Глава 4. Трибунал. Дорога на восток

 
       Наступил сентябрь, советские войска разгромили Японию, война окончательно закончилась. В Красной Армии  продолжалась  демобилизация, из Германии на восток уходили эшелоны  с   уволенными в запас.
       Николай в их число не попал и  продолжал службу в  том же качестве.
       Из писем приходящих от родителей узнал, что летом  домой вернулся    Алексей, получивший в самом конце войны тяжелое ранение, а  второй брат - Володя, погиб в боях  на подступах к Будапешту. Еще заходил  Лушин, передавший привет от сына и рассказавший, что  при следовании домой, в поезде  у него  украли все вещи,  включая доставляемую им посылку.
       Новость о Володе воспринял тяжело, а на последнее не обратил внимания. Жаль было брата. Служба между тем катилась дальше,  ему предложили остаться в армии  и направить  для поступление в  артиллерийское училище.  Подумав, дал согласие.
       К тому времени сдружился с  командиром одной из батарей полка  старшим лейтенантом   Тимофеевым, свободное время часто проводили вместе. Одним таким днем, в воскресенье, тот предложил сходить в ресторан, развеяться. С ними увязался недавно прибывший в полк из училища лейтенант Опрышко.
       Сели на мотоцикл (Николай за рулем) выехали из части.
       Бреслау все больше обретал мирный вид. В него возвращались беженцы, в основном поляки и силезские немцы.  Центральные  улицы  были расчищены от завалов, появилось электричество и вода, во многих местах открылись магазины, на площадях шумели барахолки.
       Ресторан находился в относительно целой части города, на первом этаже  помпезного вида здания.
       Подъехав к входу, остановились  рядом. Николай заглушил мотор, слезли с мотоцикла и  направились к двери. За ней был вестибюль с вешалкой  и швейцаром,  прошли в зал. Там было шумно, играла музыка, слышался смех женщин. Над столиками  витал  табачный дым, меж ними сновали официанты, разнося выпивку и еду.
       Уселись за освободившийся недалеко от входа,  сделали заказ - графин водки, жареное мясо  с картофелем и овощные салаты. Когда официант, выставив все на стол,  умчался выполнять другой, комбат разлил водку по стаканам, выпили, принялись закусывать. Далее повторили, вынув сигареты закурили.
       В это время от соседнего столика, за которым шумно веселилась компания поляков, к ним шатаясь, подошел один, с погонами капитана.
       - Струнко, пся крев! - мутно оглядел всех глазами.
       -  Да пошел ты, - глядя на него снизу вверх, нахмурился Тимофеев.
       -  Цо?! - выдернул из кобуры пистолет и  дважды выстрелил в  него. Промазал
       Третий раз не успел.   Николай, вскочив, вырвал у него «ТТ»,   саданув рукояткой по голове, союзник повалился на пол. В зале поднялся гвалт, завизжали женщины, вся тройка быстро направилась к выходу. Там их попытался  задержать  взявшийся откуда-то патруль во главе с советским капитаном.
       Николай  сгоряча  приложил и его, покатился по брусчатке. Пока  растерявшие патрульные поднимали своего начальника, офицеры, заведя мотоцикл, скрылись.
       На следующее утро их  арестовал СМЕРШ, военная прокуратура возбудила дело. В ходе следствия  Николай свою вину не признал.   
       - Если бы я не угомонил поляка, он бы нас перестрелял, - заявил  следователю.
       - Не слабо  угомонил, - хмыкнул тот. - А зачем оказал сопротивлению начальнику патруля?
       - Погорячился.
       Допрошенные по существу дела  Тимофеев с Опрышко дали аналогичные показания, но это ничего не поменяло.
       Приговором военного трибунала 10-го корпуса ПВО от 14 ноября 1945 года, по ч.2 статьи 74 УК РСФСР Николай был осужден на пять лет лишения свободы с лишением воинского звания и наград.
       Спустя еще  пару суток, в числе  десятка товарищей по несчастью его  отвезли   из комендатуры, где содержались, в городскую тюрьму на окраине Бреслау.
