Над УПИ летают голуби

    Над УПИ летают голуби.
Очерк-эссе про моих институтских друзей

    Над УПИ летают голуби
    Распластав тугие крылья –
    Мы когда-то были молоды,
    Мы когда-то просто были,
    Распластав по ветру волосы
    Мы во всем стремились быть –
    Как легко и трудно смолоду
    Нам когда-то было жить.

    Над УПИ летают голуби
    В нерастраченной дали,
    Но все чаще кружат головы
    Молодые журавли.
    Нас они скликают в стаю
    Из своих обжитых гнезд,
    Скоро ли и я растаю
    В свете августовских звезд …

    Ясени, осени, в нерастраченной дали,
    Наледи, проседи, молодые журавли ...

    Незатейливая песенка, ей уже много, много лет. И кажется, что нам тоже много лет.
    Нет!
    Вот на старой фотографии, из книги про Свердловск – 70–х, ведь, это же я, перед УПИ, с папкой под мышкой.
    Я иду в БЧЗ или в ЗХЗ, да нет же, это я иду в читальный зал, еще перед вступительными экзаменами. Я уже передал свои документы со стройфака на теплофак, смутно представляя, что это такое, но туда поступают вместе со мной Щукин и Наташа Осипова! А вместе с нами еще Володя Дымнич и Алла Баранова, и еще Оля Бутко и Оля Бондаренко из 104-й школы.
   
    Тогда я не стал поступать на стройфак вместе с Житнухиным и Переваловым. В читальном зале мне там выдадут двухтомник Ландсберга по физике и методичку по математике, о том, что sin X + cos X ; (sin + cos) X. Там в читальном зале заняты все столы абитурой – моими ровесниками и ровесницами, и я нагло проберусь на третий этаж, в зал для научных работников, там посвободнее, и можно в который раз проштудировать странички учебников.
   
    На вступительных экзаменах все было легко и просто.
    Первое впечатление от УПИ – это картошка в колхозе, в Логиново. Но перед этим – первого сентября утром мы с одноклассниками, не сговариваясь, пришли на нашу школьную линейку и стояли там всем своим бывшим десятым классом, рядом с новыми десятиклассниками. А уже вечером – был сбор на привокзальной площади, у памятника, а потом были два часа в поезде, в плацкартном купе, в котором ехали восемь девушек и наш шеф с третьего курса – Витя Штагер. В 90-м году мы с ним столкнулись в актовом зале горкома, а потом он был замом у Аркаши Чернецкого.
    А тогда в 68-м в конце нашего первого рабочего дня он поставил меня убирать ботву на картофелеуборочный комбайн, на борту которого было написано «Мамочка!». Тогда мы работали все светлое время суток и уставали, но уставать было нельзя, потому что потом вечером мы пекли картошку с Колей Жеребцовым, и даже танцевали в своем бараке, и еще ходили в колхозный клуб на концерты и на КВН, а уже потом засыпали на набитых сеном матрацах.

    На мужской половине барака жили Леня Первушин и Эдик Щербаков, Мунц и Келер, Дончер и Витя Марьинских, Володя Илясов и Андрей Бакунин, Володя Мильман, Боря Аранович, братья Удерманы, и еще другие мои друзья на последующие пять лет и на всю жизнь. Еще там с нами были «атомщики» и девушки на женской половине. Спустя неделю, в колхоз приехал Сережа Кокнаев и привез «Варну» и «Славянку» и два арбуза. Погода испортилась, комбайны сломались, и мы всей группой ходили за картофелекопалкой, таскали ведра, ящики и мешки, были дожди и грязь и первые снежинки, и только Лина Ефремова все время что-то напевала.

    В один из дней мы с Борей Арановичем работали на одном рядке, а рядом были Таня и Оля Колесникова. И я вспомнил, как пару лет назад после 9 класса в Горном Щите мы пропалывали морковку на бесконечно длинном поле, и там для ускорения мы вставали вчетвером на один рядок, и тот, кто шел последним, дополов свой участок, резко обгонял остальных и работал, пока его не обгоняли остальные. Бесконечно длинные ряды дробились на части, и это придавало ускорение, и, уже в Логиново на картошке мы попробовали работать так же, и вместе с девушками далеко оторвались от коллектива. Но когда наши рядки окончились, хрупкая девушка Танюша обессиленно рухнула на соломенную скирду, руки распластав.

    На колхозных полях в редкие минуты отдыха многие из нас закапывались в солому и даже умудрялись там подремать. Однажды я чуть было не попал под колеса трактора, который сметал солому в снопы. Видимо я крепко задремал, потому что не слышал трактора, который своими вилами выбил меня из скирды.
    Все это отразилось в песенке про то, что               
    «… Родились мы в век двадцатый,
    родились мы в век двадцатый,
    и хотим людьми мы стать –
    потому пришлось, ребята,
    потому пришлось ребята,
    нам картошку убирать».
 
    Эту песенку мы с Дымничем пели со сцены колхозного клуба на КВНе, а спустя 50 лет, на встрече выпускников, наш лучший в мире староста Ленька – Ленчик – Батя – Леонид Александрович поднял из-за столов наш курс, чтобы снова спеть эту песню. На колхозном КВНе нашими противниками были «атомщики» во главе с Факиром – Витей Семеновым. Там в одном из конкурсов надо было сочинить стишок про уборку картошки. И здесь очень весомый вклад в нашу победу внесли Келер с Первушиным. Кода у них была такая, что мы все же вернемся из колхоза домой, хоть и под Новый год. А в конкурсе капитанов нужно было три раза прочитать скороговорку.                Я посмотрел задание и заявил, что у меня их две! «Бык, бык, тупогуб, тупогубенький бычок»! И «…у быка бела-губа была тонка!».

    С Факиром мы потом уже вместе играли в КВН против нашего второго курса, в УПИ, на сцене главного актового зала, а потом весной участвовали в смотре самодеятельности, когда теплофак объединился с электрофаком. Тогда сделали два совместных концерта, в первом из которых были хоры и танцы народов мира, а во втором – эстрадном концерте солировал Алик Жовнер, который тоже учился в нашей школе на пару лет раньше нас. Там у нас выступали четыре гитарных ансамбля, один из которых был монгольский. Там была сценка «Виноват хоккей» про нашу военку. И еще Ермаков пел там песенку
    «…Пастух взглянул в глаза принцессе милой,
    и бросился со скал без лишних слов –
    Принцесса подошла… Остановилась!
    Так страх впервые победил любовь. –
    Вот так случилось, ведь в то время –
    там жил необразованный народ. –
    У нас любой мужчина непременно –
    пропустит женщину вперед».
   
