Самое дорогое

Лауреаты Клуба Слава Фонда

ЕЛЕНА ПУТИЛИНА - http://proza.ru/avtor/4080585 - ПЕРВОЕ МЕСТО В 34-ОМ НОМЕРНОМ КОНКУРСЕ КЛУБА СЛАВА ФОНДА

          Дом достался ему относительно дёшево. Старый купеческий дом с толстенными стенами, высокими — метра четыре! — потолками, лепниной по фасаду и кованными финтифлюшками-завитушками, поддерживающими покосившийся козырек над скрипучими ступеньками почерневшего от времени крыльца. Чья-то былая гордость, а сейчас многоквартирный реликт с ограниченными удобствами. Вода — в колонке на улице, метрах в пятидесяти, а раз так, то и о канализации, главном, как утверждают некоторые остряки, достижении цивилизации, приходится только мечтать.
          Ладно, ограниченные удобства всё же лучше, чем никаких, воду можно подвести, и «главное достижение» тоже, было бы желание… и деньги. Зато уж больно хорошо расположение: центр города, прекрасный вид из окон. Из будущих окон! Он не собирался жить в этом «памятнике архитектуры».
          Ему приглянулся не сам дом, а место, где тот стоял, потому и выкупал у жильцов комнату за комнатой, действуя дипломатично и осторожно. Не желая, чтобы кто-то догадался о его намерении стать единственным собственником, — это могло спровоцировать кого-нибудь из потенциальных продавцов на попытку завысить цену, — он поручил дело риелтору, обещая не поскупиться на комиссионные, если общая стоимость покупки будет не слишком абсурдной.
          И вот теперь дом был, наконец, полностью выкуплен. Завтра строители приступят к сносу этого динозавра, чтобы освободить место для строительства нового современного дома. Поэтому он решил напоследок переночевать в обречённом на слом здании, чтобы до приезда рабочих как следует осмотреть своё приобретение и прилегающий к нему участок, кстати, немаленький! Просто из любопытства.
          Дом, казалось, потихоньку врастал в землю, так что первый этаж выглядел уже почти полуподвалом, настолько низко располагались окна. Поднялся на второй этаж. Побродил по комнатам. Судя по всему, изначально они были просторные и светлые, но потом их разделили перегородками на квартирки с небольшими — в одно окно — комнатушками. Ободранные обои, осыпающаяся штукатурка, скрипучие, в щелях, полы, остатки печей, рассохшиеся оконные рамы, раздолбанные двери — высокие, некоторые даже, кажется, дубовые, с остатками резьбы. Кое-где в комнатах осталась убогая мебель. Жившие здесь старики умерли, а наследникам эта жилплощадь была ни к чему, удалось продать — и хорошо! Некоторые окна были заменены на пластиковые, но смотрелся этот новодел довольно неуклюже. Подумал, что уж если менять тут окна, надо бы всё же ставить стеклопакеты в деревянных рамах, они бы лучше сочетались с обликом старинного дома, чем пошлый белый пластик.
          Он уже сожалел о своём необдуманном намерении переночевать здесь. Какой смысл? Посмотреть, как бродят по комнатам призраки прошлого? Но переселяться в гостиницу было лень, да и поздновато.
          Подошёл к окну. Когда-то здесь был сад, посаженный и хранимый с любовью и заботой, но потом, когда дом стал многоквартирным, новые жильцы поделили между собой и сад. Перегородили заборчиками, перекопали грядками, изуродовали сараюшками и парниками. Топор пощадил лишь несколько старых яблонь, уже не плодоносящих, но дающих тень над небрежно сколоченными скамейками, где в хорошую погоду теперь устраивались застолья. Эти яблони да ещё жалкие фрагменты цветника, когда-то радовавшего глаз с весны до осени, а ныне заросшего сорняками — вот и всё, что осталось от сада…
          Что-то прозвенело, как будто оборвалась, задетая неловким пальцем, струна. Оглянулся на звук — ничего. Почудилось? А когда снова посмотрел в окно, увидел как седая женщина в старомодном платье — откуда она взялась? — обрезает секатором с пышно цветущих розовых кустов увядшие бутоны, собирая их в маленькую корзиночку. С розовых кустов?!
          Хотел отворить окно, но старая краска присохла — видно, красили, не открывая. Рванул раму изо всех сил, распахнул, выглянул — нет никаких роз, сорняки одни! И женщины тоже нет. Задремал, что ли, с открытыми глазами? Надо бы пойти в город, кофе выпить, да купить какой-нибудь еды на ужин и на завтрак заодно…
          Вышел на лестничную площадку — и услышал невнятный шум на чердаке. Мыши? Нет, мыши скребутся, а это… Установил прислонённую к стене деревянную стремянку, залез, приподнял крышку люка, ведущего на чердак, огляделся.
