Чужие люди

Они познакомились в автобусном туре — их места были рядом. Оба спортивные, активные, позитивные и целеустремлённые. Много общих тем. Пока ехали, разговорились. На экскурсии пошли вместе. Вместе же и уехали.

Олеся и Артур сочетались браком в маленьком районном ЗАГСе, а гуляли свадьбу в центре города, в одном из лучших ресторанов. Гостей было немного, даже родню созвали не всю, а лишь тех, с кем реально хотелось разделить радостное событие. Белое платье невесты отличалось от традиционного съёмными пышными юбками: на церемонии бракосочетания Олеся плыла — платье в пол, вуаль с искринками, фата до земли... А в ресторане она сняла всё лишнее, включая торжественный подол, и осталась в белом миниатюрном платишке с пышной короткой юбочкой, открыв стройные крепкие ноги в белых босоножках на толстой устойчивой подошве. Жених тоже отошёл от традиций, выбрав чёрные джинсы и рубаху, которую расстегнул на вечеринке, открыв красивый мускулистый торс. Удобные кожаные кроссы не стесняли движений, не утомляли ноги. Когда они танцевали под подвижную ритмичную музыку, казалось, что это — профессиональные танцоры современных направлений. Гости любовались молодыми и единодушно приходили к выводу: эта пара создана друг для друга. Ни разу они не спорили, обсуждая предстоящее торжество, ни разу не поссорились и до свадьбы, словно изначально смотрели в одном направлении, ценили одно и то же, находили радость в схожей деятельности.

Жили мирно, с уважением друг к другу, работали, планировали отпуск. Олеся тратила свою зарплату на себя и быт, аккуратно экономя, создавая уют. Артур оплачивал коммуналку, закупал на месяц основные продукты и товары на хозяйственные нужды — стиральный порошок, бумагу, жидкость для мытья посуды... Все свободные средства откладывались на отпуск, крупные покупки и "всякий пожарный случай".

Путешествовали, много гуляли в выходные, ходили на стадион при спортивной школе, на турники. Жили без признаков роскоши — оба относились к расточительству с презрением. В идиллии прошло почти два года, когда тест показал две полоски. В гостиной скоро сделали ремонт, превратив его в большую детскую, где будет жить молодая мама с малышом. Новоиспечённый папа переезжает в кабинет, чтобы иметь возможность отдохнуть и выспаться, в случае тяжёлого дня на работе, дистанцироваться, в случае простуды, во избежании риска заразить ребёнка, и чтобы было, куда с этим ребёнком уйти, чтобы мама могла спокойно поспать и отдохнуть.

Когда родился Мишка, родители оценили своё раздельное существование. Пока мама с Мишкой спит утром, почему-то утром — самый сон, папа готовит завтрак, прибирает, моет кухню, спокойно перемещаясь по квартире, не боясь разбудить спящих. Если успевал, он даже делал заготовки на обед: почистить картошку, замочить рис, отбить мясо, начистить овощей на поджарку... Вечером его встречала любящая семья, ужин на столе, глазастый Мишка. Ни разу молодая мать не сунула младенца отцу в руки: папа переодевался, кушал, отдыхал, в течении часа, мыл посуду, напевая что-то бодрое, и, собравшись с силами, наконец, шёл к ребёнку сам. За это жена ценила его особо. Он приходил, ворковал, забирал сына, и до самого сна качал, разговаривал, показывал игрушки, гладил животик... В это время Олеся могла спокойно принять душ и покушать.

Мишка родился в сентябре, и в апреле родители возобновили свои прогулки у спортивной школы. Пока сын спал в коляске, Олеся бегала по стадиону, висела на турнике, занималась на уличных тренажёрах. Она хотела вернуть былую силу и упругость своему телу, раздобревшему за последний год. Рыхлые бока морально убивали молодую мать. Она ненавидела своё отражение в зеркале. Артур же занимался, как обычно, не подозревая о переживаниях жены. Нет, она, конечно, говорила, что ей не нравятся её новые формы, и он успокаивал — всё наладится очень скоро, как только она вернёт прежнюю активность. А пока — тело, давшее жизнь новому человеку, имеет право раздаться в боках, и Артур относился к нему не менее трепетно, чем прежде. Однако, супругу это совсем не успокаивало, она начала ограничивать себя в питании, нервничала, мазалась какими-то новомодными кремами, сжигающими всё. Артур не вникал в её траты — надо, так надо, и не придавал большого значения ситуации.

Через год он предложил Олесе поездку на курорт. Она согласилась, не раздумывая. Море, песок, шаткая беготня восторженного Мишки — чудесный отдых, отличная возможность перезагрузить и ум, и тело. Но вот с телом-то, по мнению Олеси, были серьёзные проблемы. Артур никак не мог её уговорить на шашлык и вино, она отказывалась от орехов и фруктов, а сок считала ядом. Женщина предпочитала морепродукты и салат, урезая стандартную порцию втрое. Пила, исключительно, воду, а мужу отшучивалась, что сыта солнцем и морским воздухом.

Мужчина был счастлив в этом отпуске. Он гордился посвежевшей женой, похудевшей и подтянутой. Её бёдра стали, кажется, чуть шире, чем прежде, грудь изменила форму, с девичьих полумячиков на соблазнительные женские округлые дыньки, талия увеличилась пропорционально всему остальному, и супруга выглядела гармонично и привлекательно. Артур не мог знать, насколько иначе видит себя его избранница. Олеся накручивала в своей голове, что муж глазеет на моделек, почти тинейджерок, с плоскими животами и худыми бёдрами. Она не могла знать, насколько хороша в глазах своего мужчины. Даже, если он говорил комплименты её внешности и фигуре, что случалось не часто, она не верила ему. Ну, а что он ещё должен сказать? Разве сознается...

По приезду в город, Олеся, вроде, приняла свой внешний вид, как приемлимый. Но страх стать ещё хуже, вернуться в свой послеродовый вес, гнал её прочь от холодильника. Она боялась даже молока лишний раз глотнуть, предпочитая минеральную воду.

Выход на работу приободрил женщину. Там, люди посторонние, непредвзятые, смотрели на неё с интересом, делали комплименты, отзывались о её спортивной, подтянутой форме. В конце концов, она успокоилась совсем, даже начала есть мясо раз в неделю, а в день зарплаты баловала себя стаканчиком сладкого йогурта.

Артур предложил очередной отпуск провести на скалах. Мише уже исполнилось три, летом будет почти четыре — решили взять его с собой.

Путешествие оказалось запоминающимся. Они бродили по каменным ландшафтам, передавая друг другу сына через расселины. Малыш не ныл, не жаловался на усталость, правда они и ходили не слишком далеко, да и папа часто брал его на руки или нёс на плечах. Всё же, опасения мужчины по поводу капризов юного путешественника не оправдались, что теперь его безмерно радовало. Они рано ложились спать, рано вставали и всё шли куда-то, по окрестностям, каждый день находя что-то новое. На обратном пути спускались в местный магазин. Жили в палатке, готовили на костре один раз в день, перекусывая в пути сухим пайком. Для Мишки варили яица на перекус, курочку, покупали фрукты, морковь. Пользовались его любовью к сушёным яблокам и грушам бабушкиного производства — взяли с собой целый пакет. Мальчишка бесстрашно шагал вперёд, с маленьким рюкзачком за плечами, наблюдал за какими-то жуками, играл на привале камушками.

Домой вернулись воодушевлённые гордостью друг за друга, объединённые впечатлениями от пройденных километров по скалистым тропам. На ум пришла идея отдать Мишку на скалолазание. Секция сравнительно недалеко и почти недорого. Так мальчик попал в спорт. Позже, в шесть лет, он запросится ещё и на рукопашный бой. Увидит, как борются и беззлобно дерутся два брата между собой, попросит научить и его, а они позовут на занятия. Тренер учил ребят всем деталям самообороны и рукопашного боя, особое внимание уделяя общему физическому развитию учеников. Миша ему понравился сразу — мальчишка развитый, подготовленный. Очень скоро юный боец, обгоняя таких же, как он, новичков, попал на первые свои соревнования, и даже отличился там, заняв третье место. Для первого раза — очень даже хороший результат.

Через лето, на следующее, поехали на море, как раз перед знакомством с "рукопашкой". Миша стал старше, активнее, а курортный город кишел соблазнами, и мальчишка впитывал впечатления, стремясь изведать всё вокруг. Заражённая его энтузиазмом, Олеся горела желанием показать сынишке весь мир. Так как конкретных планов у них не было, ехали во всех направлениях, куда только не зазывали с самого утра добродушные весёлые гиды. В океанариум пришлось ехать дважды, а в аквапарк — трижды: уж очень понравилось.

При первом посещении океанариума, обедали в местном ресторане, в окружении рыб и скатов, плавающих за стеклянными стенами. Миша глядел кругом распахнутыми, словно и не моргавшими, глазами. Олеся испытывала такой восторг, наблюдая за ним, что уверенно могла назвать себя в этот момент самой счастливой на планете. Они обсуждали разноцветных рыб, шевелящиеся водоросли, домики и замки, в которых прятались крабики и мелкие рыбки. Они видели потрясающий мир вокруг, но не замечали, что папа их восторг не разделяет. Нет, он, конечно, рад, что им всё нравится, но когда эти двое запросились на повторное посещение, он купил им два билета. А сам не пошёл. Во-первых, экономятся деньги за вход, а это — не мало, во-вторых, экономятся деньги на подводном ресторане, а это ещё больше, ведь одни они туда не пойдут: куда, они пойдут, без денег?

Сидя на высоком стуле у барной стойки летнего кафе, попивая ледяное пиво, Артур думал о том, что Олеся впала в какое-то детское транжирство. С одной стороны, ему приятно видеть её счастливой, она, кажется, первый раз со времён родов, начала есть нормально, но с другой стороны, нормально-то можно поесть и в отеле, где шведский стол. А в дорогом ресторане можно бы и просто отметиться, мороженым и вином, например... Он корил себя за жадность, но не мог не отметить, что сандалики начали жать сыну ногу уж очень не вовремя. Пришлось купить новые, втридорога, по сравнению с обычными ценами, дома. В аквапарке ребёнок потерял трусы для плавания, купили. На пляже супруга обнаружила, что крем для загара ей почему-то не подходит, надо другой. Ездили на базар — она потеряла пляжные сланцы, взамен купила три пары обуви. Зачем? Понравились, дома такие не купишь. В городе поднялся прохладный ветер, а Миша в одной футболке — купили ветровку. На пляже оказалось слишком жарко, Мишина голова потеет под панамкой — купили соломенную шляпу. Нет, Артур и сам посмеялся, до того деловой и потешный пацан в соломенной шляпе с большими полями... И это же всё мелочи! Но таких мелочей набиралось до десятка в день. Каждый день. Он готов был кормить любимых шашлыками и мороженым, купить сувениры и покататься на катамаранах, но повторный семейный визит в подводный ресторан он никак не планировал. Не планировал он и цирк, и три поездки в большой аквапарк, с отдельной оплатой некоторых горок, и покупку одежды и обуви. У него уже создавалось впечатление, что они привезут гораздо больше вещей, чем брали с собой, а ведь брали, кажется, всё необходимое. Откуда тогда такие траты?

Артур не мог осадить жену, чтобы она прекратила тратить деньги. Не знал, как. Она никогда не позволяла себе ничего подобного, но сейчас была так искренне счастлива, так откровенно радостна, что он не хотел портить её восторженный настрой. Пусть тратит, пока есть. Лишь бы хватило.


А Миша просил ещё, и Олеся легко соглашалась: вон те батуты, а там — выступление клоунов, а сейчас — зоопарк, а завтра — ралли в пригороде, а тут — такая чудная бамбуковая метровая ложка для обуви, просто заглядение! Как не купить такую? Она же удобная, из натурального материала! Артур в первую неделю даже радовался. Правда. Жена оживилась, перестала считать калории, они с сынишкой просто лучились радостью и любопытством. Но на второй неделе он уже напрягся. Впереди ещё одна неделя отдыха, дорога домой и месяц работы до первой зарплаты, если темп расходов не снизится, жрать им под конец будет нечего. Но, опять же, это когда ещё будет!... А сейчас они выбрались единственный раз за два года... Сомнения тревожили его, а ход мысли прерывался очередным: "Мама, смотри!", влекущим новые траты. К концу отпуска супруг был нервным, уставшим от бесконечной суеты, беготни по аттракционам и магазинам. Он ехал с семьёй на море, а моря почти и не видели. Сын законючил, что на пляже скучно, и Олеся снова его горячо поддержала.

Домой Артур приехал с чувством огромного облегчения. Новость о полностью потраченной заначке, Олеся приняла беспечно:

— Это всего лишь деньги! Заработаем ещё. Зато сколько впечатлений!

Муж благоразумно промолчал. Если уж так, то орать надо было там, на юге. А после драки, как известно, кулаками не машут. Потратили и потратили. Точка.

Снова рутина, работа, тренировки, редкий отдых с друзьями. Время летело незаметно, потихоньку выплатили долги, которые образовались в ожидании зарплаты после отпуска, уже снова начала расти заначка, жизнь, кажется, вошла в привычную колею. Однако Артур никак не мог расслабиться полноценно. Вот, как напрягся тогда, на курорте, так, словно, и был, до сих пор, в напряжении. Он сам себя убеждал, что ему мерещится, что это глупо и неправильно, но поделать с собой ничего не мог. Он перестал ощущать привычную радость от вкусных ужинов, прогулок семьёй, или посиделок с родственниками. Возвращаясь мыслями в прошлый отпуск, он понимал, что чувствует брошенность, отрешённость. Олеся с Мишей бегают, куда хотят, а он плетётся следом, платит за ненужный хлам, и мечтает о близком, но недосягаемом море и покое. Ему было стыдно рассказать жене об этом, она решит, что он жалуется. И скажет, что он сам виноват — нечего было скрывать своё недовольство. А он хотел сказать, хотел, но сомневался, боялся испортить отдых им... Он не понимал, как это важно для него. А сейчас, как ни крути, поздно. Но мысли о профуканном отпуске его не покидали, Артур снова и снова думал об этом.

Почему боится рассказать жене?
Она скажет, что он ревнует её к сыну, и сам обижается, как маленький. А он ревнует? И обижается?