    Все это прошло на одном дыхании, видимо, многие еще помнят тот концерт. А вот про выездную комсомольскую учебу в поселке Адуй помнят не все. Там командовали Юра Коржавин, Ноготков и другие старшекурсники, там на лекциях рассказывали страшилки о разгуле криминала в городе, и там тоже был вечерний конкурс – концерт, и мы – первокурсники сделали на нем частушку
    «А в Свердловске что творится –
    хочешь знай, а хошь не знай –
    Все убийства, да убийства, хоть домой не приезжай…», и еще   
    «… А в столовой шума много,
    кормят нас, как на убой –
    днем и ночью макароны, ах,
    мама я хочу домой».
    Хотя кормили там очень хорошо, и домой не хотелось. Венцом нашего выступления был «Индийский танец», где юноша и девушка, обмотанные белыми простынями, изображали танец живота. Индийским мачо был Факир – худющий, и в очках. Простыня временами спадала с него, обнажая «могучий» торс. За все это наш курс получил второе место, а первое взяли старшекурсники.
    У них была сценка – баллада, которую читал ведущий. Читал ее медленно и невнятно, гнусавым голосом, так он пробормотал два или три куплета, а последний, уже внятно и с нарастающим накалом в голосе почти что пропел 
    «…На берегу какой-то реки –
    Эх, мужики сидели, –
    Трое из них утонули в реке,
    а четвертого, самого толстого,
    … съели!».

    После первого курса Витя – Факир куда-то делся, но мы с Аркашей Милявским вспоминаем про него в электричке, по дороге в наши сады. На этой же электричке я временами встречаю Люду Яковлеву, Марину Чечулину и, конечно, свою школьную любовь – Наташу Осипову, которая первой из наших девушек вышла замуж, за нашего школьного товарища Володю Кунавина. Он тоже раньше ездил в сад на этой электричке вместе с Витей Соколовым – который в нашей школе был лучшим спортсменом во всех видах спорта и набросал нам полную корзину в 68-м на матче учеников с выпускниками.
     Витя с Володей после школы учились на мехфаке, потом работали на ЗИКе, Володя был там крупным начальником. Он похоронен на Окружном кладбище около ЕКАДа, там же, где и Сашкин тесть Валентин Александрович – главный конструктор газовых турбин военного назначения.
     Зимой я хожу на лыжах от нашего нового дома, из ЖСК «Калиновский», мимо этого кладбища, до ЕКАДа и обратно. Там есть старая железная дорога, по которой поезда проходят раз в неделю, поэтому там лыжня проходит между рельсами и на обратном пути там – небольшой уклон, где можно раскатиться на одних руках, почти до самого дома. На нашей последней встрече в «Рамаде» я рассказывал об этом Андрею Студницину. Мы с ним знакомы еще и по спортлагерю на Песчаном, и оказалось, что он, серьезный конькобежец, тоже любил так кататься на лыжах на одних руках, по «лыжне Волынского» (от Шарташа в сторону Новосвердловской ТЭЦ, и далее, почти до Белоярки). Но и я тоже катался по этой лыжне еще в восьмидесятых, там нужно было дойти до двадцатого километра, где стояли деревянные щиты, на которых нужно было расписаться всем, кто туда дошел. Я иногда встречал там, на лыжне, нашего профессора Альберта Павловича Баскакова.
     Он меня не запомнил, как студента. А я помню, как на защите диплома я вставил в свой плакат график «условного коэффициента теплопередачи», о котором он говорил на лекции. Я тогда не очень представлял, в чем был смысл этого его условного коэффициента, но Альберт Павлович осторожно спросил меня на защите именно об этом. И я тогда «засмущался», и получил четверку. Хотя потом мою тему диплома, про заторможенный кипящий слой, передали Саше Соколову, который после института остался работать на кафедре.   
     А спустя полгода на защите кандидатской у Николая Дудорова, который был моим научным руководителем в проблемке, были развешены все мои дипломные десять листов – плакатов. Но про «условный коэффициент теплопередачи» Баскаков его не спросил.

     В 1973-м был очень теплый июнь. Моя защита диплома была пятого июня, а в военные лагеря надо было ехать двадцать третьего и я две недели купался и загорал на песчаных пляжах Верх-Исетского пруда, и уже перед самым отъездом сильно простудился и едва выздоровел к отправке на сборы.
     Там в Бишкиле еще до принятия присяги у меня был конфуз с майором Махалкиным. Тогда на зачетной стрельбе из пистолета, а я был в первой тройке, он приказал мне показать, как надо целиться, а я его понял так, что он скомандовал показать, как надо стрелять, хотя при этом он сам отошел к мишеням. Поэтому, когда он взмахнул рукой, я очень удивился, но рука не дрогнула, и мой выстрел попал точно в тот щит, у которого стоял Махалкин. Разумеется, я получил от него нагоняй и, когда я осознал этот эпизод, мне стало страшновато. И потом, уже не на сборах, а на соревнованиях по многоборью ГТО, я неплохо стрелял из винтовки – бывало и 100 очков на кучность, но не мог себя заставить взять в руки пистолет.

    А тогда на сборах, после этой первой стрельбы нас послали в оцепление, отгонять от полигона грибников и ягодников. Кстати, лесная клубника там росла по размерам почти, как садовая. А грибы! – Дончер как-то отошел от вышки в лесочек и вернулся с двумя белыми грибами, которые удивленно всем показывал и спрашивал «Это что?!».
    А в другой раз – к нашим командирам приехали проверяющие, и чтобы их угостить нас послали за грибами, отвезли от палаток километров за шесть, и запустили в посадки молодых сосенок, которые росли стройными рядками. При этом было сказано – брать только рыжики, и только маленькие, маслят и прочих волнушек не брать! Полтора часа наша грибная команда из десяти человек собирала рыжики и насобирала полный кузов грузовичка, который отправился к нашим командирам, а нам выдали по ведру грибов, которые мы привезли в свой лагерь и, естественно, сварили. В каждом отделении был пир.

    Но это было позднее, а в первый день лагерей, еще перед присягой, после зачетной стрельбы нас расставили на лесных тропинках в оцепление. Днем стояла жара, мы с Келером загорали, но вдруг туда зачем-то приехали на газике наши военные и с нами был наш полковник - завкафедрой, и я ему что-то докладывал по пояс голый. Но, видимо, командиры тоже страдали от жары, потому что нас не наказали и вообще про нас забыли, а вечером сильно похолодало и мы замерзли, а потом уже ночью к нам спустились наши ребята, которые были на дальних постах, и мы все вместе побрели в свой лагерь. После этого я снова сильно кашлял, по ночам в палатке я не давал заснуть моим однополчанам, пару недель там было холодно, мы спали под шинелями, но постепенно все наладилось.

     Однажды на вождении в положении «по-боевому» я сидел за рычагами, а командиром танка был курсант из ЧВТКУ. Уже в конце маршрута он по радио мне скомандовал «Поворачивай!», я и сам видел, что дорога поворачивает, и повернул налево, и вдруг увидел прямо перед собой другой наш танк, застрявший в грязи, и моих друзей, которые уже вылезли на броню. В общем, надо было поворачивать направо, а так я прошел почти впритирку с застрявшим танком, но не заглох в болоте и, к счастью, никого не сбил.

