То, что помнится. Институт культуры, 1985-1989

В августе приехал в Минск на вступительные экзамены. Поселили меня в общежитие №2 (как потом оказалось, в нём проживали студенты библиотечного факультета). На втором этаже. В блоке в конце коридора, напротив кухни. Кажется, №219. Жил недолго там, поскольку вскоре ко мне подселили молодого атлета по имени Олег. Он занимался греблей, но, не поступив в институт физкультуры, решил, что без проблем поступит в институт культуры. Как он ошибался! Экзамены будут провалены. А пока мы жили в неведении, готовясь к оным, Олег по вечерам бродил по комнате, выходил на балкон в одних белых трусиках и кричал на окна общежития напротив: «Бабы, мы здесь!». Бабы почему-то не клюнули на его идеально сложенное тело и не приходили. Пришлось погружаться в учебники. Вернее, погружался только я, а Олег надеялся на пресловутое «авось», предполагая, что хорошие спортсмены институту тоже нужны.   Наблюдая за соседом, я сочинил поэтический опус, переделав пушкинскую «Песнь о вещем Олеге». Сосед был в восторге.
Я добросовестно ходил на все консультации, Консультацию перед экзаменом по русской литературе проводила Наталья Алексеевна Булацкая. Когда она стала говорить что-то об образе Ленина в литературе (не забываем, что времена были ещё советские), я как бы между прочим, можно ли рассказывать о поэме Вознесенского «Лонжюмо», получил благодарный взгляд и ответ. Позже моя одногруппница Лена Керножицкая призналась, что была очень удивлена, услышав из моих странное слово – Лонжюмо, о котором она не ведала семнадцать лет своей жизни, да может и потом не узнала бы, если бы я не решил блеснуть на консультации эрудицией.
Экзамены были сданы. Я набрал необходимое количество баллов для поступления (кажется, тогда проходной балл был 16) и уехал домой, чтобы ждать вызова на занятия. В сентябре я стал одним из жителей столицы, пусть и временным. Занятий длились всего неделю. Потом нас отправили в Миорский сбор на сбор тамошнего льна. В поезде до Витебска ехали студенты разных курсов. Помню был очень впечатлён красивой круглолицей брюнеткой со старшего курса. Она сидела среди парней, пела с ними песни под гитару и вязала. Позже, получив распределение в Гомельскую областную библиотеку, я увижу её там и буду с Алесей работать в методическом отделе. Ей нравилось, чтобы звали её Алесей, хотя по документам была Ольга Константинова.
В Миорском районе мы попали в деревню Дворное Село. Удивляло, что заборы, обозначающие территорию дворов, там напрочь отсутствовали. Нас и наших кураторов (нашим был Владимир Антонович Акулич) поселили в какой-то барак. Поскольку парней в нашем студенческом отряде было гораздо меньше, чем девушек (со мной были минчане Сахаров и Карасёв), поселили нас в меньшую часть барака с отдельным входом.
Поварами стали наши же однокурсницы, которых выбрали для работы на кухне. А «столовая» наша находилась почти под открытым небом – по крайней мере, стен не было в ней, только навесы вместо крыши. Столоваться на свежем воздухе было приятно, тем более, что погода стояла хорошая.
 Наверно, не все соблюдали малейшие правила санитарии, потому что скоро в «столовой» появилась самодельная стенгазета с сатирическими виршами. Память моя сохранила только один сатирический опус:
Институт культуры наш
Очень замечательный.
Руки мыть перед обедом
Всем не обязательно.
Дворное Село запомнилось ещё тем, что соседи из ближайших дворов почему-то не разрешили брать воду из их колодцев. Прогуливаясь по окрестностям, набрели на разрушенное здание старого костёла и старое заросшее кладбище. Надписи на могильных плитах почти сплошь были на польском языке.
Минчанину Сахарову я, наверно, не нравился или просто он решил позлить, напевая всякие гнустности, за что однажды чуть не получил от меня по мордам. Вбежавший на шум Владимир Антонович, встрял между нами и я, махая кулаками, едва не разбил очки Акулича. После сей стычки Сахаров перестал донимать.