Покопавшись в себе, Артур, с чувством справедливого гнева, признаёт — и ревнует, и обижается. Только ни сын, ни деньги здесь ни при чём. В этом-то и дело, что причина в Олесе, но она этого не поймёт.

За все эти годы Артур привык, что она, в первую очередь, советуется с ним. С ним планирует завтрашний день. С ним делится впечатлениями, радостью, новостями о достижении их сына. И всегда мужчина был уверен, что знает свою жену. Знает, какое решение она примет в той или иной ситуации. Он был уверен в её поддержке, в направлении её целеустремлённости, и даже в том, что, если его, Артура, не будет рядом, и ей придётся принимать решение за них двоих, она всё сделает правильно. И в этой правильности он бы не сомневался, он верил ей, знал их идеалы, верил, что она не подведёт.

И теперь, в этом отпуске, он увидел Олесю другой. Под влиянием эмоций, она попала под контроль пятилетнего сына, напрочь сметая всё, что они с Артуром считали нерушимым. Дело не в том, что она исполняла все капризы мальчишки. Дело в том, что она предала их с мужем уклад жизни. Словно забыла о чувствах Артура, словно ей стало безразлично его мнение, и те ценности, что были общими, были важны, она смахнула их, как крошки со стола. Муж чувствовал себя так, словно жена ему изменила: попала под влияние другого человека и забыла о супруге. Он всегда думал, что измена — это  нечто большее, чем секс. Не то, чтобы секс — не измена, нет, скорее наоборот — измена начинается гораздо раньше непосредственного соития. Сейчас о низменной составляющей речи не шло вообще, а измена ощущалась — как боль предательства, брошенности, игнорирования, тотальной ненужности. Не жалко денег, не виноват сын. Нет. Олесина беспечность, нетипичность её поведения — вот, что его предавало. Он больше не был в ней уверен. С того отпуска он не знал, будет ли она, как раньше, действовать в его интересах. Не появится ли кто-то, под чьим влиянием она неуловимо изменится.

Артур не мог уговорить её поесть, а тут она сама наворачивала мясо, запивая соусом. То есть, изменения были в ней, в её голове, даже, если она не отдавала себе отчёта в этом. Не сын изменил её — она изменилась сама.


*

Мишка достигал успехов в  скалолазании, спорт увлекал его всё больше. Мускулистый, стройный, пластичный, уверенный — он выделялся среди сверстников. Характер его был спокойным, требования к жизни — аскетичными. Никогда он не просил "машинку, как у Васи" или "велик, как у тех ребят". Мальчик принимал то, что даёт ему жизнь и родители, ездил на соревнования, радовался новому дню. В квартире сделали ремонт, выделив будущему первокласснику отдельную комнату. Ему нравилось рисовать за собственным столом и собирать на нём паззлы. Частенько Миша вспоминал аквапарк и океанариум, но чаще рисовал скалы. Он вспоминал их сам, хоть и был совсем маленьким, когда они ездили в это путешествие, но кое-что помнил и хотел бы повторить этот опыт. В секции их начнут вывозить на большой полигон со следующего года, когда ребята станут школьниками, а на настоящие скалы они поедут лишь достигнув десятилетнего возраста. Пока приходилось довольствоваться маленьким залом, в котором Миша каждый выступ знал наизусть.

Олеся видела горные увлечения сына и как-то завела об этом разговор с мужем, но неожиданно встретила довольно негативную реакцию.

— А помнишь, как мы на скалы с Мишкой ездили... Может, съездим ещё?

— Ну... У Мишки соревнования, с сентября начнётся школа, рукопашка... Если ехать в разгар лета, то лучше уж сейчас брать путёвку на курорт. Нам уже не двадцать пять — по скалам лазить. Да и перекидывать его из рук в руки уже не получится. А случись с ним что — устал, простыл, обосрался — куда ты с ним в скалах? Пусть едет со специально обученными людьми, а нам уже больше показан цивилизованный отдых.

— Ну поехали на курорт.

— Поехали... Но с Мишкой на курорт нельзя, я прошлый раз помню. Одни расходы. То зоопарк, то аквапарк, то новые трусы, потому что старые потерял, то тут игрушки, то там мороженое... Нет уж. Без него давай съездим.

— А его куда?

— К бабушке.

— Это бесчеловечно!

— А прожрать мои годовые накопления за месяц человечно?! Я тоже устал, я тоже отдохнуть хочу, но в стране кризис, и тратить деньги на всякую хрень я не намерен. А слушать бесконечное нытьё весь долгожданный отпуск тем более. Хочешь, поехали. Нормальный отель, шведский стол, море безлимитное, вино, тепло и солнце. Без всяких спа и горок. Не нравится, никто никуда не поедет — всё честно. Нечего нервы портить.

Олеся была поражена. Оказывается, они "прожрали его годовые накопления"!... Но это и её накопления тоже! Да, она почти не откладывает, но он-то откладывает, благодаря ей: она покупает повседневные продукты, экономит на себе, в отличии от миллионов похожих жён, работает и неплохо, кстати, зарабатывает!...

Времени прошло много, но на память Олеся никогда не жаловалась. Она начала вспоминать прошлый отпуск, всеми силами блокируя эмоциональную составляющую — чисто мозгами, и очень скоро поняла: да, вон, в шкаф заглянуть — они потратили на Олесю и Мишу реально львиную долю средств. Женщина начинала оправдываться перед собой, искать аргументы — туфли, купленные на юге, до сих пор носит, это не пустая трата!... Но она понимала, что дело не в оправданиях. Надо было обсудить возможность покупок заранее, нужно было составить план мероприятий, вдвоём решить — куда они сходят с сыном, чем будут заниматься на пляже... Она вспомнила, как неприкаянно бродил Артур по пристани, когда они выходили с очередного аттракциона или из аквапарка... Он экономил на себе, чтобы хватило на разыгравшийся аппетит его семейства. Но почему он таскался с ними, вместо того, чтобы просто уйти на пляж?! Отдыхал бы, как хочет, и не спонсировал бы их прихоти.

Она вспомнила, с каким наслаждением муж укладывал два пледа в чемодан:

— Зачем два? Нам одного хватит.

— Ты не понимаешь... Мы будем загорать каждый день. Будем устраивать пикники... Один плед в стирку, второй на смену.

— О, какой ты предусмотрительный!

Второй плед даже не развернули за весь отпуск. Да, Артур мог  оставить их в городе и уйти. Но он хотел провести отпуск с семьёй. Он растерялся. Она и сама растерялась. Миша так вырос, ему так всё интересно!... Ей хотелось весь мир подарить этому мальчику! Ведь он ещё ни разу не был там, куда они ходили, ни разу не видел всего того, что она могла ему показать! А Артур... Мог бы и поговорить с ней, а не морозиться на пристани. Да, её понесло. Ну, и что? Он же мужик, он — глава семьи, не мог сказать: давай-ка, милая, составим план на посещение злачных мест. Она же не безмозглая, просто увлеклась. Она бы услышала его... А сейчас этот придурок второй год таит обиду за то, что давно утекло! Она-то думает, что с ним не так? Переживает, что на работе устаёт, проблемы у него, а он, ни фига себе, обиделся полтора года назад! Хоть бы слово сказал! "Прожрали его накопления"... Ну, и прожрали. Теперь-то что, не жрать вообще? Ладно, не хочет курорта, ну, и бог с ним. Закрыли тему. Ещё после ремонта не вошли в прежнее русло...

Выйдя из комнаты, женщина увидела мужа, сидящего за столом. Её сердце захлестнула такая нежность, и даже, наверное, жалость, что, не выдержав, она подошла и осторожно обняла его за плечи:

— Прости меня за тот отпуск, — искренне сказала Олеся, — я, правда, слишком увлеклась. Это было неправильно.

Муж молчал. К его собственному недоумению, извинения жены вызвали в нём волну такой обиды и негодования, что он боялся или закричать на неё сейчас, или заплакать.

— Мы должны были распланировать свой отдых заранее, и обсудить возможные расходы. Я действовала импульсивно. Мне жаль.

Артур погладил её по руке и кивнул.

— Мам, где моя футболка с динозавром?! — донеслось из комнаты сына.

Родители переглянулись, улыбнулись друг другу, и Олеся ушла. Артур справился с эмоциями, но чувство пережитого предательства никуда не делось. Не растворилось и его недоверие. Он понял сейчас, что их отношения изменились, и как раньше уже больше не будет.


*


Задержка пришла неожиданно. Не то, чтобы они тщательно предохранялись, но, почему-то, даже взрослые и глубоко семейные люди, иногда забывают, что у них могут получиться дети.

Артур принял новость спокойно, хотя, признаться честно, его больше интересовала реакция жены. Он бы так же спокойно принял её решение о прерывании, например... Как бы он к ней относился после этого — другой вопрос, но сейчас, в моменте, он был заранее солидарен с любым сценарием. Мужчину по-прежнему мучали сомнения, относительно супруги. Он даже всерьёз размышлял о разводе, представлял возможные варианты — самому растить сына или оставить его с мамой, забирать ли его на все каникулы или лучше наоборот — на все будни... Теперь же, когда Олеся сообщила о беременности, он принял, как данность, что совместному проживанию быть. Не расстроился, не обрадовался — смирился. Предстояло адаптироваться к новым обстоятельствам.

Олеся очень переживала. В первую очередь, ждала реакции мужа. Он был спокоен и лоялен. Это её смутило — реакция, граничащая с равнодушием. Женщина пристально наблюдала за супругом, стараясь разгадать его чувства, но он чуть улыбался ей, не выказывая никаких душевных терзаний.

Сделав тест, пройдя УЗИ, встав на учёт на раннем сроке, Олеся решила поделиться своим смятением с кем-то более живым и отзывчивым, чем муж.

— Кать, я так боюсь...

Подруги сидели в парке, на веранде зоны аттракционов. Обычно, здесь люди ожидают своей очереди в кассу, но сейчас, в межсезонье, здесь было пусто и тихо.

— Чего ты боишься?

— Не знаю. Вообще. С Артуром всё как-то не так стало...

— Может, он любовницу завёл?

— Нет, какая любовница... После меня он никого не захочет. Что-то происходит, он остыл, как будто. Как будто, мы прописали сценарий за наш прошлый период, и сейчас он по этому сценарию гонит по кругу одно и то же. Никакой живости, нет вовлечённости, импровизации...

— Ты худрук какой-то, или что? Годы идут, гормоны устаканиваются, возраст берёт своё. Какую ты самодеятельность от него ждёшь? Я не понимаю.

— Раньше мы жили, понимаешь? Жили. А теперь соседствуем.

— Хорошо соседствуете, если ты с пузом. Лучше худой мир, чем жирная война. Работаете, отдыхаете, спортом занимаетесь, рожаете — что тебе не так-то ещё?!

— Не знаю. Я с ним чувствую себя, как с посторонним. Даже стыдиться его начала: что он подумает, что он скажет?... Раньше я знала всё что он скажет, понимаешь? А теперь, как будто, совсем его не знаю. И беременности боюсь. Я после первых родов с таким трудом держу себя в форме! А если после вторых я не справлюсь?

— А я говорила — тебе давно обследоваться надо было.

— На предмет чего?!

— На предмет всего! Диабет, щитовидка, почки, сердце...

— Я на работе медкомиссию проходила, всё нормально там.

— К нормальным врачам надо ходить, а не для галочки.

— Это дорого...

— А на путешествия так деньги есть?! Ну, какие могут быть скалы, если ты на ладан дышишь... Нельзя же так! Хотя бы просто питание наладила, со специалистом!

— А что я должна была сказать мужу?! "Милый, отпуск — это, конечно, хорошо, но давай ты деньги, собранные на поездку, отдашь в клинику, я там кровь сдам..." Да он бы не понял... Ну, и я же похудела! Я вешу-то нормально...

— И какой ценой?

— Акционной... Да. Я во всём себя ограничиваю. Гуляю много, дома с Мишкой зарядку делаем; пока он на тренировке, я в соседнем зале потею... Стрёмно, конечно, ни в душ не сходишь, ни отвлечёшься — заканчиваем-то вместе. Но хоть так. А теперь... Если я после вторых родов уже не смогу прийти в себя?

— Сможешь. Надо создавать дефицит калорий. Неважно, что ты ешь, важно сколько ты двигаешься. Ты зря ограничиваешь себя во всем, организм наоборот, только запасать начинает. Двигаться надо больше, а не на воде сидеть.

— Во-первых, я двигаюсь! А во-вторых, уже вовсю специалисты говорят, что спорт и физические нагрузки на вес никак не влияют!

— Во-первых, мышцы, в момент физической активности, вырабатывают кучу полезных гормонов, на питание мышечной ткани расходуются калории, и чем больше ты двигаешься, тем меньше обрастаешь жиром! Во-вторых, ты же не жрёшь ничего! Это вредно!

— Я боюсь! Боюсь лишний кусочек съесть, боюсь мимо кулинарии пройти, боюсь разжиреть!

— Ну, тут уж тебе никто не поможет... Голову лечить надо, в первую очередь. Если ты не ешь, и если ты не спишь — у тебя стопудово будут проблемы с весом. Любые, от анорексии до ожирения. А у тебя, похоже, расстройство пищевого поведения: ты вообще нормально жрать не можешь, уже сколько лет!

— Ой, всё, опять ты начинаешь... Как будто, жри бы я рыбу с мясом, у меня бы всё нормально было.

— И было бы!

— Ты мне лучше скажи, что мне с Артуром делать?

— Ты в своей голове разобраться не можешь, а ещё в его башку залезть пытаешься... Что ты с ним сделаешь?... Вот именно, ничего. Вот и успокойся. Тебе нервничать теперь нельзя.

— А раньше — можно было?

— Можно было. А ты не нервничала. Вот и сейчас успокойся.

Время шло незаметно, Миша закончил первый класс, Олеся собирала сумки в роддом, строчила пелёнки, Артур же всё больше уходил в работу.

Он смотрел на супругу со стороны, но уже не любовался ею, как раньше. И дело совсем не в фигуре. Он наблюдал за ней, как за посторонней, не понимая, зачем вообще происходит всё, что происходит? Мужчина никак не мог вызвать в себе хоть какие-то эмоции, подходящие к ситуации.

Он скоро станет отцом. Ни радости, ни любопытства, ни чувства ответственности... Чувство долга есть. Это есть. Но долг — повсюду. От супружеского до кредитного — он должен обеспечить, выплатить, проследить, учесть... Он и не расстраивался. Обязанности не раздражали Артура, скорее мотивировали к действию. Иногда он думал, что, если бы не чувство долга, он купил бы ящик водки, и пил бы её, сидя на диване. Пока бы напрочь не спился.