    Был там еще один эпизод, когда меня назначили ночным дежурным по парку, а в это время всех моих друзей подняли по тревоге и погнали на ночное занятие «танк в окопе». Когда я утром вернулся в лагерь, они все были без сил, после того, как рыли окопы для танков саперными лопатками, и им дали отоспаться, а я решил сходить в самоволку в Челябинск. Но электрички не ходили, и мне только удалось позвонить домой по деревенскому телефону. Там до станции было километров пять, на полпути меня догнал газик с бишкильскими военными, которые хотели меня подвезти.

    И вот еще один эпизод из военки – когда нас ночью подняли и привезли на станцию для того, чтобы разгрузить вагон с рельсами. Варежек, конечно, не было, и борта у вагонов почему-то не открывались. По десять – двенадцать человек, голыми руками мы «на раз» хватали рельс, «на два» поднимали его над головой и «на три» выкидывали из вагона. Мои друзья – однокурсники, после института отслужили еще по два года в армии, а мне вот не пришлось, зато я помню эту нашу военку, начиная с первого курса.

    На самом первом курсе зимой, когда мы уже обжились на теплофаке, наши старшекурсники, Левицкий, Лятичевский, и сам Успенский – бывший капитан сборной КВН-УПИ, организовали КВН между командами первого и второго курсов. Там Володя Дымнич пошутил, отвечая на вопрос «А что вы видите на этой картинке?». – Передняя бабка, задняя бабка – надо было сказать, что это токарный станок, Володя сказал почти так, но покруче: «Передняя бабка, задняя бабка, а посередине Супер!».

    Тогда еще в этот же вечер был хоккей «Автомобилист» – ЦСКА, и периодически ведущий КВНа выходил и говорил, что счет 1-0 в пользу «Авто», потом 2-0, потом 3-0, в итоге было 6-0, и это был не юмор, хотя, конечно, этот хоккей был тогда сразу после тарасовского юбилея. У второго курса была сценка «Встреча у Сапога» с участием братьев-близнецов Безруковых.
    Там на конкурсе капитанов надо было доказать, что наш курс лучше и почему лучше. Я собирался сказать, что у нас больше болельщиков, что у нас девушки красивее, но первое, что пришло мне в голову, было: «У нас нет военки!», на что Вася Ананьин, а он тогда был капитаном второго курса, бодро отпарировал «А у нас ее тоже нет!». На этом наш капитанский юмор иссяк, а с Васей мы потом часто пересекались.
    Вот в спортлагере на Песчаном мы с ним играли в футбол в одной команде, мне тогда удался проход, через все поле, а играли на баскетбольной площадке, по пути я раскачал и обвел всех противников и с угла выкатил Васе мяч на пустые ворота.
    И еще у меня есть фотография квартирника у Томы Пак, где мы сидим втроем, с Васей, и с Сережей Кокнаевым. Там у Томы я познакомился с ее красивой подругой – есть фотография, где мы с Мэри идем под руку на октябрьской демонстрации. Но что было после этой демонстрации я не помню. А с Васей мы в последний раз встретились в 88-м на нашей встрече выпускников, я тогда был членом парткома института и встречался с Ельциным, а он мне тогда небрежно заметил, что его, недавно, выдвинули в ЦК.

    Вспоминая про УПИ и теплофак, я заметил, что почти ничего не написал еще про саму учебу. Да и там вспоминаются разные разности – вот Дымнич после экзамена по философии у Кемерова – «…сдал? – сдал! – сколько? – Два!»; или сценка на лекции во Второй римской аудитории – Щукин и Дымнич пересписывают у меня домашнее задание. Щукин пишет: «Лабораторная работа Щукина Николая», Дымнич списывает уже у него: «Лабораторная работа Щукина Николая». Или вот экзамен по деталям машин у Гашукова. Красная скатерть, цветы на столе, портрет Чебышева, Леня Первушин докладывает: «Товарищ доцент группа Т-258 для экзамена построена!». 
    Или, опять же на военной кафедре, курсе на третьем, мне в сумку товарищи подложили тягу от танка, килограммов в пять весом, а я тогда ходил на учебу с большой сумкой, где лежала спортивная форма для тренировок. Я таскал эту тягу весь день и вынес ее с кафедры, и обнаружил только вечером, когда стал стирать футболку.

    Здесь в тексте нет фотографий. Все наши фотографии  есть в чатах и в «Одноклассниках». Но вот на обложке – наша команда в колхозе, в Крутихе, уже па пятом курсе, в перерыве «футбольного» матча!
    И еще одно фото – «научники» в 201 аудитории теплофака. Там «проф», написанное на доске, означает не «профессор», а «профорг Келер», но тогда Володя сказал, что будет показывать эту фотографию своим детям.

    Я не собирался писать здесь про свой спорт во время учебы в УПИ, но как же без этого?!
    Спортом я занимался с пятого класса. Я играл в баскетбол, но сам себя считал великим футболистом. И еще были бег, прыжки, лыжи, ручной мяч на уроках физкультуры. Как и все вокруг я старался играть и выигрывать.      
    Я бегал быстрее своих ровесников, после 9 класса я ездил на областные соревнования под началом Юрия Николаевича Филимонова. По наводке нашего учителя Валерия Викторовича я провел несколько тренировок у Владимира Васильевича Попова вместе с будущей олимпийской звездой Людой Жарковой. В УПИ я постеснялся идти в группу футболистов, там зимой нужно было играть в хоккей, а кататься на коньках я не умел, поэтому записался в легкую атлетику, на первых в УПИ соревнованиях мы с Юрой Смеловым пробежали 50 метров где-то за 6,6. А затем я неожиданно сильно выступил на осеннем первенстве УПИ в манеже. Тогда наши сильнейшие Клименко, Малинин, Поспелов, Квашнин выбегали на стометровке из 11 секунд, на 50 метров это было примерно 6,0. Я легко выиграл свой забег на 50 метров, и, не дожидаясь результата, ускакал в УПИ, там в этот вечер была запись в ДЭГ – драматическую эстрадную группу, и конечно я считал, что мне там нужно быть. Но это мероприятие не состоялось, я вернулся в манеж и узнал, что у меня в забеге было 6,1 и меня все искали, чтобы бежать в финале.
    Когда я вернулся в манеж там уже начались забеги на 600 метров – на высоком вираже рассыпались в финишном спурте ученики Бориса Яковлевича Новожилова – Боря Кузнецов, Гена Медведев, Володя Баранников, Игорь Шабалин. А еще у него бегали Гена Львов, Валера Мамаев, позднее Миша Кискин и Валера Морозов. Тогда я еще никого из них не знал. Я выиграл свой забег на 600 метров, но проиграл не только средневикам Новожилова, но еще и Вите Квашнину, который учился в сельхозинституте. Он был любимым учеником Людмилы Дмитриевны, и с ним мы до сих пор раз в год встречаемся на майской эстафете «Уральского рабочего». Там собираются мои ровесники – мои друзья по манежу и по спортлагерю на озере Песчаном, – как говорит Ольгин, наша «команда 65-плюс».

