Печальный ангел мой. She... is leaving...

Я знаю, ты не хотел быть Ангелом Моей Печали,
Я верю, ты сам не знал,
Что ты войдешь в мое сердце, как входит клинок из стали,
Болью моей ты станешь и ранишь меня, как сталь.


Это стихотворение было написано Ей в моём ноутбуке. Скорее всего Она хотела удалить его, но не успела или забыла. В том моменте жизни я не знал, что это песня Ирины Богушевской, думал это ЕЁ стихи и смысл, конечно же, зацепил меня якорем за сердце.  Прямо в этом же файле, после случайно забытых строчек, я изложил печальную историю о нашем расставании. 

Ведь даже в самом кошмарном сне я не мог представить, что ЭТО может произойти в моей жизни.  Когда-то, лет этак 5-10 назад до «ТОГО, КАК» я задавался вопросом: неужели пара может разойтись, прожив вместе 25 лет?  Мне отвечали: «Еще как, еще и не такое бывает и даже приводили примеры: вот 30-35-40 лет прожили вместе и…». 

Я отказывался верить и думал: «Нет, no way,  со мной, с нами, этого никогда не произойдет. И вот случилось…»  Мы, конечно, не развелись, но разошлись, расстались, разбежались. Как ещё можно еще назвать? Суть – разорвались, перестали быть единым целым.

Это было сопливо, больно и  пронзительно жутко, а главное крайне несправедливо по всем законам земным и неземным, но… это случилось. Хотя и говорят, что в расставании обе стороны не без вины, но, поскольку причиной был я, то значит и вина на мне.


Однажды среди совсем других садов мы свидимся снова,
Мы встретимся снова с тобой.
О как же тебе тогда будет больно за все,
что ты сделал со мной средь сада земного,
Печальный Ангел Мой!


В аэропорту при вылете Она держалась в высшей степени достойно и совершенно спокойно, как будто ничего трагического и не случилось. В привычном гаме голосов, в шарканьях обуви,  поцокиваний чемоданных колёсиков, её кажущееся умиротворение было скорее всего временным успокоением, а что творилось внутри, в её душе,  представить было невозможно. Скорее всего она (душа) была в сомнамбулическом состоянии, где тускло мерцала надежда, что всё как-то устроится, вернётся: всё это лишь наваждение. Вспомнилась глупая шутка: Надежда умирает последней, сказала Вера и застрелила Любовь.

После стремительной регистрации и сдачи квадратно-чемоданного багажа, мы обнялись, сказали «ну пока-пока» и Она отправилась «за границу». Очередь медленно двигалась, а я стоял и ждал. Наконец-то пройдя последний кордон, Она обернулась, мы помахали друг другу и далее её серый пуховик затерялся в предполётной зоне под эхо приятно стандартного женского голоса о прилёте и вылете рейсов.


Я помню: ты говорил
Что мы будем навеки рядом
Будем навеки вместе
Ты знал ли тогда, Бог весть
Что ты войдешь в мою плоть, как стрела
Та стрела, что с ядом
Станешь ты Ангел Мести
С сердцем, жестоким, как жесть


Наш последний день перед отъездом был наполнен ярким солнцем. Утром Она встала и сказала: «Сегодня мы не будем грустить, распускать нюни и выяснять отношений. Пусть сегодня будет «день без ругани на земле». Пока ещё на нашем островке.

Я ответил: «Давай» и подумал с надеждой о том, что грядущий длинный день я не буду превращать в похороны, причитать и идти за гробом нашей любви, ведь мы не расстаемся: Она уезжает, я остаюсь один. Мы оба живы. Сейчас не война. Мы остаемся в добрых отношениях, надо привыкать к новому стилю этих самых добрых отношений. Хотя, конечно же, эти «добропорядочные отношения» это стереотип и полнейшая чепуха. А правда в том,  что  был я полной свиньёй, так как втюрился по уши в молодую девку, да так, что поделать с собой ничего не мог! Я пытался выкинуть её из жизни, перестал встречаться, долго не звонил и не писал, но всего лишь  один ночной звонок с другого номера и бархатно придыхательная фраза: «Ты куда пропал, я очень скучаю» выбивала землю из под ног и я снова летел в пропасть.

Как-то всё раскрылось случайно, как я не пытался утаить, но КАК - про это я писать не буду. Да, можно было бы иметь на стороне и жить с женой, как делают многие, но я не мог, так как мог любить только одну. 

Мы поехали далеко в горы, в играющие голубыми острыми искорками белые снегА, которые в контрасте с тёмно-зелёными елями, казались большими бриллиантовыми россыпями.

Мы шли, не разговаривая. Над нами висела тишина и только хруст под ботинками недавно выпавшего пушистого снежка напоминал прячущимся от человека зверькам о нашем присутствии. Веяло приятным шашлычным дымком.

