Рассказы весны

                ЧЕТЫРЕ НЕБОЛЬШИХ РАССКАЗА

                ОБОРОНА ДИССЕРТАЦИИ

Пришло время, и я написал докторскую диссертацию «Перспективы повышения лактационных характеристик у млекопитающих средней полосы».
Поскольку доить можно не только коров, но и коз, овец, кобылиц и даже верблюдиц, я представил её для защиты в Совет по специализации «Общее животноводство». Защита прошла «на ура!». Надеясь, что её утверждение в ВАКе – чистая формальность (по крайней мере, так было записано в соответствующих документах) я было расслабился, мечтая несколько передохнуть и затем продолжить свои эффективные исследования уже на уровне широкого внедрения полученных результатов.
        Боже! Как я ошибался! В ВАК поступила очерняющая меня анонимка, и, хотя всех заинтересованных лиц вдохновляла недавно обнародованная властями позиция «Анонимки не рассматривать!», осторожность этой высокой комиссии взяла верх, и мне пришлось перейти к обороне. Анонимщик писал, что животновод я слишком общий, а оппоненты – вообще не животноводы, отзывы на диссертацию подписаны во время застолий, а Председатель Диссертационного совета – и вовсе мой кум. Документально отбился, но ВАК перестраховался и отправил мою работу «чёрному оппоненту», который написал, что она не соответствует специальности «Общее животноводство», так как не все разводимые животные (например, собаки) доятся. По его мнению, диссертацию следовало бы защищать по специальности «Коровы» или «Козы», или «Овцы», или «Кобылы» или, хотя бы, - «Верблюды». Эксперт ВАКа присоединился к мнению чёрного оппонента, так как в моих публикациях прочёл о вымени, сосках, сычуге, рубце, траве, но не об общем животноводстве.
        Экспертный Совет решил, что если есть дым, то наверняка есть и огонь, и отправил мою диссертацию на дополнительное рассмотрение в Институт гельминтологии. Тамошнее заключение было разгромным: «Как? По общему животноводству – и не слова о червяках! Не годится ни по смыслу, ни по содержанию, ни по терминологии!»
       Я пока держу оборону, но полагаю – пора сдаваться. Моя корова доится лучше, а что ещё надо?

                ПРИБОРКИ МОЮ!


       На вопросы подружек, кем она работает, баба Катя отвечала: «Приборки мою!».
       Мойка стояла боком к окну, и баба Катя иногда по привычке стряхивала в него остатки воды из вымытых пробирок. К ругани прохожих она привыкла, а новое ведро портить было жалко: девчонки-лаборантки говорили, что какое-то «Кали» ест железо до дна.
Досрочно на пенсию она ушла из-за «Зелёной шляпы», обрызганной ею, видит Бог, нечаянно. Зелёная шляпа орала ещё о разлезшемся костюме, но Баба Катя была уверена, что та врёт.
       На место бабы Кати взяли серебряную медалистку, не прошедшую в институт по конкурсу из-за «придирок» Приёмной комиссии. Через неделю она взяла в привычку сидеть на подоконнике и щурить глазки тем, кто тянул, по её мнению, «на кандидата». Неподходящим она ловко плескала смывы на шляпу или в карман, если те пытались флиртовать. «Приборки» мыла мама, уходившая теперь со своей работы на два часа раньше.
       То ли мамина работа  была тоньше, то ли реактивы плохие, но жалоб пока не было.