          Какое-то пыльное старьё… Допотопная мебель… Даже интересно: если антиквариат, то продать можно! Откинул крышку, слегка подтянулся, опираясь руками. Сел на край люка. О, да тут целый склад! Встал во весть рост — низковато, но ничего. Прошёлся, слегка пригнувшись. Да, пожалуй, прежде, чем начинать ломать дом, надо бы разгрузить этот чердак и не спеша рассмотреть, что тут пылилось столько лет. Раз дом купеческий, может, сохранилось что-то от прежней обстановки — отобрать самое дорогое, отреставрировать. На этом можно неплохо заработать!
          И снова тихий звон оборванной струны… Что это? Растрескивается, рассыхаясь старое дерево? Так о чём это он думал? Ах, да! Самое дорогое…
          Краем глаза уловил какое-то движение в глубине чердака. Крыса? Птица залетела и ищет, как выбраться? Повернул туда, стараясь шагать быстро но бесшумно.
          В дальнем углу, за сваленными в кучу обломками стульев шевельнулась тень.
          — Эй, — позвал негромко, — там кто-нибудь есть?
          — Никого, — ответили из угла.
          Вздрогнул от неожиданности. Окликая неведомую тень, он никак не думал, что та отзовётся.
          — Выйди, покажись, — ему стало даже смешно, уж больно происходящее напоминало игру в прятки, да и голос — звонкий, мальчишеский — не вызывал опасений.
          — Ну чего тебе? — теперь ответ звучал не из угла, а откуда-то справа.
Обернулся, посмотрел — и правда, мальчишка. Подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Светлые взлохмаченные волосы (бабушка бы сказала: «оброс как дикобраз», у неё это звучало «дикообраз», очевидно, в её представлении такое состояние причёски ассоциировалось не с представителем отряда грызунов, а именно с неведомым «диким образом»), лицо толком не разглядеть — мешает свет из окна за спиной мальчишки. Худощавый, но крепкий. Стоит, руки в карманы, смотрит прямо и твёрдо.
          — Ты откуда взялся?
          Мальчишка пожал плечами:
          — Живу я тут. Это ты откуда взялся?
          — Этот дом теперь мой.
          — Да ну? — прищурился мальчишка. — Домовладелец, значит? Выселять будешь? Ну-ну. Давай, пробуй. Много вас, таких выселяльщиков! — он сплюнул в знак презрения к этим самым «выселяльщикам».
          Забавный парнишка.
          — А где же ты живёшь? — спросил, улыбаясь его ершистости. — Жильцы-то выехали. Все квартиры пустые.
          — Да здесь и живу, — мальчишка обвёл широким жестом чердак.
          — Здесь? На чердаке? Разве можно жить на чердаке? Летом жарко, зимой мороз…
          Тот снова пожал плечами:
          — Вообще-то, конечно, нельзя. Но мне — можно. Я призрак.
          — Что-то не больно похож ты на призрака! Из дому, что ли, удрал и решил тут перекантоваться? Так дом-то я сносить собираюсь. Ищи себе другое убежище.
          — Много ты в призраках понимаешь! — презрительно фыркнул мальчишка.
          И вдруг исчез. Вот только что был — и… Что за дела? Куда он мог юркнуть так быстро, что и не углядеть?
          Снова прозвенела струна. Оглянулся — ничего. Что сегодня такое творится? И мальчишка этот…
          Мальчишка стоял на том же месте, словно и не пропадал. Призрак… Шутник, однако! То-то риелтор рассказывал, как кто-то из жильцов шёпотом, оглядываясь с опаской через плечо, предупредил: «Неспокойно здесь…» Он-то решил, что имеется ввиду склонность аборигенов к шумным посиделкам, а бедолагу, оказывается, вот такие шутники-призраки доставали.
          Мальчишка спросил, глядя исподлобья:
          — Чего это тебе понадобилось дом сносить? Купил — живи!
          Нет, ну каков? Указывать будет!
          — Да кто ты такой? Откуда на мою голову взялся? Что тебе до этого дома?
          — Дом этот дед мой строил. Он даром что на углу расположен, на углах-то самые красивые дома ставили! Дед мой купцом был и хотел, чтоб его дом улицу украшал, чтоб люди дом этот по его имени называли, говорили: «дом такого-то». Чтобы имя его в этой красоте и вместе с ней сохранилось. Разве это плохо?
           — Подожди, что-то я не понял. Говоришь, дом деда твоего?
          — Ну да. Деда, потом — отца. Нашей семьи. Сейчас мой был бы.
          — Что значит «был бы»?
          — Ну, если бы я живой был… Ты не понял? Призрак я. И хотя к дому этому навеки приставлен, но уже не хозяин тут.
