Новый год старого сапожника

Владислав Дышлюк

Глава 1: Морозное утро, узоры иния на окнах и блеск снежинок.
Сквозь разбитое стекло фонаря тусклый рассвет царапал стены мастерской. Вадим Петрович проснулся от собственного кашля — глубокого, с хрипотцой, будто в груди застрял колючий сугроб. Печка давно остыла, и дымовая труба гудела на ветру, как пустая бутылка. Поднялся, шаркая войлочными тапками по бетонному полу, где пятна застывшего клея напоминали созвездия. Поставил чугунный чайник на примус, наблюдая, как синее пламя лижет пятна ржавчины, тепло. Пальцы, изуродованные годами работы с кожей, не гнулись как следует — приходилось обхватывать кружку двумя руками, вдыхая пар, который пах инеем и металлом. 

За окном снег падал тяжело, хлопьями размером с ладонь. Они прилипали к решетке, образуя решётку из хрусталя. Где-то вдали гремела снегоуборочная машина — звук её двигателя напоминал астматическое дыхание. 

Глава 2: Следы на Молчании 
Тропинка к палатке с почтой превратилась в каток. Шел, чувствуя, как старые сапоги (собственного производства, 1998 года) скользят по насту. В кармане пальто звякала банка с клеем — надо было купить марки для посылки дочери в Питер. От её писем пахло духами «Красная Москва», теми самыми, что любила покойная жена. 

У ларька с чебуреками стоял паренек в рваной куртке. Руки без перчаток покраснели как печёные свеклы. Вадим Петрович кивком пригласил его в мастерскую — отогреться за ремонт подошв. По дороге мальчишка рассказывал, что приехал из деревни, мечтает стать артистом. «У нас в школе спектакль ставили, я Гамлета играл», — хвастался он, а над его верхней губой топорщился пушок, поблёскивавший инеем. 

Глава 3: Шитьё времени 
Вечером, при свете керосиновой лампы, Вадим Петрович чинил рваный сапог клиента — пенсионера с третьего подъезда. Нитка въедалась в пазы каблука, игла скрипела, пробивая толстую кожу. По радиоприёмнику глушили какую-то речь мэра, но старик давно перестал слушать новости. Они стали как погода — предсказуемо мрачные. 

Из кармана куртки достал письмо дочери. Она писала о том, как в театре, где работает костюмершей, сшили костюмы для спектакля «Дядя Ваня». «Пап, ты бы видел эти сапоги — картон и клей! Никакой души», — строчки расплывались от внезапной влаги в глазах. 

Эпилог: Узлы 
Ночью, когда мороз сковал стекла морозными папоротниками, Вадим Петрович достал из сундука потрёпанную коробку. Там лежали крошечные ботиночки — те, что он сшил для Леночки, когда ей было три года. Подкладка из кроличьего меха давно облезла, но стежки всё ещё держались крепко. 

И тут понял: жизнь похожа на сапожное шило. Она протыкает нас насквозь, оставляя дырки, которые приходится латать памятью. Но пока руки помнят вес инструмента, пока игла находит путь сквозь самую грубую кожу — где-то там, под слоями зимы, теплится весна. Как запах кожи и бараньего жира в мастерской, что пропитал стены за сорок лет, и теперь даже мороз не мог его выморозить.