       Дело было ночью, автофургон с заключенными, въехал через открывшиеся ворота на огражденную высокими стенами территорию. По углам стояли вышки с пулеметами, гавкали сторожевые псы, тускло светили фонари.
       Доставивший осужденных конвой  передал их по спискам новому, тот под автоматами  погнал к одному из кирпичных зданий. Внутри      переходы с решетчатыми дверьми, меж  них длинный ряд камер. Новичков подвели  к одной, поставив лицом к стене, охранник провернул ключ в замке и  лязгнул засовом, - пошли по одному!
       Ступив за порог (позади  громыхнула дверь) оказались  в просторном  бетонном помещении.  Вверху горели забранные ржавыми сетками лампы,  по сторонам в два яруса тянулись нары. На них лежали и сидели военные без погон, имелись и гражданские. Одни спали, другие беседовали, третьи  молчали.
       Пошли по проходу, отыскивая места.
       Вскоре Николай  присмотрел  на верхнем ярусе свободное. Бросив на него вещмешок, влез. Там располагались  нескольких человек.
       - Кто будешь? - спросил один, шатен  в офицерском кителе и с жесткими глазами.
       Николай назвался. 
       Шатен оказался тезкой, по фамилии Лосев, званию майор, ранее  командовал штрафбатом. Познакомил  с остальными.   
       Один, по фамилии Трибой,  служил танкистом, второй - Громов, здоровенный моряк в тельняшке, командовал бронекатером. Третий - пехотинец  с раскосыми глазами, назвался Узалой, а последний, с повадками блатного,  в прошлом разведчик, носил кличку Шаман.
       - Держимся одной компанией, - подытожил майор. - Хочешь, присоединяйся.
       - Не вопрос, - ответил Николай. - Можете на меня рассчитывать.
       …Вторые сутки состав шел по Европе. За мутными стеклами забранного колючей проволокой окошка, под которым на нарах «припухала» группа Лосева мелькали     леса с перелесками, поля и какие- то местечки с хуторами.
       Ехали не быстро, пропуская  встречные составы и отстаиваясь на разъездах.
Там  конвой выводил  на оправку, потом грузил обратно  и поезд следовал дальше. Кормить стали хуже, пайка уменьшилась, суп сменился баландой, махорку выдавали раз в  три дня
       В Варшаве, где стояли  в тупике до ночи, в вагон догрузили  десяток «власовцев»* в грязных немецких мундирах с нашивками «РОА». Как только за ними закрылась дверь и грохнул запор, с нар спрыгнули сразу несколько человек.
       - Ну что, довоевались, твари?! 
       - Да и вы не похожи на победителей, - зло оскалился один.
       - Н-на! - врезался в лицо кулак. Упал. Завязалась драка.  Предателей, избив до полусмерти, сапогами загнали под нары. Там они и ехали дальше, словно  звери.
       На пограничном переезде в Бресте задержались на сутки. Сменили вагонные тележки, начиналась территория Советского Союза.
       Пейзаж за окошком начал меняться: леса стали гуще, поля меньше и поросшие бурьяном, то и дело встречались дотла сожженные селения  с  деревнями. На обочинах дорог ржавела покореженная    немецкая техника. На стыках постукивали колеса, вагон раскачивало и  вихляло, изредка тоскливо гудел паровоз.
       Минск проехали без остановки, город лежал в развалинах, вскоре началась Брянщина. Кругом следы запустения и разрухи. Несколько раз видели работавших в полях женщин и подростков. Некоторые, приложив к глазам ладони, провожали взглядами состав.
       - Ждут с войны своих, - глядя в окошко сказал Николай.
       - Только не нас, - вздохнул Громов.
       Дни тянулись длинной чередой, похожие друг на друга. Их разнообразили недолгие остановки, оправка и получение пайка, а еще разговоры. Планов никто не строил, будущее виделось туманным.
       В беседах с новыми друзьями Николай узнал, кто и за что был осужден. Лосев  в ресторане  изувечил  польского поручика и тот отдал богу душу. Трибой избил старшего по званию офицера, Громов по пьянке утопил бронекатер, а Шаман пытался ограбить военный склад.
