликованную в журнале «Современник» в 1836 г. В числе прочего там есть такие слова: «Названия наук неизвестных нашим сатирикам служат для них обильным источником для шуток, словно для школьников, досадующих на ученость своего строгого учителя; лучшие умы нашего и прошедшего времени: Шампольон, Шеллинг, Гегель, Гаммер,.. снискавшие признательность всего просвещенного мира, обращены в предметы лакейских насмешек, «лакейских» говорим, ибо цинизм их таков, что может быть порожден лишь грубым неблагодарным невежеством».
       Здесь надо заметить, что цинизм и невежество ни в коем случае не следует путать с искренним глубоким заблуждением, которое иногда случается и с людьми образованными, просвещенными, любящими науку. Что касается чтения египетских иероглифических текстов, то именно это и произошло с И. А. Гульяновым (о других его работах не могу судить). Он заблуждался совершенно искренне. Ведя полемику в печати, и Гульянов, и Шампольон прямо и, порой, даже резко высказывались по тем или иным научным вопросам, но при этом никогда не выходили за рамки уважительного отношения друг к другу. Об истинном отношении Гульянова к Шампольону говорят его собственные слова из одного сохранившегося не полностью письма, на которое прежде никто не обратил внимания. Письмо — автограф на французском языке без даты и без адресата. Можно понять только то, что Гульянов обращается к какому-то своему соотечественнику и другу уже после смерти французского ученого. Вот перевод этих слов: «... Я очень жалею Месье Шамполиона прежде всего потому, что он не был в том возрасте, чтобы сказать я прожил (своё). Он будет жить вечно, скажете вы мне; но это грустное утешение для науки, которую он создал, и которую он один был способен развивать; мне его жаль ещё и потому что наука была полна будущего, и что она должна ему меньше, чем имела право требовать от него,..» (Здесь текст письма обрывается).
       Сам Гульянов был глубоко убежден, что он тоже создавал свою собственную новую науку. Замечательные сведения о личности Гульянова дают воспоминания историка Тимофея Грановского, который познакомился с ним в Дрездене в 1838 г. и отзывался о нем с большим уважением и сочувствием. Его рассказы в письмах друзьям о беседах с Гульяновым помогают в общих чертах понять, что могли представлять собой беседы Гульянова с Пушкиным.
       Итак, вот что пишет Грановский в письме к Н. В. Станкевичу от 16 апреля 1838 г.: «Сам Гульянов мне чрезвычайно понравился. Странности его, немного мелкое самолюбие и уважение к чинам заметны тотчас; но за этим столько любви к науке, столько сведений, что можно бы извинить гораздо бОльшие недостатки. Он жаловался на Уварова, который беспрестанно пишет к нему, чтобы он торопился окончанием своих работ и ехал в Россию. «Это значит лишить меня жизни», говорит он. В самом деле у него так раздражены нервы, что всякая безделица заставляет его рыдать. Я сказал ему откровенно, что ничего не читал из писанного им и что даже не знаю, что он сделал. Он начал мне рассказывать о своих трудах и планах, которых достало бы на жизнь десяти трудолюбивых ученых. «Более всего мучит меня мысль, что все это пропадет, когда я умру; в моих бумагах найдутся материалы, но привести их в порядок могу я один». Я едва не засмеялся, когда он сказал мне, что у него объяснение встречающейся в гиероглифах тростниковой корзинки занимает более 300 печатных страниц. «Сколько же томов будет иметь вся ваша книга?» «Я оканчиваю только предисловие: из него выйдет пять больших томов». Пять томов введения! Он заметил мое удивление. «Это может показаться странным но я созидаю новую науку, и дабы установить ее в твердых началах, я должен был уничтожить одну за другою все предыдущие теории». В самом деле, статья о тростниковой корзинке заключает в себе всю демонологию Египта и объясняет весьма многое в Ветхом Завете. То что я слышал очень умно и просто. Он взял с меня слово ежедневно бывать у него, и на другой день пришел сам. Опять длинный и занимательный разговор. Обещал сказать мне свои идеи о физиологии языков. Слышанное мною до сих пор было для меня совершенно ново и очень хорошо. Сегодня я буду с ним в театре, а теперь иду слушать лекции его, потому что наши разговоры похожи на лекции».
       Вскоре Грановскому стало не очень интересно слушать об иероглифах, он заметил, что Гульянов «страшный мистик» и все сводит к малопонятным толкованиям образов Святого Писания. «Но, — писал Грановский в письме к востоковеду В. В. Григорьеву в том же году, — где он не садится на этого конька, там всё умно и просто, так что даже я, не имея никаких предварительных сведений о предмете, понял в чем дело и готов мечем и пером защищать теории Гульянова против приверженцев Шамполлиона. Впрочем несравненно интереснее и понятнее гиероглифов были для меня идеи Гульянова о всеобщей грамматике. Преумная вещь, брат Вася. Кое что я записал и выписал, и это лоскутки из огромного труда, который готов в голове Гульянова. Он не молод и болен; одно может быть что всё это умрет с ним. Я уверен, что над многими его идеями станут смеяться, но между ними есть такие, которые не во всякую голову влезут».
       После встреч и бесед с Гульяновым, под влиянием ли этих бесед или независимо от них, но тема древнего Египта в какой-то мере продолжала волновать Пушкина. Так, на черновике стихотворения «Осень» появляется ещё один «древнеегипетский» рисунок (Чернила. 30х21. Рукопись № 2371. Лист 82/1) (Изо 3). Н. В. Измайлов датирует стихотворение второй болдинской осенью: 20-ми числами — концом октября 1833 г. Беловая рукопись, как известно, обрывается словами «Куда ж нам плыть?», но в черновике есть продолжение — перечисляются страны, куда мог бы отправиться корабль: Кавказ, Шотландия, Нормандия, Италия, Швейцария, Флорида и, наконец, Египет. Из числа названных стран, очевидно, Египет больше всех занимал воображение Пушкина. Он несколько раз упоминается в черновике, и мысли о нем дополняются рисунком. Строки такие: «Египет колоссальный, где дремлют древние за Нилом пирамиды», затем слова «древние за Нилом» зачеркнуты и вместо них написаны — «вечности символы». В итоге получается: «Египет колоссальный, где дремлют вечности символы, пирамиды» .
 