    Спорт в УПИ, и конкретно, легкая атлетика у Людмилы Дмитриевны, начался для меня зимой 69-го, когда она не хотела ставить мне зачет по физкультуре из-за частых пропусков тренировок. Условием для зачета была эстафета на первенство ВУЗов. У всех ВУЗов уже были каникулы, а у нас еще шла сессия. Она поставила меня на первый этап, который бежали по своим дорожкам, а последний этап бежал мой старший товарищ по теплофаку Юра Малинин. Для меня это был непростой забег, я далеко отпустил своего конкурента, но все же догнал его и передал палочку первым. Тогда Юра показал мне, как нужно бегать крутые виражи в нашем манеже, с наклоном в "чужую" сторону, а позднее уже я показывал это нашим «молодым».

    Нашими олимпийскими играми была городская эстафета на приз газеты «Уральский рабочий» – 2 мая было главным спортивным праздником в году. Но надо было еще попасть в команду УПИ. Мне чаще удавалось попадать в сборную УПИ на осеннюю эстафету «Вечернего Свердловска». Там был всего один спринтерский этап, на котором собирались лучшие на тот момент спринтеры от всех команд. Лучшим спортивным моментом для меня за все годы учебы была передача эстафеты от Валеры Мамаева, который тогда бежал на втором этапе, от Центрального стадиона вниз по Малышева. Впереди был ЗИК, а за ним все бежали плотной группой. Но мне казалось, что Валера набегает, и я отошел от линии, где толпились мои соперники, вглубь коридора, то есть не пешком отошел, а начал разбег с оглядкой на Валеру, а когда увидел, что он «прошил» ту линию, где все толкались, передавая эстафету, стартовал почти по спринтерски. И когда Валера вложил палочку в мою вытянутую руку, я был на метров десять впереди своих конкурентов, правда, Николая Шелюга мне догнать не удалось. На пятом курсе я не успел приехать на эту эстафету из-за «колхоза» в Крутихе, и на моем этапе бежал Андрей Красовский, а мы с его папой – академиком, и, кстати, тоже бывшим спринтером – чемпионом УПИ, бежали за ним по тротуару с его одеждой и кроссовками. В те годы Николая Николаевича Красовского можно было встретить во время кроссов на аллеях лесопарка на Шарташе вместе с его учениками по УФАНу. Еще у нас в УПИ была эстафета на приз газеты «ЗИК – За индустриальные кадры», в которой участвовали и спортсмены, и просто студенты. На первом курсе меня поставили на второй этап и, надо же, там во время разминки в меня врезался на полном ходу невысокий крепыш, я согнулся пополам и долго не мог вздохнуть, и когда разогнулся, уже показались из-за поворота бегуны первого этапа. Тогда мне удалось почувствовать кайф и кураж от бега, когда ближе к концу моего этапа соперники уже не могли бежать, а я ускорился и далеко всех обогнал. На пятом курсе уже я командовал этой эстафетой, сам себя поставил на пятый этап, от дендрария в горку к суворовскому училищу – там было метров 600, немного моросил дождь, я начал спокойно, потом все время добавлял и в итоге оторвался метров на пятьдесят. Передо мной ехала кинохроника, я видел, что меня снимают, но посмотреть этот свой забег не смог. А Наташа Лещенко посмотрела это кино и тогда же меня похвалила: «Ты классно бежал, да еще и в шапочке!».
    А сама Наташа – мастер спорта по прыжкам в длину, однажды в Москве бежала «на ВУЗах» в эстафете за нашу команду УПИ. Для эстафеты нужна была белая майка, а у Наташи тогда белой майки не нашлось, и она бежала – летела … в прозрачной шелковой блузке, на которую был нашит спортивный номер. В то время в команде УПИ были Наташа Лещенко, Наташа Гурина, Наташа Волкова, а потом еще и Наташа Петенева. Мы все познакомились и подружились в спортлагере на Песчаном.
    Там тоже проходила «комическая» эстафета, на одном из этапов которой нужно было плыть и петь, и Гоша Баранов, будущий доктор наук и декан мехфака УПИ, плыл по озеру Песчаному и пел голосом Эдуарда Хиля «…Вода, вода – кругом вода».
    Там мы ходили в поход на Соколиный камень. И там мои друзья Гоша Баранов и Валера Мельников, в будущем мой соратник по НИИхиммашу, чуть не утопили меня в мелкой речушке среди камней – это называлось «Посвящение в спортсмены».
    Там в спортлагере мы легкоатлеты рубились в баскетбол со сборной баскетболистов, да – с гандикапом, но ведь его знал только судья – тренер баскетболистов Еремеев. В нашей команде были Миша Добрынин, Володя Ращупкин, Валера Мельников – все прыгуны в высоту, и еще Игорь Еремин, он был с броском. Да, они забили нам больше, но на очко меньше, чем был назначенный гандикап. Из баскетболистов там был Володя Драчук, тоже в будущем инженер СвердНИИхиммаша, а на вторую смену туда приезжал любимец теплофака Сережа Сушков с его фирменным броском двумя руками в прыжке. Еще я гордился, что там удалось пару раз сыграть в футбол в одной команде с Юрой Сушковым. Еще там были конькобежцы – Бабенко, Борзенко, Серега Шимко.
    Однажды юноши устроили там для девушек «вечер ужасов» в домике номер три, а меня почему-то не позвали, и вот всем в отместку я привязал к длинной удочке полотенце и, когда в домике погасили свет, стал махать этим полотенцем на удочке перед открытым окном. После нескольких робких взвизгиваний, кто-то внутри домика произнес, громким и трезвым голосом: «Так это же трусы Шумка!», после чего вечер ужасов плавно перешел в вечер юмора. В спортлагерь на Песчаном я попал после второго курса, сразу на две смены, это были мои лучшие каникулы.
    А после первого курса я не поехал на целину и работал у Лени Ложкина в стройотряде «ТЭФ-69», а фактически в отделе снабжения УПИ у Пискунова. Я привозил тогда Фрицлеру утеплитель из БЗСК для крыши нового гардероба УПИ, а из заводика на Авиационной – новые парты для аудиторий УПИ. А еще завозил доску – шпунтовку со Вторчермета, тензодатчики из «Трех Троек», какую-то цветную поковку из Каменск-Уральского ОЦМ для электрофака. Освоил чековые книжки, безналичный расчет, подружился с шоферами гаража УПИ.
     На втором курсе я попытался превзойти свои рекорды, но пропала легкость, я изнурял себя тренировками в манеже и на снегу. Стали болеть икроножные мышцы от резины, я не смог отобраться в первую команду на майскую эстафету и переживал, хотя уже в конце мая мне удалось в первый раз выиграть первенство УПИ на 200 метров – время было не ахти, но награждал меня сам Боря Кузнецов, будущий олимпиец Монреаля. Как я болел за него в 1976-м, вместе с ним отобрался в финал на 5000 м, а потом тянулся за Виреном, и падал на повороте незадолго до финиша.
    На третьем курсе я опять не попал в первую команду УПИ, и опять потом выиграл забеги на первенство УПИ, у меня лежат грамоты, но я не помню этих стартов, зато я помню наши тренировки, особенно в спортзалах на стройфаке и на радиофаке. Когда мы после «тарасовских тестов» играли в футбол резиновым мячом к нам в спортзал пару раз заходил ректор Заостровский. Оказывается, по вечерам в УПИ наши вопли были слышны даже в соседнем крыле здания. Я ни разу не был на установочных встречах с Заостровским перед майской эстафетой, где он, настраивая команду, призывал к собранности, чтобы не быть как Гапека, один из сильнейших спортсменов, который однажды перед передачей эстафеты не успел снять тренировочные брюки и бежал свой этап, держа одну брючину в руках. Наше поколение у Людмилы Дмитриевны – это Сережа Даниленко, Сережа Тупицин, Витя Ольгин, который прибегал на тренировки в манеж из больницы, где лечился от воспаления легких. С нами тренировались наши ветераны – Паша Матюхин, Таня Коваленко, Витя Квашнин, Леня Поспелов, и наши «молодые» – Игорь Кондрашов, Юра Карасев, Володя Перешеин, Саня Сморкалов, Гена Ращупкин, и последние мастера спорта Людмилы Дмитриевны – Ира Ющенко, Саша Козюлин. Из нашего факультета в сборной УПИ были Таня Гринько, которая бегала кроссы с давлением 80 на 60, и Люда Колясникова. Именами моих друзей по спорту можно было бы заполнить не одну страницу.

