Отражение

Часов в пять вечера на углу Белореченской и Седьмого переулка, возле лавки старьевщика, остановился роскошный автомобиль - черный, блестящий, как гигантский жук. Водитель, упитанный человек в дорогом костюме, всем своим видом прямо-таки излучал наглое, почти вызывающее самодовольство. Откуда ни возьмись, выскочил бойкий слуга, совсем мальчишка, с зализанными светлыми волосами, и угодливо распахнул дверцу автомобиля.

На мостовую ступил человек, которого в городе знали как отъявленного скандалиста и любителя эпатажных выходок. Облаченный в алый бархатный пиджак, клетчатые брюки и отороченное мехом манто, он выглядел, точно само олицетворение кричащей безвкусицы. Многие признавали его красивым; но в правильности его черт чувствовалась какая-то зловещая холодность. Губы, часто кривившиеся в жеманной усмешке, впалые щеки, зеленые глаза, вечно сощуренные, словно у плутовки-лисы, и черные прямые волосы до плеч. Он часто и обильно пудрился, поэтому со стороны почти всегда походил на паяца.

На слугу, который помог ему выбраться из автомобиля, он даже не взглянул. Бросил надменно:

- Ждите здесь.

И, стуча высокими каблуками, направился прямиком в лавку старьевщика.

В лавке пахло пылью и старыми газетами. Всякие безделушки, от винтажной люстры до игрушек из папье-маше, занимали почти все свободное пространство. За прилавком стоял сухонький старичок в изрядно потертом люстриновом пиджаке - сам старьевщик. Он неспешно беседовал с девушкой, которая необыкновенно внимательно разглядывала сломанный будильник.

- Может, лучше сервиз посмотреть изволите, Анастасия Александровна? - слегка дребезжащим голосом спросил старьевщик. - Изящный, работы китайских мастеров. Позапрошлый век.

- Да бог с Вами, Михаил Петрович, - отмахнулась посетительница, - зачем мне сервиз? Это вещь непрактичная. Вот я слышала, у Вас печатная машинка есть. Покажете?

- Сейчас-сейчас, - старик засуетился, доставая что-то с дальней полки. - Да, именно  - "Ландэй". Целехонькая, только верхняя клавиша западает. Молодой человек! - внезапно крикнул продавец Рейнеру. - Здесь курить запрещено!

Ян лишь ухмыльнулся, лихо затянувшись сигаретой. В лавке пахло все теми же газетами, но теперь на них точно кто-то насыпал табака. Жеманно держа сигарету двумя пальцами, Рейнер нахально возразил:

- Я слишком выдающаяся личность, чтобы подчиняться Вашим дурацким запретам. К тому же этот притон уже ничем не испортить.

Старьевщик, не ожидавший такого язвительного ответа, умолк и как-то съежился, становясь еще меньше. Зато посетительница развернулась к Рейнеру. Ян расплылся в очаровательной улыбке, которую он приберегал специально для милых дам и владельцев дорогих ресторанов.

- Анастасия Александровна Крылова, - сладким голосом пропел он, - какая встреча...

Девушка прищурилась, и в ее голубых глазах мелькнула явная неприязнь. Посетительница была на редкость хорошенькой, этого даже Рейнер со своим отъявленным цинизмом отрицать не мог. Среднего роста, хрупкая, с пушистой копной русых волос, уморительно старомодной челкой и по-детски припухлым ртом. Одета она была простовато, в невзрачное платьице, цвет которого Ян не запомнил, и потрепанное, хотя и чистое, пальто. Нелепое громоздкое кепи на ее голове вообще вызвало у Рейнера неконтролируемый смех. Девчонка тотчас же его одернула:

- Чего Вы смеетесь?

Голос у нее оказался грубоватый, резкий, но приятный. Ян прикрыл рот кружевным платочком, все еще вздрагивая от хохота.

- Какая прелесть, - восхитился он (впервые в жизни совершенно искренне). - Вы прямо вылитый Гаврош!

Девушка, кажется, не на шутку рассердилась. Ее голубые глаза потемнели, а пухлый рот превратился в одну тонкую, напряженную линию.

- А Вас только пугалом в огород ставить, - процедила она сквозь зубы.

Ян аж опешил от такой неслыханной дерзости. Он привык, что многие перед ним заискивали, старались исполнить любую его прихоть, а тут - отпор. Любопытно.

- Я знал, что найду Вас здесь, Анастасия Александровна, - заметил он. - У меня к Вам дело, и я...

- Крыловы предпочитают не иметь никаких дел с Рейнерами, - отрезала девушка. Древняя, взращенная веками ненависть читалась в ее плотно сжатых губах и обострившихся скулах.

- Я тоже так думал, пока не встретил Вас, - Ян жеманно повел плечом. - Не обижайтесь, но Вы очень милая, Асенька. И я пришел, чтобы попросить у Вас самую малость. То, без чего я в скором времени не смогу обойтись.

- Понятия не имею, о чем Вы.

Рейнер подступил к ней чересчур близко. Ася ощутила его дыхание - сбитое, прерывистое, как у разъяренного зверя. Она нахмурилась, показывая, что вовсе не боится его.

- Послушайте, я крайне занятой человек. Поэтому бросьте эти игры и отдайте мне...тот предмет.

- Какой? - Ася нарочито удивленно захлопала ресницами.

- Вы знаете...

- Ничего подобного.

В этот момент Рейнер, доведенный до бешенства притворным непониманием Аси, яростно прошипел:

- Зеркальце, черт возьми! Отдайте мне его!

Его порыв Асе, видимо, не понравился. Она схватила стоявшую рядом с прилавком бронзовую статуэтку и угрожающе занесла ее над головой своего противника. Рейнер шарахнулся в сторону, едва не сшибив старинный торшер.