Откуда такие мысли?

Он пытался понять себя, но не смог. Был момент, когда он думал, что если разведётся с Олесей, то сможет начать жизнь заново. Но ведь, начать новую жизнь, значит предать старую? Чем же она ему не угодила? Одним долбанным отпуском?

Серьёзно. Неужели он готов бросить семью из-за ерунды, случившейся давным-давно, в которой, в некотором роде, он и сам виноват — молчать не надо было? Артур не мог признать неудавшийся свой отпуск причиной развода, а выдумывать повод было ещё глупее, чем признать правду. Он так запутался в своих чувствах, что перестал вообще что-либо понимать, и вот тогда — смирился. Тут ещё беременность эта... Всё к одному.

Он смотрел на жену так же отрешённо, как она смотрела там, на юге — словно сквозь него. Он предложил пойти на пляж, а сын законючил, что на пляже скучно, там нет горок и жарко от песка. Вот тогда супруга посмотрела сквозь Артура и сказала в пространство: в аквапарке гораздо веселее. Её пустой взгляд скользнул по нему, наткнулся на сына, потеплел, осмыслился... Вот, кажется, в этот момент всё рухнуло. А может, раньше. Или это было первым ранением, а весь остальной отдых просто добивал, и добивал, и добивал их отношения, такие доверительные, и такие, как оказалось, хрупкие? Тогда он ещё чувствовал себя брошенным и одиноким. Тогда ещё была обида за несбывшиеся планы. Сейчас отпустило — и этого нет.

Ему уже не стыдно за своё равнодушие: он не виноват, что не может чувствовать что-то, как близорукий не виноват в плохом зрении. Куда-то делась уверенность, душевная близость, ожидание... Вот, даже ожидание пропало. Даже зная, что станет отцом, Артур не предвкушал это событие. Есть и есть. Вернее, будет — и будет. Ничего особенного. Даже зарплата, капнувшая на карту, не вызывала вообще никаких эмоций — просто цифры. Цифры, которые мужчина прилежно вычитал на различные счета и платёжки, как третьеклассник старательно высчитывает никому не нужный ответ в длинном столбце примера. Нет эмоций. Радости нет. А Олеся есть. И нужно как-то соответствовать её ожиданиям: что-то говорить, что-то делать, что-то оплачивать. Потому что, должен.

Рождение сына было встречено стандартной генеральной уборкой, перестановкой, тортом, цветами и воздушными шариками. Миша, наблюдая за украшением квартиры, ревниво спросил:

— А для меня такое было?

— Да, конечно, сынок, — машинально кивнул отец. Он не предложил мальчику поучаствовать в праздничных приготовлениях, ведь он не чувствовал праздника. Каждый его день, не зависимо от событий, стал серым и рутинным. Мама говорила Мише, что в животе у неё растёт новый малыш, который родится и будет младенцем, Мишкиным братиком, а потом подрастёт и станет маленьким мальчиком... Вообще, она с Мишей теперь говорила так, словно это он был младенцем: растягивая слова, заглядывая в глаза, поглаживая по голове. Парень одного понять не мог: щенка завести нельзя — ведь его надо кормить, растить, учить, воспитывать... А родить ребёнка — не то же самое? Мама стала больше с ним разговаривать, но говорила всегда о будущем, которого ещё нет. Это ужасно скучно. Всё рассказывала о братике, а он ещё даже не родился! Миша хотел бы говорить о скалах, гулять в парке, показать маме, как он высоко научился раскачиваться и прыгать с качели, а она гуляла одна, пока он учился или тренировался. На тренировки с ним мама ходить перестала. Всё сам, или с папой. Но папа тоже скучный — молчит всё время. Спросишь — ответит, но не разговаривает, и сам, если и спросит о чём, видно, что не слушает ответа.

А ещё Мишу раздражало, что он — уже школьник, уже сам ходит на тренировки, один ездит в автобусе, а мама, из-за своего живота, начала с ним обращаться, как с детсадовцем: "Покушай кашку, сыночек, будешь сильным, как богатырь!", "Помой ручки, сыночек, а то ладошки у тебя чумазые-чумазые, как у Грязнули из книжки!", "Ты получил грамоту? Какой ты у меня молодец, Мишаня! Совсем большой мальчик!" — и даже не спросит, а за что грамоту-то дали?!

Раздражение, неизвестность, перемены и мамино сюсюканье сводили Михаила с ума. Он испытывал сильнейшее раздражение, когда слышал её голос. Ему даже хотелось вывести мать из себя, чтобы она начала ругаться — ведь сюсюкая, ругаться невозможно, и тогда, может быть, она бы стала прежней, но каждый раз, когда он видел, что мама закипает, он почему пугался и уходил в комнату.


*


Родился мальчик, красный и сморщенный, пищащий тонко и скрипуче, как беспомощный птенец.

Миша смотрел на отца, пытаясь понять, как он относится к тому, что мама принесла домой? Как так и надо. Ну, ладно, раз им надо, пусть. Сам мальчик чувствовал какую-то брезгливость к этому существу, отторжение. Родители никогда не рассказывали ему с упоением о том, каким он был младенцем. Их воспоминания перекликались с его собственными, относясь к более сознательному возрасту. Чаще всего, Миша с мамой, иногда и с папой, вспоминали путешествие на скалы. То есть, парнишка, конечно, знал, что когда-то был таким же зажмуренным кулёчком, но об этом никогда не говорили. На семейных праздниках родня рассматривала его ранние фотографии, с хохотом, добрыми насмешками, и Мише было стыдно за тот период своей жизни, который он совсем не помнил и делал всякую ерунду: голый, дрыгал ногами, совал пятку в рот, рисовал бананом по стене... Это было более, чем неловко. И теперь он видел грудничка, который скоро будет в таком же стыдном возрасте, над ним будут смеяться, и Миша не хотел этого. Ему не жалко, нет, ему противно. И обидно немного: жизнь была довольно лёгкой и приятной, пока у мамы не начал расти живот. Теперь всё иначе. Всё непонятно и неловко. Голый ребёнок, голая мамина грудь, человеческое молоко и детские экскрименты... Миша не желал зла ребёнку, но отчётливо ощущал — лучше бы этого "новородка" никогда не было.

Папа всё чаще был теперь на работе. Он оправдывался растущими расходами, но сам прекрасно понимал, что просто не хочет быть дома. Он не хочет возни с младенцем, не хочет отвечать на вопросительный Мишин взгляд, когда мама, снова и снова, отсылает старшего сына в комнату. Ей некогда, она устала от беременности и родов, грудничок "висит" на её груди, спит на её руках, и ей просто некогда погулять, поиграть, почитать вместе с Мишей. Миша, вроде и понимает, что он уже большой, он, вроде, и помогает маме, выполняя бесчисленные мелкие поручения, но хочет-то он совсем другого.

Сядет паззл собирать, а мама зовёт — то пелёнку подать, то воды налить, то чайник поставить... И он, всё бросив, идёт и делает. А когда ему что-то нужно, мама находит миллион причин отказать и отослать сына в комнату. Миша уходит, но тут ей снова что-то нужно, и он должен пойти, помочь и исчезнуть за дверью. "Принеси — подай, отвали — не мешай". А папа смотрит и молчит.

Артур видел раздражение наследника, но не чувствовал никаких эмоций, ни по этому поводу, ни по какому-либо ещё. Да, он тоже брал на себя какие-то обязанности, в основном, кухонные, но умом осознавал — надо бы больше помогать жене, чаще брать на себя маленького, чаще разговаривать и гулять со старшим. Но в сердце не было ни потребности, ни вины, ни желания — одна серая усталость. Всё, происходящее вокруг, происходило, будто, не с ним, а где-то за стеклом, в параллельной вселенной. На работе было гораздо проще, и Артур стремился туда, как в тихую нору, без эмоций и аргументов — машинально, по привычке. Как животное, в случае беды, безотчётно хочет укрыться в своём логове.


*


Олеся радовалась: рождение второго ребёнка сплотило их всех. Миша бегает, помогает, что ни попросишь — сознательный парень растёт. Артур обеды стряпает, купает младшего... Правда, на работе стал задерживаться чаще. И уходит рано. Но, бывает, заезжает днём, и в свой выходной всегда рядом. А младенец такой чудный — гордость семьи! Подрастёт, будут играть с Мишкой.

Ей казалось, что жизнь, наконец-то, наладилась, что всё вернулось на свои круги, как было, когда млаленцем был Миша. Олеся не знала, что "как было" — не бывает. То, что было — проходит, оставляя опыт, меняя людей, добавляя шрамов. Есть ведь и весёлые шрамы. У Артура, например, шрам на ладони — он хохотал, когда рассказывал, как, по пьяному делу, придумал в сауне, на краю бассейна, исполнять колесо и сальто. В тапочках, на скользкой, мокрой плитке... Мог бы и шею свернуть, да бог уберёг. Артур кувырнулся в бассейн, попытавшись в полёте удержаться за край. Вот краем плитки и распорол. Кровь окрашивала воду рядом с ним, подсветка в стенах бассейна наводила жути на эту картину, и парень гонялся в воде за девчонками, визжащими от ужаса, и хохотал до слёз. Вся их компания смеялась до упаду. Ладонь промыли водкой, замотали чьим-то лифчиком, и продолжили гулянку, только теперь уже, девчонки, прозвавшие Артура Зомбаком, купались топлес: раз уж одна разделась, перевязывая раненого, то остальные соблюли солидарность. Парни почувствовали счастье и прилив сил... Весело было. Артур не переживал ни секунды по поводу произошедшего, не жалел ни разу, и повторил бы снова — эх, молодость!... Но люди считают, что шрамы — это всегда плохо. За каждым шрамом таится боль. Однако, в действительности, каждый шрам имеет свою историю, порой даже забавную, а иногда — ведущую к настоящему, большому, счастью. Как ампутация двух пальцев на ноге привела когда-то солдата к военному медику — молодой девушке, которая оценила его везучесть и чувство юмора. Так познакомились родители Олеси. Один раз встретились и остались вместе навсегда. Она хотела так же — однажды и на всю жизнь. В какой-то момент, когда почувствовался разлад в их с Артуром семье, она испугалась. Есть в жизни непоправимые моменты. Как разбитая мамина кружка. Мама любила эту кружку, часто брала её в руки, оглаживая пальцем ободок, думала о чём-то, но почти никогда из неё не пила. А тут — раз! — и вдребезги. Страшно очень. И дело не в том, что накажут, что мама будет ругать — она не ругала, она плакала. Дело в том, что ничего не исправить. Никак нельзя отмотать назад и быть аккуратнее. Никак нельзя сделать вид, что ничего не случилось, но и сделать ничего нельзя. Стоишь в стороне и хочешь исчезнуть. Вот и тут — так же. Артур после того отпуска стал другим. Сначала ходил, как в воду опущенный, потом стал холодным, как скала. А Олеся оставалась в стороне и не знала, что делать. Её тревога росла, но выхода не находила, и жевала сердце за грудиной. Женщине казалось, что разбилось что-то неочевидно важное, как мамина любимая кружка. Страх непоправимости преследовал её, она плакала от непонимания происходящего, от безысходности. Но теперь — Олеся успокоилась, ведь всё стало, как раньше.

Но "как раньше" уже никогда не будет. По-другому. Может, и не хуже, да и не лучше — просто иначе. Всё меняется. И кружка может треснуть сама, сколько бы её не берегли. Нет смысла цепляться за прошлое, когда ещё есть шанс повлиять на своё настоящее — сделать хоть что-то хорошее, помочь, понять, выслушать, высказаться... Каждый новый шанс станет прошлым, превратиться в раздражённое — "могла, да, но теперь-то что?!", и оставит свой шрамик на каждом — кто не захотел высказаться, и кто не стал слушать; кто испугался и кто не смог дождаться... Прошлое уходит, оставляя следы, меняя людей, их отношение, их восприятие. Ничто не бывает, как раньше, но каждое "сегодня" — это новый шрам. Будет ли он весёлым? Приведёт ли он к счастью? Или будет болеть, уродовать внешность, разрастаться келлоидом? Всё зависит от нас. В каждом сегодняшнем дне всё зависит от нас. Всех, пока люди вместе.

Олеся жаловалась подруге по телефону:

— И как матери одиночки всё успевают? У меня муж всё по дому делать помогает, и с ребёнком гуляет, и старшего на себя взял, а я только и успеваю, что выспаться иногда...

— Нечего заглядываться на других, зачем тебе одиночки, как пример? Ты о себе подумай: не двадцать ведь лет уже, вторые роды, переливание крови — всё это стресс, милая. Тебе нужно восстановиться. Отдыхай при каждой малейшей возможности, пока малыш позволяет. А там, придёт время, будете вместе и во дворе бегать, и посуду мыть. Скоро понадобится твоя активность, не переживай, а пока сиди в режиме энергосбережения. Здоровье превыше всего...

— Я сижу... Слушай, так располнела! Надо начать зарядку делать. И снова записаться в зал.

— Куда ты сейчас — в зал? А мелкого где оставишь? Просто гуляй больше, пока и этого хватит. С коляской можно Мишку на тренировку провожать. Или встречать из школы.

— Ой, Миша уже такой самостоятельный! Он и на тренировки сам ездит, и в школу сам уходит, я его даже не бужу. Всё сам.

— Олесь, смотри, с ним разговаривать сейчас надо побольше, чтобы он не чувствовал себя отрезанным ломтём.

— Мы разговариваем... Да о чём больно говорить-то? Как день прошёл? — нормально. Вот и пообщались. Он сейчас больше с папой. Не думаю, что Мише, с его школой, секциями, соревнованиями — может быть одиноко. Нет, ему хватает общения.

— Общения, может, и хватает, а мамы — нет. Не запускай парня, наревёшься с ним потом.

— Он у меня хороший, не наревусь. Да и отец ведь есть.

Папа забирал Мишку с последних тренировок, если это получалось по времени.

— Сынок, давай-ка зайдём в столовую, поедим. Дома неизвестно, есть ли что. Придём, там мама устала, мелкий орёт... Когда до ужина доберёмся, неизвестно.

— Почему он всё время орёт?

— Мал ещё.

— А скоро он вырастет?