          Совсем ерунда какая-то получается! Мальчишка хочет уверить его, что и в самом деле приведение? Только-только над собой посмеялся, зря, дескать, наделся увидеть, как бродят по комнатам призраки прошлого — и вот, пожалуйста: призрака заказывали? — получите! Почему-то совсем не хотелось удивляться. Спросил только:
          — Как же это с тобой приключилось? Мне всегда было интересно, как призраками становятся.
           — Расскажу, если интересуешься. Дед мой, я уже говорил, купцом был. И прадед, и прапрадед. И все их уважали, потому что жили они по правде, работали много, в церковь ходили, на добрые дела жертвовали… Только после революции купцов-то стали за врагов считать, будто они только и делали, что на простом народе наживались. И вот моего деда, хотя против новой власти он ничего не замышлял, тоже врагом объявили. Приказчик у него был, бездельник и пьяница, воровал изрядно. Дед его прогнал. Так тот злобу затаил и кляузу в ЧК написал, что в доме золото припрятано, а сам хозяин с контрой всякой знается, и они-де заговор против советской власти затевают. А когда красноармейцы к нам с обыском явились, я испугался и здесь спрятался. Один из них пришёл чердак осматривать. Услыхал, как я в углу случайно зашумел, да и пальнул из винтовки-то. Потом, как меня, убитого, увидел, понял, что вместо врага мальчишку пристрелил, то раскаивался и переживал очень, да только что из того — пулю обратно не воротишь.
          — Так ты должен был сразу на небо попасть, как этот… как его… невинноубиенный. Почему же ты здесь призраком оказался? Или не похоронили тебя как положено?
          — Да нет, всё честь по чести сделали, и красноармеец тот помогал. Он из крестьян был, верующий, старался вину свою хоть чем-то загладить. Но, понимаешь, очень я по дому нашему, по родным своим тосковал. Ну и попросился, чтобы пустили меня хоть до сорокового дня дома побыть. А как увидел… Семью-то всю раскидали. Деда расстреляли, родных, кто сбежать не успел, — в лагеря, как членов семьи врага народа, а братьев моих младшеньких по приютам раздали… Узнал я, что это дедушкин бывший помощничек виной всему был. И вот увидел я его в доме нашем, как он ходил, стенки выстукивал, клады искал. А тут в одной из стен при постройке и правда было золото замуровано. Так деду один чудак чудаковский присоветовал: чтобы деньги, дескать, в доме водились, надо в фундамент монету положить. Обычно-то медную денежку кладут, но дед погордился — золотой для дома не пожалел. Я про это сколько раз от бабушки слышал. Ну и задумал я, злыдню тому за семью свою отомстить… — мальчишка помолчал, подумал немного и махнул рукой: — Пойдём со мной, я тебе кое-что покажу. Не побоишься?
          Спустились на первый этаж, мальчишка указал на чулан под лестницей:
          — Там ход в подвал. Только завален, загорожен он. Ты разгреби барахло-то, за ним дверца должна быть. Да фонарь возьми какой-нибудь. Темно в подвале. Мне-то всё равно, а ты не увидишь ничего.
          И правда, пораскидав кое-как старую одежду и прочий хлам, обнаружил низенькую дверь, а за ней — довольно крутую лестницу вниз. Достал мобильник, включил фонарик, спустился в подвал. Огляделся: подвал как подвал. Мышами пахнет. Стены-то какие толстые… Вот строили раньше!
          Мальчишка сказал:
          — Тут дверь заколочена, но если не забоишься, я тебя проведу. Ступай за мной.
          Подошёл к стене — и она словно раздвинулась перед ним. Оглянулся, поманил рукой. Ну, шагнул за мальчишкой следом — это в стену-то! Странное такое чувство, будто через толщу воды идёшь, даже дыхание задержал машинально. По сторонам старался не глядеть — жутко. Однако прошёл!
          Мальчишка стоит, смеётся:
          — Ну и как тебе нравится сквозь стены своего дома ходить, хозяин новоявленный? — перестал смеяться, указывает: — Смотри сюда.
          Посмотрел. И что? Ещё одна стена. Пятно на ней серое, грязное. Большое. Формой фигуру человека слегка напоминает. Ничего в этой стене примечательного нет. Так и сказал, а мальчишка рассмеялся:
          — Пятно это — всё, что от того мерзавца осталось. Грязь от душонки его жалкой на стене налипла, а сам он там, внутри — и до скончания века в этой стене томиться будет!
