На философии Ф.А. Голубинского воспиталось не одно поколение юношей-питомцев Московской Духовной Академии и, таким образом, он уже сослужил свою историческую службу нашему просвещению. Мы думаем, однако, что время его еще и теперь не прошло. Среди господствующей в современной философии смутности и спутанности, нередко самых основных, понятий, обращение к философии Феодора Александровича могло бы оказать еще не одну услугу юным умам – особенно в области философии религиозной.
А.И. Введенский
Человек поставлен между конечным и Бесконечным, живет в мире ограниченном, но сим не ограничивается. Все, что видит человек, есть изменяемое, конечное, а в душе его есть стремление найти Бесконечное, неизменяемое. Посему с тех пор, как человек ощутил в себе потребность чего-то неведомого, как ощутил оное стремление, с тех пор, не довольствуясь чувственным, разнообразным и изменяющимся, не довольствуясь познанием предметов в их всегдашней непостоянности, как они нам представляются в пространстве и времени, ищет чего-то постоянного, неизменяемого, которое бы служило основою и опорой предметов изменяемых, ищет безусловного, отрешенного, духовного, изъясняющего все ограниченное из неограниченного – Абсолютного.
Ф.А. Голубинский
Протоиерей Феодор Александрович Голубинский – профессор Московской Духовной Академии и «первый крупный академический мыслитель», один из самых значительных представителей русской духовно-академической философии XIX века и выдающийся православный богослов, оригинальный русский религиозный философ и «основатель русской теистической философии», глубоко изучивший вольфианскую философию, философские системы Канта, Фихте, Гегеля и Шеллинга, дав взвешенную критику и оценку того вклада, который каждый из них внес в сокровищницу мировой философской мысли, при этом, он был убежден, что русская философия самобытна и не должна быть «осколками с западных философских систем», а «наши мыслители» скажут миру свое самостоятельное слово. Имя протоиерея Феодора Голубинского, сочетающего в своей личности обширную ученость и глубокие познания в философии с необыкновенным христианским смирением и крепкой верой, было овеяно легендой уже при его жизни, а после смерти он воспринимался как своеобразный камертон духовно-академической учености и сподвижник святителя Филарета Московского, который говорил: «пока Голубинский преподает философию в Академии – я не опасаюсь». В исследовательской литературе замечалось, что в описании жизни о. Феодора Голубинского сложилась тенденция к мифологизации его личности и деятельности – о нем говорили, что он мог изложить философскую систему Гегеля лучше, чем ее создатель, что было явным преувеличением, но это не отрицает того факта, что Голубинский внимательно изучал Гегеля и ценил его истолкование различных течений в истории философии. Характерной чертой о. Феодора Голубинского было смиренномудрие – он сам никогда не заявлял, что может изложить философскую систему Гегеля лучше чем ее создатель, но стремился уяснить ее дух и ключевые идеи, критикуя рационализм Гегеля – его дерзновенную попытку логически и диалектические постичь все Божественные тайны и Сущность Самого Бога, опровергая самонадеянность гегелевского разума и рассудительно указывая на то, что «равное обнимается только равным, большее не может быть объято меньшим, тем менее Бесконечное – конечным». Вспоминая о своей беседе с о. Феодором Голубинским о философии Шеллинга и Гегеля, барон Август фон Гакстгаузен признавался, что с самой обширной классической ученостью профессор Голубинский соединил великолепное знание немецкой философии: «У меня было рекомендательное письмо к священнику Феодору Александровичу Голубинскому, профессору Троицкой Академии. Это один из самых ученых и образованных людей между духовными лицами, каких я только встречал в России. С самою обширною классическою ученостью он соединяет совершенное знание иностранных литератур и немецкой философии, которую изучил он до основания. Я был чрезвычайно изумлен, услышав, как глубоко и вместе как понятно русский священник рассуждает о Шеллинге, Гегеле их направлений и школах. Он расспрашивал меня о жизни и личности многих из наших немецких ученых, между прочим о Шлейермахере, Неандере, Гегеле и Шеллинге. Я со своей стороны спросил его, что он думает о Гегеле и его системе. Он отвечал, что, по его мнению Гегель много сделал для уразумения, изложения и объяснения всех других философских систем: но что его система, вероятно, не была удовлетворительна как для него самого, так и для его слушателей». Профессор Московского университета С.П. Шевырев оставил хвалебный отзыв о Голубинском как подлинном мудреце, умеющем понимать самые сложные философские системы: «В числе лучших моих духовных приобретений у Троицкой Лавры я считаю личное знакомство и прекрасную беседу с Феодором Александровичем Голубинским. В Ильинском предместьи, в укромном домике, живет почтенный представитель христианской философии у нас. Простота и смирение осеняют его мирное жилище. Меня поразило высокое чело нашего отшельника-мудреца. Лицом, и особенно глазами, напомнил он мне Шеллинга, которого я видел в первый раз также в сельском уединении около Мюнхена. Та же ясная голубизна в глазах, та же дума. У Шеллинга еще возможна личная страсть; в чертах русского мудреца господствует спокойное самоуглубление. Такова и тихая речь его, которая всегда тепла, и вспыхивает живее при выражении радушия и участия». «Наша мысль увлекаемая свободою разговора, весьма часто переходила из одной сферы в другую. При этих переходах в особенности мог я видеть мудреца, превосходно владеющего логическим разумом и теплым чувством в своем слове. Все системы германской философии ясно проносятся в его голове. Изложение его, когда говорит он о науке, сохраняя ученый характер, вовсе чуждо темноты и ясною глубиною свидетельствует о совершенном знании предмета». В лице о. Феодора Голубинского профессора Шевырева поразил возвышенный образ мудреца, умеющего спокойно и глубоко размышлять, излагая мысли ясно и логично, а когда он рассуждал о вопросах веры, то он весь воспламенялся любовью и каждое слово его исходили из глубины искреннего и смиренного сердца. В своей статье «Протоиерей Феодор Голубинский: священник и ученый», написанной к двухсотлетию со дня его рождения, помощник ректора Костромской духовной семинарии М.И. Жигалов так охарактеризовал духовно-нравственный облик выдающегося русского философа и православного богослова: «Главными чертами Феодора Александровича являются такие христианские добродетели как кротость и смирение. В нем сочетались глубокая вера и упование на Промысле Божий с глубоким научным знанием, а также тонкостью и гибкостью ума, благодаря чему он смог стать основателем русской православной философии».
При всей обширности своей эрудиции и высоких интеллектуальных способностях и духовных дарованиях о. Феодор Голубинский так и не создал систему православной философии – он был блестящим лектором и умел «вдохновенно импровизировать», настраивая души своих слушателей на философский лад – вселяя в их сердца воодушевление и жажду философствовать – читать «Критику чистого разума» Канта и «Философию Откровения» Шеллинга, вникать в диалектические схемы Гегеля и обращаться к «Фаусту» Гете, исследовать книгу притчей Соломоновых и святоотеческую литературу. Как лектор о. Феодор Голубинский умел необыкновенно ясно философствовать на самые отвлеченные и сложные метафизические темы, его речь, как стремительная река, уносила своим светлым и чистым потоком слушателей в область умозрительного богословия. Рассказывая о Голубинском как преподавателе, профессор С.С. Глаголев, писал: «Отличительной особенностью его изложения была ясность – качество далеко не всегда присущее лекциям по философии особенно в первую половину XIX столетия, когда на очереди дня стояли туманные пантеистические системы… О Голубинском все свидетельствуют, что он мудреные философские системы излагал необыкновенно понятно и просто. Без сомнения, чтобы добиться этой ясности изложения, недостаточно самого громадного философского и педагогического таланта, нужен еще громадный и усидчивый труд». В рассуждениях профессора Феодора Голубинского были отчетливо видны как тонкий ум диалектика и его обширная ученость, так и искренность сердца – слово его было всегда согрето душевным теплом религиозного чувства. В своей «Автобиографии» Н.И. Надеждин вспоминал, что слушать лекции Голубинского было «величайшим наслаждением» – он два года «следил за Голубинским без устали, стенографируя в классе его вдохновенные импровизации». Когда было замечено, что лекции протоиерея Феодора Голубинского пробуждают историософские интересы у слушателей, то ему было поручено «заняться церковно-историческим исследованием о значении в Православной Церкви символа Святой Софии, которой посвящен известный храм в Константинополе и потом в разных местах нашего благочестивого отечества». В дневниковых записях Голубинского и в его лекциях нет развернутого учения о Святой Софии – Премудрости Божией, хотя в них разбросаны мысли о том, что Премудрость и Разум Божий – предвечный Логос – выше всего сотворенного, что Премудрость Божия действует в мире и хранит его. Обращаясь к святоотеческим творениям, о. Феодор Голубинский цитировал рассуждения святителя Григория Богослова и преподобного Иоанна Дамаскина о вечной мысли Божией о мире: «Помыслил многохудожный родитель всяческих – Божий ум, произошла материя, облеченная в формы; потому что Он не походит на живописца, в котором видимый перед очами образ возбудил нечто подобное сему образу, чего не мог бы начертать один ум. Поскольку Богу нельзя приписать недеятельности и несовершенства, то чем занята была Божия мысль прежде, нежели Всевышний создал вселенную и украсил формами? Она созерцала вожделенную светлость своей доброты... Мирородный ум рассматривал также в великих своих умопредставлениях им же составленный образ мира, который произведен впоследствии, но для Бога и тогда был настоящим. У Бога все перед очами, и что будет, и что есть теперь. Для меня такой раздел положен временем, что одно – впереди, другое – позади; а для Бога все сливается в одно, и все держится в мышцах великого Божества. Все породил в себе Ум, а рождение вовне совершилось впоследствии благовременно, когда открыло великое Божие Слово». «От века существуют в Боге понятия о тех вещах, которые имеют принять бытие от Него, т.е. предвечный Его совет, который – всегда одинаков. Ибо Бог – непременен, и совет Его – безначален, и то, что Он от вечности в нем положил, исполняется в предопределенное от Него время и предустановленным образом. Посему понятия Божии о каждой из тех вещей, которые от Него имеют принять бытие свое, суть их образы, чертежи, или, как называет святой Дионисий, предопределения. Ибо в совете Его образ всем вещам, которым предопределено быть и которые непременно будут, начертан еще до бытия их». Как и святитель Григория Богослов, о. Феодор Голубинский считал, что «Премудрость Божья есть такое совершенство Божественного Ума, по которому существует в нем вечный первообраз всего мира и порядка всех вещей, или, по выражению Платона, мир идеальный, по образцу которого все и в физическом и нравственном мире устроено в гармоническом целесообразном союзе, так что все дела Божии направлены к благим целям». Священник, ученый и богослов Павел Флоренский высказал предположение, что великий русский философ Владимир Соловьев увлекся учение о Софии во дни своего кратковременного пребывания в Московской Духовной Академии – в ходе общения с учениками Ф.А. Голубинского и чтения сочинений Якоба Беме и Сведенборга, но, во-первых, следует отметить, что по собственному признанию Соловьева в его в мистико-иронической поэме «Три свидания», он еще в детские годы имел опыт мистического видения Софии в образе Вечной Женственности, во-вторых, сочинения Беме и Сведенборга имеют теософический и гностический характер, в то время как лекции Голубинского – академический образец изложения христианской метафизики и умозрительного богословия, в-третьих, если Голубинский более опирался на Библию и святоотеческую литературу и соотносил Святую Софию с предвечным Логосом и вечным первообразом всего сотворенного в Божественном Уме, то в софиологии Владимира Соловьева, Павла Флоренского и Сергия Булгакова идея Святой Софии мыслится в разрыве с православной христологией – в их умах и книгах она не тождественна со второй Ипостасью Святой Троицы – Ипостасной Премудростью и Силой Божией, явленной миру в лице Христа Богочеловека, а скорее понимается гностически и пантеистически – как душа мира и связующее звено между Богом и космосом. В своих «Очерках по истории русской философии» С.А. Левицкий указывал на то, что в наших Духовных Академиях пробудилась живая русская религиозно-философская мысль, а профессор Феодор Голубинский был ее ярчайшим представителем – он был «академическим мыслителем» и «христианским платоником, стремившимся преобразовать платонизм в духе святоотеческой литературы», а центр тяжести его деятельности относился не к писаниям, а к лекциям – он был прежде всего лектором и учителем, среди его учеников были Д.Г. Левитский, написавший богословский труд «О конечных причинах», содержащий глубокий анализ темы свободы и Божественного Промысла, и В.Д. Кудрявцев – талантливый религиозный мыслитель, создавший своеобразную религиозно-философскую систему трансцендентального монизма. Надо сказать, что еще обучаясь в Московской Духовной Академии Голубинский обратил на себя внимание своими духовными дарованиями, нравственными качествами и успехами в изучении философии, а святитель Филарет Московской впоследствии охарактеризовал его как способного и прилежного в науках, доброго по духу и день ото дня благоуспешно возрастающего в познаниях. Митрополит Филарет Московской называл о. Феодора Голубинского «столпом Церкви» и направлял к нему инославных и иноверных иностранцев, интересовавшихся Православием, будучи убежденным в том, что его философия «дышала благочестием и чистой нравственностью», являясь православной философией. Со своей стороны о. Феодор Голубинский высоко ценил мудрость святителя Филарета Московского и записывал его слова, вопросы и разрешения недоумений на экзаменах. Святитель Филарет Московский имел намерением произвести о. Феодора Голубинского в протопресвитеры Успенского собора московского Кремля, но этому воспрепятствовал граф Бенкендорф. В письме от 8 марта 1840 года на имя обер-прокурора графа Н.А. Протасова он указал, что «Голубинский, пользующийся особенным благоволением митрополита Филарета Московского, касательно образа его мыслей, в общем мнении слывет за человека странного и загадочного, имеющего знакомство с лицами таких же качеств; между тем многие из духовенства нерасположены к нему, так что определение Голубинского в протопресвитеры московского Успенского собора произвело бы неприятное впечатление в народе, привыкшем видеть на сем месте духовную особу, в Православии которой несомненно уверены». Размышляя о двух путях веры – в простоте сердца и премудрости, святитель Филарет Московский указывал на то, что они изображены в Евангелии в образах пастухов и волхвов. Протоиерей Феодор Голубинский – защитник Церкви, идущий путем Премудрости, он – христианский мудрец, путь простым людям кажется «странным» и «загадочным». При всем взаимном расположении о. Феодор Голубинский и митрополит Филарет Московский не во всем были единомышленниками – в вопросе о переводе Священного Писания протоиерей Феодор Голубинский желал «того, чтобы Святые Книги преложены были не на русский, но на вернейший славянский», а когда осенью 1848 года Голубинский одобрил к изданию рукопись об образе иконы «Споручница грешных», отметив, что изложенные в ней «суждения о священном происхождении и достоинстве иконописания и об изображениях Пресвятой Богородицы вообще, как исторических, так и символических, основательны», святитель Филарет Московский наложил на рукопись отрицательную резолюцию, где говорилось, что «мысли о символических иконах неточны, Лицо Божией Матери всегда есть историческое, а не символическое». Богословская позиция святителя Филарета Московского была догматически ясной и неопровержимой – он исповедовал библейский и святоотеческий реализм в апологии иконописания, подчеркивая, что на иконописных образах даны не символические изображения, а иконографически запечатлены реальные лики Христа Богочеловека, Пресвятой Девы Марии и святых.