— Не скоро. Но подрастёт, конечно, быстро. Только легче тебе не станет. Полезет в твою комнату, к твоим вещам...

— Я ему как дам...

— Я те дам. Его нельзя обижать, он маленький. Когда ты сам был мелким и лез к моим вещам, я тебя не обижал. Хотя ты мог учудить, конечно. В новые ботинки мне выжал тюбик зубной пасты. Мы спохватились, а ты пасту уже с ботинка слизываешь... Прикинь! — Артур натянуто улыбается.

— Это ужасно.

— Нормально. А потом вообще клей мне в них вылил. Ладно, хоть не наелся. Ботинки пришлось выкинуть, а клей спрятать.

— Все маленькие такие?

— Да, конечно, все.

— А почему?

— Тупенькие, потому что. Мозгов нет ещё. Тут ругаться бесполезно, тут только понять и простить. Не ссы, мужик, ты справишься.

— Да я знаю. Просто он меня раздражает...

— Он всех сейчас раздражает. Вон, мать тоже, бывает, нервная. Ничего, подрастёт, легче будет. В садик сплавим, заживём, — отец ободряюще сжимает плечо сына, тот понуро кивает.

Вот и папа понимает, что из-за мелкого всё стало хуже. Значит, Мишка правильно так думает. Мама реально нервная — то плачет, то смеётся, и дёргает их с папой всё время, по всякой мелочи. И зачем только она притащила этого ребёнка? От собаки хоть радость есть.

Впервые выбрались на пикник с ночёвкой. Не море и курорт, конечно, но тоже хорошо: большая зелёная поляна на берегу пруда, палатка, солнце, мяч, бутерброды... Миша с отцом перекидывали друг другу пластиковую специальную тарелку. Артур запускал её высоко, сын был вынужден подпрыгивать, чтобы поймать. Михаилу было весело, а папа машинально хвалил его за ловкость. Мелкий шатко бегал по траве, смеясь и падая. Погода стояла жаркая, солнечная — оба дня загорали. Олеся купила открытый купальник, подставляя солнцу максимум тела, ощущая кожей ветер и тепло. Она наслаждалась природой, отдыхом, радостью детей... На пруду отдыхали ещё две семьи. Несколько женщин разных возрастов щеголяли в купальниках по берегу. Артур смотрел равнодушно, но несколько раз его безразличный, казалось бы, взгляд, переходил от незнакомок к супруге, сравнивая и оценивая. Олеся же ничего не замечала. Странно: когда он любовался женой — ей мерещилось, что он глазеет на других баб, а теперь, когда он откровенно созерцал присутствующих — не замечала, и всё.

По возвращении домой, все дружно захотели мыться и спать. Последним в душ пошёл Артур. Он долго стоял под струями холодной воды, и смотрел в стену, вспоминая, какой Олеся была на курорте, когда Мишке было почти столько же, сколько сейчас мелкому. Совсем другая картина. Стареет? Так ведь лет-то ещё... Болеет? Вроде, и жалоб нет. Расслабилась? С Мишкой они ходили на стадион, на тренажёры, и жена выкладывалась на этих тренировках. А сейчас никто ничего не хочет. Выйдя из душа, Артур посмотрел на себя в зеркало, пощупал бока — нормально, пока, не разжирел. Но с супругой надо что-то делать. Если так дальше пойдёт, он не согласен остаться с двумя детьми и женой-инвалидом. Ожирение ни к чему хорошему не приводит — это все врачи говорят. Надо что-то делать.

На следующий день Олеся, накрывая ужин, спросила Мишу, понравился ли ему пикник, хорошо ли он отдохнул. Миша расцвёл в улыбке: очень!

Когда дети легли спать, родители снова встретились на кухне, выпить по чашке чая. Артур понимал, что его речи жене не понравятся, умом понимал, а эмоций, как всегда, не было. Зато чувство долга было — ожирение, являясь болезнью с тяжёлыми последствиями, ставит под угрозу жизнь его законной жены. Он не должен принимать это молча, он должен, просто обязан, помочь.

— Раз уж ты вспомнила про пикник... Не злись, пожалуйста, но... Посмотрел я на тебя — отстранённо, непредвзято, и понял, что уж очень сильно ты раздобрела, милая. Вон, бабы на пруду в матери тебе годились, а выглядели лучше, играли в активные игры. А ты за младшим не поспеваешь, еле дышишь. Надо что-то делать. Такой вес тебя погубит, и морально, и физически. Чем я могу тебе помочь? Чего тебе не хватает для похудения? Шмотки есть любые, чтобы тебе было комфортно. Время есть — я заберу детей в любой день, а если ты составишь расписание — буду ему соответствовать. Спортзал в соседнем доме. Можем, если хочешь, снова походить на стадион, вместе. Что скажешь?

— Скажу, что мне обидно это слышать. Я родила двоих детей, а в эти роды потеряла много крови, мне даже переливание делали! Конечно, мой организм изменился!

— Переливание крови делают многим людям. Женщины рожают и по пять детей, оставаясь в форме. Дело не в этом. Вспомни, как мы занимались на стадионе — ты хотела, ты очень хотела вернуться к своим параметрам. Диеты, кремы... Сейчас ничего этого нет. Ты не хочешь заниматься своим здоровьем?

— Я всё делала, да! А тебе было наплевать! Ты говорил, что тебя и так всё устраивает!

— Так и есть. Меня и сейчас бы всё устраивало, если бы ты ходила на тренировки.

— Я устаю с двумя детьми — это ты понимаешь?!

— Хорошо, давай я их заберу на полгода, переведусь в иногородний филиал нашей фирмы, найму няню, часть работы буду делать удалённо. Скалолазание там есть, новый зал будет Мише разнообразием, рукопашка подождёт, а тебе никто не помешает.

— Ты совсем идиот?! Ты считаешь, что можешь угрожать мне детьми?! Ты хочешь забрать у меня детей?!

— И кто из нас идиот? Я предлагаю тебе варианты. Предложи и ты что-нибудь.

— Мне нужен отдых, только и всего!

— Как я могу его тебе обеспечить?

— Купи мне путёвку на курорт. С ребёнком! Я не собираюсь оставлять младенца без внимания!

— Не так уж он и мал... Хорошо. Я тебя понял. Отдохнёшь и займёшься собой.

Два дня Олеся не разговаривала с мужем. Она понимала, что он прав. Много раз она сама думала о том, что пора возвращаться к прежней активности, и с подругой говорила об этом, и даже, кажется, с Мишей... Но, когда она думала о том, чтобы пойти, записаться в зал, на неё накатывала такая лень... Не передать, какая. Олеся списывала её на усталость, на плохое настроение, на недомогание — на что угодно, но "что угодно" проходило, а лень оставалась.

В последнее время даже подруга соглашалась — пора что-то делать, хотя раньше говорила — отдыхай, сил набирайся. Теперь она, наоборот, уговаривала:

— Лесь, бодрость появится, когда начнёшь заниматься и худеть. А пока надо. Через силу, через не могу... До первых результатов. А там — сама бегать будешь, ещё и с радостью!
Так и есть, наверно. Говорят же: главное — начать. Но, вот, начать-то, как раз не получалось. Если Олеся сама на себя давила — надо, надо, иди, делай — она, приободрившись, делала зарядку, пару упражнений на растяжку рук и ног, а потом долго отдувалась перед зеркалом, впадая в уныние: так тяжело и неэффективно! Вот бы, как в игре — пробежал уровень, и сразу получил новый облик!... Настроение пропадало, апатия накатывала с новой силой.

Единственное, чего женщина добилась от себя — это ограничения в еде. Но, даже сидя на одних брокколи и моркови, она не получила ничего, кроме ярких красок в туалете. Вес стоял намертво, а жрать хотелось до потери сознания. Олеся всё чаще думала о себе — экая туша... Приводила аргументы, что это виноват возраст, гормоны и переливание, но, как и Артур, внутренне, не могла согласиться с этим. "Физическая активность на вес не влияет!" — кричали заголовки в Интернете, но уже не впечатляли, как раньше. Практика показывает другое... Но, как, КАК скинуть СТОЛЬКО жира?! В зал придёшь в таком виде, так люди разбегутся в ужасе. При мысли о публике, Олеся виделась себе и вовсе слоноподобной особой. А дома, вроде, ничего — просто полновата... Уличные тренажёры тоже не привлекали — то холодно, то сыро. Как-то раньше это не замечалось. Под проливным дождём по стадиону бегала, сама помнит, но тогда была бодрее, моложе... Слова мужа обидели её. Хотя, умом она и сама понимала, что он чертовски прав, но... Прав и прав, молчал бы в тряпочку. Что она, сама не видит, что худеть надо? Это ведь она поднимается по лестнице, как на Эверест. Это она вылезает из кровати, как жук из навозной кучи. Это она теряет ребёнка из виду, когда он обнимает её на прогулке. Это она, наклонившись шнурки завязать, видит не коридор за собой, а собственное пузо. Чем Артур хотел её удивить? "Займись собой..." Легко сказать.

Муж спокойно воспринимал молчанку супруги. Он особо и не заметил, что она с ним не разговаривает, а когда заметил, просто отошёл. Тяжело, когда нет эмоций. Радости очень не хватает, но не хватает и грусти, и душевных переживаний. Раньше бы разволновался, поговорили бы... А сейчас так не хочется затевать всё это. Артур чувствовал усталость постоянно, но в моменты чьих-то эмоциональных проявлений, будь то семья или коллеги, он уставал сразу и смертельно. Пикник с Мишкиными играми, бесконечными — "Папа, смотри, как я могу!" — вымотали Артура так, что, уехав на работу, он даже не включал компьютер: просто сидел и смотрел на своё отражение в мониторе. Весь день. Без перерыва на обед. Даже в туалет не хотелось. Пользуясь должностными привилегиями, он часто запирался в кабинете. Тишина, бархатная чернота монитора, размытое отражение усталого лица, которому не нужно ничего изображать — успокаивали, давали набраться сил на ещё одну встречу, ещё один разговор, ещё один вечер с семьёй. Артур должен. И он делал, что должен — без особого старания, без желания, и уж точно, без энтузиазма. Чего бы он хотел? Лечь спать и не проснуться. Или сидеть, вот так, перед бездушным тёмным монитором и никуда, никогда не шевелиться.

— Я тебе путёвку присмотрел, "мать и дитя", на море, как ты хотела. Езжай. Там пансионат для мамашек, пообщаетесь, массаж там, развивашки для детей... Всё включено, — мужчина выложил на стол брошюру, билеты, путёвку. Он уже всё приобрёл, не спрашивая, не советуясь. Можно бы подумать — мстит авторитарным пренебрежением, но нет. Он просто не подумал. Он давно уже перестал слышать между слов, читать между строк, а в последнее время, и вспоминать перестал — как это бывает. Он становился всё более равнодушным и прямым, хоть и прятался ещё за фальшивой улыбкой и комплиментами.

— А Миша?

— А Мишка в лагерь поедет, тоже на море. У них группа набирается в школе. Он сказал, что поедет. Я на это же время и тебе путёвку взял.

— А ты что, один останешься?

— Я без вас всех здесь отлично отдохну. Возьму отпуск и переклею обои в гостиной и детской.

— Может, лучше ты с нами поедешь? Мне странно ехать на море без тебя...

— Мне странно смотреть на тебя в купальнике, родная, — Олеся покраснела, но было что-то пугающее в выражении лица её мужа, и она промолчала, растерявшись, — Мы съездим вместе через пару лет, когда мелкий подрастёт, и его можно будет оставить с бабушками. Мишку снова сплавим в лагерь, а сами скатаемся в какой-нибудь санаторий на побережье. Курортные пляжи дикарями нам уже не по возрасту, а санаторий — самое то. Пора и о здоровье позаботиться.

Лёжа на массаже, пока мелкий рисует пальчиковыми красками под руководством заслуженного педагога-психолога, Олеся думала: "Вот это мне и нужно было, я же говорила! Отдых! Я действительно устала — от детей, от бытовухи, от постной мины Артура, которого, как будто, вообще ничего не радует. Устала, вот и не могла собой заняться. Не в ресурсе была. Приеду домой — запишусь в зал сразу же!"

Худеть она начала ещё в санатории. Правильное питание, сбалансированное, богатое всем, чем нужно, ничего лишнего — в магазин Олеся почти не выходила — способствовало похудению. Плюс, конечно, массажи, сауна, обёртывания, морской воздух, беговая дорожка... Правда, бегать ей запретили — вес большой: нагрузка на сердце неоправданно высокая. Спокойный пеший шаг позволит и кровь разогнать, и мышцы укрепить, и суставы разогреть. Зарядка проходила интенсивно, направлена была, в основном, на скручивание и растяжку. Три минуты женщины, стоя, руки за голову, доставали левым локтем до правого колена и наоборот, три минуты шагали в стороны размахивая вытянутыми руками, пять минут делали выпады во все возможные стороны, шли гуськом по залу прогулочным шагом, поворачиваясь из стороны в сторону, с вытянутыми прямыми ручками, и, пройдя четыре круга, начинали сначала.

Первое время было очень тяжело. Три минуты казались получасом, не меньше. Уже после первого упражнения хотелось пойти, погулять по залу... Выпады были широкими, расхлябанными, вернуться из них в исходное положение казалось невозможным. Но уже через неделю всё стало проще и легче. Через две прошла одышка. Через три — Олеся чувствовала себя моделью, спеша на очередную зарядку. Её уверенность росла — она запишется в зал и будет регулярно заниматься.

Женщина вернулась домой позже сына: Миша приехал на шесть дней раньше. За эту неделю, вдвоём с отцом, они почти не разговаривали. Миша порывался поделиться с Артуром впечатлениями о лагере, но тот слушал краем уха пару минут, а потом вспоминал про неотложное дело, извинялся, всегда говорил: "Прости, сынок, это очень интересно, но расскажи мне об этом чуть позже." И уходил. Через пару дней мальчик оставил свои попытки рассказать папе о лагере, но ещё пробовал привлечь внимание отца. Подходил, предлагал свою помощь, звал гулять или посмотреть вместе фильм, но Артур отвечал дежурными фразами, пару раз попросил Мишку сбегать в магазин и один раз — поставить чайник. Пацан потерял всякую надежду на расположение отца и ушёл в комнату, выходя оттуда только в случае острой необходимости.

