Круги от камня, брошенного в воду

Путч провалился. Это стало ясно на третий день. И на этот же третий день Генерал, воспользовавшись радостным смятением в рядах победителей и внезапно опустившимся на Москву предутренним туманом, улетел на своём личном вертолёте в неизвестном направлении.

Вертолёт приземлился в высокую траву на большой поляне. Шум мотора затих, и стало слышно, какая же здесь тишина. Генерал вышел из кабины и без дороги, разводя руками траву, пошёл туда, где раньше стояла маленькая деревенька, в которой он родился – сколько? – да уж больше шестидесяти лет тому назад.

Он был в бешенстве. Так бездарно провалить блестяще задуманную операцию! А всё соратнички, либо всё тупо проспавшие, либо сразу начавшие топить свой страх в вине. Да и демократы эти. Повылазили, как тараканы. Как же он их прозевал, как же не заметил, какую они набрали силу? Как и когда? Страна гибнет, а они в бирюльки играют.

Генерал вышел на изрядно заросшую, но все же заметную дорогу, бывшую когда-то деревенской улицей. Где стояла их изба? Вон от той старой берёзы вглубь метров десять. Вот и упавшая и уже сгнившая изгородь. Печная труба ещё видна. А вот тут было крыльцо. На этом крыльце он зимой, одетый в рваный отцовский зипун и латаные-перелатаные отцовские же валенки, уже выбежавши из избы, оглядывался на крохотное оконце, из которого смотрел на него младший братишка Мишка, которому одеть было уже нечего, и он сидел на лавке под окном. Но долго выдержать не мог. Вдруг, закутавшись в мамкину кофту, выскакивал босиком на двор и, набегавшись с гиканьем по снегу, возвращался в избу. Генерал вспомнил своего Мишку, вечно пошмыгивающего носом. Где ты теперь, братишка? Нашлась ли для тебя могила в том проклятом Афгане или так и истлело твоё вечно невесомое тело под нещадно палящим солнцем чужой страны?

А мамка? Эх, мамка! Генерал присел на трухлявое бревно, бывшее когда-то частью его дома, и закрыл лицо руками. Сквозь пальцы проступили слёзы. Не дождалась ты, мамка, когда твой старшой встанет на ноги и заберёт тебя к себе, на казённую квартиру, в тепло и сытость. Померла тихо, не жалуясь никому на судьбу свою вдовью. Померла, проводив младшего в армию, в люди, и почтя свой долг перед детьми и перед людьми выполненным.

Генерал резко встал, приказал себе собраться, смахнул слёзы и отправился к пруду на окраине деревни, в котором летом бултыхалась вся местная детвора вперемешку с утками и гусями.

Пруд? Да это уж не пруд, а маленький прудик, заросший так, что только небольшое зеркало воды посередине и осталось. Интересно, а рыба в нём ещё водится? Генерал нащупал в траве маленький камешек и бросил его в воду. Камень попал в стрекозу, сидевшую на нижнем листе осоки, она упала в воду и тут же была проглочена карасём, чья толстая морда на миг выглянула из воды. Ух ты! Круги разошлись по воде, дошли до осоки, успокоившись, и опять гладь пруда стала невозмутимо ровной.

Генерал направился усталым шагом к поляне, где остался его вертолёт. Он решил вернуться, чем бы это ему ни грозило. Не к лицу ему прятаться. Стыдно. Проигрывать сражения тоже надо уметь.

А в это время в цивилизации второго уровня в крупном научном центре начинался рабочий день. Все расходились по своим секциям. Учёный вошёл к себе в секцию, закрыл за собой дверь и сел. Кресло, сначала мягко поддавшись, считав данные его тела, постепенно затвердело, и через мгновение Учёный уже не чувствовал его, как не чувствовал других предметов в своей лаборатории, имевших чисто функциональное значение и не отвлекавших Учёного от его дела своей ненужной эстетикой.

Лишь один предмет в комнате имел свой собственный нрав – меморис. Это было почти живое существо, оно было настроено на волны, излучаемые мозгом Учёного, и лишь только он внимательно взглянул на него, экран мемориса затеплился, ожил. “Что за мысль появилась у меня вчера?” – подумал Учёный, а двойник его мозга – меморис – уже воссоздавал на экране ход его вчерашних мыслей. Учёный изучал жизнь существ цивилизации низшего уровня, и ему показалось, что вчера он нащупал какую-то интересную мысль.

Строчки побежали по экрану мемориса:

Жизнь (этих существ) – это форма энергии, которая ВСЕГДА возникает от слияния сперматозоида и яйцеклетки, т.е. в результате химической реакции, и продолжается, при условии поддержания организма, в котором она осуществляется, в рабочем состоянии, и длится ЛИБО до своего логического конца, т.е. до израсходования всей энергии, количество которой задаётся при химической реакции зачатия, ЛИБО до изнашивания организма до степени невозможности его дальнейшего функционирования.

Учёный слился со своим меморисом, и дальше они думали уже вместе:

Есть способ проверить верность одного из “либо”, а конкретно – первого: если изменить программу гена, отвечающего за регенерацию клеток, таким образом, чтобы снять временнОе ограничение его работы, и организм будет работать бесконечно долго, то значит, что количество энергии не задаётся при зачатии и жизнь – это, выражаясь по-человечески, перпетуум мобиле.