По своим религиозно-философским воззрениям о. Феодор Голубинский не был эклектиком, на что справедливо указывали протоиерей Василий Зеньковский и исследователь А.И. Абрамов; он был самобытным русским христианским философом, в своих философских изысканиях стремившимся следовать мудрому совету святителя Василия Великого, провозглашавшего, что можно извлечь духовную пользу даже из языческих философских и поэтических сочинений, избегая ложных воззрений, отсюда – его стремление проанализировать и осмыслить в свете православной веры идеи Канта и Шеллинга, Вольфа и Якоби, Гегеля и Франца Баадера. По своему призванию о. Феодор Голубинский был по преимуществу метафизиком, ставящим вопрос о соотношении временного и вечного, относительного и Абсолютного, его миросозерцание отличалось удивительной стройностью и цельностью, а краеугольным камнем его учения была идея Бесконечного Бытия. У каждого самобытного мыслителя есть исконная философская интуиция и основная идея – основной идеей профессора Феодора Голубинского была идея Бесконечного Бытия, руководствуясь которой он стремился обосновать идею сотворения Богом мира, подчеркивая как всемогущество Бога и Его свободную волю, так и то, что сотворенный Им мир имеет своеобразную самостоятельность, что видно как в свободной воле Ангелов и людей, так и в началах сотворенного мира, «из себя самих действующих». В своей статье «К постижению Бесконечного: верующий разум Ф.А. Голубинского» современный исследователь С.В. Корнилов задавался вопросом – «В чем состоит вклад Голубинского в отечественную культуру и философскую мысль?», полагал, что именно с о. Феодора Голубинского началось самостоятельное философское движение в Московской Духовной Академии, а сам он может быть по праву назван «главою наставников, столпом Академии и патриархом философов». С огромным почтением ученики вспоминали о профессоре Феодоре Голубинском как о лекторе и педагоге – духовном наставнике юношества. В своем труде «Из пережитого» Гиляров-Платонов писал: «Покойный профессор философии в Духовной Академии Ф.А. Голубинский – глубина и широта учености необъятные, импровизация блестящая». По свидетельству верного ученика о. Феодора Голубинского – А.М. Бухарева, Голубинский был подлинным ученым и христианским мудрецом, великолепным наставником духовных воспитанников в любомудрии, а его жизнь была чудным совмещением духовного странничества и жизни в доме Отца Небесного. Протоиерей Феодор Голубинский был истинным христианским философом и «представлял несправедливость оставлять вне Христа и, значит, вне благоволения Отца Небесного – разум человеческий, которого первый орган – философия». Вместе с тем, Бухарев критически воспринимал отдельные богословские идеи о. Феодора Голубинского – в области амартологии – учении о грехе, он указывал на то, что Голубинский полагал, «будто грех в человеке слегка коснулся духа, притупившись (через преимущественное раскрытие своей растлительности) в телесности», в то время как по православному вероучению грех осквернил все человеческое естество – дух, душу и тело, а Христос Спаситель воспринял на Себя –в Свою Божественную Ипостась – всю полноту человеческой природы – духовную, душевную и телесную – все, кроме греха, дабы освятить и спасти человечество, возведя его к Богу. Высоко оценивая личность и религиозно-философские воззрения о. Феодора Голубинского на страницах своей книге «История русской философии», протоиерей Василий Зеньковский писал, что в среде духовно-академической философии выше всех по силе философского дарования стоял Ф.А. Голубинский, его философская эрудиция «была действительно очень широка и основательна», он не являлся эклектиком, напротив – мысль Голубинского очень цельная и стройная, а как мыслитель, богослов и метафизик «он стремился к синтезу свободной философской мысли и данных Откровения». Круг чтения о. Феодора Голубинского был необычайно широк и разнообразен – он великолепно знал сочинения Платона и неоплатоников – Плотина, Ямвлиха и Прокла, цитировал изречения Конфуция и Зороастра, видя в них проблески Истины, проштудировал Декарта и Якоба Беме, Сен-Мартена и Якоби, читал Вольфа и полемизировал с ним в своем «умозрительном богословии», высоко ценил Лейбница, но критиковал его теорию предуставленной гармонии, изучал «глубокомысленого философа» Канта и критиковал его критическую философию, но воспринял его нравственное доказательство бытия Божиего, любил Шуберта и Пуаре, был близок Баадеру и Ботеню, интересовался религиозно-философскими идеями Григория Сковороды и Шеллинга, но разочаровался в «философий Откровения» последнего с ее пантеистическими и гностическими мотивами, дав следующий отзыв: «его философия Откровения не удовлетворит ни строгим философам, требующим не провещаний оракула, а доказательств, – ни любителям и ученикам премудрости божественной. За все берется, усиливается философически вывесть и таинство Троицы, и учение об искуплении, и глубины сатанинские, но все по началам пантеизма. Давнее его направление, чтобы процессы жизни конечного мира переносить на жизнь Божества, и ныне сбивает его с правильной точки зрения. Так, у него в учении о Троице первая потенция, родотворная сила Отца – есть слепая, бессознательная, только беспрестанно стремящаяся к развитию воля; вторая потенция – это ограничивающая, обуздывающая первую сила – Сын; третья – Дух, умеряющий борьбу двух первых сил, источник самосознания. Это повторение старой его гипотезы об Ungrund, бездонной, безумной, темной, абсолютной силе в божестве, в которой нет еще личности и сознания». Религиозная философия Шеллинга, имеющая гностический характер, не удовлетворила о. Феодора Голубинского ни как философа, ни как христианина, хотя сам Шеллинг высоко ценил Голубинского. Князь С.Н. Урусов рассказывал, что когда как в молодые годы он был у Шеллинга, то немецкий философ спросил его – «Как живет Голубинский?», а когда князь ответил – «Я его не знаю», то Шеллинг с грустью произнес – «Не делает вам, молодой человек, чести, что вы не знаете такого вашего соотечественника». Задаваясь вопросом – «Откуда Шеллинг знал о Голубинском, если никогда не встречался и не переписывался с ним?», А.И. Введенский высказывал предположение, что «всего вероятнее из книги известного барона Гакстгаузена, который, во время своего путешествия по России виделся с Голубинским и в своей книге отозвался о нем, как об «одном из ученейших и образованнейших между духовными лицами России» – как об ученом, изумившем путешественника широтою и глубиною своего понимания классической новой, особенно германской, философии. Быть может, не от одного Гакстгаузена Шеллинг слыхал подобные отзывы о Голубинском». По изречению о. Феодора Голубинского отстав от одного берега – от трансцендентальной идеалистической философии, Шеллинг не пристал к иному берегу – к христианству. Размышляя о соотношении философии и религии, Голубинский был убежден – для того, чтобы найти Истину, философия должна вернуться к Богу как к единственному Источнику мудрости. В своих очерках развития русской философии Густав Шпет охарактеризовал Голубинского как скептика и вольфианца, испытавшего сильное влияние Якоби, но в действительности он был христианским мыслителем и предтечей интуитивизма, а наиболее близок по духу ему был Франц Баадер. Как сообщал граф М.В. Толстой о религиозно-философских симпатиях Голубинского, «в исследованиях о Боге, мире и душе человеческой Голубинский держался системы Канта, хотя и предпочитал ему Якоби; этот последний, Баадер и Зайлер нравились ему особенно по религиозному направлению». По всей вероятности, у Якоби о. Феодора Голубинского привлекала религиозная философия веры и чувства, у Канта – этика и нравственное доказательство бытия Божиего, но в области метафизики и натурфилософии – ему были гораздо ближе Шеллинг и Баадер. Как справедливо указывал граф М.В. Толстой, учение Голубинского «ближе подходит к духу Баадера, за исключением того, что наш мыслитель предоставлял разуму более прав на исследование истины и не превращал философского исследования в богословское: как религиозные его убеждения никогда не встречали противоречий со стороны изложения предметов вышеопытных, так и умственные исследования не были стесняемы богословским догматизмом». Признавая духовную родственность о. Феодора Голубинского и Франца Баадера, профессор С.С. Глаголев пояснял, что «духу Феодора Александровича не мог быть неродственен Франц Баадер. Этот католический мыслитель, утверждавший, что истина находится в греческой церкви, учивший, что истинное Богопознание возможно лишь при нравственном совершенстве, стремившийся в своих умозрениях ни на шаг не отступать от догматов веры, должен привлекать к себе внимание каждого православного философа… Как книги Баадера пришлись по сердцу и духу Феодору Александровичу Голубинскому, так родствены были его душе все философы, веровавшие в Откровение, в Бога, в общение с Богом». В письме к Бартеневу Голубинский называл Баадера «глубокомысленным германским философом первой величины», хотя ставил его ниже Сен-Мартена в плане выразительности.
Размышляя о философских взглядах Голубинского, профессор С.С. Глаголев отмечал, что во дни его жизни широко распространились два направления – рационализм, идущий преимущественно из Франции – философия Вольтера, Гольбаха и Дидро, и мистицизм, идущий из Германии – «представители того и другого направления были по большей части пустыми светскими людьми, искавшими развлечения или в чтении книг Вольтера или в фантастических сценах, разыгрывавшихся в масонских ложах. Но, вообще говоря, мистики были и нравственнее и развитее, чем рационалисты, в ряду них находились лица, мистицизм которых не далеко уклонялся от истин Православия, и поведение которых нисколько не унижало имя христианина». Как глубоко религиозный и широко образованный мыслитель и богослов, Голубинский «должен был столкнуться с рационализмом и мистицизмом», он был знаком с вольтерианцами и лицами мистического направления. По своей чуткой нравственной натуре и глубоко религиозному миросозерцанию, о. Феодор Голубинский не мог сочувствовать легкомысленной философии Вольтера и французских энциклопедистов, исповедующих вульгарную материалистическую философию и осмеивающих христианскую веру. По воспоминаниям графа М.В. Толстого, когда в разговоре с протоиереем Феодором Голубинским его отец-вольтерианец стал цитировать кощунственные высказывания Вольтера и французских вольнодумцев, то Феодор Александрович «принимал на себя такой печальный и расстроенный вид, что собеседник его скоро прекратил неприятный ему разговор». Если граф Владимир Толстой раздражался в споре и сыпал остротами, то Голубинский обличал кощунство молчанием и глубоким и спокойным раздумьем. Как вспоминал граф М.Ф. Толстой, в результате общения с Голубинским его отец – граф Владимир Толстой – разочаровался в идеях Вольтера и сжег все нечестивые книги, которые были в его библиотеке. Рассматривая отношение о. Феодора Голубинского к мистицизму, следует отметить, что он условно выделял три вида мистицизма: 1) вульгарный мистицизм теософов и спиритистов, который вернее называть оккультизмом; 2) гностический и визионерский мистицизм Якоба Беме и Сведенборга; 3) христианский мистицизм, в сердцевине которого – горячая молитва и крепкая вера в Святую Троицу и неисповедимые пути Промысла Божиего, в искупительную жертву Иисуса Христа и Его победу над смертью, в таинства Церкви и жизнь будущего века. По воззрению о. Феодора Голубинского, истинная мистика есть церковная мистика «духовного делания» и Боговидения – умно-сердечной молитвы и созерцания Божественного Света, о котором наиболее вдохновенно возвещал преподобный Григорий Палама, пояснявший, что во время Преображения Господнего апостолы узрели несотворенный Божественный Свет – явление славы Господней и действие Божества, пребывающего в свете неприступном – «сей свет сиял от Божества, сокрывавшегося в человечестве Сына Божия». По всей видимости, о. Феодор Голубинский сочувствовал стремлениям князя Голицына и его идеям о «внутреннем христианстве», но само «внутреннее христианство» он понимал как настроенность на дух Православия, а не как «поэтическую сентиментальность» и «экзальтацию религиозных чувств», ведь Голубинский говорил о необходимости исполнения всех требований православной веры и исповедания догматов Церкви. В своей знаменитой книге «Пути русского богословия» протоиерей Георгий Флоровской пояснял, что в своем мировоззрении Голубинский не только своеобразно соединял рационализм Вольфа с пиетизмом и философией сердца и веры Якоби, но и читал Канта и Шеллинга, высоко ценил Платона и Франца Баадера, собирал древние предания, рассеянные у последователей Талмуда и Каббалы, рассказы о явлениях духовного мира и бесплотных духах, но вместе с тем, он не сочувствовал теософии Якоба Беме и Сведенборга, обращаясь к святоотеческой литературе. Будучи христианским философом и богословом о. Феодор Голубинский был мистиком – как всякий истинный мудрец он знал, что все в мире есть тайна, а величайшая Тайна всех Тайн есть Сам Бог, открывающий Себя каждому ищущему Его человеку – «каждому даются указания и предостережения при шествовании его по пути жизни», ибо по неизреченному Своему милосердию Бог участвует не только в мировой истории, но и в нашей жизни и ниспосылает духовные силы и светлые мысли. Как христианский мыслитель, Голубинский понимал, что мы рождены не только для временной, но и для вечной жизни, а его мысль устремлялась в «страну, откуда нет возврата», поэтому он усердно собирал сказания о загробной жизни и Суде Божием, глубоко заинтересовался повествованием о странствиях святой Феодоры по мытарствам и размышлениями святых отцов Церкви о том, что мы дадим ответ Богу за каждое наше слово и дело, за каждую нашу мысль и за каждое намерение нашего сердца. Вслед за древнегреческим мудрецом Платоном, определившим философию как путь самопознания и приуготовления к смерти и исходу бессмертной души в иной мир, о. Феодор Голубинский считал, что каждый человек призван понять смысл своего бытия, взирать в глубь души своей, бичевать свои недостатки и приуготовлять свою душу к посмертному бытию и грядущей встрече с Богом Судьей.
Когда читаешь богословско изысканное «Слово в день воздвижения Честного и Животворящего Креста» о. Феодора Голубинского с его тонким и глубокомысленным толкованием бесподобных стихов Псалтыря, являющихся драгоценной жемчужиной библейской лирической поэзии – «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, – и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя» (Пс.;138:7–10), то убеждаешься в его глубокой и искренней религиозности, изумляешься красотой слога и полету богословской мысли. Видя в стихах псалмопевца Давида славословие всеобъемлющей, всесодержительной всепромыслительной Божьей силе, с любовью хранящей весь мир и каждое создание, о. Феодор Голубинский стремиться осмыслить ее сквозь призму Новозаветного Откровения и веры во Христа Богочеловека, чтобы как писал боговдохновенный апостол Павел – «укорененные и утвержденные в любви, мы могли постигнуть со всеми святыми, что такое широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божией (Еф.;3:18–19). По толкованию о. Феодора Голубинского, цитированные выше строки Псалтыря пророчески возвещали о знамении Креста Христова и неизреченной и бесконечной силе Божией любви, глубина и высота – указывают на преисподнюю и горний мир, а широта – на нашу вселенную во все века ее существования, тем самым любовь Божия охватывает всех. «И какой ум измерит эту широту, и долготу, и глубину, и высоту, до которых распростерлась распятая на Кресте Любовь? Куда ни обратим теперь мысленные свои взоры, на видимый ли мир, или в мир дольний, и в мир горний – все проникнуто, озарено, преисполнено Христовой любовью. Было время, когда человек, находясь под клятвою за грех, подобно ожесточенному Каину, всеми мерами противился Божьей благодати, зовущей его к покаянию, и в отчаянии взывал к ней: вот, от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле (Быт.;4:14). Но теперь со всех снята клятва; потому что все благословляемся Крестом Христовым. Теперь кто воспротивится спасительной Божьей благодати? Ибо все преступления наши омыты честною кровью яко агнца непорочного и пречистого Христа (1Пет.;1:19); бывшее против нас рукописание взято от среды и пригвождено ко Кресту. Теперь нет уже места отчаянию; потому что грешник нигде не может укрыться от любви Божией. Везде спасительный Крест, везде милость, везде жизнь от Креста! Теперь всякий из нас может и должен сказать с Давидом: куда пойду от щедроподательных даров милующей благодати Твоей, и от всеоживляющих взоров Твоих, распятый на кресте Христе, Царю и Боже, куда бегу? Если взойду на небо – в обители премирных умов и святых Божиих – Ты там. Туда с вершины Креста Твоего и меня, окаяннейшего из грешников, как разбойника, давно зовет спасающий голос Твой: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в Раю (Лк.;23:43). Если сойду во Ад – и в царстве смерти не царствует уже смерть. Пречистая кровь Твоя, истекшая из святых язв Твоих, избавляет меня от геенского огня, возжженного моими беззакониями. Ты воскресением Своим из мертвых и для меня, мертвого грехами, открыл и сократил путь к обновленной жизни. Возьму ли крылья зари, полечу на крыльях зари утренней, воспарю мыслью к началу миробытия, когда вся тварь, благословляемая Тобою, творцом своим и зиждителем, подобно светлому и благоухающему утру, ликовала в добре и славословила Тебя, незаходящее Солнце, Источник и Податель жизни; но когда грех, прозябший в горнем мире, и здесь на земле затмил красоту первозданных на самой заре бытия, и вскоре принес горький плод – смерть. И переселюсь на край моря, погружусь умом в бесконечную бездну судеб Твоих, и упованием моим коснусь запада дней, когда должна решиться участь всего сотворенного, когда Ты в сонме Ангелов и Святых явишься всем нам, как общий всех Судья – и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя. Твои святые длани для того пригвождены были ко Кресту, чтобы Тебе, распростерши их на древе, собрать и заключить весь мир в Свои любвеобильные объятия, чтобы спасти всех заблудших и гибнущих поднять на плечи Свои и привести к Отцу». Верный святоотеческому Преданию Церкви и опираясь на «Слово на Пасху» святого Григория Нисского, о. Феодор Голубинский писал, что крепко держит нас в любви десница Бога милосердного, а Крест Его сияет над миром и возложен как опора бытия вселенной, «как оружие, низлагающее все, что противилось и противится нашему блаженству, как победное знамение Божьей любви над древней злобой, как сила, обновляющая всю тварь, как союз неба с землею, как лествица, приводящая из мира дольнего в мир горний». Призывая с любовью и благодарением Кресту Христову единогласно устами и сердцем славить нашего Спасителя и орудие нашего спасения, о. Феодор Голубинский завершил свое слово песнью из канона Животворящему Кресту Господню: «Кресте, ты ми сила буди, крепость и держава, избавитель и предратник на борющих мя, щит и хранитель, победа и утверждение мое, присно соблюдая мя и покрывая».
Богословствуя о тайне голгофской жертвы Сына Божиего и указывая, что целью Боговоплощения и крестных мук Иисуса Христа было наше спасение, о. Феодор Голубинский подчеркивал, что «при мысли – что Искупитель наш есть единородный Сын Божий, равный Богу Отцу, понятно будет, что крестная жертва Христова не только есть полнейшее и совершеннейшее удовлетворение правосудию Божию за все человеческие грехи, не только равноценна ценности всех человеческих душ, но имеет бесконечно высшую цену, так как бесконечно выше человека Тот, Кто принес за человека искупительную жертву на Кресте». Как возвещал святитель Иоанн Златоуст: «Христос заплатил гораздо больше, нежели чем были должны; Его уплата в сравнении с долгом – то же, что безмерное море – в сравнении с малою каплею». Искупительная жертва Иисуса Христа имеет вселенское сотериологическое значение – вочеловечившийся Сын Божий крестною смертью Своей принес за людей совершеннейшее удовлетворение Божию правосудию, осудившему человека на вечную смерть, явил неизреченную милость Божию к падшим и дал всем верующим возможность быть причастниками Божественной Жизни и стяжать благодать Святого Духа. В полном согласии со святоотеческим богословием, о. Феодор Голубинский провозглашал, что путь спасения – восприятие плодов искупительной жертвы Иисуса Христа, которое совершается через синергию – содействие благодати Святого Духа и нашей личной человеческой свободы, ибо с одной стороны никто из нас не может спасти себя сам – без животворящей Божественной благодати, а с другой стороны – человек призван к духовному подвигу и следованию за Христом, к жизни в Церкви. Если сошествием во Ад Христос сокрушил врата адовы, а воскресением из мертвых – попрал смерть, то «вознесением на небо Господь открыл чадам Церкви земной вход в Царство Небесное. Как Глава Церкви небесной, так же, как и земной, Он устрояет духовное общение между тою и другою. Верующие члены Церкви земной молитвенно призывают на помощь святых Церкви небесной, а те, как более близкие к Богу, приносят пред лице Его молитвы верующих, подкрепляют их собственными молитвами и по воле Божией благодатно и благотворно действуют на верующих, живущих на земле. Так Бог порядка, дивный во святых Своих, устраивает взаимное общение между Церковью небесною и земною, в каком они и будут оставаться, доколе Господь не соединит их в одно Царство славы». Путь спасения есть путь уподобления Христу и восхождения к святости – путь скорбный и крестный, восхождение на Голгофу, но во-первых, «в скорбях и страданиях есть сила очистительная, подобная силе огня, который очищает золото от грубых примесей и наростов», а во-вторых, «посещаемый тяжким лишением или скорбью, действительно отрывается от земного, и в Боге, в сыновней покорности воле Отца Небесного, ищет и находит и утешение, и укрепление». «Бог создал человека для блаженства, а не для страдания. Путем светлой и радостной жизни человек должен был бы восходить от совершенства к совершенству, от славы к славе. И теперь человек, искупленный смертью Христовою, получил возможность – из земной юдоли плача и скорбей восходить опять к жизни, в которой не будет ни болезней, ни печалей, ни воздыханий. Творец, со Своей стороны, невиновен ни в одном человеческом вздохе, ни в одной слезе, которую проливают люди под гнетом своих бесчисленных скорбей и горестей. Труды, болезни, скорби суть естественные следствия человеческого греха, следовательно – дело человеческой свободы, а не Божия устроения». «Человек, созданный для блаженного единения с Богом, пал, самовольно удалился от Бога и лишил себя блаженства. Через искупление он снова воссоединен с Богом и облаженствован и такое воссоединение падшего совершается и без нарушения человеческой свободы, и без оскорбления правосудия Божия. Эта творческая цель теперь постоянно и постепенно осуществляется и будет осуществляться, доколе стоит благодатное Царство и доколе евангелие Царствия будет проповедано всем народам. Полное ее осуществление будет в Царстве славы».