                Изо 3 (Формозов 1979: Иллюстрации)

При этом на рисунке изображен колосс, сидящий, как верно заметил Эфрос, на ступенчатой пирамиде. Измайлов и Формозов полагают, что колосс сидит на ступенчатом пьедестале. На самом деле, пьедестал у колосса небольшой — двухступенчатый, а вот пирамида, на которой он восседает, как минимум, трёхступенчатая. О том, что это — именно пирамида, а не пьедестал, на мой взгляд, говорят стихотворные строки; сам рисунок возникает как бы из стиха: «Египет колоссальный» — и колосс на рисунке; «вечности символы, пирамиды» — и образ пирамиды на рисунке.
       Что касается колосса, то уже давно высказано предположение, что прообразом его могут служить так называемые колоссы Мемнона — огромные статуи древнеегипетского царя Аменхотепа III из его храма на западном берегу Нила в Луксоре (XIV в. до н. э.) (Изо 4). Кстати, Петербургские сфинксы происходят из того же храма и принадлежат этому же фараону. Название «колоссы Мемнона» дали греки. В 27 г. н. э. в Египте произошло землетрясение, в результате которого один из колоссов дал трещину и утром на восходе Солнца под воздействием ветра и холодного воздуха стал издавать звуки, похожие на пение. Тогда греки и отождествили его с гомеровским героем Троянской войны эфиопским царем Мемноном, сыном богини утренний зари Эос, который каждое утро приветствует свою мать. В III веке н. э. римский император Септимий Север повелел отреставрировать поврежденный колосс, и он перестал петь по утрам. Изображение колоссов Мемнона Пушкин мог видеть на какой-нибудь гравюре, возможно, в многотомнике  «Описание Египта» (Изо 4).

                Изо 4 (Description de l'Egypte 1812, II: Pl. 20.)