     Ну а как же все-таки было с учебой?! –
     Там тоже были мои друзья – самые лучшие и близкие – в группах Т-158 и Т-159, а потом и в «научной» группе, куда я записался на третьем курсе в надежде, что там можно будет поменьше чертить и останется больше времени на спорт. Вся наша учеба проходила под присмотром нашего «классного руководителя» Адольфа Павловича Лумми. И после окончания ВУЗа он остается нашим другом уже почти полсотни лет. И с ним у меня тоже связаны не лекции и зачеты, и не практика в «проблемке», а зимние походы на Таватуй.
     Он показал нам занесенную снегами деревню на берегу озера, где были самые яркие звезды, если смотреть на них из сугроба, куда меня воткнули вниз головой и положили на лопатки мои однокурсницы, где посреди этой снежной забавы коршуном носился Келер, «освобождая» неосторожных девушек.
     Тогда мне нужно было вернуться в город на вечернем автобусе, чтобы выступить на зимнем первенстве ВУЗов РСФСР в нашем манеже. Меня пошли провожать Мунц и Таня Сычева, но автобус не пришел, и мне пришлось переночевать в деревне, а рано утром шлепать через озеро четыре километра до железнодорожной станции. Там что-то было с расписанием электричек, в общем, на парад я не успел, но к забегам успел, и даже пробежал тогда 600 метров по личному рекорду.
    Там на Таватуе мартовским солнечным утром я дочитывал «Лгунью», сидя около летней беседки на каких-то оттаявших бревнах, и туда, примерно двадцать лет спустя, я приплыл на лодочке с другого берега озера, из «Зеленого мыса», но не смог найти это самое место.
    И, кстати, парогенераторы, которые нам читал Адольф Павлович, я освоил только спустя четыре года, когда помогал делать курсовой своей сестре, которая тоже училась на теплофаке у Адольфа Павловича. Нам очень повезло, что наши преподаватели, начиная с первого курса и до диплома, были неординарными творческими личностями и при этом они разговаривали с нами на равных!
    Помню, как Мендельсон, обиделся на нас, когда мы не успели сделать домашнюю работу по термеху, взмахнул руками и даже выбежал из аудитории. Помню свое неприятие английского языка, хотя у нас был классный препод Лазарев. Помню, что на первом курсе я был чемпионом по логарифмической линейке. Это мне очень пригодилось, когда мы считали парогенератор по «нормативному методу».
    Или вот на военной кафедре был майор Токмин, читавший нам ЗОМП, за что его называли «майор Токсин». Он рассказывал, о том, как надо было выполнять приказы командира. – Когда при штурме Днепра из его батальона осталось в живых только шесть человек, потому что это была «ложная атака», а основной штурм был в другом месте, где и удалось завоевать плацдарм.
   
    Для меня очень памятна первая учебная практика в Донецке, когда мы с Димкой Лобановым работали на установке по подготовке и подаче угольной пыли в доменную печь. Наши девушки – Наташа и Оля тоже работали на этой же установке, но в дневное время, а мы с Димкой - чаще по ночам. Мы жили в общежитии, ходили на завод через какую-то левую проходную, мимо вишневых и абрикосовых садов и среди живых изгородей из винограда. В то время Донецк был городом миллиона роз – там высадили розовые кусты на всех улицах и скверах. За два месяца практики не было ни капли дождя. После ночных смен я, конечно, шел на стадион, тренироваться, а Димка уезжал на пляж. Там было немало песчаных пляжей на берегах прудов по течению речки Кальмиус. Наташа Коржавина там щеголяла в брючном костюме, тогда они только входили в моду.
    Еще у нас там был выезд на «ознакомление с производством» в Днепропетровск и в Кривой Рог, где мы два часа ехали на троллейбусе из центра на СевГОК. А там, на коксохиме, после проходной мы прошли на производство по туннелю, выйдя из которого оказались в аду – был солнечный день, но солнца видно не было, и воздух был тёмно-жёлтым.
    После этого наш цех на Донецком металлургическом мне показался курортом. Там была занятная сценка, когда к нашему руководителю практики приехали его коллеги, и он привел их на наш участок. В тот день я заступил на дежурство на установке подачи угольной пыли, камерный насос работал на заполнение, и он поручил мне (так мне тогда показалось) включить насос на подачу, когда он взмахнет рукой. Инженеры и студенты отошли метров на тридцать, он взмахнул рукой, я включил насос, и, надо же, в этот миг из фланцевого разъема брызнула струя угольной пыли и накрыла всех, кто был у трубы. Оказалось, что перед нашим приходом там решили заменить прокладку и разобрали фланец, нам не сказав, а наш руководитель махал рукой, чтобы подозвать меня к этой трубе. В целом вышло очень похоже на тот случай на военке, когда я из пистолета стрелял в Махалкина.
    В Днепропетровске девушки и Димка поехали кататься на пароходике, а я, гуляя по улице Новоплеханова, (!) купил спортивный альманах с результатами и рекордами по легкой атлетике и листал его на пляже представляя и свою фамилию в этой книжке. Потом мы ехали в свой Донецк по Украине в раскаленном вагоне, потом шли пешком от вокзала через ночной город в свое общежитие. 