В душе о. Феодора Голубинского была своеобразная «поэтическая настроенность», что отразилось не только в поэтичности его церковно-пастырского слова и любви к отечественной и мировой поэзии и литературе, но и в собственных поэтически импровизациях и опытах – взять хотя бы написанное экспромтом – гекзаметром в подражании Гомеру и античным поэтам – стихотворение в дневнике своему будущему ученику – графу М.В. Толстому: «Что мне желать, чтобы ты меня помнил, любезный? Помни и крепко в сердце держи Отца человеков. Помни и тех, кого, как Ангелов добрых, мирных хранителей юности, окрест тебя Он поставил. Вышний, во славе Своей, не сходит пред взоры младенцев. В образе добрых родителей Он им себя открывает. Их научившись любить, научишься Бога любить». По воззрению Голубинского, поэзия есть возвышенный настрой души, она захватывает душу человека всецело, а величайшие мудрецы являлись и поэтами – таковы Иов, Давид и Соломон, таков – и Платон. Размышления в день Рождества Христова о. Феодора Голубинского овеяны самой высокой богослужебно-литургической и богословской поэзией: «Поистине чудное знамение! Таинство странное и преславное! Небо – вертеп! Ясли – вместилище, в нем же возлежит Невместимый! Царь небесный, везде сый и вся исполняяй, полноту Божества Своего скрывает в малом и слабом теле младенческом; Вседержитель, одевшийся светом, как ризою, украсивший небо звездами тьмочисленными, укутывается убогими пеленами; Хлеб животный полагается в яслях. Придите, желающие вкусить радость Рождества Христова! Станем благоговейно при пороге Богоприемного вертепа и помолимся Божественному Младенцу, да распахнет Он сердца наши и научит нас, что должны мы чувствовать, взирая на этот вертеп, ныне славный, но прежде презренный, ныне осиянный светом божественным, но прежде бывший темным пристанищем бессловесных». При всей поэтичности своей натуры, о. Феодор Голубинский не был настоящим поэтом – невозможно вслед за А.И. Введенским наивно восторгаться поэтическими дарованиями Голубинского и ставить его в один ряд со святителем Григорием Богословом и преподобным Иоанном Дамаскиным, равно как с Гомером и Данте, с Шекспиром и Байроном, с Пушкиным, Лермонтовым, Баратынским и Тютчевым, но в то же время нельзя вслед за профессором Н.К. Гаврюшиным утверждать, что поэтические опыты Голубинского – «не выше самых заурядных семинарских виршей, с невнятным размером, безвкусными рифмами и отсутствием малейшей поэтической искры», ведь его перу принадлежит овеянный подлинной поэзией торжественный гимн на Рождество Христово:
Слава в вышних щедрому Богу,
Радость на небе и мир на земли!
Сходит Спаситель на землю убогу,
Ангелы светлые с Ним снизошли.
Райские песни средь тихой полнощи
На Вифлеемских долинах поют.
Свет озаряет дремавшия рощи,
Пастыри в радости к яслям бегут.
В след их, ведомые светлой звездою,
К Богу-младенцу цари притекли,
Пали пред Ним и пред Девой святою,
Дары богаты Ему принесли.
Что же Царь вечный им отвечает?
Кротко, как агнец, Он в яслях лежит,
Царскую славу в вертепе скрывает,
Тих, пеленою убогой повит.
Можно ли верным не веселиться
Столько благого имея Творца?
Даруй мне, Боже, с Тобой съединиться,
Верным Тебе быть рабом до конца!
В своей критической статье «Столп Церкви: протоиерей Ф.А. Голубинский и его школа» профессор Н.К. Гаврюшин с присущей ему субъективной манерой и ироническим тоном утверждал, что у о. Феодора Голубинского не было целостного христианского миропонимания, а обращая внимание на свидетельство графа М.В. Толстого о том, что «любознательность сблизила его с современными ему масонами», охарактеризовал Голубинского как «вольного каменщика», разделяющего масонское учение о «религии патриархов» и о разделении Церкви на «внешнюю» и «внутреннюю», как мистика, далекого от традиции православного святоотеческого богословия и исповедующего метафизику спиритуалистического толка. В исследовательской литературе – в статьях В.И. Коцюбы и М.И. Жигалова о жизни и личности о. Феодора Голубинского – не раз отмечалось, что вопреки попыткам профессора Н.К. Гаврюшина уличить Голубинского в исповедании масонских идей и приверженности к розенкрейцеровскому превозношению древних мистических традиций, о. Феодор Голубинский был христианским мыслителем – метафизиком и апологетом, остававшимся верным Церкви и ее догматическому учению. По всей видимости, митрополит Филарет Московский не запрещал о. Феодору Голубинскому посещать масонские собрания в силу того, что целью его было возвращение не разорвавших с Церковью членов масонских лож в лоно Православия. Как полагал В.И. Коцюба, «вступив в масоны под влиянием своего окружения в те годы, когда масонство в русском обществе было распространенным явлением, Голубинский оставался верным Церкви, а в ордене сохранял свое присутствие, чтобы помогать другим представителям масонства не удаляться от Православия…». Вопреки всем попыткам профессора Н.К. Гаврюшина подвергнуть сомнению православный характер миросозерцания о. Феодора Голубинского, надо сказать, что – во-первых, несмотря на то, что Голубинский блестяще знал Платона, «вся философия которого имеет основанием идею Божественного, рассуждает о конечных причинах, о высочайшем добре и об устроении мира», и неоплатоников – особенно Прокла, основательно изучил сочинения Вольфа и Канта, Фихте и Гегеля, Якоби и Шеллинга, он не был эклектиком, но имел стройное и цельное христианское миросозерцание, отразившееся как в его жизни, так и в богословских сочинениях – «О благодарности Богу», «О смирении», «О тщеславии», «Рассуждения в день Рождества Христова», «Слово в день воздвижения Честного и Животворящего Креста Христова» – неоспоримо свидетельствующих о его православной вере; во-вторых круг чтения Голубинского не ограничивался философской и западно-мистической литературой – он читал Подражание Христу» Фомы Кемпийского, сочинения Сен-Мартена и Портеджа, Рейсбрука и Хуана дела Круса, Таулера, Вейгеля и Арндта, Якоба Беме и Сведенборга, в своих лекциях говорил, что «рассуждение Фенелона о бытии Божием есть одно из лучших пособий для умозрительного богословия», а мистика Пуаре считал великолепным метафизиком, но при этом он все изучал с рассуждением и критически относился к Якобу Беме и Сведенборгу, не был слепым поклонником западной мистической литературы; в-третьих, Голубинский более всего ценил Библию и святоотеческую литературу – писания преподобного Макария Египетского и преподобного Исаака Сирина, святителя Иоанна Златоуста и святителя Григория Богослова, преподобного Иоанна Дамаскина и преподобного Марка Подвижника, святителя Афанасия Великого и преподобного Григория Паламы. На стенах квартиры о. Феодора Голубинского висели портреты святителя Тихона Задонского и еще не прославленных в то время преподобного Серафима Саровского и Паисия Величковского, а в его дневниковых записях были выписки из сочинений святителя Василия Великого, святителя Иоанна Златоуста и преподобного Марка Подвижника, а также из житий и поучений святых. Изучая дневниковые записи и архивные материалы о. Феодора Голубинского, современный исследователь В.И. Коцюба констатировал, что западная философская и мистическая литература не имела первостепенное значение в духовной жизни Голубинского – он оставался православным философом и богословом, использующим идеи западных мистиков и мыслителей для своих лекций по умозрительному богословию и критики атеистических и материалистических идей, а также для противостояния деизму и вольтерианству и апологетических целей. Круг чтения о. Феодора Голубинского был значительно шире рамок масонской мистической литературы, включая в себя святоотеческую литература и классические философские произведения, а в своих лекциях по умозрительному богословию он цитировал не только западных мистиков, философов и богословов, но и святых отцов и учителей Церкви – преподобного Иоанна Дамаскина и святого Афанасия Великого, святителя Григория Нисского и святителя Григория Паламу. В качестве цензора духовной литературы Голубинский принимал непосредственное участие в издании творений святых отцов Церкви в Оптиной Пустыни, под руководством старца Макария Оптинского. С тех пор имя о. Феодора Голубинского всегда почиталось в Оптиной Пустыни, а в келье преподобного Амвросия Оптинского среди портретов митрополита Филарета Московского, святителя Феофана Затворника и оптинских старцев – Льва, Макария и Моисея, висел и портрет Голубинского. Русский религиозный философ и славянофил Иван Киреевский, занимавшийся книгоизданием святоотеческой литературы в Оптиной Пустыни, вспоминал, что о. Феодор Голубинский был человеком великого ума и прекрасной души, он – блестящий христианский апологет и защитник Святой Истины Православия, а его влияние на людей было самым благотворным.
По своему жизненному призванию о. Феодор Голубинский был христианским философом и метафизиком, умеющим глубоко анализировать и ясно излагать идеи, как западных мыслителей, так и богословов православного Востока – его называли родоначальником академической философии в России и знатоком западных философских систем – учений Канта и Фихте, Шеллинга и Гегеля, но он всегда оставался самобытным и православным мыслителем, любящим мудрость и видящим в философии путь, ведущий к познанию Божественной Истины. Веруя, что высшая мудрость и Абсолютная Истина заключена в православном вероучении, Голубинский посвятил свою жизнь умозрительному богословию и христианской апологетике – он был христианином как в своих религиозно-философских воззрениях, так и в своей личной жизни. Один из друзей Голубинского писал в письме о нем как о религиозном философе и христианском пастыре: «Немногим даются в удел немецкая образованность и милое простодушие русского священника, столь вам свойственные, нежная, скажу, детская любовь к ближним, к родным, возвышеннейшее любление всего святого человечества, истинная экзальтация сердца и ясный рационализм ума, философия и религия, мудро сочетающиеся в просвещенном уме и облагодатствованном сердце». Как справедливо отмечал А.И. Введенский, «не талант только и не ученость ценили в Феодоре Александровиче Голубинском его современники, а так же и высокий нравственный характер. Замечательно, что и Священный Синод отметил эту сторону его личности: в 1842 году Феодору Александровичу преподано благословение Святейшего Синода «за усердие, способности и нравственный характер». И действительно, все, близко знавшие Феодора Александровича, согласно восхваляют в нем этот нравственный характер: благочестие и набожность, смирение и благотворительность, снисходительность к другим и строгость к себе, радушие и доступность, необычайную теплоту и искренность в семейных, родственных и дружеских отношениях. Его письма к родным и друзьям поражают замечательной трогательностью тона, отзывчивостью к чужим скорбям и необычайной способностью проникновения в чужое настроение и чужую душу». Слово о. Феодора Голубинского «проникало в глубину духа и было отрадно для скорбного сердца», он был умным и проницательным, общительным и радушным собеседником, умеющим давать мудрые духовные советы не только в личных беседах, но и в переписке, оставив после себя обширное эпистолярное наследие, отличающееся как высотой философской мысли, так и глубиной религиозного и нравственно чувства. В одном из своих трогательных и проникновенных писем, обращенных к его брату, жалующемуся на пустоту окружающей жизни, утихающую пылкость характера и страшащегося упасть в бесчувственность, о. Феодор Голубинский призывал его не унывать, но хранить надежду на благость Провидения и помнить, что в душе каждого человека идет духовная борьба света и тьмы, а потому – всем нам надлежит освоить науку самопознания: «История сознания каждого живого, небесчувственного человека всегда начинается тем периодом, когда, еще не разобрав себя внимательно, мы увлекаемся чувством и воображением, незнакомые с действительностью опыта, живем в стране идеалов и по-своему, по прекрасным замыслам воображения, мечтаем о людях, о порядке вещей, об ожидающем нас обширном поле деятельности; надеемся, как вступим в жизнь, найти людей также чувствительных, искренних, прямодушных, не связанных формальностью, какими хотели бы быть мы сами; надеемся, что в порядке вещей, в который много вкралось злоупотреблений и нет жизни, удастся нам произвести в своем круге благодетельные перемены; чувствуем в себе живо движущие силы и пылкие порыв, и думаем, что отселе выйдет нечто необыкновенное и великое. Кого какая увлекает идея или мечта, тот в этом круге и чает чудес. Иного увлекает идея патриотизма, иного – идея истинного знания, иного – человеколюбивые надежды правосудия и мира между людьми, иного – пламенные чувства благочестия, воскриляемые великими примерами лучших из людей – святых мужей; а иной идеалом (или идолом) своим поставляет и страсть, без меры привязанную или к другому предмету, или к самому себе и своему удовольствию, или чести, или выгоде. Один из сих героев благороднее и любезнее, а другие, и именно последние, воспламеняются нечистым и смрадным огнем. Но и у всех сих героев первые обнаружения и, так сказать, проторжения их душевной силы обыкновенно бурны, быстры, неумеренны и смешаны со многим излишним, неразмеренным и даже нечистым. Не говоря о неразмеренном и фантастическом, нечистое во всех сих пылких устремлениях есть именно вот что: своеправие и самоугождение. А доколе в нас это останется, доколе не приучимся к безусловному послушанию высшему и лучшему закону и порядку, заведенному Богом, доколе последней и любимой нашей целью будет наше услаждение, а не общее благо – вечное и истинное благо, дотоле нечего нам радоваться, еще мы не стоим на верном пути, ведущем к лучшему предназначению нашему, дотоле еще не способны к достижению самими нами предполагаемых благородных целей. Не в буре страстей, но в тишине, покое и ясности приготовляются и производятся дела истинно великие и благотворные… Но уже довольно о сем предмете. Прошу от искреннего сердца не сокрыть от меня твоих мыслей и чувствований. А я со своей стороны желал бы поздравить тебя с тем, что ты начинаешь знакомиться с величественною наукою самопознания. Даруй тебе Бог более и более полюбить оную. Это бесконечная школа, где сам себе будешь учителем, сам из своих сокровищ будешь извлекать и кроющееся зло – для одоления и истребления, с помощью Божией, и семена добра – для возращения, с помощью же Божией». Как священнослужитель и академический лектор Голубинский никогда не относился формально не к прихожанам храма, ни к студентам академии, но в каждом человеке он стремился увидеть уникальную личность. По воспоминаниям Н. П. Гилярова-Платонова, «патриарху профессоров» – Ф. А. Голубинскому при самом поступлении новых студентов направляли их аттестаты. «Это повторялось с каждым новым курсом неизменно; какие сведения из наших бумаг извлекал профессор-философ, ходили разные догадки, объясняемые его глубокою любознательностью. Но достоверно, что каждого студента, со дня поступления, Федору Александровичу уже известно имя и отчество, и наедине он предпочитал звать каждого Иван Иванович или Григорий Петрович, а не господин Знаменский или Остроумов».
По воспоминаниям профессора П.И. Горского, церковное служение о. Феодора Голубинского было благолепно и величаво-смиренно, глубоко воздействуя на умы и сердца людей, а сам вид его внушал почтение. Голубинскому было присуще не только смирение, но и особая пастырская величавость, которая заставляла смиряться пред ним гордых и сильных мира сего. Министр народного просвещения – могущественный князь А.Н. Голицын «с утешением» видел в лице о. Феодора Голубинского «стремленье сочетать любовь к знаньям, в мире духовном, с любовью к ближним в мире скорбей, а науку ума с наукой сердца, проникнутого учением Христа Спасителя, на завете любви утвержденном». Во дни тяжких жизненных невзгод просветитель сибирских народов архимандрит Макарий Глухарев искал успокоения волнений души в пастырской любви и поддержке Голубинского, прося его молитв «с истинным почтеньем в уме, с искренней любовью в сердце». При всей своей огромной эрудиции, о. Феодор Голубинский отличался скромностью и смирением, благочестием и набожностью, а главной нравственной чертой христианина он считал умение никого не осуждать, но за всех молиться и ко всем относиться с любовью. Помня о словах в Евангелии от Луки – «унижающий себя, возвысится» (Лк.;18:14), видя в лице Иисуса Христа – величайший нравственный образец и Божественного Спасителя мира, Победителя Ада и смерти, восшедшего на высоту – «в распахнутую Крестом Его скинию нерукотворенную, святилище вечной славы Божества», о. Феодор Голубинский пояснял, что ради нашего спасения Сын Божий не только сошел с небес и воплотился, но и смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп.;2:8). Христианская жизнь есть путь следования за Христом – путь самоотречения и смирения. «Воззрим на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление (Евр.;12:2), и научимся от Него, яко кроток есть и смирен сердцем (Мф.;11:29)… Гордость, надмевая ум и воображение, иссушает сердце. Истинно доброе любит скрываться в скромном сосуде. Как чистое золото, невидимо от взоров человеческих, многолетними трудами природы образуется в глубинах земных, так внутренняя чистота в тишине возрастает среди трудов, скрытых и от взоров мира и от взоров самого трудящегося». Обращая внимание на то, что преподобный Исаак Сирин называл смирение – ризой Божества, а смиренномудрых – облаченными в одеяние Божие, Голубинский обращался к каждому христианину с пастырскими словами: «Желаешь ли, христианин, звания небесного причастник, дать руку и сердце сему спасительному вождю – смирению христианскому? Оно поведет тебя из молвы и шумного рассеяния в тишину, оставит одного с твоею совестью, дабы ничто тебе не препятствовало судить себя искренно, наложит ограждение на уста твои, заставит тебя молчать, – молчать даже о добром (Пс.;38:3), дабы в безмолвии разгорелось сердце твое огнем ревности и печали по Богу, и ты возопил к Господу, как утопающий, и в горячей молитве излил пред Ним душу свою. Тогда размягчится сердце твое и голос твой тих будет; смирение научит тебя внимательно наблюдать за каждой мыслью, возникающей в душе твоей, и различать, какая мысль из какого течет источника; научит скрывать от собственного взора и услаждения всякое твое доброе движение и дело, и стесняться скорбью и сокрушением при каждой мысли нечистой. Тогда-то более и более будешь познавать немощь свою, и уже не подумаешь судить о недостатках ближнего; но истинно и искренно поставишь себя ниже и хуже всякого создания, и рад будешь с усердием служить последнейшему из человеков, даже рад будешь всякому огорчению и поношению, за все благодаря праведного Судию небесного. Таковы плоды истинного смирения».