          — Что-то я не понял…
          — Застал я его тогда в этом подвале. Он-то меня не мог увидеть, я тогда ещё не призраком, а душой чистой был… Посмотрел я, как он тут бродит, стенки выстукивает, да и решился. Приоткрыл для гостя незваного стену, в которой дедов золотой замурован, только ему ту монету грудой золота представил. Аж затрясся гад от жадности, шагнул к золоту, — а я стену-то закрыл, — и остался он там, в камень заживо вмурованный. Крик его последний мне слаще любой музыки показался! Ну, а я теперь к этому дому навеки приставлен, потому что судить и карать может только Он, — мальчишка указал вверх, — и то что я сделал, — большой грех, да только я не жалею ни о чём.
          Вот ведь как… Спросил:
          — Так ты один здесь… живёшь?
          — Почему один? Родные мои все тоже со мной. Только я за грех мой к дому этому приговорён, а они пришли по доброй воле, потому что — семья! И мы снова вместе. Ты же видел, как бабушка за цветами ухаживала. Она и при жизни это делала, но теперь и сад, и цветы только для нас и видны… А когда ты дом снесёшь, он тоже совсем не исчезнет, потому как с любовью построен. Этого ничто изменить не сможет. Дед говорит, что любовь — это самое дорогое. А я теперь думаю, что нет, не любовь и не месть, а совсем-совсем другое. Вот ты, как думаешь, самое дорогое — это что?
          — Жизнь?
          — Нет. Память. Представь: отшибло тебе память и мозги у тебя, как чистый лист — пиши на нём, что хочешь. Не помнишь, ни кто ты, ни откуда, ни какая жизнь у тебя прежде была. С кем дружил, кого любил, где побывать успел, какие книги читал — ничего не помнишь, не умеешь, как младенец новорождённый. Зато живой. Здоровый. Молодой. Весёлый, как щенок, что за бабочками гоняется. Новый человек — без знаний, без прошлого, без памяти. Придётся тому человеку заново всё постигать: как ложку держать, как буквы читать. Выучится. Профессию получит, работу найдёт. Женится. Новая жизнь у него будет и новая память. И получится, что в твоём теле будешь жить уже не ты, а совсем другой человек. Потому что ты — это как раз твоя память и есть.
          И ещё, скажу я тебе, люди, у которых памяти нет — самые страшные. У человека, родства не помнящего, корней своих знать не желающего, ничего святого на этом свете нет. Такой может храмы, века простоявшие, крушить — зачем эта старина, лучше полезное в хозяйстве построить: завод какой-нибудь, магазин огромный или, скажем, бассейн. Может кладбище старое бульдозером разровнять и спортплощадку устроить, а плиты надгробные, памятники гранитные раздробить, да дорогу ими замостить. Может на месте старинных домов, построенных, чтоб глаз радовали и улицу украшали, понаставить убогих пятиэтажек. Может часовню, возведённую в память павших воинов, с досками, где имена земляков-ополченцев записаны были, снести и воздвигнуть своего идола, того, что призывал старый, века простоявший мир, в котором наши деды-прадеды жили, который любили и берегли, ради которого на смерть шли, — этот мир крушить до основания.
         Я не говорю, что всё старое непременно беречь-хранить надо и нового ничего не строить, не создавать. Только перемены должны не только умом, но и сердцем вершиться.
         Ладно, идём обратно. Утро скоро, а тебе завтра дела делать, дом ломать…
         
          И снова расступилась стена. Шагнул вперёд, стараясь не думать о человеке, за подлость свою навеки заключённом в камне…
          Возле лестницы мальчишка обернулся:
          — Что, домовладелец, боялся небось, что брошу в стене-то? — рассмеялся, махнул рукой: — Иди уж, спать ложись, никто тебя не потревожит, — сказал и исчез, только струна тихонько прозвучала…

          Выбрался из подвала, подыскал себе комнату почище, спальник на полу расстелил, лёг и уснул.
          Всю ночь снился ему дом. Просторные комнаты… резные дубовые двери… лепные потолки… большие окна с чистыми стёклами… солнечные пятна на узорчатом паркете… звук голосов… детский смех… цветущий сад за окнами…

          Проснулся, прошёлся ещё раз по комнатам.
          Сколько же здесь работы предстоит! Перегородки эти уродские снести… окна новые поставить — с деревянными рамами! — крышу подновить… стены… полы… воду в дом подвести… мебель старинную, что на чердаке пылится отреставрировать…
          И засияют стёкла в распахнутых окнах, лягут солнечные пятна на паркет, вновь зазвучат в обновлённых стенах смех и голоса. Снова станет дом украшением улицы, даром что на углу расположен, на углах-то самые красивые дома стоять должны! А люди, проходя мимо и возрождённым домом любуясь, скажут: «Это дом такого-то!» — и имя человека, когда-то его построившего, снова вспомнят. А лунными ночами, когда все уснут, с чердака неслышно спустятся призраки, закружатся по комнатам, по саду подрастающему…
          Память! Самое дорогое…