       Что касается ступенчатой пирамиды, на которой восседает колосс, то изображения таких пирамид тоже публиковались в книгах. Так, в «Описании Египта» есть гравюра, на которой в числе ряда пирамид видна и ступенчатая пирамида царя Джосера в Саккаре (Изо 2). Это — самая древняя и самая первая пирамида, построенная в Египте в XXVII веке до н. э. Не знаю, есть ли ее изображение в каких-либо ещё книгах начала XIX в., но в книге «Описание Египта» оно совсем не выразительное, особенно на фоне великих пирамид. Поэтому рискну предположить, что прообразом ступенчатой пирамиды на рисунке Пушкина могла послужить ступенчатая пирамида царя Снофру — отца царя Хуфу (греч. Хеопса), построенная в Медуме в районе Фаюмского оазиса и датируемая тоже XXVII веком до н. э. Она как раз имеет три ярко выраженных ступени (Изо 5).

                Изо 5 (Description de l'Egypte 1817, IV: Pl. 72.3.)

       Конечно, в начале XIX века египтология только зарождалась как наука, ещё не были опубликованы и переведены важнейшие литературные произведения (мифы, сказки, повести, поучения), и древнеегипетская литература ещё не стала частью мировой литературы. Представления о древнем Египте складывались в основном под впечатлением от грандиозных памятников архитектуры, скульптуры, живописи. Ещё не знали, во времена какой глубокой древности возникла письменность и культура древнего Египта; не знали, что тема вечной жизни — главная тема древнеегипетской литературы, но пирамиды испокон веков были символом вечности.

       Поскольку работа над темой не закончена, и рано подводить окончательные итоги, в заключение приведу один короткий поучительный рассказ Митрополита Антония Сурожского, записанный с его слов в самом начале XXI века: «Наука сейчас развивается, невероятно быстро расширяя свои границы. Она представляется всё более загадочной непосвященным со своими непрерывно меняющимися концепциями. Я получил научное образование. Физику нам преподавал Морис Кюри, племянник великой Марии Кюри. ... В своей последней лекции, это было в 1932 году, Морис Кюри сказал: «Атом никогда не будет расщеплен, потому что если это произойдет, мир взорвется». А он был величайшим атомщиком своего времени.
       Из этого примера мы видим, что всякая наука, физика или какая другая, развиваясь вглубь, вширь, углубляясь в тайны, заставляет нас взглянуть на мир, в котором мы живем, скажу так: как на икону. Видимое открывает нам невидимое, и ещё чаще видимое в науке заставляет нас искать невидимое, стоять перед тайной мира и задаваться вопросами».