                НЕСУНЫ

       Трубки были блестящие, красиво изогнутые и тяжёлые. «Гольные змеевики!» - восхитился Димыч, пряча их под пиджак, и в глазах его запрыгали видения будущих целковых. «Даже если жила Мокин сорвёт по десятке» - высчитывал он – «Отдавать меньше, чем по четвертаку не буду, а пятнадцать жёлтеньких на земле не валяются! А теперь, когда Проклятая стала дороже, да постоять за ней надо, можно и по тридцатке запросить, ничё, возьмут, кого приспичит!
       Торчащие из-под полы трубки царапали кусты, срывая с них пожухлую листву, задевали прохожих, на что те громко ругали Димыча вполне цензурным словом «Несун!».
       Сложив груз у кустика, Димыч зашёл за него по малой нужде, а когда вышел – будущие змеевики уплывали в другую сторону под полами других пиджаков. Парней было двое, бороться с ними резону не было. Димыч шёл за ними, пуская в голосе слезу и поминая несуществующих детишек. Не помогало: ругался Димыч, наверно, не очень впечатлительно – молодцы даже не огрызались.
Недавно услышанное слово всплыло вдруг в мозгу Димыча в виду уплывающей наживы во всей своей кипящей обидной резкости. Он остановился и пустил его в парней, заполняя возникшую пустоту острой к себе жалостью: «Несуны!!!». В ответ парни обидно засмеялись.
       Через час раззява, ремонтировавший забор, не досчитался пары досок. Димыч не выпускал их из рук до самого дома. Кучку кирпича, увиденную сквозь незалатаную дыру, он приберёг на завтра.

                КУБИК РУБИКА

      Если Иванов выходил на работу, то Петров болел, а Сидоров уходил в отгул.Если Петрова вызывали к начальнику, то он был «на объекте». Если Сидорову предлагали ехать в командировку – он брал бюллетень. Если дело Петрова поручали Иванову, он настоятельно просил передать его Сидорову. Если Петров не знал, где Сидоров, то говорил, что Иванов послал его по делу, если …
     Но два раза в месяц они обязательно сходились вместе у кассового окошечка и убеждались, что пока – действительно существуют.

                ЗАТЮКАЛИ

Осенью, под соответствующее настроение, написал я небольшое стихотворение. Оно мне самому так понравилось, что не могу не привести его в этом небольшом рассказе:

Ледок по;тру на крыльце,
Последний лист в кустах желтеет,
И кто-то в красном пальтеце
Уходит вдаль в конце аллеи.
А солнце, с явной неохотой,
То кинет нам холодный луч,
А то, сославшись на заботы,
Надолго скроется средь туч.
Я, со страданьем на лице,
Чего-то жду безрезультатно,
А кто-то, в красном  пальтеце,
Чего-то не спешит обратно.
Ледок растаял на крыльце,
Ожил, замёрзший за ночь кустик…

А та, что в красном пальтеце,
Уходит прочь, и тоже в грусти.

Случилось вскоре гулять мне с давнишними друзьями по парку Фили. Они прогуливали новорождённого внука, и я, заехав проведать их, составил им компанию. Настроение было хорошее, и прочёл я им это своё новое произведение. Все ли  мои стихи были хороши - не знаю, но вежливые друзья их обычно хвалили. В этот же раз их реакция показалась мне странной: оба явно сдерживая улыбки, и на мой вопрос, что же в стихах смешного, не сдержавшись, расхохотались и обещали объяснить всё чуть позже. Но скоро я сам всё понял.
Чудная аллея старых лиственниц, гривастой рыжей хвоей делавших их похожими на львов, заканчивалась небольшой детской игровой площадкой. Посреди неё, в роскошной красной поролоновой шубе, стоял двухметровый крокодил Гена. Его зелёная плоть маскировала, смягчала очертания деревянной скульптуры, создавая впечатление действительно уходящей натуры в красном пальто.
Да, стихи надо читать не только под настроение, но и в соответствующем антураже.
Примерно через полгода поехал я подлечиться в санаторий, затерянный среди  полесских болот. В отличие от набора вполне приличных медицинских процедур, культурная программа здесь была явно в загоне, и моё предложение почитать коллегам свои стихи пришлось аниматорам явно по душе. Послушать меня пришло человек двадцать, принимали хорошо, но когда я прочёл уже упоминаемое стихотворение, реакция зала живо напомнила мне с трудом сдерживаемые ухмылки моих друзей. Оказалось, что в конце дальней санаторной аллеи, в окружении мачтовых сосен, в позах уходящей дальше в бор компании установлены скульптуры неизменного зелёного друга всех детей крокодила Гены, естественно – в алом поролоновом пальто, и его закадыки Чебурашки. Дежавю!
Доканало меня то, что стихотворение это на некоторое время получило широкое распространение в кругу моих друзей и знакомых. Увы, не за явные или кажущиеся художественные особенности, а за строчку «А кто-то в красном пальтеце…». Балагуры после неё вставляли уточнения, кто именно уходил, заменяли эпитет «в красном»  не только новым цветом, но и наделяли качеством (сером, рваном, гнусном и, даже, краденом). А действующему персонажу приписывали самые разные, порой даже гнусного свойства, действия.
Короче, затюкали авторскую удачу на корню
                12.12.2022

