Девять лучей света Глава 2 У подножья Одинокой баш

Глава 2
У подножья Одинокой башни

1.

 В книжнице на вершине Одинокой башни стояла тишина. Кукиш сидел, опершись подбородком о кулак, у единственного окошка и меланхолически всматривался в даль. Моросил мелкий дождик, наверняка грибной, однако злыдню он казался отвратительным. Не так давно волшебник поругался с Эллеей, отчего пребывал в довольно хмуром расположении духа.
 – Эх, жизня, – сокрушенно думал Кукиш. За прошедшие годы домовой благодаря книгам, а главное, разлюбезной подруге своей приучился рассуждать и говорить довольно красиво и правильно, но, когда нервничал, легко переходил на привычный жаргон Змеиной балки. – Никакой у мужика самостоятельности! Кажный шаг – отчитывайся. Ладноть еще при бабке Вырице. Тогда понятно: лапоть лаптем был – ни волшебной грамоте, ни простой не обучен. Да и то, старуха не всякий раз пытала: куда да зачем. Понятие имела. А ноне? Эллея, милая? Это ж надоть: великий волшебник Одинокой башни, страж порядка и покоя, а обращается со мной, как с мальцом несмышленым. Ну, куды энто годится?! Во, канитель, какая!
 Злыдень вздохнул. Нет, вообще-то они с Эллеей ссорились не чаще, чем положено двум близким людям, прожившим бок о бок двадцать лет…
 – Целых двадцать! – конечно, это не двести с лишним, прожитые с Вырицей, однако и не два месяца.
 Воспоминания хлынули одно за другим: битва на поле Русском, тризна, первая встреча с бесплотным духом Эллеи в Одинокой башне, обучение азам волшебства… Хлопотное время было, но веселое.
 – У меня и тогда характерец тот еще имелся, – удовлетворенно хмыкнул злыдень. – Теперь же и вовсе не подарок. Что поделаешь? Старею. К четвертой сотне подбираюсь. А триста лет – не тридцать. Уже нет-нет, да и ощущаешь порой холодное дыхание в затылок. Смерть близится. Пора от мыслей суетных к делам вечным обращаться. И все же… Так и хочется иногда пошалить да покуролесить, как раньше!
 Кукиш хлопнул ладонью по коленке, сплюнул на пол, испуганно оглянувшись, быстро растер мокрое пятнышко на полу и опять погрузился в раздумья.
 – Вечность! Вечно не живет никто. Да и не нужно это. Устанешь. От жизни устанешь, оттого, что друзей будешь хоронить беспрерывно, от суеты и глупости мира, много еще от чего. Правда, пожить иногда хочется. Чтобы посмотреть, что будет дальше, но рано или поздно устаешь даже от любопытства: все приедается, все становится однообразным, пресным, скучным, давно известным. Да и не могут добрые волшебники жить долго. Это злобные колдуны кровью и плотью человеческой на столетия омолаживаются. Добрым чародеям подобное неестественно – противно их сути и чести. К тому же, совершая добрые дела, человек каждый раз отдает себя, раздаривает окружающим, хочет он того или нет. Потому и стареет быстрее, и век свой укорачивает, причем сознательно, ибо нет в мире ничего прекраснее, чем глаза, в которых тебе удалось зажечь искру радости, огонек счастья, пламя добра. Вот Эллеюшку взять хотя бы. Уж как радовалась, как лучилась счастьем, смехом довольным искрилась, после часов любви, вместе проведенных…
 Домовому живо вспомнилась их первая, после победы над Бруно, ночь в Одинокой башне. Был ужин изысканный, тепло камина и мягкой постели, были ласковые прикосновения нежных пальчиков к морщинкам старческим, бороде всклокоченной, были поцелуи жаркие. Кукиш быстро понял, что волшебнице кроме нежностей еще кое-что требуется. В памяти всплыли трепетные ночи, проведенные столетия назад с молодой Вырицей. Тогда сам он и молод был, и облик имел не злыдня, но человека. Это потом Вырица, чтобы продлить жизнь возлюбленному, придала ему облик сказочный, а тогда… В общем, вспомнил все это Кукиш, и как-то незаметно вернул свое обличье молодецкое. Вот тут и запылал огонь страсти. Не тремя, а пятью пальцами коснулся домовой возлюбленной, погрузил лицо безбородое в волос густой, сжал в объятиях крепких, вырвав стон сладостный из груди тугой. Лишь под утро оба утомленно откинулись на смятые простыни и забылись сном крепким. Очнулся Кукиш уже в обычном виде своем, но вечером все повторил снова, и на третий вечер, и на четвертый, и так продолжалось почти целый месяц. Только тогда остановился волшебник, когда понял, что устал смертельно, не от любви, а от превращений, оттого что напрягал свою силу магическую. И не сам перемены заметил (в Одинокой башне зеркал-то отродясь не водилось, – опасны они для чародеев, так как силу магическую забирают), но озабоченность уловил во взгляде любимом. Тут провел пальцами по лицу и понял, что морщин чуть не вдвое больше сделалось. Остановились влюбленные. Потекла жизнь обычным чередом, однако нет-нет, да возвращались на ложе страстное: когда видел Кукиш задумчивость в Эллее тоскливую или после ссор да размолвок редких. Тогда не жалел себя волшебник и про век свой укорачивающийся не думал вовсе.
 Мысли продолжали наматываться в клубок воспоминаний.
 Все двадцать лет спокойно было в округе, во всей стороне аллеманской. Рудокопы добывали породу, металл плавили; пахари землю плугом бороздили, зерно сеяли, урожаи собирали; ремесленники товары делали; купцы торговали; короли повелевали. Аллеманией продолжал управлять Херберг. Конечно, постарел король, да и как не постареть, если ему давно за шестьдесят перевалило, но царствовал по-прежнему твердо. Первые годы в Одинокую башню часто прибывали королевские вестники с приглашениями посетить дворец в честь того или иного праздника. Однако Кукиш Шварцхерц своими визитами не баловал, появлялся изредка, чтобы короля не обидеть. Беседовал с ним подолгу, принимал участие в воспитании наследника престола – принца Хенрика, но в целом душа волшебника к венценосным особам не больно лежала. Тут и коварные игры Херберга вокруг Меча Четырех Ветров в их первую встречу на память приходили, и неласковая презрительность во вторую встречу при осаде Шварцхерца армией големов. Нет, само собой, злыдень прекрасно понимал, что власть и коварство – едины по своей сути: коварство всегда стремится к власти, а власть не может существовать без определенной доли коварства и предательства. Потому-то люди честные и умные власти бегут, как огня, потому в мире управляют в основном продажные и недалекие, потому и катится все вокруг к упадку, тормознет на десяток-другой лет, если случайно кто у руля приличный окажется, и дальше под гору несется стремительно. Все понимал Кукиш, однако переделать себя не мог.
 Куда больше удовольствия доставляли волшебнику существа бесхитростные, добрые, работой да делом занятые. Неугомонная душа все двадцать лет тянула домового за пределы Одинокой башни в самые разные стороны. Причем, если раньше, в лесу Заповедном, его “похождения” ограничивались гульбой с лесовичками местными, то теперь, во всеоружии магических знаний, злыдень переносился в самые разные пределы мироздания. Раньше, едва Вырица из избы по делу отлучится, Кукиш махнет шипящим предостерегающе гадюкам, мол, отстаньте, сам не маленький, и шасть из Змеиной балки. Медовухи напьется, песен нагорланится, накуролесится вволю да с парой синяков на лбу или под глазом ворочается к старухе. Тихо-тихо в дверь юркнет, на печку проберется, чтобы отоспаться, значит. Бабка домовому все прощала, особенно не беспокоилась, знала: лес свой, не даст ничему злому случиться. К тому же понимала: мужик, что дитя малое, – побегать да поиграть дай, а как набегается и наиграется, опять смирный, опять работящий, слову послушный. Нынешний Кукиш был, конечно, не чета прежнему: то простой домовенок, а это – великий волшебник. Соответственно и похождения его теперешние куда как отличались!