                Литература на русском языке


А. М. 1827 — А. М. [Ж.-Ф. Шампольон] Замечания Шамполлиона на сочинение Г-на Гульянова: Opuscules arch;ographiques. // Московский телеграф, ч. 13, М.: В Университетской типографии, 1827. С. 298-308.
Анненков 1984 — Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М.: Современник, 1984. 475 С.
Барсуков 1890 — Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб.: Погодин и Стасюлевич, 1888-1910. — 22 т. Кн. 3. — СПб. 1890. С. 389.
Батеньков 1824 — Батеньков Г. С. О египетских письменах. СПб.: В типографии Н. Греча, 1824. С. 107.
Белова, Шеркова 2003 — Белова Г. А., Шеркова Т. А. Русские в стране пирамид. Путешественники, учёные, коллекционеры. М.: Алетейа, 2003. С. 271.
Введенский 1918 — Введенский Д. И. Митрополит Филарет, как библеист (по его отзывам, письмам и словам). Сергиев Посад: Типография И. И. Иванова, 1918.
Воспоминания о Шампольоне младшем 1832 — Воспоминания о Шампольоне младшем. // Телескоп. Часть 7. М.: В типографии И. Степанова, 1832. С. 604-616.
Вяземский 1878 — Вяземский П. А. Несколько слов о г. Гульянове и трудах его. // Полное собрание сочинений. СПб., Том I. 1878. С. 216-218.
Д. 1826 — Д. [П. А. Вяземский] Opuscules arch;ographiques, par Th. Ausonioli. Premi;re livraison. A Paris, chez P. Dufart, libr. — Археографические опыты. Соч. Т. Авзониоли. Часть I. Париж. in 4. 38 стр. // Московский телеграф. Ч. 8, М.: В Университетской типографии, 1826. С. 44-52.
Измайлов 1974 — Измайлов Н. В. Осень. // Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов. Ленинград: Наука, 1974. С. 222-254.
Кагаров 2011 — Кагаров Е. Г. Прошлое и настоящее египтологии. От Шампольона к Масперо. Москва: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011.
Кацнельсон 1956 — Кацнельсон И. С. Материалы для истории египтологии в России. // Очерки по истории русского востоковедения. Сборник 2. Москва: Издательство Академии наук СССР, 1956. С. 207-231.
Куликова 1984 — Куликова А. М. И. А. Гульянов и его научно-литературные связи. // Формирование гуманистических традиций отечественного востоковедения. М.: Наука, 1984. С. 145-169.
Куликова 2001 — Куликова А. М. Языковед И. А. Гульянов (1786-1841/1842) и его научно-литературные связи. // Куликова А. М. Российское востоковедение XIX века в лицах. СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. С. 32-49.
Лотман 2014 — Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. СПб.: Азбука, 2014. (о различии путей познания поэта/художника и ученого!)
Мачинский 1934 — Мачинский А. В. Переписка Ж. Ф. Шампольона с А. Н. Олениным. // Проблемы истории докапиталистических обществ. № 4. М.-Л. 1934. С. 72-90.
Митрополит Антоний Сурожский 2018 — Митрополит Антоний Сурожский. Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы (2001-2002). М.: Никея, 2018. 288 С.
Одоевский 1836 — Одоевский В. Ф. О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе. // Современник, литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным. Т. II. Санкт-Петербург: В Гуттенберговой типографии, 1836. С. 206-217.
О египтологе Гульянове 1873 — О египтологе Гульянове. Из письма Т. Н. Грановского к Н. В. Станкевичу (Сообщено А. В. Станкевичем). // Русский архив. кн. 4. 1873. С. 479-480, 513.
Отзыв Ж. Б. Ксивре 1840 — Отзыв Ж. Б. Ксивре в переводе П. Коншина. // Маяк. Ч. XI. СПб., 1840. С. 132-140.
Петербургские сфинксы — Петербургские сфинксы. Солнце Египта на берегах Невы. Под редакцией В. В. Солкина. // СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 304.
Письма Т. Н. Грановского В. В. Григорьеву 1912 — Письма Т. Н. Грановского В. В. Григорьеву. // Щукинский сборник. Выпуск 10. М.: Синодальная Типография, 1912. С. 81-108.
Пушкин 1977, III — Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Ленинград: Издательство «Наука» Ленинградское отделение, 1977. Т. III. С. 496.
Пушкин 1964, VII — Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Издательство «Наука», 1964. Т. VII. 765 С.
Пушкин 1985, 1986 — Пушкин А. С. Сочинения в трех томах. Т. I-III. М.: Художественная литература, 1985. 735 C., 1986. 527 C., 1986. 527 C.
Рассказы о Пушкине 1925 — Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860 годах. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1925. 140 С.
Рукою Пушкина 1935 — Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Труды Пушкинской Комиссии Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР / подготовили к печати и комментировали М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский, Т. Г. Зенгер. Москва-Ленинград: ACADEMIA, 1935. 926 C.
Теребенина 1968 — Теребенина Р. Е. Новые поступления в Пушкинский рукописный фонд. // Временник Пушкинской Комиссии 1965. Ленинград: Издательство «Наука» Ленинградское отделение, 1968. С. 5-22.
Тимофей Николаевич Грановский 1880 — Тимофей Николаевич Грановский: Воспоминания о нем Я. М. Неверова, 1834-1856 гг. // Русская старина. Т. XXVII. 1880. С. 731-764.
Труды Гульянова 1832 — Труды Гульянова. // Телескоп. Ч. 9. М.: в Университетской Типографии, 1832. С. 267-270.
Тураев 1927 — Тураев Б. А. Русская наука о Древнем Востоке до 1917. // Труды комиссии по истории знаний 3. Ленинград: Издательство Академии наук СССР, 1927. С. 1-19.
Фоменко 2011 — Фоменко И. Ю. Анонимное издание «Изследование образования языков и единства их разума» (СПБ., 1812) и его автор И. А. Гульянов. // ВИВЛИОФИКА: История книги и изучение книжных памятников. Выпуск 2. М.: «Пашков дом», 2011. С. 87-105.
Формозов 1979 — Формозов А. А. Пушкин и древности. Наблюдения археолога. М.: Наука, 1979. 117 С.
Формозов 1966 — Формозов А. А. Пушкин, Чаадаев и Гульянов. // Вопросы истории. 8. 1966. С. 212-214.
Хартанович 2016 — Хартанович М. В. По следам коллекции Египетского музея Императорской Академии наук в собрании Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамеры) РАН // Сборник музея антропологии и этнографии. Кунсткамера: коллекции и хранители. Памяти Зои Леонидовны Пугач. Т. LXII. СПб.: МАЭ РАН. 2016. С. 143-150.
Цявловский 1934 — Цявловский М. А. Пушкин по документам архива М. П. Погодина. // Литературное наследство. Т. 16-18. М.: Жур.-газ. объединение, 1934. 1183 С.
Чаадаев 1991 — Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 1-2. М.: Наука, 1991. 798 С. и 671 С.
Шампольон 2013 — Шампольон Ж.-Ф. О египетском иероглифическом алфавите. М.: Книга по требованию, 2013. 282 С.
Эфрос 1933 — Эфрос А. Рисунки поэта. М.: Academia, 1933. 472 С.