Предостерегая о пагубности тщеславия и напоминая слова апостола Павла о том, что истинные христиане – «не будут тщеславиться» (Гал.5:26), о. Феодор Голубинский пояснял, что отличительные черты христиан – любовь, смиренномудрие и скромность, совершенно чуждые тщеславия и самопревозношения. Для Бога драгоценен потаенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, а потому – кто истинно возлюбил Бога, тот трудится во славу Его в тишине и кротости, не ищет выгоды и похвал, но бескорыстен в вере и жертвенен в любви. «В молчании рождаются важные мысли, в молчании согреваются и укрепляются чистые чувствования. Как в природе видимой важнейшие дела совершаются в сокровенности, – в сокровенности семя в недрах земли дает росток; в сокровенности приготовляется сок земной, питающий растения; в сокровенности таится начало жизни всех тварей: так и в высшей, духовной жизни начало, питание и укрепление оной совершаются в сокровенности. Благоговейные чувствования, богоугодные преднамерения, глубочайшие страдания, высочайшие утешения и подкрепления христианина – все это есть тайна между духом его и Богом, тайна, которую до дня вечности тщательно укрывает он от тлетворных прикосновений мира. Истинно любящий Бога не ищет похвал себе; вся цель его – слава Возлюбленного; все удовольствие его – служить Ему. Когда он раздаст милостыню, то старается, чтоб левая рука его не знала, что творит правая; когда постится, то умывает лицо свое, чтоб не явиться пред людьми постящимся; когда молится, то уходит в клеть свою, затворяет за собою двери, дабы помолиться Отцу своему втайне». Если тщеславный человек ищет своей славы, он своекорыстен, жаждет похвал и не терпит обличений, то живущий по вере – ищет славы Божией и служит Вседержителю бескорыстно – из любви. Обращаясь к писанию преподобного Иоанна Лествичника, о. Феодор Голубинский цитировал и истолковывал его раздумья о страсти тщеславия: «Тщеславие есть наветник душевного сокровища, кораблекрушение в пристанище, по песку пресмыкающийся муравей, который, мал будучи, великие добродетелей плоды похищает. Оно радуется о всех добродетелях. Когда, например, я храню пост, в то время тщеславлюсь; когда же для утаения от людей поста своего разрешаю на брашно , то паки о благоразумии своем тщеславлюсь. Облекшись в светлую одежду, побежден бываю от любочестия; в худую переодевшись, опять тщеславлюсь. Говорить ли стану? – тщеславием обладаюсь; молчать ли захочу? – паки оному предаюсь. Куда сие терние ни повергни, все станет оно спицами своими кверху. Тщеславный человек есть христианский идолопоклонник, который по виду чтит Бога, но более старается угождать себе и людям, а не Богу. Всякий тщеславный есть самохвал. Пост тщеславного никакого не заслуживает награждения, и молитва его Богу неприятна: ибо он и то и другое для похвалы человеческой делает. Тщеславие есть пременение природы, чадо неверия, предтеча гордости, оставление трудов, губитель добродетелей, руководитель к лицемерию, развращение нравов». По словам преподобного Иоанн Лествичника, тщеславие есть чадо неверия, ибо вера есть верность Богу и возложение на Него всех своих надежд – «все залоги добродетелей вверяет единому Богу, видящему втайне; слезы верующего капают на благословляющую длань Отца Небесного; воздыхания и вопли его, неслышимые для народа, восходят в слух Вседержителя. Посему, кто расточает свои чувствования и благоговейные движения пред толпою в чаянии жатвы похвал, тот потерял верность к Сердцеведцу». Тщеславие есть предтеча гордости и оставление трудов, а потому – «тщеславный осмеливается восхищать себе право Всевышнего; он забывает святое слово, изреченное Спасителем: яко Твое есть царство, и сила, и слава (Мф.;6:13); и, вместо того, чтобы, подражая всей твари, прославлять Творца, поставляет целью своих деяний свою собственную славу. А отсюда один только шаг до полной гордости, которой корень в Аду». Тщеславный кичиться своими успехами и не имеет силы и ревности к новым трудам во славу Божию, он – сосуд, оскверненный самомнением и мечтанием, надменный и самоуверенный человек, забывший, что тщеславие есть погибель добродетелей и развращение нравов. Но Бог – гордым противится, а смиренным дает благодать. Напоминая о том, что Господь сотворил все сущее из небытия, все наши силы и таланты, сама жизнь наша – дары Божии, а наша собственность – лишь грехи, о. Феодор Голубинский призывал всех людей оставить «льстивые мечтания о своих достоинствах», трудиться во славу Божию, исполниться смиренномудрия и всегда взывать к Богу с молитвою, научившись благодарить Всемогущего и не хвалиться собой: «Когда случится нам от ближнего услышать обличение, примем это как елей на раны, возлюбим обличившего – ибо не тот смиренномудр, кто сам себя хулит; но кто, будучи от другого обличен, любви своей к нему не уменьшает, и немедленно возблагодарим и благословим Господа, вразумившего нас. Изберем себе какие-нибудь тайные дела, угодные Господу, о которых бы никто не знал, кроме нашего духовного водителя; и Господь, помогающий доброму намерению, избавит нас от ловящих души наши. Наипаче же, прибегнем с молитвою к помощи Вышнего, и ходатайству угодников Его, да будем не только слышатели, но и творцы слова, да научимся от смиренного сердцем Господа никогда не хвалиться собою». Призывая отбросить всякую гордость и бесчувственность, о. Феодор Голубинский возвещал о том, что каждый христианин призван взойти на высоту смиренномудрия и научиться сострадательной любви, подражая Иисусу Христу и Его святым апостолам. Первоверховный апостол Павел говорил – «чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, Ангел Сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился»(2Кор.;12:7). А святой апостол Петр, самоуверенно восклицавший – «если и все соблазнятся, но не я!» (Мк.;14:29), горько пал – в страшный час трижды отрекся от Христа. Когда любящий взор Христа Человеколюбца проник в его сердце, то Петр «плакал горько» – даже получив Божье прощение, он плакал на протяжении всей жизни, опытно познав свою немощь и обретя смиренномудрие. По толкованию святителя Иоанна Златоуста, «все сие было попущено Богом для того, чтобы апостолы узнали, как ничтожен человек без высшей помощи, и, чтобы, сделавшись судьями и вождями народа Божия, были к подчиненным человеколюбивы, снисходительны и готовы прощать».
Один из учеников Голубинского – граф М.В. Толстой, отмечал, что Голубинский обладал добродетелью смирения и умел строго судить себя самого, оставив о своем учителе искренние и трогательные строки: «теперь, достигнув старости, могу сказать искренно, что не встречал в жизни моей ни одного лица, более достойного уважения и, вместе с тем, более привлекательного, более симпатичного, как Ф.А. Голубинский». Как священнослужитель о. Феодор Голубинский имел много духовных чад и усердно исполнял свое пастырское служение, а также постоянно трудился над своим духовно-нравственным самосовершенствованием. В своем письме от 23 марта 1843 года о. Феодор Голубинский жалуется Ю.Н. Бартеневу: «Механические работы, как мельничное колесо, кружат меня и уносят все время. Читать на срок, переводить, поправлять, кропать рецензии – что это за бездушная работа! Когда же начну размышлять, как должно, жить сердцем, молиться духом? Оттого и страсти унизительные не побеждены». Рутинная работа тяжким грузом лежала на плечах Голубинского – многие годы своей жизни он отдал должности цензора, посвятив ей четверть столетия. Как повествует профессор С.С. Глаголев, Голубинский «был философом и богословом, но как цензор, он должен был превращаться и в археолога, и в литургиста и в историка. Понятно, что эти занятия в чуждых ему областях отнимали у него много времени и сильно утомляли его. Неудивительно, что у терпеливого философа срывалось иногда слово если не жалобы, то сожаленья об этой малоплодной трате времени…». К своим обязанностям цензора Голубинский относился очень ответственно – он рассматривал рукописи архипастырей Церкви, философов и литераторов – рукопись Стурдзы и проповеди святителя Иннокентия Херсонского, писания философов Ф. Сидонского и И.М. Скворцова и переводы Ивана Киреевского, при чем «для каждой новой мысли архипастыря он тщательно искал подтвержденья в святоотеческих писаниях и предании и каждое слово строго взвешивал». Как православный священнослужитель о. Феодор Голубинский весь отдавался своему пастырскому служению – он принимал к себе самых различных посетителей – добрым словом утешал скорбящего, нуждающимся оказывал бескорыстную помощь, вопрошающим давал отеческое наставление и богословский ответ, вел философскую беседу с вольнодумцами и блестяще защищал Православие, обращая в христианскую веру неверующих и становясь духовной опорой колеблющихся и сомневающихся. Будучи раздаятелем милостыни и другом бедняков – по образу святителя Иоанна Златоуста – о. Феодор Голубинский отдавал немалую часть своего жалованья на пожертвования нищим и сиротам, причем делал это не на показ, а тщательно скрывая. В одном из писем своему другу Ю.Н. Бартеневу, у которого случились неприятности при оказании помощи сиротам, Голубинский советовал не сетовать на скорби и испытания, но благодарить «Всевышнего Милостынираздаятеля за то, что сподобил не только помочь бедным, но и нечто претерпеть». По своей бескорыстной натуре о. Феодор Голубинский был чужд своекорыстия и мелочных житейских забот – он не любил роскоши и изысканности в быту, заботился о благоденствии своего семейства и старался помочь каждому нуждающемуся и страждущему, обращающемуся к нему, а своим детям он стремился передать «негибнущее сокровище благочестия». Высокие нравственные качества о. Феодора Голубинского проистекали и его искренней религиозности – из сокровенных глубин его верующего сердца, являясь следствием как его благочестивого воспитания, так и его личного свободного устремления к познанию Божественной Истины и пастырского следования за Христом Спасителем. Вспоминая слова Иисуса Христа о том, что христиане буду иметь скорбь в мире, лежащем во зле, о. Феодор Голубинский писал, что истинный образец для всех христиан и особенно для пастырей церковных – святые апостолы, а печать апостольского подвига – «изнурения, бдения, алчба и жажда, стужа и нагота, отовсюду опасности и беды, кораблекрушения, раны, темницы и многократные приражения смерти». Апостол Павел вопрошал: «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?» (2 Кор.;11:29). Толкуя апостольские слова, святитель Иоанн Златоуст пояснял, что «каждый, даже самый уничиженнейший из братьев, был для Павла как ближайший родной, от которого ничто не могло его отторгнуть, о каждом он болел, как мать, находящаяся в муках рождения. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? Слова эти показывают, что он так сокрушался об изнемогающих, как бы сам одержим был их болезнью; так страдал вместе с соблазняющимися, как бы палим был и горел». Но величайший образец сострадательной любви и милосердия к падшим – Сам Христос Спаситель, «Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха» (Евр.;4:15), Он претерпел в Своей земной жизни унижения, лишения и скорби, соединив с Божественным естеством Своим, не могущим страдать, естество человеческое. Христос «не только изведал на Себе все наши немощи и скорби, но и вкусил за нас самую смерть; не только претерпел за нас жесточайшие мучения телесные, но и испытал, по человеческому естеству Своему, ужаснейшее страдание душевное, то есть чувство оставления от Бога. Так велика любовь Его, так беспредельно Его сострадание к грешникам!». Все верные ученики Христовы призваны исполниться силой Его любви и уподобиться Сыну Божиему, объемлющему любовью и состраданием всю вселенную и все человечество. «Как Господь поднял на плечо Свое заблудшую овцу, весь род человеческий, и понес на Себе его немощи, страдания и грехи: так истинный последователь Христов возлагает на душу свою душу брата своего и испытывает в самом себе его искушения, болезни и скорби. Как Господь никем не гнушался, никого не отвергал, но принимал самых презренных, нечистых и грубых грешников, так и истинный последователь Его не презирает никого, даже самого опозоренного грешника, не отчаивается ни в чьем исправлении, но охотно заключается в одной темнице с преступниками, дышит одним воздухом с зараженными, проливает слезы с впавшими в тяжкие прегрешения и сжимает в своих объятиях людей, отверженных миром». Вера во Христа и животворящая благодать Святого Духа есть источник небесной любви для всех учеников Христа – сострадательной любви и милосердия к падшим. Как проницательно и мудро замечает о. Феодор Голубинский, чем яснее сияет в сознании человека свет евангельского лика Христова, тем зорче он видит и живее чувствует свою греховность и виновность пред лицом Бога, тем глубже его покаяние и смирение – вплоть до высочайшей христианской добродетели – умения любить, прощать и не осуждать ближних.
Размышляя о словах апостола Павла – «верою живу Сына Божия» (Гал.2:20), о. Феодор Голубинский задавался вопросом – «что значит жить верою и чем жизнь веры охраняется и поддерживается?», и отвечал следующим образом: обычная жизнь есть плотская и греховная жизнь, в то время как христиане – это люди, «оставившие обыкновенную жизнь и начавшие жить по Духу Божиему». Если живущие по плоти не имеют никакого чувства и понимания истинной духовной жизни, то живущие верой всем сердцем возлюбили Бога и черпают силы из Духа Его, возрастая в премудрости и добродетелях и принося плоды Святого Духа – «любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание» (Гал.5:22). По воззрению о. Феодора Голубинского, люди, живущие по плоти, разделяются на тех, чье сердце охладела от греха и стало неспособно любить, на ставших грубыми рабами чувственности – «преданные пьянству, любодеянию, скупости, приковав сердце свое к мертвым вещам», а также на тех, кто не совсем порабощены плоти, а более живут по разуму – наружно образованные, прилежно исполняющие обязанности гражданские, даже отличающиеся некоторыми естественными добродетелями, которые, впрочем, всего более утешаются и услаждаются собою, и в которых самолюбие есть душа всех дел их». Вера есть таинственная сила, связующая нас с Богом, Бог есть Истина, Дух и Жизнь, а потому – без соединения с Ним мы пребываем мертвы духовно – не живем истинной и духовной жизнью. Бог есть Свет и Любовь, Он – Премудрость и Святыня, а пребывающие без Бога – пребывают во тьме – в нечистоте и грехе. Если человек не имеет живой веры, которая, как небесный огонь, проникает, оживотворяет и преображает всего человека – его дух, душу и тело, его ум, сердце и волю, всю его жизнь – внутреннюю и внешнюю, то все его склонности, чувства, мысли, слова и дела – все лишается освящения благодати Святого Духа. В книге пророка Осии вера сравнивается с росой – «яко роса Израилю, и процветет, яко крин, и прострет корение свое, яко Ливан» (Ос.14:6). Жить верою во Христа – значит возрастать в добродетелях и премудрости, процветать и приносить плоды Святого Духа. Жизнь веры охраняется и подкрепляется мужественной и самоотверженной борьбой со страстями, страхом Божиим и памятью о смерти, принятием скорбей и жаждой духовного преуспеяния. «Жить верою – есть непрестанно стоять в духовной борьбе». Страх Божий есть боязнь согрешить и оскорбить Бога, это – неоценимое сокровище верующих, которое нужно хранить как зеницу ока, страшась всякой дурной мысли и всякого скверного слова, всякого злого деяния и намерения. По определению о. Феодора Голубинского, «страх Божий есть особенная некая сила, твердо противоборствующая в нем всем пагубным влечениям плоти и крови, и доколе он сею силою огражден, дотоле и силен отражать всякие искушения и прельщения… Живущий в страхе Божием, спасается от многих козней и падений. А без страха Божия и вера, и все доброе легко теряется». Если человек истинно верует во Христа, то следует за Ним и сораспинается Сыну Божиему, при этом – душа его «как злато очищается огнем», а вера – «укрепляется и просветляется крестом и скорбями». Всякий живущий по вере не убегает от креста своего и не страшится скорбей, но покоряется всем судьбам Божиим. Жить верой – значит стремиться к духовно-нравственному совершенству, иметь неутолимую духовную жажду – жажду Богообщения и приобретения небесных благ, при которых утихают земные желания, а все силы духа устремляются к Богу. Живущий по вере обретает просвещение свыше – от Святого Духа, сердце его освобождено от власти чувств и плена у плоти и страстей. Призывая всех христиан жить по вере и не довольствоваться одним устным исповеданием веры, не приносящим плоды Святого Духа, о. Феодор Голубинский с проникновенной молитвой взывал к животворящему Духу Утешителю со словами: «Владыко Человеколюбче! Оживотвори в нас веру, пригвозди ко страху Твоему плоть нашу, очисти нас от всякой скверны, и спаси, Блаже, души наша». По заветному убеждению о. Феодора Голубинского, христианин должен быть приникнут молитвенным чувством благодарности Богу, с одной стороны, проистекающим из осознания своей духовной нищеты и недостоинства, а с другой – из веры в милосердие и всемогущество Божие: «сознающий свою немощь и ничтожность за все, как великое, так и малое, по-видимому, воссылает хвалу и благодарение всеблагому Создателю и Промыслителю. Скорби не только не ослабляют благодарных его чувствований, но еще более усиливают, размягчая страданием сердце и смиряя оное. Сколько трудов и огорчений переносил смиренный праотец Иаков!». Благодарность к Богу проистекает из искреннего сознания нашей виновности перед Ним и веры в сотериологическое значение искупительной жертвы Иисуса Христа: «Кто может изречь великое дело искупления? Единородный, возлюбленный Сын Божий соделывается Сыном Человеческим, дабы мы соделались чадами Божиими; претерпевает величайшие страдания, дабы мы наследовали вечную радость; умирает за нас позорною смертью на кресте, дабы мы сподобились жизни вечной. Предав и истощив Себя для нашего спасения, Он осыпает нас еще новыми милостями, посылает в сердца наши Утешителя Духа, влечет нас к Себе и внутренними Его движениями и глаголами живота вечного, запечатленными в Святом Писании, и соединяет с Собою чрез спасительные таинства. Кто может довольно прославить сии неизреченные милости?». Возвещая о том, что по Своему неизреченному милосердию Бог долго терпит наши грехи и ждет от нас покаяния, ибо неисчерпаема бездна Его благости и премудрости, о. Феодор Голубинский возносил благодарственное моление к Всевышнему: «Слава Тебе, Создателю и Промыслителю нашему! Слава Тебе Искупителю нашему! Слава Тебе, Освятителю нашему! Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне, и присно, и во веки веков».
Размышляя о словах Соломоновых – «во благословении правых возвысится град» (Притч.11:11), о. Феодор Голубинский пояснял, что благословение Божие изливается на праведников, а они – живут по вере и имеют в себе силу Божию, они – светильники, от которых зажигаются сердца многих, неустанные молитвенники, способные избавить отечество свое от бедствий, продолжающие свой молитвенный подвиг и после окончания земной жизни «Не только во время земной жизни праведных благословение Господне через них изливается, как миро благовонное, на все окружающее их. Оно и из обителей небесных притекает от них в недра воинствующей Церкви, и в сердца, союзом любви и веры с угодниками Божьими связуемые. Во славу Живоначальной Троицы и святых угодников Божиих размыслим о том, как благословение Божие по окончании земной жизни святых изливается через них на верующих». Христос есть Глава мистического Тела Своего – Церкви, а единый животворящий Дух Святой есть источник многоразличных сил и дарований, сияющих в различных членах Церкви. Как христиане мы соединяемся в Церкви вокруг Христа, ведущего верующих к Отцу Своему, а связывает и соединяет всех вера, действующая любовью. Обращаясь к трактату святого Дионисия Ареопагита «О небесной иерархии», о. Феодор Голубинский цитирует его слова: «Единая Богоначальная Сила всяческая проницает, но первее озаряет Она и преисполняет светом Своим высочайшие умы, а через них уже приобщаются озарения Божественного существа по них стоящие. Высшие умы передают Божественную светлость, в них возблиставшую, следующим по них». Жизнь христианина – это восхождение по лестнице Иакова, ведущий от земли к небесам, высшая цель – соединение с Богом, но путь – труден, а молитвы святых – братская поддержка и дружеская помощь всем верующим. Бог «связывает союзом любви мир горний и дольний, небо и землю, чистых, блаженных слуг Своих и немощных странников, шествующих в юдоли плача, и этим приучает земных рабов Своих к смирению, повиновению и благодарности; а святым Своим дает способ возрастать и расширяться в любви, сострадании и щедрости. Как добрый и богатый господин дает в руки малых детей своих пищу, одежду и врачества для бедных и больных, и ведет их из великолепных палат своих в дымные хижины, чтобы доставить им случай отереть слезы несчастных и вкусить сладость благотворения: так милосердный и всещедрый Отец человеков уделяет из полноты Своей святым дарования исцелений, советов благих, подкреплений и утешений для нас, страждущих болезнями душевными и телесными, и препровождает их с этими дарами в наши жилища темные и нечистые, чтобы они насладились блаженством сострадания и любви».Уже в земной жизни своей святые почитали своим делом утешать скорбящих и посещать болящих, молиться за ближних и помогать нуждающимся, а потому они не оставляют молитв за мир и после своей кончины – пребывая у престола Всевышнего и проникнувшись Его беспредельной и пламенной любовью, они подражают Христу в милосердии и непрестанно ходатайствует о нас, как боговидец Моисей пламенно молил Бога за народ свой, как пророк Иеремия усердно вопиял к Богу об избавлении Израиля от грядущих зол, как Пресвятая Богородица изливает перед Христом за всех нас молитвы – так все святые молятся за бедствующих и скорбящих братьев своих, находящихся в нашем мире. Призывая хранить веру в неотступное заступничество святых и прибегать к их усердным молитвам, о. Феодор Голубинский призывал всех христиан приложить добрые деяния, ежедневные покаяния и духовно-аскетические подвиги, дабы не пренебрегая молитвенным ходатайством святых и Самой Пресвятой Девы Марии, научиться жить христианской жизнью и стяжать праведность.