                ИЗ УКРАИНСКОЙ  ИСТОРИИ

      Современные УКРы гордятся, что их предки вырыли Чёрное море, но не хотят признать тот факт, что на черенках их мотыг стояли клейма изготовителя – предка известного Тульского самоварщика Баташова.
Кстати, выкопали УКРы не Чёрное море, а яму для него, назвали её Чёрной, так как свет до дна не достигал, отчего они и глубже копать не стали. На подвиг этот их подвиг пример китайцев, соорудивших для защиты своих границ китайскую стену. УКРам на стену не было стройматериала, и  они решили ограничиться рвом, на дне которого непроходимую слякоть создавали падавшие туда воды Днепра.
      Так и жили УКРы у своей ямы, пока русские доки не посоветовали им прокопать ещё Босфор с Дарданеллами – дескать, океанская вода яму заполнит, так хоть торговать можно будет с заморскими странами. Так образовалось море, сначала, из уважения к советчикам, названное Русским, что не понравилось туркам, разрешившим рыть Босфореллы. К консенсусу пришли быстро, согласившись новое море назвать именем прежней ямы: Чёрное, хотя из-за накопившейся на его дне слякоти, в народе его долго продолжали звать «Поганым».
Опять же, кстати, УКРы узнали о новом названии моря лишь после того, как там стали строить современные курорты.