- Еще хоть раз посмеете на меня кричать, пожалеете, - предупредила Ася.

Нет, все-таки эта девица напрочь лишена чувства юмора, подумал Ян.

Вдруг из-за прилавка послышался немного сдавленный голос продавца:

- Простите, так Вы будете машинку-то брать?

- Ах да, - спохватилась Ася. Она вернула статуэтку на место и обернулась. - Конечно. Сколько с меня?

Но не успел старик и рта раскрыть, как Рейнер, самодовольно улыбаясь, выложил на прилавок целую пачку купюр.

- Надеюсь, хватит, - проронил он небрежно, краем глаза наблюдая за Асей. Девушка вновь встрепенулась, бросила на Рейнера испепеляющий взгляд и кинулась на улицу.

- Стойте! Подождите! - окликнул ее Ян, но она и не подумала остановиться.

"Характер - чудо. Сколько огня!" - с восторгом подумал Рейнер. Затем он обратился к ошарашенному старьевщику:

- Упакуйте-ка мне эту вещь, да поживее. Я передам ее Анастасии Александровне.

Старик дрожащими руками завернул печатную машинку в оберточную бумагу, положил ее в пакет и протянул Рейнеру. Ян, выхватив пакет у него из рук, вылетел из лавки вслед за Асей.

Солнце еще не успело спрятаться за горизонт, но в воздухе уже витала вечерняя прохлада. По Белореченской сновали нарядно одетые прохожие, и торопливый, многоголосый ропот заглушался по временам отдаленным грохотом трамвая, бегущего по рельсам. По обеим сторонам улицы, как лохматые стражи, высились дряхлые, начинавшие понемногу зеленеть акации. Небо из голубого сделалось сначала золотистым, а потом розово-лиловым. Ася на миг вспомнила, что похожие нежно-пунцовые разводы оставляют на земле ягоды, если их раздавить ногой. Ей и самой хотелось что-нибудь раздавить, разбить или сломать.

- Асенька! - услышала она и сразу же скривилась, представив себе высокомерное лицо Рейнера. - Подождите, ну постойте, душа моя! Я ведь не хотел Вас обидеть. Послушайте, Рейнеры не бегают за кем попало, только за достойными людьми. Если Вы сейчас не остановитесь, я восприму это как личное оскорбление.

Вздохнув, Ася умерила шаг, чтобы Рейнер мог ее нагнать. Ее маленькие каблуки сердито цокали по мостовой. Вскоре к ним прибавился кокетливый стук каблуков Рейнера, и Ася стала сбиваться, спотыкаться. Она неприязненно покосилась на Яна, который мелко семенил рядом с ней, словно приблудившийся щенок.

- Вы так быстро убежали, Асенька, - игриво произнес Рейнер. - И кое-что забыли, - он сунул ей в руки сверток с печатной машинкой. - Видите, какой я заботливый.

- Да просто сил нет, - процедила сквозь зубы Ася, отпихивая от себя сверток. - Оставьте меня в покое, господин Рейнер. Я от Вас ничего не приму.

- Почему ж, брильянт мой? - с напускным разочарованием проворковал Ян, успевая на ходу поправлять волосы. Он все же надеялся произвести впечатление, ведь до сих пор ни одна женщина не сумела противиться его чарам.

Неожиданно Ася остановилась, и Рейнер уже готов был мысленно отпраздновать победу. Однако, как выяснилось, он немного погорячился.

- Я слышала, вы за границей учились, - с легкой иронией сказала она. Ян закивал.

- Да, конечно-конечно... Оксфорд, потом лекции в Сорбонне...

- Неужели? А рассуждаете точь-в-точь как школьник. Младших классов.

Ася снова зашагала вперед, и теперь даже по характерному подергиванию ее плеч угадывалось сильнейшее раздражение.

- Я понимаю, что между нашими семьями...э-э...небольшие разногласия, но...

- Небольшие? - Ася чуть не рассмеялась, вовремя прикрыв рот ладонью. - Вы очень мягко выразились насчет родового проклятия, господин Рейнер.

- Хотя бы к словам не придирайтесь! - Ян на ходу умудрился изобразить вселенскую скорбь. - Да, мы страдаем из века в век из-за моего пращура-идиота, который ненароком укокошил Вашего пращура лет этак двести назад.

- Двести тридцать, - моментально поправила его Ася.

- Ну, хорошо, пусть двести тридцать. Но я, я-то в чем виноват?! Я никого не убивал. Разумеется, на моей душе немало других грехов...

- Не сомневаюсь, - буркнула она.

- Но убийства, поверьте, среди них нет! Разве справедливо подвергать безвинного человека таким нестерпимым мукам? Смилуйтесь, душа моя. На следующей неделе мне исполняется двадцать три. Одолжите мне Ваше чудное зеркальце хоть на один вечер, хоть на несколько часов! Клянусь, я верну его Вам.

Ася повернула и посмотрела на него в упор - резко, холодно. Ян подумал, что она не постеснялась бы публично отвесить ему оплеуху.

- Как будто клятвам Рейнеров можно верить, - глухо, со злобой проговорила Ася; и вновь в ее интонациях явственно послышалась эта неизбывная ненависть.

Всего миг - и вот ее каблучки опять звонко застучали по мостовой, а Рейнер остался стоять посреди улицы, с тяжелым свертком в руках. Чувствовал он себя так, словно она все-таки ударила его, причем на силу не поскупилась. Вот ведь упрямая девчонка!

Вернувшись к лавке старьевщика, где Яна уже ждал личный водитель (он нетерпеливо постукивал толстыми пальцами по рулю), Рейнер завалился в салон, хлопнул дверцей, не дождавшись, пока это сделает слуга, и приказал:

- В "Модерн". Немедленно.