Артур действительно провернул небольшой косметический ремонт, поменял входную дверь на более современную, с бесшумным закрытием и видеоглазком. Зачем? А потому что мог. Кто-то предложил, он согласился, чтоб не спорить... Сейчас и не вспомнит, кто. Ему было хорошо одному, занятому делом, он почти ничего не ел, не мылся до приезда жены, выходил из дома редко и ни с кем особо не разговаривал. Радости от такого отдыха он не ощутил, не почувствовал и удовлетворения от проделанной работы: просто что-то делал, просто был занят и спокоен.

Олеся, приехав, искренне восхитилась ремонтом. Учитывая, что её мнения Артур не спрашивал, ни при выборе обоев, ни об установке новых дверей, ни о перестановке мебели в квартире — она была приятно удивлена. Муж выслушал её похвалу равнодушно и, сославшись на срочность, уехал на работу. Закрывшись в кабинете, он до самого вечера смотрел в тёмный монитор. Ему хотелось хоть немного продлить тишину и покой, которые он познал за время отпуска. От ремонта он не устал, а вот от многословных тирад Олеси вымотался сразу.

Жизнь вошла в прежнее русло. Олеся записалась в зал. Ходила регулярно, но только три недели. Потом начала пропускать тренировки. И дело не в ней, конечно — она-то хотела заниматься и худеть, но что-то случалось именно в то время, когда ей нужно было быть в зале. В первый раз, это была подруга, которая оказалась в этом районе и позвонила, напросилась в гости. Олеся давно её не видела, соскучилась. Да и как откажешь, вдруг обидится? Нельзя обижать подруг, их ценить надо за заинтересованность и отзывчивость.

Второй раз, где-то через неделю, она вышла вынести мусор, а на помойке нашла котят. Ну не бросать же их было... Принесла домой, написала записку, послала Мишу в зоомагазин. По записке ему продали глистогонное и противоблошное. Котят отмыли, обработали, напоили, накормили, и стали пристраивать в хорошие руки. Олеся выложила пост с фотографиями, обратилась в волонтёрские организации. Через два дня забрали одного котёнка, а ещё через неделю второго. Всё это время женщина висела в соцсетях и на телефоне, о спортзале она даже не вспомнила.

Потом почти месяц ходила бесперебойно, и всё следила за своим весом и другими параметрами. Вес сначала хорошо снижался, объёмы стояли на месте. Потом уменьшилась талия, грудь и ляжки, но попа с плечами, как и обновлённый вес, стояли намертво. Олеся начала нервничать, снова стала ограничиваться водой, яблочком и сельдереем. Готовила себе салаты из сырой свёклы, моркови и капусты, но ничего не менялось, только раздражение росло. А потом у мелкого поднялась температура. Олеся суетилась, готовя морс из клюквы. Артур возник в дверях бесшумно и неожиданно:

— Ты не идёшь сегодня в зал?

— Мелкий заболел.

— За час не умрёт, я же рядом.

— Я так не могу, у него температура, ему плохо. Он весь день сегодня плачет.

— А если я заплачу, что-нибудь изменится?

— Не говори ерунды! Он маленький, он терпеть не умеет, ему сейчас очень тяжело.

Артур, пожав плечами, вышел. Олеся покраснела, расстроилась — как можно так обесценивать страдания малыша и волнения мамы?! Она вообще с трудом представляла себе, как оставить мелкого с Артуром — мелкий такой любознательный, активный, а Артур стал каким-то равнодушным, холодным. Отец не сможет откликаться на потребности ребёнка с той же живостью, что и мать. Раньше между ними не было большой разницы, а теперь... Женщина мучилась от непонимания происходящего. Пыталась говорить с мужем, но намёков он не понимает, сказать что-то прямо — ей не хватало духу, а когда начинала издалека — мужчина уходил, не дослушивая. В этот день, Олеся решилась:

— Скажи честно, ты мне изменяешь? — она почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Артур не изменился ни в лице, ни в голосе:

— Честно? Не подкидывай мне таких идей, дорогая. Я, когда на тебя смотрю, чувствую себя старцем, так что мне подобные мысли в голову не приходят.

— Ты считаешь меня жирной и страшной?

— Нет, милая, я считаю тебя хорошей хозяйкой и матерью, привлекательной женой... Просто ты растеряла свои приоритеты, которые раньше мне легко было понять и ценить. Возможно, я привыкну. Но хотелось бы вернуть твои прежние интересы.

— А твои прежние интересы ты вернуть не хочешь?!

— Я хожу на стадион каждое утро, и ты об этом знаешь, но ведь не идёшь со мной.

— А всё дело только в этом?! Это единственный потерянный приоритет?! Если я пойду на стадион и буду бегать там, тряся сиськами, наши отношения наладятся?!

— Не хочешь, не ходи, не тряси. Я тебя не заставляю.

— Идиот, ты сам себя слышишь?!

Олеся заплакала. Артур смотрел в окно. Он смутно понимал, о чём говорит жена, но разбираться в этом было тяжело. Он снова почувствовал ту усталость, от которой хочется умереть. Вдуматься в причины и следствия — это напрячься, а напрягаться нечем. Нет мотивации на такой труд, нет интереса, нет желания. Пусть лучше она плачет и ругается — всё равно успокоится потом, а он уедет на работу. Его зарплата, слава богу, оправдывает его постоянное отсутствие. Пока жена не работает, она только и может, что плакать и ругаться. Потом выйдет на работу. Станет независимой. Может, найдёт кого-нибудь. Заберёт детей. И дома станет тихо. Он останется один.

Мысли Артура были ровными, бесстрастными. Не было ни гнева, ни обиды, ни страха — вообще никаких переживаний. Разве что, некоторое огорчение от того, что этот разговор происходит. Если бы все молчали, было бы лучше. Однако, появилось кое-что новое: его призрачно влекла мысль об одиночестве. Познав его во время отпуска, он, не то, чтобы хотел... Он давно ничего не хотел. Но, он бы остался клеить обои ещё на пару месяцев. Он и на стадион-то ходил, чтобы меньше времени проводить дома с женой и детьми. Если бы Олеся пошла с ним, как раньше, он бы, пожалуй, нашёл повод пропускать свои занятия.

Муж ушёл, а Олеся никак не могла успокоиться. Как можно быть таким тупым?! Она искренне хочет понять, что его гложет, что не так с ними! Если всё дело только в её новом весе, то это просто маразм! Да и не может этого быть! Что с ним?! У них почти нет интима, он почти не ест дома, перестал разговаривать, а на вопросы отвечает какую-то дичь! Чем ему помочь?! Что сделать, чтобы он ожил, вернулся в семью?! Мелкий уже уверенно бегает, бежит встречать отца в коридор: "Папа! Папа!", а папа обходит его. ОБХОДИТ. Как такое возможно?!

Она вспоминала, как Артур ворковал над Мишей, и слёзы обиды катились по щекам: чем этот-то хуже? Перебирая в памяти свои наблюдения, Олеся приходила к выводу, что проблема в самом Артуре. И его изменившееся к семье отношение, сказывается, в первую очередь, на детях. Мишка замкнулся — почти не выходит из комнаты. Мелкий уже начал чураться отца. Сама Олеся стала нервной и дёрганной, потому что не знает, чего ждать от своего мужчины. Конечно, надо худеть. Но разве всё дело в этом? Конечно, нет. Если она вернётся в свой дородовый вес, вряд ли Артур изменится к лучшему. Нет, с ним явно что-то не так. Надо отправить его к специалистам. Только, как это сделать, если сам он проблемы не видит?

На завтра Олеся подсела к супругу за стол, когда он пил кофе.

— Слушай, Арик, ты совсем какой-то смурной... — осторожно начала она.

— Да. Просто устал. На работе расширение, открылись филиалы в других странах. Разница менталитетов, всё такое. Отовсюду приходят конфликтные запросы.

— Понимаю. Может быть, это — выгорание? Может, мне устроиться на работу, а тебе, наоборот, взять отпуск за свой счёт, уехать куда-нибудь, отдохнуть, восстановиться...

— На меня рассчитывают на работе, пока я не могу позволить себе отлучиться.

— Тогда, может быть, обратиться к врачу?

— Зачем?

— За консультацией. Возможно, тебя разгрузит психотерапия. Или врач подберёт препараты, которые помогут тебе справляться со стрессом и усталостью...

— Может, ты права. Я подумаю об этом.

Артур допил кофе, взял портфель с ноутбуком и документами, и ушёл, не прощаясь. Только сейчас жена заметила, что он уже давно не прощается, уходя. Это не нормально. Всё в нём — не нормально, не так, неправильно...

На разговор прошёл, на удивление, легко, это её немного успокоило. Однако, женщина, на полном серьёзе, задумалась — что, если Артур действительно болен? У них есть небольшие сбережения, но, уйди он с работы — надолго их не хватит. Надо искать работу. Мелкого в садик отдавать рано, ему только исполнилось два года, а ясли доступны лишь льготным категориям граждан. Отдать в частный сад — не выгодно, она не заработает столько, чтобы покрыть расходы на частника и остаться в плюсе. Значит, нужна надомная работа, или удалённая.

Что ж, будем искать.
Работу Олеся искала больше трёх месяцев, наконец, ей откликнулось объявление от страховой компании, которая высылала надомникам аудио-файлы с клиентской базы, которые нужно было прослушать, и в печатные бланки, аккуратно, занести всю, сказанную клиентом, информацию: фио, регистрацию, цель и сумму страховки и так далее. Наушники она купила, ноутбук уже был. Работа довольно дешёвая, но постоянная и сдельная, никто над тобой не стоит, не гонит. С учётом детей, вполне подходяще.

Работала каждую свободную минуту. На практике всё оказалось несколько сложнее, чем в описании: мешали посторонние шумы на записи, речь некоторых клиентов была невнятной или с акцентом, иногда пропадала вовсе. Оператор на записи несколько раз переспрашивала клиентов одно и то же, иногда это помогало, но в таких условиях записать по буквам незнакомую фамилию бывало тяжело. Скоро Олеся поняла, что наушники нужны беспроводные — мелкий требовал внимания, приходилось часто отвлекаться, буквально на минуточку, а возвращаться в "полуслово" уже не получалось, приходилось перематывать назад. Мелкий рос, активничал, уже два с половиной года — большой любознательный мальчик. Он везде лез, играл кастрюлями, "прибирался" в шкафах и шкафчиках. Когда он был меньше, мама вкладывала в дверцу тряпочку, стягивала ручки мебели резиночкой — и это помогало. Но теперь малыш вырос, резиночки сбрасывал, дверцы открывал с усилием, никакая тряпочка не спасала. Пока Олеся заполняла две-три анкеты, дом превращался в хаос с раскиданными вещами и рассыпанной крупой или мусором. Она пробовала отсылать младшего сына к старшему, но Мишка взбунтовался — моя комната, моя территория. Дневной сон у малыша был коротким и редким, не каждый день. Единственное, чем могла мать прижать его на месте, это — мультики и вкусняшки. Так же она работала по вечерам, уложив малого спать, или рано утром, пока он ещё не проснулся. Работа ей нравилась. Нравилось чувствовать себя занятой, получать зарплату, хоть и маленькую, но свою. Спортивный азарт, опять же — хотелось побольше анкет заполнить. Артур же никак не менялся, к врачу не спешил, а суета между ребёнком и работой мешала Олесе отслеживать особенности его поведения. Вроде, всё успокоилось. Муж даже стал возвращаться с работы вовремя — жена всё равно не пилит, ей некогда, а сыновья сами перестали к нему подходить.

Придя домой, супруг ужинал, что найдёт, принимал душ и ложился в постель. Он лежал в позе эмбриона, глядя в пустоту и ни о чём не думая. Постепенно забывался сном, просыпался за полчаса до будильника, выпивал чашку кофе и уезжал на работу. Его всё устраивало, наверно. Он и сам не смог бы утверждать такого, но любой другой вариант действительности требовал бы от него вложения душевных сил, которых, попросту, не было. А потому, да. Его всё устраивало. Он отдавал жене деньги, периодически покупал продукты, хозтовары, вкусняшки — всегда одно и то же. Он не вкладывал в свои покупки ни одной мысли, просто брал всё знакомое, по единому, когда-то запомнившемуся, списку. Все его действия были машинальными и привычными, смертельно скучными и необходимыми — должен. Раз должен, значит, делает. Если бы он сумел задуматься, хоть раз, над тем, как он живёт, помимо работы, он бы или удавился, или убежал. И он не задумывался.


*


— Мам, забери его! — Миша за плечи выводит из своей комнаты упирающегося брата. Олеся спешит к ним.

— Почему ты не можешь поиграть с братишкой?

— Он тупой, и мне с ним скучно.

— Он не тупой, он просто маленький! Что за выражения?!

— Я не буду с ним играть! Я занят.

— Чем?

— Мам, просто забери его. Я не нанимался в няньки, и ни разу не просил братика, окей? Если он сломает мой комп, папа не будет этому рад. А я не могу уследить за ним.

— Просто поиграй с братом, почитай ему книжку!

— Мне некогда, у меня тренировка. Мне к соревнованиям готовиться надо!

Миша захлопывает дверь комнаты, мелкий начинает реветь, в наушниках начинается следующая анкета.

— Мама, он злой!

Олеся пару секунд стоит в ратерянности, потом подхватывает карапуза на руки:

— А давай, мы с тобой чаю попьём? С блинчиками. Хочешь?

— Хочу. А ты со мной посидишь?

— Посижу.

— А мультик?

— Поиграй, пока, с моим телефоном, хорошо?

— Да! Там Соник!

— Да, Соник... Пойдём...

Время летело быстро. Вот уже мелкий стал довольно крупным, ходит в детский сад и просит собственный телефон с Интернетом. Олеся отмахивается — мал ещё.

Миша уже подросток, ученик средней школы. Его комната — самый лакомый запретный плод для младшего брата. Во-первых, туда категорически нельзя, а потому безумно хочется. Во-вторых, у него собственный компьютер, кровать наверху — надо забираться по лестнице, и книжки с журналами, про всякую интересную всячину. Правда, насколько всячина интересная, мелкий никак не мог выведать — брат не подпускал его ни на шаг. Мама говорила, что там учебники и проекты. Но это ведь тоже интересно!

Артур зачастил в командировки, но его отсутствия никто, особо, не замечал. В магазин, по мере необходимости, теперь ходил Мишка, а отец закупался по-крупному, приезжая домой. Теми же продуктами, хозтоварами и вкусняшками, как и год, и два, и три назад.