                ОБНАРУЖИТЕЛЬ

      В первые же дни моего пребывания в этом городе я попал (можно даже назвать это «влип») в цепочку событий, которая резко поменяла моё ожидаемое будущее.
      Я, инженер-энергетик, молодой доцент, успешно преподавал и не менее успешно занимался наукой в столичном вузе, уже подумывая о написании докторской диссертации. По устоявшейся традиции институты нашей страны обменивались с другими странами специалистами,  держа пульс на тенденциях развития «родственных» технологий. Вот и меня рекомендовали к такой стажировке, обнаружив в Дрезденском техническом университете программу  для исследования проблем, схожих с теми, которыми занимался  и я.
      Год ушёл на освоение языка, который я раньше не изучал, причём срок этот определялся не моими способностями, а оформительской волокитой. Можно понять необходимость времени на переписку с противной стороной, уточнением условий пребывания, въезда-выезда и юрисдикции совместно полученных результатов, но сильно тормозили этот процесс и «особенности» родимой бюрократии. Взбудораженные открывающимися перспективами заграничного вояжа, кандидаты на поездку быстро законсервировали свои заботы, подготовили себе заместителей, нарисовали им планы действий на срок собственного отсутствия и … «повисли в воздухе». Оформительская телега продолжала скрипеть. Как потом признался посетивший нас за рубежом инспектор, многие кандидаты «проели ему печёнки» звонками. Наказывая торопыг, он папки с их личными делами, даже если сроки завершения близились к успешному концу, перекладывал в конец очереди.
      Но любая волокита когда-то, да кончается, и я всё же оказался в упомянутом выше прекрасном городе. Поселили меня на одиннадцатом этаже нового двенадцатиэтажного общежития, в однокомнатной квартирке. С её балкона открывался прекрасный вид. Высотка (по тогдашним меркам) удачно располагалась между парком и стадионом, Среди моря зелёных крон скверов и красных черепичных крыш жилых домов высились шпили многочисленных кирх и купола соборов, на холмах за недалёкой Эльбой виднелись виноградники, а за ними стеной всплывало синее небо. Свежий воздух и отсутствие уличных шумов делали балкон идеальным кабинетом, его я и выбрал местом своих трудовых занятий.
В этот злополучный день, когда я  уже переступал порог балкона, прямо перед моим лицом пролетело вниз что-то большое и пёстрое. От испуга я выронил из рук всю канцелярскую мелочь, секунду другую находился в замешательстве: то ли её собирать, то ли бежать куда-то, но, по извечному любопытству, первым делом перегнулся через перила, пытаясь рассмотреть детали столь неординарного события. Но не удалось: земля была далеко, хотя какая-то суматоха там уже начиналась. Решив скорее туда спуститься, я мельком заметил, как в доме напротив какой-то мужчина перешёл по внешнему балкону с лестницы на лестницу. Я бы и не обратил на него внимания, если бы элементарный вопрос: «Чего это он не в лифте поехал?» не засел у меня в голове.
     Внизу я увидел труп студентки, которая  подрабатывала уборкой наших комнат – я с ней переговаривался во время этого процесса: и из вежливости, и уточняя местные обычаи, ходовые словесные обороты и суть других бытовых мелочей. Погоревав про себя, я было собрался уходить, но объявилась полиция и начались нудные вопросы с неоднократными повторами своих впечатлений разным лицам, сначала прямо на площадке, потом в отделении полиции, а когда узнали про виденного мною мужчину, то и в управлении, куда меня отвезли, не дав даже прилично одеться. Особенно возбудили полицейских мои слова о хромоте незнакомца. Они прямо вцепились в меня, требуя всё новых воспоминаний, но, поскольку таковых больше не оказалось, стали допытываться, как я узнал, что он хромой. Тут уж я вспомнил все наставления родной милиции перед поездкой, и отрапортовал, что не говорил о хромоте мужика (герра Икс, конечно), а сказал только, что он приволакивал ногу, будто она от него отставала. Это впечатление рассмешило меня, потому я его и запомнил.
      Тем временем обо мне сообщили в наше Консульство в Карл-Маркс- Штадте, откуда спешно (через 3 часа), приехал наш представитель, и меня вновь, в его присутствии, под протокол, опросили и наконец отпустили восвояси, но, увы, повезли не домой, а в консульство, правда - с заездом на переодевание. С утра у меня маковой росинки во рту не было: фольксдойчеполицаи про маковую росинку слыхом не слыхивали, а наши отделались дежурными словами «Там покормят!». С тем мы и отбыли на дипломатической машине в КМШ.
     Там меня действительно, хоть и наскоро, покормили и вновь стали (нет, не допрашивать) – расспрашивать. Я уже понял, что история завязывается нешуточная, и, судя по тематике вопросов, идущая издалека и ведущая неизвестно куда. В заключение меня даже «прогнали» через аппарат, которого все боятся. Проверять меня «на вшивость» (пардон!) было бесполезно: я был человек со стороны, чист, аки младенец, и  всё мною сказанное, было абсолютной правдой, правдой от неведения, но насколько она была истинна? Это и было интересно испытателям.
      У них, по-видимому, были подозрения, что интересующий (очень интересующий) их субъект хром, но на какую ногу? Я утверждал – на правую. Долго выясняли, из каких фактов я сделал  такое заключение? Доказывать этим серьёзным людям, что я не исследователь походок, было бесполезно. Они гнули своё, пришлось вспоминать. Откуда-то из глубин памяти я выдавил, что  при ходьбе тот человек периодически наклонялся вбок, в мою сторону. Вероятность и глубину этого действия и пытались уточнить инструментально. После этого, сдержанно поблагодарив, отвезли домой, наказав «не трепаться» и через неделю прислать в консульство контрольное, на спокойную голову, описание событий, что я и сделал.
     Что и почему случилось с Кристиной (так звали погибшую) – я не выяснял, не так ещё врос в среду: в гостинице-общежитии друзей не завёл, а на работе, думаю, об этом событии, скорее всего даже и не знали, в печати я сообщений не видел.