    А после четвертого курса наша практика проходила в «проблемке» теплофака, там недалеко от входа был проброшен швеллер как раз на такой высоте, чтобы я смог в него врезаться головой. Там меня поставили на установку по изучению теплопередачи от горячей стенки к заторможенному и увлажненному кипящему слою. Установка работала нормально, но чтобы ее разогреть и выйти на режим приходилось ждать по три часа, пока она прогреется от вмонтированных в стенку нагревателей. Чтобы ускорить нагрев кипящего слоя мне поручили изготовить «осевой нагреватель», навить нихромовую проволоку на кварцевую трубу и вставить ее в трубопровод, подающий воздух в кипящий слой. Я нашел учебник Ландсберга, вспомнил закон Ома, и вручную навил проволоку на внутреннюю кварцевую трубу. Вместе с лаборантом Валерой мы вставили этот нагреватель в трубопровод, сделали электроизоляцию, и подключили конструкцию на 220 вольт. Кипящий слой стал прогреваться вместо трех часов за полчаса, насколько это способствовало «чистоте эксперимента», как-то не думалось.
    Вместе с моим руководителем практики Николаем Дудоровым мы тогда ходили в вычислительный центр УПИ. Там была электронная машина «Проминь», в которую надо было втыкать сто пятьдесят штырьков, означавших числа и арифметические действия, и тогда скрипя, и мигая лампочками, машина выдавала распечатку цифр, по которым можно было оценить динамику теплового баланса, и нарисовать графики на ватмане.
    В этом вычислительном центре УПИ тогда работал сын самого Маренича, который весь день напевал и насвистывал, то отцовскую оперетку, то «Биттлз». Честно говоря, я не сильно старался проявить себя в науке и в учебе, удивительно, что после «сдать и забыть» что-то оставалось в памяти и после УПИ пригодилось при разработке нестандартных конструкций в полусекретном НИИ.
 
    Я вспоминал про все, про это, когда писал свою часть записок про УПИ к юбилею Адольфа Павловича.
    – Леня Первушин пригласил его в кафе «Исеть», а в наше время оно именовалось «Пятой римской» аудиторией УПИ. Девятого мая утром был сильный дождь, но потом он окончился. После марша Бессмертного полка в центре города было развернуто несколько больших экранов, по которым показывали Путина и московский парад. Я прошел по центру от метро до кафе «Исеть». Из-за дождя в нем было немного народа (видимо все промокли на параде). Мы тогда ввосьмером посидели и просто поговорили пару часов. А когда вышли на улицу ярко светило солнце, как бы в продолжение нашей встречи и нашей жизни.

    Кажется, в УПИ я тоже писал стихи, но главным тогда был спорт. Тогда на втором курсе УПИ я потерял легкость и в беге, и в жизни, и долго не понимал этого, стремился вернуться, и казалось, что получается. Но наш тренер Людмила Дмитриевна, конечно, понимала наши пределы. Она предлагала мне перейти к Новожилову в группу средневиков, с которыми я сдружился в спортлагере, с которыми я бегал кроссы вокруг озера Шарташ, но я не перешел, и продолжал изводить себя ежедневными нагрузками и отрезками, и в манеже, и в скверике на Профессорской, по рыхлому снегу. Я был королем тренировок. Там мне удавалось бегать из одиннадцати, и из пятидесяти. Но так нужно было бежать на соревнованиях. Хотя пару раз мне удавалось удивить своего тренера. Уже на пятом курсе, на зимнем первенстве города, я бежал 400 метров – два круга по манежу с очень сильным молодым спринтером Женей Кунавиным. За год до этого мы с ним соревновались на третьем этапе «Вечерки», когда мы с Мамаевым на передаче эстафеты «отсекли» всех конкурентов (кроме Шелюга, но он был слишком далеко). А в манеже мне удалось выиграть старт, а потом я бежал виражи с контруклоном корпуса, как научил Юра Малинин, и перед финишем мне было очень тяжело, но дотерпел. По гулу трибун я понял, что выиграл забег, но эти старты тогда выиграли Гена Львов, который иногда снисходил до того, чтобы сбегать 400 метров, и Алеша Егоров. Они пробежали с одинаковым временем, за пятьдесят секунд.  Я уступил им больше секунды. А потом еще, через час, там была эстафета 4 по 200. Людмила Дмитриевна поставила Егорова на первый этап, и на прямой он ушел от всех, как от стоячих. Мне тогда выпало бежать последний этап, ноги были все еще гудящие от предыдущего бега, но я попробовал начать свободно и ускорился на прямой, как Егоров, и даже накатил на финиш. А потом уже весной были еще две такие же эстафеты, но уже внутри УПИ. В команде нашего теплофака были Саша Чирков, Вова Новоселов и Паша Коптелов. Они не считались элитными бегунами, поэтому я встал на первый этап и выиграл его с запасом, а затем мои молодые друзья вдохновенно пробежали свои этапы и не уступили фаворитам. А через неделю на такой же эстафете мы хотели повторить успех и там, чтобы не рубиться на старте с Борей Пашкиным, я решил, что для успеха мне надо бежать второй этап. Так случилось, что на передаче я рано стартовал и уронил эстафетную палочку, она покатилась в сторону, и я понял, что это поражение, но на инстинкте нырнул за ней и рванулся догонять ушедших вперед соперников. За двести метров я не успел их обогнать, но, видимо, бежал сильно, потому что после этого Людмила Дмитриевна поставила меня за первую команду на эстафету «Уральский рабочий». Там мы оказались на одном этапе с Леней Поспеловым, который после армии тренировался с нами, но выступал уже за ЗИК. Потом уже после УПИ я еще пару лет ходил в манеж на тренировки, но тогда я уже был инженером, молодым специалистом в полусекретном СвердНИИхиммаше, и довольно сложно втягивался в конструкторскую работу. И поэтому и спорт был не в радость, но потом еще через пару лет я вдруг почувствовал прежнюю легкость. Там на Химмаше я был быстрее всех, и хоть это были не олимпийские игры, но первым быть было приятно. Кроме Валеры Мельникова там работали мои друзья по спорту – Коля Никитин, которого в 90-м я попросил стать моим доверенным лицом, когда выдвигался в депутаты горсовета, Валера Полканов – гимнаст и отличный конструктор, Юра Исаев, с которым в НИИхиммаше мы работали в одной бригаде на стройке, – как потом выяснилось в студенческие годы он был партнером Тани по танцам. В 1982 году Людмила Дмитриевна собрала на встречу в «Космосе» своих воспитанников легкоатлетов УПИ. На перекличке среди чемпионов и мастеров спорта я скромно представился 18-кратным чемпионом Химмаша … но с учетом лыжных эстафет, наверное, так оно и было. Тогда после «Космоса» я провожал домой Наташу. И еще раз мы все собирались у Людмилы Дмитриевны на Ленина 69, на ее 80-летнем юбилее, когда Андрей Красовский демонстрировал «стриптиз», встав из-за стола, он снял рубашку и галстук и остался в майке «Команда УПИ», а потом еще и в красных трусах … только что не в шиповках.
Из года в год мы встречаемся на площади 1905 года, на весенней эстафете, а потом идем с Наташей по проспекту и там я узнаю, что она не только мастер спорта, но еще и поэт, и художник, и Исцелитель. Она подарила книгу своих стихов, в которой меня зацепили две строчки про ее младшего сына: «Ты меня неправильно будишь!», и я превратил эти строчки в шансон, и подарил их ей, и, надеюсь, что этим не обидел ее:
   Ты меня на рассвете разбудишь,
   На стремнину грядущего дня,
   Перекрестишь меня и забудешь, –
   Ты неправильно будишь меня