* * *

 Эллея злилась на саму себя. После очередной размолвки с Кукишем ее раздражало абсолютно все: и накрапывающий за окнами дождь, и потрескивание поленьев в камине (несмотря на лето, в Одинокой башне было как всегда прохладно), и больше всего собственно вспыхнувшая ссора. Волшебница двигалась по комнате в такт своим мыслям, бесцельно переставляя и перекладывая окружающие предметы: свечу на столе, клубки шерсти, вязальные спицы. Так случалось уже не раз. А потом Эллея подолгу разыскивала и находила вещи в самых непривычных местах. Подушечка для иголок оказывалась в тазике для умывания, каминные щипцы под кроватью, расческа среди полуобгоревших поленьев потухшего очага. Сколько раз волшебница давала себе твердое слово не сердиться на бесконечные отлучки Кукиша, ну просто не обращать на них внимания – и все! И столько же раз нарушала все данные клятвы. Причин для такого непостоянства существовало две. Во-первых, Эллея просто не могла долго обходиться без домового, не слышать его добродушного голоса, не видеть смешных, но от этого не менее любимых, всклокоченных бровей, усов и бороды. Во-вторых же, она просто беспокоилась за непоседливого старика, чей неугомонный нрав толкал его на самые невообразимые безрассудства. Наверное, из этих двух составляющих и складывается необъяснимое понятие, которое люди называют любовью, а может быть, привязанностью, привычкой или каким-либо другим словом, обозначающим невозможность раздельного существования двух сердец.
 Так или не так, но Эллея действительно не находила места при любой, даже очень короткой, отлучке Кукиша.
 Самый первый раз они расстались, когда злыдню вдруг приспичило навестить горы Колхиды и жившее в них племя грифонов. Домовой даже не сумел объяснить, почему это его потянуло сорваться с места. Просто сказал, что так надо, и исчез. Как оказалось вовремя. Он поспел прямо к маленькой семейной драме: повелитель Аэрн решил примерно наказать сына Эрлафа, за то, что последний вопреки запрету отца оказал-таки помощь волшебнику Кукишу на пути в страну Тысячи островов. В надежде, что королевский гнев остынет, Эрлаф скрывался несколько месяцев, а, объявившись, тут же испытал всю полноту отцовского негодования. Повелители везде одинаковы: среди людей ли, среди грифонов или еще в каком другом месте – они не любят, когда не выполняются их приказы, не прощая подобных вольностей даже собственным детям.
 Кукиш объявился в самом центре шедшего полным ходом судилища и разом скомкал всю атмосферу серьезности. Сначала он бросился на шею ошеломленному видом воскресшего друга Эрлафу. Потом горячо вступился за верного грифона и попал, как говорится, под “горячий коготь”. Ох, и поспорили они с Аэрном! Разъяренный король вызвал волшебника на поединок. Вызвал? Пожалуйста! Домовой мигом принял облик красивого, в черном с проседью оперении, грифона (не мог же он, право, метать в беззащитного птицельва молнии и стрелы – это было бы не честно) и столкнулся с мощным противником грудью в грудь. Ясное дело, погорячились оба, но не отступать же! Бились долго, пока не устали. В результате все помирились, и Кукиш предстал перед возлюбленной так же внезапно, как и исчез, с улыбкой от уха до уха, исцарапанными руками и очаровательным синяком на всю левую половину довольной физиономии.
 За минувшие двадцать лет злыдень пробовал навещать грифонов еще пару раз, но после того, как Эллея не без доли ехидства напоминала домовому о его первом “успехе” в роли птицельва и просила по возможности не повторять достигнутого, оставил эти попытки.
 На память волшебнице пришли и другие, не менее живописные отлучки злыдня. Буквально через пару месяцев после злополучного поединка с Аэрном в Кукише «заговорила совесть».
 – Меч Четырех Сторон Света получили? Получили. Бруно с его помощью одолели? Одолели. А спасибо старику Ямате? Ни "спасибо", ни "пожалуйста". Непорядок выходит! Надоть навестить.