     В СССР все члены партии, согласно Уставу, раз в месяц должны были принимать участие в партсобраниях. Наши встречи проходили на территории консульства, в КМШ. Кроме новых политических установок мы имели во время этих встреч возможность обменяться своими житейскими новостями, идеями, технической литературой и просто узнать больше о своих друзьях-товарищах, стажирующихся или работающих в других городах принимающей стороны. Да и сама возможность побывать в другом районе чужой страны была любопытна. Вот в одну из таких поездок со мной и провели беседу, в корне поменявшую мою деловую, профессиональную, да и личную судьбу, естественно – и моей семьи. Оказывается, во время бесед со мною в рамках упомянутого инцидента, специалисты заметили во мне какие-то задатки, «червячки», как они выразились, которые они и захотели превратить в «бабочек», чтобы затем использовать их на пользу государства. Отказаться было и невозможно и глупо.
      Теперь, параллельно с моими профессиональными исследованиями в Техническом Университете, я, не афишируя, занимался развитием узко профилированных навыков со специальными преподавателями. Вскоре, по моей наводке и с подсказки старших, Профессор, заведующий моей кафедрой, организовал мне знакомство с руководством тамошнего частного Института Энергетики, а после выполнения некоторых исследований в рамках совместного договора, я начал там работать на части ставки. Это открыло мне возможности общения с коллегами из ФРГ, и, пусть пока не частого, доступа на ту сторону, а, кроме того, и множество случаев для новых, полезных по многим направлениям, знакомств. Конечно, и мной стали интересоваться соответствующие органы сначала немецких, а потом и европейских  государств, нагло или более тонко. По началу меня оберегали свои, а потом я и сам стал хорошо разбираться в соответствующих подкатах. Примерно через полтора-два года всё «устаканилось». Ко мне пригляделись-притерпелись, признали «относительно лояльным» и более-менее «чистым». Вскоре я получил докторскую степень, признанную и в Союзе, и за бугром,  после чего засветился в нескольких европейских мероприятиях, в компаниях числился как яппи, то есть – довольно успешно легализовался в заданном направлении, приступив к выполнению обязанностей абсолютно легального сотрудника, обременённого, в том числе, и нелегальными обязанностями. Эта часть работы была чрезвычайно важна, технологически сложна, требовала многих специфических навыков, общительности и… максимальной скрытности. Я стал «Обнаружителем».
     В мои задачи входили стратегическая разведка местности, оценка динамической обстановки и состава её участников, фиксация наблюдаемого события, оценка  конспирологической безопасности ситуации и маркировка её безопасности. Что это такое?
     Географическое положение сотрудника нелегальной службы в любой момент времени может оказаться для него неожиданным. Для него, но - не для его руководителя. Наиболее возможные театры действия его подчинённого должны быть заранее «разведаны»: топографически, социологически (особо - наличие силовых учреждений, их территориальное распределение, часы работы, свобода доступа и пр.). Следовало наметить локации, обеспечивающие необходимые действия нелегала в разных вариантах изменения обстановки, особенности рельефа и климата обследуемого региона, строгости несения службы сотрудниками силовых служб и даже степень социально-религиозного фанатизма населения. Такая разведка создаст определённую свободу при выборе мест необходимых встреч и рекомендаций оптимальных поступков действующему агенту, особенно в постоянно преследующих его жёстких временных условиях.
     Возложение этих задач непосредственно на нелегала нецелесообразно – у него и так забот много, и может значительно увеличить возможность возникновения подозрений, так как его присутствие в неожиданном месте требует надёжных мотиваций.  Я же всегда мог оправдаться возникновением перспективных деловых или научных интересов. Конечно, не предполагалось, что я буду бродить по незнакомому месту с теодолитом или переписывать часы работы аптек, но сделать так, что попав в незнакомый для нелегала, но «разведанный» город впервые, он не будет тыкаться носом по углам, а уверенно поведёт себя в новый обстановке – было моей обязанностью.
     Топологическая разведка нужна не только с целью поиска возможных путей и способов отхода от мест возможных событий, но и с целью определения легендированных мест доступного, удобного и достаточно широкого возможного наблюдения за этими событиями.