Незадолго перед отъездом в Минск местное руководство сообщило, что здесь свято чтится одна традиция: приезжающие студенты готовят для местного населения шефский концерт. Мы приложили все силы, и в сжатые сроки программа концерта была собрана. Кто-то читал стихи, кто-то пел песню. А я, вспомнив услышанную на грампластинке пародию Геннадия Хазанова на Роберта Рождественского и Эдиту Пьеху. Получилось неплохо – мой номер был встречен местным населением смехом и бурными аплодисментами. Когда после концерта начались танцы, местные жители подходили и восхищались моим пародийным номером.
В октябре продолжилась учёба. Я был несколько обескуражен, поскольку меня поселили в одну комнату с иностранным студентом из Марокко. Оказывается, в ректорате решили, что так иностранцы будут успешнее постигать азы русского языка.  Саид, с которым мы жили в одной из комнат блока 517, среди своих земляков слыл под кличкой Спиноза. Ничего философского за год совместного проживания в своем соседе я не нашёл. Кроме того, что любил модно одеться и гордо нести себя по институту с кипой книг в руках для солидности. Философский склад ума мной также не был замечен.
Саид хорошо, чисто говорил на русском и французском языках. Был смугл, высок, строен. Мелкие курчавые волосы обрамляли лицо почти квадратной формы, с массивными челюстями. Когда улыбался, обнажал два ряда белоснежных крупных зубов. Я для себя назвал его Щелкунчиком.
На женский пол как всякий восточный мужчина Саид был весьма падок, да и они испытывали перед ним слабость. Но в гости мой сосед приводил почему-то девушек из-за пределов нашего института. Неужели наши ему не нравились?
Однажды вернувшись в общежитие после занятий в пятницу вечером, был крайне обескуражен, увидев записку соседа на дверях: «Юра, переночуй пожалуйста в другом месте. У меня ночует девушка. Саид». Ночевать мне было негде – в начале учёбы я ещё не завёл дружбу с ребятами с нашего факультета, да и жили они все тоже с иностранцами. Прошлось несколько раз стучать в дверь, прежде чем вышел Саид. Я поставил его в известность, что ночевать негде и, раз он виновник сложившейся ситуации, пусть и найдёт для меня пристанище на ночь. Саид ушёл на несколько минут. Потом вернулся и отвёл меня к своему земляку, тоже Саиду, из комнаты на третьем этаже. Там было свободное место, так как сосед Саида на выходные уехал домой в Борисов. Так я переночевал на чужой постели и познакомился весьма приятным вторым Саидом. Но мои отношения со Спинозой-Щелкунчиком несколько охладели. Девушек он не переставал водить в свою постель, но к ночи опочивальня всегда освобождалась от женского пола.
Хорошие отношения у меня сохранились и с другим арабом из нашего блока. Его звали Ваиль Даюб, который в нашу страну приехал из Сирии. Был прост в общении в отличие от несколько заносчивого псевдоСпинозы.
Запомнился ещё один курьёзный случай с моим соседом. Бассейна в институте культуры не было и на плавание мы ходили в баню на улице Козлова (недалеко от кинотеатра «Мир»). Саид, узнав о бассейне, решил пойти в баню вместе со мной. Обычно мы плавали в бассейне, когда баня была закрыта для посетителей. Но в тот зимний день, когда Саид решил ошеломить своими недюжинными навыками пловца, в бане почему-то оказались посетители. Когда после бассейна Саид вышел из душевой и стал одеваться, челюсти у мужиков в раздевалке отвисли – Саид достал из шкафа колготки и начал их натягивать, объясняя мне, что они хорошо держат тепло.
С Саидом мы прожили только год. Он попросил поселить к нему кого-нибудь другого и на следующий год я уже жил с темнокожим Нигусие Гелета Тулой из Эфиопии. С ним прожил два года и был переселён в соседнюю комнату к парню из Мадагаскара.
Нигусие часто повторял, как он любит девушек. Но похоже, что дальше слов любовь не доходила. Всё время он учился и учился (наверно памятуя завет Ленина) и всегда ходил с учебниками. В любовных он мной не замечен.