                Литература на иностранных языках

Description de l';gypte 1809, I — Description de l';gypte, ou recueil des observations et des recherches qui ont ;t; faites en ;gypte pendants l'exp;dition de l'arm;e fran;aise, publi; par les ordres de sa Majest; l'Impereur Napol;on le Grand. A Paris, de l'imprimerie imp;riale. T. I. 1809. P. 232.
Description de l';gypte 1812, II — Description de l';gypte, ou recueil des observations et des recherches qui ont ;t; faites en ;gypte pendants l'exp;dition de l'arm;e fran;aise, publi; par les ordres de sa Majest; l'Impereur Napol;on le Grand. A Paris, de l'imprimerie imp;riale. T II. 1812. P. 135.
Description de l';gypte 1812, III — Description de l';gypte, ou recueil des observations et des recherches qui ont ;t; faites en ;gypte pendants l'exp;dition de l'arm;e fran;aise, publi; par les ordres de sa Majest; l'Impereur Napol;on le Grand. A Paris, de l'imprimerie imp;riale. T III. 1812. P. 93.
Description de l';gypte 1817, IV — Description de l';gypte, ou recueil des observations et des recherches qui ont ;t; faites en ;gypte pendants l'exp;dition de l'arm;e fran;aise, publi; par ordre du gouverment. A Paris, de l'imprimerie royale. T IV. 1817. P. 112.
Description de l';gypte 1822, V — Description de l';gypte, ou recueil des observations et des recherches qui ont ;t; faites en ;gypte pendants l'exp;dition de l'arm;e fran;aise, publi; par ordre du gouverment. A Paris, de l'imprimerie royale. T V. 1822. P. 133.
Goulianof 1939 — Goulianof J. A. Arch;ologie Egyptienne ou Recherches sur l'expression des signes hi;roglyphiques et sur les ;l;ments de la langue sacr;e des Egyptiens. T I-III. Leipsic: Chez J. A. Barth Libraire-Editeur, 1939. 312 P., 462 P., 572 P.
Who was who in Egyptology 2012 — Who was who in Egyptology. 4th Revised Edition / ed. by M. L. Bierbrier. London, 2012. p. 219.


               
       N.B.
       9 мая 2024 г. исполнилось 90 лет со дня рождения гениального писателя-пушкиниста ВАЛЕНТИНА СЕМЁНОВИЧА НЕПОМНЯЩЕГО (09.05.1934 - 15.09.2020).
       6 июня 2024 г. отметили 225 лет со дня рождения великого русского поэта А.С.ПУШКИНА.
       К столь знаменательным датам спешу поделиться уникальными видеозаписями, снятыми мною весной 2018 г. в Институте мировой литературы РАН в Москве - ВАЛЕНТИН СЕМЁНОВИЧ НЕПОМНЯЩИЙ читал и комментировал роман «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН».
       Мне удалось снять чтение глав 3-8 (первые две, к сожалению, не зафиксированы на плёнку, но и то, что есть — большое счастье и великое сокровище). Смотрите на моей странице в контакте или на YouTube.      