     Так, в одном из средиземноморских уголков, в торговом пассаже, по восточному заваленного различной рухлядью, мной была обнаружена одна совершенно изумительная точка исчезновения. В одной из многочисленных галерей этой «толкучки», среди развешанного ширпотреба, было втиснуто зеркало, размером в рост человека, перед которым вечно крутились реже – покупатели, завсегдатаи шопинга, чаще –  любопытствующие, примеряя вороха одежды, приносимой сюда охапками услужливыми приказчиками. Затеряться в этой кутерьме было не просто просто, а как бы естественно. Зеркало, к тому же, вращалось вокруг вертикальной оси, на обратной его стороне тоже оказывалось зеркало и… крохотный туалет, задрапированный складками бесчисленных свисающих тканей, проникнув через которые перед потенциальным беглецом открывались тысячи «тропинок» для исчезновения. Значимость этой точки повышалась тем, что оно идеально просматривалось из-за дастархана недалёкой «чайханы», где можно было сидеть часами, потягивая чаёк или подрёмывая за кальяном, исподволь наблюдая за пёстрой жизнью этого огромного рыночного пространства. Правда, возникала желательность своего обозначения как завсегдатая этого учреждения с оправданием возможных неожиданных появлений и внезапных исчезновений, что для человека с моей деловой репутацией было не так сложно.
     Приведу пример ещё одной удачной находки. На одном из островов Средиземного моря, признанном туристской Меккой, я обнаружил отель, расположенный на перешейке между двух бухт, на  значительном расстоянии от города. На противоположной стороне одной из них функционировал полудикий пляж, бухту другой стороны от моря ограждал мыс, заканчивающийся молом с пристанью, куда могли швартоваться корабли с достаточно большой осадкой. Всё это создавало весьма благоприятные условия при необходимости незаметной эвакуации.
     Первая бухта была насыщена множеством островков, что позволяло доплыть до пляжа не только незаметно, но и с малым расходом сил, а дальше затеряться в толпе купальщиков даже неумелому пловцу или просто слабосильному человеку. Дополнительные бонусы заключались в том, что из отеля по суше до пляжа добраться было можно, но трудно и нудно. Надо было идти несколько километров по пустынному бездорожью, днём – под палящим солнцем, а ночью – без видимых ориентиров, поэтому никто этой возможностью не пользовался, тем более, что  отель имел выход к месту отличного купания прямо со своей территории, то есть случайные лица пользоваться им практически не могли.
     От мола другой бухты регулярно отходили пассажирские и частные посудины, доставляющие туристов к двум другим крупным островам, один из которых, к тому же, имел регулярное авиасообщение с материком. Бонусом этого варианта являлось то, что с вечера пятницы берега этой бухты заполнялись прибывающими городскими жителями, раскидывающими свои палатки, навесы, загородки-заборчики в такой тесноте, что найти там нужного человека без договорённости с ним до окончания уикенда было просто невозможно. Хотя эта бухта была значительно мельче и несколько захламлена и мало приспособлена для отдыха (всё, от продуктов, печек и горшков привозилось отдыхающими с собой), она привлекала горожан, так как сюда вела асфальтовая дорога, оканчивающаяся обширным паркингом.
     И, наконец, сам перешеек оканчивался диким мысом, с которого умелому пловцу ничего не стоило добраться до ближайшей суши, совершенно не освоенной и не посещаемой вплоть до самого города.
Не удивительно, что я стал привычным гостем этого отеля, надолго бронируя там номер с правом приглашать туда на кратковременный отдых своих друзей.
Огромную помощь в моей тогдашней работе способствовала моя, не побоюсь этого определения – феноменальная, зрительная память и способность узнавать однажды виденного человека, даже если возраст, грим или даже косметические операции изменили его внешность. С этим связан один курьёзный случай. В сфере описываемой мной деятельности не приветствуется случай стыковки действующих агентов, в той или иной мере знакомых ранее друг с другом.
     В студенческие годы, перед последним курсом, мы с женой купили путёвки в институтский спортивный лагерь, где недурно отдохнули, подружившись там ещё с двумя замужними парами. Муж в  одной из пар выделялся статью и красотой, хотя был огненно рыж и конопат. Разъехавшись по домам, мы некоторое время поддерживали отношения, но после окончания института как-то разошлись. Ходили слухи, что «Медный», как мы меж собой называли этого друга, подался в «органы», где и затерялся.
     И надо же, на очередном инструктаже, на предъявленной мне для запоминания фотографии человека, встречу которого я должен был отследить, я его узнал. Прошло более двадцати лет, агент был сед, морщинист и  усат. Чуть видневшиеся остатки осьпин мгновенно вернули мне его молодой вид, и я, совершенно неожиданно для себя, воскликнул: «Медный!». Это вызвало оторопь у инструктора и последующие разборки, так как это слово оказалось одним из его кодовых имён.
     От долгих разбирательств и отмены этой операции спасли лишь  срочная её необходимость и наши с Медным незапятнанные репутации. Не знаю, дошла ли эта история до него. Конечно, мне хотелось встретиться с ним, но – не пришлось. Встречных шагов не последовало, а расспрашивать о чём-либо в наших кругах не принято.
Успешна ли была моя работа – судить не берусь: мои отчёты рассматривались, обсуждались и оценивались не в моём присутствии, но то, что я дослужил до пенсии, свидетельствует, что какая-никакая польза от меня была.