Поссорились мы, когда я учился на последнем курсе. Нигусие к тому времени обзавёлся кое-какой техникой – купил холодильник и проигрыватель, на котором музыку можно было слушать как с пластинок, так и с аудиокассет. Холодильник он не размораживал и снега со льдом в нём намёрзло столько, что, когда однажды я пытался открыть морозилку (а Нигусие разрешил мне пользоваться его техникой), пластмассовая ручка отломалась. Мой эфиопский друг закатил страшный скандал, обвинив меня чуть ли не во всех смертных грехах. После этой ссоры не разговаривали несколько недель, а потом эфиоп пошёл то ли в деканат, то ли в ректорат, и вскоре я узнал, что меня переселяют в соседнюю комнату того же блока. Парня, жившего там с мадагаскарцем, переселили к Нигусие. Нигусие же Гелетович со мной даже не здоровался. Когда приходилось встречаться в институте или общежитии. Отворачивался и делал вид, что меня не видит. А с девчонками моей группы продолжал ворковать как ни в чём не бывало.
Не помню, как звали мадагаскарца, но с ним тоже жилось не совсем безоблачно. Однажды, когда сильно заболел и лежал с высокой температурой, к моему новому соседу приехал земляк. Не один, а с девушкой и европейцем по имени Сван. Мало того, что они всё время галдели в комнате днём, много курили, так ещё и по ночам от них покоя не было. Гости, к моему удивлению,  укладывались спать на полу. Потом я понял почему, когда услышал рядом звуки их бурного секса. Сколько человек участвовало в сексуальных скачках, трудно сказать - может только темнокожий гость со своей девушкой, а может и все четверо. Мадагаскарец спрашивал, почему наши парни не спят с их девушками. Что я ему мог ответить?
На этой почве мне стали сниться эротические сны. На нашем потоке училось несколько темнокожих студенток из Буркина-Фасо. Одну из них звали Эуния. Однажды мне приснилось, что я занимаюсь сексом с Эуиией, а над нами со свечой в руке стоит моя однокурсница Таня Малиновская. К чему бы это?)
В годы учёбы подружился со многими своими однокурсницами, как с нашего потока, так и со второго. Дружил с Людой Коваленко и Таисой Синицей из Слуцка, Леной Керножицкой из Ерёмино из-под Гомеля, Томой Галякевич и Валей Крупениной из Могилёва. Мы учились в одной группе. Из групп параллельного потока дружил с Галей Лахмаковой из Буда-Кошелёва, Любочкой Киргинцевой из Славгородского района Галей Адамович. С девчонками из моей группы подружился и мой новый сосед Нигусие. Мы с ним часто ходили в гости к девушкам. Сохранилось несколько чёрно-белых фотографий тех времён, на которых мы дурачимся с нашим эфиопским другом.
На втором (или третьем?) курсе в нашу группу пришёл Казимир Рачицкий. Человек необычной внешности: крючковатый нос, на котором сидели очки, нижняя губа слегка выпячена и приподнята, худощавое высокое тело, похожее на фигуру журавля или аиста. Из-за стремительной походки казалось, что Казик не ходил, а носился аки ветер. При этом его верхняя часть подавалась чуть вперёд –будто хотела перегнать ноги.
Помнится, Казик схлестнулся однажды с острой на язык Леной Яцкевич. Она попросила Рачицкого закрыть фрамугу – сквозило. Казик пошутил: «А ты знаешь такую книгу – «Как закалялась сталь»?». Лена за словом в карман не полезла – тут же выдала онемевшему Казику: «А ты знаешь такую книгу – «Идиот»?». Об этом случае и многом другом, а также о наших преподавателях я написал в одной из глав своего иронического «Неоконченного романа с библиотекой».
Казик жил на втором этаже, в 210м блоке вместе с ещё с одним нашим однокурсником, полнотелым Олегом Друзиком, и парнем с курса помладше Мишей (фамилию не могу вспомнить). Очень колоритная троица. Вторую комнату того же блока занимал студент нашего же факультета, писатель Андрей Федоренко, который говорил исключительно на белорусском языке. Над кроватью у Андрея висели фотографии Купалы и Колоса. Однажды я услышал, как Федоренко без всякой скромности сказал, глядя на своих кумиров, что как писатель он выше их. В то уже время Федоренко написал прославившую его книгу «Хвароба». Повесть получилась мрачной, тяжёлой, но в ней виделся несомненный талант автора.
Стоит отметить, что на первом курсе факультета библиотековедения и библиографии парней было достаточно много: и из наших студентов, и из иностранных. К третьему курсу ряды значительно поредели, а к окончанию института нас остались считанные единицы.