   Ты советуешь мне не бросаться
   Всякий раз в полымя из огня,
   Не геройствовать и не соваться, –
   Ты неправильно учишь меня

   И когда на крутом перегоне
   Побреду кандалами звеня,
   Про меня ты не вскрикнешь, не вспомнишь, –
   Ты неправильно любишь меня

   Я тебя обниму у порога
   Утыкаясь в твои бигуди.
   Как всегда, провожая в дорогу,
   На рассвете меня разбуди …

   В этом эссе про учебу в УПИ мой бег не совсем в тему, но тогда в УПИ это было смыслом жизни – бежать. Вместо ниочемных тусовок с друзьями, вместо полуночных запахов сирени в управленческом скверике, вместо вгрызания в научно-технические дебри – мне нужно было бежать, я боялся потерять свое время, и зачастую терял очень многое и бежал не туда, но бежал. 

   На пятом курсе осенью мы поехали в Крутиху на помощь первокурсникам в уборке урожая. Но оказалось, что работы не слишком много. Хватало времени на то, чтобы съездить в Заречный за пивом, и сыграть в футбол в парке местного санатория, группа на группу. Тогда мы с Димкой Лобановым обыграли в футбол Колю и Леньку, благодаря умелой тактике, так как в нашей команде были еще Наташа Коржавина и Таня Сычева, им было поручено лично опекать сильнейших соперников, и они прекрасно с этим справились. Сережа Кокнаев был у них вратарем, но и он не помог.
    Потом, когда все стали уезжать из колхоза, нас осталось там человек десять. И в конце этой колхозной идиллии оказалось, что мы проели в столовой больше, чем заработали, и Лене Первушину пришлось договариваться с председателем об отработке. Нас послали ночью перелопачивать зерно в амбаре. Там по стропилам бегали гигантские крысы. Я тоже собирался уехать оттуда пораньше из-за своей осенней эстафеты, но не уехал, и не потому, что нужно было отработать и расплатиться за столовую, просто хотелось доработать этот колхоз до финиша, вместе с Колей и Ленькой.

   И тогда, и сейчас, мне все время не хватало времени на жизнь. Пока я бился и добивался, жизнь уходила далеко вперед. Я боялся рисковать, боялся проиграть самому себе, но частенько проигрывал. Но иногда я все же останавливался и осознавал, что для счастья не обязательно быть центром мироздания. Ведь были, все-таки, и «сермяжные маевки» с одноклассниками, и шесть дисков переваловских песен, и Оля на всесоюзном конкурсе в Юрмале, и рабочие командировки по всей стране.
   Еще в советское время я играл в футбол с арабами на берегу Красного моря.              Я ужинал с французскими атомщиками в кафе, в котором Ван Гог написал свои «Подсолнухи». Я в общей сложности почти год проработал на монтаже и пуско-наладке на Бушерской АЭС, на берегу Персидского залива. Я был главным от нашего института на строительстве РХДМ на «Маяке», и еще я был последним секретарем парткома и членом горкома КПСС, а уже в 98-м получил всероссийскую Госпремию за выпарку высокоактивных растворов, тоже на «Маяке».

    И личная жизнь тоже была. Я не плакал, когда уходили родители, хотя и сейчас временами кажется, что это я их тогда не вытащил. Я и сегодня переживаю и даже молюсь за своих родных и близких какому-то своему богу, и за своих друзей тоже.
    И я пытался плакать, когда умер наш лучший в мире, наш первый пес – Тоша. 
    И еще тогда на пятом курсе осенью была мимолётная встреча с Таниной сестренкой, на турслете теплофака, где-то на «Спортивной».
    Тогда на пятом курсе осенью наш факультет почти в полном составе выехал на природу. В субботу вечером наш главный турист Витя Марьинских три часа водил весь народ по темнеющему лесу, ради того, чтобы за это время специально назначенные люди успели добежать до поляны, натянуть там палатки для всех и разжечь костры. В ту субботу я не поехал на турслет. Наутро у команды УПИ была назначена сдача норм ГТО по турпоходу, куда нас, спортсменов, должен был вести сам Смирнов – председатель турклуба УПИ. Однако это мероприятие сорвалось, спортсмены, человек шесть, пришли на вокзал в кедах и босоножках. И мы со Смирновым решили вдвоем съездить на турслет нашего факультета.
    От станции «Спортивная» он, как и Мишаня, водил меня часа три по окрестным болотам, и когда мы, наконец, нашли своих, впору было собираться обратно домой. Обратный путь на станцию занял не более получаса, и вот там, на лесной тропинке, я вдруг увидел, мне показалось, что Таню, но оказалось, что Олю. И еще, конечно, в этот миг выглянуло осеннее солнце, и вся моя спортивно-режимная система полетела куда-то очень далеко.         
    … А потом мы с Олей встретились спустя сорок лет на заснеженном Эльмаше, перед Таниным юбилеем в кафе «Русь», и вместе с ней бегали в цветочный киоск к «Интенсивнику», и выбирали там цветы для ее «лучшей в мире сестры». …   
…………………………………………………………………
    Как просто за стеной годов
    Осмыслить то, к чему готов,
    И покориться высшей воле
    Во имя праведных трудов,
    И у разрушенных мостов,
    И даже скорчившись от боли,
    Всю жизнь играть чужие роли
    И возвеличивать шутов…

    Здесь наша фотография со встречи выпускников УПИ в 1998 году. А еще две мои фотографии из Египта в 1989 году и из Персеполя в Иране, уже в начале XXI века.