 И навестил. Во-первых, застрял там почти на полгода. Ну, это ладно. Сослался на то, что у Ямато много книг волшебных сохранилось. Магическое искусство пополнял. Так ведь и там без приключений не обошлось. Варлок по старости своей спокойную жизнь вел, размеренную: утром горсточка риса, чашка воды и восход солнца созерцает, потом дремлет до обеда; в обед рис с кусочком рыбы, сон послеполуденный, занятия с книгами; к вечеру рис с овощами и глоточек напитка местного – "саке" называется, чтобы хорошо спалось, значит. Получается, с варлоком особо не разгуляешься. Тогда неугомонный разыскал старого приятеля – тэнгу, под вполне благовидным предлогом: надо, мол, малыша волшебной грамоте обучить – помрет Ямато, кто тогда острова оберегать станет? А тэнгу – гном смышленый. Ну, начали хорошо, дружно. Неделю, другую, третью занимались делом спокойно. А потом? Едва только старик варлок уснет на циновке своей, эти двое к бездонной бутылочке саке глоток за глотком, глоток за глотком прикладываются. Наприкладываются и давай куролесить все потемки, благо Ямато с утра ими не интересуется, за солнышком наблюдает. В одну ночь охранных тигров до размера полосатых котов уменьшили и за мышами гоняться заставили. На другую – озерного дракона рыбой до тех пор кормили, пока у того рыбьи хвосты из ушей не полезли. А в довершение потехи скормленное превратили в лягушек и катались от хохота, глядя, как бедняга полдня квакавшую мерзость из пасти доставал. В тот раз лягушачья какофония и драконьи стоны вывели варлока из состояния утренней задумчивости. Ямато долго негодующе тряс тощей белой бородкой, щурил и без того узкие глаза, стучал сухими кулачками по подлокотникам трона, после чего пригрозил удалить неугомонных приятелей: одного просто выгнать из учеников, другого спровадить с почестями в его Одинокую башню.
 На время Кукиш с тэнгу притихли, тем более что варлок стал напиток свой запирать на ночь в сундучке у самого изголовья, но спустя месяц принялись за свое, правда, за пределами дворца волшебника. Сначала досталось местным ведьмам. Таких в окрестностях водилось великое множество: и в горах, и в лесах, и в селах крестьянских. Некоторых, что позлее, люди боялись, к добрым, наоборот, за советом и помощью шли. Злыдень и его крылатый спутник вредили всем без разбора, вернее, не столько вредили, сколько проверяли изученные волшебства, а заодно и веселились, что было мочи. У старых ведьм по комнатам летала посуда (котелки для варева норовили нахлобучиться на голову, а ложки били по лбу), аккуратно развешанные травы и коренья сбивались в неразвязные узлы, поленья в очаге завывали дурными голосами. Разве не весело?! С молоденькими ведьмами приятели обходились еще безжалостнее. Несчастным девушкам было вовсе не до смеха, когда головные гребни вместо того, чтобы расчесывать длинные красивые волосы, перепутывали их в колтуны, когда белым днем среди толпы народа с них внезапно исчезала вся одежда, когда мази и притирания делали лица черными, как от смолы. Конечно, “весельчаки” все возвращали назад, но пострадавшим от этого было не легче.
 Верхом безрассудства обоих явилось использование боевой магии против лесных демонов. На этот раз парочка “героев” выбрала для упражнений отдаленный островок, который даже в ясные солнечные дни местные рыбаки обходили на своих лодчонках стороной. Став невидимками, Кукиш и тэнгу принялись гонять неповоротливых чудовищ по бамбуковым зарослям, прижигая пятки шариками огня, обривая на ходу головы и мохнатые тела алмазными остриями, впивая в задубевшие шкуры остроконечные звездочки. Поднявшиеся хрюканье, крики и вой разбудили хранителей острова. Восемь невидимых демонов быстро обнаружили противника и устроили за ним настоящую охоту. Приятели позорно бежали, причем, чтобы исчезнуть без потерь, домовому пришлось поднапрячь все свое волшебное искусство. Искатели приключений смогли перевести дух только у ворот дворца, где попали в объятия Эллеи, соскучившейся по канувшему в неизвестность злыдню. Вид Кукиша говорил сам за себя: синяки на лице и руках, всклокоченная борода и огромная шишка на лбу.
 – Хоро-о-ош! – только и сказала волшебница, обнимая сразу потерявшего веселость возлюбленного. В страну Тысячи островов его, естественно, больше не отпускали ни под каким видом.

2.