Ресторан "Модерн" был главным средоточием местной богемной интеллигенции. Светские львицы в вычурных нарядах, юнцы в громадных, на пол-лица очках, певички с умопомрачительными прическами, в коротких полупрозрачных платьицах, с дико разукрашенными лицами — вот как выглядели, в большинстве своем, завсегдатаи этого заведения.

У посетителей начинало рябить в глазах еще до того, как они переступали порог "Модерна", а уж стоило им оказаться внутри, вызывающая роскошь просто ослепляла их. Блеск, драгоценные камни, перья, золото, яростно-чистые цвета, каких не бывает в природе — рай китча и эклектики. Лучи солнца, проникавшие в помещение сквозь разноцветные окна-витражи, бросали на разукрашенные лица фантасмагорические тени.

Появление Рейнера, местной звезды и любимца хозяина заведения, вызвало лихорадочное оживление. На лицах посетителей возникли улыбки, женщины зашушукались, обсуждая, как неподражаемо сегодня выглядит Ян. Девушка в цветастом балахоне, похожая на огромную летучую мышь, подмигнула ему.

В стороне шептались юные франты, обсуждавшие трактат известного в Европе философа. Разговор у них выходил примерно такой:

- То есть, представляете, Венцель неприкрыто провозглашает наступление конца истории!

- А нам-то что? Пускай себе кончается. Мы-то живы.

На круглой сцене, справа от входа, выплясывала нынешняя фаворитка Рейнера - Ниночка, куртизанка с кукольной внешностью. Она выступала полуголой и босиком, но при этом очень естественно изображала смущение - ей отлично давался pauvre fille [бедная девочка], сверхмодный в то время типаж.

- Ниночка! - воскликнул Рейнер, подбегая к сцене и широко раскидывая руки в стороны. - Любовь моя, mon amour!

Нина захихикала - задорно, беззаботно, как ее учили (за улыбку клиенты платят больше) и упала в объятия Яна.

От нее пахло приторно-сладкими духами с ноткой жасмина. Обычно они кружили Рейнеру голову, заставляя забывать обо всем, кроме безудержных развлечений. Но сегодня этот удушливо-сладкий аромат пробуждал в нем исключительно раздражение.

- Милая, - сказал он ей, - тебе стоит для разнообразия натереться селедкой.

Ниночка вновь прыснула со смеху.

- Какой ты у меня шутник, Януша!

- Никаких шуток. Новая парижская мода. Дамы из высшего общества носят в сумочках косточки иваси и мажут за ушами рыбьим жиром.

Едва услышав его слова, Ниночка стремглав помчалась за официантом, который разносил гостям осетрину.

К Рейнеру подошла компания развеселых юношей, его приятелей, вечно хмельных искателей приключений. Сам Ян никогда не пьянел, даже когда опрокидывал в себя одну за другой пять рюмок водки. Приятели были этим, как правило, недовольны, пытались его подпоить, чтобы впоследствии сыграть с Рейнером какую-нибудь шутку. Но Ян над ними лишь посмеивался.

- Ян, может, одну пасадену? - предложил ему юный искуситель - малый лет восемнадцати, нарядно одетый, с веером в руке.

- За Ваш счет, mon ami, - усмехнулся в ответ Рейнер. Он пил, пил, а желанное забытье все не приходило. Вино, коньяк, водка для него оборачивались безобидной бурдой, которую Рейнер поглощал с одержимостью маньяка. И даже после четырех пасаден он оставался трезв как стеклышко. Приятели глазели на Яна с изумлением и плохо скрытой завистью. Устинов, льстец и балагур, с умным видом провозгласил:

- Ты, Рейнер, восьмое чудо света. Помнится, твой отец тоже обладал таким талантом.

- Да, - Ян облизал губы, - у нас это семейное.

Он только-только пригубил очередной бокал с шампанским, как другой юнец, нахальный и ехидный Скарынский, вкрадчиво заметил:

- А еще, говорят, твой отец сырое мясо ел. И рычал постоянно, пока не помер.

Застывший взгляд был ему ответом. Ян точно обмер, а потом сжал бокал с такой силой, что хрупкое стекло лопнуло. Осколки перемешались с вином, пачкая холеные бледные пальцы. Замахнувшись, Рейнер швырнул остатки бокала в лицо Скарынскому. Тот завопил, громко выругался, прикрывая лицо ладонью, из-под пальцев его сочилась кровь.

- Ты что, больной? - проорал кто-то из приятелей Яна (он уж не помнил, как именно звали этого молодого человека). Насмешливо и спокойно смотря в его перекошенное от злобы лицо, Рейнер нараспев произнес:

- Да, я очень и очень болен... Я безумен, господа. По ночам мне снится, будто в меня стреляют. Какой-то широкомордый боров с усами. Палит в меня, и я едва успеваю удрать. Через форточку. Смешно же, правда? Быть может, я тоже сойду с ума, как моя двоюродная тетка Агафья Никитична. Бедняжка, по слухам, в последние годы ела мел и грызла кости, одни голые кости...хе-хе... Господи, как же это страшно!

Речь его оборвалась; он грустно глядел вслед юношам, которые уводили пострадавшего. Рейнера вновь одолела меланхолия - чувство, что он не любил. Поэтому Ян крикнул музыкантам, чтобы они играли "повеселее", а сам скрылся за кулисами.

На сцену он вышел в шелковом халатике, шубе явно с чужого плеча - она была ему великовата, и в роскошном уборе из перьев, который Яну милостиво одолжила Ниночка. Когда-то, еще до повальной моды на pauvre fille, хорошенькая Нина играла томную красавицу эпохи Гэтсби. Рейнер тоже мог бы с легкостью взять на себя эту роль. Он был артистичен и пел, откровенно говоря, куда лучше своей фаворитки.