Наш куратор, Владимир Антонович Акулич, однажды собрал группу и предложил на листочках написать, чего бы хотел добиться каждый из нас за четыре года учёбы в институте. За давностью лет уже не помню, каков был мой «план побед», но помнится только одно – я написал, что хочу изучить все труды философа Лосева. Не спрашивайте меня, почему именно Лосева, а не какого-нибудь Спинозы или Ницше. Я не смогу ответить, так как сам не знаю ответа на вопрос. Скажу только, что все труды Лосева осилить не смог. Так и остался этот пункт не выполненным.
Владимира Антоновича по причине полноты острый на язык Сахаров прозвал пельменем, хотя Акулич больше похож на сдобную булку с изюмом. Девочек нашей группы Владимир Антонович ласково называл «лапушки» или «милые дамы». Среди прочих дисциплин читал нам курс ИБД – история библиотечного дела (прошу не путать с другим ИБД – имитацией бурной деятельности).
Группа наша была достаточно дружной – вместе ездили на экскурсии, в стройотряд. В одну из зим профессор Гринчик нас повёз на экскурсию в Вязынку – родину Купалы. Где-то в моём личном архиве есть фотографии с этой поездки.
Два лета подряд наш стройотряд ездил на кирпичные заводы Минщины. Один из них – в Логойском районе. Я работал в основном у агрегата, из которого выходил сырой кирпич. Его надо было успевать снимать с ленточного конвейера и укладывать на движущиеся двуярусные «люльки», которые двигались дальше по территории кирпичного завода. Девушки, работавшие под навесами, снимали сырой кирпич и складывали их «колодцами» для просушки. Через некоторое время, когда кирпичи высыхали, их опять грузили на «люльки» и отправляли на обжиг. Так рождался в те времена привычный многим красный кирпич.
Один год с нами на кирпичный завод ездили трудные подростки – для перевоспитания, видимо. Глядя на оных, я сомневался, кто кого перевоспитывал – студенты подростков или подростки студентов. Только нам известны случаи, когда молодые да ранние представители мужского пола были замечены в «интересных» отношениях с некоторыми студентками, допускавшими громогласное обсуждение их достоинств теми же подростками во время завтраков.  В нашем отряде работали Олег, Петя и Сева. Запомнились они не только из-за своих сексуальных похождений. Петя и Сева участвовали в концертах, которые мы давали для местного населения. В одной из юмористических сценок ребята изображали древних людей и звались ПетяКантроп и СеваКантроп, вызывая гомерический смех зрителей.
На концертах для жителей окрестностей кирпичных заводов мы впервые показали пародийную сценку «Корова сдохла». Она имела огромный зрительский успех, поэтому её показали и на фестивале студенческих отрядов в Плещеницах.
Сюжет этой истории незатейлив: в одном колхозе доярка обнаруживает околевшую корову, сообщает зоотехнику, тот – председателю колхоза. Режиссёр, которого играл я, предложил распределить роли между студотрядовцами (в результате доярку всегда играл кто-то из парней ;) и сыграть сценку в разных жанрах: детектива, трагедии, комедии. Постановка обычно заканчивалась словами режиссёра: «Подумаешь, корова сдохла. Их же в колхозе много. Зачем делать трагедию? Нужно радоваться жизни! Это же комедия!». Доярка, зоотехник и председатель колхоза, взявшись за руки, весело водили хоровод. К ним присоединялась внезапно воскресшая корова. Виновницу происшествия на ферме в разных постановках играли несколько студенток, но лично мне больше всего нравилась актёрская работа Тани Кобер. А лучшей дояркой был улыбчивый круглолицый Петя.
Есть ещё одно выступление моей одногруппницы, которое мне запомнилось на всю жизнь. Лена Старушенко так мастерски читала рассказ Бориса Саченко  “Цётка Наста і цётка Хадора”, что слушатели сначала смеялись, когда Лена в лицах и разными голосами изображала ссорящихся соседок – деревенских жительниц, то плакали в финале истории.  Распевным голосом от лица одной тётки произносилось: “Агурочкі мае!”. И скороговоркой от другой: “Якія там агурочкі? Заморачкі!”