                06.04.2025

                ТЕБЯ НЕ ХВАТАЕТ

«Вдали тебя – я обездолен…»
Из старинного романса
В. Сологуба

Город лежит внизу. Под балконом теснятся красные черепичные крыши, похожие на чешуйчатые спины невиданных тварей. После недавнего дождя они потемнели, кажется, что твари эти сбились в огромное стадо и о чём-то грустят.
В ясные дни над городом появляются растрёпанные перья облаков, и тогда интересно смотреть, как шустрые реактивные серебрушечки протыкают их спицами своего следа.
В непогоду неба не видно, оно прямо за окном, я в нём живу. Облака ползают мохнатыми пузами прямо по крышам, ощупывая мостовую косматыми лапами дождя. Они нагло ползут на балкон, и одиночество комом подкатывает к горлу. Когда они опускаются ещё ниже,  сквозь их мохнатое одеяло торчит толстый закопчённый палец городской ратуши с позеленевшим от непогоды ногтём-куполом. Над ним, словно обращаясь за помощью, протягивает руку позолоченный человек, до боли близкий и понятный в своей надежде.
       Ты помнишь тот день в Шереметьеве? Солнце падало на землю отвесно и берёзки равнялись по его лучам белыми стволами. Снег ещё лежал по канавам, а на кочках полезли вверх зелёные стрелы молодой травы. Пахло новой, начинающей жизнью, и в голом ещё лесу отчётливо слышался звон ранних подснежников. Ты полезла за ними, наст не выдержал, и ты ухнула в канаву. Пришлось переобуваться, выливая из сапог на нагретый асфальт воду. Я ругался, ты смеялась, а Серёжка  скакал вокруг нас, хлопая голенищами сапог и размахивая руками…

***

«Ужасно легко быть бесчувственным днём,
а вот ночью – совсем другое дело»
Э. Хемингуэй «Фиеста»