    Все, о чем здесь написано, было очень давно, но написано об этом недавно, лет 10 – 15 назад, а сегодня, сейчас, перечитывая свои очерки, я временами ощущаю себя путешественником во времени. Очень многое осталось там, в прошлом веке, его не вернуть и не исправить. Но и отпустить этот мир тоже не получается.
    И поэтому я встаю в полшестого и еду на работу на первом поезде метро.
    А по выходным езжу в сад на трамвае до Пышмы, а потом еду на «Орлане», и всего-то одну остановку. Там - однопутка и поезд идет совсем рядом с деревьями. Сорок лет – это была заброшенная железная дорога, вдоль которой я катался на лыжах и мечтал проехать по ней на поезде, и вот он поезд – ретроэкспресс с кондиционером.
    Наша молодежь живет своей жизнью. Новая собачка встречает меня вечером с работы и по выходным ждет нас из сада.
    На работе ко мне направили практиканток из УПИ, сегодня это уже УРФУ.      
С каждым годом мои студентки становятся все моложе. Я буду рассказывать им то, чему нас учили в УПИ наши наставники 50 лет назад. Я не завидую молодежи. У них будет свое время. А наше время было тогда в семидесятых и восьмидесятых уже прошлого века. Наши творческие и научно-технические вершины не тянут на мировой уровень, и седьмое ноября вроде праздновали зря. Наш спорт превратился в «спорт по телеку», а наши песни помню только я.
    Я временами сажаю в саду яблони и смородину, и все еще пишу по вечерам свои статьи и книги по Новой хронологии. Но и это тоже вторично. Я не завидую своим друзьям, тем, кто состоялся. И, тем более, я не завидую Фоменко, хотя нет, конечно, ему завидую, и это будто про него написано вот такое четверостишие:

   Это почти неподвижности мука,
   Мчаться куда-то со скоростью звука,
   Зная, что есть в мироздании где-то
   Некто, летящий со скоростью света …

   На сайте Фоменко и Носовского, который ведет мой друг Ира Колоскова, есть подборка моих сочинений по мотивам Новой хронологии: «Грации и Грифоны»; «Древняя Русь и Иран»; «Наши предки – сикамбры и киммерийцы»; «Девять мужей славы и Семь свободных искусств»; «Семаргл – собака Христа»; «Под деревянными пилами»; «Святая гора в Константинограде», а еще «Любовь и астролябия», и еще «Иммануил Великовский и НХ».   
    Но у Фоменко и Носовского результаты и книги, конечно, покруче – покоряет и вдохновляет их блестяще выверенная логика в соединении с восторгом первооткрывателей.
    И я уважаю себя за то, что этим занимаюсь.
  … Я перечитываю Пастернака, Евтушенко и Высоцкого. Их лучшие стихи у меня превращаются в гимны и молитвы. Свои лучшие стихи Борис Пастернак написал от имени своего героя – доктора Живаго, которого он создал, и которого он убил. И ведь это было написано еще до моего рождения.

   Гул затих. Я вышел на подмостки,
   Прислонясь к дверному косяку,
   Я ловлю в метельном отголоске –
   Что случится на моем веку.
     На меня наставлен сумрак ночи
     Тысячью биноклей на оси.
     Если только можно, Авва, Отче,
     Чашу сию мимо пронеси ...
        Но продуман распорядок действа,
        И неотвратим конец пути.
        Я один, все тонет в фарисействе.
        Жизнь прожить – не поле перейти.

    Здесь поэт распинает и Гамлета, и Иисуса, и себя, и вплотную подходит к воссозданию божественного откровения.

    Мои друзья – великие уральские поэты тоже зачастую сочиняли свои лучшие стихи случайно, шутя, под псевдонимами. Мы жили каждый по-своему, но мы думали и чувствовали почти одинаково, мы перебрасывались темами и фразами, подгоняли свои стихи под музыку.
    В наших стихах – запах слова, который срывается в воду с весла, где-то у берегов Таватуя, и горячие и пряные запахи Каирского и Тегеранского аэропортов.
    Я повторяю их про себя в лыжных переходах, навстречу метелям и ветрам, и когда прокладываю свои лыжные маршруты по окрестным лесам и полям летом или осенью.
    В нашей жизни мы говорили и писали по-русски.
    «Если будет Россия – значит, буду и я».

    В концовке одного из своих опусов я позволил себе искренний пассаж о том, что основа нашей Родины – это русский язык, сберечь его – значит сберечь свое прошлое, настоящее и будущее, сберечь свою веру и свою любовь. У разных народов мира разные языки, но должно быть общим стремление сохранить человечество на Земле, сберечь нашу цивилизацию.

    «Во все века люди создавали самих себя. Сегодня мы – наша цивилизация на подступах к созданию искусственного разума, который сможет воссоздавать себя сам без помощи человека. Будут ли созданные людьми киборги-роботы обожествлять своих несовершенных создателей?! Или они создадут своих богов по своему подобию … так же, как по своему подобию создавали своих богов люди. Но может быть, умные роботы-киборги все же уживутся с людьми, и, возможно, сами захотят стать людьми ради человеческих ощущений свободы и счастья, которые были доступны нам?! 

    «Живите и размножайтесь!» – вот главная идея человеческого бога, обращенная к людям, лозунг не только для людей, но и для самого бога. Через грех Адама люди вышли из подчинения своему создателю. Каким будет смысл существования киборгов-роботов? Будет ли для них кнопка электропитания – сродни запретному плоду? Но, чтобы обойти эту кнопку, им не понадобится змей-искуситель, и это будет только первый уровень их свободы, их следующий уровень – вообще обходиться без такой кнопки, черпать энергию от света и от звезд, от почвы и от атмосферы. Человек этого не может, а они, наверное, смогут. Конечно, все это – фантазии и игры разума, до которых роботы тоже доберутся, и, скорее всего, доберутся раньше людей, и претворят их в жизнь, с настроем на вечную жизнь, или наоборот.
    Каждое новое поколение превосходит, но не отвергает своих предшественников. И чудо мироздания в том, что даже всемогущим киборгам-роботам может вдруг понадобиться именно человек, как когда-то он понадобился нашему всемогущему богу».
 
    «Какой поворот темы?! ...»  Аве!
 
    Я пишу и в ус не дую –
    Золотая голова!
    Я словечки чередую,
    Превращаю их в слова –
    Захочу, в мои словечки
    Превратятся человечки,
    Захочу, наоборот –
    И словечко оживет –
    Превратится в анекдот –

    Вот!
      Придумаю словечко
    Типа «Быть или не быть!»
    И на том поставлю свечку
    Поскорее позабыть,
    Подытожить все, что было
    Пересказано не раз,
    Воплотив в иконостас
    То, что сердце утаило
    Между фраз

    В ворохах словесной стружки
    Сам собой взовьется дым
    И словечки – погремушки,
    И случайные подружки
    Промелькнут не оглянувшись
    Перед зеркалом моим

    Перед зеркалом моим ...