 Намного лучше дела обстояли с посещением родной русской сторонки. Во-первых, потому что в Заповедный лес Кукиш с Эллеей наведывались обязательно вдвоем, а, во-вторых, на просторах любимой сердцу земли домового всегда охватывало чувство необъяснимой грусти. А может быть, и вполне объяснимой. Еще бы! Каждый кустик, каждый овражек, каждая полянка были здесь знакомы и дороги. Одна Змеиная балка чего стоила!
 Сюда Кукиш приходил в одиночестве. Садился подле приметного бугорка на краю почти высохшего болота и подолгу смотрел, как мимолетный ветерок перебирает былинки травы, слушал шелест деревьев, бормотал под нос о чем-то своем. Видно в душе у каждого есть потаенные уголки, о которых невозможно рассказать даже самому близкому существу; и не потому, что стыдишься или не доверяешь, а потому, что приоткрытые обозрению уголки эти порождают вдруг ощущение содеянного предательства. Кого? Наверное, самого себя, ибо просто, невозможно, да и не стоит открывать абсолютно все тайны своего сердца кому бы то ни было!
 В Змеиной балке со временем возродилась прежняя жизнь. Подросли новые поколения стражей, чьи треугольные головки с шипением вставали навстречу любому нарушителю покоя балки. Молодые гадюки не могли знать Кукиша, но отчего-то встречали его спокойно, безоговорочно признавая единственным подлинным хозяином окрестностей вокруг избушки, да и самого жилища бабки Вырицы.
 Прежде, чем вернуться лесными тропами к Русалочьему озеру, волшебник ласково гладил милые сердцу черные головки стражей, смахивал набегавшую слезу, а потом долго шел, вдыхая неповторимый аромат Заповедного леса.
 Домик у озера встречал домового веселым гомоном и радостной суматохой, усилившейся после появления младенца Лесослава. Кукиша и Эллею здесь ждали всегда, только вот визиты их год от года становились все реже и реже. И даже на живой карте в Одинокой башне злыдень старался поменьше смотреть в сторону русской земли, потому как всякий раз взгляд его невольно останавливался на черном камне – куске скалы Смерти, силуэте дорогого сердцу Красомира. В такие мгновения сердце Кукиша сжималось так, будто готовилось замереть и остановиться навечно: не сберег друга, не успел на помощь, не защитил от напасти!
 Зато Эллея радовалась каждому посещению Заповедного леса. Подошли они с хозяюшкой Илленари друг дружке, характерами сблизились. Подолгу на бережке сиживали, на закаты любовались, беседы беседовали, разговоры разговаривали. О чем? Да о своем, о женском. Правда, о нарядах и разносолах, темах вечных, им недосуг рассуждать было: на балах ведь, на приемах разных не бывали, песен не пели, танцев не танцевали; но вот за собой, за порядком в доме следили. Так что общего в двух женщинах много имелось. Часто напевы тихие с русалками заводили, все больше протяжные, грустные, молчали подолгу, плечами соприкасаясь, после тоску-печаль рюмочкой настойки сладкой прогоняя.
 Когда о житье-бытье речь заводили, и на Кукиша волшебница жаловалась. Илленари слушала, головой кивая: ей ли не понять подруженьку – ведь и ее Красомир-герой домоседом не был, все на дела-подвиги стремился. Видать душа такая у росичей, судьба славянская – не для себя жить, для людей, службу им служить добрую. В том и смысл существования своего разумеют. Успокаивала Эллею Хранительница, сопереживала, сочувствовала, однако с советами да правилами не лезла. Оттого и дружба женская, редко по жизни встречающаяся, раз от раза крепла. Человеку (женщине особенно) ведь что нужно: чтобы выслушали внимательно и понимающе, да не спешили ум свой показывать, советы давать правильные про то, как жить надобно, потому что и быт у каждого свой и “правильность” в нем разная.

* * *
 
 А как Лесослав объявился, стали подруги мальцом забавляться, растить, воспитывать. Баловали, конечно, но в меру. Опять же Илленари о судьбе Радовидовой меньше горевать стала, снова у нее заботы не о себе одной появились: накормить вкусно, одеть справно, синяки да царапины составами целебными лечить. Эллея грамоте парнишку наставляла. Кукиш все больше истории разные поучительные сказывал: о лесе Заповедном, его героях и подвигах их великих и малых. Радовид брату названному воинские искусства показывал, как с мечом да рогатиной, дубиной да луком тугим управляться.
 Как-то раз, годков десять ему уже было, увязался Лесослав за домовым в балку Змеиную. Пообещал вести себя смирно, с вопросами и просьбами не приставать. Обещанное выполнил, все время в сторонке держался, волшебнику ничем не мешая. Долго Кукиш в тот раз у бугорка заветного сидел, вздыхал, шептал слова какие-то ласково. Потом поднялся и странно на парнишку глянул:
 – Не хотел я тебя грамоте чародейской обучать и не стану. Однако все же скажу тебе хитрость некую. Не дано мне будущее лицезреть, но предчувствую, что когда-нибудь поможет тебе рассказка эта в трудную минуту. Только ты молчи об ней, даже со своими молчи, и без дела не используй. Волшебство бесцельное жизнь укорачивает, особенно у человека простого, магии не обученного. А поведаю я тебе вот об чем.
 И рассказал Лесославу хитрость о том, как легко и споро в бою неравном вместо себя двойника бестелесного выставить, а самому в невидимость уйти, чтобы таким образом врага одолеть.