       Но самая нелепая история произошла с Узалой.   Происходил он с Дальнего Востока, по национальности удэге и потомственный охотник.   На фронте был результативным снайпером, имея ряд наград. Последнюю, орден Красной Звезды, в апреле вручил ему командир дивизии, где служил, сказав «молодец, солдат! Как только кончится война, можешь возвращаться домой  со славой!».
       Его слова Узала понял буквально. Погуляв три дня после Победы,  набил вещмешок  сухарями и консервами, прихватил  свою винтовку   и сел в эшелон, отправлявшийся на восток.
       Через сутки его снял  с поезда патруль и доставил  на станцию к коменданту. Там  задержанный объяснил, что следует домой,  с разрешения генерала. Его под конвоем вернули назад и впаяли  три года  за дезертирство.
       Как-то один осужденный, психованный молодой парень, стал изгаляться над власовцами. Вытащив одного из-под нар,  принялся избивать.
       - А-атставить! - свесился вниз Лосев.          
       Повиновался.
       Майора в  теплушке уважали и признавали старшим. Еще когда проезжали Польшу, конвойные, выдававшие паек, недодали два. Возник шум, фронтовики недовольно зашумели.
       - В чем дело? - подошел к теплушке старший лейтенант в синей фуражке и гимнастерке с золотыми погонами. - Прекратить бедлам!
       - Твои бойцы  зажилили два пайка, - вышел вперед комбат. - Прикажи отдать.
       С минуту оба сверлили  друг друга взглядами, потом старлей отвел глаза.
       - Вернуть! - бросил сержанту
       Еще через день крепкий, с  наглой рожей  боец  из   секции  напротив, отобрал у пожилого соседа  кисет с махоркой. А когда тот возмутился, хлестнул ладонью по щеке.
       В следующий момент Лосев спрыгнул с нар, сделав шаг вперед, сгреб обидчика    и врезал кулаком в челюсть. Тот  покатился по проходу.
       - Держи отец, - поднял с пола  кисет. - А вы чего молчите? - уставился на его соседей. Те потупили глаза.
       - Кстати, за что сидит? - кивнул на обидчика, очумело мотавшего головой.
       - Мародер.
       - Понятно, - вернулся на свою секцию.
       Конвою вскоре надоело самому таскать   термосы с баландой и мешки с хлебом, назначили раздатчиков из арестантов.  В их число попал оборотистый Шаман.
       Теперь их вагон получал полновесные пайки и хлебово погуще. А еще он приносил новости  о начавшейся  демобилизации, ожидавшейся отмене продовольственных карточек и другом. Как-то  рассказал, что в штабном вагоне везут осужденного генерала, а в теплушке через одну - Героя Советского Союза.
       - Это ж надо, - удивился пожилой  солдат - обозник. - Даже генерал  чего-то начебушил. 
       Между тем, по мере продвижения на восток, состав увеличивался. В Курске к нему добавились еще четыре вагона, а в Воронеже  три.
       - В них тоже наш брат фронтовик, - сообщил бывший вор.
       - Уж не на войну ли нас везут? - предположил  бывший  замполит с нижних нар.
       - Это еще какую? - недоверчиво обернулся к нему сосед.    
       -   С Японией. Со дня на день   ей объявят войну. Глядишь и пригодимся.
       -   Вроде штрафников?
       - А почему нет? Нас уже скоро полк. Сколько еще будет.
       В теплушке завязался спор. Большинство были  не прочь повоевать, всем хотелось на свободу. «Чем черт не шутит»  думал, покачиваясь наверху Николай, а потом  впал в дрему. Снилась ему  дорога, по которой мчался  на мотоцикле к далекому горизонту у которого синели терриконы.
       За Саратовом начались степи, плоские, как стол   и выгоревшие на солнце. Иногда вдали виднелись овечьи отары, реже  конские  табуны. Серебрился под ветром ковыль, у горизонта дрожало марево. В теплушках стояла духота, вода, что давали, стала  солоноватой.