Солнце было такое яркое, что пробивалось, сквозь тёмные очки. Восхитительный день обжигал жарой при выходе на открытое место, и снова обдавал холодом при входе  в тень нависающих пирамидальных елей.  Такая ясная погода не сочеталась с чёрными тучами, нависшими над сердцем.   

Было безысходно серо и дождливо -  в стиле Хемингуэя -  и казалось, что мы живём в его сюжете и картинка нарисована про его литературных героев, а не про нас реально живущих людей.  Скоро повествование закончится, мы закроем книгу и долго и глубоко будем её переживать и пережёвывать, пока она не выветриться из памяти, чтобы открыть новую. 

Мы долго и медленно поднимались  по извилистой горной дороге к «Погибшему альпинисту», а потом также долго спускались скользя по гладко укатанными следам от машин.   Поскользнувшись, Она хваталась за моё предплечье, а потом снова отпускала и шла самостоятельно. Её сапожки  были совсем не для горных прогулок.

Мы вернулись к месту старта, к подъёмнику и, утомившиеся прогулкой, уселись в немудрёной, но приветливой  кафешке на побитые  лыжными ботинками лавочками. Никого из гостей кроме нас не было. Жгучий кавказец предложил нам что-то горячее, острое и согревающее душу. Его характерные интонации и акцент вдохновляли танцевать лезгинку.
Не удержавшись от запаха  специй я  попросил добавить к столу дымящийся шашлык. Выпили горячего коричного глинтвейна.  И вдруг опять нахлынуло  «Прощай, Оружие» с "Фиестой».  И «взошло солнце»  на страницах нашего home reading’a из студенческих времён. Казалось, что мы готовимся к экзамену или семинару, на котором будем говорить о магии подтекста и потерянном поколении.


Я вижу: ты сам не рад
И этот жребий тебе самому
По-моему, странен
Но ты меня ранишь и ранишь
Навылет на этот раз


По дороге в аэропорт, мы завернули по Её просьбе в храм Святой Троицы, дошли до величественной иконы Казанской божьей матери и предстали пред её святым ликом глядя в уходящие в вечность глаза. На нашу серебряную свадьбу мы намеревались обвенчаться, но «всё пошло не по плану». Она читала полушёпотом молитву, а я просил прощения и умолял помочь Ей пережить мою измену. Я предчувствовал наказание в будущем, может даже в ближайшем, но до конца, конечно же, не осознавал силу прилетающих бумерангов.

Я не заметил как Она растворилась в пахнущей воском темноте тускло освещаемой мигающими глазками потрескивающих свечей.  Я бродил в полумраке потерянный и одинокий и, наконец, нашел Её в самом глухом углу у выхода. Почему-то всплыл эпизод из фильма «Куда приводят мечты» с Робином Вильямсом в роли Криса, искавшего Энни в аду. Вот так я, вероятно, буду искать Её на том свете и вряд ли найду, так как браку на небесах не суждено было состоятся.

Я напоследок улыбнусь тебе
Побелев под гримом
А ты - двинешься мимо
"Привет" сказав невзначай
Теперь ты, кажется, сделал все
Чтоб я стала дымом
Погасла и стала дымом
И я становлюсь им. Прощай


После «горестных проводов»  не было ни настроения, ни желания, ничего не было, чтобы возвращаться домой. Я попросил таксиста высадить меня у сверкающего Сириусом Торгового центра. Мне захотелось побродить в одиночестве в беспорядочном броуновском движении воркующей толпы как призрак Патрика Суэйзи в фильме The Goast, который я использовал когда-то в преподавании английского.  Я проходил сквозь перегородки, стеклянные витрины, проникал в посетителей на эскалаторе и просовывал голову через толстую стену, чтобы увидеть неоновые огни витрин и услышать гул и гудки  ещё неспящего города.

Закончив долгие «брожения» я, наконец, приземлился в пластиковом кафе в фудкорте на верхней космической площадке молла и  заказал первое, на что упал взгляд - горячий  шоколад.  На большом плазменном экране кривлялась размытая попса и в другой раз я бы быстро  покинул бескультурное заведение, с оскорблёнными чувствами верующего в бессмертие Чарли Паркера, но в данный момент жизни это зрелище  меня не волновало. 

Между моим «шоколадным» заказом и «кушать подано», повисла длительная Мхатовская пауза, которой бы хватило на четверть акта. Почти под занавес принесли «горячий» чуть тёплый шоколад, без воды, в серой, когда-то белой чашке. Официант равнодушно приземлил её на мой столик и исчез за кулисами.  Откуда-то всплыла фраза литературного героя моего любимого на тот момент Харуки Мураками: «Огурцы были дряблые, лук сырой, сыр мокрый, но я не расстроился. Если сильно много не требуешь, то и меньше расстраиваешься».  Игры в литературных героев преследовали меня. Я бессознательно вживался в роли современного сказочника из страны восходящего солнца,  забирался в пространство между строк и существовал в виртуальной нереальности, перенося её на реальность.   Но сейчас вдруг ярко и отчётливо, как вспышка, эта «рисовка» оказалась фальшивкой. Вечная игра в не себя.  Что тут я сцену перед собой разыгрываю?  «Уважаемый Михаил Демидович! Сейчас для вас выступит сам Михаил Демидович! Прошу любить и жаловать! Уверен, что в самом себе вы никогда не разочаруетесь!!»  Жизнь – это не театр, а люди на актёры. И жизненная драма отличается от театральной. 