Олеся умудрилась подняться по карьерной лестнице. Теперь она обрабатывала документацию иного порядка, неся больше ответственности и получая большие деньги. Аудио-файлы она больше не прослушивала, корректировала и заполняла документы в электронном виде. Всё свободное время она проводила в ноутбуке, считалась хорошим ответственным сотрудником, получала регулярные премии, тринадцатую зарплату. Гордость и радость переполняли её в такие моменты. Спортзал она забросила давным-давно, но фигура её больше не расстраивала — она приняла себя такой, какая она есть. Проблемы с едой тоже закончились, хотя в приоритете, всё же, было здоровое питание. Мишка фыркал на паровые котлеты, чаще питался в столовых — в школе и между секциями. Деньги ему давали родители, не сообщаясь между собой, и мальчик, пару раз оставшись "на бобах", быстро научился самостоятельно распоряжаться деньгами и экономить.

Настал день, когда мелкий пошёл в первый класс. Мишка в этот же день пошёл в восьмой. На линейку старший брат привёл младшего и попал под град насмешек одноклассников:

— Э, Миха, ты в каком лесу такого кабана поймал?!

— Это новый физрук?

— Миш, это твой старший брат или твой дядя?

Миша торопливо нашёл нужный первый класс, оставил там братишку и ретировался. Красный и злой, он высказал одноклассникам своё мнение по поводу их насмешек, ребята посмеялись, но отстали. Мелкий, реально, раскабанел. Они с мамой не умещались в лифте. Спортивного Мишу раздражала такая запущенность родни — он помнил, какой активной и весёлой была мама когда-то, помнил, как они вместе ходили на тренировки, как бежали до остановки на перегонки, как играли в ляпы во дворе. Когда мелкий подрос, он прилипчиво вязался к Мишке, а тот злился на мать — шла бы гулять с ним, играла бы, а она только в ноуте, да у плиты, а малой или жрёт, или орёт. Миша даже озвучил как-то на семейном ужине, что надо бы мелкого отдать в секцию, на что мама спросила:

— Куда? В скалолазание? Так под ним любая скала упадёт...

Даже Артур изволил усмехнуться на эту шутку, а мать и вовсе смеялась. Мише было тошно и противно от таких насмешек. Мелкий не виноват, что всем на него наплевать... Разве что, мог бы жрать поменьше. Не совсем же дурачок. Но ничего не менялось к лучшему, раздражение мальчишки перемежалось равнодушием и, как отец, он стремился уйти от общения с семьёй. Олеся его, лишний раз, не трогала, списывая ершистость мальчишки на возрастные особенности, Артур давно игнорировал обоих детей, а вот мелкий упрямо прорывал оборону. Миша повесил замок на свою комнату, чтобы в его отсутствие, мелкий не мог туда войти. Зато, когда старший дома, младший, периодически, наведывался к нему в комнату. Запираться изнутри не разрешала мать, бить маленького нельзя, это Миша знал ещё из разговоров с отцом. Поэтому, вытолкав пацана из комнаты пару раз, Миша, злясь, взывал к матери.

— Мама, забери его!

— Милый, иди ко мне, не мешай брату.

— Почему он не хочет играть со мной?

— Спроси у него, сынок.

— Почему ты меня не любишь? —конючил мелкий, пощипывая себя за толстую щёку.

— Ты жирный! — выкрикнул Миша, вкладывая в этот возглас всё своё раздражение. Олеся, задетая за живое, оторопела, уставившись на старшего расширившимися глазами.

— Я не жирный! Неправда! — заревел мелкий.

— Жирный ты, коровья морда! — беснуясь, крикнул Миша. Олеся опомнилась и, желая оправдать не только младшего сына, но и себя, злобно бросила сыну:

— Он не виноват! Это ты родился и сделал меня больной. Теперь мы оба жирные! Из-за тебя! Слышишь? Из-за тебя мы такие!

— Отвалите от меня! Оба! — крикнул Миша, бросившись в комнату. Он рухнул в кресло и заплакал. Слова матери ударили его больно, как пощёчина. Он-то тут при чём?! Он вообще не просил его рожать! И до рождения мелкого всё было нормально! Нормально! Зачем она так говорит?!

В комнате, на диване, Олеся пыталась перевести дыхание. Миша выбесил её своими обвинениями. Разве маленький мальчик виноват в том, что он такой... Вот такой? Даже в мыслях ей не хотелось произносить слово "толстый". Мелкий успокоился и сопел на её плече, сидя рядом.

— Мама, почему он такой злой?

Помолчав, Олеся вздохнула.

— Он не злой... Это переходный возраст. Такое бывает с подростками.

— У меня такой же будет?

— Будет, сынок, но у всех по разному проходит. Надеюсь, ты будешь добрее.

— Я не скажу такого.

— Чего не скажешь?

— Что ты жирная.

Олеся, покраснев, задохнулась, но промолчала.

В садике одногруппники боялись мелкого — здоров, прибьёт ещё, ненароком. А вот в школе, с первого дня, на него посыпались насмешки, прозвища, издёвки... Миша игнорировал всё это — мало ли, что брат. Он сам по себе. Но один случай заставил его проявить более активную позицию.

Солнечным октябрьским днём, выходя из школы, Миша увидел, как группа девочек прижала мелкого к стене. Не привыкший к конфликтам, мальчишка отталкивал их от себя, не решаясь оказать более резкого сопротивления, но девочек было несколько, а он один. Они отняли его ранец, бросили на землю и, теперь, толкали, щипали и дёргали свою жертву. Покрасневший до цвета советского флага, мелкий бубнил что-то протестующее, а девчонки хохотали, пытаясь сдёрнуть с него штаны.

Миша почувствовал, как кровь прилила к вискам, и пошёл к этой расправе.

— Чего вам надо от него?! — рявкнул Миша максимально грозно, но испугался только мелкий. Девочки не двинулись с места, дерзко глядя на заступника.

— Это твой брат? — спросила одна.

— Да, мой брат.

— А вы его на какое рождество откармливаете? — спросила другая. Девочки расхохотались и бросились в рассыпную. Миша покраснел не меньше мелкого. Ярость пробрала всё его существо. Он схватил братишку за шиворот и потащил домой, хорошенько встряхивая, когда тот особенно вырывался. Дома никого не было. Вот и хорошо.

Вернувшись из магазина, Олеся услышала стоны и всхлипы из Мишиной комнаты. В полном недоумении, она распахнула дверь и увидела, как мелкий пытается оторвать пузо от пола. Его руки дрожали крупной дрожью, лицо было пунцовым, по нему струился пот, капая на пол. Миша сидел рядом на корточках.

— Ты что делаешь?! — взвилась Олеся, подхватывая с пола измождённую тушку. Почувствовав защиту, мелкий заревел в голос, уткнувшись в мать лицом.

— Спасаю эту жиробасину! — огрызнулся старший, — его даже девки бьют!

— Так заступись!

— Перед кем??? Перед кучкой первоклассниц?!

— Миша! Что ты пытаешься доказать?! Он такой, какой есть!

— Он ушлёпок, которого все пинают! Мне стыдно за него!

— И что теперь?! Убить его тренировками?! Не все такие спортивные, как ты, извини!

Миша перевёл дух, попытался говорить убедительно, как учил тренер, но не слишком сдержался:

— Мама, жировая ткань — не просто жир. Она вырабатывает женские гормоны. Если тебе на себя наплевать, то ты — взрослая женщина — наверно, с этим справишься. А он — мальчик! Он — будущий мужик! Как он будет жить с сиськами и брюхом?!

Олеся отвесила сыну звонкую пощёчину. Забрав младшего, она вышла из комнаты, не закрывая дверь за собой. Миша не плакал. Он стоял, глядя в пустой коридор, и чувствовал тотальную отрешённость — только что он стал чужим в этом доме. И что-то подсказывало ему, что дальше будет только хуже.

Артур приехал домой днём, впопыхах скидал какие-то вещи, чмокнул жену и скрылся за дверью. Олеся даже не удивилась, хотя это было странно.

Она позвонила учительнице младшего сына, пожаловалась на буллинг, пригрозила всякими инстанциями. Потом подошла к комнате Миши — дверь была так же, нараспашку. Миша лежал на кровати, лицом к стене.

— Не смей трогать брата, ты понял меня? — Миша молчал, но Олеся видела по напряжению в его фигуре, что он её слышит, — он израстёт ещё, не нужно устраивать трагедию из пары лишних килограмм. Пока дело дойдёт до гормонов, многое успеет измениться. Не лезь к нему.

Она вышла, прикрыв дверь. Мелкий сидел на диване, расставив крестообразные ноги, держа в пухлых руках пульт от телевизора. На толстых щеках его играл румянец. В голове Олеси мелькнула мысль, что такие масштабы в школьном возрасте не израстают, но её затмил румянец. Подойдя к сыну, она положила руку ему на лоб — горячий. Взяла его ладонь в свою — вообще кипяток.

— Одевайся, сынок, пойдём к врачу. Ты, кажется, приболел.

Мелкого высадили на больничный — ангина. Прописали постельный режим, обильное питьё, антибиотики. Первые два дня он спал, в основном, а потом начал страдать от безделья.

— Мама, поиграй со мной.

— Зайка, мне некогда. Поиграй с игрушками.

— Я с тобой хочу.

— Давай, ты посидишь, порисуешь, а я пока пол помою.

— Нет, это скучно!

— А что тебе весело?

— Пойдём гулять. Мы никогда с тобой не гуляем.

— О, нет... Ты болеешь... Давай лучше посмотрим мультики.

— А чай?

— И чай.

— С конфетами?

— Конфет нет... Давай, закажем пиццу?

— Да, да! Ура!

— Только я ещё посижу, краем глаза в рабочем проекте на ноутбуке, хорошо? И ты не будешь мне мешать, будешь есть пиццу и смотреть мультики, хорошо?

— А ты посмотришь со мной?

— Конечно, милый.

— А мы, когда-нибудь, пойдём с тобой гулять?

— Я могу проводить тебя до школы, хочешь?

— Но мы тогда не играем...

— Поиграем в слова, в следующий раз.

— Но это не интересно....

— А что интересно?

— Догонялки.

— Малыш, я ни за что в жизни тебя не догоню, я же совсем старая!

— Нет, мама, нет! — сын хохочет, — не ври, ты не старая!

— Так, всё. Я звоню в пиццерию. Не мешай.

Миша, стоя в тёмном коридоре, наблюдает эту сцену, чувствуя приступ тошноты и злобы. Он мог взять на себя ответственность за брата, начать его тренировать, худеть... Но сейчас за него заступается мать. А раньше Миша сам был мелким, не думал о том, чтобы гонять младшего. Не думал, что мать так и не спохватиться, что мальчик так и будет расти во все стороны, заплывая жиром и задыхаясь на ходу. По сути, маленькие дети, как из пластилина, они легко перерастают в обе стороны, то есть мелкому не много надо-то: его бы выгуливать по детским площадкам, чтобы по горкам, да по сугробам бегал, строить с ним снежные крепости, болтаться летом на турнике — он бы и сам похудел. А он же, всю дорогу, дома сидит, скрючившись над телефоном. Или разваливается на диване. А от скуки ещё и ест непомерно. Смысл ему в паровых котлетках, если он их окучивает по пять штук, а потом заедает той же пиццей?...

Да, в конце-то концов! Миша ему не отец! Миша сам ребёнок, хоть и старший, он не обязан отвечать ни за мать, ни за её отпрыска.

Михаил вышел из квартиры, на площадке вытер набежавшие слёзы, и пошёл на тренировку. Его успехами давно никто не интересовался, а он давно не хвастается своими медалями. Как работа у отца — отдельный мир, так и спорт у сына — параллельная вселенная, где совсем другие люди, другие задачи, другие интересы. А дом... Бренное место, куда приходится возвращаться. Источник питания, место сна и комфортного душа.

*


Вечером приехал Артур, обнял жену, спросил — как дела? — налил себе кофе... Олеся наблюдала за ним настороженно — он давно не ведёт себя так.

— Что происходит между нами? — спросила она, наконец. Артур помолчал, глядя в чашку, потом сделал жест, приглашая жену за стол.

— Мне дали повышение. Я уезжаю в Италию.

— Мы переезжаем?

— Пока только я. Там кризисная ситуация в фирме, я должен решить эту проблему, найти и устранить причины мелких забастовок. Если я смогу выравнять ситуацию там, то меня оставят в повышении. Либо руководить этой фирмой, либо переведут куда-то ещё. То есть, я даже не знаю, долго ли пробуду в Италии, останусь ли там на пмж, справлюсь ли с поставленной задачей...

— А как же мы?

— Останетесь здесь, в такой же неизвестности, как и я. Дети уже не малыши, пристроены, ты работаешь удалённо — я уверен, ты справишься. Деньги буду высылать на карту. Нам придётся потерпеть, дорогая. Как только я осмотрюсь, сразу сообщу, сколько времени мне понадобиться для решения кризиса в фирме. От этого и будем плясать. Может, переедете ко мне. Может, ты с мелким переедешь, а Мишка останется, доучится учебный год, на лето приедет к нам, а там, видно будет. Оставим его с бабушкой, в крайнем случае. Не может же он, за год до окончания школы, ехать в Италию и поступать туда в выпускной класс, не зная языка...

Олеся разволновалась. Она встала из-за стола, походила по кухне, вернулась, и заглянула глаза мужу:

— Скажи, ты собираешься со мной развестись?

— Это экономически невыгодно, солнышко: у меня белая зарплата, а старший сын поступит на очное, и ты разоришь меня на алиментах... — Артур улыбнулся ободряюще, — не выдумывай глупостей, родная. Это всего лишь работа.

— И когда ты уезжаешь?

— Вылет сегодня ночью. Сейчас соберу вещи и сразу вызову такси.

— Ты не попрощаешься с детьми?

— Я попрощаюсь, но... Как обычно. А ты им потом сама всё объяснишь. Так будет лучше.

Впрочем, Артур зря переживал — его отъезд дети приняли совершенно спокойно.

Одуревший от скуки мелкий, торчащий дома вторую неделю, забрёл в комнату брата. Тихонько вошёл, тихонько осмотрелся, стоя у порога. Увидел на подоконнике телефон.

— Пошёл вон отсюда, — нарочито спокойно сказал Миша, не отворачиваясь от компьютера.