Окинув присутствующих печальным взором актера, порядком уставшего от пресыщенной и отупевшей публики, Рейнер затянул известный романс.

В семье Крыловых было четверо наследников, и все они ютились в маленьком флигеле на Ярмарочной, недалеко от Главной площади. Многие удивлялись, как скромно они живут, ведь род Крыловых считался старейшим в городе. Ходили слухи, что когда-то они владели несметными богатствами, что хранившимся в тайниках золотом можно было покрыть Центральную улицу до самого Трехглавого собора, а драгоценными камнями вымостить Главную площадь. Хотя иные полагали эти россказни не более чем глупыми байками, указывая на нынешнее жалкое положение Крыловых. Разве могли такие почтенные люди позволить себе жить в столь убогих условиях? А Крыловы добровольно соглашались на это.

Вдобавок ко всему прочему Крыловы еще и работали, что, по мысли многих представителей местного бомонда, было занятием недостойным для человека знатного происхождения. Хотя некоторые указывали как возможную причину подобного позорного положения раннюю и трагичную гибель Крыловых-старших: мать их скончалась от испанки, отец попал под товарный поезд, когда однажды вечером переходил пути. Вполне вероятно, что потеря родителей особым образом повлияла на их выбор жизненного пути. Но точно никто ничего не знал.

В тот же вечер, когда Ян Рейнер наведался к старьевщику, старшая сестра Аси, Софья Александровна, накрывала на стол.

Ужинали они за столом, который все остальное время дня использовался как письменный, поэтому Софье, прежде чем ставить тарелки, приходилось сначала убирать бумаги, документы и прочие принадлежности. Наткнувшись на свернутый в трубку листок, Софья нахмурилась и спрятала его к себе в карман.

"Что за небрежность, - с досадой подумала она, - надо бы сказать Варе".

Будто услышав ее мысли, в комнату впорхнула Варвара - средняя сестра, всегда оживленная и веселая, в отличие от строгой и сдержанной Софьи Александровны.

- Варенька, сколько раз я тебе говорила - нельзя оставлять список на видном месте. Хорошо, если кто из наших увидит, а вдруг чужие?

- Прости, Соня, - Варвара опустила ресницы, - я нечаянно.

- За нечаянно-то сама знаешь, что бывает.

Средняя сестра, все еще не поднимая глаз, начала перекладывать вилки. Она точно пыталась стараниями искупить свою вину. Софья оплошностей не прощала. Даже вид ее - высокая, стройная, безупречно аккуратная, с темно-русыми волосами, стянутыми в тугой узел на затылке - напоминал Варваре чопорную учительницу из гимназии. Недаром именно Софья в их семье вела хозяйство и оплачивала счета. Еще ни одному продавцу не удалось обвесить ее на рынке: старшая из сестер Крыловых была по-ястребиному зорка и бдительна. Вместе с тем Софья часто волновалась и переживала по самым разным причинам.

- Куда это запропастился Павел? - с тревогой спрашивала она, и тарелки звенели как-то надрывно, вторя ее настроению. - Он должен был вернуться в шесть. А уже без пятнадцати семь!

- Может, он задержался, - предположила Варвара, пытаясь говорить как можно тише. Софья нервно поправила выбившийся из прически локон и посмотрела на часы.

- Боже мой, Варя... Я думаю, с Павлом что-то случилось. Что-то ужасное. За ним же следили, помнишь?

Молчание повисло в комнате, словно липкий туман. Варвара, растопырив пальцы, застыла, так и не взяв вилку. Софья замерла где-то между буфетом и столом. Глаза старшей сестры были устремлены на дверь.

Спустя несколько минут послышался неясный шум, доносившийся, как успела установить Софья, из прихожей. Возня, смутно различимые голоса. Уронили пальто. Смех.

- Ася, - одними губами произнесла Софья, почти беззвучно. Варвара радостно улыбнулась.

- И Павел, похоже, с ней. Слава Богу.

Дверь с треском распахнулась, и в кухню вбежала растрепанная Ася. Она, как обычно, энергично жестикулировала, говорила резко и уверенно. Павел, который шел рядом с ней, усмехался и изредка вставлял в ее речь краткие, но меткие замечания.

- Нахал! Он понятия не имеет, с кем связался. Я перед ним стою, а он, представляешь, деньгами швыряется. Они воображают, что могут все купить. Законченные материалисты, мещанские циники! У них, наверное, и сердце из золота.

- Асенька, ты чего так кричишь? - забеспокоилась Софья. Ася была в семье любимицей, невзирая на вспыльчивый и порой крутой нрав. Варвара называла ее Дикушей, и это прозвище очень точно выражало характер младшей сестры. Когда Ася сердилась, она не могла ясно выразить ни одной мысли и начинала сыпать гневными воззваниями. Павел, неизменно находивший нужные слова, и здесь не растерялся и объяснил сестрам:

- Ася встретила Рейнера-младшего. Он просил у нее зеркальце.

- Рейнера? - Софья побледнела, и лицо у нее стало такое, словно ее прилюдно оскорбили. - Да как смеют Рейнеры подходить к нам? Они должны держаться подальше, эти проклятые!

- На будущей неделе младшему из их рода исполняется двадцать три года, - продолжил Павел.

Варвара вздрогнула.

- Он тоже...превратится в чудовище? - сдавленным голосом спросила она.

- Он и так уже чудовище! - вновь вспылила Ася, с грохотом отодвинув стул. - Ряженое ничтожество, вот он кто. У Рейнеров нет совести. Матушка его, кажется, писала тебе, Соня?