Протоиерей Феодор Александрович Голубинский родился 22 декабря 1797 года (2 января 1798 года – дата рождения Ф.А. Голубинского по новому стилю), в городе Костроме – в семье псаломщика Троицкого собора Ипатьевского монастыря, а впоследствии священника храма апостола Иоанна Богослова – Александра Андреевича. Матерью будущего православного философа и ученого была Анастасия Андреевна – дочь причетника одного из храмов села Селище около Костромы. Следует отметить тот факт, что родители Феодора Александровича не имели собственных фамилий, поэтому и он не имел фамилии от рождения, а получил ее позднее. Детство Феодора прошло «около семинарски стен» – в то время Костромская духовная семинария размещалась в Ипатьевском монастыре, а его отец сделал все, чтобы его сыновья – Феодор, Евгений и Петр – получили образование. Восьмилетним отроком Феодор поступил в первый класс семинарии, под фамилией «Голубинский», по семейному преданию полученной за кроткий нрав. Во время обучения у Феодора возникли проблемы с нотной грамотой, но вскоре нотная грамота была освоена, а Голубинский стал одним из лучших учеников семинарии. Блестяще окончив полный курс обучения в Костромской духовной семинарии и показав, что имеет изрядные дарования, Голубинский в 1814 году поступил в Московскую Духовную Академию, выбрав отделение, где преподавал В.И. Кутневич, оказавший сильное влияние на юного Голубинского своими лекциями и пополнивший библиотеку Академии новейшими трудами европейских философов – Канта и Фихте, Шеллинга, Гегеля и Якоби. В статье «Феодор Голубинский – ученый и мудрец» Л.И. Сизинцева задавалась вопросом – «что же воспринял юноша в Костроме и что увез с собой в Московскую Духовную Академию?», ответив следующим образом: «Время его поступления в семинарию – «дней Александровых прекрасное начало» – было отмечено и реформами духовного образования. В семинарии было введено преподавание «первых начал врачебной науки», была куплена гальваническая машина, при помощи которой «были производимы опыты применительно к медицине». Будущих священников учили прививать оспу, говорить на иностранных языках – в аттестате Ф.А. Голубинского подтверждено, что в языках греческом, немецком и французском успехи похвальные, и это не считая латыни, которая разумелась сама собой». С ранних лет у Феодора Голубинского была любовь к Слову Божиему и предрасположенность к занятиям богословие и философией. При поступлении в Московскую Духовную Академию раскрылся его логический и аналитический ум. Наделенный спокойным характером, Голубинский не обладал быстротой и живостью в выражении мыслей – он любил медленно обдумывать каждую мысль и идею – анализировать и рефлексировать. С детских лет Феодор Голубинский отличался поэтической настроенностью души – уже в десятилетнем возрасте он знал на память пять песен Виргилиевой Энеиды, а любовь к поэзии пронес через всю свою жизнь. В стенах Московской Духовной Академии Голубинский изучал не только философию и богословие, но и самые различные науки, а со временем его познания стали энциклопедическими. С усердием и любовью отдаваясь чтению – внимательно изучая книги и оставляя на них многочисленные заметки, он делал выписки из творений святых отцов и учителей Церкви, из житий святых и церковных песнопений, из сочинений Платона и других древних и новых философов. В августе 1818 года Феодор Голубинский окончил обучение в Московской Духовной Академии магистром «со способностями отличными, прилежанием неутомимым и поведением отлично честным», «получив фундаментальное гуманитарное образование» и встав на путь академической карьеры. Феодор Голубинский стал членом Академической конференции, с 1822 года – экстраординарным, с 1824 года – ординарным профессором, на занятиях которого студенты знакомились с литературой и философией и учились самостоятельно, критически и аналитически мыслить. Когда в 1824 году профессор В.И. Кутневич ушел из Академии, то Голубинский стал его преемником, отдав преподаванию философии тридцать шесть лет своей жизни. В лице Феодора Голубинского современники находили подлинного русского мудреца, глубоко изучившего мировую философскую мысль от Сократа, Платона Аристотеля до Канта, Фихте, Гегеля и Шеллинга, но оставшегося верным христианскому вероучению и православному богословию. С 1826 года Голубинский занимал должность цензора духовной литературы, а в 1828 году был рукоположен во священника, через год став протоиереем. В письме А.И. Тургеневу, Голубинский писал о счастье «после скитания по системам философским, после кружения в волшебных воздушных замках пантеизма» вернуться к людям, «в которых с глубокою мудростью соединена жизнь, сокровенная со Христом в Боге». Протоиерей Феодор Голубинский был «пастырем добрым» и самоотверженным служителем Христа и Его святой Церкви, но личная жизнь его была полна горестных утрат и драматичных событий – женившись на дочери своего учителя – Анне Ивановне Кутневич, Голубинский рано овдовел и в одиночку воспитывал дочь Марию и троих сыновей – Сергея, Дмитрия и Петра. В роковой для Голубинского 1852 год от чахотки скончался старший из сыновей – Сергей, а на похоронах его простудился, а спустя некоторое время и умер младший сын – Петр. Страшная и невыносимая скорбь охватила душу о. Феодора, а митрополит Филарет Московский утешал скорбящего философа: «Ныне время показать плод любомудрия, много лет Вами проповедуемого, и не поколебаться лишением видимого и временного, в созерцании невидимого, во уповании вечного». Скорби не сокрушили веры о. Феодора, но дух его все более отрешался от суетного и земного, устремляясь к вечному и горнему, а плоть его стала слабеть, о чем он поведал в стихах:
Уже мои слабеют силы,
Язык тупеет, ноги хилы;
Я перестал других учить
И в школу по звонку ходить:
Пора и самому учиться,
Как с грешным миром распроститься.
Полвека я наукам посвятил;
На жизненном пиру довольно погостил:
Пора вставать и в путь сбираться.
Пора домой. Не век скитаться.
Пусть тою же, как я, тропой,
В цветник наук, во след за мной,
Походит сын любезный мой...
А я уж плуг повесил свой.
Но пусть мои слабеют силы,
Я чувствую, что до могилы,
Пока свет жизни не угас,
Я не забуду сердцем Вас.
Выдающийся христианский философ и богослов о. Феодор Голубинский умер от холеры 22 августа (3 сентября по новому стилю) 1854 года в родном городе – «Господь судил ему умереть там, где была его колыбель». Пережив несколько часов тяжких страданий, о. Феодор исповедался и причастился Святых Тайн Христовых, принял таинство елеосвящения и умер со спокойствием сердца. Отпевание над ним совершал его ученик – епископ Костромской Филофей Успенский, а местом погребения стало кладбище при храме апостола и евангелиста Иоанна Богослова. На могильном памятнике о. Феодора Голубинского были начертаны две надписи, первая гласила – «Смиряющий себя вознесется», а вторая – «Словами учил любомудрию, примером жизни – смирению». В лице о. Феодора Голубинского Московская Духовная Академия имела глубокого религиозного мыслителя и ученого богослова, знатока философских систем и блестящего лектора, умеющего наставлять и увлекать словом, но прежде всего он был христианским философом, всю жизнь стремившимся к христианскому идеалу святой жизни и к созданию системы православной философии. Размышляя о значении Голубинского для Московской Духовной Академии и духовного просвещения в России, А.И. Введенский замечал: «На философии Ф.А. Голубинского воспиталось не одно поколение юношей-питомцев Московской Духовной Академии и, таким образом, он уже сослужил свою историческую службу нашему просвещению. Мы думаем, однако, что время его еще и теперь не прошло. Среди господствующей в современной философии смутности и спутанности, нередко самых основных, понятий, обращение к философии Феодора Александровича могло бы оказать еще не одну услугу юным умам – особенно в области философии религиозной». Как патетично и сильно писал профессор С.С. Глаголев о незабвенности Голубинского: «не забыла Московская Духовная Академия своего профессора Ф.А. Голубинского. С благодарностью и любовью вспоминает она о нем. Смиренно-величавый мудрец, с кроткими голубыми глазами, с высоким челом, услаждавший и назидавший своими речами столь многих, близок мысли и сердцу и теперешних ее наставников и питомцев, хотя большее число первых и все вторые родились уже после того, как он умер. Его духовное влияние пережило его самого. Истинный наставник не перестает учить, умирая».
По своему жизненному призванию о. Феодор Голубинский был прежде всего философом, а его христианское миросозерцание отобразилось и не его философии. По слову А.И. Введенского, «как натура цельная, многосторонняя и гармоничная, Феодор Александрович и в своей философии остается далеким от всяких односторонностей и крайностей. Всего более чуждо ему то узкое, односторонне-теоретическое доктринерство, которое обыкновенно характеризует quasi-философов и нередко прославляется, как мнимая философская добродетель, как будто бы желанная и похвальная прямолинейность». Во время жизни о. Феодора Голубинского, «вольфианская схоластика» была ниспровергнута критикой Канта и сходила со сцены истории, а ее место занимала отвлеченная философия Гегеля – «кто избегал Сциллы лейбнице-вольфианской схоластики, тот всего чаще попадал в Харибду неосхоластики гегельянской, – если только на пути не разбивался о скалу кантовского критицизма или, точнее, скептицизма». В борьбе с рационалистической философией, идущей от Декарта и Спинозы, Лейбница и Вольфа и достигающей своего апофеоза в философской системе Гегеля, о. Феодор Голубинский опирался не только на Библию и святоотеческую литературу, но и обращался к идеям Якоби, Баадера и Сен-Мартена – его западных собеседников и единомышленников, отличавшихся глубокой и искренней религиозностью. Размышляя о сути философии, ее предмете и цели, о. Феодор Голубинский видел в философии не теоретическую доктрину и умозрительную науку, а «мудрость жизни» и особое «состояние духа в его устремлении к познанию». Вникая в тайну происхождения философии, о. Феодор Голубинский констатировал, что ее истоки загадочны: «Платон и Аристотель находили источник философии в чувстве удивления при созерцании природы; другие – любопытстве ума; иные – в собственном достоинстве ума; другие, наконец, – в стремлении ума к Бесконечному. Во всех сих и подобных предположениях есть нечто истинное. Лучшее из сих есть то, которое полагает начало философии в стремлении ума к Бесконечному, ибо искание мудрости основывается на стремлении ума к Бесконечному; впрочем, здесь нет еще главного начала философии». Рассматривая вопрос о происхождении философии в двояком смысле – в историческом и, как бы мы выразились в наше время, в экзистенциальном, о. Феодор Голубинский акцентировал внимание на том, что философия возникла в том момент, когда человек возвысился над чувственными потребностями и начал рефлексировать и жить духовной жизнью – задумался о том, кто он и откуда пришел, в чем цель его существования и смысл бытия, что ждет его после смерти и что такое жизнь и смерть. В своей статье «Столп Церкви: протоиерей Ф. А. Голубинский и его школа» профессор Н.К. Гаврюшин жаловался, что читать введение в философию и метафизику о. Феодора Голубинского с его анализом категорий пространства и времени и пространными рассуждениями и конечном и Бесконечном «невероятно скучно», но если бы он осознал, что в анализе категорий о. Феодор Голубинский стремился преодолеть идеи «трансцендентальной эстетики» Канта и глубже вник в его метафизику, то увидел бы, что религиозная философия Голубинского имеет не только умозрительный характер, но и экзистенциальные мотивы. По воззрению о. Феодора Голубинского, «человек поставлен между конечным и Бесконечным, живет в мире ограниченном, но сим не ограничивается. Все, что видит человек, есть изменяемое, конечное, а в душе его есть стремление найти Бесконечное, неизменяемое. Посему с тех пор, как человек ощутил в себе потребность чего-то неведомого, как ощутил оное стремление, с тех пор, не довольствуясь чувственным, разнообразным и изменяющимся, не довольствуясь познанием предметов в их всегдашней непостоянности, как они нам представляются в пространстве и времени, ищет чего-то постоянного, неизменяемого, которое бы служило основою и опорой предметов изменяемых, ищет безусловного, отрешенного, духовного, изъясняющего все ограниченное из неограниченного – Абсолютного. Если бы в человеке не было стремления к Бесконечному – к Богу, то не было бы никакой философии, ибо философия есть любовь к мудрости и искание Абсолютной Истины, разрешающей все вопросы. В самом факте существования философии о. Феодор Голубинский видит неоспоримое свидетельство бытия Божиего: «Если бы не было в уме человека свидетельства о Существе Бесконечном и Его совершенствах, то не было бы и философии». Если бы человек не был сотворен по образу и подобию Бога – Вечного и Бесконечного, то в его ограниченном сознании не могла бы возникнуть идея «вечности» и идея «бесконечности», в его сердце не возникла бы любовь к мудрости и искание Абсолютной Истины, а в его воле – стремление к совершенству. Бог есть Абсолютный Дух, Он не познается органами чувств, а внешний мир не может сообщить разуму идею вечности и бесконечности, отсюда очевидно, что «человек знает что-либо о Бесконечном, то это не из чувства внутреннего или внешнего и не из разума собственно, ибо он о беспредельности свидетельства дать не может, ему принадлежит только составлять понятия, но из силы, направленной к Бесконечному – мыслящего духа, именуемого умом в высочайшем смысле этого слова… Свидетельство о Бесконечном сообщается от Бесконечного. Итак, от Бога вложено в ум свидетельство о Нем, попечение – все действия и способности направлять к Нему, вера в бытие Его – это необходимый и существенный характер ума, ибо по уничтожении веры в Бесконечное уничтожилась бы и сила ума, уничтожился бы и ум». По определению о. Феодора Голубинского, философия – это не система умозрительных наук, но состояние человеческого духа в его стремлении к познанию вечного бесконечного – Абсолютной Истины, а главный источник философии – не чувственный опыт и деятельность анализирующего рассудка, но «откровение Единого Истинного и Премудрого Бога», ибо чувственный опыт – низшая форма познания мира и самого себя, а аналитические и логические способности нашего ограниченного рассудка не в силах постичь Бесконечное. Различая три главные задачи философии – показать разуму человека верный путь к познанию Абсолютной, дать воле его незыблемые нравственные законы, а сердцу – высокие чувства, о. Феодор Голубинский утверждал, что «философия есть система познаний, приобретенных разумом под руководством ума и при способствовании опыта, как внешнего, так и внутреннего, о всеобщих, главнейших, существеннейших силах, законах и целях природы внешней и внутренней, равно и о свойствах Виновника всех оных, Бога, – система, направленная к тому, чтобы возбудить в духе человеческом, воспитать и направить любовь к премудрости Божественной и человеку предназначенной». Для о. Феодора Голубинского, философия есть своеобразное «духовное делание», а жизнь философа сродни жизни монаха, ибо как истинный монах всецело устремлен душой к Богу, а сердце его бьется с молитвой, так и истинный философ – устремлен к познанию Абсолютной Истины, отрешен от суетных желаний и мятежных помышлений, он – весь порыв к Запредельному и жажда Вечного и Бесконечного.
Как истинный религиозный мыслитель и христианский богослов, о. Феодор Голубинский полагал, что «эмпирическая истина, постигаемая чувством, занимает самое низшее место; выше ее познание причин; а еще выше сего открытие идей, то есть, познание того, какие духовные действия проявляются в каком либо предмете. Так, слушающий прекрасную музыку может ощущать гармонию звуков; но это еще не значит, что он постигает самое истинное в музыке. Это есть только испытываемое чувствами воздействие музыкальных звуков, но собственно не составляет знание музыки, не есть понимание основ ее, от чего происходит гармония звуков. Совсем уже не постигаемое чувством слуха заключает в себе более истины. Но и это еще не высокая истина, если мы умеем объяснить один механизм, последование действий из своих причин. Но познание того, что артист хочет выразить гармониею звуков, какие хочет излить в них чувства: вот высший род истинного понимания музыкального искусства». Провозглашая, что чувственное восприятие мира есть низшая форма познания, о. Феодор Голубинский в то же время пояснял, что через познание природы – ее загадок, законом и чудес – человек может придти к познанию великого Зодчего вселенной. По сильному и поэтичному слову святителя Григория Богослова, «Небо, земля и море, словом весь сей мир есть великая и преславная книга Божия». Взывая к Творцу неба и земли с хвалебной молитвой, святитель Григория Богослов славил Создателя: «Тобою сияет солнце, Тобою – путь луны и вся красота звезд. Ты создал все, каждой вещи указываешь ее чин и всеобъемлешь Своим Промыслом. Но кто откроет ум и глубины его в Тебе, Царь? Ты знаешь число дождевых капель и морского песка; Тебе известны стези ветров». Возвышенная натурфилософия о. Феодора Голубинского имеет не шеллингианский, а библейский и святоотеческий характер – он ощущает, что природа – это, говоря поэтическими словами Тютчева, «не слепок, не бездушный лик», в природе все исполнено жизнью, она – творение великого и премудрого Художника, остающееся прекрасным и полным поучительных причт даже после грехопадения Адама, осквернившего бытие всего видимого мира. Рассуждая о значении опыта в философских науках, Голубинский говорил, что если опыт обращается к руководству ума и озаряется идеей Бесконечного, то становится драгоценным элементов в нашей познавательной деятельности, а сила ощущения становится силой верного познания. Обращая внимание на то, что «откровение Единого и Премудрого» нужно воспринять, Голубинский писал о том, что верховная сила в человеке есть ум, составляющий «главный источник философского познания», а задача философов – исследовать «устроение природы внешней и внутренней», а высшая цель – постичь Бога и приобщиться к Его мудрости. «Высшая и главная цель философии состоит в том, чтобы возбудить в человеке нужду искания единой бесконечной премудрости Божественной и человеку предназначенной, которая есть Воплощенное Слово. Вторичная и сей первой подчиненная есть та, чтобы возбудить в человеке, направить и питать любовь к мудрости человеческой, которая должна приготовлять его к познанию премудрости Божественной. К сей последней ведут человека два пути: углубление в самого себя и внимание к внешней природе. Углубляясь в самого себя, он находит в уме идею истины, в чувстве – идею красоты, в воле – идею добра. В сем случае цель философии есть возбудить, направить и питать в человеке любовь к идеям истины, красоты, добра или к осуществлению сих идей, к уравнению своих познаний с идеею истины, своих ощущений – с идеею красоты, своих действий – с идеею добра. Углубляясь в силы, законы и цели природы внешней, он повсюду находит отражение премудрости, красоты и благости Божественной. В этом случае цель философии есть возбудить в человеке любовь к премудрости, красоте, и благости Божественной. Таким образом, если человек осуществит в своей жизни идеи истины, красоты, добра и из рассматривания природы внешней познает премудрость, красоту и благость Божию; если смиренно сознает недостаточность своих сил к удовлетворению сим идеям и восчувствует нужду в высшей помощи, что составляет мудрость человеческую; если взыщет и воспламенится любовью к премудрости Божественной, которая есть воплощенное Слово, – то философия достигает своей цели в человеке. Предмет сей любви, которую философия должна возбудить в человеке и направить, составляет премудрость Божественная и человеку предназначенная. Первая представляет как бы путь, нисходящий свыше, последняя – восходящий. В первой разум человека должен нисходить от Существа Высочайшего к Его мудрым делам, открывающимся в устроении как природы внешней, так и внутренней природы нашего духа, и познавать всеобъемлющую деятельность Его любви – в сем состоит мудрость познания. Во второй предоставлено ему раскрывать свою собственную любовь в многочисленных внешних действиях, расширять более и более круг ее деятельности, чтоб более и более усовершать себя и очищать и восходить таким образом постепенно к уподоблению себя Богу любви; это можно назвать мудростью жизни». Вслед за Климентом Александрийским, о. Феодор Голубинский считал, что «философия не есть самый учитель мудрости, каков может быть и есть один Бог», но она по праву может именоваться «детоводительницей к истинному Учителю подобно тому, как закон для иудеев был детоводителем ко Христу».