       - Отсюда для нас два пути, - глядя в окошко, раздумчиво заявил Шаман. - В Сибирь или Казахстан.
       -  И где хуже?  - поинтересовался Николай.
       -  До войны второй срок я отбывал на лесоповале под Омском. И был   у меня кореш  из Джамбула. У них зэки  работают на урановых рудниках. Там вообще хана. Дохнут как мухи.
       - Да, куда ни кинь, всюду клин, - сказал глядя в потолок лежавший рядом Громов. Вагон мотало на стыках, лязгали и скрипели сцепки.
       Когда перевалили Уральский хребет, все поняли, везут в Сибирь. Отнеслись безразлично. И только Узала оживился, -  даже замугыкал на своем языке песню.
       - Чему Васька радуешься? - сказал по такому случаю Трибой. - Свои края почуял?
       - Ага, Сема - прищурил раскосые глаза. - Очинна соскучился.
            Поскольку цель пути приближалась, многие стали расспрашивать  Шамана о жизни в лагерях.
       - Ну что, сказать? - почесал пятерней  пятку. - Закон там тайга. Медведь хозяин.
       - Это как?
       - Да очень просто. Один смеется, девяносто девять плачут. А если серьезно, полный мрак. Администрация лютует, вышибая план. Если  нету - половинная пайка. Залупнулся - ШИЗО  или БУР.
       - А это что еще за хрень?
       - Штрафной изолятор и барак усиленного режима. Штрафняк - тот же карцер. Неотапливаемый всегда холодный и сырой. Пайка еще меньше. Горячая баланда раз в три дня.  Максимальный срок  пятнадцать суток, но могут  добавить. Оттуда  можно  выйти и вперед ногами. БУР - тот же барак, но с более строгим режимом содержания.
       - И что? Пожаловаться никому нельзя? -  блеснул стеклами очков, бывший замполит полка.   Его историю тоже знали. Приехав летом в отпуск, дома застал жену с любовником. Застрелил обоих.         
       - Почему?  Можно, - хмыкнул  рассказчик. - Только  начальству это до фени. Жалуйся хоть Генеральному прокурору.
       - Ну, дела, - покачал головой одноухий солдат. - А кто в лагере главный?
       - Начальник. Зовут «хозяин». Помню, когда сидел первый раз, у нас был добрый. По утрам на разводе  разбивал одну-две морды. Не больше. А вот в соседнем лагере  - зверь. Как-то заморозил   пятерых  отказников от работы.   
       - Брешешь!
       - Век воли не видать (щелкнул ногтем по зубу). Приказал построиться отдельно и дал команду поливать водой из брандспойта.
       - И что? Насмерть?
       - Мороз был за сорок. Превратились в ледяшки.
       - А потом?
       - Сактировали. Мол, замерзли по дороге.
       В теплушке наступила тишина. Ритмично постукивали колеса.
       - И что, все заключенные так живут? - нарушил ее бывший военфельдшер.
      - Окромя  блатных, - последовал ответ.-  Им зона родная мама,
вроде  курорта. Там «люди» (так себя называют), не работают, считается западло.  Жрут, спят и играют в карты. Пашут только фраера - это  остальные. У них же блатные отбирают все, что понравится. Кого хотят, гнобят.
      - А куда смотрит администрация? - нахмурился  Николай. - Это ж фашисты!
      - В том-то и вопрос, - усмехнулся Шаман.  - Администрации это на руку.
      - Почему? - отобрав у кого-то бычок, нервно затянулся.
      - Блатные ей помогают. Фраеров понуждают пахать и держат в страхе. Кто пытается кипишиться* избивают, а то и ставят на перо*. Обе стороны это устраивает. Чекисты имеют выработку, а блатари вольготное житье.
       - Вот твари! Мы четыре года в окопах, а ворье  жирует! - возмутились многие. - Приедем, порвем.
       - Это вряд ли, - хмыкнул бывший вор. - Систему не поломаешь. Ладно. Кто хочет постираться?* - достал из кармана засаленную колоду.
       Желающие   сразу же нашлись.