Старшая сестра кивнула.

- Да, в прошлую субботу. Она сообщила, что в их семье скоро произойдет величайшее горе, и умоляла прислать ей ту малахитовую безделушку.

- Единственное, что оставили нам ее дражайшие предки! - с негодованием выпалила младшая сестра.

- Знаете, - вдруг тихо вмешалась Варвара, будто сама стесняясь собственной смелости, - иногда я думаю...с нашей стороны, отдать им это зеркальце было бы даже благородно. Разве дети обязаны отвечать за грехи своих прапрадедов?

- Справедливость, - Ася раздраженно стукнула кулаком по столу, - заключается именно в том, чтобы нести ответственность за совершенные преступления. И лично мне неважно, кто из Рейнеров будет расплачиваться за смерть Ильи Алексеевича. Не надо их жалеть, Варя.

Варвара умолкла, вновь потупившись. В комнате опять воцарилась тишина. Но лишь на несколько минут.

В дверь постучали. На сей раз стук был требовательным, резким и грубым. Сидевшие за столом похолодели. Софья напряглась, Варвара от испуга приоткрыла рот, Ася передернула плечами, враждебно покосившись на дверь. Ноздри ее раздувались от ярости, глаза сузились. Один Павел, блондин с голубыми, как у младшей сестры, глазами сидел ровно, спокойно, почти не шевелясь, и на лице его не читалось ни страха, ни злобы.

- Именем закона, - рявкнули снаружи, - откройте, или мы выломаем дверь!

Узнав, что Яну не удалось раздобыть зеркальце, его мать - Наталья Николаевна Рейнер-Белинская, женщина и без того нервная и чувствительная, вовсе потеряла покой. Она по целым дням сидела в своей комнате, плакала и причитала, ломая руки.

- Лучше остаться навеки одинокой, чем быть матерью этого несчастного создания! - сетовала она.

- Ну что Вы такое говорите, Наталья Николаевна, - степенно и рассудительно возразил ей Будыгин, недавно повадившийся ездить к матери Яна, чтобы, как он выражался, "скрасить ее горе". - Господь даровал Вам возможность материнства - будьте же благодарны.

Этот Будыгин относился к сорту людей непонятных - то ли плутов, то ли святош. Они умеют красиво убеждать окружающих в собственной хорошести, сами из себя ничто не представляя. Зато охотно берутся учить других жизни. Будыгин был как бы полным воплощением такого типажа: неприметный, среднего роста человек с серыми бегающими глазками, крупными чертами лица, деланно добродушный вид которого частенько привлекал к нему людей. Он пользовался безграничным доверием Натальи Николаевны, хотя почти все из ее окружения сторонились его.

Будыгин настойчиво убеждал Наталью Николаевну в порочности ее собственного сына. Он делал это методично, подобно врачу, заставляющему больного принимать лекарства.

- Натерпелись Вы с ним, вижу, - говорил Будыгин, - сильно настрадались. С детства он порченый, балованный. Его только на Главную площадь да выпороть хорошенько, чтобы мозги на место стали.

Наталья Николаевна, не желая подвергать единственного сына такому ужасному позору, ахала, вздыхала и возражала:

- Нет, Василий Сергеевич, он не виноват. Вся наша семья проклята. Мой супруг, отец Януши, не умер своей смертью - он погиб. Его убили горожане, когда выяснили, кто он на самом деле. Кузен Яна, Дмитрий, застрелился в двадцать три года, чтобы не подвергнуться тому кошмарному превращению. Племянники его - кто выпил яд, кто повесился, а один даже утопился. Ему угрожали: писали оскорбительные послания, приносили булавки, серебряные пули - невозможное дело! Немудрено, что он сорвался.

- Но причиной всего пережитого Вами, - назидательным тоном перебил ее Будыгин, - является укоренившийся в Вашем семействе мерзкий порок. Он затронул и Яна; мы еще можем спасти его от гнили нравственного разложения.

- Вы слишком жестоки, - вскричала Наталья Николаевна, - мой сын не вынесет публичного наказания! Нам следует пощадить его чувства.

- Пощада хороша, когда она применяется к людям пропащим, но сознающим себя, - упорно гнул свою линию Будыгин. - Ваш же сын, не сочтите за дерзость, несознательный. В данном случае наказание - не приговор, а целительная пилюля. Ежели Вы хотите, чтобы он оставался больным... Ваше право, Наталья Николаевна. Но я бы настоятельно рекомендовал Вам подумать над моими словами.

В то же время в соседней комнате метался Ян Рейнер. Он слышал, о чем говорил Будыгин, и это его безмерно злило. Ян ненавидел Будыгина - люто, животной неистовой ненавистью.

- Старик корчит из себя святого, - бормотал Рейнер, - лицемер! И как он задурил ей голову!

Однако отвратительное лицо Будыгина в его памяти быстро вытеснилось другим - нежным, миловидным, подвижным и живым. То было лицо Аси Крыловой.

- Сорванец, - ласково произнес Ян, - Гаврош в платье. Только она может меня спасти.

Его взгляд упал на сверток - печатная машинка, которую упрямая Ася отказалась забрать. Рейнер схватил первый попавшийся клочок бумаги, черкнул на нем всего одно слово и позвал слугу, мальчишку с прилизанными волосами.

- Андре, - с фальшивым французским прононсом пропел он, - отнеси этот сверток на Ярмарочную, одиннадцатый дом. Лучше всего вручи лично Анастасии Александровне Крыловой.

Слуга кивнул и ушел. В тот же вечер Ася недоуменно и не без смущения рассматривала крохотную записку, где значилось "Умоляю".

- Умолять он меня может сколько угодно, - проворчала она, разрывая записку на мелкие клочки, - но за машинку спасибо. Это вещь в хозяйстве нужная.