В религиозной философии о. Феодора Голубинского центральной идеей является идея Бесконечного Бытия – его основная интуиция, которая, по слову протоиерея Василия Зеньковского, «освещает Голубинскому самые запутанные вопросы, сопровождает его, как ариаднина нить, в исследованиях, какие он производит в лабиринте мировых загадок». Размышляя об идее Бесконечного, о. Феодор Голубинский проницательно и тонко подметил, что для православного христианина неприемлема трактовка Бесконечного в философских системах Шеллинга и Гегеля с их пантеистическим уклоном. Для Гегеля Бесконечное есть Абсолютная Идея, природа – инобытие духа, а весь мировой процесс состоит в раскрытии и самопознании Абсолютной Идеи. Критикуя пантеистические философские системы Шеллинга и Гегеля, о. Феодор Голубинский отмечал, что нельзя смешивать свойств конечного и Бесконечного и полагать, что Абсолютный Дух совершенствуется в ходе мировой истории и обретает самосознание, ибо это – противоречит истине о вечном и неизменном – абсолютном совершенстве Бога, от вечности обладающим премудростью и всеведением – в том числе и совершенным знанием Самого Себя. Убежденный, что нельзя выразить Бесконечное в конечном, а духовное в материальном – их выражение будет иметь лишь символический характер, о. Феодор Голубинский был убежден, что идею Бога нельзя выдумать ограниченным умом и заимствовать из внешнего мира – у конечных существ не может естественным образом возникнуть идеи Бесконечного, следовательно – идея Бога дана нам свыше – от Самого Бога, но при этом – назначение конечных существ состоит в устремлении к высшему совершенству – к Бесконечному, априорная (доопытная и не выводимая из чувственного опыта) идея Бога не дает человеку удовлетвориться суетным и преходящим, устремляет его к вечному и духовному, являясь предчувствием о Бесконечном и неисчерпаемой для понятий нашего разума тайной – невместимой в категории рационального мышления – апофатической и парадоксальной, выходящей за грань как реалий мира сего, так и за грань познавательных способностей нашего ограниченного рассудка – конечное не в силах объять Бесконечное. Идея Бесконечного у Голубинского имеет не только метафизический, но и религиозный характер, она есть исходная точка его философского анализа – с исключительной логической ясностью и подлинно философским глубокомыслием он убедительно доказывает, что идея Бесконечного неустранима из ума человека необъяснима из его чувственной и душевной жизни – ее нельзя вывести из чувственного восприятия мира и из рассудочного мышления, а потому ее истоки – метафизические, духовные и Божественные. Анализируя категории мышления и признавая, что они выражают потребность нашего разума искать единство в многообразном мире явления, упорядочивать и систематизировать наши ощущения и знания о внешнем мире, о. Феодор Голубинский определял категории в духе кантовской философии как априорные «законы разума», но в отличие от Канта, он утверждал, что разум не создает категории, ибо они основываются «на том первоначальном законе ума, по которому наш дух стремится к Бесконечному». Опираясь на учение Платона об идеях – «эйдосах бытия», Голубинский полагал, что «начало категорий» – в идеях, стоящих между изменчивым бытием и неизменным и вечным Богом, отсюда делается вывод, что категории применимы не только к чувственному и вещественному миру, но и к миру духовному, а следовательно – понятия и идея нашего разума могут соответствовать самим вещам – отражать и выявлять их сущность, что делает познание – научное и философское – возможным, как и метафизику. Критикуя учение Канта о категориях и отмечая, что «категории разума не только имеют применение в мире чувственном, как думает Кант, но также и к бытию неограниченному и всесущественному», о. Феодор Голубинский подчеркивал, что познавательные способности рассудка, обрабатывающего и систематизирующего данные чувственного опыта, относятся «к одному миру видимому, материальному миру». Будучи убежденным, что искание единства в бытии возможно для нас лишь потому, что вне опыта и до опыта душа имеет сознание о Боге как о самосущем Едином, Голубинский подчеркивал, что душа потому лишь сознает себя единой, что имеет в себе образ Единого – Бога: «самосознание души не есть еще нечто первоначальное. Быть единым, быть основанием души принадлежит не самой по себе, но потому, что она есть образ истинно Единого, истинного основания, для коего нет высшего основания: потому она и сознает себя единою, что сознает себя образом Единого. Если бы у нас не было сознания о Боге, как о первоначальной единице, как о самосущем, то не было бы сознания и о себе самом, как о едином центре окружающих вещей. Как начало бытия есть единое начало, так и начало сознания оного бытия есть сознание оного начала». По заветному убеждению о. Феодора Голубинского, идея Бесконечного врожденна человеку и имеет априорный характер, а благодаря ее наличию в нашем уме возможно познание как восхождение от конечного к Бесконечному, от временного к Вечному, от относительного к Абсолютному. Если бы в уме человека не было идеи Бесконечного, то не могла бы возникнуть и высочайшая цель познания – познание Абсолютной Истины. Вся познавательная деятельность определяется и движется в нас целью познания Абсолютной Истины. Если бы Бесконечное не предстояло нашему уму со всей непосредственностью и не была дана свыше – чрез откровение Единого и Премудрого Бога, то она не могла бы возникнуть в нашем сознании, но в то же время, если бы мы не обладали умом – мыслящим и бессмертным духом, являющимся образом Божиим в нас, то мы не могли бы воспринять идею Бесконечного, равно как не могли бы даже помыслить о вечности. Размышляя о категориях пространства и времени, о. Феодор Голубинский доказывал, что идея Бесконечности и Вечности может соотноситься только с Богом, а не с пространством и временем: «В нашем представлении подлинно всякая величина пространства может расширяться в беспредельность. Но это бесконечное расширение выражает только ограниченность человеческую, – по коей мы всего объять и исчислить не можем, – и не может иметь места в вещах ограниченных. С другой стороны, если действительно пространство, объемлющее мир, границ не имеет, – то следует, что не только для человеческого представления, но и для всякого разумения мир не вместим; следует, что и высочайший Божественный ум объять его не может, но тогда следовало бы, что есть нечто кроме Бога неограниченное, что нелепо». Как немыслимо бесконечное пространство в абсолютном смысле слова, так невозможно и вечное время: «если бы время и мир были без начала, то и ум Божественный не объял бы их». Для о. Феодора Голубинского идея Бесконечного есть первое и непосредственное начало всякого нашего познания, при этом важно понимать, что «идея Бесконечного не есть ясное созерцание Бесконечного, а лишь темное, тайное некое предчувствие Его, доопытное – неисчерпаемое для определенных понятий разума представление о чем-то неограниченном». По убеждению Голубинского, критикующего скептицизм и защищающего догматы Церкви, «к святилищу истины нельзя достигнуть путем сомнений и отрицания, подрывающего всякое положительное утверждение. Сей путь не приближает к нему, а удаляет от него, так как на нем невозможно никакое поступление вперед. Отрицающие всякое утверждение, очевидно, отрицаются самой истины. Посему истина достигается способом познания, совершенно сему противоположным – положительным, утвердительным, догматическим». В области гносеологии о. Феодор Голубинский предвосхищал идеи интуитивизма и сочетал опыт «духовного делания», почерпнутый из иноческого жития и святоотеческого наследия, высокую мысль Ивана Киреевского о познании всеми силами целостного духа и представление о «живом знании» А.С. Хомякова, критикуя как вульгарный эмпиризм, так и отвлеченный рационализм, и провозглашая, что «нужно объятие познаваемого всем существом, не только разумом, но и волею, и чувством». По слову о. Феодора Голубинского, «познание из одних понятий разума нельзя еще назвать живым. Понятия это – как бы геометрические очертания, в которых довольно определенно показывается различие вещей, а внутреннее содержание их не обнимается ими. Истинное познание должно быть познанием живым, усвоенным, так чтобы силы познаваемого предмета усвоялись духом познающего; понятия же, составляемые разумом, не таковы. Для живого познания внутреннего содержания в каждом роде существ нужно ощущение силы этого рода. Так и познание о Божестве было бы истинным, если бы познающий, так сказать, вкушал, испытывал, усвоял себе силы познаваемого предмета», иными словами – уподоблялся Иисусу Христу и стяжал благодатные силы Святого Духа. По исповеданию Голубинского, «главная и существенная цель верховного блага есть высочайшее совершенство нравственности – полная святость и отсюда происходящее высочайшее блаженство. Стремление к тому или другому идеалу нравственности можно доказать из действий бескорыстной добродетели. Всякое другое побуждение, т. е. собственная польза или удовольствие, противуестественны – это эгоизм, который любуется своим деянием и ищет в добродетели собственного себе услаждения. Где человек действует вопреки сим побуждениям, там действия его не могут быть объяснены из опыта, ибо он повинуется голосу совести и, выполняя обязанности закона нравственного без всяких своекорыстных видов, только по любви к сему закону, никогда не удовлетворяется своими добрыми деяниями, сколько бы они хороши ни были. Он все еще чувствует немощь свою в исполнении нравственного закона, а это самое сознание и приводит его к смирению. Потому-то высоконравственные люди чем более преуспевают в добродетели, тем более смиряются пред Бесконечным, сознаваясь, что все, что они ни делают, делают не своею силою, но Божией. А это значит, что они соразмеряют свои деяния не с малою мерою, а потому самое сознание бессилия к исполнению всего нравственного закона доказывает, что есть в нас идея. Свобода человека есть некоторое отражение, подобие свободы Бесконечного; дух наш имеет некоторое общение с волею Божественною. Если бы он мог удовлетворяться частным, конечным, для него и довольно было бы сего. Но человек здесь не может быть доволен, он скучает, стремится к чему-то высшему, чувственные удовольствия не насыщают его, но более раздражают. Животные бывают довольны и не скучают, потому что не имеют свободы. Голод и жажда духа нашего могут удовлетвориться и насытиться только в Едином Бесконечном».
Протоиерей Василий Зеньковский подчеркивал, что антропологией о. Феодор Голубинский специально не занимался, но встречающиеся в его лекциях рассуждения о человеке изложены в духе святоотеческой мысли и преодолевают немецкую трансцендентальную философию в учении о самосознании человека и его уме – живом образе Бесконечного и Вечного Бога, таинственно отпечатленном в нас, равно как и в том, что наша духовная жажда может быть утолена только в Вечном и Бесконечном. Как христианский философ о. Феодор Голубинский занимался «умозрительной психологией» и не только защищал бессмертие души, опровергая вульгарные доводы против бессмертия атеистической и материалистической философии, но и задавался краеугольным и ключевым вопросом всей психологии: «Что такое душа в метафизическом смысле?». По определению о. Феодора Голубинского, «душа есть ограниченная субстанция самодеятельная, невещественная, выражающая свою сообразность с Бесконечным Существом в том, что она умом своим стремится к объятию безусловной Истины и Мудрости, свободной волей к достижению Высочайшего Блага и к выражению его в своей деятельности, чувством ищет чистого и вечного Блаженства, и по продолжению бытия своего бессмертна». Констатируя, что силы свободной и разумной возвышаются над чувственным миром времени и пространства, а ум и свобода возвышают человека над царством животных, о. Феодор Голубинский подчеркивал, что в нашей душе отпечатлен образ совершенного Бога – всесвободного и премудрого, а потому – каждый человек одарен умом и свободной волей, являющимися чертами образа Божиего, в то время как наше Богоподобие – достигается через духовное усилие и личный подвиг, через устремление к Бесконечному и приобщение к неисчерпаемым родникам Божественной Жизни, через новую жизнь во Христе, осененную по благословению Отца нашего Небесного животворящей благодатью Святого Духа. Излагая православную «умозрительную психологию» профессор Феодор Голубинский провозглашал, что душа человека самостоятельна – «в человеке есть внутреннее начало жизни, непрестанно из себя действующее, единое, тожественное, на котором, как на центре, держатся все способности и действия человека», при этом очевидно, что «душа, как субстанция, непрестанно действующая из себя, единая и неизменяющаяся в своей сущности, возвышается над ограничениями времени и носит подобие самостоятельности Бесконечного Существа. С другой стороны, она, как субстанция ограниченная, в этих же самых свойствах остается несравненно ниже Его. Бесконечное существо имеет самостоятельное бытие от самого себя, а душа человеческая получает самостоятельность от Бога во времени. Сознание каждого говорит, что было время, когда он не существовал; оно не может выходить далее некоторого очень ограниченного времени. Нельзя допустить, чтобы душа наша могла существовать не в той форме бытия, в какой мы сознаем ее. Что было бы за существование души, которое разнится от усыпления? Что за состояние ее бытия бессознательное, мертвое? Если бы такое существование было полное, то при этом непременно было бы и сознание. Что душа наша имеет начало бытия своего во времени, к этому приводит нас и это очевидное умозаключение: кто имеет от себя начало бытия, тот может и поддерживать свое бытие». Критикуя платоническую идею о предсуществовании душ и исповедуя христианскую веру в то, что Господь творит человека как целостную личность с духом, душой и телом, о. Феодор Голубинский в вопросе о происхождении души критиковал креационизм, утверждающий, что «при каждом новом зачатии организма телесного во времени, вновь творится душа и посылается для одушевления этого тела или в первое мгновение его бытия», отмечая, что эта богословская гипотеза не объясняет наследственного перехождения способностей и склонностей от родителей к детям – не только добрых, но и худых – страстей и влечения ко злу, а излагая богословскую гипотезу традуцианизма – гипотезу рождения души детей от душ их родителей, объясняющую переход способностей и склонностей родителей к их детям, указывал на то, что «учение традуцианов сильно отзывается материализмом», не раскрывает тайну участия Бога в нашем возникновении и не объясняет самобытности нашей личности и нашего характера, посему «это объяснение происхождения душ человеческих можно почитать не более как правдоподобным, но пока мы не знаем лучшего». Душа есть субстанция духовная и невещественная, обладающая свободой и самосознанием, носящая в себе подобие Бога, но она несравненно ниже Его как Высочайшего Духа – «хотя в душе нет сложности материальных частей, но есть сложность сил, ей не принадлежит это Божественное свойство – простота сил, по которой в Высочайшем Духе все силы взаимно проникают друг друга, все суть единая сила и все действия их составляют одно действие, в самом себе постоянно полное, нераздельное, всегда себе равное. Душа единична, но действует не одинаково, не одной всегда силой; ее силы множественны, разнообразны и часто действуют не стройно. Хотя душа, сосредоточиваясь в самой себе и действуя сама с собой, возвышается над ограничениями пространства, но когда исходит из себя и обнаруживает свои силы в отношении к другим существам, то ограничивается пространством, имеет нужду в орудии, подчиненном законам пространства». Рассматривая вопрос о связи души с телом, всегда волновавший философов, о. Феодор Голубинский полагал, что душа имеет тело как свое жилище, а «пребывание души во всем теле есть умаленное подобие вездеприсутствия Божия в мире. Так вездесущей силой Божией все держится и оживляется, а душей некоторая малейшая часть мира, именно тело, поддерживается и оживляется. Впрочем, нельзя сказать о внутреннем существе души, что оно ограничено пространством; она действует в пространстве, но сама не объемлется им. Нельзя представлять ее распростертой, разлитой в теле, подобно тончайшей силе; тело может быть делимо, но сил души нельзя делить, отсекать… Душа по отношению к пространству представляет образ Существа Бесконечного (впрочем, образ ограниченный, умаленный). Бесконечное Существо совершенно бестелесно, вездесуще, повсюду действует; но душа, хотя по существу своему изъята из пространства и не подлежит чувствам; впрочем, как субстанция, действующая на пространство, она ограничивается им, силы ее останавливаются на известных пределах, не могут действовать на все пространство. Тело тяготит душу и полагает препону как ее действиям, так и проницанию; от того она не только не может действовать на всю вселенную, но и обнимать ее взором».