* * *
 
 В одно из посещений леса Заповедного хозяюшка Илленари подарила Эллее комочек маленький пушистый цветом рыжим. Комочек оказался живым, пищал довольно жалобно и норовил выбраться из корзинки, на дне которой для него было устроено уютное ложе из льняного покрывала.
 – Ах! – всплеснула руками волшебница. – Котенок! Какая прелесть! Какой огненный! Давайте его Рыжиком назовем.
 Откуда взялся подарок неизвестно, наверное, из ближайшей к лесу деревеньки, куда Илленари часто наведывалась по делам домашним, а Эллее он пришелся, как нельзя, кстати, легко скрасив нередкие часы ее одиночества. Котенок отличался веселым и немножко шкодливым нравом. Подрастая, он стал чем-то напоминать Кукиша, то ли любопытством, то ли вечно взъерошенной шерстью, то ли неистощимым на шалости характером. Домовому подобное сходство явно не нравилось. Временами он даже злился, особенно тогда, когда спихивал не желавшего уступать, фыркающего от возмущения кота со своего любимого кресла перед камином. Волшебники поспорили, победа осталась за мужской половиной, и Эллея ограничила рост своего любимца, вернув ему прежние, детские, размеры, но зато научив человеческой речи. Теперь утро в Одинокой башне вместо “мяу” начиналось со слов: “Доброе утро, милая хозяюшка!» и «Старичок, подъем, завтрак проспишь!”, из-за чего, естественно, отношения между злыднем и Рыжиком оставались довольно прохладными, если не сказать натянутыми. Один старался ненароком наступить на миску с молоком, другой отвечал тем, что периодически подбрасывал в кровать волшебника полузадушенную мышку, которая оживала под одеялом, как правило, посреди ночи.
 
3.

 Итак, Эллея злилась, а Кукиш грустил из-за очередной размолвки по причине желания домового совершить прогулку, причем в места не столь отдаленные от Одинокой башни. Таких у волшебника водилось два. Первое – королевство гномов. Сам Фастфут очень редко, без веской причины, можно сказать, практически никогда, не покидал подземных пределов. После славного возвращения с победой над злыми силами молодой повелитель вплотную занялся делами. Еще до официальной коронации внук Гринклоака проверил содержимое сокровищниц и, увидев в них удручающую пустоту, направил отряды на разведку и освоение плодородных месторождений. Раньше этому мешали бесчисленные враги, направляемые рукой Карго и повелительницы нетопырей Гэллой. Теперь рудокопы, осененные светом возвращенной реликвии – Меча Четырех Ветров – быстро отвоевали новые земли, очистив их от мелкой подземной нечисти, построили удобные штольни, укрепили их и доставили к богатым жилам драгоценных камней добытчиков-кобольдов. По глубинным переходам вновь заструились потоки рубинов и алмазов, золота и серебра, железных и оловянных руд. Закипела работа в мастерских. Трудолюбивые умельцы довольно скоро заполнили кладовые своими искусными изделиями, так что прибывшие на коронацию Кукиш и Эллея были приятно удивлены обилием изумительных по красоте украшений в тронном зале, да и во многих других комнатах подземного дворца. Кузнецы отлили для торжества новый трон из золота, который золотых дел мастера покрыли неповторимым орнаментом сюжетных картин, повествовавших о героических подвигах Фастфута и его друзей. Домовой очень долго рассматривал диковинное творение, качая головой от восторга, после чего только и произнес:
 – Да-а! Здорово! Все как на яву!
 Кукиш лично короновал молодого повелителя, возложив на склоненную голову венец Гринклоака. Праздник длился почти неделю. Перед возвращением в Одинокую башню волшебник по просьбе Фастфута наложил на реликтовый меч тайное заклятие. Теперь при приближении к клинку ближе десяти шагов любого существа, кроме короля гномов, Меч Четырех Ветров начинал звенеть громче башенного колокола и сиять испепеляющим огнем.