Неделя пролетела, словно дурной сон - в волнениях и хлопотах. В честь дня рождения единственного наследника Наталья Николаевна решила устроить пышное торжество, которое по количеству приглашенных и роскоши поданных блюд могло бы соперничать с торжественной коронацией. Но для Яна эти приготовления казались лишь бессмысленной отсрочкой кошмара. Поэтому в день праздника он долго отказывался выходить к гостям, заперся в своей комнате и пристально разглядывал собственное отражение.

Из зеркальных глубин на Яна смотрело его лицо - красивое, еще не обезображенное превращением. В тот вечер он не пудрился; его несколько успокаивал вид приятно-розоватой кожи щек, лба и подбородка. Что будет с этой кожей, когда превращение произойдет? Говорят, у превращенных она бледная до синевы и тонкая, точно пергаментная бумага. Ян видел свои глаза - зеленые, с легкой томной поволокой. Какими они станут, что за метаморфоза их затронет? У Рейнера-старшего и всех превращенных в роду глаза обрамляла жирно-черная кайма. Какое уродство!

Он глядел на свои губы. Полные, красивой формы, чувственно-пунцовые. После превращения они должны сделаться кроваво-красными. Мерзость! Окружающие подумают, будто он наелся свеклы или сырого мяса и запачкал рот.

Рейнер поднял вверх ладони. Узкие, бледные, ухоженные, с аккуратно подстриженными ногтями. Он уже мысленно представлял, как пальцы вытягиваются, а ногти заостряются и превращаются в когти. Ему придется носить перчатки, прятать эти безобразные выросты. Может, надеть перчатки заранее? Ян потянулся было к лежавшим на трюмо изящным лайковым перчаткам, но тут же спохватился. К черту. Пусть они видят, эти ханжи. Пускай видят все! Он не виноват в том, что проклят.

- Ян! - услышал он протяжный голос Натальи Николаевны. - Тебя ждут гости. Выйди, пожалуйста, хоть на полчаса, прошу тебя.

Торопливо причесавшись, Рейнер вышел в зал. Там уже произносили тосты за здоровье именинника, пили и ели жадно, точно на похоронах, как успел язвительно отметить в мыслях Ян. Некоторые приглашенные плясали, но неловко, словно им отдавили ноги. Музыканты играли страшную тягомотину, от которой хотелось повеситься, а не танцевать.

- Ян Францевич, - залебезил перед Рейнером один из гостей, красноносый полный человек, - Вы сегодня чудесно выглядите.

Ян усмехнулся.

- Льстите, Петр Семенович.

Рейнер был уверен, что превращение уже началось. Мать, нарядно одетая, смотрела на него из угла с боязнью и жалостью. Ян отвернулся от нее.

Неожиданно он заметил, что в зале нет зеркал. Это, конечно, не было простым совпадением: Наталья Николаевна еще накануне распорядилась о том, чтобы из комнат убрали все, способное отражать.

- Как мило с ее стороны, - насмешливо пробормотал Ян, пробираясь через толпу приглашенных. Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть свое отражение. Он взял со стола бокал с шампанским и всмотрелся в смутные фигуры, заключенные в тонком стекле.

- А, вот Вы где, виновник торжества! - злорадно воскликнул кто-то за спиной Рейнера. - Покаялись ли в своих грехах перед выходом в народ? Не постеснялись явиться сегодня в истинном обличье? Бесстыдник! Мы видим, мы чувствуем Вашу сущность, даже если Вы подавляете ее. Вы осквернены пороком, Вы пропитаны им и распространяете его среди нас!

Обернувшись, Ян лицом к лице столкнулся с Будыгиным. Тот стоял, скалясь, как сытый хищник.

- Послушайте, Василий Сергеевич, - процедил Рейнер сквозь зубы, - если уж моя мать сочла нужным пригласить Вас, извольте вести себя прилично и помалкивать. Молчание, знаете ли, золото.

- И он еще смеет делать мне замечания! - громогласно возмутился Будыгин, чуть ли не тыкая пальцем в Яна. - Вы чудовище, мальчик мой, и представляете серьезную опасность для собравшихся в этом зале! Да посмотрите, - прорычал он, схватив Яна за руку, - у Вас когти!

Яна замутило; он с силой оттолкнул Будыгина и подошел к одной даме, знакомой его матери. Женщина с криком шарахнулась от него. Ян заметил, что многие из приглашенных глазеют на него со страхом и отвращением. Теперь ему не хотелось видеть свое отражение. Ковыляя, он медленно приблизился к почтенному семейству - мать и дочь, у дочери на коленях милое существо. Маленький белый кролик.

Рейнер уставился на это крошечное создание, слегка наклонив голову, как это делают хищные звери, когда примериваются к добыче. Затем последовал резкий, мгновенный выпад - кролик оказался в руках у Яна. Еще миг - голова зверька безжизненно болтается, шея его стиснута сильными пальцами. Рейнер затолкал себе в рот теплую тушку убитого кролика, пережевывая мясо вместе с костями и шкурой, а потом выплюнул на пол комок шерсти.

Всего несколько секунд превратились в вечность. Но когда они, наконец, прошли, в зале началась настоящая вакханалия. Многие кричали так громко, точно их резали. Одна из приглашенных дам хлопнулась в обморок. Визги, рев, вопли неслись со всех сторон, и Ян, напуганный до смерти, метался, как загнанный в тесную клетку зверь. Какой-то плотный усатый мужчина выхватил револьвер. Прогремел выстрел, следом послышалось рычание и звон разбитого стекла.

- Удрал! Удрал, черт побери! - орал усатый. Рядом с ним от возбуждения и нетерпения подпрыгивал Будыгин. В углу зала, спрятав лицо в ладонях, тихо плакала Наталья Николаевна.