      Читать уже невмоготу, писать – тоже. Голова тяжёлая, пальцы судорожно дёргаются, и перо вырисовывает на бумаге каракули, совсем не похожие на буквы. И каракулями же расползаются мысли.
Мы глушим себя работой, но наступает пресыщение, и из всех углов памяти вылезают воспоминания. В эти моменты любая мелочь выводит из себя, и лишь немедленное общение с соотечественниками уводит с опасного края психического расстройства. Каждый из нас испытал это на себе, и потому молча встаём навстречу другу. Слова здесь не нужны.
     Мы сидим, тянем сквозь зубы горечь пива и (рассказчик смеётся первым) вспоминаем весёлые эпизоды своей жизни на Родине. Помогает, правда, с каждым разом всё труднее, помогает, если не смотреть друг другу в глаза: в их потаённой глубине криком замерла тоска по дому.
В Озёры мы добрались поздно вечером, и Оку по наплавному мосту переходили уже ночью. Доски настила качались под ногами, под ними журчала близко невидимая вода, а в лицо бросались тысячи ночных бабочек, выплодившихся именно в эту ночь. Белые звёзды, неподвижные вверху, дрожали внизу, и вместе с водой струились вниз по реке, к жёлтому мотыльку далёкого костра. Ночь была полна звуков, но вместе они ощущались как огромная тишина. Было тожественно, немного жутко, и мы поневоле примолкли, а Серёжка цепко держал мою руку за палец и дрожал от прохлады и детского страха, прижимаясь ко мне своим худеньким телом… 
     Пять дней в неделю мы знаем лишь нашу маленькую жилую комнатку и кабинет в кафедральном корпусе Университета. Утром – туда, краткий обеденный перерыв и вечером – обратно. Пять дней мы не замечаем этого однообразия – отвлекает работа. Но в конце недели  остаёшься наедине с собой, в стеклянном аквариуме одиночества. Поначалу это нравится, но уже с полудня субботы отдых превращается в пытку.
     Распухшие мозги не принимают чтения, вся собственная писанина кажется серой, сырой и не вызывает удовлетворения. Сердце тяжелеет, руки опускаются и начинают напоминать о себе все болячки. Алкоголь не помогает, не приносит ни забытья, ни радости, сдирая с души последние защитные покровы, без которых человек становится беззащитен и жалок. Да и наши скудные финансы на алкоголь не рассчитаны.
    И у нас слишком остры воспоминания о своих женщинах, чтобы ходить по чужим.
    Хорошо, что в городе  много картин: местные галереи известны во всём мире, тучи туристов едут сюда специально из-за них. Галопом пробежав по залам и отстояв перед знаменитой Мадонной, ошалелые, с остановившимися глазами, толпятся они на зелёном плацу  Цвингера с сумбуром цветовых пятен, имён и дат  в голове и уже непонятными своими пометками в путеводителях. Им уже всё равно: они оглушены информацией, и лишь по инерции идут за заговаривающимся утомлённым гидом. Они устали восхищаться, и вдруг ставшие тесные туфли волнуют их сейчас  гораздо больше примелькавшихся скульптур эпохи Возрождения. Горемыки покорно глядят на каменные шеренги почерневших химер и лупоглазых купидонов, и оживление вызывает уже не классическая красота форм, а удачно посаженные птичьи пометки на улыбающихся головках маленьких истуканов.
     Мы ходим в музеи по-другому: мы идём к «Старым мастерам» как к сообщникам, как к товарищам по несчастью. Мы не торопимся: рассматриваем каждую картину подолгу и находим в них созвучия своим мыслям и ощущениям: то же одиночество, те же воспоминания о прошлом счастье. Картины успокаивают нас, мы улыбаемся уходя своим единомышленникам, унося в сердце твёрдость и надежду.

***

«Счастье – это всегда прошлое»
Из твоего письиа.

     Была суббота, и попутные машины вдруг пропали. Меня подобрали уже в темноте и, когда через сотню километров я догнал вас, была глубокая ночь. Звёзды, раскачавшись на мохнатых чёрных соснах, срывались за горизонт ослепительным белым следом. Серёжка спал в кювете. Когда его разбудили, он не удивился, а лишь почмокал со сна губами.
     Мы решили не идти дальше, к Киржачу, ночью, а поставили палатку тут же, у дороги, на песчаном взгорке, засыпанном толстым слоем облетевшей хвои.
Тьмы не было: меж стволов дрожала зелёная полумгла, и казалось, что этот необычный цвет придаёт ей пронзительный холод утренника последних летних дней.


     Воспоминания и письма связывают нас с домом. Мы пишем письма подолгу, и в каждом письме, веря в новое счастье, грозимся после встречи наладить нашу жизнь по-новому.
     Из дали времени и расстояния оглядываясь, мы не помним плохого, и прошлое, известное – и потому уютное, ощущается, как счастье. Не замечаемое тогда и оценённое потом.
     И счастливое прошлое неистребимой надеждой примиряет нас с одиноким, тоскливым, но полным оптимизма настоящим.
     И жизнь оказывается счастьем, в котором не хватает лишь тебя.
     И ничего не надо менять, не надо мешать жизни!

                Дрезден-Москва,
                1970-2025