* * *

 В общем, у гномов все было серьезно, они и сами являлись ребятами серьезными: плавили, ковали, чеканили – короче, глупостями заниматься не досуг. Однако Кукиш и тут умудрился навести смуту.
 Недалеко от дворца Фастфута на земле аллеманов располагался небольшой городишко Апфельгарт. Красивый город, домов на двести, маленький, уютный и весь в яблоневых садах. Его окрестности рудокопы навещали почти каждую неделю, торговали, меняли свои изделия на продукты, одежду, дерево для того, чтобы крепить потолки и стены штолен, посуду, домашнюю утварь. Но в сам город гномы не заходили, осторожничали, людской быт им казался странным и непонятным, мало того, опасным, потому удаляться от подземного хода на большие расстояния рудокопы не решались.
 В первое же посещение Фастфута без Эллеи домовой принялся подбивать короля на безрассудства:
 – Ну, чего, чего ты тута сиднем сидишь? Глянь, какой молодой, красивый, справный, на гнома-то совсем не похож. – (Последнее соответствовало истине: ростом юноша был со среднего человека, не такой плечистый, как все гномы, с довольно хрупкими, приятными чертами лица; единственное его отличие – чуть заостренные уши – легко скрывалось под густыми волнами каштановых прядей.) – Пошли в город. Тама и люди хорошие, и выпивка в трактирах славная, и девки симпатишные, можно сказать, “карсиновые”, туды-сюды глазом стреляют. Я волшебство наведу – никто и не признает нас. Погулеваним. Чего спрашивается, сила молодецкая попусту гибнет?
 Фастфут отнекивался долго, но в конце-концов сдался, понимая, что легче уступить: во-первых, Кукиш все равно не отстанет, а во-вторых, способности злыдня позволяли уговорить даже мертвого.
 Первое же похождение друзей завершилось, если не грандиозным скандалом, то весьма ощутимой потасовкой. Благодаря волшебству в трактир “Волосы Лиз” они вошли как припозднившиеся путешественники в пропыленных не привлекавших внимание дорожных плащах: дедушка и внук или пожилой господин и молодой слуга. Место оказалось, действительно, веселым, к тому же шумным, пропахшим дымком большого очага с жарившейся над ним целой свиной тушей, от которой добродушный хозяин отрезал щедрые ломти покрытого хрустящей корочкой мяса. Порции то и дело шлепались на глиняные тарелки, разносимые к столам очаровательной девушкой, дочерью трактирщика, той самой Лиз, чьи золотые волосы послужили основой для названия всего заведения. К каждому куску мяса полагались ломоть ароматного свежего хлеба, немного овощей и оловянная кружка доброго эля. Любимая атмосфера тут же привела Кукиша в умиленное состояние, а Фастфут просто-напросто влюбился в красавицу Лиз. В этом чувстве король гномов был отнюдь не одинок. Руки и сердца девушки добивалась чуть не дюжина соискателей, еще несколько раз по столько тайно вздыхали по шелковистым прядям, задорно вздернутой под лифом простенького, но опрятного платья груди, стройному стану и многим другим прелестям девушки. Однако большинство из них останавливала строгость трактирщика, да еще четверка братьев Лиз, известнейших в городке забияк, виртуозно владевших и различным оружием и навыками кулачного боя.
 Первые две кружки Кукиш осушил, не глядя по сторонам. Урча от удовольствия, он макал прожаренное мясо в острый соус, клал на хлеб, жевал, запивая прохладным крепким напитком, и ни о чем не думал. Волны тепла покачивали злыдня в океане наслаждения. Кто знает, может быть, человек и живет-то ради таких спокойных мгновений непритязательного счастья. Может, среди всей житейской суеты именно такие минуты и способны заставить позабыть о царящем вокруг хаосе, о непрочности мироздания, капризности судьбы. Именно подобные краткие передышки подвигают нас снова и снова сопротивляться жизненным заботам, противостоять страхам, преодолевать невзгоды. С третьей кружкой Кукиша потянуло на разговоры. Он глянул в сторону Фастфута и моментально уловил направление взора юноши. Оценив ситуацию, домовой икнул:
 – Х-хор-рошая девушка! Одобряю, ик! Чего сидишь? Впер-ред, герой, ик! Рога трубят п-победу, ик.
 – Тихо, тихо, пожалуйста, – сконфуженно пробормотал Фастфут. – Ты обращаешь на нас внимание.
 – А што? Ты считаешь, мы н-не д-достойны вним-мания, ик! Достойны! М-мы – герои, понял, – злыдень стукнул себя кулаком по груди. – Не ч-чета всем энтим, вокруг!
 И, невзирая на увещевания гнома, Кукиш попытался привстать с лавки. Увы, ему это не удалось. Эль оказался слишком крепким. Однако подобная мелочь могла остановить кого угодно, только не неугомонного домового. Полуобернувшись к королю, Кукиш успокоительно произнес: “Обжди, счас все получитца”, после чего заорал: “Эй! Э-эй, краса ненаглядная!”, попытался удержать мелькнувшую мимо Лиз за руку, но промахнулся, не сохранил равновесия и клюнул носом в пол.
 – Ах, вот к-как! Ну, ладноть! Счас я вам покажу!
 Первым, вырвавшись из рук трактирщика, заплясал нож. Острие принялось самостоятельно отрезать куски мяса и швырять их в лица сидевших за столами аллеманцев. Потом в ход пошли кружки с элем, которые живописно взлетали в воздух и опускались на головы и плечи, обдавая людей пенным напитком. Поднявшаяся неразбериха плавно перетекла во всеобщую драку. Кукиш добавил к ней пару пригоршней наколдованных из воздуха золотых монет, чем сделал свалку и вовсе безобразной.
 – Ну, все! – волшебник довольно отряхнул руки. – Теперь тебе нихто не пом-мешает, ик. Мжешь спкойно погов-ворить со своей избранницей. Пнял?
 – Пнял, – передразнил злыдня Фастфут и снова попытался выдернуть его из-за стола. Не тут-то было. Кукиш отчаянно сопротивлялся, бормоча под нос слова о “черной гномовской неблагодарности”, и успокоился лишь, когда одна из летавших оловянных кружек треснула волшебника по носу, опрокинув на доски пола. Домовой застыл посреди лужи эля.
 Лавируя среди дерущихся, Фастфут вынес опьяневшего старика и доставил его во дворцовые покои, где последний почти неделю выхаживал синий, не желавший реагировать на магические лечебные заклинания, разбитый нос, в результате чего был вынужден предстать перед Эллеей со следами трактирного приключения на лице, и тогда огорченная волшебница, в свою очередь, быстро прекратила самостоятельные визиты Кукиша к гномам.