- Что же теперь с ним будет? - причитала она.

Около часа ночи Асю разбудил стук в дверь. Взъерошенная и злая, она вскочила, готовая дать отпор любому, кто посмел посягнуть на ее покой.

- Неужели им мало Паши? - прошипела она. - За нами явились?

- Дикуш, ты чего шумишь? - сонно отозвалась Варвара.

- Да слышишь, стучат!

- Придется открыть, - с рассудительным видом заявила Софья. - Они ведь не уйдут.

Ася поднялась с кровати, накинула поверх ночной сорочки пальто и решительно двинулась в сторону прихожей.

- Асенька, это опасно, - встревожилась старшая сестра, - осторожнее...

Но Ася уже отперла дверь. Сестры услышали чей-то сдавленный, неясный хрип, похожий на рычание, а вслед за тем - сердитый голосок младшей Крыловой:

- А, это Вы. Не в добрый час пришли.

- Кто там, Ася? - забеспокоилась Софья. Она приподнялась на локте, чутко прислушиваясь к каждому слову, доносившемуся из прихожей.

- Я, кажется, недвусмысленно дала Вам понять, что мы совершенно не приветствуем Ваше общество. То, что Вы появились здесь - уже само по себе оскорбление, понимаете?

Из прихожей опять донеслась неразборчивая рычащая речь. Ася умолкла. Видимо, что-то ее озадачило. Через некоторое время сестры снова услышали ее голос - на этот раз он звучал менее твердо.

- Софья, принеси-ка спирт и бинты. Варвара, сходи на кухню и захвати воды и хлеба. Вы (она обратилась к гостю) следуйте за мной. И не вздумайте ничего этакого выкинуть. Я за Вами слежу.

Гостем был, конечно, сам Ян Францевич Рейнер. Около двух недель он прожил в доме Крыловых на полном попечении сестер, в небольшой комнате, примыкавшей к кухне. Ася категорически запретила давать ему мясо. Кормили Яна хлебом, вареной свеклой и морковью. Превращенному также обстригали когти, которые у него отрастали за сутки, перематывали голову мокрыми тряпками и заставляли ходить по флигелю босым. Все эти меры, по разумению младшей Крыловой, должны были существенно повлиять на мировосприятие Яна.

- Мы сделаем из Вас человека, - убежденно говорила Ася. - Такие состояния происходят из-за избалованности роскошью, слишком хорошим достатком. В то время как Ваши собратья мучаются, оставшись без гроша в кармане, Вы что делаете? Правильно, предаетесь безудержному гедонизму, пьете, набиваете брюхо. Соответственно, чем больше Вы испытаете лишений, тем быстрее наступит облегчение. Терпите.

И Рейнер сносил все эти издевательства с удивительной для себя безропотностью. Он доверял Асе. Более того - он был влюблен в нее. Сестры Аси отчетливо видели это и беспокоились. Присутствие Яна в доме их явно тяготило, а его специфический интерес к Дикуше еще больше усугублял положение.

- Он мне не нравится, - говорила Софья, неодобрительно поглядывая на забившегося в угол Рейнера, - зачем мы это чудовище кормим? На него расходов много, а толку никакого. Абсолютно вредный асоциальный элемент.

- А вот здесь ты, Сонечка, ошибаешься, - возражала Ася. - В данном случае он нам полезен.

- Надеюсь, ты шутишь, дорогая, - боязливо шепнула Варвара, - как может быть полезен этот...изверг?

- Именно тем, что он изверг, Варя, он для нас и ценен. Мы его измотаем. Превратим в дрожащее жалкое существо. Пусть почувствует себя так же, как и мы.

У Крыловых Ян впервые узнал полностью ту самую легенду, с которой началась вражда между двумя родами. В семье Рейнеров о ней почти никогда не упоминали, а если упоминали, то вскользь и не слишком подробно. В самом кратком изложении легенда выглядела примерно таким образом:

...Более двух веков назад не было в городе никого богаче и знатнее Крыловых. Они держали в тайниках несметные количества золота и драгоценных камней. Но о том, где располагаются эти тайники, знал лишь глава рода. Сведения эти хранились в строжайшем секрете.

Тогда его сосед, долгое время ему завидовавший, Сергей Бернгардович Рейнер, глава рода Рейнеров, решил пойти на деяние, коварное и ужасающее своим безжалостным расчетом: он пригласил Илью Алексеевича Крылова к себе в дом отужинать, обманом усыпил его бдительность, а затем заточил в своей темнице и пытал его до тех пор, пока несчастный не выдал тайну расположения тайников. После Крылова убили, заколов в сердце кинжалом. Однако перед смертью бедный старик успел произнести кошмарное проклятие. Никто не придал значения словам Крылова; все посчитали этот вопль последним бредом умирающего. Однако, разграбив тайники и заполучив столь желанное ими золото, Рейнеры не сделались счастливы: с тех пор, проклятые убитым, все мужчины рода, едва достигнув двадцати трех лет, обращались в живоедов - существ, похожих на людей, но людьми не признаваемыми. Живоеды питаются исключительно мясом животных, не трогая человеческих созданий. Однако увидеть живоеда, особенно после захода солнца, когда он принимает пищу - дурной знак. Поэтому-то люди так ненавидят их. Став богатыми, Рейнеры одновременно приобрели и роковую судьбу для собственных детей. Какая жалкая участь ожидала их - тех, кто родился под влиянием проклятия! И какие страшные муки вынуждены терпеть их потомки, потомки потомков за возможность любоваться богатством и славой!..