Мелкий вздрогнул, посмотрел на старшего, и стремительно пошёл к окну. Миша сорвался с кресла, схватил малого за плечи и развернул к себе:

— Не ясно сказал? — задыхаясь от злости прошипел он мелкому в лицо, — пошёл вон отсюда!

— Чё, мало тебе мамка врезала? — ехидно ответил братишка, буравя старшего не менее злобным взглядом, — мало? Ещё хочешь?

— Ты, шавка переношенная, угрожать мне будешь?! — взъерепенился тот, схватил мелкого за ухо и выкрутил с такой силой, словно реально хотел оторвать, — пошёл вон, маргарин лежалый!

Он вывел визжащего брата в коридор, поддал ему под зад в догонку и, захлопнув дверь, зачем-то, перекрестился.

Мать приближалась тревожной сиреной. Слова, которые Михаил о себе услышал, были не только не лестными, но, зачастую, и неприличными. Никогда мама не обзывалась подобным образом. Она ломилась в дверь, но Миша благоразумно поджал ручку спинкой кресла, и держал оборону всем телом. Мелкий вопил, катаясь по полу, и мать, наконец, наступила на него, от чего возникла гробовая тишина секунды на три, а потом раздался новый визг, выходящий за рамки человеческих возможностей. Мать куда-то собиралась, и на момент конфликта между братьями, была уже обута в туфли на каблуке. Вот этим каблуком она и прищемила малому распластанный по полу бок. Место мягкое, нежное, боль такая, что ухо померкло. Олеся утащила пострадавшего в комнату, начались причитания, перемежающиеся со стонами, всхлипами, обвинениями... Миша послушал полминуты, быстро оделся, кроссы в коридоре прихватил с собой, и выскочил из квартиры. Ну их, на хрен.

Искать его мать начала только на следующий день. Позвонила одной бабушке — нет, второй — тоже нет. Наконец, она даже заволновалась, позвонила тренеру. Тот подтвердил, что на тренировке Миша был вчера, сегодня тренировку отменили, так как нет воды, а в подвале травят крыс. Не видел, не звонил, не разговаривал. В школу звонить было бесполезно — выходной. Надо набрать кому-то из друзей. Олеся задумалась: с кем Миша общается ближе других?... В голове — тишина. Она не знает не то, что близких друзей, она даже одноклассников не знает. А ведь он ходит ещё в две секции, но на ум не идёт ни одного имени. Олеся не знает, с кем общается её сын. По большому счёту, она вообще ничего не знает о нём. Машинально, мысль перешла на мелкого — в садике он дружил с каким-то Вадиком, вроде, или, наоборот, они с Вадиком не ладили... Ни одного одноклассника своих сыновей Олеся не смогла бы назвать по имени. Уж, конечно, она не знала, в каких отношениях её мальчики с этими самыми одноклассниками. Но Миша же что-то рассказывал. Когда-то точно что-то рассказывал. В последнее время общение у них не клеилось, но раньше-то... Символизируя мыслительный процесс женщины, в полной тишине квартиры, о стекло билась вялая одинокая муха.

Прождав до вечера, Олеся позвонила в полицию. Объяснила ситуацию, сообщила, что телефон мальчика выключен, где он, она не представляет, фото выслала в мессенджере. Через полчаса к ней приехал наряд, осмотрели комнату подростка, взяли показания, пообещали найти. Пожурили, что не обратилась раньше — несовершенолетних начинают искать сразу, не нужно ждать трёхдневного срока. Женщина выпроводила их, едва сдерживая раздражение. Она не плакала, даже уже не волновалась особо.

— Мог ли мальчик покончить с собой? — спросил её полицейский в разговоре.

— Нет, вряд ли. Он очень благоразумный молодой человек, — ответила она с некоторой иронией, вспоминая Мишину лекцию о вреде ожирения, — сознательный, умный... Не думаю, что он способен на такое.

Она действительно так не думала. У неё не было страха за сына, была злость за то, что он выставляет её плохой матерью. Жирная, неразумная мамаша, от которой даже сын убежал. Потому, видно, и убежал — спортивный, тренированный — чё не бежать-то? А сейчас ещё полиция позвонит отцу, он распсихуется, начнёт ей высказывать... А этот подонок отсидится на каком-нибудь чердаке, и придёт, как ни в чём не бывало. И что ему сделаешь? Ничего. Ведь после такого кипиша за их семьёй будут присматривать опека и пдн. Пожалуется ещё... Вот сволочь мелкая. Откуда столько злости, столько ненависти в Мишке?! Рос нормальным, всё у него было — и море, и скалы, и секции, и шмотки... Это у мелкого, вон, ни черта нет. На море два раза съездили, и то без отца, оба раза. Как сирота растёт. Хоть бы от брата мужской пример, внимание, поддержка — нет ведь, и этого нет. За что так мальчишку возненавидели? Только из-за его веса? Бред. Артур тоже хорош. Из-за него Мишка распустился совсем. От рук отбился. Вот только позвонит сейчас Артур, вот позвонит... Всё услышит, что накипело на душе Олеси.

Но Артур не позвонил. Женщина даже решила, что полиция не стала его беспокоить, раз его всё равно нет в стране.

Хоть женщина и не накручивала себе ужасных сценариев, а спать всё равно не могла. Сидя в комнате, у стола, она размышляла о детстве своих сыновей. Когда всё пошло не туда?

Возможно, если бы она при рождении младшего, уделяла больше внимания старшему, он бы и не принял в штыки его рождение. Олеся вспомнила слова подруги: "Общения ему, может, и хватает, а мамы — нет... Наревёшься потом..." Господи, да разве эта их вражда, вся эта Мишина озлобленность, только от того, что мать перестала его выгуливать?! Так ведь не маленький уже! Что она должна была делать?! Дом, работа, анкеты эти, Артура вечно нет, мелкий от юбки не отходит... Надо было не работать?! Надо было по детским площадкам с ними бегать с утра до ночи?! Отлично! Кто бы их кормил тогда?

Хотя, конечно, Артур всегда зарабатывал, тут уж не поспоришь. Сбережения копятся. Ремонт давно не делали, в отпуска особо никто никуда не ездит. По сути, тратятся деньги только на Мишкины соревнования — форма, сборы, взносы, дорога... Ну, лагерь, иногда, и то два раза субсидию возвращали. Так что, не в деньгах дело. А в чём? Олеся чувствовала себя неприкаянной, ничтожной. Работа дала ей уверенность в себе, чувство значимости, полезности. Дети не давали такого чувства. Миша давал. Миша мотивировал. Олеся тоже помнила, как они ходили на тренировки и бегали до остановки на перегонки. Почему с появлением мелкого, всё пропало? Застой? — Миша уже вырос, на перегонки бегать, а малой ещё не дорос. Вес, опять же. С Мишкой она бегала, как лань, чувствуя себя спортивной, лёгкой, гордой... А с мелким, как бы она бежала? Как задыхающийся бегемот? А работа вернула ей чувство собственного достоинства. Затянула. Карьера, вон. Зарплата теперь хорошая. Свои сбережения теперь есть, даже Артур о них не знает. А куда с ними, со сбережениями? Дружбу не купишь, особенно дружбу между двумя враждующими людьми.

А может, Мишка просто зажрался?
Артур ходит, нос воротит от детей, первенцу обидно, он проецирует это поведение на мелкого. А бесится — проблем не знает. Соревнования у него, тренировки, успеваемость хорошая... Деньги дают, пожрать приготовлено, Интернет оплачен — что ещё надо? Распустился парень просто. Строгости над ним нет. Может, Артур прав — надо уехать, оставив Мишу одного, пусть-ка сам о себе позаботится. Повзрослеет, может. А то, смотри-ка, выходки какие... Забегал. Вообще не ценит, что имеет.

В прихожей раздался тихий шум. Явился.

— Где ты был? — строго спросила мать, оценивая вид и состояние сына: трезвый, без запахов, чистый, целый, не побитый... Что и требовалось доказать.

— Здравствуй, мама, — скептически скривив ухмылку, отозвался сын, разуваясь. Он прошёл мимо матери на кухню.

— Жрать захотел? — Олесе очень хотелось уколоть сына.

— Пить, — спокойно отозвался тот.

— Я спросила, где ты был?

— Гулял.

— Где? С кем?

— Откуда такой интерес?

— Ты понимаешь, что тебя полиция по всему городу ищет.

— Ну, позвони, скажи, что нашёлся.

— Нас теперь на учёт поставят, как неблагополучных! Из-за тебя!

— А мы — благополучные?

Мать и сын встретились взглядами.  Внутренне, Олеся поразилась, как по-взрослому Миша смотрит на неё. Как чужой взрослый мужик, которому она не нравится. Женщина оторопела.

— Все беды, мама, из-за меня, привыкать, что ли? До ожирения я тебя довёл, мелкого тоже, отец не знает, куда бы ещё от семьи свалить — наверно, и в этом я виноват. Что ж, в семье не без урода. Сохраняем баланс: вы — семья, я — урод. Что ещё добавишь?

Матери хотелось поставить на место зажравшегося мальчишку, но сейчас она видела перед собой взрослого сильного упрямого парня, связываться с которым казалось опасным. Она ушла в комнату и позвонила следователю, сообщив, что сын сам вернулся домой, но не отвечает на вопросы.

Наряд приехал сразу, подростка опросили, но ничего особенного он не сказал: гулял, спал на чердаке заброшенного дома, ел выпечку, так как с собой были деньги, нагулявшись, вернулся.

— О матери ты не подумал, когда убежал? — укорил парня полицейский.

— Я только о ней и думал всё это время, — честно ответил тот.

— Что надумал?

— Что двум карьеристам дети не нужны.

Полицейские переглянулись, помолчали.

— Завтра придёшь к инспектору на приём, она направит тебя к психологу. Будешь пай-мальчиком, с учёта снимут быстро.

Когда все ушли, Миша затих в своей комнате, а мама стояла на кухне, у окна, и бесшумно подошедший мелкий, обнял её:

— Ты плачешь? Он кого-то убил?

— Нет, сынок, нет. Миша ничего плохого не сделал.

— А зачем менты?

— Полицейские, сынок. Не менты, а полицейские. Для профилактики. Идём спать.

Миша в комнате плакал. Даже нет, он беззвучно рыдал, кусая подушку и стуча по ней кулаком. Чужие. Все чужие. Никому ни до кого нет дела. Ему до боли было жалко кривоногого брата, над которым все смеются, словно он и рождён-то был лишь для того, чтобы его кормили и смеялись. Когда-то Миша с отвращением думал, что все дети проходят стадию посмешища, но тогда он наивно полагал, что она заканчивается. Говорят, нельзя издеваться над толстыми людьми, типа толстые — хорошие, а издеватели, конечно, плохие. Так и есть, но значит ли это, что нужно поддерживать и кумулировать ходячие желудки? Ожирение — это болезнь! Болезнь! Почему, насморк лечат, сколиоз, перхоть, аппендицит — всё лечат, так почему ожирение так легко граничит с неизлечимым заболеванием?! Как нравится самим, маме с братом, обоим — пыхтеть на весь дом, поднимаясь по лестнице, сто раз брать передышку, чтобы дойти от магазина до дома, обливаться потом всё лето, без конца вытирая миллион своих жирных складок?! Как можно считать это нормой и потакать развитию болезни?! Мелкого испортила мать, зачем она это сделала? И обвинила Мишу, ну, конечно, кого ещё?! На самом деле, ей просто наплевать! На себя наплевать! А потом уж и на детей, и на отца, и вообще на всё... А работа, карьера — только показуха: вот я какая хорошая и самодостаточная!

И, если бы убрать из Олесиной системы жизнедеятельности детей и семью — у неё бы осталась работа, которой Леся гордится, радуется, посвящает всё свободное время. А если убрать работу, что останется? Она не знает, чем интересуются и в чём нуждаются её дети, не понимает мужа, не знает, куда себя деть... В Мишином детстве у неё были другие приоритеты, но — что делать! — они меняются со временем.


*


— Я приеду на новогодние праздники, дорогая, и мы всё обсудим. И поступление Миши, и выступление мелкого на празднике. Мне как раз руководство должно сообщить своё решение по фирме. Так что, будут новости и с моей стороны.

Мелкий в комнату к Мише больше не порывался, но ныл постоянно, каждую минуту нахождения дома. И мама нашла выход — как занять ребёнка, если не кормить пиццами и пирожными — она подарила ему собаку.

Для Михаила это было ударом ниже пояса. Ему — честному и ответственному, собаку не подарили, так как с ней много возни, а этому тупенькому кабанчику — пожалуйста! Как лекарство от скуки. От скуки могли ремня прописать, а не отдавать на растерзание живое, ни в чём не повинное, существо! Миша был в ярости. Что за манера, затыкать одну проблему созданием новой? Было маме скучно, смотрел на неё папа косо, а, может, ей так только казалось, но комплексовала ужасно — завела млаленца, на которого положила болт, не занимается, не следит толком, от чего над ним издеваются все. А чтобы заткнуть ему рот, чтобы не мешал, она дала ему безропотного щенка, и теперь мелкий издевается над ним.
Зачем, просто зачем??? — плодить и множить этот порочный круг?! Занялась бы собой вовремя, и не было бы всего этого нытья. Мише казалось всё предельно просто и, от того, обидно.

Щенка мелкий назвал Дартвейдером. Ну естесственно. Коротко — Дарик. И постоянно мучал несчастную собаку. Дарик, конечно, не знал, что его мучают, он считал, что с ним играют, и немилосердно царапал, и кусал острыми молочными зубами, своего "мучителя". Так что мелкий тихарился на диване, облепляя себя пластырем со всех сторон, а неуёмный щенок, тявкая, носился кругами, ожидая от него новой активности. Но Миша острее воспринимал происходящее. Он злорадствовал на каждую царапину мелкого и невыносимо тосковал, видя, как брат таскает собакена за лапы, или, загнав под диван, не выпускает оттуда. В такие моменты старший хотел бы от души треснуть младшему, но со дня своего возвращения и беседы с полицией, он с братом не общался вообще. Да и с мамой не очень. Строго по делу. А дел у них и не было, по сути — в магазин сходи, да стирку развесь, да "мам, дай денег на кроссовки". Вот и всё общение.