Рассуждая о том, какое место занимает душа человека в мироздании, о. Феодор Голубинский обращал внимание на то, что с одной стороны, душа не от мира сего – она возвышается над чувственным бытием, а с другой – она не является частицей Божества, как ошибочно думают пантеисты, следовательно – сущностно и онтологически душа отлична от Бога – стоит ниже Его, но будучи сотворенной по образу и подобию Всевышнего, имеет в себе не только врожденную идею о Боге, но и устремление к Бесконечному. «Душа человеческая, как ограниченная субстанция, не может быть частицей Божества, – она произведена из ничего; но идею о Бесконечном, которая сообщает высшую жизнь душе, влечет ее к Божеству, едва ли можно производит из ничего; она есть отражение и во времени раскрывающийся образ вечной, полной, всесовершенной идеи Божества о самом себе». Вслед за древнегреческим философом Платоном, полагая, что душа имеет три главные силы – познание, чувствование и желание, о. Феодор Голубинский был убежден, что в них вложено устремление к Бесконечному – в естественном состоянии человек обращен к Богу, его ум ищет Абсолютную Истину, воля – Абсолютное Добро, а сердце – Абсолютную Красоту, но со времен грехопадения Адама мы все пребываем в падшем состоянии – в нас разворачивается драматичная борьба света и тьмы, а потому наша воля может быть отдана пороку, ум – заблуждаться, а сердце – быть приковано к низменным страстям. По глубокомысленному рассуждению о. Феодора Голубинского, человек призван жить духовной жизнью и найти опору не во внешнем мире и не в самом себе, а в Боге, ибо без Бога человек не может обрести ни истинно мудрости, ни истинной свободы, ни истиной добродетели: «Положим, что он имел бы в самом себе, в своем – я опору против внешних впечатлений, мог бы противопоставлять свое – я множеству развлечений и привлечений чувственных: но в этом еще не было бы истинной свободы, это было бы рабство своему ограниченному – я. Истинная свобода там, где человек возвышается не только над множеством разнообразных впечатлений и привлечений, пленяющих его чувственность, но и над привлечениями своего ограниченного – я; такое только возвышение возводит в полную свободу, при которой разумнонравственное существо охотно и с радостью действует к одной всеобщей цели, заключающейся в Бесконечном. А при таком действовании, где человек находит опору против внешних развлечений в своем только – я, была бы только частность, конечность. По числу ограниченных свободных существ было бы бесчисленное множество частных целей, к которым каждое из этих существ стремилось бы, порабощаясь своему ограниченному я. Истинная свобода иметь опору для себя в том, что человек может возвышаться не только над миром, но и над самим собой к Тому, Кто выше его и всего существующего. Так человек без сообразности с Божеством не может иметь ни ума, ни свободы в высоком их значении, не может быть человеком в истинном смысле и иметь превосходство перед бессловесными». По изречению святого Дионисия Ареопагита, «бытие Бога Творца дает и сохраняет бытие всего существующего, Его жизнь – дает и сохраняет жизнь живущего, Его премудрость – дает и сохраняет разумную жизнь всех разумных существ», а значит – именно Бог есть высочайший Цент мирового бытия, а душа наша несравненного ниже Высочайшего и Самосущего, но в то же время, она – нетленна и бессмертна, не обратится в небытие со смертью нашей бренной плоти. В своих рассуждениях о бессмертии души человеческой о. Феодор Голубинский указывал на то, что нынешняя наша временная жизнь в физическом мире есть лишь скоротечное странствие в преддверии вечности, а со смертью начнется наш переход в вечность. Но может ли разум человека постичь вечность? Обращая внимание на то, что учение о бессмертии человеческой души имело место во всех религиях и в самых утонченных философских системах, отрицаясь лишь вульгарными материалистами, о. Феодор Голубинский был глубоко убежден, что душа бессмертна и дал следующее определение ее бессмертию: «Бессмертие души есть нескончаемая жизнь ее после смерти земного тела, с сохранением личности и самосознания, в продолжение которой от доброго или худого свойства нравственного характера, достигшего зрелости, будет зависеть или вечное блаженство, или вечное мучение – возрастание без конца в добре и зле». Вспоминая употреблявшийся в школе Вольфа довод бессмертия души, согласно которому – в самой душе есть основание бессмертия – духовность и невещественность, потому – ничто не может разрушить ее, кроме всемогущего Бога, о. Феодор Голубинский соглашался, что душа невещественна и в ней нет материальной сложности, но подмечал, что в душе «есть сочетание различных сил, есть силы высшие, которыми она может сообщаться с Бесконечным Существом, и силы низшие, которыми она входит в сношения с существами конечными», а потому – если «если вообразить возвращение высших духовных сил к Всесовершенному Духу, к Которому они имеют влечение, а телесных сил, имеющих отношение к чувственной природе, возвращение в область ее, то из этого могло бы произойти разрешение души на свои начала», но душа едина и неразложима на силы своим – ее не могут разрушить силы природы, она не может распасться сама по себе и по своей воле, ее не истребит Творец, ибо Бог – наш Создатель, «Он не творит богоподобных существ с тем, чтобы разрушать их, не хочет, чтобы перед взорами Его носились пробегающие, ничтожные тени. Не есть Бог мертвых, но Бог живых». С богословской точки зрения благость и премудрость Творца уверяют в бессмертии души, ибо благость Божия предназначает для всех сотворенных Богом наилучшие цели, а премудрость Его – «устраивает соответственные средства к достижению их». «Высочайшая благость состоит в том, что Бог желает сообщить своим созданиям все те блага, к принятию которых они способны; наконец, желает разливать повсюду, где только есть приемлемость, высочайшее, вечное благо, которое состоит в отражении совершенств Его в существах, способных к тому. А премудрость состоит в улаживании таких планов, по которым все в мире постоянно стремится к благим целям, которые все подчиняются одной цели – благу высочайшему». Высочайшее благо для души – быть с Богом и в Боге, жить Его вечной и блаженной жизнью, а потому – «уничтожение души человеческой не согласно с правдой Божией», еще менее можно предполагать отнятие у души устремления к Абсолютному. «И Высочайшая Сила – Сам Бог – не отнимет у души этого стремления, ибо оно составляет коренное основание души человеческой, оно вложено в нее самим Существом Бесконечным». Как православный философ и богослов о. Феодор Голубинский веровал и исповедовал, что со смертью тела душа человека не исчезает в небытии, а сохраняет самосознание и свободу – человек продолжает существовать как личность – «со смертью не отнимутся у души ни сознание, ни личность, но придут в быстрейшее и сильнейшее движение. Когда чувственная жизнь совсем перестанет мешать душе, тогда с большей силой будет раскрываться все богатство сознания, все стяжания нашей личности – образы, склонности и навыки будут действовать стремительнее». Размышления о. Феодора Голубинского о бессмертии души не только напоминают «Диалоги» Платона – особенно диалог «Федон» с его драматичным философствованием о смерти и бессмертии, устремление к идеальному и порывом к Божественному, но переосмысливают идеи Платона и неоплатоников в святоотеческом духе, опираются на патристическое наследие Церкви и являются христианскими по своему духу и идейно-смысловому содержанию.
По своему миропониманию о. Феодор Голубинский был христианским спиритуалистом, поясняя, что «спиритуализм есть учение, противоположное материализму, утверждающее бытие души, как существа, отличного от материи, и в соответственность сему признающее Бога существом духовным. Из сего ясно, в чем состоят основные утверждения спиритуализма, именно: 1) В противоположность материализму – он признает душу существом отдельным и не зависящим от материи и не сомневается в ее бытии. 2) Именуя ее духом, он приписывает ей разум, свободу и бессмертие. 3) Таким образом, спиритуализм признает Бога Существом, отличным от мира и всего материального; признает Его Духом высочайшим, Существом разумным и свободным». Высочайшая цель спиритуалистической христианской метафизики – возвещать истины бытия Бога и Его совершенства, наличия образа Божиего в человеке и бессмертия его души, дать твердые основания сверхчувственного знания о духовных реалиях метафизического мира, отрешив дух, сердце и волю человека от земного и преходящего. Если для Канта Бог, свобода и бессмертие души – это лишь постулаты практического разума, которые не могут быть доказаны теоретически – научно и философски, то для о. Феодора Голубинского это – богооткровенные истины веры, осеняющей и наполняющей всего человека – его ум, волю и сердце, Духовный порыв человеку к Богу основан на живой вере, которая дает силы освободиться от суетных желаний и пристрастий к материальному миру, устремляя душу к вечному и духовному. Если скептически настроенный Кант был убежден, что мы не можем познать сущность вещей и обрести сверхопытное и сверхчувственное знание, а метафизика невозможна и не существует «незыблемых доказательств бытия Бога», то о. Феодор Голубинский подчеркивал, что мы можем обладать сверхчувственным знанием и защищал возможность метафизики. Главная задача метафизики – удовлетворить духовной жажде ума человеческого, устремленного «к неизъясняемому изъясняемое, к разнообразному единое, к условному безусловное», так чтобы «можно было познать причины и свойства и связь всего сущего, – словом найти Бесконечное и отношение сего Бесконечного ко всему изменяемому, условному и конечному». «Метафизика есть система познаний, которая умствующий разум, чрез разрешение идеи Бесконечного и чрез применение к ней наблюдений опыта внешнего и внутреннего, необходимо собирает о Существе Бесконечном и Его свойствах, равно как и о том, какое сходство или сообразность с Ним существенно принадлежит существам конечным, как материальным, так и духовным». По воззрению о. Феодора Голубинского, философия есть руководительница жизни и любовь к мудрости, они имеет не отвлечено теоретический, а жизненный и нравственный характер, высокую духовную цель и сокровенный религиозный смысл. «Философия нравственная не может стоять без метафизики, ибо нужно узнать предварительно из психологии, что такое нравственная природа человека, что такое добро и зло, какое назначение человека. Итак, по драгоценности истин метафизических для духа человеческого, рассматриваемых самих в себе, и по высочайшей основной их важности относительно к другим познаниям польза метафизики – величайшая. Практическая цель метафизики состоит в том, чтобы дух, сердце и волю человека помалу отрешить от земного, преходящего, кажущегося и возбуждать в нем стремление к неизменяемому, истинному, вечному, чтобы от конечного возвышать к Бесконечному, от жизни временной направлять к жизни бессмертной и ее источнику и таким образом руководствовать нас и предуготовлять к Свету Вечному и Божественному». Указывая на то, что идея Бесконечного не может быть выведена из чувственного опыта и умозаключений рассудка, ее нельзя построить на основе конечного бытия, о. Феодор Голубинский констатировал, что ее истоки духовны и интуитивны, сверхчувственны и сверхопытны. Врожденная идея Бесконечного присутствует в человеческом духе изначально, она может быть схвачена только интуитивно, ибо является сверхрациональной и в полной мере не вмещается в категории рассудка: «Должно сознаться, что Бесконечное в своем существе не может быть вполне объято нашим разумом, быть предметом полного нашего знания, cognitio adaequata, останется Оно всегда неизмеримым для меры ограниченного человеческого разума. Оно Само Себя может только определять, но чтобы ограниченный разум вполне постигнул – совершенно невозможно, иначе Оно перестало бы быть Бесконечным. Сама идея о Бесконечном, свидетельствуя о своей непостижимости и необъятном своем предмете, дает нам твердое внутреннее уверение о своем бытии в уме нашем. Но идея, будучи непостижима сама в себе, частью и постепенно может быть постигаема в своих действиях, открывающихся в душе нашей. Превышая меру всех познавательных наших способностей, она никогда не умаляется, не сокращается и не увеличивается в своем содержании, но только мы удаляемся от нее и затемняем ее для своего сознания. Конечно, мы не видим идеи, но действия ее, возбуждения или стремления, производимые ею в коренных силах души нашей, более или менее, живее или слабее можем ощущать. Идея о Бесконечном сама в себе неисчерпаема, но мы можем более или менее приближаться к ней и разумением, и чувствованиями, и волею. Но в человеке должно быть вместилище, в котором бы содержался живой образ Божества. Это есть ум. Ум в человеке есть высшая сила, в которой все прочие способности находят свое основание. В нем содержится живой образ Существа Бесконечного, следовательно, посредством ума мы можем познавать, сколько это возможно для ограниченной нашей природы; следовательно, посредством ума мы можем более или менее приближаться к Нему». По справедливому замечанию Смирнова, «Голубинский давал более прав разуму на исследование Истины, чем Баадер», «не превращая учения философского в теологическое». В православной философии о. Феодора Голубинского понятие «ум» понималось не рационально и интеллектуалистически, а возвышенно и духовно – это прежде всего мыслящий дух, обладающий не только аналитическими и логическими способностями, но и интуитивно-созерцательными – ум может улавливать и созерцать суть вещей. По воззрению о. Феодора Голубинского, идея сама по себе «не заключает в себе никакого определенного познания, но есть более потребность, побуждающая разум к приобретению такого познания», а потому – «бытие в нас идеи Бесконечного в строгом смысле, через умозаключение, не может быть доказано и кто не ощущает в себе действий сей идеи, того не могут уверить никакие доказательства в бытии ее». Но если всякий человек сотворен по образу и подобию Божиему – имеет мыслящий дух и врожденную идею о Бесконечном, то очевидно, что для человечества идея Бесконечного имеет всеобщий характер – первичная, непосредственная и недоказуемая, она дана сознанию каждого человека, а задача метафизики – исследовать ее и философски обосновать. Размышляя о том, как возможно познание Бесконечного и Вечного Существа – Бога, и какой силой мы познаем Его, о. Феодор Голубинский приходит к мысли, что мы познаем Бесконечное верующим умом – мыслящим духом, который есть образ Божий нас и имеет сродство с Богом по принципу – «подобное познается подобным». По слову Голубинского, «еще древние замечали, что познание основывается на однородности, единении. Человек, по их мнению, есть сокращенный мир. Потому, нося в себе элементы и физического и нравственного мира, он может познавать и тот и другой: в основании познания лежит однородность между познающим и предметом познания. Так и по отношению к Божеству познание должно основываться на однородности и единении. Чем непрерывнее и обширнее наше общение с Бесконечным, чем крепче выражается оно в деятельной жизни: тем яснее, обширнее и живее и самое Богопознание». В своих «Лекциях по философии» о. Феодор Голубинский выделял три пути восхождения к Бесконечному: 1) причинно-следственный путь, ведущий нас к «Высочайшей Первопричине» нашего бытия и существования вселенной; 2) путь отрицания – апофатический метод, уясняющий, чем Бесконечное не является; 3) путь превосходства – нахождение в конечных вещах истинного и восхождения от них к Бесконечному. Рассуждая о совершенном отрицании, о. Феодор Голубинский, указывал на то, что мистическое богословие святого Дионисия Ареопагита, «проповедающее отрешение от всего чувственного и духовного для того, чтобы созерцать Божество в неприступном мраке», есть лучший образец апофатики, но если мы абсолютизируем ее, «то невозможно будет положительное познание Божества» – «невозможно бы было Богу изречь слово о Самом Себе», но так как существует Божественное Откровение, то апофатическое богословие должно быть дополнено катафатическим богословием: «Если мы назовем Бога всемогущим Творцом всего, премудрым устроителем порядка, красоты и совершенства, насадителем духа, разума и свободы, всему определяющим число, вес и меру, ветрам и дождю показующим путь и волнам моря полагающим предел – вообще, если мы назовем Его так, как именует Его наше Божественное Откровение, то очевидно скажем нечто конечное и от конечного мира заимствуемое, нечто удобомыслимое, определяемое разумом».
В области умозрительного богословия о. Феодор Голубинский рассматривал доказательства бытия Божиего, Его вечные свойства и действия как Творца и Промыслителя, опираясь на христианское вероучение. По заветной мысли о. Феодора Голубинского, идея о Боге есть глубочайшее основание духовной и нравственной жизни. «В человеческом духе идея есть нечто сродное со своим предметом – Существом Бесконечным, орган к принятию Его Откровений. Если не было бы в уме человека идеи, то самое даже присутствие Бесконечного Существа не было бы сознаваемо, и откровение о Нем, на каком бы ни было пути, естественном ли, или вышеестественном, не могло бы быть принято и усвоено человеком». В нашей нынешней жизни человек не созерцает Бога лицом к лицу, а потому идея о Боге, ее раскрытие и верное понимание – необходимы для Богопознания. В отличие от немецкого богослова Шлейермахера, о. Феодор Голубинский прекрасно понимал, что религия – это не предмет только сердца, она охватывает всего человека – его ум, волю и сердце, отсюда – «учение о Боге, как и вообще религия, есть необходимая потребность для всего духа человеческого, как для чувства и свободной деятельности, так и для знания». Идея о Боге как о Бесконечном Существе есть аксиома нашего сознания. Размышляя о том, есть ли источник Богопознания в нашем самосознании – предвосхищая постановку проблемы антропологического доказательства бытия Божиего русского религиозного мыслителя Несмелова и митрополита Антония Храповицкого – о. Феодор Голубинский отмечал, что если бы наше самосознание было непосредственным созерцанием не только своего бытия, но бытия нашего Творца и всех Его действий, то – «это был бы первый, ближайший и верный путь к уверенности в истине бытия Божия», но, по замечанию Голубинского, бытия Божиего нельзя вывести из нашего самосознания, ведь в нынешнем бытии своем человек не находится в непрерывном и сознательном общении с Богом. Рассматривая и анализируя рациональные доказательства бытия Божиего, о. Феодор Голубинский изложил онтологическое доказательство бытия Божиего, как оно представлено у Ансельма Кентерберийского и Декарта, разобрал доводы Лейбница и критику Канта и опроверг его возражения: «Идея о Существе, в котором все совершеннейшее соединено с действительным бытием, в духе нашем есть идея безусловно необходимая, которую не властен я изгладить: не я породил или составил из каких-нибудь умозаключений, потому что я не имел бы ни силы, ни права, ни основания выводить понятие о чем-то совершеннейшем, противоположном случайному, ограниченному… Если не приписать бытия Существу, совмещающему в себе полноту совершенств, оно не будет совершеннейшим; совершеннее, выше Его будет то существо, которое имеет действительное бытие… При правильном рассмотрении онтологического довода уяснено в сознании, что идея Высочайшего, Совершеннейшего Существа необходима, неизгладима и дает свидетельство о Существе Бесконечном, не только по совершенствам, но и по бытию, и что она не может быть произведена ничем конечным – ни природою вне нас, ни нами самими – из сего с твердостью следует заключение о бытии Бога, как виновника и первообраза идеи». Излагая космологическое доказательство бытия Божиего и опираясь на средневекового богослова Фому Аквинского и философов Нового времени – Лейбница и Вольфа, о. Феодор Голубинский говорил: «Когда обратимся к опыту и станем искать, где такое Существо безусловно необходимое и независящее, то увидим, что во всем мире не можем найти его, потому что никакое существо, входящее в состав мира, не может назваться независящим, первым, необходимым. Следовательно, нам надобно выйти из ряда случайных и зависящих существ, признать выше их области Существо независящее, которое ничем не ограничивается, не стесняется, от которого все зависит. Таким образом, от рассмотрения случайности и зависимости существ, находящихся в мире, мы приближаемся к идее Существа Бесконечного, и в признании бытия Существа, соответствующего ей, находим полное удовлетворение требованию разума, ищущего достаточного основания бытия существ случайных». Рассматривая телеологическое доказательство бытия Божиего и называя его «физико-теологическим доводом», о. Феодор Голубинский утверждал, что целесообразность устройства вселенной требует существования великого Зодчего и Художника – Творца неба и земли: «должно признать бытие премудрого Художника мира, который устроил все числом, мерою и весом и вместе с тем есть Промыслитель, непрестанно бодрствующий над сохранением устроенного порядка». Обращая внимание на то, что «физико-теологический довод» ведет нас к мысли о высочайшем и премудром Творце мира, и утверждая, что рассмотрение мудрого устройства, целесообразности и красоты мироздания ведет к понятию о высочайшем и премудром Художнике бытия, Голубинский подчеркивал, что назвать Его бесконечно-мудрым можно только на основе идеи о Бесконечном, а «кто в глубине своего духа не постигает высочайшего Источника мудрости и Первообраза, тот не может открыть проявлений совершенств Его и во внешней природе». Рассматривая историческое доказательство существования Бога, основанное на всеобщем согласии все народов в признании истинности бытия Божиего, о. Феодор Голубинский пояснял, что «согласие народов, весьма часто расходящееся с человеческими страстями, выражающееся в бесчисленных символах, аллегориях, эмблемах, частью хорошо, частью худо объясняющих предмет религиозного понятия, доселе остается не опровергнутым. Здравый разум, не увлекающийся предрассудками, может открыть часть истины и под оболочкою религиозных языческих мифов». В качестве аргумента в пользу бытия Божиего о. Феодор Голубинский приводил антропологическое и психологическое доказательство бытия Божиего, проистекающее из высших потребностей человеческого духа – потребности познания совершенной Истины, стяжания святости и достижения истинного счастья: «Полное откровение истины можно получить только от того Существа, которое всеведуще, и которое, следовательно, созерцает все вещи, как они сами в себе суть, которое есть Высочайше благое и могущественное, желающее и могущее доставить полное удовлетворение нашей потребности истины. А такое Существо есть Бог… Побуждаясь самою нравственною природою искать святости и не получая освящения от тварей, мы должны обратиться к премирному Существу, которое, как само святое и благое Существо, может восстановить в нас образ совершенной святости, и вместе, как высочайше могущественное, сильно восстановить его в нас. А такое существо есть Бог… Для нас или нигде нет истинного и совершенного счастья, или надобно ожидать его от такого Существа, которое само не только свято в высочайшей степени, но и совершенно блаженно, – которое по благости своей хочет и по могуществу своему может облаженствовать людей истинным и полным счастьем. А такое Существо, источник всякого блага, есть Бог». Рассматривая нравственное доказательство бытия Божиего и в целом благосклонно принимая аргументацию Канта, о. Феодор Голубинский пояснял, что «главная сила этико-теологического довода не в опыте, а в рассмотрении прирожденных человеку стремлений к высочайшему благу, то есть к совершенному освящению, к чистому, непрерывному блаженству, и, надобно присовокупить, к просвещению и умудрению ума, возможному для человека». Как мудро подметил о. Феодор Голубинский, из опытных доказательств бытия Божиего «самое сильное есть сознание в себе действия Божия, когда человек ведет богоподобную жизнь», иными словами – если существуют святые, то существует и Бог.