Своей группой мы сообща ходили в театры Минска (например, на “Щелкунчик” в театр оперы и балета накануне Нового года) и даже встречали Новый год в общежитии. Новогодние торжества запомнились по ряду причин. Во-первых, 31 декабря у меня выскочил флюс. Щеку разнесло так, что я стал похож на полумесяц! Когда нас фотографировали, старался поворачиваться щекой, не тронутой флюсом. Во-вторых, после новогоднего застолья мы, во главе со старостой группы Наташей Лохаюк и её будущим мужем, отправились на ёлку ко Дворцу железнодорожников, до которого не дошли (или же я не помню), потому как застряли на снежной горке, с которой азартно скатывались очень долго. Без всяких санок, просто на “полупопиях”.  Вымокнув от таящего снега и замёрзнув, отправились назад в общежитие. Во второй раз после долгого застолья, уже часам к трём или четырём ночи, решили пойти на ёлку ко Дворцу спорта. Пока дошли до дворца, все гуляния закончились. А мороз в ту ночь был сильный и мы насквозь промёрзли, добираясь назад в общежитие.
Да простят меня однокурсники, но память всё чаще предательски изменяет: не могу вспомнить фамилии, а иногда и имена. А альбома, в котором были бы фотографии всех однокурсников с подписями, нет. Из тех, кого вспомнил, глядя на фотографию нашей группы со специализацией “художественная литература”: Лена Грошевская и Лена Кучук, Галя Шаферова и Лена Яковлева, Света Каськова, Оля Скачкова и Катя Данилова, Света Шишко, Таня Малиновская, Наташа Емельянова, Люба (фамилия её на Д, но не могу вспомнить. Люба дружила с Леной Старушенко). Фамилию одногруппницы, ещё одной Вали вспомнить не удалось. Мне она запомнилась тем, что любила ходить в театральные буфеты во время наших культпоходов в минские театры. Остальных (Люду, Лену, Тому, Валю и Таису) я уже упоминал раньше.
На третьем курсе в нашу группу пришла очень необычная девушка – Виолетта Баранова. Помню её длинные вьющиеся белые локоны и кружевные, собственноручно связанные воротники. Во всём облике Виолетты было что-то от тургеневских девушек.  Увлечение её тоже было необычным: она учила итальянский язык и с собой всегда носила тетрадку и учебник итальянского языка, изучала на языке оригинала творчество поэтов Леопарди и  Д’Аннунцио.

Используя социальные сети и разные мессенджеры, до сих пор общаюсь ещё с одной своей однокурсницей – уроженкой Конотопа, харизматичной интеллектуалкой Милой Айзенштат, с которой мы по распределению попали в Гомельскую областную библиотеку в 1989 году. Мила не работает в библиотеке, но нас объединяют воспоминания о студенческом прошлом и не только они.
Кто из моих однокурсников больше не работает в библиотеке, затрудняюсь сказать, так как со многими связь после института потеряна. За более, чем 35 лет после окончания Минского института культуры мы не собирались вместе. А жаль.
Из тех кто ушёл из библиотечной сферы, в социальных сетях и иногда в Минске встречаю Люду Наруш (в девичестве – Коваленко). Эта яркая девушка, всегда со вкусом одетая, сначала ушла с далеко не хлебной работы библиотекаря на таможню, а сейчас  работает в КГК (если не ошибаюсь). Люда в социальных сетях  представляет тренды в женской одежде – это её второе призвание. Когда смотрю на неё, кажется, что время над ней не властно – Люда такая же изящная, молодая, красивая, как и энное время назад.
Кстати, в студенческие годы мы побывали на свадьбах двух своих однокурсниц – Люды Коваленко и Любочки Киргинцевой. Люда пригласила нас на свою родину в Слуцк, где и была свадьба. Не обошлось и без курьёзов – после церемонии бракосочетания все сели в автомобили и уехали. Нам, однокурсникам, места нигде не нашлось. Мы бы двинулись пешком к месту свадьбы, но не знали, где она проходит. Боюсь соврать, чего-то не помня, но по-моему Таиса Синица предложила пойти на квартиру её сестры, которая жила недалеко от ЗАГСа. Замёрзнув на улице (была, по-моему, поздняя осень), мы отогревались чаем, когда за нами приехала невеста. Была помню ту неловкость, которая возникла между нами и Людой. Но свадьба дала такие позитивные эмоции, прошла так ярко, что этот курьёз выветрился из головы. По крайней мере, его подробности.