* * *

 Вторым местом, где Кукиш скрывался от грустных мыслей, довольно однообразного быта и бдительного ока подруги был расположившийся к северо-западу от Одинокой башни Трольхейм, место сырое и довольно мрачное. Испокон века там проживали два племени: лесных и горных троллей. Племена мирились, ссорились, объединялись для совместных войн с врагами, вступали в междоусобные битвы, в общем, жили, как придется. С горными троллями домовой в свое время наобщался предостаточно и общение это было отнюдь не из приятных: что в первый раз, с Красомиром и Фиреем, что во второй, когда пришлось отсиживаться в башне во времена своего ученичества. О лесных великанах волшебник не знал и не ведал до тех пор, пока однажды к Одинокой башне не прибежали напуганные крестьяне из окрестных деревень и не рассказали о долетавшем до них шуме большой битвы.
 Кукиш взглянул на живую карту. В том месте, где горная подошва наползала на заросли густого леса, кипело страшное сражение, в котором сошлись лесные и горные тролли. Последние одерживали верх.
 – Да, счас вам! Накося-выкуси! – раскипятился домовой и незамедлительно вмешался, повернув течение боя в обратную сторону. Горные тролли постыдно бежали от весьма скромной магии: ну, спалил парочку, парочку заморозил и разбил на кусочки, но не более того. Лесные жители Трольхейма приветствовали волшебника воплями бурного восторга. Тут же, на поле брани, Кукиш познакомился с предводителем лесных великанов – Озгудом, а вскоре подружился с ним и зачастил в гости.
 В мрачных зарослях злыдня принимали с радостью. Еще бы! Ведь с той поры, когда волшебник простер над лесом свою оберегающую руку, его обитатели зажили спокойной жизнью. А это само по себе было прекрасно, поскольку в отличие от своих злобных горных собратьев лесные тролли ни воинственностью, ни, тем более, агрессивностью не отличались. Великаны довольствовались очень простыми радостями, а наиболее шумным событием для них являлась чья-нибудь свадьба.
 В первую встречу с волшебником по случаю одержанной победы Озгуд устроил пиршество, в котором, естественно, принял участие и Кукиш. А так как в лесной глуши не только варили эль, но и давили ежевику, чернику, землянику, делая из нее прекрасные вина, то домовой напраздновался вволю. Попытавшись поднять очередной бокал за здоровье повелителя лесных троллей, злыдень разлил его содержимое на стол, упал на лапу Озгуда и скомандовал заплетающимся языком:
 – Все! Бу-дя! Пшли ко мне, в гости!
 – Не-е, – проблеял король. – Не пдем, мы пьяные. Х-хозяйка зар-ругается.
 – Хто? Эллея? Ни-ко-гда! Я те точно грю! А потом, хто дома хозяин?! А?! И вообще, ты меня увжаешь?
 – Да-а-а! – утвердительно кивнул башкой Озгуд.
 – Т-да пшли! – отрезал волшебник.
 Всю дорогу до башни король нес Кукиша на руках. Оба горланили песни так, что оказались слышны за многие сотни саженей, и Эллея встретила их у самых дверей. Разглядев волшебницу, Озгуд стал как вкопанный.
 – Ну, чего стал? Пшли! – скомандовал домовой, скосил глаза и, увидев подругу, произнес с сияющей улыбкой. – Элея, Эл-лея! Эт мы. Пршли. Приним-май гостей, слышь?
 – Слышу, слышу, – заверила хозяйка Одинокой башни стальным голосом. – Ты где был?
 – Где? Да мы тут... с друзьями... по чуть-чуть. За п-победу нашего оружия, пнимаешь?
 – Очень хорошо понимаю, – на этот раз тон Эллеи вообще не предвещал ничего хорошего, и бедный Озгуд поспешил ретироваться, аккуратно прислонив Кукиша к дверному косяку.

* * *

 Но, в целом, лесные тролли оказались прекрасными парнями. Озгуд доказал это уже на следующий день, придя к башне в сопровождении пары собратьев, тащивших на себе гору лесных ягод, грибов, горшков меда, бутылей вина и различных настоек. Верхом приличия, растопившим гнев Эллеи, явился огромный букет незатейливых, но очень красивых цветов в не менее очаровательной плетеной корзине.
 Поэтому к троллям Эллея отпускала Кукиша без особого напряжения, тем более, что неповоротливая мощь грозных великанов защищала домового от любых опасных похождений, драк и других безрассудств, кроме, естественно, пития.

4.

 Однако терпение теряют не только волшебники, но даже боги. В то пасмурное летнее утро Эллея и Кукиш поссорились не на шутку. Домовой, как обычно, намылился по "тихому" навестить приятелей из ближнего леса, но был остановлен довольно грустным голосом Эллеи:
 – Опять к троллям?
 – А чего? Нельзя что ли?! – агрессивно бросил злыдень, считавший покушение на свободу мужских передвижений самым большим грехом женщины.
 – Опять пить станешь?! – полуутвердительно произнесла волшебница. – Хоть бы поберегся когда. Ведь сколько потом болеешь. Жизнь-то одна!
 – Так то – потом. Потом не считается. И сколько жизни той осталось! Тьфу! Крохи. Что же я, ее остатки подле твоего подола проводить должон?! Так, скажешь?!
 – И скажу! – голосок Эллеи зазвенел натянутой струной. – Себя не жалеешь, меня пожалей! Что я без тебя делать стану! Одного потеряла не налюбившись, теперь другого потерять надо? Так, что ли?!
 – Так, не так – дело десятое. Токмо одно скажу: мужик двигаться должон, ему от сидения домашнего тошно, от него он звереет, нервы тратит и ту же самую жиню укорачивает! Да и чего делать-то дома нонеча? Книжки прочитаны, в округе тихо, враги все перевелись – благодать, да и только! Скукотища!! Чего делать?! Клубки шитья тебе подавать?! Цветочки-веночки плести?! Ах, как красиво! Ах, какое загляденье! Музыки твои слушать?! Дак я в них не бельмеса не разбираю! Ти-ти-ти, та-та-та! Пойду я, а? – уже более миролюбиво закончил Кукиш.
 Вся поза Эллеи являла собой сплошные переживания и сокрушения по поводу непонятливости домового, его глубокой неправоты и непробиваемой мужской глупости. Однако злыдень не сдавался:
 – Ты меня и так со всеми раздружила: к Фастфуту одному нельзя, к Ямате с тэнгу – ни-ни, к грифонам – и не думай! Один Озгуд и остался. С ним тоже хочешь поссорить?!
 – Никто тебя ни с кем не ссорил. Сам виноват. Везде, где не появишься, то шкода какая-нибудь, то драка! Стыдно! Один только Заповедный лес остался. Давай туда отправимся, давно ведь не были.
 – И эх, ты! Ни шиша-то ты не понимаешь, а туда же – волшебница! Не могу я в лес Заповедный, хочу, а не могу! Там у меня от воспоминаний душа на полоски рвется! Оттого даже на карте в сторонку любимую смотреть опасаюсь. Понятно!!! _ с надрывом выкрикнул Кукиш и тут же добавил миролюбиво. – Пойду к троллям, а?
 – Ну, и уходи! Иди, куда хочешь иди!! И не возвращайся!!! – из груди Эллеи вырвались еле сдерживаемые рыдания, из глаз брызнули слезы досады, злости, жалости, и волшебница выбежала за дверь.
 