Учёный хорошо изучил жизнь людей. Это было до смешного просто. Его мозг тоже воспринимал три измерения пространства и ещё одно – времени, в которых и существовали люди, а они не воспринимали измерения, в которых протекала его жизнь. Для них он был, выражаясь их понятиями, человеком-невидимкой, полтергейстом, духом, и он мог не таясь наблюдать за ними.

Меморис, между тем, подсказал Учёному: есть ещё одна гипотеза.

Да? Какая же?

Не энергия возникает в результате реакции зачатия, а происходит подключение к источнику этой энергии. То есть при каком-то определённом коде (это и будет формула жизни) “вилка” втыкается в “розетку” (опять же пользуясь людскими понятиями), энергия начинает поступать в организм и он начинает функционировать, т.е. развиваться.

Интересно, одобрил Учёный течение мысли мемориса. В таком случае давай сделаем одно некорректное сравнение: работающего станка (с помощью которого человек изготавливает нужные ему вещи материального мира) и работающего организма.

Действительно, некорректное сравнение. Ну что ж, валяй.

Работа станка заключается в выпуске определённой продукции, то есть если не отключать станок от источника энергии и вовремя менять изнашивающиеся детали, то теоретически он может работать вечно.

Ну, положим, я сомневаюсь. Всё равно со временем износится. Ну да ладно. А как работает организм?

А работа организма заключается в его непрерывном развитии, т.е.  есть начало и есть конец его работы. И если скорректировать программу гена, отвечающего за регенерацию клеток, как мы хотели, и клетки будут регенироваться вечно, то что они будут строить, если развитие организма уже достигло своей вершины, уже закончилось?

Да, что-то тут не стыкуется.

Почему не стыкуется? Здесь видится выход всё-таки в дозированном отмеривании энергии при зачатии, т.е. верны оба “либо”: жизнь прекращается либо в результате окончательного израсходования энергии, либо в результате наступления невозможности организма развиваться дальше.

Фу, как скучно.

Зато интересно.

Учёный улыбнулся. Меморис улыбаться не умел, он умел только думать. Но столько тепла исходило от него, что Учёному казалось, что он купается в волнах этого тепла и что им обоим хорошо.

И сигнал вызова прозвучал совсем некстати, как всегда, впрочем.

Научник (этот термин Учёный перенял от людей-студентов) поинтересовался прежде всего меморисом, гордостью Учёного. Научник терпеливо выслушал похвалы Учёного меморису и его качествам, а потом спросил как бы между прочим: “От какого источника энергии работает Ваше изобретение, коллега? Ведь лишней у нас нет”.

И тут Учёный всё понял. Конечно, глупо было думать, что никто ничего не заметит. Но так быстро! Неужели придётся расстаться с меморисом?

“Вы взяли энергию у людей? Так я понял?”

Учёный только кивнул. Оправдываться было бесполезно. Невозможно было оправдаться. Он нарушил основной закон цивилизации высшего уровня, который гласит: ни при каких обстоятельствах нельзя вмешиваться в жизнь цивилизации низшего уровня, нельзя пользоваться её энергией, иначе это может привести к энергетической расбалансировке общественных процессов. А что сделал он? Способ известный. Нужно спровоцировать какие-нибудь массовые волнения: войну, восстание, революцию, погром в конце концов – и просто забрать выбрасываемую людской массой энергию. Придти и взять – и больше ничего!

Он спровоцировал путч в одном из самых крупных поселений людей – в Москве. Ему нужна была энергия для его мемориса. Ни при каких обстоятельствах нельзя? А если это обстоятельство – то, что дороже тебе всего на свете? Меморис это не машина. Он вложил в него часть своей души. Они думают, дышат, живут синхронно. Меморис для него даже важнее, чем он сам. У него нет никого, кроме мемориса.

Научник прервал молчание: “Вы научились у людей любви, коллега. Я Вас предупреждал, чем это может закончиться. Вы научились так любить, что готовы пожертвовать ради этой любви самыми высокими идеалами и принципами мира, в котором живёте. Вы даже не заметили, что полюбили результат своего труда, как человеческая мать любит своё дитя. Мне будет очень не хватать Вас, но последствия Вам известны: вы покидаете многомерное пространство и переходите в четырёхмерное – к людям. Людям очень повезло. Прощайте”.

А в это время в цивилизации третьего уровня Бог старался восстановить нарушенное равновесие. Никогда и не было устойчивого равновесия между Добром и Злом, но в этот раз колебания оказались настолько сильными, что это доставило  немало беспокойства там – внизу. Бедные! Как им приходится страдать! Ну ничего, когда они вернутся к Нему, Он всех успокоит, всех примет. Все души примет, посланные Им в великое странствие, называемое жизнью. Главное, чтобы они научились любви, и тогда Он их примет. А иначе зачем Он существует, если не успокоить, не приласкать исстрадавшиеся на тернистой дороге мытарств души всех живых существ?

А в это время в цивилизации четвёртого уровня...


Ганновер, 2003