А переживание, спрятанное внутри — в тишине сердца, в невозможности высказаться и прояснить свои переживания — разрастается до вселенских масштабов, и может вогнать в депрессию, разрушить любые отношения, вызвать тотальное отторжение даже вполне естественных вещей. Всё начинается с молчаливых домыслов. Вот только дети, вроде, это должно быть очевидным, не умеют говорить. И говорить детей учат родители. Халатно учат. Почему? А потому что сами не научились.

Вот, например, Артур, приехав на новогодние праздники, обсуждал будущий переезд семьи за границу с Олесей. В его планы не входили разъяснения деталей детям, он, вероятно, рассчитывал, что Олеся сама подготовит отпрысков к грядущим переменам. А она, без лишней дипломатии, вывалила информацию, как есть, не дожидаясь отъезда отца. А почему она одна должна отдуваться? Нет уж, пусть сын выскажется зачинщику. И сын высказался:

— То есть, летом вы уедете в Италию, а я останусь здесь, в замухрищинске, пока не окончу колледж? — прямо спросил он. Артур покраснел, но не потерял самообладания.

— Это ещё не окончательное решение, мы лишь обсуждаем варианты. Ты взрослый парень, бабушка рядом, поможет. Пока поступишь, освоишься... Со второго курса, может, на заочку перейдёшь, и переедешь к нам. Ты пока учи итальянский, сынок.

— Мелкого ты берёшь без экзамена по итальянскому?

— Да, потому что он маленький.

— Отлично. Этот кабан больше меня, но он маленький. А я взрослый конь, который должен присмотреть за хатой.

— И собакой.

— Это его собака.

— Но мы не сможем забрать её сразу, в Италии не те законы. Сначала нужно обжиться.

— Супер. Просто отлично! Шавка — и та никому, на хрен, не вписалась!

— Михаил, что за жаргон?!

— Родители, что за отношение?!

Миша ушёл в комнату, хлопнув дверью. Артур срочно засобирался куда-то, Олеся попыталась его остановить.

— Арик, всё, праздничные дни начались, нет работы, офисы не работают, куда ты на этот раз?

— Проветрюсь, прогуляюсь. В магазин зайду. А ты пока успокой этого лоботряса.

— Может быть, ты сам с ним поговоришь?

— Нет, я уверен, у тебя лучше получится. Кроме того, это — твой косяк: могла бы помолчать уже пару дней, до наступления нового года, хотя бы. Сама портишь праздник, сама его и спасай.

— В этом доме давно нет праздников!

Недовольные, супруги разошлись в разные стороны.

Праздник был только у мелкого. Он радовался подаркам, ковырял вилкой во всех блюдах, сожрал полторта, пока взрослые зазевались, и уснул за столом. Остальные члены семьи отбыли застольную повинность до курантов и разбрелись по комнатам. Олеся злилась на мужа за его пассивность перед сыном, она считала, что лишь отец может исправить их отношения с Мишей. Артур, между тем, уже очень и очень хотел в аэропорт.

После отбытия мужа в Италию, Олеся всеми силами избегала старшего сына. Её пугала возможность открытой конфронтации с ним, она не знала, что говорить, что делать, а главное — чувствовала себя ужасно виноватой, и это было крайне неприятно. Винила она себя за всё: за запущенное здоровье мелкого — вслух она такое никогда не скажет, но головой-то понимает, что изнеженный, толстый и ленивый ребёнок — её вина; за свой внешний вид — она и сама старалась пореже выходить из дома, хоть и утверждала, закатывая глаза, что приняла себя такой и чужое мнение её не волнует — мнение сына волнует, как минимум; за ту пощёчину, за поддержание барьеров между братьями, вместо налаживания общения между ними... За то обвинение, которое, как выяснилось, Миша запомнил. Конечно, её вес, и уж тем более, вес младшего брата — не его вина. Подруга была права, с весом разбираться надо было тщательно ещё до первой беременности. Мишка тут ни при чём. Но сказанного не вернёшь. Не извиняться же теперь ним. Дашь слабину, он ещё больше завыкаблучивается. И она молчала.

Настал день отъезда. Отец приехал накануне, на старшего старался не смотреть, а тот, как на зло, вечно стоял где-то поблизости немым укором. Ещё с утра стоял над душой, а как собрались вызывать такси — исчез. Пришла машина, грузили вещи, Артур без конца набирал номер сына, но слышал только равнодушные гудки.

— Не берёт трубку, — объясняет Артур жене, стоящей возле автомобиля. Олеся плачет.

— Я не могу так уехать!

— Не расстраивайся, милая, это моя вина. Он без мужской руки расхлябался немного, стал изнеженным, капризным... Я приеду и поговорю с ним.

— Как?! Когда?!

— Сразу, как устрою вас. Сразу же вернусь, и мы с ним побеседуем. Всё нормально. Не плачь, садись в машину.

Напоследок, он снова набирает Мише — гудки.

Миша плачет, сидя на корточках в подворотне у соседнего дома. Рядом, на земле гудит телефон.

Чужие. Все друг другу чужие. Но он — более чужд.

Устроиться сразу не получилось. Пока оформляли документы, определяли мелкого в школу — снова во второй класс, пока боролись с его истериками — никто вокруг не говорит нормально — все иностранцы!... А там и рабочие безотлагательные моменты накопились...

Вот и сентябрь. Миша сидит в тёмной комнате, перед ним монитор, на экране анимация, на повторе, с праздничным тортом и горящими свечами. Телефон на беззвучном режиме мигает дисплеем. В дверях комнаты, раскинув лапы, спит подросший щенок. Миша смотрит в монитор, но не видит его. Что проносится перед его внутренним взором? Какие чувства обуревают? Он поступил в колледж, получил разряд по скалолазанию, выиграл соревнования по рукопашке, забрав две золотые медали... А кому до этого есть дело? Он один. Через год ему исполнится восемнадцать... И на хрен их всех! Пошли они, со своей Италией!... Но как же больно... Больно и обидно. Если не нужен — зачем рожали? От скуки? Для галочки? Ладно, хоть детство нормальное было, и на том — спасибо. У мелкого и того нет. И никакая Италия этого не компенсирует.

Миша быстро освоился в новых условиях. Пса пристроил соседу, военному пенсионеру, с тросточкой и выправкой. Часто встречал их на улице. Не зря говорят — какой хозяин, такой и питомец. У пса тоже появилась выправка, мудрый взгляд из-под нависших бровей и бесконечная снисходительность к неразумныму окружающему миру. Что сказать? Солдат ребёнка не обидит. И, ещё совсем недавно, шалопай-щенок, лающий на любое движение, теперь даже на голубей и кошек смотрел, как старец на малышню: гля, какие — играются...

К обеим бабушкам Миша заходил раз в неделю, к одной в субботу, ко второй — в среду. Всегда помогал, если что надо, мог прийти неурочно, по звонку, мало ли — в аптеку сбегать, например. Но это — редко. Экономить он уже умел, в ценах ориентировался давно, а потреблял в одно лицо совсем немного. Единственное, с чем реально помогла бабушка, это разобраться с оплатой коммуналки и передачей показаний приборов учёта. При ближайшем рассмотрении — ничего сложного. По сути, в Мишиной повседневности почти ничего и не изменилось с отъездом семьи. Если не считать огромной чёрной дыры одиночества, но и она поселилась в его сердце гораздо раньше. Сейчас она просто выросла, заболела очень, а потом притихла... Или он привык?

Снова новый год. Отец сидит в этой же тёмной комнате, где в свой день рождения изваянием сидел Михаил, перед ним на столе телефон. Тишина. Часы тикают. Наконец, он берёт мобильный и звонит своей матери:
 
— Не пришёл?

— Нет, Арик, не было его.

— Значит, решил не менять своих планов и отмечает с друзьями. Ничего. Я поговорю с ним, когда он вернётся.

— Приходи к нам, мы со сватами такой стол накрыли... Приходи!

— Нет, ма, я спать лягу, устал с дороги.

Но уснуть Артур не смог. Стоял у окна, смотрел на фейерверки, и думал — когда они свернули не туда? Всё же было хорошо... До рождения мелкого. Ну, со своими тёрками, проблемами, но нормально же было. А когда он родился — Мишка отбился от рук, Олеся себя забросила, а он сам погряз в работе. Наверно, стоило бы уделять детям больше внимания — гулять, разговаривать, слушать... Работа никуда не делась, а вот Олеся изменилась, кажется, безвозвратно, и дети выросли... Вот такими. Мелкий в Италии заедает стресс, растёт во все стороны, ходит с трудом. Олеся водит его к психологу, но толку мало. Миша... Отрезанный ломоть. Как так вышло, что родной сын стал таким посторонним? Не в переезд, нет. Гораздо раньше. Переходный возраст?

Артур вспомнил тот злополучный отпуск. Тогда он сам чувствовал себя чужим в идиллии жены и сына. Это было непиятно и болезненно. Теперь Миша, наверно, ощущает что-то подобное. Поговорить бы с ним... Сказать, что Артур понимает его, сочувствует... А толку? Очевидно, что в Италию парень переезжать не собирается. Хоть бы с матерью хоть раз бы поговорил, она ведь там извелась вся... А как его винить?


Через три дня, Артур сидел на кухне своей матери, на полу лежала дорожная сумка.

— Ну, не хочет, как хочет...

— Да, так и сказал: видеть его не хочу. Только ты не злись, он же это не со зла. Обиделся парень просто, да и возраст такой... Он ведь хороший мальчик вырос у вас...

— Да, мама, возраст. Я помню себя в этом возрасте.

— Ты не такой был, милый.

— Мне с мамой больше повезло.

Артур уезжает к семье. Семья там, а Миша здесь. По дороге мужчина задумывается — он бы с удовольствием сейчас поменял приоритеты местами. Пусть семья остаётся там, а он бы остался здесь. Миша ему ближе и понятней, несмотря на конфликт. Его поступки и действия более рациональные, взрослые, ясные, чем все эти истерики и нарушения пищевого поведения. С Мишкой он мог бы уехать на скалы, снова. Отправиться в какой-нибудь тур на великах, ходить в походы... Когда Артур ходил в поход последний раз? В Италии он уходил пешком по местным заповедникам на целый день. Один. Вот и весь поход. А здесь, с Мишей, он мог бы стать собой, вернуть былые увлечения, которые там, с семьёй, теперь неуместны. Теперь Олеся даже в магазин на соседнюю улицу едет на машине. Какой с ней поход... Артур там такой же чужой, как Миша, но Миша здесь. А он должен ехать к ним. Потому что, должен.


*


Михаил Артурьевич, действующий чемпион, тренер, растерянный, стоит посреди комнаты. Перед ним на диване расплылась мать. Он смотрит на неё с ужасом и отвращением: совсем чужая, незнакомая, страшная тётка. Она плачет. Приехала продавать квартиру своей покойной матери.

— Хоть бы обнял, мать-то, скотина ты неблагодарная! — всхлипывает женщина, а Миша даже припотел, пытаясь увидеть в ней хоть какие-то знакомые черты, — вырастила вас, на свою голову! Что один, что второй... Скоты папашины!

— А мелкий чем провинился? — Мишке стало любопытно. Он ни разу не интересовался уехавшей семьёй, не искал их в соцсетях, не звонил и не отвечал на смс. А тут намёк на такие перемены! Сколько воды утекло с тех пор?... Очуметь...

— Худеет он, — скривилась Олеся, — кричит, что это я его довела, что никто его не любит, никому он не нужен!... Ты же не знаешь ничего! Он даже пол хотел сменить, в школе ещё. Пил гормоны, одежду женскую носил. Думал, с девочками ему будет легче подружиться. Вешался два раза. Раз верёвка не выдержала, второй — дерево сломалось... Что ты ржёшь, идиот?! — Олеся заплакала ещё сильнее.

Миша действительно ржал, хоть и ему и было за это стыдно. Он просто представил, как грузный мелкий, комплексуя из-за своего веса, вешается на дереве, и дерево ломается, не выдержав этот вес. Это очень грустная история про очень толстого мальчика, но Миша не мог перестать ржать. Чтобы справиться с собой, он вышел на кухню, попил воды сам и налил для матери.

— Спасибо, — Олеся выдула воду залпом, помолчала и продолжила, — ладно, хоть отрезать ничего не успел, а грудь у него и так была, как у кормящей. Сейчас обратно переделывается. Влюбился в девушку. А по-мужски не силён. Худеет. Камни таскает. По долине бегает. Уже год, как в зал ходит, там таких много. Скакалку купил недавно. Говорю, неужто прыгать будешь?! А он, как заорёт: не смей говорить со мной об этом, прыгала бы сама, и меня бы учила, не было бы в моей жизни всего этого дерьма!

Плачет.

— Как будто, я одна виновата во всём!

— А отец где? — машинально спросил Миша.

— Ушёл! — выкрикнула женщина и совсем разрыдалась. Сын поморщился.

— К молодой, спортивной?

— Кабы! Не то в Ибины, то не в Хабены, не знаю я! В тайгу! Идиот! Ни телефона у него теперь, ни адреса! Отшельничает где-то в горах! Вот, забери!

Олеся вынула из недр сумочки фотографию: Артур, уже седой, на лоне природы, с голым рельефным торсом, держит в одной руке ружьё, в другой рюкзак. На обратной стороне фотографии адрес таёжной почтовой станции. "Надо бы к нему съездить", — подумал Миша и сам удивился этой мысли. И обрадовался. И настроение сразу поднялось.

— Ма, так, может, ты бы худела вместе с мелким, глядишь, и подружились бы на этом поприще?

Олеся метнула молнии из малюсеньких глазок, спрятанных в складках большого лица:

— Я — прекрасна в своих формах! — гневно фыркнула она, но резко сменила гнев на милость, продолжая как-то заискивающе, — я вообще думаю, может, мне вернуться?

Миша широко улыбнулся:

— Так не продавай хату-то, въезжай! — весело сказал он. Олеся вспыхнула. Повисла пауза.

Скоро женщина засобиралась и уехала, обругав сына, напоследок, за неразумность, чёрствость и инфантильность.

А Миша сел за стол и смотрел на снимок. Артур глядел на него серьёзно и умно, без улыбки. От него, словно, шла какая-то сила.

— Отпуск возьму на два месяца, — сказал ему Миша, — в этом году могу себе позволить. И найду тебя, отшельник. Мы с тобой ещё на скалы съездим.

Настроение отличное, планы есть, возможности тоже... Эх!... Не такие уж они и чужие, пожалуй.    *