* * *

 Изморось кончилась, выглянуло яркое солнышко, через все небо протянулась разноцветная радуга. День собирался быть теплым, даже жарким и приветливым. Однако ни Кукиша, ни Эллею это не обрадовало. В Одинокой башне облака не только не расходились, но грозили сгуститься до свинцовых туч. Внезапная разрядка наступила в тот момент, когда у входа раздались звуки фанфар.
 Домовой слетел вниз по винтовой лестнице, распахнул ворота и чуть не сбил с ног пожилого гнома, за спиной которого выстроились два десятка вооруженных топорами воинов почетного сопровождения.
 – К-хм, – смущенно кашлянул Кукиш, отступая назад.
 – Великий волшебник Одинокой башни, – прочувствованным голосом произнес седобородый гном. – Его Величество, король Фастфут, и невеста короля Элизабет шлют привет и приглашают тебя и волшебницу Эллею почтить своим прибытием день их бракосочетания.
 В глубоком поклоне посланник протянул Кукишу свиток, перевязанный красной лентой с сургучной печатью.
 – Будем! Обязательно будем! Так и передайте, впрочем, думаю, мы поспеем к свадьбе раньше вас.
 Оставив ворота открытыми, Кукиш понесся вверх по лестнице с радостными воплями: «Эллея! Эллея!», а старик гном лишь пожал плечами, после чего повернулся и спокойно скомандовал караулу двигаться в обратный путь.
 – Эллеюшка, – всклокоченная борода злыдня осторожно протиснулась в дверной проем комнаты волшебницы. – Милая, нам приглашение. Фастфут прислал. На свадьбу зовет. Так что собирайся.
 Однако женское настроение меняется не так скоро, как мужское, и над Эллеей еще продолжали плыть серые грозовые облака случившейся ссоры.
 – Куда? Что за спешка такая? Подарки не продуманы, достойного наряда у меня пока нет, и прически тоже. Нет-нет. Спешить некуда. Свадьба когда?
 Кукиш наконец-то сломал сургучную печать и развернул послание:
 – Через два дня.
 – Вот через два дня и прибудем, а пока спокойно подготовимся.
 – Ты чего энто, чего спрашиваю, совсем что ли? – обалдело произнес домовой. – Ты чего, нас же ждут.
 – Подождут, – твердым голосом закончила разговор Эллея.
 – Ах, так! Продолжаешь, да! – рассвирепел злыдень. – Да?!
 – Да, – раз начав, остановиться бывает трудно, особенно женщине.
 – Ну, и продолжай! Без тебя отправлюсь, ясно?! Охолонешь – догонишь! – в сердцах хлопнул дверью Кукиш и понесся вниз. Правды ради, следует сказать, что с последними словами на душе волшебника образовался тяжелый камень, и сердце защемило от нехорошего предчувствия, но домовой подавил его. А зря. Один только взгляд на живую карту подсказал бы ему, что уже несколько дней в Наземье происходят весьма и весьма серьезные, требующие пристального внимания и вмешательства события самого неприятного содержания. Но, увы, кто действует в злости, тот похож на слепого, бредущего в потемках.

5.

 День, действительно, выдался солнечным и жарким. Эллея грустила. Ее не радовали даже суетливая беготня Рыжика и его попытки хоть как-то развеселить хозяйку. Наконец волшебница поднялась из кресла:
 – Все. Прекращаем грустить, и отправляемся на прогулку. Раз он нас не любит – пускай… – что «пускай» Эллея не договорила, однако котенку все было достаточно понятно и без слов.
 Прогулка, если не развеселила, то во многом рассеяла плохое настроение волшебницы. Сначала они бродили у подножия Одинокой башни, но сверкавшая в лучах солнца зеленая листва ближнего леса манила к себе, и Эллея с Рыжиком наперегонки домчались до лесной опушки, где утомленная хозяйка опустилась на траву, а шкодливый котенок умчался в заросли.
 Прошло пять минут, десять, двадцать, полчаса, а Рыжика все еще не было видно. Не подозревая ни о какой опасности, волшебница прилегла на мягкий травяной ковер и постепенно задремала. В отличие от домового ее не посещали никакие тяжелые предчувствия, она лишь была полна переживаний минувшей размолвки с Кукишем. Женщина просто устала и от ссоры, и от игры с котенком, и от всех предшествовавших событий: да, несомненно, с мужчиной жить не легко, тем более, если этот мужчина – великий волшебник.
 Вылетев из кустов, плотная сеть накрыла Эллею с головой, опутав и спеленав так, что любые магические заклинания сделались трудно выполнимыми. Ошеломленная волшебница попыталась оказать сопротивление, но ощутила вдруг резкую боль в затылке, вспышку яркого света перед глазами, после чего ее сознание померкло.