       Итак, весной 2018 г. в Институте мировой литературы РАН в Москве выдающийся писатель-пушкинист, доктор филологических наук, председатель Пушкинской комиссии Валентин Семёнович Непомнящий читал и комментировал роман
А. С. Пушкина «Евгений Онегин» (как оказалось, в последний раз в своей земной жизни). На тот момент ему было 84 года! Мне посчастливилось не только видеть и слышать Валентина Семёновича, но и записать на любительскую видеокамеру всё, что происходило в те памятные дни.
       К величайшему сожалению, в наше время, несмотря на 225-летний юбилей со дня рождения А.С.Пушкина, имя Валентина Семёновича Непомнящего оказывается на грани забвения — ни по одному из центральных телеканалов (даже по телеканалу «Культура»!) не показали ни одной из его уникальных авторских программ о Пушкине. Масштаб личности этого удивительного Человека и Учёного не осмыслен. А между тем среди его коллег ему не было, нет и уже никогда не будет равных по степени дарования и глубине проникновения в смысл пушкинского слова. Все современные книги и передачи о Пушкине либо среднего, либо низкого уровня.
       А ведь у нас ЕСТЬ богатейшее научное наследие, оставленное как им самим и его современниками, так и исследователями более старшего поколения, уровень культуры, начитанности, образования и духовного развития которых был гораздо выше, чем у нынешних, порой, мало знающих и бедно мыслящих научных сотрудников и журналистов. И вместо того чтобы тянуться к вершинам мы предпочитаем падать вниз — каких только пустых и глупых бесед не услышишь нынче в СМИ или не прочтёшь в газетах и журналах, включая, увы, и научные...
       Слава Богу, сейчас есть возможность найти, посмотреть и послушать многие авторские программы В.С.Непомнящего в интернете. Смело и уверенно рекомендую всем, кто знает и любит Пушкина, и всем, кто ничего не знает о Пушкине и думает, что не любит его, посмотреть такие программы, как «Евгений Онегин» (2008 г.), «А.С.Пушкин. Тысяча строк о любви» (2003 г.), «Времена года» (1988 г.), «А.С.Пушкин и судьбы русской культуры» (1990-е гг.), да и вообще всё, что сможете найти. Люди, один раз услышавшие слово В.С.Непомнящего, сохраняют неизгладимое впечатление на всю оставшуюся жизнь — об этом могу свидетельствовать лично. Однажды случайно услышав и увидев по телевизору, как Валентин Семёнович читает роман «Евгений Онегин» и рассказывает о нём, я стала искать и читать его книги, затем пришла к нему в ИМЛИ РАН и уже не уходила до самого ухода Валентина Семёновича в вечность.
       Важно знать, что в 2019 г. вышло полное собрание сочинений В.С.Непомнящего в пяти томах, изданное Московским Государственным Институтом Культуры, что в Химках. Электронный вариант этого замечательного собрания сочинений, насколько мне известно, можно найти на сайте этого института.
       В заключение добавлю:
       «По тайной воле провиденья» к весне 2025 года телеканал «Культура» пробудился и нежданно-негаданно сделал нам необычайно радостный подарок:
с 3 по 28 марта показывали авторскую программу В. С. Непомнящего «А. С. Пушкин “Евгений Онегин”». Любопытно было бы узнать, смотрели ли её молодые люди, каковы их мысли об услышанном, что сейчас для них Пушкин, волнует ли нынешнюю молодежь проблема человека...
       Нетрудно предположить, что в наши дни огромную аудиторию программа Валентина Семёновича собрать не может, поскольку, пользуясь словами одного старого петербургского ученого, общество наше духовно болеет и неизвестно, когда выздоровеет и выздоровеет ли вообще. Но если хотя бы сколько-то душ любого возраста, оказавшихся в нужном месте и в нужное время, задумалось над услышанным Словом, значит, произошло великое чудо встречи...



                ДОБРЫХ МЫСЛЕЙ, БЛАГИХ НАЧИНАНИЙ!



                19 февраля 2020 г., ред. осень 2023 г., апрель 2025 г.