Однако Асей двигали, разумеется, не только мстительные побуждения. Это ясно читалось из её писем Наталье Николаевне Рейнер, которые младшая Крылова посылала в ответ на безутешные излияния матери Яна.

Наталья Николаевна за эти две недели отправила семье Крыловых не меньше семи писем. Андре, слуга Рейнеров, сбивался с ног, таская послания и ответы на них, курсировал, как челнок, к дому на Ярмарочной и обратно. Наталья Николаевна велела слуге вместе с письмами носить гостинцы: облепиховое варенье, конфеты, один раз даже прислала бриллиантовую заколку. Но Крыловы ничего не брали.

Вот что Ася писала в последнем письме.

Поймите, нам не надобны ваши подношения. Мы вовсе не бедны, а живём в условиях, которые обывателю могут показаться несколько стеснёнными. Но уверяю вас, мы совершенно всем довольны. Мы живём в точности так, как считаем нужным, и сочувствие с вашей страны, смеем заметить, не только только неуместно, но оскорбительно.

Ваш сын у нас, это его личный выбор и решение. Мы его ни к чему не принуждаем. Напротив, мы помогаем ему всеми силами, какие возможны. Однако средства наши весьма ограничены; семья наша страдает от обиды, нанесённые нам сторонними организациями, с которыми Ваш род, насколько мне известно, имеет тесные связи. Несомненно, мы были бы очень (подчёркнуто 2 раза) рады, если бы Вы посодействовали в деле освобождения нашего родственника Павла Александровича Крылова; оный приходится нам старшим братом и весьма уважаем в нашем семействе. Способствовать спасению невинно пострадавшего - поступок благородный, который мы, поверьте, по достоинству оценим. Не подумайте, будто мы люди корыстолюбивые. Нет, вовсе не так. Да и корысть порой оборачивается благом. Подумайте, сколь много страданий душ наших и Вашего сына Вы сможете избежать, если как можно скорее обратитесь к господину Судейкину. Вы, должно быть, превосходно осведомлены о его влиянии на судьбу Павла Александровича. Также полагаем, знаете Вы и о том, что господин Судейкин - единственное лицо, которое может помочь нам в разрешении вопроса с арестом Павла. Отметим, что арест нашего брата не имеет прямой связи с теми испытаниями, каким в настоящее время вынужден подвергаться ваш сын. Однако все-таки два этих события зависимы друг от друга, хотя бы и опосредованно. Поэтому думаем, Вам не составит труда понять, как именно стоит действовать во имя облегчения мук того, кто для вас дороже всех на свете.

Засим остаёмся, Крыловы

(Софья, Варвара, Анастасия)

P.S. Мы скоро уезжаем, так что настоятельно рекомендуем Вам поторопиться.

Неизвестно, когда и каким образом, но Наталья Николаевна все-таки поддалась давлению со стороны Крыловых и обратилась к господину Судейкину. Спустя три недели с момента бегства Рейнера Павел Крылов был освобождён.

Вернувшись домой, он застал странную картину. Софья и Варвара укладывали чемоданы, бегали, суетились, собирая необходимые вещи. Ася сидела в кресле, положив обе руки на подлокотники и откинувшись на спинку. У её ног сидело жутковатое существо - нечто среднее между человеком и чудовищем. Грудь у него была перемотана тряпками, уже грязноватыми, так что бледная кожа существа оказалась по сравнению с ними белоснежной. Глаза чудовища были обведены чёрным, а губы точно испачканы в крови.

Едва Павел переступил порог, как существо поднялось с пола и протянуло ему руку с острыми звериными когтями вместо человеческих ногтей.

- Ян Францевич Рейнер Белинский, - отрекомендовалось оно.

- Рейнер? Что это значит? - Павел повысил голос. - С каких это пор мы идём на сделки с Рейнерами?

- Я учитываю интересы организации, - невозмутимо парировала Ася. - Благодаря Яну, ты сейчас здесь, с нами. Пожми ему руку. Он это заслужил.

Павел неуклюже, едва сдерживая брезгливость, пожал костлявую лапу чудовища, оказавшегося человеком. Ян робко улыбнулся ему.

Ася встала с кресла.

- Господа, - произнесла она, - нам нужно поспешить. Поезд прибывает в десять, а сейчас пятнадцать минут десятого.

Она стремительным шагом двинулась в соседнюю комнату, но была остановлена окликом Яна

- Ася!

Её рука уже лежала на ручке двери, но она обернулась.

- Могу ли я поехать с Вами?

Младшая Крылова улыбнулась - загадочно и с лёгкой долей иронии.

- Если вы очень сильно этого хотите... Мы с радостью примем вас. Но только если Вы, Ян Францевич, готовы бороться за что-нибудь посерьёзней, чем малахитовое зеркальце.

-  Я его разбил, - признался Рейнер, чуть ли не дрожа от нетерпения. - Вчера, когда Вы и Ваши сёстры отлучиться изволили. Вы уж меня простите.

Ася рассмеялась.

- Неслыханно! Представитель рода Рейнеров извинился перед Крыловой.

- Вы ведь и сами знаете, что времена меняются, Анастасия Александровна. А вместе с ними меняются и люди.

Голубые глаза Аси глядели на него теперь не с суровым напряжением, как обычно, а с пониманием и даже (Рейнер боялся в это поверить) интересом.

- Вы хорошо говорите, Ян. И, должна признаться, Варвара была права. Дети не должны страдать за грехи своих предков.

- Но нести ответственность обязаны, - с этими словами Рейнер схватил обеими руками бледную узкую ладонь Аси. - Так знайте же: Вы - моя ответственность. Я хочу быть рядом с вами, защищать и оберегать Вас. Всегда.

Ася вновь улыбнулась, и на этот раз было ясно, что она совершенно и полностью с ним согласна.