       - Только не здесь. Валите в другое место, - сказал из своего угла Лосев, не терпевший карт.
       Шаман играл виртуозно, был в этом деле мастер. На кон ставились сахар с махоркой, реже трофейные  портсигары, зажигалки и перочинные ножи.
       На одном из перегонов в конце состава возникла стрельба. Паровоз ту же сбавил ход, зашипели тормоза. Стал. Вдоль вагонов  пронеслась охрана.
       - Не иначе  кто-то сбежал, - предположил  Шаман.- Ховай  все лишнее, мужики.
       Оказался прав.
       Спустя короткое время донеслась команда. По гравию затопотали сапоги, откатились двери. Всех выгрузили и построили  вдоль состава.
       - На колени, мрази! -    заорал начальник конвоя,  а   шеренга краснопогонников напротив   лязгнула затворами винтовок и ППШ. Часть заключенных исполнила команду, другие нет.
       - Огонь!  - махнул пистолетом.  Над головами  пронесся свинцовый вихрь.   
       Опустились все  кроме Лосева.  Тот, побледнев лицом,  остался стоять.   Начальник  приблизившись, взвел курок.   
       - Считаю до трех! Раз, два…
       Николай, стоявший на коленях сзади, рванул майора за стопы.  Повалился  вниз лицом.
       - Так-то лучше, - скривил губы старший лейтенант.   
       Сняв с боевого взвода, сунул пистолет в кобуру. Обернулся, - начинай!
       Конвойные, по двое,  запрыгнули в теплушки. Начался шмон. Длился он  почти час.  Нашли несколько финок с ножами, две  бритвы  и миниатюрный, похожий на игрушку,  браунинг. Начальник  кивнул, унесли в штабной вагон.
       - А теперь беглецов, - приказал сержанту.
       От последней теплушки, за ноги, приволокли двоих. В измазанных кровью задравшихся гимнастерках, прошитых пулями.
       - Так будет с каждым, кто попытается сбежать! - прошелся перед стоящими на коленях. - Всем трое суток без горячего! Встать! На погрузку!
       Конвойные, охаживая заключенных  прикладами, загнали всех в теплушки. Закрылись двери, лязгнули опускаемые крюки. Спустя  короткое время  по вагонам прошла дрожь, набирая ход, завертелись колеса.
       - Зверье, - сняв очки, протер  стекла грязным   носовым платком   замполит.
       - Обычный конвой, - махнул рукой Шаман. -  Вот лагерные, те звери. На будущее  не при буром, - покосился на майора. - Он мог тебя запросто пустить в расход. А потом    списать на побег. Как тех горемык. Лосев молчал,  отвернувшись к стенке.         
       Три дня питались всухомятку, запивая пайку водой.   
       Чуть позже узнали, беглецов было трое. Один ушел. Ребята разобрали часть пола в теплушке и  выбрасывались на ходу.
       - Да, тут смелость нужна, - пожевал соломинку Громов. - Остальные сдрейфили.         
       - Или не успели, - возразил Трибой.
       Как-то  ночью  (состав шел по тайге)  его  основательно  тряхнуло. Заскрипели тормозные колодки. Встали. Через полчаса по составу прошла дрожь, снова тронулись.
       А в обед кроме хлеба, впервые за всю дорогу выдали  наваристый  суп.   Ночью паровоз сбил  матерого медведя. Конвой забрал мясо, а заключенным сварили похлебку их костей.         
      - Жирный был мапа, - обгладывая одну, довольно урчал Василий.
      - Почему мапа? - спросил Громов, активно черпая ложкой.
      - Так у нас уважительно зовут медведя. Типа  старый и мудрый человек.
      - Как погляжу у вас все звери люди, - рассмеялся Трибой.
      - Это хорошо. А вот если люди-звери, плохо, - философски изрек удэге.
      Поезд уносил их все дальше, Сибирь кончилась.
      - За ней Дальний Восток, - пробубнил Шаман. - Край света.
      Пейзаж тоже разительно поменялся. Вместо  средне - русской равнины теперь тянулась сплошняком тайга с каменными гольцами* и волнистыми увалами,  в долинах холодно мерцали реки с озерами. Небо стало выше и бледнее, в зелени лесов  появилась желтизна.