Учась в институте и познакомившись во время отдыха на море со своим будущим мужем, вышла замуж и уехала за мужем в Пермь  Любочка Киргинцева. Бракосочетание происходило в гомельском ЗАГСЕ (находится недалеко от центрального рынка), а сама свадьба – на родине у Любочки, в Славгородском районе. Свидетельницей у Любочки стала Галя Лахмакова, что видно по фотографии (на которой я застигнут дремлющим – с закрытыми глазами;  !)
На третьем и четвёртом курсах мы проходили практику. Так я познакомился с прекрасным Мозырем. Дважды практиковался в тамошней центральной городской библиотеке имени Пушкина. Жили мы, практиканты,  в общежитии политехнического техникума, который находился в другом микрорайоне, куда можно было попасть на непривычном для  районных городов Беларуси трамвае.
Директором библиотеки имени Пушкина была строгая Мария Ефремовна Коваленко, а в методическом отделе нас принимала Вера Ивановна Арестович. Мы знакомились со всеми аспектами работы библиотеки. Изучали фонд на абонементе и участвовали в обслуживании читателей.
Больше всего мне понравилось работать в отделе искусства. С ним связан один курьёзный случай. Сейчас он вспоминается с улыбкой. А тогда не до шуток было от разгоревшихся “мексиканских” страстей. В отделе искусства работала Ирина Пак. Я подружился с ней и её подружкой-коллегой (ни фамилию, ни имя не помню, назовём её Тоней), много общался. Однажды, во время очередного разговора, мы пережили ужас – большая витрина отдела неожиданно рассыпалась в дребезги: оказалось, что влюблённый в Иру читатель приревновал её ко мне и, увидев нас вместе, в бешенстве покинул библиотеку, напоследок бросив в окно попавшийся под руку камень. Пришлось нам троим с Ирой и Тоней стоять перед гневными глазами Марии Ефремовны, а потом ночь дежурить в отделе искусства – сигнализации и сторожа в библиотеке не было и нельзя её было бросить с зияющей провалом витриной. В отделе искусства мы собрали на ночь банкетки и на них несли ночной дозор.
На последнем курсе местом моей практики стала Гомельская областная библиотека имени Ленина. Нас, практикантов, поселили в общежитии института инженеров железнодорожного транспорта (сейчас он называется университетом транспорта), которое находилось, как раз напротив центрального входа в институт и в ста шагах от Ленинки.  Окно комнаты, в которой я жил, выходило на улицу Карповича. Из него было видно красиво здание детского сада (позже там разместилась галерея Гавриила Ващенко). Вскоре ко мне подселили парней-практикантов, приехавших из какого-то технического вуза Бреста. Отчётливо помню, что среди них был почти полный мой тёзка, звали его Юра Максимов. Судя по его рассказам, Юра был ещё тот ходок ;!
Мои однокурсницы жили в другом крыле общежития. Жаловались, что к ним постоянно ломились в дверь местные кавалеры. А двери в комнатах были хлипкие, почти картонные. Однажды “женихи” сломали дверь и девчонки получили нагоняй от коменданта за то, что не отваживали “кавалеров”.
Руководили тогда библиотекой Галина Григорьевна Потапова и её заместитель Валентина Петровна Дуброва. Основным местом практики стал научно-методический отделом, которым заведовала Нина Алексеевна Малая.
В свободное от практики время мы знакомились в Гомелем, в который я сразу влюбился. В выходные дни, удлиняющиеся за счёт праздничных, мы с девчонками решили поехать в Киев, что и было сделано. Правда, и тут не обошлось без курьёза: во время прогулки по городу в первый день я отстал от девчонок и мы потеряли друг друга. Три дня  я сам бродил по Киеву, ночевал на вокзале, так как на гостиницу тратить деньги не хотелось. Встретились только на автовокзале, перед отправлением в Гомель.
Видимо, во время практике я приглянулся директору Галине Григорьевне, поэтому распределили меня в Гомель. В те времена в Гомель и его областную библиотеку попасть – большая удача. На работу в главную библиотеки брали только самых лучших. Итак, я поехал в Гомель, хотя на распределении меня “сватали” в Брагин на должность директора районной библиотеки.
О моём самом большом и длительном (27 лет) этапе жизни читайте в следующем разделе. До встречи на новых страницах книги воспоминаний и в лабиринтах памяти!