В 19-10 я набрал Её номер, но «абонент был вне зоны доступа». Значит всё в норме, взлетели по расписанию.  Расплатившись за остывший шоколад, который я все же пригубил, и который был не так уж и плох, я спустился в супермаркет, купил большой и упругий пучок лука порея и пошел домой по полутемным улицам. Было морозно и скользко. По дороге в свои «апартаменты» я купил только что выпеченную лепешку в ларьке  и на ходу даже откусил чуток, пока она была горячая. 


Однажды среди совсем других садов
Мы свидимся снова
Мы свидимся снова
Мы встретимся снова с тобой
Не бойся, теперь я знаю все
Тебе пришлось это сделать со мной
Средь сада земного
Печальный ангел мой


В туалете еще висел запах табака. Это Она курила. Пепельница была заполнена полуистлевшими трупиками табачных червячков, а рядом с ней лежала пустая пачка. Я не стал выкидывать этот «мусорный ветер» и выветривать табачного джина.  Я машинально сел на краешек закрытого ватерклозета и вдруг заплакал. Горько. Я так не плакал с похорон моей мамы. Мне было больно и жаль, что я не смог сохранить нашу любовь. Я вспомнил нашу жизнь в общаге в глуши таёжного городка, неожиданный переезд в Москву, ипотеку и работу с пересадками в аэропортах, когда Она мне привозила чистое бельё и рубашку, чтобы я мог в этот же день улететь в другой город.  И этот мой большой контракт, с условиями от которых было невозможно отказаться, но требующего переезда на другой край географии. И как я уговаривал нас ехать сразу вместе, но видно не убедительно.

Мне было досадно, но НИЧЕГО, НИ-ЧЕ-ГО поделать с собой я не мог. Я был парализован и бессилен перед сложившейся ситуацией. Это была моральная кома и когда пациент выйдет из неё даже самый компетентный консилиум не даст прогноз.

В тот помутнённый вечер, я решил никому не звонить, ни с кем не разговаривать, не смотреть никакое кино и не читать никаких книг. Я не стал выносить мусор, вытирать следы ее сапог. (Перед выходом она прошла по ковру в комнате, чтобы затушить свечу у иконы, затем, чтобы ещё раз не запачкать ковер, вышла на балкон, и прошла в прихожую через балконную дверь на кухню). …she came in through a bathroom window, protected by a silver spoon…  Примерно так.

Я переместился на диван и забылся сном. Да, я хотел свободы и новых отношений и  должен был бы испытывать облегчение, но когда Она уехала, я чувствовал усталость и опустошение. Однако одновременно понимал, что все «произошло так, как должно было произойти». И опять банальная фраза выплыла из тумана и скрылась из поля зрения. Пытаясь оправдать себя мы легко находим утешение в стереотипах.

Кликнул телефон, пришла смс-ка. Она приземлилась, всё хорошо.

Я не спеша поднялся с дивана, как в замедленном дейстии, медлительным шагом двинулся на кухню, включил свет,  и тот плавно рассыпался по пространству от потолка до пола и заполнил все уголки.   Я подошёл к подоконнику, «разбудил» ноутбуку, тот  автоматически подключился к сети, я нашел радио «Пандора»  и «зарядил»  поток любимого Чарли Паркера.

Под звуки растекающегося по кухне сакса цвета кофейных зёрен (или лучше горького шоколада), я открыл холодильник, достал Jack Daniels (куда без него, водку же не романтично глушить), достал стакан, бросил два кубика льда (без него ни одна реклама не прокатит) налил (тонкой струйкой, конечно же) в стакан опьяняющую жидкость и сделал маленький глоток. Неожиданно во мне опять проснулся актёр одного какого-то даже не провинциального театра. И это он наливал виски с горьким шоколадом из кофейных зёрен.

Задвинув его на последние роли, и далеко за пределы гримёрок реальный я налил в грязную чашку холодного чая из заварного чайника, заваренного ещё утром и потому имевшего такой горько-кислый противный вкус. Я достал толстую деревянную доску, не мытую с прошлого вечера, на которой засохли то ли дольки лука, то ли клея, положил её на чёрную мраморную столешницу, взял стальной острый нож и начал не спеша шинковать упругий лук порей, чтобы приготовить овощное рагу в глиняных горшочках, как учила меня Она. 


Когда среди совсем других садов мы свидимся снова,
Мы встретимся снова с тобой.
Тебе будет больно,
Прости, я то знаю, что ты не виновен во всем, что ты сделал,
Печальный Ангел Мой!


Послесловие.
А нужно ли?