      Однажды  утром в теплушке почувствовался  сладковатый запах. К такому привыкли на фронте. Причину  определили быстро: власовцы под нарами задушили своего и несколько дней получали на него хлеб с баландой. На очередной  стоянке сообщили конвою, тот воспринял все спокойно. Начальник приказал вытащить, сактировать  и закопать у  насыпи.         
       В одну из ночей, когда кругом стоял храп, Лосев рассказал своим, что у него в голенищах сапог зашиты деньги.   Передали во время следствия друзья.
       - Сколько? - тихо спросил Николай.
       -  Пять тысяч.
       Громов даже присвистнул, на него зашикали.
       - Будем охранять, - дохнул майору  на ухо Шаман.- На них в зоне много чего можно.
       Оставив позади Читу с Хабаровском, выехали на  побережье Татарского пролива. Вдоль него тянулась горная гряда затянутая туманом,  внизу обширная   бухта с морскими судами  и поселком.   Здесь железная дорога  заканчивалась, алела утренняя заря. Стали выгружаться.
       Места, куда попали, именовались государственный трест «Дальстрой»  и являлись грандиозным проектом. Реализовывался он   Главным Управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР.
       Созданный постановлением ЦК ВКП(б)* в 1931 году  трест  занимал  пятую часть территории  Советского Союза, включая в себя  Магаданскую область, Чукотку,  Якутию,   Хабаровский и Приморский  края.
       Ранее проведенными геологическими изысканиями там обнаружились значительные запасы золота, серебра и других  полезных ископаемых, необходимых для дальнейшей индустриализации. 
       «Дальстрою»  предстояло  стать не  просто крупнейшим промышленным центром Северо-Востока страны по их добыче, но   с учетом   особых условий деятельности и географического положения  решать еще целый ряд задач.
       Прежде необжитая и неосвоенная территория Северо-Востока   включалась в единый народнохозяйственный   комплекс государства, занимая в нём основное место как источник золотовалютных резервов для  первостепенных нужд.
       Районы Колымы, наряду с Камчаткой, приобретали важное военно-стратегическое значение как составная часть единого оборонного пространства ДВК.
       Промышленный комплекс треста  создавал для этого необходимую материальную основу, а «трудовая армия» заключённых   рассматривалась как потенциальный резерв РККА на Дальнем Востоке.
       Мобилизационными планами предусматривалось в случае непосредственной угрозы со стороны сопредельных государств, сформировать из заключённых стрелковую дивизию штатной численностью от восьми  до двенадцати тысяч  человек.
       Территория «Дальстроя»  имевшая тенденцию к расширению выделялась в особый, практически автономный район. По уровню властных полномочий он находился вне   подчинения  органов советской власти на местах.  Все решения о   деятельности принимались на уровне ЦК  партии и СНК*,   носили секретный характер.
       Формировался как огромный, жёстко централизованный, индустриальный лагерь,   основу рабочей силы которого составляли заключённые.    Во главе   структуры стоял директор,  осуществлявший  всю полноту власти и наделенный  чрезвычайными полномочиями.
      Трест имел  собственные   карательные  и судебные органы,   мог взимать государственные налоги.  Товары же, покупаемые «Дальстроем»   для своих   нужд   ими не облагались.
       Вся выручка от реализации продукции, реализуемой по коммерческим ценам (в том числе водки и табака), оставалась в распоряжении треста.    Пользовался  он правом и на монопольное распоряжение природными ресурсами на своей территории, что снимало   любые  ограничения по лесоразработкам.
       Особое место в системе   управления   занимали органы УНКВД по «Дальстрою».
      В их функции входила не только оперативная работа среди заключённых и вольнонаемного состава, но и контроль за   внутрихозяйственной деятельностью предприятий,  включая расстановку кадров, вербовку специалистов и тому подобное.
      Одновременно,    в целях привлечения дополнительной рабочей силы и специалистов, для работников треста  существовали особые льготы...