Размышляя о вечных свойствах Божиих, о. Феодор Голубинский указывал на то, что Бог непостижим по Своей Сущности, но мы можем познавать Его премудрость, всеблагость и всемогущество. В подтверждении своей мысли Голубинский цитировал строки преподобного Иоанна Дамаскина из его «Точного изложения православной веры»: «Не только кто-нибудь из человеков, но даже никто из премирных сил – Херувимов и Серафимов – не может понять первоначального и блаженного естества Божия. Однако Бог не оставил нас в совершенном неведении о Себе, ибо познание о бытии Божием сам Бог насадил в природе каждого. И сама тварь, ее сохранение и управление возвещают величие Божества. Кто хочет говорить или слушать о Боге, тот должен знать и сие, что касательно Божества не все невыразимо и не все удобовыразимо, не все ведомо, и не все недоведомо. Что Бог есть безначален, бесконечен, вечен, неизменяем, бестелесен, невидим, неосязаем, непостижим, благ, праведен, всемогущ, вездесущ, всевидец, всепромыслитель, всевладыка и судия, это мы знаем, равно как и то, что Он есть един. Что же есть существо Божие, или как Он есть во всем, того мы не знаем и не можем изречь». Призывая избегать двух крайностей – «ума сомневающегося», отрицающего всякую возможность Богопознания, и «ума самонадеянного», утверждающего возможность совершенного познания всех свойств Божиих, о. Феодор Голубинский провозглашал, что мы можем познавать Бога через Божественное Откровение и молитвенно-духовную жизнь, через познание самих себя и природы, но Сущность Божия безмерно выше наших познавательных способностей, а сокровенные Божественные тайны – тайна Святой Троицы, сотворения мира из ничего, тайна искупительной жертвы Иисуса Христа и Провидения – остаются до конца непостижимы умом человеческим. Акцентируя внимание на то, что если бы в уме человека не было бы идеи о Боге, то человек не мог бы познавать Его – знать Бога и воспринимать Его Откровение, о. Феодор Голубинский подчеркивал, что в основе познании Бога лежит представление о Нем как о Существе бесконечном и вечном по бытию, совершенном и вездесущем Духе – всемогущем Творце мира и всеведущем Промыслителе. Высшая цель Богопознания – единение человека с Богом, устремление духа к Бесконечному и вечный союз с Ним, основанный на вере, надежде и любви. Только духовная жизнь как путь единения с Богом и следования заповедям Христа, борьбы со страстями и участия в таинствах Церкви дает истинное Богопознание. Бог познается всеми силами души в их единстве – ум, воля и сердце соединяются верой, надеждой и любовью, всецело обращаясь к Богу в акте молитвы. Бог есть Сущий и Бесконечный, непостижимый в Сущности Своей и открывающий Себя в Своих действиях и силах – бытие Его нераздельно с Сущностью, а все силы – взаимопроникают друг друга, поэтому Бог абсолютно свободен и всемогущ, но никогда не совершит зла и бессмыслицы, ибо Его всемогущая воля изнутри и от вечности проникнута Его благостью и премудростью. Классифицируя свойства Божии на относящиеся к Его отрешенному бытию и принадлежащие Богу как Духу Всесовершенному, о. Феодор Голубинский полагал, что к первым свойствам относятся – необходимость бытия Божиего, независимость, вечность и неизменность, вездесущие и неизмеримое всемогущество, совокупность всех совершенств в их высочайшей степени и единство Бога в трех Его Ипостасях – мы веруем в «единого Бога, единую Сущность в трех Ипостасях», а к вторым свойствам относятся – всеведение и премудрость, высочайшая свобода и благость, святость, правосудие и блаженная вечная жизнь. При рассмотрении всех вечных и неизменных в совершенстве свойств Божиих о. Феодор Голубинский всегда «неопустительно имел в виду общий признак Божества – бесконечность», утверждая, что из идеи Бога как бесконечного и совершенного Духа проистекает необходимость Его бытия – Сущность и бытие Бесконечного неразрывно соединены между собой, а следовательно – «Бог не может не существовать».
Богословствуя о делах Божиих и тайне Его Промысла, о. Феодор Голубинский прежде всего изложил православное учение о Боге как Творце мира – мир сотворен Богом не по необходимости, а по свободной воле. По глубокомысленному рассуждению о. Феодора Голубинского, если предположить, что Бог сотворил мир не по свободной воле, а вследствие внутренней необходимости, то – во-первых, Бог не самодостаточен и не Абсолютен, а во-вторых, нужно было бы признать, что мир необходимо должен существовать совместно с Сущностью Бога и составляет с Ним одно нераздельное целое, а это пантеизм – от Упанишад, неоплатоника и стоиков до философских систем Спинозы и Гегеля, в которых нет места подлинной свободе, ибо все «происходит по необходимости не внешней, но внутренней». В пантеизме Бог предстает душой мира, а космос – Его телом, как было у стоиков, или единой и абсолютной субстанцией всего сущего – как у Спинозы, отсюда – Бог не имеет абсолютной свободы и подчинен закону времени. В философской системе Гегеля Мировой Дух «с течением времени более и более раскрывает Себя в изменяющейся, беспрестанно возрастающей жизни мира, особенно же в жизни рода человеческого научается более и более сознавать Себя», что противоречит понятию о неизменяемости и неограниченности Бога, Его вечном совершенстве и совершенном всеведении и всеблаженстве, более того – «поставленный в зависимость от раскрытия жизни мира и рода человеческого, Он перестает быть Существом независящим. Таким учением отрицается предвидение и мудрое предустроение причин и действий в мире. Если Бог после опытного раскрытия, а не прежде, мало-помалу узнает Себя, то ясно, в Нем не может быть предвидения, а без сего и предустроения средств для целей, которые достигаются в последствии времени». Возражая против пантеизма и исповедуя православную идею о сотворении мира Богом не вследствие внутренней или внешней необходимости, а по свободной воле, о. Феодор Голубинский провозглашал, что мир сотворен Всемогущим не из вечной материи, а из ничего, ибо нет и не может быть ничего совечного Абсолютному Богу. «Утверждающие, что Бог произвел мир из материи, предполагают ее или существующею вне Бога или содержащеюся в Нем Самом… Если представим материю существующею вне Бога, в независимости от Него, то стесним вездеприсутствие Его, потому что надобно было бы отделить особенное пространство или место в мире для такой материи, которая не зависит от Бога; стесним и всемогущество Божие, полнота которого состоит в том, чтобы действовать на все, производить все и произведенное поддерживать в бытии. Если материя не произведена Богом, то предполагается нечто вне Его, имеющее бытие не от Него, на что не простирается действие всеосуществляющей Его силы, – следовательно, нечто такое, что полагает для нее предел, ограничивает ее. Стесняется в своем действовании и высочайшая свобода». По великолепному в своей стройности рассуждению о. Феодора Голубинского, если бы материя была совечна Богу и пребывала вне Его, то это отрицало бы Его абсолютность и всемогущество – «при предположении независимости вечной материи владычество Божие было бы невозможно», а если представить вечную материю существующей внутри Бога, то мы приходим к пантеизму и отрицаем абсолютную духовность и совершенство Бога, более того с древнейших времен вечную материю представляли себя как хаотическую, беспорядочную и неустроенную, а «может ли быть внутри Божества что-нибудь неустроенное, беспорядочное, волнующееся?». «Вечная материя в том виде, в каком воображали ее греческие философы, не могла быть произведена Богом и по свободному Его хотению, это было бы несогласно с премудростью Божиею. Премудрость Божия, так же как и всеблагая воля, от века желает ввести все в порядок. Но нельзя было бы иметь возвышенное понятие о премудрости Божией, если бы она от самой вечности содержала подле себя совсем неустроенное, хаотическое, и дала место порядку только по истечении неисчислимых веков, в определенное только время». В своих лекциях о. Феодор Голубинский высказал мысль, что один Бог безначален, а все созданное имеет начало, значит – мир не вечен, а сотворен во времени, хотя догматически точнее было бы сказать, что время возникло вместе с сотворением мира, ибо, если допустить, что Бог во времени становится Творцом неба и земли, то Он изменяем и подвластен времени. Размышляя о причине и цели сотворения мира, о. Феодор Голубинский учил, что в уме Высочайшего Архитектора вселенной – Бога – от вечности есть идея и план всего существующего – «образовательная причина бытия мира», а цель миротворения «есть всевозможное проявление совершенств Его в существах конечных и возведение существ разумных к вечному общению с Ним и выражению Его совершенств в своей деятельности». «Если остановиться на той только мысли, что Бог сотворил мир для Своей славы и не имел в виду всеобщего блага существ сотворенных, то мысль сия окажется одностороннею и нетвердою. Бог не имеет никакой нужды во внешней славе, потому что внутренняя слава Его так полна и всесовершенна, что внешняя, выразившаяся в творении мира, не прибавляет к ней ничего. Еще менее достойно Бога будет то представление, что Ему нужна хвала… В Священном Писании нет основания для той мысли, что Бог сотворил мир для Своего только прославления». Высшая цель миротворения – «полное удовлетворение всеобщих и высших потребностей разумно-нравственных существ и неразрывное единение их со своим Первоначалом и Первообразом… Итак, поскольку, с одной стороны, высочайшее благо нравственных существ имеет место в цели миротворения, а с другой – Бог не видит никакого блага превосходнее и выше Самого Себя, то цель, предположенная Богом в творении мира, не другая, как проявление Самого Себя и Своих совершенств в существах разумно-свободных и вместе сообщение им Своего блаженства».
Размышляя о неисповедимых путях Провидения, о. Феодор Голубинский учил, что Бог есть не только Творец, но и Промыслитель мира, а Промысел Божий – это непрестанное действование Бога, хранящее вселенную и участвующее в судьбе каждого создания, направляя историю к ее конечной цели. Все сотворено Богом по вечным идеям ума Его, в них нет ничего малозначащего, Промысел Божий простирается на великое и малое: «Провидение Божие объемлет все существа – великие и малые». Различая два вида Промысла Божиего – хранение и управление, о. Феодор Голубинский возвещал, что Бог создал вселенную и с любовью хранит ее, Он не отрешился от Своего творения, как ошибочно думали Декарт и деисты, но участвует в истории мира и в жизни каждого Своего создания. «Если действия всеведения, премудрости и благости Божией никогда не прекращаются, значит, есть и Промысел Божий, управляющий миром. Но не довольно ли было бы для премудрого Художника однажды завести прекрасный порядок в мире и потом, со Своим всеведением и желанием блага существам, оставаться зрителем произведения, устроенного в совершенстве? При таком предположении полное понятие о благости Божией не имело бы места». «Представить ли с деистами, что, однажды устроив мир, как машину, Бог отвратил взоры от Своего произведения и не печется о нем? Но такое представление было бы слишком грубо, надобно было бы и ограничить в Боге всеведение, и отрицать благость». После сотворения мира премудрость Божия не оставила попечения о творении, но действие Божие не нарушает свободы Его разумных созданий – Ангелов и людей. Критикуя философов, утверждавших, что Бог промышляет только о вселенной и народах, но не об отдельных созданиях, о. Феодор Голубинский справедливо отмечал, что если Бог не промышляет о каждом создании Своем, то тем самым лишается благости и святости. Критикуя последователей Вольфа и заявляя что «нельзя сравнивать мир с часами», о. Феодор Голубинский был убежден, что Премудрость Божия «исправляет беспорядки, вводимые свободою людей, и из разрушительных действий зла извлекает добро». Надо сказать, что на учении о. Феодора Голубинского о Промысле Божием отпечатлелось его явное пристрастие к вольфианству и лейбницеанству – несмотря на свою критику механистического миропонимания, Голубинский не смог в полной мере освободиться от влияния западной философии – он щедро цитирует Лейбница и уподобляет Провидение часовому механизму: «Назначение времени, даже часа рождения для каждого человека, народа, в котором он должен родиться, религии, в которой должен воспитаться, пособий общественной жизни – все это с точностью расчислено Промыслом Божиим». В то же время в полном согласии со святоотеческой мыслью, о. Феодор Голубинский провозглашал, что таинственность и неисповедимость путей Божиих не дает нам права сомневаться в Провидении – премудрый и всеблагой Торец мира не отдал Свое творение «во власть какой-то воображаемой стоиками судьбы или принимаемого эпикурейцами слепого случая». Господь постоянно Сам печется и промышляет о всем великом и малом, ибо Бог вездесущ и всемогущ – ничто в мире не может укрыться от Его всевидящего ока, Он беспредельно благ и никто не лишен Его милости. Бог есть не только Творец и Промыслитель, но и Судья всех живых и мертвых, судящий каждого по высшей правде Своей, но с вечной и безмерной любовью. По слову о. Феодора Голубинского, «духи праведных скончавшихся переходят в Церковь, торжествующую на небесах. Но и душам грешников, которые до разлучения с настоящею жизнью покаялись, только не успели принести плодов достойных покаяния, до последнего суда есть еще возможность освобождаться от уз Ада. Путь к этому освобождению открыл и проложил Своим Крестом Разрушитель Ада, изведший оттуда с Собою души, уверовавшие Его проповеди. И ныне имеет Он ключи Ада и смерти (Откр.1:18); следовательно, может отверзать затворы адовы и освобождать оттуда узников. Конечно, души, заключенные во Ад и не ожесточенные во зле, могут глубоко раскаиваться во грехах земной жизни, чувствовать к ним отвращение, мыслью и сердцем стремиться к добру, к которому были иногда равнодушны на земле; но в аде они не имеют никакой возможности принести плоды, достойные покаяния и оправдать свое стремление к добру делами любви и милосердия. Этот недостаток плодов покаяния и добрых дел, по благому устроению Божию, заменяют для них молитвы Церкви об умерших, благотворения, совершаемые на земле по их завещанию или во имя их, особенно же принесение за них бескровной Жертвы, предстательство за них святых в Церкви Небесной (Откр.8:3–4) и, наконец, всесильное ходатайство перед Отцом Самого Искупителя (Евр.7:25). При таких средствах, души, заключенные во Аде, и по своему покаянию и стремлению к добру способные к райской жизни, несмотря на недостаток добрых дел, могут переходить из духовной темницы в Обители Небесные». Преподобный Иоанн Дамаскин говорил, что «каждый человек, имевший в себе закваску добродетелей, но не успевший превратить ее в хлеб, – потому что хотя и хотел, но не мог сего сделать или по лености, или по беспечности, или по человеческой немощи, или потому, что отлагал сие со дня на день, но был постигнут смертью – не будет забыт праведным Судиею и Владыкою; но по смерти его Господь возбудит его родных, ближних и друзей, направить мысли их, привлечет сердца и преклонит души их к оказанию пособия и помощи ему. А когда Бог подвигнет их и Владыка коснется сердец их, – они поспешат вознаградить опущение умершего». Молитвы за усопших, благотворение в память о них и поминовение в храмах – есть проявление любви и милость живых к мертвым. По слову святителя Иоанна Златоуста, «не напрасно установили апостолы, чтобы при совершении страшных Тайн поминать усопших. Ибо когда весь народ и священный лик стоит с воздеянием рук и когда предлежит страшная Жертва, то как не умолим Бога, прося за умерших?». В своем предсмертном завещании преподобный Ефрем Сирин просил за себя молитв и поминовений, почитая несомненным, что священники Сына Божия святыми жертвами и молитвами уст своих могут очищать души умерших. Размышляя о кончине мира, которая свершится в определенное всеведущим Богом и неведомое нам время, о. Феодор Голубинский пояснял, что «настанет последний день мира, день великий и страшный, судный день Господа нашего Иисуса Христа» – усопшие воскреснут из мертвых, а живые преобразятся – прежний мир сгорит в огне Суда Божиего, а все новое станет нетленным, праведные и кающиеся войдут в вечное Царство Славы – в горний Иерусалим, унаследовав жизнь вечную, а нераскаянные грешники с Антихристом, дьяволом и аггелами его – пойдут в муку вечную, ибо их грех – «грех против Духа Святого», ожесточение во зле нераскаянного сердца – «злоба нераскаянная, окончательно потерявшая всякую приемлемость благодати». «Грех, который за свою нераскаянность будет осужден на вечные мучения, есть тот же грех, которым пал начальник зла и которым он увлек и человека. Это – духовная гордость, дерзкое стремление твари к независимости от Бога, к равенству с Ним, самообожание или самообоготворение. Только грех этот, постоянно возрастая и усиливаясь в мире существ нравственных, перед началом вечных мучений откроется с особенною страшною силою и обнаружит в себе явную и открытую вражду на Бога, презрение ко всем Его дарам и обетованиям и до безумия гордое притязание твари на божескую честь и достоинство. Мир, по слову Спасителя, подобен полю, на котором до жатвы растут вместе пшеница и плевелы. Жатва есть кончина мира. Ко времени этой жатвы на поле мира и пшеница и плевелы, и добро и зло, достигнут полной зрелости, – пшеница для небесных житниц, а плевелы для огня неугасимого (Мф.13:38–39). Мрачными чертами описывает апостол Павел нравственное состояние людей перед концом мира. В последние дни настанут времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, вероломны, клеветники, невоздержны, жестоки, враги добра, предатели, наглы, напыщенны (2 Тим.3:1–4). Но эти гордые и надменные враги добра, не имея силы благочестия, будут еще носить вид или личину благочестия (2 Тим.3:5). Перед самым же концом мира злоба сбросит с себя всякий вид благочестия в лице Антихриста. Этот человек греха, сын погибели, явится открытым врагом Божиим с богохульною дерзостью отвергающим всякую зависимость от Бога и всякое поклонение Ему. Таким же, конечно, духом горделивого богохульства и ненависти к Богу будут проникнуты и его последователи (Лк.18:8; Мф.24:12). В таком же ужасном состоянии ожесточенной вражды против Бога и ненависти к Нему нераскаянные враги Божии сойдут в место мучения. Вся вероятность на стороне мнения – что такая злоба есть злоба нераскаянная, которая никогда не может смягчиться, но будет продолжаться целую вечность и постоянно возрастать и усиливаться». Веруя, что вечные мучения не противоречат всемогуществу, премудрости и благости Бога Творца, Промыслителя и Судии, о. Феодор Голубинский мудро и глубокомысленно пояснял, что по безмерной и неизреченной любви Своей Господь хочет, чтобы все обрели спасение и вошли в Царство Небесное – уподобились Богу и отразили бы в себе Его славу и совершенства, пребывали бы в вечном единении с Ним, но Бог никого не спасает насильно. «Бог воззвал к бытию разумные и свободные существа для вечного и блаженного единения с Собою; но если Бог творит существа свободные, то тем самым условливает Свою цель или поставляет ее в зависимость от свободы тварей. Свобода есть высокий дар Творца и высокое преимущество твари. Без свободы невозможно и нравственное блаженное единение тварей с Богом и их любовь к Нему, как стремление сердечное и непринужденное. Свободное существо свободно должно идти к указанной ему цели, не влекомое какою-либо постороннею непреодолимою силою. И Бог, непреложный в Своих дарованиях, никогда не действует на свободу тварей силою одного только Своего всемогущества. Не насильно влечет Он и человека ко спасению. Следовательно, не падает вина на Божие всемогущество, если свободная тварь не хочет идти к предназначенной ей цели». Наша земная жизнь есть скоротечное странствие, а его высшая цель – единение с Богом и всецелая устремленность к Его совершенству – совершенству Отца нашего Небесного, путь к которому – жизнь по заповедям и следование за Христом Спасителем, духовно-молитвенная жизнь и пребывание в Церкви с участием в ее таинствах, борьба со страстями и усвоение плодом искупительного подвига Сына Божиего, непрестанное покаяние и стяжание животворящей благодати Святого Духа.
Православная философия Ф. А. Голубинского
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2025
Свидетельство о публикации №225041600354
Свидетельство о публикации №225041600354
Рецензии